Житие матушки Любови

написанное матушкой Надеждой

Фрося, будущая матушка Любовь, родилась в сентябре 1883 года. Родители ее были люди благочестивые. Отец, Никита Васильевич, был церковным старостой при церкви их села Харьковской губернии, много заботился об украшении храма, тратил на это и свои средства. Мать, Марфа Дмитриевна, была скромная, добрая женщина. Кроме Фроси, у них был еще сын Илья, который женился против желания родителей и уехал жить в Харьков. Когда Фросе было 15 лет, мать ее умерла. Фрося горько о ней плакала, а через год умер и отец, и Фрося осталась совершенно одна в большом доме. При доме был чудесный фруктовый сад. Брат Илья к этому времени овдовел: жена его сгорела, оставив троих детей. Он приехал на родину, все продал, а Фросю взял к себе в Богодухов к сиротам. Потом он вновь женился. Работал Илья регентом в архиерейском хоре, а Фрося была певчей – у нее было чудесное сопрано. Она была певчей, и сестры смеялись над ее высоким голосом, называли артистом. Святитель Ермоген дал ей во сне выпить сладкое, сказал: «Это тебе для голоса», – и наутро за обедней стал «бас, как баркас». Прожила она у брата пять лет, растила сирот, работала по хозяйству и пела. Молиться ходила в Богодуховской монастырь и любила монашескую жизнь.

С детства она была особенным ребенком. Когда ей было шесть лет, в их дом пришла странница, погладила ее по головке и, взяв в руки ее фартучек, сказала: «Цыпляток-то сколько!» Около шести с половиной лет она сделала из веревочки четки, взяла свечку, забралась в большое дупло дерева в саду и там молилась, пока не уснула с погасшей свечкой. Семи лет во время церковной службы молилась в уголке – ее не заметили и закрыли на ночь. Всю ночь искали и нашли утром, когда открыли храм. Будучи двенадцати лет, она пошла с девочками в лес за грибами. Отстала от подруг, вдруг неизвестно откуда появился громадный змей, свалил ее и обвился поперек. Прибежали девочки, увидели лежащую без чувств, бросились к дровосекам, все рассказали. Один из них поленом ударил змея по голове, он развился и быстро пополз за ударившим. Но тут его добили, а Фросю без чувств понесли домой. Пятнадцати лет ее тащили в лес разбойники, но и тут Господь ее хранил: проезжали люди и ее спасли.

После пяти лет жизни у брата она однажды собиралась ко всенощной и очень захотела спать. Легла и уснула летаргическим сном. Проснулась – у нее отнялся язык и ноги. Три месяца она была без ног, а говорила, сильно заикаясь. Через три месяца, 26 февраля, ее повезли в монастырскую церковь Богодухова, куда была принесена чудотворная икона Казанской Каплуновской Божией Матери. Служили молебен, и она сидела рядом и молилась, и когда кончился молебен, встала и домой шла на своих ногах.

Свидетельствую своей священнической совестью,

что все, записанное мною со слов сестры Евфросинии, верно.

Протоиерей Митрофан Сребрянский

Господи, благослови! 1912 года, июня 25-го, в пять часов вечера мне очень захотелось спать. Зазвонили ко всенощной, а я, не будучи в силах противиться, легла и уснула. Проснулась 26 июня в пять часов вечера. Родные думали, что я умерла, но внезапность смерти понудила их позвать врача, который сказал, что я жива, но сплю летаргическим сном. Во время этого сна душа моя видела много ужасного и хорошего, что я и расскажу по порядку.

Вижу, что я нахожусь в поле совершенно одна. Страх напал на меня, небо темнеет. Вдруг вдали что-то засветилось. Оказалось, что свет исходит от приближающегося ко мне старца с длинными волосами и длинной бородой, почти до земли, в белой рубашке, подпоясанный. Лицо его так сияло, что я не могла смотреть на него и упала ниц. Он поднял меня и спросил: «Куда идешь, раба Божия?» Я отвечаю: «Не знаю». Тогда старец сказал мне: «Стань на колени!» – и начал напоминать мне все мои грехи, которые я по забвению не исповедала. Я была в ужасе и думала: кто же это, что и помышления мои знает? А он говорит: «Я святой Онуфрий, и ты меня не бойся, – и перекрестил меня большим крестом. – Все тебе прощается. А теперь пойдем со мной, я тебя по всем мытарствам поведу». Берет меня за руку и говорит: «Что будет встречаться, не бойся, только непрестанно крестись и повторяй: спаси меня, Иисусе Христе! – и думай о Господе, и все пройдет. Пошли». Вскоре преподобный Онуфрий сказал: «Смотри на небо!» Я смотрю и вижу, что небо как бы перевернулось, и стало темнеть. Я испугалась, а старец говорит: «Не думай дурного, крестись».

Стало совершенно темно, только тьму разгонял свет, исходящий от преподобного Онуфрия. Вдруг множество бесов пересекли нам дорогу, составивши цепь. Глаза их, как огонь, вопят, шумят и намереваются схватить меня. Но как только преподобный Онуфрий поднимал руку и творил крестное знамение, так бесы мгновенно разбегались, показывая листы, исписанные моими грехами. Преподобный сказал им: «Она раскаялась при начале пути во всех грехах» – и бесы тотчас разорвали листы, стеная и крича: «Бездна наша, она не пройдет!» От бесов исходил огонь и дым, что среди окружающего мрака производило страшное впечатление. Я все время плакала и крестилась. Жара от огня я не чувствовала. Вдруг перед нами оказалась огненная гора, от которой во все стороны неслись огненные искры. Здесь я увидела множество людей, услышала крики их и стоны. На мой вопрос, за что они страдают, старец ответил: «За беззакония свои. Они совсем не каялись и умерли без покаяния, не признавая заповедей. Теперь в муках – до суда».

Идем дальше. Вижу – перед нами два глубоких оврага, столь глубоких, что их можно назвать бездной. Я посмотрела в овраг и увидела там множество ползающих змей, животных и бесов. Преподобный Онуфрий задумался: «Огонь мы перешли. Как нам эту бездну перейти?» В это время опустилась как бы большая птица, распустила крылья, и преподобный говорит: «Садись на крылья, и я сяду. Не будь маловерна, не смотри вниз, а крестись». Сели мы и полетели. Долго летели, старец держал меня за руку. Наконец, мы опустились и стали на ноги среди омерзительных змей, холодных и мягких, которые разбежались от нас. От множества змей делались целые змеиные горы. Под одной такой горой я увидела сидящую женщину, у которой вся голова кишела ящерицами, из глаз сыпались искры, изо рта – черви, змеи сосали грудь ее, а псы грызли ее руки. Я с ужасом спрашиваю у преподобного Онуфрия: «Что это за женщина и за что она так страдает?» Он говорит: «Это – блудница, она в жизни сделала много грехов и никогда не каялась. Страдает до суда. Ящерицы на голове – это за украшение волос, бровей и вообще украшение лица; искры жгут ее глаза за то, что она смотрела разные нечистоты, черви терзают ее изнутри за то, что она говорила неподобные слова, змеи – это блуд, псы – за скверные осязания».

Идем дальше. Преподобный Онуфрий говорит: «Сейчас мы придем к очень страшному, но ты не бойся, крестись». Действительно, дошли до места, от которого шел дым и огонь. Там я увидела огромного как бы человека, светящегося огнем. Возле него лежит шар огромной величины, а в нем много спиц, и когда человек этот поворачивает шар, то из спиц выходят огненные спицы, а между спицами – бесы, так что пройти через них нельзя. Я спрашиваю: «Кто это?» Преподобный отвечает: «Это сын диавола, разжигатель – и обольститель христиан. Кто ему повинуется и не соблюдает заповедей Христовых, тот идет в муку вечную. А ты крестись, не бойся». Шли мы через эти проволоки свободно, но со всех сторон несся шум и крик, который исходил от множества бесов, стоящих цепями. С ними было и много людей. Преподобный Онуфрий объяснил мне, что люди потому вместе с бесами, что им при жизни служили и не каялись, здесь ожидают Страшного суда.

Затем подошли мы к огромной огненной реке, в которой много людей, и от них несутся крики и стоны. Я смутилась при виде реки, но старец стал на колени, велел стать и мне и смотреть на небо. Я так и сделала и увидела на облаках Архангела Михаила, который протянул нам жердочку. Старец взял за конец, и она перекинулась через реку, аршина на три над огнем. Я, хотя сильно боялась, но крестилась и, при помощи преподобного Онуфрия, перешла на другую сторону и очутилась перед стеной. Мы с трудом прошли сквозь узкую дверь и вышли на огромные снеговые ледяные горы, где во тьме находилось много людей, они все дрожали от лютого холода. Особенно меня поразил один, который по шею сидел в снегу и кричал: «Спасите! Спасите!» Я хотела броситься ему на помощь, но преподобный Онуфрий сказал: «Оставь его. Он зимой не впустил к себе в дом отца своего, и тот замерз. Пусть сам даст ответ за себя. Вообще, в тартаре люди мучаются за то, что холодным, жестоким сердцем относились к Богу и людям».

После этого мы подошли к прекрасной и широкой реке, где преподобный старец поставил меня на доску и сам пошел по воде. На другой стороне оказалось прекрасное поле, покрытое зеленью, травою, лесом. Когда мы проходили через него, то увидели множество зверей, которые ласкались к преподобному. Прошли поле и подошли к высокой прекрасной горе, на которой были три лестницы, как бы из желатина, и бежали с горы двенадцать ручейков чистейшей воды. Около горы мы остановились, и преподобный Онуфрий сказал: «Ты видела много страшного и за что люди страдают, живи же по заповедям Господним. Ты все это перешла за два добрых дела (но не сказал, какие). Теперь я тебя одену в другую одежду, и ты должна лезть, но не по этой лестнице». Преподобный Онуфрий всю меня облил водою из ручья, омыл, и мое голубенькое платье не знаю, куда девалось. Старец надел на меня рубашку белую, сделал из травы пояс и опоясал меня, из листьев сделал шапочку и, три раза перекрестив мою голову, надел на меня шапочку и велел лезть на гору. Очень трудно мне было, но старец подставлял свои руки, и постепенно я долезла до половины горы, но так изнемогла, что старец разрешил дальше продолжать путь по лестнице, причем вел меня за руку и три раза перекрестил. Затем преподобный Онуфрий ввел меня в Церковь, поставил на середину и сказал: «Будь душой вся в Боге! Здесь – райское жительство».

Боже мой, какая красота! Я увидела там много чудных Обителей, неописуемой красоты деревья, цветы, благоухание, свет необыкновенный. Старец подводит меня к одной Обители и говорит: «Это Обитель святых жен Марфы и Марии». Обитель сделана не из камней и вся покрыта зеленью и цветами, окна светятся, как хрустальные, насквозь. Возле дверей по обе стороны, совне, стоят Марфа и Мария с горящими большими свечами в руках. Мы с преподобным стали под деревом, и я вижу: Ангелы несут шесть расслабленных людей в эту Обитель, а за ними пошло туда много народа, больных, слепых, хромых, в одежде рваной, и много детей. Я спрашиваю: «Неужели эта Обитель так велика, что может вместить так много людей?» Старец отвечает: «Может вместить – весь мир христиан. Вот и ты небольшая, и в тебе весь мир. Возлюби всех чисто, а себя позабудь и возненавидь тело, которое служит всем страстям. Постарайся мертвить тело, а душу укрась добрыми делами. Смотри, несут расслабленного человека». «Кого это несут?» – спросила я. «Брата во Христе, – ответил преподобный. – Его несут многострадальный пастырь Митрофан и многострадальная Княгиня Елисавета». Я увидела Великую Княгиню Елисавету Феодоровну в белой форме, на голове – покрывало, на груди – белый крест. Отец Митрофан тоже был в белых одеждах, на груди такой же белый крест. Я совершенно не знала до этого времени о существовании Марфо-Мариинской Обители Милосердия, Елисавету Феодоровну и отца Митрофана не знала и не видела. Когда они поравнялись со святыми женами Марфой и Марией, то оба, которые несли расслабленного, Елисавета Феодоровна и отец Митрофан, поклонились им, а затем святые Марфа и Мария тоже вошли в Обитель, а за ними и мы. Обитель внутри была прекрасна. Отец Митрофан и Елисавета Феодоровна снова вышли из обители, уже одни, и тоже с горящими свечами, подошли к нам и поклонились преподобному Онуфрию, который обратился к ним и говорит: «Вручаю вам эту странницу и пришелицу и благословляю под ваш покров». Старец при этом велел мне сделать земной поклон отцу Митрофану и Елисавете Феодоровне. Оба они меня благословили большим крестом. Я говорю: «Останусь с ними!» – но старец говорит: «Пойдешь еще, а потом придешь к ним». Мы пошли. Куда ни посмотрю – везде славят Господа. Красоту Рая описать не могу. Какой-то другой Свет, сады, птицы, благоухание, земли не видно, все покрыто, как бархатом, цветами. Куда ни посмотришь – везде Ангелы, их великое множество. Смотрю – Сам Христос Спаситель стоит, видны язвы на руках и на ногах, лицо и одежда сияют так, что смотреть невозможно. Я упала ниц. Рядом с Господом стояла Пресвятая Богородица с распростертыми руками, Херувимы и Серафимы непрестанно пели: «Радуйся, Царице!» Здесь же было множество святых мучеников и мучениц. Одни святые были одеты в архиерейские одежды, другие в иерейские, третьи – в диаконские, иные же – в прекрасных разноцветных одеждах, у всех – венцы на головах, преподобный Онуфрий говорит: «Это те святые, которые страдали за Христа, все переносили смиренно, с терпением, шли по стопам Его. Здесь нет печали и страданий, а всегда радость». Много я видела здесь знакомых умерших, видела там некоторых сейчас еще живых. Монахини поминали бессчетные имена в своих помянниках. Святой Онуфрий строго сказал: «Не говори тем, которые еще живы, где ты их видела. Когда тело умрет, тогда души их будут вознесены Господом сюда, хотя они и грешные, но добрыми делами и покаянием души их всегда пребывают на небе». Святой Онуфрий посадил меня и говорит: «Здесь твоя надежда». Мимо нас проходило множество святых в разных одеждах, и чудных, и бедных, кто с крестом в руках, кто со свечами и цветами. Преподобный Онуфрий берет меня за руку и водит по Раю. Везде дивное славословие Бога и непрестанная песнь: «Свят, свят, свят!» – текут струи серебристой воды, старец возгласил: «Всякое дыхание да хвалит Господа!» Вошли мы с преподобным Онуфрием в одно чудное место, где Ангелы непрестанно поют: «Свят, свят, свят, Господь Саваоф!» «Слава в вышних Богу!» и «Аллилуия!» Перед нашими глазами открылось дивное зрелище: вдали, во Свете Неприступном, на Престоле Славы восседал Господь наш Иисус Христос. По одну сторону Его стояла Божия Матерь, а по другую – святой Иоанн Предтеча. Сонмы Архангелов, Ангелов, Херувимов и Серафимов окружали Престол. Множество святых, красоты неописуемой, стояли около Престола. Тела их легкодвижны, прозрачны, одежды блестящие разных цветов, вокруг головы каждого из них – ослепительное сияние, на головах у некоторых – венцы из особого какого-то металла, лучше золота и бриллиантов, а на других – венцы из райских цветов. Одни держали в руках цветы, другие – кресты или пальмовые ветви. Указывая рукой на одну их святых, стоящих в правом ряду, преподобный Онуфрий сказал: «Это святая Елисавета, Которой я тебя вручил». Я действительно увидела Ту, к Которой меня уже подводил преподобный Онуфрий в видении дел человеческих. Там Она была среди калек, нищих, больных, всех – страждущих, которым Она служила на земле, а здесь я увидела Ее же, но уже во святости, в лике святых. «Да, я вижу Ее, – ответила я преподобному, – но ведь я недостойна жить с Ней: Она святая, а я очень грешная». Преподобный Онуфрий сказал: «Она теперь живет еще на земле и, подражая житию святых жен Марфы и Марии, соблюдает душу и тело в чистоте, творит добрые дела, молитва Ее и крест скорбей, который Она безропотно несет, возносят душу Ее на небо. У Нее тоже были грехи, но через покаяние и исправление жизни Она идет на небо». Я от умиления поверглась несколько раз на землю. Под ногами было нечто вроде хрустального, зеленовато-голубого неба. Вижу – все святые попарно подходят ко Христу и поклоняются Ему. Пошли и Елисавета Феодоровна с отцом Митрофаном и снова вернулись на свои места. Княгиня Елисавета была одета в блестящую одежду, вокруг головы – сияние и надпись из блестящих светозарных букв: «Святая многострадальная Княгиня Елисавета». Руки у Нее сложены на груди, в одной руке – золотое распятие, прекрасный лик святой сияет неземной радостью и блаженством, чудные глаза Ее подняты вверх, в них святые молитвы чистой души, узревшей Бога лицом к лицу. Возле святой Елисаветы, по левую сторону стоял преподобный Сергий Радонежский, а по правую руку – отец Митрофан в архиерейском облачении. «Но ты не думай, что ты достойна была все это видеть и останешься теперь здесь. Нет, твое мертвое тело ждет тебя, это только твоя душа – со мной. Когда же душа твоя войдет в тело и вернешься опять на грешную многоскорбную землю, которая вся обливается кровью, то я благословляю тебя в ту Обитель, где тебя встретили Княгиня Елисавета и отец Митрофан». Я спросила: «Разве есть на земле такая прекрасная Обитель?» Святой отвечал: «Да, есть, процветает и возносится на Небо через добрые дела и молитвы. Смотри же, ты видела все хорошее и плохое и знай, что без креста и страданий сюда не войдешь. А покаяние всех грешных сюда приводит. Смотри, вот твое тело».

Действительно, я увидела свое тело, и мне сделалось страшно. Преподобный Онуфрий перекрестил меня, и я проснулась. Полтора часа я не могла говорить, а когда заговорила, то стала заикаться. Кроме того, ноги мои отнялись до колен, и я не могла ходить, меня носили. Доктора не могли излечить меня. Наконец, 25 сентября 1912 года меня принесли в женский монастырь города Богодухова Харьковской губернии, где находилась чудотворная Казанская Каплуновская икона Божией Матери. 26 сентября я приобщилась святых Тайн Христовых, отслужила молебен перед этой иконой, и когда меня поднесли к иконе, и я приложилась, то мгновенно исцелилась. Тут я вспомнила слова преподобного Онуфрия, когда я была близ Богоматери: «Здесь твоя надежда». Сразу же после сна я решила удалиться из мира, а после исцеления я уже не могла дождаться возможности уйти в Обитель. Меня звали поступить в Богодуховской женский монастырь, где я получила исцеление, но я сказала монахиням, что мне хотелось бы уйти подальше от знакомых. Спрашивала я о святых Марфе и Марии, но никто не знал, есть ли обитель во имя их. Однажды я пришла в свой Богодуховской монастырь, и монахини сказали мне: «Евфросиния! Ты хочешь уехать подальше от знакомых. Приехала сестра из обители Марфы и Марии. Туда уже поступила наша послушница Василиса». Услышав это, я была в ужасе и восторге. Скоро получился ответ от Василисы, что можно мне поехать в Москву. 23 января 1913 года я приехала и поступила в Обитель.

Передать не могу, что я испытала, войдя в храм Обители и услышав пение тропаря святым праведным женам Марфе и Марии.

Записано отцом Митрофаном 31 октября 1917 года

Житие преподобного Онуфрия Великого

Преподобный Пафнутий предпринял второе путешествие в глубь пустыни. Он шел 17 дней, запас хлеба и воды кончился, и преподобный дважды падал от изнеможения. Его подкреплял ангел. На 17-й день преподобный Пафнутий дошел до горы и сел отдохнуть. Здесь он увидел приближавшегося к нему человека, с головы до ног покрытого белыми волнистыми волосами и препоясанного по бедрам листвой. Вид старца устрашил святого Пафнутия, он вскочил и побежал на гору. Старец сел у подножия горы. Когда, подняв голову, он увидел преподобного Пафнутия, то позвал его к себе: «Человек Божий, не бойся меня, ибо я такой же грешный человек, как и ты». Это и был великий пустынник – преподобный Онуфрий. По просьбе святого Пафнутия он рассказал о себе. Состоялась долгая беседа.

Преподобный Онуфрий Великий, царевич Персидский, родился около 320 года в семье персидского царя. Отец его, не имея долгое время потомства, молился всей душой Господу о даровании ему сына, и Бог услышал его. Но еще до рождения святого Онуфрия к его отцу пришел однажды демон под видом странника и сказал: «Царь, жена твоя родит сына, но не от тебя, а от одного из твоих слуг. Если тебе угодно будет удостовериться, что я говорю правду, прикажи бросить новорожденного в огонь, и, если я говорю ложь, то Бог сохранит его невредимым». Отец не уразумел коварства вражия и, поверив мнимому страннику, исполнил лукавый совет, бросив новорожденное дитя в огонь. Совершилось чудо: ребенок протянул руки к небу, как бы моля Создателя о спасении, и пламень, разделившись на две стороны, оставил младенца невредимым. Между тем отцу явился Ангел Божий и, изобличив его в безрассудном доверии к наветам диавольским, приказал ему крестить Сына, назвать Онуфрием и отвести его, куда укажет Бог.

Когда заметили, что дитя совсем не принимает материнское молоко, отец поспешно отправился в путь вместе с сыном, боясь, чтобы младенец не умер от голода. В пустыне к ним подбежала белая лань и, накормив малютку своим молоком, побежала вперед, как бы указывая им путь. Так они дошли до монастыря, близ города Гермополя. Игумен, извещенный об этом свыше, встретил их и взял святого Онуфрия к себе на воспитание. Простившись с сыном, царь ушел и до своей кончины не переставал посещать монастырь. Лань же кормила святого Онуфрия до трехлетнего возраста.

Когда отроку исполнилось 7 лет, с ним произошло чудо. Ключарь монастыря каждый день давал ему часть хлеба. Святой Онуфрий, посещая храм, подходил к иконе Пресвятой Богородицы с Предвечным Богомладенцем на руках, в своей ангельской простоте обращался к Богомладенцу Иисусу со словами; «Ты такой же Младенец, как и я; но Тебе ключарь не дает хлеба, поэтому возьми мой хлеб и ешь». Младенец Иисус протягивал Свои руки и брал у святого Онуфрия хлеб... Однажды ключарь заметил это чудо и сообщил обо всем игумену. Игумен приказал в следующий день не давать святому Онуфрию хлеб, а послать его к Иисусу за хлебом. Святой Онуфрий, повинуясь словам ключаря, пошел в храм, стал на колени и, обращаясь к Богомладенцу на иконе, сказал: «Ключарь не дал мне хлеба, а послал к Тебе за полученьем его; дай мне хоть кусочек, ибо я сильно проголодался». Господь дал ему чудесный и прекрасный хлеб, притом столь большой, что святой Онуфрий едва отнес его к игумену. Игумен вместе с братией прославили Бога, дивясь благодати, почившей на святом Онуфрии.

В десятилетнем возрасте святой Онуфрий ушел в пустыню, желая подражать святым пророкам Илии и Иоанну Предтече. Когда он тайно ночью вышел из монастыря, пред ним явился луч света, указавший ему путь к месту его пустынных подвигов. Святой Онуфрий испугался и решил вернуться, но голос Ангела-хранителя подвиг его на дальнейший путь. В глубине пустыни преподобный Онуфрий нашел пустынника и остался учиться у него пустынному житию и борьбе с диавольскими искушениями. Когда старец убедился, что святой Онуфрий укрепился в этой страшной борьбе, он довел его до указанного для подвигов места и оставил одного. Ежегодно старец приходил к нему и через несколько лет, придя к преподобному Онуфрию, скончался.

Святой Онуфрий шестьдесят лет прожил в полном одиночестве. Много скорбей и искушений претерпел он за это время. Когда истлела его одежда и он сильно страдал от зноя и холода, Господь одел его густым покровом волос на голове, бороде и теле. Тридцать лет Ангел Божий ежедневно приносил ему хлеб и воду, а последние 30 лет он питался от финиковой пальмы, выросшей, по милости Божией, около его пещеры. В течение всех 60 лет Ангел Божий приходил к преподобному Онуфрию в праздничные дни и причащал его святых Христовых Тайн.

Во время беседы вдруг, неизвестно кем, посреди пещеры поставлен был хлеб и сосуд с водой. Подвижники, подкрепившись пищей, долго еще беседовали и молились. На другой день преподобный Пафнутий заметил, что лицо преподобного Онуфрия сильно изменилось. Святой Онуфрий сказал: «Бог, Милосердный ко всем, послал тебя ко мне, чтобы ты предал погребению мое тело. В сегодняшний день я окончу мою временную жизнь и отойду к Жизни Бесконечной, в покое вечном ко Христу моему». Преподобный Онуфрий завещал святому Пафнутию, чтобы он рассказал о нем всем братьям-подвижникам и всем христианам ради их спасения.

Преподобный Пафнутий стал просить преподобного Онуфрия, чтобы ему позволено было остаться жить на этом месте в пустыне, но преподобный Онуфрий не разрешил ему, говоря: «Бог избрал тебя для того, чтобы ты, посетив многих пустынников, поведал инокам и всем христианам об их жизни и подвигах, поэтому возвратись к своей братии и поведай, что Господь услышал моления мои, и что всякий, чтущий память мою каким бы то ни было образом, удостоится Божия благословения; Господь поможет ему благодатью Своею во всех благих начинаниях на земле, а на Небе примет в святые селения».

Сказав еще много назидательных слов, преподобный Онуфрий помолился Богу, лег на землю и, крестообразно сложив руки на груди, преставился ко Господу. Лицо его просияло как солнце, и пещера наполнилась благоуханием; послышалось Ангельское пение и дивный Божественный глас: «Оставь бренное тело, возлюбленная душа Моя, чтобы Мне взять тебя в место Вечного упокоения со всеми избранными Моими». Преподобный Пафнутий предал погребению честное тело великого подвижника и возвратился в свой монастырь, прославляя Господа.

После летаргического сна Фрося стала спрашивать у монахинь, есть ли где-нибудь Обитель Марфы и Марии? И вот однажды ей говорят, что послушница из их монастыря поступила в Марфо-Мариинскую Обитель, которая находится в Москве. Фрося просила написать ей, чтобы Василиса спросила, не могут ли ее принять. Послушнице написали, и та ответила, чтобы Фрося приезжала – ее примут. Тогда она тайно, никому дома не сказав, уехала в Москву в Обитель. Там ее повели к настоятельнице, Великой Княгине, и когда Фрося Ее увидела, то еле удержалась на ногах – она узнала в Ней Ту, Которую видела во сне. Великая Княгиня благословила Фросю и сказала, что ее принимает. Потом ее повели к батюшке. Она спросила, как его звать. Ей ответили: «Протоиерей Митрофан», и его тоже, когда увидела, узнала. Так она поступила в обитель в 1913 году.

Я ходила в обитель с 1909 года, очень хотела поступить, но меня не отпускали родители, а без согласия родителей старец Обители запретил принимать. Я за службами всегда очень плакала, и Фрося обратила на меня внимание (она пела на клиросе). Подошла ко мне и спросила, о чем я плачу. Я объяснила, а она говорит: «Не плачьте, будете в Обители». С тех пор она всегда меня утешала, говорила обо мне с Великой Княгиней и с батюшкой. Они очень жалели меня, но принять не могли. А Великая Княгиня разрешила мне ходить на трапезу после всех и оставаться у Фроси в келье. Благословила ее меня поддерживать, что она и исполняла, – после службы вечером провожала до трамвая, крестила иконой «Скоропослушница». А в Обители было строго запрещено всякое знакомство. Так она меня очень поддержала.

В 1919 году, когда я поступила в Обитель, Великой Княгини уже не было, настоятельницей была Валентина Сергеевна Гордеева. В 1920 году Фрося снова видела во сне преподобного Онуфрия, который связал наши руки голубой лентой, на которой было золотыми буквами по-славянски написано: «Господи, прежде даже до конца не погибнем, спаси нас!» – и сказал: «Благословляю вашу святую дружбу, храните друг друга». Я, конечно, считаю себя недостойной такого друга. В Обители и в последующие года вся ее жизнь прошла на моих глазах. В начале жизни обительской она вставала летом в четыре часа утра, убирала сад, вытирала полы, накрывала столы в трапезной, потом звонила, будила сестер. За трапезой никогда не сидела, а подавала к столу, потом мыла посуду. Когда трудно стало с продуктами, Фрося пошла в деревню Семеновку, познакомилась с несколькими крестьянами, и они стали привозить в Обитель картофель и разные овощи. Народ там был благочестивый и богатый. Фрося познакомила некоторых с батюшкой. Особенно близкими были Дмитрий Григорьевич, Василий Федотович и их семьи. Заболеет кто в деревне – они устроят в обительскую больницу, которая была с операционной. Одна их девочка училась в приюте Обители. Четыре девочки поступили сестрами. В деревню возили батюшку для бесед, там были два крестьянина, очень начитанные, и их батюшка благословил устраивать иногда духовные беседы. Андрей Михайлович и Петр Федотович были, как апостолы. Фрося стала там своим человеком – крестила, то есть была крестной матерью, мирила – ее звали «мировой судья». Летом семеновские возили в Обитель батюшке и сестрам ягоды, цветы. Букеты пионов Фрося передавала и Святейшему Патриарху Тихону, когда она проходила мимо Донского монастыря и он благословлял ее. В Семеновке не было церкви, и Фрося благословилась у батюшки поговорить с подрядчиками Андреем и Николаем Мартыновичами, не возьмутся ли они построить маленький храм. Они согласились. Эти люди были большими благодетелями Обители. На закладку храма приехали батюшка и сестры-певчие. Храм был построен быстро, освящен, нашли священника, и семеновцы стали прихожанами в своем храме. Из Обители дали иконы, облачение и разную утварь.

После революции из деревни запретили привозить продукты, и крестьяне не могли их продавать – у заставы стоял отряд солдат, Фрося поговорила с ними, рассказала, для какой Обители нужны продукты, той, при которой больница, приют, амбулатория... Дала им от Валентины Сергеевны какие-то подарочки, крестики, иконочки – и солдаты стали пропускать крестьян с возами картофеля и овощей. А потом, когда окончательно перестали пропускать, носила на себе – по два мешка картофеля, и по два раза в день. Восемь километров до Семеновки – и обратно восемь километров с мешками. Придет зимой поздним вечером, кое-как поест и ляжет спать на голом полу около плиты. А утром пропоет обедню – и опять в поход. А если не в Семеновку, то едет на тяжелой двухколесной телеге за хлебом для всей Обители. Одна – редко какая сестра согласится с ней поехать. Когда я могла, то с удовольствием с ней ездила. В телегу Фрося впрягалась сама. Так восемь лет она кормила всю Обитель. Труды ее были велики, да еще на ногах, на коленях от непосильных работ у нее открылись большие раны. Батюшка позовет ее к себе в кабинет, вызовет медсестру, заставит сделать перевязку. Ее перевяжут раз, а потом она и ходит, пока бинты прирастут.

В 1923 году батюшку арестовали и сослали, и все наше начальство посадили в милицию. Надо было срочно выбирать «временное правительство», и Фрося была выбрана одним из членов «правительства», но, слава Богу, скоро всех – настоятельницу Валентину Сергеевну и все начальство – отпустили.

Однажды Фрося вернулась из Семеновки поздно и не могла идти на вечернюю молитву, а легла в постель. Вдруг видит: открывается дверь, вся комната наполняется светом, и входит Архангел Гавриил с веткой лилии и запел архангельский глас. Затем положил веточку к иконе Богоматери, снял образ святителя Митрофана и благословил им Фросю. Она лежала в страхе и трепете, не могла шевельнуться, и когда пришла в себя, никого не было. Икона была на месте. В другой раз, также усталая, она легла в келье одна, и вдруг ее кровать начала кататься по комнате, а в окне она увидела страшную рожу с огненными глазами и высунутым языком.

Она очень любила природу. Как-то шла полем, усеянным полевыми цветами, и запела псалом: «Благослови, душе моя, Господа». Пела, рвала и целовала цветочки. И вдруг видит – вместо полевых цветов – розы, лилии и разные райские цветы необыкновенной красоты. Она подняла голову и увидела – у заходящего солнца на облаках стоит Господь в белой одежде, весь в Свете, и ее благословляет. Она упала, лишившись чувств.

В 1924 году я заболела. Фрося увидела во сне преподобного Онуфрия, который сказал ей: «Не беспокойся, она поправится и будет Надежда. А тебе предстоит пост за всех беззаконников и беззаконниц». Я же, проснувшись, начала читать тропарь преподобной Евфросинии, которого никогда не слыхала и позже нигде его не нашла. «Невесто Христова Евфросиние всеблаженная, постническими подвигами своими все плотское мудрование умертвивши, всякими добродетельми украсила еси житие твое и к Богу дерзновение стяжала еси, Ему же прилежно молися помиловати души наша».

20 ноября 1924 года за всенощной сестры-певчие все выходили на середину храма, и во время пения слов «яко согреших Тебе», Фрося увидела на амвоне Матерь Божию в голубой одежде с покровом в руках, и на нем крупными красными буквами: «Покайтесь». Она упала на колени и только сказала: «Сестры, молитесь», – и лишилась чувств. Ее вынесли из храма на руках. На другой день она не стала есть и пить, и так день за днем. Я очень беспокоилась, пошла к митрополиту Трифону (батюшка наш был выслан). Он велел дать ей просфоры и святой воды, но она не могла есть и пить – ничего не чувствовала. Ее показали профессору Снегиреву. Он сказал: «Нам нечего здесь делать. Это дано свыше. Только, когда она начнет есть, то надо очень осторожно и понемногу, а то может умереть». Во все время неядения – 37 суток, в которые она также и не пила – она работала, носила тяжести из Семеновки, ездила одна с телегой за хлебом для Обители, пела в хоре – голос не ослабел. Отец Вениамин часто ее причащал. Иногда я заставала ее одну в больничной церкви за молитвой. Она так молилась, что не видела и не слышала ничего вокруг, лицо – особенное, одухотворенное. Под день святителя Николая она видела во сне преподобного Онуфрия, который дал ей большую просфору с печатью Рождества Христова, печать вся сияющая, и сказал: «В день Рождества ты получишь земную радость».

За несколько дней до Рождества Фрося видела сон: в соборе Обители служит Святейший Патриарх Тихон и много духовенства. Храм переполнен, и Фрося никак не может пробраться на клирос. Вдруг она видит: Царские врата открылись, на престоле в яслях лежит Младенец. Он встал и подошел к Царским вратам, казался лет двух, в руках держал большой пучок веточек, наверху каждой – звезда блестящая. Патриарх подошел к Нему первым и принял от Господа веточку. За ним стали подходить духовенство, певчие и народ. Фрося же никак не могла подойти. Вдруг, пробираясь через толпу народа, идет епископ Антонин, обновленец. Одежда на нем разодрана и обрызгана грязью, и когда он подошел к алтарю, Царские врата закрылись, Младенец ушел. Антонин стал просить Патриарха, который ответил, что ничего не может для него сделать. Тогда он, подойдя к Фросе, говорит: «Ну ты, постница, попроси для меня ветку!» – а Фрося ответила: «Я и сама не получила». После службы все стали выходить из собора в сад. Там стояли накрытые скатертью длинные столы, на которых были разложены порции: булочка, рыба и рис. У стола Фрося увидела преподобного Онуфрия. Он позвал ее и дал корзиночку из живых роз, а в ней лежат булочка, рыба и рис, и сказал: «Говори: в день Рождества я получу земную радость». Она отвечает: «Я не могу, заикаюсь». – «Тогда пропой».

Она пропела эти слова и проснулась. Святой Патриарх Тихон вызывал ее и просил рассказать свои сны. Когда она рассказала последний сон, Святейший говорит келейнику: «Ну, Иаков, мне надо готовиться к смерти». И действительно, он умер 25 марта, хоронили его в Вербное воскресенье. И когда за всенощной все стояли с зажженными свечами, эта картина напоминала сон – веточки со звездочками.

Настал день Рождества Христова. Служба была в соборе, Фрося пела. И после «Тебе поем» Фрося почувствовала запах печеного хлеба и сразу захотела есть. Ей дали просфору, она съела, дали еще – и те съела. Ко мне подошла одна сестра и говорит: «Зина, Фрося есть захотела!» Я побежала в ризницу к отцу Вениамину, сказала ему об этом. Он велел следить, чтобы кормили ее очень осторожно, но она уже съела праздничный обед. Ночью вставала и просила есть. Я ходила к сестре А., экономке, и та с радостью давала еду. Так продолжалось недели две.

Третьего июля 1925 года Фрося еще раз видела Матерь Божию в голубом, со слезами на глазах, и на покрове слова: «Покайтесь, строго накажу!» После этого видения не пила и не ела 16 суток. Днем 19 июля она легла и уснула, а когда проснулась, очень захотела винограда, но достать его было невозможно. Я побежала к батюшке и сказала ему об этом. Батюшка дал ей изюма, она съела его, и скоро начала есть нормально.

Много с ней было случаев страшных, когда она ходила вечером в деревню. Однажды напали бандиты, тащили в разрушенный дом, но проезжали мужики деревенские и ее спасли. Потом по совету Фроси крестьяне заявили в милицию, прося разобрать это дело, и когда делом занялись, в доме нашли трупы убитых и кости. Другой раз два солдата вели ее в дом, стоящий в поле, тоже дом ужасный, но их нагнали крестьяне, и Фрося пошла с ними в деревню. Как-то паровозик на них налетел – ехали на лошадях с Дмитрием Григорьевичем; все отделались ушибами.

В 1926 году Матерь Божия строго наказала – выгнала из Обители. Вошли с автоматами наперевес, по одному в дверях каждой кельи: «Ничего лишнего не брать, одна смена белья». Не разрешили взять даже свою святыню. 5 (19) февраля (в день Божией Матери «Взыскание погибших») ворота раскрылись, и все с узелками и сумочками вышли. Настоятельницу и нас, 18 человек, выслали в Киргизский край, ехали свободно, вагон отдельный.

10 февраля были в городе Кзыл-Орда, в день ангела Валентины Сергеевны, настоятельницы. Она угостила нас на вокзале плюшками из буфета. Одна добрая женщина взяла к себе в дом Валентину Сергеевну и несколько сестер постарше и послабее. Фрося вдруг неожиданно заболела, поднялась высокая температура, и я почти ночью побежала искать диспансер – там был знакомый по Москве врач. Куда бегу – не знаю, встречные не понимают. Врача я нашла и привезла на извозчике. Доктор, осмотрев ее, сказал, что это нервное состояние и завтра будет здорова. Действительно, на другой день она встала.

Нам в городе сказали, что оставят в Кзыл-Орда и мы будем работать, как в Москве, но на другой день объявили, что разошлют нас в пять городов, и велели решить, кто с кем хочет поехать. Мы выбрали, но нас всех разъединили и разместили по-своему. И вот настал день отъезда. Мы с Фросей прощались на магометанском кладбище с горькими слезами. Она уезжала в четыре часа в Туркестан, а я в два часа ночи в Казалинск с Валентиной Сергеевной, регентом и медсестрами. Незадолго до разорения Обители преподобный Онуфрий во сне сказал Фросе: «Я вас временно разлучу, а потом опять будете вместе».

Мы еще стояли на площадке вагона, когда поезд тронулся, я на ходу спрыгнула, и когда бежала за поездом, то видела, как Фрося упала без чувств. Ее поднял киргиз и внес в вагон. Позже она написала мне, что когда они приехали на место, ей во сне явился преподобный Онуфрий и сказал: «Маловерная, я же тебе сказал, что разлучу временно, а сейчас даю вам для спасения души – тебе – рабу Марию, а Зине – рабу Божию Валентину (настоятельницу)». В Туркестане Фрося сняла комнату за 10 рублей, с ней были сестры Мария Алексеевна и Мария Воинова. Надо было искать работу, денег не было. Она начала с торговли: купила семечек и продавала по пять копеек стакан. Ссыльных жалели, и ей, бывало, и 10, и 15 копеек заплатят. На это она жила и содержала сестру Марию Алексеевну, а Мария Воинова поступила в больницу сестрой и жила отдельно. Фрося брала стирку на врачей, в аптеке мыла посуду, летом в городском саду пела украинские песни своим чудным басом, собирая много людей.

Зарабатывая тяжелым трудом, она еще и мне посылала деньги. Один раз прислала сорок рублей в письме – по три и по пять рублей. У меня на почте хотели конфисковать, но заведующий отдал. Другой раз прислала всем нам четыре метра ситца на платья. Я ее очень просила ничего никогда не посылать – я работала, и сестры тоже. Мы им посылали копченых усачей. Меня через год освободили, и я ездила к ней повидаться, но побыла всего два дня – меня вызвала Валентина Сергеевна, и я должна была уехать. Валентине Сергеевне врач давал справку не являться на ежедневную регистрацию.

В 1929 году всех нас освободили. Валентина Сергеевна решила ехать в Ростов и написала Фросе, чтобы тоже собиралась. А Фрося ответила Валентине Сергеевне письмом, в котором просила ее не ехать в Россию, а к ним в Туркестан. Валентина Сергеевна даже рассердилась на нее, и все-таки поехали все в Ростов. В Ростове нашли квартиру, и съехалось нас шесть человек: Валентина Сергеевна, Фрося, Н.М., К.Ф., я и М.А. Но недолго пришлось пожить нам вместе: родина нас неприветливо встретила. Пришел к нам один человек и сказал, чтобы мы скорее уезжали обратно, потому что в России нам жить не дадут, а разошлют по разным местам. Нам выдали чистые паспорта, выписали союзные книжки (позже их отобрали). Так по совету архиепископа Варлаама, который в это время был в Ростове, Фрося и М.А. уехали в Туркестан, К.Ф. – в Казань, Н.М. – в Пермь, а Валентина Сергеевна и я остались пока в Ростове на зиму.

Весной, по совету того же владыки, мы с Валентиной Сергеевной уехали в Туркестан. В Туркестане Фрося и Мария Алексеевна шили одеяла. Я поступила бухгалтером в Продснаб. В это время стало все больше приезжать ссыльных Мы познакомились с одной семьей: муж – бухгалтер, жена, две дочери. А.М. часто приходила к нам помогать стегать одеяла. Потом Фрося открыла ларек и торговала мороженым. Жили безбедно. Узбеки к нам относились очень хорошо, а ко мне – начальство.

Так прожили два года, и Валентина Сергеевна стала плохо себя чувствовать, все больше слабеть, и 19 июля 1931 года в субботу после всенощной скончалась. В четверг у Валентины Сергеевны было видение: преподобный Серафим велел ей подняться в гору. После этого все спрашивала, когда суббота и всенощная, и после всенощной – скончалась. В ночь после похорон вдова Саша (она несла гроб в жару три километра и никому не уступала) увидела во сне Валентину Сергеевну в саду в белом. Она дала ей большую просфору и сказала: «Это твоим детям». И Саша поехала за мукой и привезла много. В церковь гроб Валентины Сергеевны несли на руках ссыльные священники и монахи. Мы стояли с нею всю ночь. Похоронили мы ее за городом на кладбище, при церкви Покрова.

Фрося видела ее во сне в девятый, двадцатый и сороковой день. Сон на девятый день: шла веселая, с Ангелом, обернулась к нам, благословила и сказала: «Зина, не плачь обо мне, мне хорошо». Двадцатый день: мы все четверо в каком-то большом храме, вдруг из дверей храма вышла Валентина Сергеевна с образом Спасителя чудной красоты и дала его нам. Мы говорили, чтобы она оставила его себе – такой драгоценный, а она ответила: «Мы всегда с Живым, а это вам».

На двадцать пятый день: мы не знали, в каком храме заказывать обедню на сороковой день. Утром рано (мы еще не вставали) стучит в окно бывшая квартирная хозяйка Валентины Сергеевны, Прасковья Васильевна, и говорит. «Сестры, я сейчас видела во сне Валентину Сергеевну, она сказала мне, что в сороковой день будет служба в кладбищенской церкви и чтобы я пела вторым голосом и стояла бы с И.С.» (И.С. был телеграфист, и неизвестно, будет ли он свободен), но так и вышло: мы пели обедню в этой церкви, и Прасковья Васильевна пела вдвоем с И.С.

Тридцать восьмой день: будто бы к нам пришли преподобный Серафим и Симеон Верхотурский, Фрося угощала их и говорила: «А у нас умерла наша матушка». А они отвечают «Нет, она жива. Хотите ее видеть – пойдите по той дорожке (они указали в окно песчаную узкую дорожку), только идите прямо, никуда не сворачивая, и ее увидите». Сказав это, они ушли. В сороковой день: во сне собираемся идти к Валентине Сергеевне. Вышли на дорожку, которую указали преподобный Серафим и преподобный Симеон. Долго шли прямо, потом дошли до места, где было три дороги: прямо, направо и налево, но пошли прямо. Наконец увидели ворота, белые, мраморные, на них золотыми буквами были написаны девять Заповедей Блаженства. Фрося постучала, и ворота открыл преподобный Серафим: «А, пришли. Постойте здесь, сейчас увидите рабу Божию Валентину». Мы вошли в ворота, но дальше он нам идти не велел. Кругом виднелось много разных Обителей, чудный сад, воздух благоухал от цветов необыкновенной красоты. Из одной блистающей Обители вышел Патриарх Тихон, весь сияющий, в золотом облачении. Он нас благословил. Потом мы увидели преподобного Онуфрия, который сказал: «Вы пришли к вашей матушке? Сейчас ее увидите. Смотрите, какая здесь красота! И вы можете сюда прийти, если будете жить, как я говорил. Храните друг друга», – благословил нас и ушел. В это время из Обители, обвитой виноградом, вышла наша матушка Валентина Сергеевна. Она была такая молодая, красивая, одета в белую нашу форму, на ногах сандалии, в руках держала голубенькую книжечку. Мы упали к ее ногам, они были розовые и теплые. Она нас благословила и сказала: «У нас скоро начнется служба и надо спешить. Когда я умерла, Ангел привел меня на поклонение к Господу. Я видела много страшного, но меня ничего не коснулось, потому что я причастилась Святых Тайн. Господь благословил меня и сказал, чтобы меня отвели в Обитель Марфы и Марии. Зина, мне очень здесь хорошо, я благодарю Господа. А вы будете жить неплохо в Москве, но недолго. Хорошее время еще будет, но на короткий срок. Мать Фамарь в ссылке страдает, она скоро к нам придет, а вам напишет». Вдруг из обители прибежали дети в розовых, голубых и белых платьях. Они сказали, что служба началась. Мы спросили: «А Матушку Великую можно нам увидеть?» Валентина Сергеевна ответила: «О, где Матушка Великая находится... Ее нельзя увидеть». Валентина Сергеевна благословила нас еще раз и быстро ушла в Обитель. К нам подошел преподобный Серафим и сказал: «Ну что, повидались со своей матушкой? Теперь идите домой». Мы вышли из ворот и пошли опять по той же дорожке.

Вскоре Валентина Сергеевна явилась во сне Фросе и сказала: «К вам придут неприятные люди, но вы не беспокойтесь. Все обойдется». Действительно, приехали и хотели выселить нас (дом нужен был под учреждение), но за нас вступились видные люди, и мы остались на месте.

После смерти Валентины Сергеевны ссыльных стало прибывать все больше, и труды Фроси умножились. Вспоминаю приезд Владыки Варлаама: все расположились в саду. Фрося хлопотала с обедом. С Владыкой приехало шестьдесят монахинь. Продукты ей принесли соседи – жены сотрудников ГПУ и следователей. Владыку мы оставили у себя, а остальных Фрося разместила по квартирам. Узбеки к себе брали: дома у них большие, глиняные. Всех прибывающих ссыльных ГПУ посылало так «Идите в трудовую контору Журило (фамилия Фроси), она вас устроит». Она и устраивала на работы в квартиры. Владыку мы с радостью уютно поселили в комнате Валентины Сергеевны, но его должны были отправить в другой район, за 120 километров на верблюдах, по очень опасной узкой дороге, и были случаи, когда верблюд оступался и летел в пропасть. Фрося, по просьбе Владыки, побежала в ГПУ просить оставить его. У нас хороший начальник был в командировке, а заместитель неприятный, и он отказал. Владыка был до слез огорчен. Вечером он беседовал с нами. Мы плакали, и когда Фрося разорвала пополам свой носовой платок и дала мне вытирать слезы, Владыка сказал: «Первый раз вижу такой дележ имущества». Утром стали готовить Владыку к отъезду. Фрося достала удобную тележку, чтобы ехать другой, более безопасной дорогой. Собрали все необходимое: посуду, подушку Валентины Сергеевны, одеяла, простыни, наволочки, примус, уложили в тележку, посадили Владыку, а над головой раскрыли большой зонт. Дали письмо знакомому доктору, ссыльному из Ленинграда, и ссыльным монахиням-сестрам, чтобы хорошо приняли Владыку, и проводили его со слезами – так жаль было святого мученика. Мы надеялись, что там (он ехал в Судак) Владыке будет хорошо – место очень красивое, больница хорошо оборудована, врач, сестры – свои люди. Но конец был очень печальный. Владыку дорогой так обожгло солнцем, что, несмотря на все старания врача и сестер, его не удалось спасти, и он через неделю скончался.

Сколько ссыльных прошло через Фросю... Много было таких, у которых ничего не было: надо за них и квартиру оплатить, и одежду, и обувь достать, и питать. Конечно, своих средств было мало – только моя зарплата и их одеяла. Приходилось обращаться к добрым людям за помощью, они и помогали. И мебель находила: столы, стулья, кровати. Иногда ей попадало, но она не смущалась: всегда веселая, за все благодарит. В то время было тяжело с питанием: Фрося с трудом возила продовольствие, и часто его отбирали. Одна женщина привезла много картофеля, Фрося – к ней, попросила для ссыльных, та отказала. На другой день прибежала в слезах: «Сестрицы, я вам не дала картофеля, а у меня его весь из подвала вытащили».

Приехал в ссылку из Москвы тибетский врач-травник. Фрося стала расспрашивать, в чем он нуждается, а он отвечал, что ничего ему не надо – он с деньгами, свой повар у него. Квартиру ему сдал богатый бухгалтер-еврей, увешали ее коврами (они любят лечиться). Назвал себя «врач Хаджи-Мурат», а сам русский, православный. Пригласил он нас к себе на обед. За столом Фрося сказала ему, что я болею туберкулезом легких, каждую весну и осень кровью харкаю, а наш фельдшер удивляется, как это я живу, когда должна бы умереть. На это «Хаджи-Мурат» сказал: «Я тебя вылечу (он всех на «ты» звал), нужно выпить два литра лекарства. Один литр стоит 50 рублей». Я говорю:

– Такое дорогое лекарство я не могу купить.

– А я с тебя и не возьму.

Но я все равно отказалась. Тогда он сказал мне, что я грешу: Бог посылает врача, а я не принимаю. Так он заставил нас согласиться и вылечил меня совершенно. Фросе обещал платить 50 рублей в месяц на нужды ссыльных, а к Пасхе дал сразу 200 рублей устроить им разговенье. Общаясь с ним, мы заметили, что он никогда не крестится. Я спросила его об этом, а он рассказал нам, что видел во сне, в пустыне старца в белой одежде и в необыкновенном свете, который его хвалил и сказал: «Одно в тебе плохо: ты крестишься. Не надо никогда креститься». Мы говорили, что это был дьявол и не надо его слушать, но он не захотел нам поверить. Очень было жаль его, потому что он был очень милосердный. Больных и бедных лечил бесплатно. К нему приезжали из разных городов. Бедных он кормил обедом, лекарства давал бесплатно и оплачивал им дорогу. Вылечил двух коммунистов, которых врачи местные нашли безнадежными, но больные потребовали пригласить Мурата в больницу, и он их вылечил. После этого врачи восстали против врача и выжили: его, бедного, угнали в другое место.

Сколько ни приезжало ссыльных, Фрося всех устраивала, дома бывала мало. Еще партия монахинь прибыла. Одна из них умерла от черной оспы. Одну, Августу, мы взяли к себе. Она заболела сыпняком. Мы вместе с ней спали, ели и не заразились. Доктор ужаснулся, думая, что мы заразились, взял ее в больницу. Когда она поправилась, опять у нас жила, пока Фрося не устроила ее с другой монахиней, Агафьей-Ангелиной, обе – духовные дочери Глинского старца отца Серафима. Они занимались рукодельем, шили, Августа вышивала очень хорошо. Около них поселился вновь прибывший старец иеромонах Макарий, духовник Глинского старца Серафима. Мы часто к ним ходили. В летние ночи молились в саду. Старец-монах стоит с воздетыми руками, освещен луной, а мы поем: «Иже крестом ограждаемы...» и другое.

Были и неприятные случаи. Одна монахиня сбежала, и Фросю вызвал в ГПУ новый начальник. Пришел милиционер, она взяла подушку и пошла. Я – вместе с ними. Если ее посадят, и я с ней. Фросю обвинили в том, что она помогла убежать монахине, но за нее заступилась жена прежнего начальника, который хорошо нас знал. У них не было детей, и она очень просила Фросю помолиться, чтобы Бог дал им ребенка. У них родился мальчик. Так, благодаря этой женщине, Фросю отпустили.

Местные жители, узбеки, киргизы, очень хорошо относились к ссыльным и много помогали через Фросю: отдавали квартиры, на базаре дарили продукты. «Апа, (сестра) мулли есть?» – и священников пускали на квартиры. Мы их и лечили святой водой, давали, как лекарство, мысленно говорили: «Молитвами батюшки нашего, Господи, исцели!» – и помогало. Раз ночью прибежала узбечка: мальчик кричит, в ухе нарыв. Пошли, капнули в ухо, снаружи вытерли, и мальчик успокоился и уснул, а утром все прошло. Киргизы много болели от грязи: глаза у них красные, гноятся. Мы ватку смочим святой водой, вытрем ею глаза, и совершенно проходит. Один старый киргиз пришел – все лицо как в проказе, плачет и говорит: «Апа, дар барма (Сестра, лекарство есть?) Помоги!» Мы смоченной в святой воде ваткой вытерли лицо, на другой день пришел – лицо чистое. Больных стало приходить все больше. Мы испугались, что врачи узнают – упекут нас, и стали говорить всем, что лекарство кончилось. Так и избавились от пациентов.

В 1933 году умерла моя мама. Мне сообщили после сорока дней. Мы с Фросей поехали в Москву, побыли на могилке. Потом поехали к схиигумении Фамари на Пионерскую, которая вернулась из ссылки. Она нас просила на обратном пути в Туркестан завезти посылку митрополиту Кириллу, который от нас жил в двух часах езды поездом. Вернувшись домой, мы отправились к нему, передали посылочку, но так как обратного поезда не было, Владыка нас оставил ночевать. Уложил у монахини Евдокии, и сам укрыл нас своей рясой. Мы стали просить Владыку нас исповедать и причастить, но он, узнав, что мы Сергиевой церкви, отказал в исповеди. За вечерним чаем он спросил, почему заикается сестра Евфросиния. Она ответила, что стала заикаться после летаргического сна. Владыка просил рассказать сон. Фрося поручила мне. Во время рассказа Владыка плакал, а вечером нас исповедал. Мы ему говорили, что идем, куда наш духовный отец Митрофан ведет. Владыка ответил: «Идите, идите за ним, я его знаю. Он великий человек». Утром Владыка нас причастил и приглашал еще приехать. Избушка его была очень маленькая, с перегородкой для кухни и матушки Евдокии. В комнате Владыки было два маленьких окошка, почти на земле. Утром куры клювами стучали в окно, и Владыка говорил: «Это мои прихожанки». Готовила матушка на керосинке, а керосин очень трудно было доставать. База керосиновая была здесь. Я работала в Туркестане от этой базы и просила своего директора-татарина разрешить им брать керосин с базы. Он разрешил отпускать им каждый месяц. Второй раз мы приехали к Владыке постом. Пели с ним канон: он и Фрося баском, а я уж чуть подпевала: «Господи, прежде даже до конца не погибнем, спаси нас...» Причастились, на другой день уехали.

Летом, ко дню преподобного Онуфрия, мы послали Владыке иконочку преподобного Онуфрия, которую написал нам ссыльный художник. Но в ответ через четыре дня получили печальное письмо от матушки Евдокии: Владыку увезли в новую ссылку в день преподобного Онуфрия, 12 июня, когда он получил иконочку.

Мы продолжали жить в Туркестане. Я работала и получала хорошую зарплату, обувь и материал, а дома шили одеяла, материально ни в чем не имели нужды. Ходили в храм в своей форме обительской, пели в хоре. У Фроси был чудный голос. Но вот церковь закрыли, и мы стали хлопотать с церковной старостой об открытии церкви. Ездили в Ташкент к архиепископу Борису, он принял нас очень хорошо и обещал помочь. Позже он писал нам, что мешает священник «красной» церкви. Старосту, женщину 60 лет, арестовали и расстреляли.

Фрося как-то приходит и дает мне открытку с видом парка и длинной дорожки с надписью: «Дорожка», и говорит: «Поедем в Москву». Так неожиданно мы с ней уехали в Москву в 1938 году. Наша сестра, оставшаяся в Туркестане, написала нам, чтобы мы постарались устроиться в Москве, но нас прописали только на один месяц, во время выборов, и больше не прописывали. И мы поехали в Харьков, где у Фроси было много родственников. Там тоже были выборы, и мы опять остались без прописки. В машинах увозили на работы, я ужасно волновалась и была в страхе. Ночью Фросе явился преподобный Онуфрий – упрекал меня в малодушии и сказал: «Ничего с вами не случится». Утром Фрося дала своей племяннице Настеньке, у которой мы остановились, наши паспорта, иконочку преподобного Онуфрия, и та пошла нас прописывать. Из милиции все уходили в слезах, но Настю начальник принял ласково и прописал нас на один месяц. А когда срок кончился, в продлении нам категорически отказали, и мы уехали в Москву, где жили без прописки то у родных, то у знакомых. Я очень переживала такое скитание, а Фрося все переносила благодушно. Наконец, знакомая нашей сестры М.М., жена покойного профессора Боборыкова, у которой была дача под Москвой, в Болшево (Северная железная дорога), решила нас там прописать. У них уже временно прописали завуча школы, строящейся на станции Тайнинская, и А.А. посоветовала поговорить с ним относительно работы.

27 июля мы с Фросей пошли ко всенощной Смоленской Божией Матери. Месяца три назад я видела во сне, что, поднявшись по лесенке, прикладываюсь к какой-то иконе Божией Матери, а батюшка, стоя внизу, говорит: «Это Одигитрия. Молись Ей, и Она устроит твою жизнь». 28 июля мы поехали в Болшево, были у директора школы, который принял нас на работу с радостью: меня – счетоводом, а Фросю – техническим работником, и сам прописал нас на постоянно. Школа строилась четырехэтажная, на 2000 учеников, 60 учителей, 8 технических работников. Директор был с кипучей энергией, любил детей, свое дело, затеи его были великие. Когда открыли школу, начал строительство парка, зимой в нем поставил огромную украшенную елку. При школе устроил каток, кино и весной – зверинец. В клетках сидели памирские белки, медведь, волк, лиса и шакал. В помощницы себе во всех делах взял Фросю – она везде с ним ездила, и в зоологический сад за зверями. И так как никто из школьных работников не соглашался их кормить и входить к ним в клетки, он сказал: «Ефросинья Никитична, у вас есть подход к людям и зверям, придется вам взяться за это дело» – и она согласилась. Медведь как увидит, что она идет кормить его, начинает прыгать по клетке. Она входит и говорит: «Миша, пойди, поработай, тогда поешь», – и он начинает катать бревнышко. Кончит, идет к ней, а она опять заставляет поработать. У клетки полно зрителей, ребят и взрослых, хохочут все. Наконец, она начинает его кормить. Когда надо что-нибудь достать, куда-то ехать, при любых затруднениях – елку привезти из лесничества, она идет и добьется. Лошадь трудно выпросить – другому не дадут, а ей можно. Начальник транспорта как-то пришел к директору и говорил: «Боронин, где ты достал такую колдунью? Не могу ей отказать и не дать лошадь!» Другие директору тоже говорили: «Слушай, Боронин, уступи нам свою работницу Журило», – а он, шутя, отвечал: «Только через мой труп возьмете». А как украшать школу, классы и коридоры – сидели мы с ним в кабинете до позднего вечера: какого цвета краски масляные в каждом классе, какие картины покупать, это он уж с Фросей ездил. Купили портреты писателей и художников в дорогих рамах. Средства он расходовал большие, ему не отказывали. В отпуск он нас не пускал четыре года, говорил: «Я дня не могу представить без Ефросиньи Никитичны!» Зато мы сами себе брали понедельник, он уж знал – придет в школу и скажет: «Сегодня понедельник, не придут».

В 1941–42 годах, когда немцы подходили к Москве, директор прибежал к нам, и говорит: «Ефросинья Никитична, собирайтесь! И Зинаида Александровна, и М.М. (с нами жила еще старая сестра М.М.) – и бежим отсюда. Мне нельзя оставаться, и жена моя поедет». А Фрося говорит: «Нет, Н.Г., мы никуда не поедем». Он рассердился и говорит: «Подумайте, я зайду еще!» А Фрося куда-то ходила, очень ушибла ногу, легла и уснула. Проснувшись, позвала меня и говорит:

– Сейчас я во сне видела преподобного Онуфрия, он сказал: «Никуда отсюда не уходите, все останьтесь на своих местах, Господь всех сохранит». Вдруг приходит Н.Г. и говорит: «Ну что, надумали?» Фрося отвечает: «Нет, никуда не поедем. А куда ехать? Вас могут призвать в армию. Что нам тогда делать?» – «Сон вам, что ли, приснился?» – И ушел. Он с большой добротой к нам относился, часто заходил. У нас была хорошая комната, устроен святой уголок на тумбочке, святое Евангелие и другое. Он никогда ни слова не говорил против. Придет, когда свободен, скажет: «Я пришел отдохнуть. Есть у вас чаек покрепче? Я с удовольствием выпью. С женой опять поссорился. Вот, Ефросинья Никитична, я запер бы вас у нас в шкафу, когда ссоримся, а вы бы послушали и сказали, кто из нас прав». Так мы никуда и не поехали. Все учителя нашего общежития также остались и благополучно дожили до конца войны. Директор на другой день после сна Фроси пришел в военной форме. Его взяли в армию, но он скоро вернулся и решил уехать работать очень далеко, опять звал нас, но мы отказались. Он, как мы скоро узнали, умер от тропической лихорадки. Сначала молились за него, а потом перестали. Вдруг видим его во сне, и он говорит: «Зинаида Александровна, что же вы меня забыли?»

1946 год. Меня частично разбил паралич, и на медкомиссии мне дали вторую группу на два года. Я оставила работу и уехала к отцу Митрофану, так как он был в беспомощном состоянии, больной астмой. Его матушка с 1944 года была парализована. Фрося осталась работать в школе. Уволилась и приехала совсем во Владычню после смерти батюшки, в 1948 году. Она хотела доработать до пенсии, но батюшка явился ей во сне и строго сказал, чтобы она ехала ко мне. О пенсии же добавил, что мы будем на Небесном иждивении и у нас все будет. Так мы, три сестры Марфо-Мариинской Обители, стали жить вместе и ходить за матушкой. И здесь Фрося находила много дел милосердия. Люди узнали о ней и стали приходить за советом из разных деревень и из Калинина, чего я стала бояться. Батюшка недаром говорил мне при жизни: «Разлучил я тебя с Фросей. Можно бы взять ее сюда, но ведь она прогремит на всю Калининскую область, и мы – полетим».

Здесь после смерти батюшки Фрося стала часто видеть его во сне и наяву. У могилы сидел на скамеечке и благословлял (я его не видела). Он подробно рассказал о своей загробной жизни, нами руководил, как живой. Через матушку Любовь отвечал на все вопросы людей, которые приезжали к нам летом, и на могилке батюшки клали записки со своими просьбами, о которых матушка Любовь не знала, а увидев батюшку во сне, передавала ответы. Батюшка при жизни говорил нам и всем своим духовным детям: «Не плачьте обо мне, когда я умру. Вы придете на мою могилку и скажете, что нужно, и, если я буду иметь дерзновение у Господа, помогу вам».

Так матушка Любовь имела общение с ним до последней минуты своей жизни. От больших трудов и постоянных видений наяву и во сне она стала болеть сердцем, о чем говорила батюшке. Он отвечал, что это нужно для людей. Слегла она после нападения пяти волков, на Петров пост. На другой день захотела пойти за 10 километров навестить Сережу, больного мальчика, которого мы растили. После тяжелого пути опять пошла в другую деревню, чтобы поблагодарить художника, увеличившего портрет батюшки. Там собирался дождь, и она помогла грести сено. Так не дала отдохнуть сердцу, а чувствовала себя плохо. И наконец, без всякой передышки поехала с Леонидом Николаевичем Пясковским в Калинин к дочери отца Квинтилиана, которая заболела. Здесь сердце матушки Любови уже не выдержало, и она слегла. Началось страшное сердцебиение, продолжавшееся несколько часов. Вызванный врач говорил, что за всю долгую свою практику не видел сердца в таком состоянии.

Матушка Любовь пролежала в доме отца Квинтилиана полтора месяца. Врач приходил постоянно, уход за ней был с большой любовью. Перед отъездом отец Квинтилиан нас пособоровал, причастил, на такси проводил домой. Спаси их, Господи, святая семья! Через несколько дней она вышла в садик и упала, получилось небольшое сотрясение мозга. Потом простудилась, заболела воспалением легких. Отправили в больницу. Через две недели выписали, а дома – сильный сердечный приступ. Опять увезли в больницу, и началась мука: то в больницу, то домой, страдала от сильных сердцебиений, задыхалась, дома были постоянные видения.

Так продолжалась болезнь с июня до дня смерти 2 марта 1956 года. За несколько дней до смерти она, как бы в забытьи, говорила с батюшкой, не знаю о чем. Потом спросила: «А Зина как?» – и вдруг заплакала. Когда я читала ей вечерние молитвы, она вдруг воскликнула: «Зина, смотри, Ангел стоит, крылья большие!» Однажды со мной осталась ночевать соседка А.И. И вдруг Фрося зовет нас: «Зина, А.И., пойдите сюда, кто пришел к нам! Преподобный Онуфрий, праведная Анна, Марфа и Мария и еще несколько святых. Батюшка, Матушка, они все благословляют вас, а меня – нет. А вот и меня благословили». А.И. говорит мне: «Это у Ефросиньи Никитичны галлюцинация». Одна близкая нам женщина позже поделилась, Фрося ей говорила, что она умрет, и просила их готовить обед и смотреть, чтобы все были сыты. Другим двум, навещавшим ее, сказала, где они будут сидеть на поминках. Потом одной отдала шить нам темные платья и указала место, где положить узелок. И всем строго запретила говорить обо всем мне.

Первого марта, масленица, одна деревенская прислала Фросе блинов, сметаны, творогу, рыбы жареной, и она ела с большим аппетитом. Потом пришли две Евдокии-именинницы, Фрося их поздравила, встала и по-прежнему громко пропела «Многая лета». Вечером я просила ее постараться уснуть, потому что она устала. Она согласилась, но просила ее разбудить на вечернюю молитву. Когда я увидела, что она уснула, то не стала ее будить и начала читать молитвы. Не помню, на каком месте я взглянула на большой образ Казанской Божией Матери, как вдруг на меня блеснули живые глаза Пресвятой Богородицы...

Далее в рукописи идет несколько неясных букв, и текст обрывается. Матушка Любовь тихо умерла 2 марта (15 марта по новому стилю) 1956 года, в 10 часов утра, в день Державной Божией Матери.