Почему Церковь в установлении догмата об иконопочитании видит оcобоe Торжество православия

Окончательное восстановление иконопочитания при императрице Феодоре в 812 г. сопровождалось торжественным церковным праздником. Особенную знаменательность придали ему, между прочим, тысячи монахов, собравшихся на зов царицы Феодоры из обителей Европы и Азии, из лесов Олимпа и Афона, с берегов Босфора и с островов, из далекого Пелопоннеса. Все это были исповедники, вынесшие ранее жестокие истязания за почитание икон, иные, – страшно изувеченные. Все они приняли участие в церковном торжестве прославления св. икон. Память об этом торжестве сохраняется в Церкви и доныне в первое воскресенье св. Четыредесятницы, которое поэтому и называется «днем Православия».

Чем обьяснить такое отношение Церкви к иконопочитанию? Почему она в установлении этого догмата видит особое торжество православия? Многим иконопочитание представляется, по меньшей мере, нравственно-безразличным обычаем, a то даже пагубным суеверием. Известно не мало сект, a то и просто так называемых образованных людей из современного общества, восстающих против почитания икон. В виду этого, оживить в памяти причины «торжества православия» от установления догмата об иконопочитании, представляется делом полезным и поучительным.

Ближайший ответ на поставленный вопрос усматривают обыкновенно в исторических обстоятельствах, сопровождавших установление догмата об иконопочитании. Торжеству иконопочитания предшествовало целое движение, известное в истории под именем иконоборчества. Иконоборчество же возникло в Византии из многих сложных, как церковных, так политических причин, причем догматический вопрос о правоверности иконопочитания был употреблен только, как орудие для достижения иных целей. Возникло иконоборство из характерно-византийской борьбы светской власти против духовной, особенно же против монашества, и из стремления приспособиться к духу и взглядам, возникшего тогда и крепко усилившегося, исламизма. Противодействие иконопочитанию, замечавшееся у отдельных лиц и ранее, к VIII в. являлось не только неправильным религиозным мнением, но и политическим знаменем, около которого группировалась значительная партия влиятельных и высокопоставленных в государстве лиц, нередко с самим императором во главе. Эта партия, которую по ее идеалам следует назвать светской, начала свой поход, против церковности и церковного направления, гонением на св. иконы. Иконоборцы держались того воззрения, что государство может властно вмешиваться в дела Церкви; это воззрение они хотели возвести в принцип. Император Лев Исаврянин прямо провозгласил правило: я царь и первосвященник¹. Он первый начал борьбу против иконопочитания. В силу лже-соборного постановления и распоряжения Константина Копронима, преемника Льва, об уничтожении икон, священные изображения исчезли на стенах храмов, а вместо того стены покрылись изображениями природы, так намываемыми пейзажами и орнаментами. Вместе с уничтожением в храмах священных изображений упразднялись иноческие обители, имущества их отбирались, монастырские здания обращались в общественные склады и т. п.; ношение монашеской одежды возбранялось, в монастырях истреблялись даже библиотеки. Напротив того, иконоборцы поощряли светскую науку и светское, даже просто языческое, искусство и не дозволяя икон, строили храмы и дворцы, украшенные живописью светского содержания. Искусство в византийском государстве прямо возвращалось к языческим преданиям так называемой античной эпохи. – Из всего этого ясно можно видеть, что иконоборство тесно связывалось с уничтожением всего строя православной Церкви. Отсюда обратно победа иконопочитания была не торжеством только частной истины над частным заблуждением, а торжеством православия вообще, победой православно-церковных начал и идеалов. Естественно было Церкви открыто засвидетельствовать свою внутреннюю мощь, свою духовную силу. Это она и сделала в публичном торжественном праздновании.

В связи с государственно-политическим значением вопроса об иконах, иконопочитание было предметом суровых гонений, равных по своей напряженности и жестокости гонениям на христиан со стороны язычников в первые века. Известен целый ряд императоров-иконоборцев, которые увековечили свое имя в истории ужасными насилиями и кровавыми истязаниями над почитателями икон. Торжество иконопочитания приносило таким образом мир Церкви, утешение православному чувству. Естественно было вылиться всему этому в особенно торжественном празднестве.

Но, помимо исторических обстоятельств для уяснения поставленного вопроса, могут быть приведены и более глубокие соображения. Иконы по своей сущности могут быть рассматриваемы или как портреты и изображения известных лиц, пусть даже не совсем верные, или как догматические памятники. Первая точка зрения дает возможность обосновать иконопочитание просто и ясно. Ни с психологической, ни с исторической стороны не может быть возражений против изображения и чествования известных лиц, оказываемого их портретам. He старается ли всякий народ увековечить память своих великих мужей их изображениями и другими монументами? А иконы и воспроизводят пред нашими глазами, для большего оживления в памяти, образы прославленных святых мужей, отличавшихся теми или другими добродетелями, или различных событий, спасительных для человечества. Отсюда естественный переход к изображению событий евангельских и к иконе Иисуса Христа. – Раскрытое обоснование иконопочитания рассматривает его, как вопрос церковной дисциплины. И такая точка зрения не была чужда древней церкви. Эльвирский собор IV в. запретил употребление икон. Отцы собора, рассуждает католический историк Наталис, сделали это не по догматическим воззрениям на иконопочитание, a в силу чисто дисциплинарных соображений. Употребление икон в первые три века было бы скорее вредно, нежели полезно, если бы вошло в общий обычай. Можно было опасаться, что язычники стали бы думать, будто христиане только переменили, а не оставили идолов².

Но в вопросе об иконопочитании возможна, как мы уже упоминали и другая точка зрения, рассматривающая иконы, как догматический памятник. Само собой разумеется, что эта последняя точка зрения имеет большое преимущество, так как она устанавливает более глубокие соображения в пользу иконопочитания, – метафизические или догматические. На эту точку зрения стали сами иконоборцы. Иконоборческий собор 754 г., вопрос об иконопочитании связал с христологией, стал утверждать, что изображение Иисуса Христа противоречит самому основному догмату христианскому, – воплощению Иисуса Христа. Иисус Христос есть Богочеловек, тайна Его воплощения неописуема, следовательно, она не может быть выражена в каком-нибудь образе, изображена на иконе. Таким образом, на основании неописуемости Иисуса Христа, как Богочеловека, нельзя иметь и делать Его изображения³. Такая аргументация иконоборцев затрагивала уже саму сущность православия, его святое святых, возвращала мысль верующих к тем временам, когда велись горячие и страстные споры о Божестве Иисуса Христа, об отношении Его человеческой природы к Божеской, воскрешала в памяти все те настроения, которые нарушали правильное развитие жизни церкви и стоили ей столь великих усилий для устранения их. Понятно, если в виду всего этого, истинные ревнители православия выступили с одушевленной защитой иконопочитания. Они стояли уже не за благочестивый только обычай, а за религиозную истину, скрывающуюся в нем. Православная Церковь выделила из своей среды замечательных по своей учености и энергичных борцов за истину, во главе которых нужно поставить св. Иоанна Дамаскина и позднее Феодора Студита. Эти мужи вступили в борьбу с иконоборцами на догматической почве и окончили ее полной победой для Церкви и истины. Иоанн Дамаскин, соглашаясь, что Божество неописуемо, со всей справедливостью ссылался в пользу иконопочитания на то, что Бог Слово во плоти явился, или на то, что Отец родил Свое предвечное Слово, Свой образ (εικόνα, Кол.1:15), следовательно, возможно изображение воплотившегося Господа. «Кто первый сделал изображение? – спрашивал св. Иоанн Дамаскин. Сам Бог, – Первый родил единородного Сына и Слово Свое, живое Свое изображение, естественное, во всем сходный образ Своей вечности; и сотворил человека по образу Своему и подобию»⁴. И «как Слово, оставшись тем, чем оно было, не испытав изменения, сделалось плотью, так и плоть сделалась Словом, не потерявши того, что она есть, лучше же сказать: будучи единой со Словом по ипостаси. Поэтому смело изображаю Бога невидимого, не как невидимого, но как сделавшегося ради нас видимым чрез участие в плоти и крови. He невидимое Божество изображаю, но посредством образа выражаю плоть Божию, которая была видима»⁵. Правда, человеческая природа, воспринятая Словом в единство Божеской ипостаси осветилась, обожилась, но «она осталась такой, чем она была no природе; плотью, одушевленной словесной и разумной душой⁶. Значит» от соединения с Божественной природой Христа человеческая природа Его сделалась достойной священного изображения. – Те же самые мысли против иконоборческого возражения о неописуемости Христа раскрывал и Феодор Студит. Он писал: «если Господь наш Иисус Христос несомненно явился в человеческом образе и в нашем виде, то справедливо Он пишется и изображается на иконе, подобно вам, хотя по божественному образу остается неописуемым, потому что Он есть посредник между Богом и людьми, сохраняющий неизменными свойства обоих естеств, из которых состоит. А если бы Он не был описуем, то перестал бы быть человеком и тем более посредником, так как с уничтожением описуемости уничтожаются все однородные с ней свойства. Ибо если Он неописуем, то и неосязаем; а если осязаем, то вместе и изобразим, чему противоречит было бы глупо; ибо эго свойства тела, подлежащего осязанию и изображению. И как Он будет неописуем, когда может страдать? Если же Он описуем и может страдать, то конечно нужно и поклоняться Ему в том виде, в каком Он изображается»⁷.

Конечно, подобная защита иконопочитания давала противникам возможность с некоторым видом права требовать иконы Христа, так сказать, «адекватной» (равномерной, вполне соответствующей) догмату вочеловечения Бога Слова. Но и на это у защитников иконопочитания был готов вполне логичный ответ, в том смысле, что одно дело, – икона, другое, – первообраз, что большая разница между тем, что есть причина и тем, что только обусловливается этой причиной… «Икона, писал Иоанн Дамаскин, без сомнения есть подобие и образец, и оттиск чего-либо, показывающий собой то, что изображается. Ηо, во всяком случае, изображение не во всех отношениях подобно первообразу, т. е. изображаемому лицу или предмету; ибо иное есть изображение, a другое то, что изображается»⁸. Полного совпадения между изображением и первообразом может и не быть, и его нельзя требовать.

После того, как была установлена догматически возможность изображения Богочеловека Иисуса Христа, простая последовательность мысли требовала допущения икон «описуемых» мучеников и святых. Но и этот пункт защитники иконопочитания постарались обставить догматическими изображениями и доказательствами. Общей мыслью их было то, что наша природа, чрез воспринятие ее Сыном Божиим, получила освящение и прославление. Св. Иоанн Дамаскин, отвечая на вопрос, почему в Ветхом Завете не было изображений святых, писал: «во время Ветхого Завета не воздвигал храмов в честь имени людей Израиль, не праздновалась память человека. Ибо природа людей была еще под проклятьем; и смерть была приговором, т. е. наказанием, почему и была оплакиваема; и касавшийся тела умершего считался нечистым. Теперь же, с тех пор, как Божество, как некоторое животворящее и спасительное лекарство, неслиянно соединилось с нашим естеством, наше естество действительно прославлено и превращено в нетленное. Поэтому и храмы святым воздвигаются, и изображения начертываются»⁹.

Глубина умозрения св. Иоанна Дамаскина по вопросу об иконопочитании, непосредственная связь последнего с основоположными истинами православия, так блистательно раскрытая Дамаскиным, способствовали тому, что в церковном сознании твердо установилась мысль о безусловной важности и догматической необходимости этого древне-церковного обычая. Седьмой вселенский собор с своим провозглашением иконопочитания догматом в значительной степени был подготовлен трудами св. Иоанна Дамаскина.

Помимо теоретической глубины своей, вопрос об иконопочитании имел важное и практическое значение. Он не оставался в области только отвлеченного умозрения, как напр., вопрос о св. Троице, а касался чувствительной стороны нашей религиозной жизни, а именно, почти постоянного проявления во вне нашей веры в живое непрестанное общение Церкви небесной с земной, наглядно свидетельствуя о нашей небесном жительстве, – заветном стремлении и конечной цели христианской жизни. Вера в единении Церкви земной с небесной принадлежит к числу светлых и отрадных явлений в жизни христианского сердца. Она свидетельствует о его духовной жизнеспособности. Каждый отдельный член Церкви не живет и не может жить, и поддерживаться своей обособленной жизнью, а питается жизнью всего тела Церкви (Ефес.4:15–16). Церковь же по своей идее представляет собой нравственное единство (Ин.12:21–23) всех верующих во Христа земных обитателей и святых небожителей (Евр.12:18–24), живых и умерших (Кол.1:18), потому что пред Богом все живы (Лк.20:38). Религиозное почитание святых в их изображениях является непонятным и даже суеверным для многих современных людей именно, потому что они заглушили в себе способность к ощущению нравственного единения с Церковью. Но в ком не заглушена эта способность и потребность, для того св. иконы служат нагляднейшим выражением единства Церкви небесной и земной, а следовательно и удовлетворением возвышеннейших и священнейших чувств сердца человеческого. Здесь, находит приложение тот психологический закон, по которому мы не в состоянии подниматься до созерцания духовных и невидимых предметов без какого-либо внешнего посредства. Этот закон нашел себе выражение у св. Григория Богослова в словах: «ум сильно стараясь выйти за пределы телесного, всюду оказывается бессильным¹⁰.

Представленный краткий исторический очерк обоснования и установления догмата иконопочитания показывает, почему Церковь усматривала в нем торжество православия и установила ежегодно повторять эго торжество. He историческими только обстоятельствами обусловливалось это, но так сказать, самостоятельным, высоким нравственно-догматическим значением иконопочитания.