НЕПРЕСТАННО МОЛИТЕСЬ: ИДЕАЛ НЕПРЕРЫВНОЙ МОЛИТВЫ В ВОСТОЧНОМ МОНАШЕСТВЕ

«Непрестанно молитесь» (1Фес 5, 17): это краткое, но выразительное указание ап. Павла фессалоникийцам оказало решающее влияние на дух Восточного Православного монашества¹¹⁰. Начиная с четвертого века, в монашеской традиции Востока утвердилась мысль о том, что молитва – это не просто связанное с определенным часом суток действие, но нечто, чему надлежит непрерывно длиться в течение всей жизни монаха или монахини. Суть этого кратко выражена в одном из Изречений Пустынных Отцов: «Если монах тогда только молится, когда становится на молитву, таковый совсем не молится»¹¹¹. С той же мыслью палестинский монах седьмого века Антиох из монастыря Св. Саввы упоминает слова Екклесиаста 3, 1–7: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; (... ) время плакать, и время смеяться; (... ) время молчать, и время говорить». И Антиох поясняет: «Для всего есть свое надлежащее время, кроме молитвы: для молитвы же надлежащее время – всегда»¹¹².

«Непрестанно молитесь» – но как такое указание может быть выполнено на деле? Один из ответов был предложен мессалианами, последователями аскетического движения, распространенного в Сирии и в других местах Ближнего Востока в конце четвертого и в пятом веке. Слово «мессалиане» – по-гречески «евхиты» – означает именно «молящиеся»; и они (так, во всяком случае, утверждали их критики) интерпретировали предписание ап. Павла с бескомпромиссной буквальностью. Для них, похоже, молитвой могло считаться лишь произносимое вслух молитвословие. Они рассматривали «моление» как сознательную и обдуманную деятельность, исключающую все другие занятия: «молиться» – это «произносить молитвы». Согласно мессалианским принципам, если люди должны непрестанно молиться, то им невозможно заняться какой бы то ни было работой, физической или умственной. Они не смогут возделывать сад, готовить пищу, стирать, убирать в комнате или отвечать на письма. Они будут только молиться – и ничего другого не делать. В мессалианском движении, соответственно, имелась духовная элита – «молитвенники», мужчины и женщины, чьим единственным занятием была молитва и чьи материальные потребности обеспечивали рядовые члены общины. ¹¹³

Такое понимание, точнее, непонимание непрестанной молитвы было быстро и решительно осуждено Церковью по вполне понятным причинам. Мессалианский путь (или то, что принималось за мессалианский путь) уязвим и с социальной, и с духовной стороны. С социальной точки зрения он делает монашескую жизнь паразитической и полностью зависимой от благотворительности других людей. Напротив, в неискаженной монашеской традиции всегда подчеркивалось, что монах, будь то в отшельничестве или в общежитии, должен при обычных обстоятельствах не только обеспечивать самого себя, но и поддерживать других людей. Принято считать, что монашество на христианском Востоке, в целом, меньше, чем на Западе, было занято организованными «деятельными» трудами – устроением школ, больниц, приютов¹¹⁴; но на менее формальном и более личностном уровне восточные монахи всегда остро ощущали свои обязанности по отношению к «ближнему» в миру, обязанности не только духовные, но и материальные. Снова и снова, в том числе и в ранних текстах Отцов пустыни, утверждается, что монах должен трудиться своими руками, чтобы обеспечивать и себя, и нуждающихся – бедных и больных, вдов и сирот. «Блаженны милостивые; ибо они помилованы будут» (Мф 5, 7). Эти слова относятся ко всем христианам.

Мессалианский подход вызывает возражения не только в социальном отношении, но и с точки зрения собственно духовной жизни монаха. Мало кто, если вообще кто-либо, способен только произносить молитвы – и ничего другого не делать. Самый первый рассказ в «Достопамятных сказаниях о подвижничестве святых и блаженных отцов» со всей очевидностью настаивает на необходимости уравновешенности и разнообразия, упорядоченной смены различных занятий в повседневной жизни монаха.

«Св. Авва Антоний, пребывая некогда в пустыне, впал в уныние и в глубокую тьму помыслов и взывал к Богу: Господи! я хочу спастись, а помыслы не дают мне. Что мне делать в своей скорби? как спастись? И вскоре потом Антоний, встав, вышел из кельи; и вот видит кого-то похожего на себя, который сидел и работал, потом встал из-за работы и молился; после опять сел и вил веревку; далее опять встал на молитву. Это был ангел Господень, посланный для наставления и подкрепления Антония. И ангел сказал вслух ему: и ты делай так, – и спасешься. Услышав это, Антоний весьма обрадовался и ободрился. Стал так делать, и спасался». ¹¹⁵

Эта же мысль развивается в другом рассказе об Антонии. Никто не может постоянно пребывать на вершинах духовного делания; напряжение иногда должно послабляться:

Некто, в пустыне ловя диких зверей, увидел, что Авва Антоний шутил с братьями, – и соблазнился. Старец, желая уверить его, что нужно иногда давать послабление братии, говорит ему: положи стрелу на лук свой и натяни его. Он сделал так. Старец говорит ему: еще натяни. Тот еще натянул. Опять говорит: еще тяни. Охотник отвечает ему: если я сверх меры натяну лук, то он переломится. Тогда старец говорит ему: так и в деле Божием: если мы сверх меры будем напрягать силы братии, то оне скоро расстроятся. Поэтому необходимо иногда давать хотя некоторое послабление братии. – Охотник, услышав это, пришел в сокрушение и пошел от старца с многою пользой. А братия, подкрепившись, возвратились в свое место. ¹¹⁶

Не имея благоразумия Св. Антония, мессалиане натягивали тетиву слишком туго. Их идеал молитвы, исключавший все остальное, вел скорее к безумию, чем к святости.

Третье возражение против мессалинской интерпретации 1Фес 5, 17 состоит в том, что она делает указание ап. Павла невыполнимым. Пусть мы признаем, что «молиться» означает «произносить молитвы». Однако даже произносящий молитвы в каждую минуту бодрствования, рано или поздно, хоть ненадолго, но должен уснуть. Чем тогда оборачивается его попытка «непрестанно молиться»? Именно так возражал мессалианам Авва Лукий. Одновременно он предложил другое, более трезвое понимание непрестанной молитвы. Заметим, насколько Лукий, как и очень многие отцы-пустынники, внимателен к бедным:

Однажды пришли к Авве Лукию в Енат монахи из так называемых евхитов. Старец спросил их: какое у вас рукоделье? Мы не занимаемся рукодельем, отвечали они, но непрестанно молимся, как заповедует апостол. Неужели же вы не едите? – спросил старец. Едим, отвечали они. Кто же молится за вас тогда, когда вы едите? – сказал им Авва. Еще спросил их: вы и не спите? Спим, отвечали евхиты. Кто же молится за вас, когда вы спите? – сказал старец. Евхиты не нашлись, что отвечать на это. Тогда Авва отвечал им: простите мне, вы не делаете, как говорите. А я вам покажу, что, и занимаясь своим рукодельем, непрестанно молюсь. Размочив немного прутьев, с Богом сажусь я и плету из них веревку, а между тем читаю: «помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое» (Пс. 50, 1. 2. 3). Не молитва ли это? – спросил старец. Молитва, отвечали евхиты. Старец продолжал: проводя целый день в работе и молитве, я зарабатываю около шестнадцати монет. Две из них я подаю за дверь, а остальные употребляю на пищу. Кто примет от меня две монеты, молится за меня, когда ем я или сплю; и таким образом, по милости Божией, исполняю непрестанную молитву. ¹¹⁷

Таков выход, предложенный Лукием: непрерывная молитва, возносимая в сотрудничестве. Этот же путь был воспринят и значительно усовершенствован знаменитым монастырем Акимете (Akoimetai), или «неусыпающих», в Константинополе. Здесь монахи совершали службы «посменно». Как только одна группа заканчивала, богослужение возобновляла следующая, так что непрерывно, в течение двадцати четырех часов, хотя бы часть общины возносила молитвы.

Представление Лукия о молитве в сотрудничестве, при всей его видимой наивности, выявляет одну исключительно важную особенность. Молитва – не индивидуальное, а общее по существу дело: мы всегда молимся как члены друг друга во Христовом Теле. Даже отшельник в самой глухой пустыне никогда не стоит перед Богом в одиночку, но всегда как представитель великой семьи. Вся остальная Церковь молится с ним и в нем, а когда он не может молиться, его молитву подхватывают другие. Монах, по слову Евагрия Понтийского, «есть тот, кто, удалившись от всех, со всеми соединен»¹¹⁸.

Есть еще одна, более интересная черта, которую выявляет ответ аввы Лукия мессалианам. Молитва для него не исключает физического труда. В отличие от мессалиан, он молится во время работы, постоянно повторяя короткую молитвенную формулу. Таким образом, время его молитвы не ограничивается лишь теми моментами, когда он «встает, чтобы помолиться»; он способен «удерживать» молитву, когда занят определенной ему работой.

Слова 50-го псалма, которыми молится Лукий, – одна из многих формул, которые можно повторять непрестанно. Св. Иоанн Кассиан, прошедший монашескую подготовку в Египте, советовал другой стих из Псалтири: «Поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне» (по-церковно-славянски: «Боже в помощь мою вонми, Господи, помощи ми потщися») (Пс 69, 1). ¹¹⁹

Авва Аполлон, совершивший в прежней жизни особенно тяжкий грех, употреблял, подобно Лукию, покаянную фразу: «Аз яко человек согреших, Ты же яко Бог помилуй меня!»¹²⁰. Иногда формула могла быть еще проще. Св. Макарий Египетский поучает:

Не нужно многословить, а должно воздеть руки и говорить: Господи! как Тебе угодно и как знаешь, – помилуй! Если же нападает искушение: Господи, помоги! – Он знает, что нам полезно, и поступает с нами милосердно. ¹²¹

Но из всех, предназначенных для постоянного повторения коротких формул, наиболее богатой по смыслу и наиболее общеупотребительной на протяжении столетий, несомненно, была Иисусова молитва: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя». В современном православном обиходе часто добавляют слово «грешного»¹²².

Вот здесь и открывается возможность выполнить требование «Непрестанно молитесь», не впадая при этом в крайности мессалианства. Такая молитва вполне может совмещаться с трудом. Монах по своему желанию и по указанию духовника избирает краткую фразу – Иисусову молитву или какую-нибудь иную – и старается повторять ее, куда бы он ни шел и что бы ни делал. (Или, возможно, если духовный отец так распорядится, он повторяет ее только в определенное время). Таким образом он пытается пронести свою молитву сквозь все дневные дела, пребывая временно в двух царствах – внутреннем и внешнем. Как говорит Св. Феофан Затворник: «Руки за работой, ум же и сердце с Богом»¹²³.

У монаха, следовательно, есть два вида «трудов»: его видимая работа, физическая или умственная, которую он должен, естественно, исполнять насколько возможно хорошо во славу Божию; и, кроме того, его «внутреннее делание». «Человек, – учили Отцы пустыни, – всегда должен иметь делание внутри себя»¹²⁴. Это «внутреннее делание» называется также «скрытое созерцание», или просто «память Божия» (mnene Theou). По слову макариевых «Бесед»: «Христианин обязан всегда иметь памятование о Боге (... ), то есть, не только когда входишь в молитвенный дом, люби Господа, но, и находясь в пути, и беседуя, и вкушая пищу, имей памятование о Боге и любовь и приверженность к Нему». ¹²⁵

Совершенно очевидно, что подобные идеи характерны не только для христианского Востока. Если говорить о западных образцах, тут же вспоминается брат Лаврентий с его «упражнением в Божьем присутствии» во время трудов по кухне.

Однако мессалианам мы еще до конца не ответили. Авва Лукий прав, говоря о возможности трудиться и молиться в одно и то же время; более того, он предлагает действенный способ соединить эти занятия – постоянное повторение очень короткого и простого молитвословия. Но его понимание самой природы молитвы как таковой слишком ограничено. Он все еще мыслит, в основном, в понятиях произносимой молитвы: для него, как и для мессалиан, «молиться» значит «произносить». Ему можно возразить – и здесь мы вплотную подходим к подлинному пониманию сущности непрестанной молитвы, – что молитва в глубочайшем смысле – это не столько занятие, сколько состояние. Чтобы непрестанно молиться, вовсе не обязательно произносить нескончаемые молитвословия. ибо существует такая вещь, как внутренняя непрестанная молитва. Несомненно, постоянное повторение краткой формулы, вроде той, что советует Лукий, – превосходный путь к достижению такого внутреннего состояния. Но может наступить момент, когда для молитвы уже не нужно будет повторять слова; когда формула некиим образом войдет в само наше существо, так что даже не произнесенная, она постоянно будет присутствовать в нас. В этом смысле некоторые люди молятся, даже когда спят; ибо их молитва состоит по преимуществу не в том, что они говорят или думают, но скорей в том, чем они есть. И поскольку они не перестают быть именно этим, о них можно сказать, что они в предельно полном смысле достигли непрестанной молитвы.

Подобные мысли высказывает св. Василий Великий в Беседе на память мученицы Иулитты:

Молитва есть прошение благ, возсылаемое благочестивыми к Богу. Прошение же, без сомнения, не ограничивается словами (... ). Надобно не в словах заключать молитву, а напротив того, поставлять более силу молитвы в душевном произволении и в добродетельных делах, непрерывно продолжаемых чрез целую жизнь. (... ) Таким образом, непрестанно будешь молиться, не в словах заключая молитву, но чрез все течение жизни приближаясь к Богу, чтобы жизнь твоя была непрерывною и непрестанною молитвою».¹²⁶

«Надобно не в словах заключать молитву... »: но очевидно, что все мы должны начинать со словесной молитвы». По общепринятому учению Православной Церкви, выделяют три основных уровня молитвы:

молитва уст, или устная молитва; молитва ума (nous, нус), или умная молитва; молитва сердца (или, точнее, ума в сердце), или сердечная молитва.

Наша непрестанно повторяемая молитва – предположим, что это первый стих 50-го псалма, как у аввы Лукия, или Иисусова молитва – начинается как устная молитва, произносимая с сознательным усилием. На этом этапе наше внимание снова и снова уклоняется в сторону; но снова и снова, твердо, но без неистовства, его следует возвращать к смыслу произносимых слов. Затем постепенно молитва прорастает внутрь: теперь она возносится не только устами, но и умом, и может быть, даже одним лишь умом, без всякого физического проговаривания слов. Затем наступает следующий этап – молитва нисходит из ума в сердце; ум и сердце соединяются в акте молитвы.

Под «сердцем» в данном контексте понимается не просто вместилище чувств и привязанностей, но, как в Библии – средоточие человеческой личностности, центр всего нашего существа. Когда наша молитва станет в полном смысле этих слов «молитвой сердца», значит, мы подошли к порогу непрестанной молитвы, постоянной «внутренней» молитвы, о которой мы говорили раньше. Подлинная сердечная молитва – это уже не просто проговоренные нами слова, а часть нас самих, как дыхание или биение сердца. Так по Божьей милости человек более не должен произносить молитву, но она сама «произносится» в нем: как писал св. Феофан Затворник, она перестает быть «трудовой» (или «делательной») и становится «самодвижной». Из действия, совершаемого от случая к случаю, молитва превращается в непрерывное состояние. Именно это имел в виду Фома из Челано, когда говорил о св. Франциске Ассизском totus non tam orans quam oratio factus: «Всем существом своим он был не столько молящимся, сколько сам стал молитвой». ¹²⁷

Для св. Исаака Сирина такая непрестанная сердечная молитва не столько «наша», сколько молитва Святого Духа в нас:

«Вопрос. Что главное во всех трудах дела сего, т. е. безмолвия, чтобы человеку, который дошел и до сего, можно было знать, что достиг уже он совершенства в житии?

Ответ. То, когда сподобится человек непрестанного пребывания в молитве. Ибо, как скоро достиг он сего, взошел на высоту всех добродетелей, и соделался уже обителию Святого Духа. А если кто не приял несомненно сея благодати Утешителя, то не может свободно совершать пребывание в сей молитве, потому что, как сказано, когда вселится в ком из людей Дух, тогда не прекратит он молитвы: ибо сам Дух молится всегда» (Рим. 8, 26). «Тогда и в сонном и в бодрственном состоянии человека молитва не пресекается в душе его, но ест ли, пьет ли, спит ли, делает ли что, даже и в глубоком сне, без труда издаются сердцем его благоухания и испарения молитвы. Тогда молитва не отлучается от него, но всякий час, хотя и не обнаруживается в нем внешне, однако в то же время совершает в нем службу Божию втайне. Ибо молчание чистых один из христоносных мужей называет молитвою, потому что помыслы их суть Божественные движения, а движения чистого сердца и ума суть кроткие гласы, которыми сокровенно воспевают Сокровенного». ¹²⁸

Молчание чистых – молитва: даже молчание святых, их покой и бездействие само по себе есть молитва Богу, ибо их молитва стала существенной частью их самих.

Так православная традиция понимает слова св. Павла: «Непрестанно молитесь». Не следует ни на миг воображать, будто описанное Св. Исааком состояние дается легко. На самом деле, как это явствует из его слов, оно – не результат наших усилий, а дар от Бога; и Он вверяет этот дар его лишь тогда, когда пожелает, и тем, кого изберет, не считаясь ни с какими правилами или принципами, установленными нами.

Иногда, действительно, эту непрестанную молитву – молитву ума в сердце – можно обрести довольно быстро. Св. Силуан Афонский упражнялся в Иисусовой молитве лишь три недели, когда она вошла в его сердце и стала непрестанной¹²⁹: но это редкое исключение. Отец Агапий, один из старцев Ново-Валаамского монастыря в Финляндии, говорит о том, что молитву ума в сердце можно обрести сравнительно быстро:

«Я знаю трех лиц: одному пришла, как только было сказано, в самый этот час; другому пришла через шесть месяцев; третьему – через десять месяцев; а одному великому старцу – через два года. И это почему так бывает – одному Богу только известно». ¹³⁰

«Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» также наводят на мысль, будто такая молитва усваивается за сравнительно короткое время, почти механически и автоматически.

Что ж, конечно, в некоторых случаях так бывает. Но следует крайне настоятельно подчеркнуть, что бывает так отнюдь не всегда, даже не в большинстве случаев. Напротив, есть много людей подлинно духовной жизни, смиренно и с верой многие годы творивших Иисусову молитву, но так и не обретших благодать непрестанного молитвенного делания. Вспоминаю, как в январе 1963 года в монастыре Св. Саввы близ Иерусалима я беседовал с уже почившим русским монахом, отцом Антонием. Он рассказывал, что лично знал многих монахов в Иудейской пустыне, которые горячо молились о стяжании этого дара; но, по его убеждению, ни одному из них он так и не был дан. Возможно, добавил он, нет Божьей воли на то, чтобы нынешнему поколению был сообщен именно этот дар. Хотя о. Антоний, не упоминал среди них себя, я полагаю, что и он был одним из тех, кто так горячо об этом молился. А он был истинным монахом, глубокого разумения, наделенный силою старчества.

В этой связи св. Исаак очень здраво предупреждает.

«Как из многих тысяч едва находится один, исполнивший все заповеди и все законное с малым недостатком и достигший душевной чистоты, так из тысячи разве один найдется сподобившийся, при великой осторожности, постигнуть чистой молитвы (... ); потому что чистой молитвы никак не могли сподобиться многие; сподобились же весьма редкие; а достигший того таинства, которое уже за сею молитвою, едва, по благодати Божией, находится и из рода в род». ¹³¹

Но слова эти не должны обескураживать нас. Быть может, и верно, что в этой нынешней жизни лишь очень немногие приближаются к вершине горы – один из многих тысяч, один из рода в род, – но ведущая вверх тропа открыта для всех, и каждый может хоть немного пройти по ней. Это не призвание избранных или духовной элиты. Никому не возбранен этот путь.

Никому не возбранен этот путь. Хотя до сих пор мы вели разговор, в основном, в понятиях монашеской традиции, описанный здесь способ молитвы предназначен не только для монашествующих. Как говорит св. Никодим Святогорец:

«Пусть никто не думает, братия мои христиане, будто одни лица священного сана и монахи долг имеют непрестанно и всегда молиться, а не и миряне. Нет, нет; все мы, христиане, имеем долг всегда пребывать в молитве. (... ) И Григорий Богослов учит всех христиан и говорит им, что чаще надлежит поминать в молитве имя Божие, чем вдыхать воздух. (... ) Святый Павел (... ) заповедал нам непрестанно молиться. (... ) К тому же поимейте во внимании и способ молитвы, как возможно непрестанно молиться, – именно – молиться умом. А это мы всегда можем делать, если захотим. Ибо и когда сидим за рукодельем, и когда ходим, и когда пищу принимаем, и когда пьем, всегда умом можем молиться и творить умную молитву, благоугодную Богу, молитву истинную. Телом будем работать, а душею молиться. Внешний наш человек пусть исполняет свои телесные дела, а внутренний весь пусть будет посвящаем на служение Богу и никогда не отстает от этого духовного дела умной молитвы... »¹³²

Конечно, отшельнику, живущему в тишине пустыни и занятому, как авва Лукий, очень простой физической работой, в принципе легче преуспеть в «удержании» молитвы среди дневных занятий. Монаху или монахине, отдавшим себя деятельному служению в миру, – к примеру, преподаванию в школе или уходу за больными в больнице – «удержать» молитву неизбежно становится труднее; это трудно, но выполнимо. Во много раз сложнее сохранить молитву мирянину, не включенному в упорядоченную структуру религиозной общины. Однако Православная церковная традиция настойчиво убеждает, что благодать внутренней молитвы могут по Божьей милости вкусить все. Даже если только немногие, в пустыне или в городе, наслаждаются непрестанной молитвой в полном смысле этого слова, молиться во время работы Иисусовой или другой молитвой под силу каждому. Конечно, именно Иисусова молитва, в силу своей краткости и простоты, замечательно подходит людям, ведущим напряженную жизнь в миру, тем, кому не годятся более сложные формы.

Никакое внешнее обстоятельство, как бы оно ни отвлекало внимание, не может само по себе помешать внутренней сердечной молитве. «И Святым Господним, – утверждается в Макариевых Духовных беседах, – случается сидеть на позорище [театре] мира и смотреть на его обольщения; но по внутреннему человеку беседуют они с Богом». ¹³³ Мало какое занятие может требовать большего внимания к заботам мира сего, чем труд врача. Однако в Достопамятных сказаниях о подвижничестве святых и блаженных отцов упоминается врач из Александрии – нам даже не известно его имя – который был духовно равен величайшему из христианских отшельников, святому Антонию:

«Авве Антонию было открыто в пустыне: в городе некто подобный тебе, искусством – врач, который избытки свои отдает нуждающимся и ежедневно поет с ангелами Трисвятое». ¹³⁴

Любой из нас, с помощью Святого Духа, может подойти к деланию того же, что и этот врач. Царство Небесное – внутри каждого из нас. Молиться – это попросту войти в это внутреннее Царство нашего сердца, и стоять там пред Богом, в сознании Его непрестанно пребывающего присутствия; «непрестанно молиться» – значит делать это постоянно. Хотя полнота славы этого Царства открывается в этом нынешнем веке лишь немногим, мы все можем познать хотя бы некоторую часть его сокровищ. Дверь перед нами, а ключ в наших руках.

В какой мере Макариевы «Беседы» несут в себе мессалианский дух, остается весьма спорным. Здесь, во всяком случае, «Беседы» ясно отмежевываются от того, что считается крайней мессалианской позицией.