Глава пятая. Промыслы

Работа да руки – надежные в людях поруки.

Русск. пословица

Добывание природной вещи есть промысел. Охотник промышляет зверя.

Когда природную вещь перерабатывают и получают новую вещь, то занимаются производством. Снятую со зверя шкуру выделывают; получается кожа: это кожевенное производство.

Производство называется фабричным или заводским, если для переработки материала нужны сложные машины и много рабочих. Таковы бумагопрядильные и ситцевые фабрики, винные и сахарные заводы.

Если производство делается не машинами, а с помощью орудий руками, то называется ремеслом. Таково кузнечное ремесло.

Лесопромышленник рубит лес на бревна – это промысел; дегтярник выжигает из дерева деготь – это производство. Машины режут бревна на доски на лесопильном заводе. Плотник из леса строит избу, столяр делает стол – это ремесло.

Земледелие – промысел; приготовление муки – мукомольное производство; печение хлеба – ремесло.

Пословица. Ремесло за плечами не носят, и хлеба оно не просит, а само хлеб дает.

Кто идет во глубь земли,

Или молотом махает,

Кто сетями для семьи

Хлеб насущный добывает,

Кто за плугом льет свой пот,

Кто наемник господина,

Кто под ношей спину гнет

Для жены своей и сына, –

Честь и слава всем трудам,

Слава каждой капле пота!

Честь мозолистым рукам,

Да спорится их работа!

Пословицы. Бог дал руки, а веревки вей сам. Без труда не вынешь и рыбку из пруда. Кто ленив, тот и сонлив. Доход не живет без хлопот. За свой труд попал в хомут.

Глина находится в земле повсюду. Она чаще бывает красноватого цвета, иногда же бывает белая и голубая. В сухом виде глина тверда и хрупка. Сухая глина жадно впитывает в себя воду, и потому прилипает к мокрым пальцам. Насытившись же водой, глина не пропускаешь ее сквозь себя – излишек воды остается на поверхности глины. Глина не горит и не плавится в самом сильном огне. Если глину, смешанную с небольшим количеством воды высушить и затем обжигать на сильном огне, то она делается твердым, звонким камнем, который уже не может вбирать в себя воду. Поэтому из глины приготовляют кирпичи и посуду, которые не боятся ни воды, ни огня. Для приготовления кирпича выбирают такое место, где под рукой, кроме глины, есть и вода. На таком месте выкапывают яму, в которой из глины и воды делают смесь подобную тесту. Приготовленное тесто кладут в деревянные, четырехугольные формы, а из форм сырые кирпичи кладут плашмя на такое место, где ветер и солнце сушат их. Для окончательной же просушки кирпич перевозят под навес и кладут его там ребром. Но сырой кирпич, или сырец, не прочен, а потому его на кирпичных заводах обжигают в особых печах и таким образом получают жженый кирпич. Также приготовляют и простую глиняную посуду. Она также обжигается в особых печах, но для большей прочности некоторые сорта этой посуды покрывают до обжигания особым составом – муром, и потому такая посуда называется муравленой. Из белой глины выделывают фаянсовую посуду: чайные чашки, тарелки, чайники и проч. Из самой же лучшей белой глины на фарфоровых заводах приготовляют дорогую фарфоровую посуду.

Пословицы. Горшок котлу не товарищ. Горшок котлу завидует, а оба черны. Хоть пуст горшок, да сам большой. Из того же горшка, да пожиже.

Стеклянную посуду, стаканы, бутылки, блюдечки, молочники и проч., приготовляют на стеклянных заводах следующим образом: берут обыкновенный мелкий и чистый песок и на сильном огне плавят его в котлах вместе с обыкновенной известью и особым порошком, который называется поташом и добывается из золы. Из полученного таким способом жидкого стекла и выдувается посуда.

Железо добывают из земли. Но в таком чистом виде, в каком употребляется оно на разные изделия, железо в земле не встречается. Из земли железо добывают в виде камней, совсем не похожих по наружности на металл. Такие камни называются железной рудой. Место, где выкапывают эту руду, называется рудником, а люди, добывающие руду, рудокопами. Добытая руда обрабатывается на железоделательных заводах в особо устроенных для этого печах. В верхнее отверстие такой печи рабочие забрасывают вперемежку уголь и руду, внизу же печи разводят сильный огонь. При этом руда делается жидкой, т. е. расплавляется, и на дно стекает, отделившийся от руды, чугун. Затем чугун поступает в переделку на железо и сталь. Чугун очень хрупок, но зато он легко плавится, и из него приготовляют горшки, котлы, заслонки, ядра и проч. Железо отличается от чугуна тем, что оно ковко, т. е. под молотом не раздробляется, а сплющивается, при том же оно и тягуче. Из железа делают земледельческие орудия, инструменты для ремесленников, машины для железных дорог, фабрик и заводов и т. п. Из железа же приготовляют листы, которыми в городах покрывают дома. Железные листы, покрытые тонким слоем олова, называются жестью и идут на приготовление посуды. – Сталь тверже чугуна и железа. Ее также можно ковать, и из нее выделывают самые прочные вещи: пилы, сабли, косы, стволы для ружей и проч. – После железа самый полезный для нас металл – медь, из которой приготовляют самовары, трубы, посуду, чеканят медные деньги и проч. Как железо так и медь в сыром месте изменяются: железо покрывается ржавчиной, – ядовитой зеленью. Вот почему железную и медную посуду надо лудить. Но есть металлы, которые в сыром месте не изменяются и редко встречаются в земле, это – металлы драгоценные: золото, серебро, платина. Из золота и серебра выделывают дорогие вещи и чеканят серебряную и золотую монету.

Пословицы. Куй железо, пока горячо. В огне и железо плавко. Знать золото и на грязи. С нашим серебром – все ребром. И чрез золото слезы текут. Без денег всяк худенек. У кузнеца, что стук, – то гривна.

«Все мое!» сказало злато;

«Все мое!» сказал булат.

«Все куплю!» сказало злато,

«Все куплю!» сказал булат.

Деготь получается из сосны, ели, пихты, лиственницы и березовой коры, или бересты.

Если дерево сожигать на воздухе, то дегтя не получится: тогда все те части, из которых он образуется, улетают в воздух. Если же дерево сожигать в закрытых местах, не допуская много воздуху, то нужные части задерживаются и переходят в пары; пары сгущаются в бурую маслянистую жидкость – деготь.

Сожигают древесный материал в кострах, ямах, печах и котлах, или казанах.

Проще всего сожигание в кострах. Так добывают деготь там, где лесу много, и он дешев. Поленья кладут крестами или ставят плашмя и накрывают дерном; а в средину всего костра ставят четыре доски в виде трубы.

В стороне, пониже, врывают в землю кадку и из-под костра проводят в нее желоб, а костер зажгут снизу в проделанное для того отверстие.

Выжигание дегтя в печах делается так. Дно печи сводится в средине выемкой, или в нее вмазывается чугунный котел с дырой в дне. От котла проведен желоб. На края котла кладется решетка в виде колосников, а на решетку древесный материал. У печи есть труба, отдушины и устье для топки.

Ямы (или майданы) вырываются в земле. Яма эта неровная, а в средине суженая. На дно ямы ставят кадку; в узкой части ямы кладут колосники, а на них – сожигаемый материал. Всю яму покрываюсь затем дерном, оставив лишь небольшое отверстие для разведения огня.

Когда материал тем или другим способом сожгут, через желоб вытекают смола и деготь.

Кожи животных идут на обувь, сбрую, рукавицы и другие кожаные изделия. Но эти вещи делаются только из обработанной кожи. Невыделанные же шкуры в сухом месте скоро твердеют, а в сыром гниют. Обрабатываются кожи на кожевенных заводах.

На заводе шкуры, сначала выполаскивают в воде и тупыми ножами очищают их от мездры, т. е. остатков мяса и жил. Потом, чтобы легче было соскабливать волос со шкур, их мочат в больших чанах с золой и известью. После такой мочки, соскабливают волос и кладут кожи в чаны, наполненные бычачьей кровью или водой, смешанной с коровьим навозом. Здесь кожи разбухают, и при этом от них отделяется известь и зола. Таким образом бучат кожи несколько недель.

Затем выбученные кожи снова кладут в другие чаны с водой и пересыпают измельчённой корой ивы, сосны, дуба и других деревьев. Лучшей корой для дубления считается дубовая кора. В дубильных чанах тонкие кожи остаются около двух месяцев, а толстые – около двух лет. Выдубленные кожи рабочие прополаскивают в воде и сушат. Тогда только получается кожа, которая идет на приготовление различных кожаных вещей.

Обработанным кожам дают различные названия, например: кожа с небольших поеных телят называется опойком, кожа со взрослого телёнка – выростком, и т. п.

Выделка кож принадлежит к числу тяжёлых и нездоровых работ, потому что приходится работать в испорченном воздухе. Особенно трудна эта работа для непривычного человека; но и привычные рабочие на кожевенных заводах часто заболевают головокружением.

Тюлень водится в северных морях и изредка заходит в устья рек. Он животное сосцовое. У него 4 ноги (ласты). Туловище его сзади похоже на рыбье, задние ласты вывернуты назад и служат ему вместо руля при плавании, а передние ласты похожи на короткие лапы. С помощью их тюлень ползает по берегу и плавает в воде. Для того у него между пальцев плавательная перепонка. Голова у тюленя похожа на собачью и лает он по-собачьи.

Он дышет не жабрами, как рыбы, и потому не может быть под водой более четверти часа и должен часто высовываться из воды, чтобы набрать воздуха в свои легкие, которыми он дышит. Зимой же тюлень пробивает лед, чтобы просунуть морду и подышать. Часто выходят тюлени и на берег или на льдину, чтоб отдохнуть или покормить своих детенышей.

Тюлень – животное смирное и на суше неповоротливое. Промышленники тут легко убивают их, ударяя по голове чекушей (дубиной) или вонзая в толстое тело острые крючья. Промышляют тюленей из-за жира и кожи. Она покрыта короткой шерстью.

Тюлений жир (ворвань) идет на обделку кож, тюленья кожа на обивку ящиков, погребов, ранцев.

Заволжанин не лежебок, человек досужий. Чего земля не дала – уменьем за дело взяться берет. Не побрел заволжский мужик на заработки в чужу-дальню сторону, как сосед его, вязниковец, что с пуговками, с тесемочками и другим товаром, шагает на край света, семье хлеб добывать. Не побрел заволжанин по белу свету плотничать, как другой сосед его, крестьянин галицкого уезда. Нет. И дома он сумел приняться за выгодный промысел. Вареги зачал вязать, поярок валять, шляпы да сапоги из него делать, шапки шить, топоры да гвозди ковать, весовые коромысла делать. А коромысла то какие! Хоть в аптеку бери – сделано верно.

Леса заволжанина кормят. Ложки, плошки, чашки, блюда Заволжанин точит да красит; гребни, донца, веретена, и другой щепной товар работает; ведра, ушаты, кадки, лопаты, коробья, весла, лейки, ковши, все что из лесу можно добыть, рук его не минует.

И смолу с дегтем сидит, рубит лес в казенных дачах и сгоняет по Волге до Астрахани бревна, брусья, шесты, дрючки, и всякой другой лесной товар. Волга под боком, но Заволжанин в бурлаки не хаживал. Последнее дело в бурлаки идти! По Заволжью думают: «Честней под оконьем Христовым именем кормиться, чем бурлацкую лямку тянуть».

Живет Заволжанин хоть в труде, да в достатке. С исстари за Волгой мужики в сапогах, бабы в котах. Лаптей видом не видано, хоть слыхом про них и слыхано. Леса вдоволь, лыко нипочем, а в редком доме кочедык найдешь. Разве где такой дедушка есть, что с печи лет пяток не слезает, так он, скуки ради, лапотки иной раз ковыряет, нищей братье подать. Либо самому обуться, как станут его в домовину обряжать.

Таков обычай: летом в сапогах, зимой в валенках, на тот свет в лапотках.

Заволжанин без горячего спать не ложится; по воскресным дням хлебает мясное. Изба у него пятистенная, печь с трубой. О черных избах, да соломенных крышах он только слыхал, что есть такие где-то «на горах» (правая сторона Волги). А чистота какая в Заволжских домах! Славят немцев за чистоту, русского корят за грязь и неряшество. Побывать бы за Волгой тем славильщикам, не то бы сказали. Кто знаком только с нашими степными да черноземными деревнями, в голову тому не придет, как чисто, опрятно живут Заволжане. Как ни плоха работа, как работников в семье ни мало, Заволжанин век свой, сыт, одет, обут и податные за ним не стоят. Чего ж еще? И за то слава тебе Господи!

Много за Волгой таких, что десятками тысяч капиталы считают. Таких людей зовут «тысячниками». Они по Волге своими пароходами ходят, на своих паровых мельницах

сотни тысяч четвертей хлеба перемалывают. Но они больше скупкой «горянщины»⁵ да деревянной посуды промышляют.

Мой дедушка летом жил на пчельнике. Когда я прихаживал к нему, он давал мне меду. – Один раз я пришел на пчельник и стал ходить промеж ульев. Я не боялся пчел, потому что дед научил меня тихо ходить по осеку. И пчелы привыкли ко мне и не кусали. В одном улье я услышал, что-то квохчет. Я пришел к деду в избушку и рассказал ему. Он пошел со мной, сам послушал и сказал: «из этого улья вылетел уже один рой, первак, со старой маткой: а теперь молодые матки вывелись. Это они кричат. Они завтра с другим роем вылетать будут». Я спросил у дедушки: какие такие бывают матки? Он сказал: «а матка все равно, что царь в народе: без нее нельзя быть пчелам». Я спрашивал: – а из себя она какая? – Он сказал: «приходи завтра; Бог даст, отроится, я тебе покажу и меду дам».

Когда я на другой день пришел к дедушке, у него висели две закрытые роевни с пчелами. Дед велел надеть сетку и обвязал мне ее платком по шее; потом взял одну закрытую роевню с пчелами и понес ее на пчельник. Пчелы гудели в ней. Я боялся их, но мне хотелось посмотреть матку, и я пошел за дедом.

На осеке дед подошел к пустой колоде, приладил корытце, открыл роевню и вытряхнул из нее пчел в корыто. Пчелы поползли по корыту в колоду и все трубели, а дед веничком пошевеливал их. «А вот и матка!» Дед указал мне веничком, и я увидал длинную пчелу с короткими крылышками. Она проползла с другими и скрылась. Потом дед снял с меня сетку и пошел в избушку. Там он дал мне большой кусок меду, я съел его и обмазал себе щеки и руки. Когда я пришел домой, мать сказала: – «опять тебя баловник-дед медом кормил». А я сказал: – он за то мне дал меду, что я ему вчера нашел улей с молодыми матками, а нынче мы с ним рой сажали.

Как только напились мы чаю, я стал просить отца, чтоб он показал мне уженье. Наконец мы пошли, и Евсеич с нами. Он уже вырубил несколько вязовых удилищ; поплавки сделали из толстого, зеленого камыша; привязали лесы и стали удить с плота. Евсеич приготовил мне самое легонькое удилище и навязал тонкую лесу с маленьким крючком. Он насадил на крючок крошечный кусочек мятого хлеба, закинул удочку и дал мне удилище в правую руку, а за левую – крепко держал меня отец; в ту же минуту поплавок привстал и погрузился в воду. Евсеич закричал: «тащи! тащи!» И я с большим трудом вытащил порядочную плотичку. Я весь дрожал, как в лихорадке, и совершенно не помнил себя от радости: я схватил свою добычу обеими руками и побежал показать ее матери.

Ясно утро. Тихо веет

Теплый ветерок.

Луг, как бархат, зеленеет,

В зареве восток.

Окаймленное кустами

Молодых ракит,

Разноцветными огнями

Озеро блестит.

Привязав к ракитам лодку,

Мужики вдвоем,

Близь осоки, втихомолку,

Тянут сеть с трудом.

По траве, в рубашках белых,

Скачут босиком

Два мальчишка загорелых

На прутах верхом.

Крупный пот с них градом льется

И лицо горит;

Звучно смех их раздается,

Голосок звенит.

«Тянут, Тянут!» закричали

Ребятишки вдруг:

«Вдоволь, чай, теперь поймали

Окуней и щук!»

Вот на береге отлогом

Показалась сеть.

«Ну вытряхивай-ка с Богом,

Нечего глядеть!»

Сеть намокшую подняли

Дружно рыбаки;

На песке затрепетали

Щуки, окуньки.

Дети весело шумели:

Будет на денек!»

И на корточки присели

Рыбу класть в мешок.

Мужики потолковали

И в село пошли;

Вслед мальчишки побежали,

Рыбу понесли.

Пословица. Чтоб рыбку съесть, надо в воду лезть.

Все сельские летние работы производятся в поле и на лугу. – Весной, только что солнышко сгонит снег с полей, обогреет кормилицу нашу землю, крестьяне справляют сохи, бороны и поговаривают об орьбе.

Как только поля просохнут, крестьяне начинают на них орать и боронить. Эти работы идут то в яровом поле, то в паренине. На обработанном яровом поле сеют яровой хлеб, а на паренину возят навоз.

Почти везде позем вывозят «толоками» или «помочью». На толоку крестьяне обыкновенно приглашают своих односельцев, которые и собираются в назначенный день каждый со своею лошадью. Таким образом, в один день унаваживают поле одного хозяина, на следующий едут к другому и т. д.

Окончив вывозку позема, крестьяне приготовляются к новой работе – покосу. Перед покосом они разделяют луг на заполоски или участки, точат косы, запасают грабли и точильные лопатки. Во время сенокоса, который начинается обыкновенно около Петрова дня, работают все от мала до велика: мужики косят, бабы же, девки и ребятишки сушат скошенную траву, переворачивая ее на лугу граблями. Просушив таким образом сено, крестьяне складывают его на телеги и везут в пуни или амбары.

Покос продолжается большей частью до Ильина дня. К концу же покоса на наших полях поспевает рожь и начинается жатва. Жатва – трудная работа. Целый длинный, жаркий день приходится, не разгибая спины, валить под корень рожь высокую. Вслед за жатвой ржи наступает посев озими и уборка ярового хлеба. Работа идет за работой, так что и отдохнуть некогда. Недаром это время называется страдой.

Пословицы. Всякому делу свое время. Дружно – не грузно, а врозь – хоть брось. Готовые хлебы хороши, а пашню все-таки паши. Днем раньше посеешь – неделей раньше пожнешь. Сей рожь хоть в золу, да в пору. Глубже пахать – хлеба жевать.

Сын видит, как поле отец удобряет,

Как в рыхлую землю бросает зерно,

Как поле потом зеленеть начинает;

Как колос растет, наливает зерно.

Готовую жатву подрежут серпами,

Снопы перевяжут, на ригу свезут,

Просушат, колотят, колотят цепами.

На мельнице смелют и хлеб испекут.

Пословица. Хлеб на хлеб сеять – ни молотить, ни веять.

Зароди, Боженька, яру пшеничку,

Яру пшеничку, ярое жито:

Будут там стебли – самые трости.

Будут колосики, как былинки,

Будут копны, как звезды,

Будут стога, как горы,

Соберутся возы, как черные тучи.

Давно пришла пора сеять, да время стояло ветряное. Мужики, хотя и говорили, что «уйдет пора – не воротишь», но, однако, за посев не принимались.

– А что, спросил я у соседа Карпа: никак уж ты две недели справляешься сеять? – Две недели справляюсь, батюшка; вишь, все ветряное время стоит, – сеять никак нельзя. – Неужели так-таки и нельзя? спросил я опять соседа. – Ветряно – нельзя, уж это дело известное. – Однако, попробуем, сказал я Карпу: возьми семена да лукошко и пойдем в поле – ведь тут близко. Мужик согласился идти.

В поле я поставил Карпа спиной к ветру, пустил его и сказал: «а ну-ка сей, что будет?» – Он прошел до конца поля и стал. – «Этак-то можно, говорит мой севец: да вот теперь-то как?» – Я снова взял его за руку, привел на прежнее место, опять оборотил его от ветра и пустил: – «ну, теперь сеять можно?» – «Можно, да этак тяжело, потому что один конец попусту приходится идти». – «Верю, что тебе легче две недели на полатях пролежать; однако, постарайся окончить свое дело и увидишь, что ходить-то приходится не попусту». Мужик послушался, и в тот же день засеял всю полосу.

Через неделю красная щетинка все Карпово поле покрыла, а у соседей его к тому времени еще не был высеян хлеб: все еще ветер мешал. Зато у соседей хлеб родился сам-четверть, да и поменьше, а у Карпа он пришел в закром сам-пять с половиной.

Пословица. На новь хлеб сеют, на старь навоз возят. Посеешь с лукошко, так и вырастет немножко. До поры, до времени не сеют семени.

Ну, тащися, сивка,

Пашней, десятиной,

Выбелим железо

О сырую землю.

Красавица-зорька

В небе загорелась;

Из большого леса

Солнышко выходит.

Весело на пашне.

Ну, тащися, сивка!

Я сам – друг с тобою,

Слуга и хозяин.

Весело я лажу

Борону и соху.

Телегу готовлю,

Зерна насыпаю.

Весело гляжу я

На гумно, на скирды,

Молочу и вею...

Ну, тащися, сивка!

Пашеньку мы рано

С сивкою распашем,

Зернышку сготовим

Колыбель святую.

Его вспоит, вскормит

Мать-земля сырая;

Выйдет в поле травка.

Ну, тащися, сивка!

Выйдет в поле травка,

Вырастет и колос,

Станет спеть, рядиться

В золотые ткани.

Заблестит здесь серп наш.

Зазвенят и косы...

Сладок будет отдых

На снопах тяжелых!

Ну, тащися, сивка!

Накормлю до-сыта.

Напою водою,

Водой ключевою.

С тихою молитвой

Я вспашу, посею.

Уроди мне, Боже,

Хлеб мое богатство.

Пословица. Кто не ленив пахать, тот будет богат.

Было сухое лето. День за днем вставало солнце на безоблачном небе. Пыль столбом стояла по дорогам. Земля затвердела, как камень, и стала трескаться. Ручейки пересохли. Цветы печально опустили головки, трава пожелтела; молодая рожь блекнет. С грустью земледелец смотрит на свое поле и думает: «Господи, я все сделал, что было в моей власти: глубоко вспахал я ниву, прилежно взборонил ее частой бороной, засеял полными семенами, – теперь да будет Твоя Святая воля!»

Появились облачка на светлом небе; взгромоздились они в темные тучи; а к вечеру освежающий дождь напоил и луга, и нивы. Повеселели поблекшие полевые растения: невидимо потянули они своими тоненькими корешками питательные соки из размякшей почвы. Трава зазеленела; цветы приподняли головки; яркие листья на деревьях жадно впивают влажный воздух. Весело заколыхались на нивах и рожь, и ячмень, и пшеница: стали быстро наливаться зернышки в усатых колосьях.

Красным полымем

Заря вспыхнула:

По лицу земли

Туман стелется.

Разгорелся день

Огнем солнечным,

Подобрал туман

Выше темя гор,

Нагустил его

В тучу черную.

Туча черная

Понахмурилась,

Понахмурилась,

Словно вспомнила

Свою родину...

Понесут ее

Ветры буйные

Во все стороны

Света, белого...

Ополчается

Громом-бурею,

Огнем-молнией,

Дугой-радугой.

Ополчилася

И расширилась,

И ударила,

И пролилася

Слезой крупною,

Проливным дождем

На земную грудь

На широкую.

И с горы небес

Глядит солнышко:

Напилась воды

Земля до-сыта.

На поля, сады

На зеленые

Люди сельские

Не насмотрятся.

Люди сельские

Божьей милости

Ждали с трепетом

И молитвою.

Заодно с весной

Пробуждаются

Их заветные

Думы мирные.

Дума первая:

Хлеб из закрома

Насыпать в мешки,

Убирать воза.

А вторая их

Была думушка:

Из села гужом

В пору выехать.

Третью думушку

Как задумали,

Богу-Господу

Помолилися,

Чем свет по полю

Все разъехались –

И пошли гулять

Друг за дружкою,

Горстью полною

Хлеб раскидывать,

И давай пахать

Землю плугами,

Да кривой сохой

Пораспахивать,

Бороны зубьем

Порасчесывать.

Посмотрю пойду,

Полюбуюся:

Что послал Господь

За труды людям?

Выше пояса

Рожь зернистая

Дремит колосом

Почти до земли;

Словно Божий гость,

На все стороны

Дню веселому

Улыбается.

Ветерок по ней

Плывет, лоснится,

Золотой волной

Разбегается.

Люди семьями

Принялися жать,

Косить под корень

Рожь высокую.

В копны частые

Снопы сложены,

От возов всю ночь

Скрипит музыка.

На гумнах везде,

Как князья, скирды

Широко стоят,

Подняв головы.

Видит солнышко:

Жатва кончена:

Холодней оно

Пошло к осени.

Но жарка свеча

Поселянина

Пред иконою

Божьей Матери.

Пословицы. Рожь две недели зеленится, две недели колосится, две недели отцветает, две недели наливает, две недели подсыхает. Красно поле пшеницею.

Что ты спишь, мужичок?

Ведь весна на дворе;

Все соседи твои

Работают давно.

Встань, проснись, подымись,

На себя погляди:

Что ты был и что стал,

И что есть у тебя?

На гумне – ни снопа,

В закромах – ни зерна,

На дворе, по траве –

Хоть шаром покати.

Из клетей домовой

Сор метлою посмел,

И лошадок за долг

По соседям развел.

И под лавкой сундук

Опрокинут лежит;

И погнувшись изба,

Как старушка, стоит.

Вспомни время свое:

Как катилось оно

По полям и лугам

Золотою рекой, –

А теперь под окном

Ты с нуждою сидишь,

И весь день на печи

Без просыпу лежишь.

А в полях сиротой

Хлеб не скошен стоит;

Ветер точит зерно,

Птица клюет его!

Что ты спишь, мужичок?

Ведь уж лето прошло,

Ведь уж осень давно

Через прясло глядит.

Вслед на нею зима

В теплой шубе идет,

Путь снежком порошит,

Под санями хрустит.

Все соседи на них

Хлеб везут, продают,

Собирают казну,

Брагу ковшиком пьют.

Над изнуренною от зноя стороною

Большая туча пронеслась;

Ни каплею ее не освежа одною,

Она большим дождем над морем пролилась,

И щедростью своей хвалилась пред горою.

«Что сделала добра

Ты щедростью такою?»

Сказала ей гора:

«И как смотреть на то не больно!

Когда бы на поля свой дождь ты пролила,

Ты б область целую от голода спасла,

А в море без тебя, мой друг, воды довольно».

Осенний день тихонько угасал

На высотах гранитных шведских скал.

Туман облек поверхности озер,

Так что едва заметить мог бы взор

Бегущий белый парус рыбака.

Я выходил тогда из рудника,

Где золото – земных трудов предмет –

Там люди достают уж много лет.

Здесь обратились страсти все в одну,

И вечный стук тревожит тишину:

Между столбов гранитных и оркад

Блестит огонь трепещущих лампад,

Как мысль в уме, подавленном тоской,

Кидая, свет бессильный и пустой...

Из одного и того же куска железа и в одной и той же мастерской были сделаны два плуга. Один из них попал в руки земледельца и немедленно пошел в работу; другой же долго и совершенно бесполезно провалялся в лавке купца. Случилось через несколько времени, что оба земляка опять встретились. Плуг, бывший у земледельца, блестел, как серебро, и был даже еще лучше, чем в то время, когда он только что вышел из мастерской. Плуг же, пролежавший без дела, потемнел и покрылся ржавчиной.

«Скажи, пожалуйста, отчего ты так блестишь?» спросил заржавевший плуг у своего старого знакомца. – «От труда, мой милый, отвечал тот: а если ты заржавел и сделался хуже, чем был, то это потому, что ты все время пролежал на боку, ничего не делая».

Пришло время сенокоса. Его начали за неделю до Петрова дня. Эта работа, одна из тех крестьянских работ, которой я до тех пор еще не видывал, понравилась мне больше всех. В прекрасный день, когда солнечные лучи давно уже поглотили ночную свежесть, подъезжали мы с отцом к так называемому «Потаенному колку», состоящему по большей части из молодых и уже довольно толстых, как сосна прямых, лип – колку, давно заповеданному и сберегаемому с особенной строгостью. Лишь только поднялись мы к лесу из оврага, стал долетать до моего слуха глухой, необыкновенный шум: то какой-то отрывистый и мерный шорох, на мгновенье перемежающийся и вновь возникающий, то какое-то звонкое металлическое шарканье. Я сейчас спросил: «что это такое?» – «А вот увидишь!» отвечал отец, улыбаясь. Но за порослью молодого и частого осинника ничего не было видно; когда же мы обогнули его – чудное зрелище поразило мои глаза. Человек сорок крестьян косили, выстроясь в одну линию, как по нитке: ярко блестя на солнце, взлетали косы, и стройными рядами ложилась срезанная густая трава. Пройдя длинный ряд, вдруг косцы остановились и принялись чем-то точить косы, весело перебрасываясь между собой шутливыми речами, как можно было догадаться по громкому смеху; расслышать слов было еще невозможно. Металлические звуки происходили от точенья кос деревянными лопаточками, обмазанными глиной с песком, о чем я узнал после. Когда мы подъехали близко, и отец мой сказал обыкновенное приветствие: «Бог помощь» или «Бог на помощь!» громкое «благодарствуйте, батюшка Алексей Степаныч!» огласило поляну, отозвалось в овраге, и снова крестьяне продолжали широко, ловко, легко и свободно размахивать косами. В этой работе было что-то доброе, веселое, так что я не вдруг поверил, когда мне сказали, что она тоже очень тяжела. Какой легкий воздух, какой чудный запах разносился от ближайшего леса и скошенной еще рано утром травы, изобиловавшей множеством душистых цветов, которые от знойного солнца уже начали вянуть и издавать особенный приятный запах!» Не тронутая трава стояла стеной, в пояс вышиной, и крестьяне говорили: «что за трава! медведь-медведем!» По зеленым высоким рядам скошенной травы уже ходили галки и вороны, налетевшие из леса, где находились их гнезда. Мне сказали, что они подбирают разных букашек, козявок и червяков, которые прежде скрывались в густой траве, а теперь бегали на виду по опрокинутым стеблям растений и по обнаженной земле. Подойдя поближе, я своими глазами удостоверился, что это совершенная правда. Сверх того, я заметил, что птица клевала ягоды. В траве клубника была еще зелена, зато необыкновенно крупна; на открытых же местах она уже поспевала. Из скошенных рядов мы с отцом набрали по большой кисти таких ягод, из которых иные попадались крупнее обыкновенного ореха; многие из них хотя еще не покраснели, но были уже мягки и вкусны.

Я куплю себе

Косу новую;

Отобью ее,

Наточу ее,

И прости-прощай,

Село родное:

В края дальние

Пойдет молодец...

Что вниз по Дону,

По набережью,

Хороши стоят

Там слободушки!

Степь раздольная

Далеко вокруг,

Широко лежит,

Ковылем-травой

Расстилается...

Ах, ты, степь моя,

Степь привольная!

Широко ты, степь,

Пораскинулась,

К морю Черному

Понадвинулась.

В гости я к тебе

Не один пришел:

Я пришел сам-друг

С косой острою:

Мне давно гулять

По траве степной,

Вдоль и поперек,

С ней хотелося...

Раззудись, плечо!

Размахнись, рука!

Ты пахни в лицо,

Ветер с полудня!

Освежи, взволнуй

Степь просторную...

Зажужжи, коса,

Засверкай кругом!

Зашуми трава

Подкошенная:

Поклонись, цветы,

Головой земле!

На ряду с травой

Вы засохнете.

Нагребу копен,

Намечу стогов:

Даст казачка мне

Денег пригоршни.

Мужики косили луга, а в лугу под кочкой было перепелиное гнездо.

Перепёлка с кормом прилетела к гнезду и увидала, что кругом всё обкошено. Она и говорит перепелятам: «ну, дети, – беда пришла! Теперь молчите и берегитесь, а то пропадете; вечером переведу вас». А перепелята радовались, что в лугу светлее стало, и говорили: «мать – старая, оттого и не хочет, чтобы мы веселились»; и стали пищать и свистать.

Ребята принесли мужикам на покос обедать, услыхали перепелят и порвали им головы.

Охота на зверей и птиц – есть промысел. Некоторые уезды северных губерний только и питаются этим промыслом. Промышляют пушного зверя – лисиц, выдр, белок, горностаев и проч. Некоторые меха зверей ценятся очень дорого, другие дешевле. К дорогим мехам принадлежат – мех бобровый, куний, лисий (бурых лисиц) и др., к дешевым – беличий, волчий и др. Из птиц промышленники охотятся преимущественно на так называемую красную дичь: дупелей, уток всяких пород, вальдшнепов, тетеревов, куропаток и др. На Кавказе охотятся на фазанов и кабанов. Фазан – дикая птица вроде курицы, кабан – дикая свинья. Но не для всех охота составляет промысел. Большинство охотится из любви к охоте. В Москве есть даже общество охоты, которое ежегодно делает выставки охотничьих собак и принадлежностей. Полезная сторона охоты – истребление таких врагов человека, как волк и медведь.

Охотник с луком и стрелами пошел на охоту, убил козу, взвалил на плечи и понес ее. По дороге увидал он кабана. Охотник сбросил козу, выстрелил в кабана и ранил его. Кабан бросился на охотника, спорол его до смерти, да и сам тут же издох. Волк почуял кровь и пришёл к тому месту, где лежали коза, кабан, человек и его лук. Волк обрадовался и думал: «Теперь я долго буду сыт; только я не стану есть всего вдруг, а буду есть понемногу, чтобы ничего не пропало: сперва съем, что пожестче, а потом закушу тем, что помягче и послаще».

Волк понюхал козу, кабана и человека и сказал: «это кушанье мягкое, я съем это после, а прежде дай съем эти жилы на луке». И он стал грызть жилы на луке. Когда он перекусил тетиву, лук расскочился и ударил волка по брюху. Волк тут же издох, а другие волки съели и человека, и козу, и кабана и волка.

Охотник поставил у озера сети и накрыл много птиц. Птицы были большие, подняли сеть и улетели с ней. Охотник побежал за птицами. Мужик увидал, что охотник бежит, и говорит: «И куда бежишь? Разве пешком можно догнать птицу?» Охотник сказал: «Кабы одна была птица, я бы не догнал, а теперь догоню».

Так и сделалось. Как пришел вечер, птицы потянули на ночлег каждая в свою сторону: одна к лесу, другая к болоту, третья в поле; и все с сетью упали на землю, и охотник взял их.

Каждому хозяину огород также необходим, как необходимо хлебное поле. Чтобы огород приносил пользу, хозяин должен знать, где и как лучше устроить свой огород. Лучшим местом для огорода считается ровный, не очень сухой, но и не очень сырой участок земли. Лучшей огородной почвой считается чернозем, а затем суглинок. Лучшие хозяева обрабатывают свой огород с осени. Так как овощ требует ухода более, чем всякий другой хлеб, то огород разводится подле самой избы. В огороде сеют и сажают: горох, подсолнухи, капусту, редьку, морковь, репу, лук, чеснок, картофель и мн. др. овощей.

Я рассадушку посею во саду,

Крупну высажу на мягкую гряду.

Уродись, моя капустка, хороша,

Кочевата, виловата и бела.

Я у тятеньки одна дочка хочу

Во саду ли, в огороде хлопочу.

Я рассадушку посею во саду,

Крупну высажу на мягкую гряду.

Расчищенная дорожка скоро вывела нас из липовой рощи; мы вошли в огород. Между старыми яблонями и разросшимися кустами крыжовника пестрели круглые, бледно-зеленые кочаны капусты, хмель винтами обвивал высокие тычинки; тесно торчали на грядах бурые прутья, перепутанные засохшим горохом, большие плоские тыквы словно валялись на земле, огурцы желтели из-под запыленных угловатых листьев; вдоль плетня качалась высокая крапива; в двух или трех местах кучами росли татарская жимолость, бузина, шиповник. Возле небольшой сажалки, наполненной красноватой и слизистой водой, виднелся колодезь, окруженный лужицами. Утки хлопотливо плескались и ковыляли в этих лужицах. Собака, дрожа всем телом и жмурясь, грызла кость на поляне. Пегая корова тут же лениво щипала траву, изредка закладывая хвост на худую спину.

Не знаю, как теперь, а лет двадцать тому назад, на опушке Темниковского бора, при самом перекрестном проселке, стояла – словно сирота на перепутье – уютная серенькая избенка. Задумчиво из-под нахлобученной крыши поглядывала она двумя светлыми окошечками своими на дорогу. Крыльцо с соломенным навесом и с вытертой лавочкой тоже выходило на дорогу – другую, перекрестную.

Помню, как сидел я на этом крылечке: проездом отдыхал я тут от зноя и глядел на зеленый, полный, как сноп, огород: он тянулся от избушки вдоль леса.

Правда, что огородом назвать бы его и нельзя: не огород, а огородишко – грядок с десяток, не больше. Но всего-то было насажено тут густо и в порядке: капуста, репа, брюква, бураки, огурцы – разрослись кудрявой зеленью. Дальше – горох, бобы, конопли – как лес стоят; и потом небольшой клин картофеля. А в самом углу огорода – хрен сердитый гвоздем влез в землю. Прочая мелкая зелень, подспорье приварное – морковка, чесночишко, лук – все это рассажено кругом грядок. Местами взбегал буйный мак махровый, разноцветный – от белого до черного, словно подкопченного; а иное место в зелени горел он, как жар. По верху зелени, на высоких стеблях, колыхались золотые подсолнечники. А кругом всего этого, уютного и полного всем надобным огорода, рассажены были разные хорошие травы и кусты: была тут и рута ярко-зеленая, и аглицкая мята душистая, и мелкотравчатое божье дерево; а ближе к лесу – широкие кусты бузины и калины.

Огород похвалила бы и самая строгая хозяйка, потому что в самом деле он был как игрушка.

К задней стене избенки пристроена была вплотную клеть или комора; дальше – хлевишко для коровы и свиней; потом еще небольшой навес, и перед всем этим строением был огороженный дворик, с колодцем в углу. По этому двору слонялась, похрюкивая, пара свиней с мелким семейством своим; копошились куры и цыплята; петух, переступая очень важно, поднимал голову на каждую пролетавшую мимо лесную птицу и кудахтал с беспокойством, как будто спрашивая: «Это что такое опять? уж не ястреб ли?» Но птицы пролетали без всякого внимания.

Кажется, больше никакой скотины на дворе и не было; а только у навеса, из старой опрокинутой бездонной бочки, торчал значительный и очень пушистый хвост. Самого господина этого хвоста не было видно – от жары забился он весь в бочку; но, судя по хвосту, господин был из брехунов важных, и выставил хвост как будто нарочно затем, чтоб показать, – что, мол, для такого дворишки одного хвоста моего будет полно.

На правильных грядах, как в раме, за травой,

Капуста лысою качала головой,

Широкий сморщив лист, как бы насупя брови,

Казалось, о судьбах задумалась моркови.

За ней, вдали, горох, бобовнику родня,

Рядами круглых глаз мигал промеж плетня

И живописною гирляндой через сучья

Развешивал свои темно-зелены стручья...

Здесь яркий папушой вытягивал свой стан

И в воздухе ходил златой его салтан.

А дале, наконец, из зелени кудрявой

Выкатывал арбуз свой корпус величавый

И дыне на ухо нашептывал порой...

Там темных коноплей виднелся ровный строй, –

Качались на грядах они как лес дремучий.

Пугая гусениц из зелени пахучей;

За ними маков шла цветущая гряда;

Как будто мотыльков игривые стада

Уселись, трепеща, на стеблях чуть заметных

И блеща искрами каменьев самоцветных.

Пословицы. Капуста не пуста, сама летит в уста. В пост – хорошо и редьки хвост. Съешь и морковку, когда яблочка нет. Голо, голо, а луковицу во щи надо. Из щеп похлебки не сваришь. Не смейся горох – не лучше бобов.

Ягоды и плоды составляют наше любимое лакомство. Кроме того, доход от продажи плодов и ягод для некоторых хозяев служит значительным подспорьем к земледелию. Но для некоторых сад составляет и роскошь: в таких садах плодов и ягод не разводят – в них сажают только цветы. Такие сады состоят из лип, берез, дуба и дорогих южных растений. Но всякому по душе больше плодовый сад, где есть вишни, груши, яблони, смородина, крыжовник, малина и др. плоды и ягоды. Такой сад составляет и утеху, и пользу. Но за садом, даже более чем за огородом, надо тщательно ухаживать, иначе сад может погибнуть, так как у плодовых деревьев много врагов в виде червяков, жуков и проч.

Как мой садик свеж и зелен!

Распустилась в нем сирень;

От черемухи душистой

И от лип кудрявых тень.

Правда, нет в нем бледных лилий,

Горделивых георгин:

Только пестрые головки

Возвышает мак один.

Да подсолнечник у входа,

Словно верный часовой,

Сторожит себе дорожку,

Всю поросшую травой.

В одном городе на площади лежал огромный камень. Он занимал много места и мешал езде по городу. Надобно было как-нибудь убрать этот камень. Спросили мастеров; одни из них сказали, что камень надо разбить на куски порохом и по частям свезти его и что это будет стоить восемь тысяч рублей; другие говорили, что под камень надо подвести вагон и свезти камень на катке и что это будет стоить шесть тысяч рублей.

Приходит в это время простой мужик и говорит: «а я уберу этот камень за сто рублей!» Выкопал он возле самого камня яму, свалил в неё камень, землю разбросал и разровнял по площади. Мужику заплатили сто рублей по уговору, да дали еще сто рублей за умную выдумку.

В одном городе два товарища хотели оказать помощь бедному семейству. Но так как сами они были люди небогатые, то стали обращаться с просьбой о помощи к людям более достаточным и описывали им крайнюю нужду бедного семейства.

Таким образом они пошли к одному богатому купцу, от которого надеялись получить пособие. Но вошедши к нему на двор, они услышали, как купец бранит своего работника за то, что работник забыл положить в сарай веревки и оставил их на целую ночь под дождем. «Разве ты не знаешь», говорил купец: «что веревки гниют от сырости? Ведь они стоят денег, которые заработать не так легко, как ты думаешь!» – «О, этот купец ничего не даст», сказал один из товарищей: «когда он за такую ничтожную вещь так сердится и бранится. Пойдем лучше в другой дом». – «Можно попробовать», отвечал другой товарищ: «пойдем к нему и скажем, зачем пришли». Между тем купец, побранивши своего работника, вежливо подошел к пришедшим и пригласил их в свою комнату.

Узнавши, зачем пришли эти добрые люди, купец дал им несколько рублей, и сверх того, обещал еще прислать бедному семейству несколько четвертей муки. Такая щедрость удивила просителей, и они не могли не сказать ему о том дурном мнении, которое они составили о нем, слыша его брань за такую ничтожную вещь. «Оттого-то я и могу иногда помогать неимущим», отвечал купец: «что был всегда бережлив, – бережливость не скупость».

Пословицы. Бережливость лучше прибытка. Бережливого и Бог бережет. Денежка рубль бережет. Запас мешку не порча. Кто любит деньги копить, а кто брюхо кормить.

Шел однажды крестьянин со своим сыном в город. «Посмотри-ка, Тимоша», сказал отец: «вон, на дороге лежит подкова; поди, подними ее.» – Из-за такой малости не стоит нагибаться, – отвечал Тимоша отцу. Отец, не сказав ни слова, сам поднял подкову и положил ее за пазуху. По пути он продал подкову кузнецу за несколько копеек и на эти деньги купил вишен.

Пошли они дальше. День был жаркий; солнце так и жгло, а кругом не было ни деревца, ни ручья. Вдруг отец, как будто невзначай, уронил одну вишню. Тимоша тотчас же поднял ее и съел; она немного освежила его. Пройдя несколько шагов, отец уронил другую вишню, затем третью и так далее. Тимоша же все подбирал одну вишню за другой. Когда он съел последнюю, поднятую им, вишню, отец обернулся к нему и, смеясь, сказал: «видишь, если бы ты только один раз нагнулся, чтобы поднять подкову, тебе не пришлось бы нагибаться несколько раз за вишнями».

Молотку нужно было вбить гвоздь в доску. Но гвоздь заупрямился и сказал: «ни за что не полезу в дерево!» Молоток, однако, на него не посмотрел: взял, поставил его кончиком, ударил по шляпке, да и всадил на половину в доску. «Ну, а дальше я не пойду!» проговорил упрямый гвоздь. И в самом деле, как только молоток ударил по нем еще раз, он скривился и лег на сторону.

– Погоди же ты, уж я тебя дойму! сказал раздосадованный молоток и призвал на помощь клещи. Клещи тотчас схватили гвоздь за шляпку, да так крепко, что тот взвизгнул; вытащили его из доски и отдали молотку. Молоток, выпрямив гвоздь, поставил его снова на прежнее место и принялся так сильно колотить, что упрямец и не опомнился, как уже сидел совсем в доске: одна только шляпка из дерева выглядывала.

Флаг поднят. Ярмарка открыта.

Народом площадь вся покрыта...

Из лавок (хитрая приманка!)

Высматривают кушаки,

И разноцветные платки,

И разноцветная серпянка.

Тут груды чашек и горшков.

Корчаг, бочонков, кувшинов;

Там лыки, ведра и ушаты,

Лотки, подойники, лопаты....

Здесь давка, спорят с мужиками

За клячу пегую купцы,

И «Лазаря» поют слепцы,

Сбирая медными грошами.

Веселый говор, крик торговли,

Писк дудок, песни мужиков

И ранний звон колоколов –

Все в гул слилось. Меж тем оглобли

Приподнялись поверх возов,

Как лес без веток и листов.

Пошли два мужика в лес за деревом. У одного был топор, а у другого пила. Вот они выбрали дерево и стали спорить. Один говорит: надо дерево срубить, а другой говорит: надо спилить.

Третий, мужик и говорит: «сейчас помирю вас; если топор востер, то лучше рубить, а если пила еще вострее, то лучше пилить». Он взял топор и стал рубить дерево. Но топор был так туп, что им нельзя было рубить.

Он взял пилу; пила была плохая и совсем не резала. Тогда он сказал: «вы подождите спорить; топор не рубит, а пила не режет. Вы прежде отточите топор да поправьте пилу, а потом уж спорьте». Но те мужики еще пуще рассердились друг на друга за то, что у одного был не точеный топор, а у другого пила тупая; и они стали драться.

Олень спрятался от охотников в виноградник. Когда охотники миновали его, олень стал объедать виноградные листья.

Охотники приметили, что листья шевелятся, и думают: «не зверь ли тут под листьями» – выстрелили и ранили оленя.

Олень и говорит, умираючи: «поделом мне за то, что я хотел съесть листья те самые, какие спасли меня».

У Тришки на локтях кафтан продрался.

Что долго думать тут? Он за иглу принялся:

По четверти обрезал рукавов –

И локти заплатил. Кафтан опять готов,

Лишь на четверть голее руки стали.

Да что до этого печали?

Однако же, смеется Тришке всяк,

А Тришка говорит: «так я же не дурак,

И ту беду поправлю:

Длиннее прежнего я рукава наставлю».

О, Тришка малый не простой!

Обрезал фалды он и полы,

Наставил рукава, и весел Тришка мой.