Воспоминания матушки Надежды о ее духовной сестре Евфросинии

Жизнь теперь другая. Жизнь более внутренних подвигов. Мы, может быть, и рады подвиги прежних подвижников совершать, но это нам не дано. Обстоятельства жизни такие, что этого с нас не требуется. Но, с другой стороны, и нам много дано. Мы не можем оправдываться обстоятельствами жизни – по ней с нас много снято. Мы тоже должны подвиги совершать. Время – какое было, такое и есть. Жизнь меняется – внешне. Внутренняя жизнь – всегда велика. Время не такое, мы не такие... Какие же не такие? Такие же! Мы сами себя коверкаем.

К Господу Богу идем – значит, должны принести Ему – все: мы должны быть подвижниками, то есть двигаться к совершенству – к Господу Богу, а мы равнодушны: время не такое, люди не такие, и я не та. Ничего подобного – ты так же устроена. Для всех времен – Церковь, Евангелие, святые учителя. Послушание – выше постов, молитв, самых подвигов великих. Послушание и есть самое трудное. Мы должны знать, какое у нас послушание. Спрашивай Господа – Он доступен нам, всегда свободен для нас, спрашивай – и все, что нужно, будешь знать. Для человека все возможно, лишь бы было благое желание. Мы должны быть довольны, и Он должен быть доволен нами.

Церковь, пастыря обязательно нужно иметь: имею, и нет мне никакой заботы; наше дело – за него, отца духовного, молиться. Это – раз навсегда. Надо найти духовника, просить, искать. Нашел – и навеки, а так – запутаешься.

Мы имеем такое дерзновение великое – всегда обращаться ко Господу, во всякое время дня и ночи. Не надо искать особого места, обстоятельств, ехать на край света – Он всегда близ, всегда слышит и ждет тебя.

Надо искать, надо просить пастыря... Желает человек с Господом Богом жить и Им одним руководиться – все, что нужно, Господь укажет и помощь подаст. Он не считается ни с чем – Он должен спасать и спасает.

Бывает вообще обыкновенная Любовь христианская. У Фроси Любовь была жертвенная. Она готова была жизнью пожертвовать без всякого раздумья, если бы пришлось.

Ей бы можно еще два раза менять имя, а старец Алексий, наш обительский, который ее в первый раз постригал, сказал: «Не менять!»

Другой бы разбирал: это делать, это не делать. А у нее: где нужно оказать Любовь, там и она. Вообще она была очень самостоятельная в этом отношении, как будто над ней не было никакого начальства, никакого предела. Бежит напропалую – и все... Это была монахиня Любовь в полном смысле этого слова.

Любовь была безразборная: кого любить, кого не любить... Никаких врагов у нее не было. То есть были, но она с ними так обращалась – как с лучшими друзьями.

Враги были... Или завидовали, или считали, что она – человек, не подходящий для общей жизни, некоторым было противно, что она такая, и отношение к ней было и с насмешкой, и с презрением... – сколько хочешь таких было. А она к ним наоборот.

... Подряд Любила. Она людей превращала. Это было ее такое особенное дело на людей...

Ах, Фрося, Фрося... Как будто Ангелов на небе не хватало...

Я тоже не могу сказать, что не люблю людей. А так по отдельности; этот тебе ближе, по сердцу что-то тебе ближе чувствуется, к сердцу он тебе касается, это из родства душ любовь бывает такая. И вот есть в этом что-то не то. А для нее – все хороши, душу за каждого полагала. И чем человек хуже, тем для нее лучше оказывается. Это дар человеку дан – такие чувства иметь. Общая любовь: не делать зла человеку. А насчет христианской Любви, это дело уже того, – сложнее.

У нее Любовь такая безмерная или безразумная (смеется), не знаю, как назвать. К любому «врагу» лезет в самое нутро. И добьется, что человек совершенно меняется. Делом и словом (молитвой, конечно) до того доведет, что человек вовсе забудет, как относился... Она не может вообще переносить, что человек к кому-то плохо относится: к другим, к ней ли...

– Матушка, я думаю, к матушке Любови о умножении христианской Любви нужно молиться.

– Молись... Я вначале не понимала, бывало, злилась, говорю ей: «Как это назвать? Лезешь насильно к человеку. Она не желает дела с тобой иметь, видеть тебя не может»... – старалась ей внушить (смеется). Хотя я недостойна, но преподобный Онуфрий благословил эту дружбу зачем-то.

Не то, чтобы она льстила или действительное насилие... – просто она не могла иначе. Это чудо Божие. Человек готов лезть в огонь и в воду, чтобы сделать что-нибудь для другого. Попробуй отвороти от меня нос, я так же. А она этого не знала. Где только брань или дрань, или что-нибудь такое – она тут как тут – и мир водворится. Ей говорят: «Что ты лезешь – не твое дело!» Она соглашалась: «ну, хорошо», – а сама – свое. Смеялась: «Меня гонят в двери, а я – в окно!» Она молилась за человека...

... И ты внимательна будь к жизни человека. Может, кто нуждается в твоей помощи и любви, или духовной поддержке. Представится случай оказать Любовь – окажи ее и будь спокойна...

... По внутренней жизни Фрося была красавица... Человек, который так нужен на земле... Один должен бороться, чтобы были такие чувства, просто потому что он знает: надо. А у другого – природные такие чувства. Как угодно борись – не отнимешь.

Духовными очами посмотреть, и мы гораздо более способны сделать Богу и людям. Да, рад бы в рай, да грехи не пущают. И мы, порой, поймаем себя на таковых чувствах: нехристианских.

... Она не понимала, что за гордость такая.

Уж когда она ткнется поперек кровати или под кроватью (коль занято будет место) – ей все равно – это значит, кончился ее рабочий день. Она, например, любила в Обители, в кухне... набегается: труды были тяжелые... до того упехтается, она не разбирает, где попадет, ночью зайдешь – боишься на нее наступить. Физические труды и моральные. Плохого отношения она не понимала... Никакого самолюбия. Как дитя. И дети-то разные: попробуй, тронь какую «детю» (смеется).

Я бывало: «Как ты ее терпишь?» «А как я обращаюсь? Как с человеком, да и все». Нет, она не понимала разбирать, как относиться... Она была готова для всех и для вся – на всякую жертву. Она неверующих обращала. И коммунисты к ней с таким уважением относились. Я все хотела научить ее, (смеется) как надо. Нет. Никакого действия. Это была ее природа. Как она родилась, так ее ни мытьем, ни катаньем, ничем не изменишь. Самородок, говорят... И льстивыми их сочтут или еще что припишут: но жизнь их была настоящая, по правде сказать.

А мы: «что я буду делать, у меня такой характер... что же я буду из себя выходить?». Но разве хоть кто-нибудь из людей не рад испытать хорошие чувства?!

Если Господь дает на земле такое счастье, то как прекрасно на Небе! Какое там ликование, потому что Любовь, а с Любовью и единение, радость всякая, утешение. А без Любви – смерть одна, боле ничего. Любовь никогда не перестает, а если и все в мире исчезнет, она не перестанет. Любовь остается навсегда.

У Фроси – был особенный дар слез. Мы тоже, бывает, плачем, – от обиды, от злости; плачем, если не удается что. У нее этот дар был постоянный, как будто она за всех плакала. Ей было дано молиться за весь мир и – плакать. Начинала благодарить или просить Бога – и тут же слезы. Так она молилась за человека. Мы заплачем, у нас что-то там покажется, капнет, а у нее – потоки. Когда она плакала за людей, она обливалась слезами. Это уж, мил мой, не каждый так может, а кому дано. И ты рад бы так заплакать, да не получается. Старец Алексий – знаменитый был такой прозорливый старец – сказал: «Имя ей – Любовь, и не менять больше. С этим именем и умереть». Фрося, какая она была! Таких в мире – на счет, особенная жизнь. Бывают жизни избранные. Она дары имела и на других изливала.

Преподобный Онуфрий всегда с нею рядом был. Когда уезжать, например, он всегда ей являлся и говорил, что делать. Так что она под руководством жила, тем более на все большие случаи.

Она всех любила, все – любила...

Жизнь сама по себе – красота и свята, но мы – как мы ее примем и повернем? Нам тоже нравится хорошее все. Немножко мы ее подпортим иногда, но, в общем, хотим хорошего. Она ничего не могла равнодушно видеть. Природу: «Господи, что Ты дал человеку! Все Ты дал!» – и целует, целует цветочек и в это время благословляет Господа. В одну такую минуту она увидела Живого Спасителя: Он стоял и благословлял ее. Она упала без чувств. Сам человек не может возгревать в себе искусственно подобных чувств, это не полагается – он в прелесть впадет.

– Какая Вы, матушка, счастливая!

– Да, считаю себя очень недостойной такой близости. Она и я: небо и – земля. Великие люди – не понимают себя, они считают себя ниже всего. Если бы не было таких людей, то мир не мог бы существовать. А мы все: я не хуже других. Зинаида Александровна, (говорит матушка как бы от другого лица, явно издеваясь над собой), – какая скромная она, а попробуй ей наступить на ножку, она тебе и покажет, какая она.

Уж больно долго не берут – не гожусь. Быть может, никогда не пригожусь. Полезу я туда, а мне скажут:

– Ты куда?

– Я к Фросе.

– К Фросе? Повёртывай назад. – А Фрося:

– Да вы что, это моя Зиночка! – И начнет меня тащить.

– Да ты знаешь, куда она пойдет-то? Чуть ли не во ад. – А Фрося скажет: «Ну, и я с ней». Она такая была. Фрося не даст, Фрося из ада вытащит.

Есть кровное родство, или когда долго вместе живут, а наше родство никакой силой не выдернешь (жест, как бы не умея что-то вынуть из груди). Это никто и ничто не может отнять. Не знавшие друг друга – одна на севере, другая на западе, а души сами – одна к одной, и конец – никто не может разрушить. Душа одна и другая – а чувствует как одна. Это дорого стоит, очень дорого. Это выше всякого кровного родства, всякой близости. Его мало – этого родства душ, но все-таки бывает... Что та думает, то и эта, что та хочет, то и эта хочет, – все одно... К такому родству трудно приближаются люди, почти что как к Богу трудно приближаться – потихоньку, понемножку: тут соединились, там соединились, и все в одно, а то много разделения. А побольше бы собирались твоя душа и моя, и еще. Это – самое дорогое, самое счастье. Тут враг и действует, конечно, строит козни, тут борьба должна быть.

А если человек здраво подумает, почему у нас должно быть разделение – у нас один Господь, одна Церковь, одна жизнь общая, какое тут может быть разделение? Кто же это тут лезет? – И гнать, прямо в шею лупить, бороться – тогда дело будет другое. Надо большую борьбу вести – за соединение душ. Если бы мир к этому стремился, райская бы жизнь была на земле. А если она говорит: «Лучше так», а ты – «так», – вот дело и пойдет не к делу. Но лишь бы желание было, и Господь поможет. Души у всех устроены одинаково, все надежды, желания, упования у нас общие. Стремиться к одному – к единению душ.

Господь никого не обидел. Всех Он наградил – каждого человека, а сам человек из хорошего делает плохое – не Господь же его портит. Он не создал нас для греха, а только для добра. А другой бы рад, он сознает, что в нем плохо, он должен бы выбивать, а это – путем болезненным. Мы знаем отлично, что нужно Господу Богу, вот дело-то какое. Усердие надо употреблять. Где его взять, смирение-то, за какие деньги? Насбирали бы денег, – нет, нет желания смиряться... А как хорошо смиряться, переносить обиды, скорби, оскорбления! Это самое дорогое – терпеть человека, который тебя не любит, любить – всех. Преподобный Онуфрий Фросе сказал: «Люби всех без разбора». Любовь не делает зла, совсем она не знает, что такое зло. Если мы любим любящих нас – что в этом такого, а ты полюби считающегося плохим! А мы так мало стараемся об этом спасении... И теперь Господь все страдает, видя, как люди ненавидят друг друга и всячески грешат. Он опять на Кресте, а мы этого не чувствуем.