Ртищевская школа

Существование школы, будто бы заведенной в промежуток времени между 1645 и 1649 годами Ф.М. Ртищевым в Андреевском монастыре под Москвой, является одним из вопросов, над которыми ученые ломают головы и не могут столковаться, расходясь между собою до полной иногда противоположности. По данному вопросу разница взглядов выражается, говоря кратко, в том, что одни историки готовы отрицать самый факт учреждения школы, другие, и притом огромное большинство, указывают не только год основания ее, но и называют имена ее наставников и даже учеников.

Первоисточником наших сведений об Андреевском монастыре и школы в нем служит, без сомнения, «Житие милостивого мужа Феодора, званием Ртищева”¹. До последнего времени этому памятнику придавали первостепенное значение для изображения не только личности самого Ртищева, но и окружавших его лиц и взаимных их отношений. Особенно доверчиво и с преувеличенным уважением отнеслись к нему К.Н. Бестужев-Рюмин² и В.О. Ключевский³. Между тем произведенный И.П. Козловским анализ содержания «Жития” и состава того сборника, где он помещен, дает видеть, что если происхождение того и другого не должно отодвигать далее 1705 г.⁴ и если автора «Жития» нужно искать среди домочадцев Ф.М. Ртищева; то во всяком случае это был человек, познакомившийся с семьей Ртищева позднее и не игравший никакой общественной роли, почему миновавший в своем произведении некоторые стороны общественной и государственной деятельности своего героя. Может быть даже, что автор был только рассказчиком и с его слов «Житие» было написано кем-либо другим, каким-нибудь начетчиком, мало знавшим Ртищева и потому не пополнившим его биографии своими сведениями⁵. Как бы то ни было, убеждение в святости Ртищева и назидательные цели, преследуемые автором, превратили биографию его героя в «Житие” обычного типа, в котором реальное содержание вытеснено общими местами. Вследствие всего этого и сверки содержания «Жития” с другими документами, для г. Козловского представилась возможность сделать такое заключение, что события, рассказанные составителем, зачастую имеют ничтожное значение не только в истории, но даже в биографии героя, тогда как многие крупные факты жизни Ртищева ускользнули от его внимания. Отсюда исследователь делает выводы, что «Житие” должно быть лишено «значения первостепенного исторического памятника”; в нем ценны только подробности домашней жизни Ртищева, но и к ним, в виду панегирического тона «Жития”, надо относиться с некоторой осторожностью»⁶. После сказанного мы получаем опору для надлежащего отношения и к свидетельству «Жития” о просветительной деятельности Ртищева и основанном им Андреевском монастыре.

Но прежде два слова о самом Ртищеве. Феодор Михайлович Ртищев родился в апреле 1625 г. В 1645 г. он получил должность «стряпчего у крюка», в 1648 г.– царского постельничего, 6 янв. 1656 г. возведен в окольничие, в 1657 г. управлял Дворцовым судным приказом, а может быть и приказом Большого Дворца и затем выделившегося из него Тайного приказа. При этих должностях он был и дворецким. В 1661–1663 гг. Ртищев заведовал Приказом Лифляндских дел, в 1662–1664 гг.–Большого Дворца. Скончался 21 июня 1673 года⁷.

Вот об этом самом Ртищев его «Житие” рассказывает: «Велию же той Христоподражательный муж име любовь ко святей и велицей лавре Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии Печерской, яже в Киеве, в нюже и милостыню не малу творяше. От превосходящия же ко Богоматере любве и ея святыя Печерския обители во царствующий град Москву братиям и иным тоя страны иноком немятежнаго упокоения положи начало благо и соверши дело, памяти достойно. Ибо поискав, обрете место близ царствующаго града Москвы, отстояще двема поприщема, на брезе реки Москвы, в горах, идеже бе церковь святаго великомученика Андрея Стратилата, к жительству иноческаго собрания потребно: еще же прилежаще и близ пути из града Киева в царствующий град лежащего. За благовонием царским и за благословением св. патриарха Иосифа, устрои на том месте монастырь, во имя Преображения Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа; и в потребная того монастыря от своего имения даяше нещадно. В онь же на житие призва из Киева из святыя Лавры Печерския и из Межигорскаго и из иных Малороссийских монастырей иноков, числом тридесять, в житии и чине и во чтении и пении церковном и келейном правиле изрядных и избра тому монастырю игумена, мужа добродетельми украшенна, именем Досифея⁸. Еще же призва от Киева, из св. Лавры Печерския, священномонаха Епифания, мужа мудраго и во иных изящнаго, к сему же и других иноков во учении известных, да предадят учение граматики славенской и греческой, даже до реторики и философии, хотящим тому учению внимати. И за его благим потщанием, тии иноцы от греческого языка на славенский многи душеполезныя книги преведоша. Епифаний же, за его же прошением, многим трудом и тщанием сочини книгу Лексикон, речении языка славенска и греческа, и со иными языки, в научение и во уразумение учащимся потребный». С этими «мудрыми и божественнаго писание изящными» мужами «сей любомудрия рачитель Феодор» в «любезном ему беседовании иногда целыя нощи бодростне» препровождал⁹.

Свидетельство «Жития”, собственно говоря, различает два момента: а) основание Ртищевым Андреевского монастыря с заселением его тридцатью малороссийскими иноками, искусными в чтении, пении и в монашеском делании, и б) вызов сверх того («еще же”, «к сему же”) ученых монахов, во главе с Епифанием Славинецким, для учительства и перевода книг. Но ученые, сливая оба эти момента, обычно количество всех вызванных Ртищевым малороссийских старцев определяли цифрой 30 и всех их считали учеными монахами. В это число в прежнее время включали и Епифания Славинецкого, которого называли ректором основанной Ртищевым после 14 мая 1649 г. школы, управлявшим ею до 1652 г., до своего перевода в училище, учрежденное п. Никоном. С разными вариантами этого мнения держались м. Евгений¹⁰, И. Сахаров¹¹, Голиков¹², Н. А. А.¹³, Берх¹⁴, С. К. Смирнов¹⁵, Аскоченский¹⁶, Щапов¹⁷, Певницкий¹⁸, Соловьев С. М.¹⁹, Костомаров²⁰, Н. И. Петров²¹, И. Татарский²², А. Андрияшев²³ и др. Ряд защитников этого устаревшего мнения доходит до наших дней, – его поддерживали даже в 1912 г.²⁴

Позднее, когда открылось что Епифаний Славинецкий был вызван не Ртищевым, а царем, и поселился не в Андреевском монастыре, а в большом посольском дворе, откуда и был взят в Чудов монастырь, – его исключили из числа тридцати. Но так как показанию «Жития» все же придавалась прежняя степень веры, то нужно было как-нибудь согласовать его с открывшимися документальными свидетельствами. М. Макарий представил дело так, что царский постельничий Ф.М. Ртищев, еще до отправления царем письма к м. Коссову²⁵, построил в двух верстах от Москвы, по Киевской дороге, близ церкви св. Андрея Стратилата, монастырь точно такого, какого желал некогда Петр Могила²⁶. И благодаря, без сомнения, влиянию царского письма, посланного в Киев, Ртищев успел еще в том же 1649 году вызвать в свой монастырь на жительство из Киево-Печерской Лавры, из Межигорского и других киевских монастырей «иноков изящных в учении грамматики словенской и греческой, даже в риторики и философии». И вот прибывшие тогда из Киева иноки, до 30 чел., «немедленно открыли свое обучение для всех желающих», причем первым их учеником был сам Ртищев, проводивший целые ночи в беседах со старцами и в изучении греческой грамматики²⁷.

Таким образом уже м. Макарий умолчал, говоря о Ртищеве, о Славинецком и признал одновременным вызов малороссийских монахов царем и его молодым постельничим. Впоследствии историческая наука склонилась к тому, чтобы считать вызов монахов Ртищевым совершившимся даже ранее правительственного, – и такое представление дела является, по словам г. Ротаря, «прочно теперь установившимся » мнением²⁸.

И, действительно, его держится целый ряд крупных церковных историков, начиная с А.В. Горского²⁹. Мы видим на стороне его Η.Ф. Каптерева³⁰, Π.Ф. Николаевского³¹, Е.Е. Голубинского³², В.О. Эйнгорна³³, Сменцовского³⁴ и других. Вот как излагает его один из его представителей, г. Стерженко. Когда в 1640 г. м. Петр (Могила) предложил «ц. Михаилу устроить в Москве довольно обычный на юго-западе тип училищного монастыря, монахи которого помимо забот о спасении своих собственных душ, занимаются просвещением мирских душ»³⁵, «московское правительство не решалось ни на основание монастыря, ни на вызов подозрительных для него южно- русских ученых» (хотя, заметим от себя, оно с монахами-киевлянами было хорошо знакомо свыше двадцати лет и основывало для них монастыри в пределах своего государства). «На что не могло отважиться правительство, то легко было осуществить частному лицу в интересах правительства, как послушному орудию в его руках». Таким лицом и был Ртищев, выстроивший Андреевский монастырь на берегу р. Москвы. «Монастырь, а с ним и школа, основаны были в промежутке между 1645 и 1647 годами, вызвано было до 30 ученых иноков» для преподавания наук до философии включительно³⁶. Упомянутый выше Ротарь, биограф Славнецкого, вполне примыкая к этому различению Ртищевского вызова монахов, который он относит то к 1645–7 гг., то к 1645–9 гг., и правительственного, усиливает мысль о необходимости для правительства предпослать частный вызов официальному: правительство только тогда решилось пригласить ученых киевлян, когда южноруссы ртищевского вызова водворились на Москве и не вызвали в среде москвичей бурного недовольства и протеста. Таким образом, по г. Ротарю правительство только «в виде ответа предоставило вызов ученых иноков частному лицу»³⁷. Подобным же образом думает, и новейший биограф Ртищева, г. Козловский³⁸.

Не смотря на то, что изложенное представление событий принято весьма авторитетными учеными, оно на наш взгляд страдает двумя крупными недостатками – психологического характера и – документальным. Правительство, будто бы еще не знавшее южнорусских монахов, решило позволить Ртищеву открыть школу только в виде опыта, чтобы, разумеется, в случае неудачи прекратить дальнейшие вызовы ученых монахов киевской марки. Что же оказывается? По свидетельству г. Сторожева, Ртищевская школа действительно была принята народом неприязненно: она «не только возбуждала умы, но и разгорячала страсти, – ее представители внесли смуту в Московское общество... часть этого общества восстала против них под видом религиозной ревности, в основе которой была добрая доля оскорбленного самолюбия»³⁹. И, тем не менее, правительство после такого опыта само вызывает киевских ученых, рискуя еще большей смутой, что и случилось, по Сторожеву. Трудно объяснить такое упорство правительства, если допустить, что неудачный опыт Ртищева предшествовал официальному вызову.

А затем должно сказать, что мысль о вызове киевских монахов Ртищевым в 1645–1647 годах не находит никакого документального подтверждения. Почти все дела о приездах в Москву малороссов «на вечное время» или не надолго сохранились в Московском главном архиве министерства иностранных дел; приехать в Москву без соответствующей переписки почти невозможно было. Но среди них нет ни одного, которое бы подтверждало принятое наукой мнение. Нет их и в архиве Ртищевых, поступившем недавно, в составе Коншинского архива, в Императорскую академию наук. Здесь мы не нашли ни одного документа, доказывающего факт сношений Ф.М. Ртищева с Киевом по вопросам просветительного характера: все, что тут есть, принадлежит к документами хозяйственно-экономическим. Что касается Архива министерства иностранных дел, то там мы нашли указания если не на вызов Ртищевым монахов из Малороссии, то на поселение являвшихся по собственному почину старцев в Андреевском монастыре и притом не в 1645–9 гг., а в последующие, и таких монахов мы насчитали до 25, – цифра недалекая от сообщаемой «Житием”.

Первое упоминание о поселении киевских монахов в Андреевском монастыре встречается под 1651 г., когда вышедший на государево имя Батуринский Крыпецкий игумен Исихий, назначенный было в игумены Молченского монастыря, просил государя поместить его «под своею царскою светлостию», у св. великомученика Андрея Стратилата «в пленицах в нове месте». Но и он не сразу хотел поселиться там⁴⁰. В том же 1651 г. велено было «жить за Белыми городом в Андреевском монастыре» явившимся 24 сент. межигорским старцам: черным попам Феофану да Лаврентию, старцам Исаии, Кариону, Иоанникию, Самуилу, Симеону, Неофиту, Дионисию, Николаю, Адриану, Павлу да служке Ивашке и киево-михайловским иерод. Мартирию да старцу Геронтию⁴¹. В 1652 г. 27 марта дана иноческая грамота выходцу черному попу из Киева Анастасию, постриженику Тригорского монастыря, которому по государеву указу велено быть в новом Андреевском монастыре. В мае упоминаются имена еще четырех лиц, посланных или поставленных «в Андреевский монастырь во Пленицы к церкви Преображения и Андрея Стратилата, что на Москве за Белым городом». Это инок Мартирий, киевлянин, произведенный в попы, иноки-киевляне Михаил и Серапион, поставленные в диаконы, черный поп Варнава, рукоположенный в Киеве и постриженный в Киевском Батурецком (?) монастыре. Ему дана 31 мая иноческая грамота по челобитной, принесенной от него Ризположенским священником Никифором да игуменом Андреевского и Донского монастырей⁴². В том же 1652 г. посланы в Андреевский монастырь вновь вышедшие густынские старцы Елисей и Евстратий⁴³. В 1653 г., в марте, просился в «особый иноземский монастырь», который, по милости государевой строят на Москве, иером. Феодосий, посланный вместо того в Кожеозерский монастырь⁴⁴. В 1654 г. в Андреевский монастырь просились и 21 авг. были посланы государем четыре старца из Кужеинского Оршанского монастыря: Севериан, Арсений, Максим, Агапит⁴⁵. В 1656 г. явились в Москву на вечное житие и поселились в Андреевском монастыре черный старец Адриан с братом Семеном – из Белой церкви⁴⁶.

Возможно, что южно- и западно-русских выходцев в Андреевском монастыре было гораздо больше, но мы не видим, чтобы они селились там до 1651 г. и чтобы в их переходе и поселении принимал участие Ртищев. Все поименованные выше монахи появлялись в Москве более или менее случайно и о намеренном подборе не может быть и речи. Иногда они приходили в Москву целыми партиями, – партиями и отсылались в Андреевский монастырь, без отбора учительных старцев. Напротив, мы знаем, что в это время ученые иноки проходили мимо Москвы в провинцию и их не пытались сохранить для Андреевского монастыря и его школы.

Участие Ф.М. Ртищева яснее в деле вызова в Москву малороссийских певчих в 1652 г., да и то участие не крупное⁴⁷.

В январе 1652 г. поп пограничного города Путивля Иван Курбатов получил от Московского правительства наказ ехать в Киев. А затем – об этом сохранились два различные показания и оба очень ценные. Отписка путивльских воевод от 9 февр. говорит, что поп Иван был послан в Киев «для книжные покупки», что выехал он из Путивля 21 января, и вернулся 9 февраля, но не один: с ним приехали архидиакон Бритского монастыря Михаил и одиннадцать «вспеваков» (певчих) во главе, с Федором Тернопольским⁴⁸. Все они были пропущены в Москву, где «стали у окольничего на Семенове дворе Лукьяновича Стрешнева на Загородном», а воеводскую отписку поп Иван должен был подать в посольском приказе. Другое показание заключается в челобитной царю архид. Михаила и «Федора с братией, певчих киевских», от 3 мая. Здесь находится заявление, что певчие явились в Москву по специальному приглашению со стороны Ртищева, который однако был орудием самого царя. «По твоему государеву посланию присылал по нас постельничий твоего царского Величества священника Ивана, дабы мы певчии к Москве, твоего царского Величества ехали. И мы сие услышавше, зело возрадовахомся, и, по твоему государеву велению, аз старец Михайло с певчими и с творцом пения строчнаго⁴⁹ приехали. И хоть священник Иван, наговаруя (убеждая) нас, обещал, именем твоего царскаго Величества, нам жалованья корму поденного, мне старцу, по шести алтин, а всем иным певчим по гривне на всякий день, к сему же и корм всякий, пищу и питие и одеяние всякое нужное. И мы ему уверивше, с великим желанием дерзнухом без сомнения, на твоего царскаго Величества веление ехати, непщуя, яко будет нам сие вся, по повествованию сего священника Ивана, се есть: корм, мзда и одежда и сего делма (ради этого) вписахом имена наша, таможе и Иван священник грамоту твоего царскаго Величества положил, и на себе рукописание дал, в градския и церковныя книги в граде Гадячом, его королевскаго Величества. Такожде известихом о нас и преосвященному митрополиту Киевскому Сильвестру Коссову».

Таким образом, путивльский священник Ив. Курбатов послан был за границу, в Киев, с двумя поручениями государя, переданными ему письменно Ртищевым, –касательно книг и певчих. Как он выполнил первое поручение – неизвестно. Но за то мы знаем о привезенных им певчих. Имена их фигурируют в челобитной их от 24 марта, где они по московскому обычаю называют себя в уменьшительной форме: Федка, Оска (Осип), Сенка, Игнашка, Гришка, Ларка (Лаврентий), Еусташка (Евстафий), Микитка, Ондрюшка, Данилко, Микулка (Николай). Здесь они, как и архид. Михаил, просили о выходном жалованьи и о месячных кормах. После справки в Посольском приказе, что доселе ни архидиаконы, ни певчие киевские в Москву не приезжали, они получили выходное жалованье в размере: о. Михаил 8 р., Ф. Тернопольский 5 р., остальные десять певчих по 4 р. и все – месячные кормы и питье, начиная с 24 февраля. Но при определении месячных кормов приходилось каждый месяц повторять ходатайства о возобновлении их, и эти ходатайства иногда принимали виды отчаянных слезниц. Так, цитованная выше челобитная от 3 мая выставляет Михаила с певчими «беспомощными и беззащитными», умирающими от нужды и голодной смерти. Положим, просители сильно преувеличивали и не пожалели густых красок для обрисовки своего положения. Из челобитной архид. Михаила от 9 июня видно, что он, получил питья годенного по две кружки пива, по две кружки меду цеженного и по две чарки вина боярского, добивался прибавки, – правда, «не пьянства ради еже в нас и несть обычая, по совету божественнаго Павла не упиватися вином; не глаголю овогда стомаха ради, овогда человеческаго недуга ради, по тому же божественному Павлу», «но прилучается людем и нарочитым бывати у мене, сего делма, славы ради царскаго твоего Величествия, яко да имам чем почтити» гостей... И количество питья архидиакону было увеличено в полтора раза. Но он находился на особом положении, так как получил от правительства поручение литературного свойства – перевод какой-то книги блаж. Августина, что задержало его в Москве до конца июня 1653 г. Что же касается певчих, то они отпущены были назад в июле 1652 г., так как по новой их челобитной они были будто бы приглашены только до праздника Петра и Павла, а «не на вечное житье». Но что это едва ли так было, видно из того, что они получили жалованье за выход и не далее, как в июне, выписали из Киева еще одного земляка – певчего Александра Васильева. Уехал и он в июле. Очевидно, все они разочаровались в московской щедрости. А что касается любви к ним и к малороссийскому пению Ртищева, то она ни в чем и не проявилась.

Ближе к Ртищеву стали две другие партии южно-русских певцов. Первые из них вышли на царское имя в марте 1652 г. Это был киевлянин Гришка Ив. Абрамовский с пятью товарищами. Им дано за выход по четыре рубля и по два алтына поденного корму и велено жить в Андреевском монастыре «во дьячках». Жили они там до 1654 г., когда велено было дать им вместо поденного корму по три рубля на платье. Так как с тех пор им стало жить не из чего, то Андреевский игумен позволил им бить челом в службу, и 15 июня Гришка Иванов бил челом об отсылке его из Посольского приказа в Иноземский в службу с жалованием. Челобитне дан ход и, вероятно, в приложении не только к Абрамовскому, но и к его товарищам⁵⁰. Но и тут мы не видим ни щедрости Ртищева, ни его стремления удержать у себя малороссийских певчих.

8 апреля 1652 г. прибыла в Москву и тоже на вечное житье новая группа черкасских певцов. Явилась она по собственному почину, – «слышачи царскую неизреченную милость и православную христианскую веру»⁵¹. Это были Якушка (Яков) Ильин, Петрушка Иванов, Ивашка Селиверстов, Мишка Осипов, Ромашко Павлов, Гришка Иванов, Ивашка Нестарьев. Все эти 26 апреля получили по 6 денег поденного корму. Из челобитной от 1 июня мы узнаем, что из этих восьми певчих шестеро «пошли в Ондреевский монастырь на житье», а двое – «Петрушко Иванов сын Бережинский и Мишко Осипов сын Быковский» помирали «голодною и студеною смертию», потому что алтын в день – деньги не большие... Они просили о прибавке, тем более, что первый имел из Посольского приказа важное поручение – «писати твое государево дело книгу Камень»⁵². Они и получили прибавку: Бережанский стал получать по 10 денег, а Быковский – 8. Затянувшаяся до зимы работа Бережанского над Лифосом заставила его просить о даче ему свеч для занятий по вечерам и постоялого двора, – так как ему жить негде: очевидно, он не попал с товарищами в Андреевский монастырь. 15 окт. ему велено было дать дворик, – и его поставили на подворье у портного мастера у Карпика Кривова. Когда он довел работу до половины, ее у него взяли в Посольский приказ, очевидно, на рассмотрение, а он стал проситься в Нижегородский Дудин монастырь, где жило с 1639 г. несколько десятков монахов-малороссов и где он сам хотел постричься. Пока последовала благоприятная резолюция, он пытался пристроиться в Андреевском и в Донском монастырях. В последнем он прожил недель с пять у строителя Варнавы киевлянина, после чего «с Москвы збрел безвестно, потому что в уме помешался», как сказано в одной справке... Пойман он был в Брянске, чрез который пробирался за рубеж. Отсюда велено было вернуть его в Москву⁵³.

Отсюда также видно, что богатый и «милостивый муж», Федор Ртищев не только не поддерживал певчих малороссов, но и стоял в стороне от тех из них, которые занимались литературным трудом. Сохранилось и еще одно дело о помещении в Андреевский монастырь двух киевлян и опять-таки без упоминания о Ртищеве. В 1653 г. вышли на государево имя два киевских дьячка – Роман Петров и Иван Ефремов. Вышли они с москвичом Яковом Лихаревым, который затем пытался закабалить их, как будто бы подаренных ему гетманом Богданом Хмельницким. По их челобитью государь освободил их от Лихарева и повелел быть в церковных дьяках в Андреевском же монастыре. В марте они просили о кормах «против своих братий». Дано им по надлежащей справке по 2 алтына⁵⁴.

Все доселе сказанное позволяет усомниться прежде всего в верности вывода, сделанного биографом Ртищева, будто он «заведывал приглашением из Киева певчих”,⁵⁵ а затем заставляет думать, что участие его в вызове монахов в Андреевский монастырь не шло далее участия в вызове певчих. Он иногда только играл роль посредника в этом вызове. Допустимо, что он давал им любезный приют в своем монастыре, но чтобы тут существовал ученый кружок, занимавшийся преподаванием, переводными и оригинальными работами и целонощными беседами, – ни откуда не видно, и едва ли допустимо в виду отдаленности Андреевского монастыря от центра города, где должен был жить постельничий государя. Да этого собственно и «Житие” не говорит. 30 монахов было вызвано по нему для монашеских подвигов, а не для науки. Для последней же цели были приглашены особо Епифаний Славинецкий с некоторыми другими.

Теперь выяснено уже, кто эти другие: это Арсений Сатановский и Дамаскин Птицкий, прибывшие первый с Славинецким в июле 1649 г., второй в декабре 1650 г. Но вызов их всех Ртищевым не подтверждается ни одним документом. Первая пригласительная грамота, адресованная в Киеве Черниговскому епископу Зосиме Прокоповичу 30 сентября 1648 г. с упоминанием о старцах Арсении, Дамаскине и каком-то Кирилле Замойском, написана от имени царя⁵⁶. От его же имени составлена вторая грамота, посланная 14 мая 1649 г. Сильвестру Коссову, Киевскому митрополиту, с приглашением на службу в Москву Арсения и Дамаскина⁵⁷, и повлекшая отправление в Москву Арсения и Епифания, последнего взамен не могшего ехать тогда Дамаскина. При чем же здесь Ртищев? – Мы не сомневаемся, что вторая часть «свидетельства» «Жития” точно так же преувеличила его участие в событиях, как и первая, и вполне разделяем удивление проф. Буцинского пред тем, что ученые киевляне оставляли будто бы родину по призыву двадцатилетнего юноши⁵⁸. Но юноша этот, не обладая ни таким влиянием на государя, ни таким крупным историческим значением, какое прописывается ему «Житием”, мог дать некоторое основание своему биографу сказать то, что он сказал, своей любовью к науке, своей любознательностью и тяготением к ученым малороссам, вызванным если не им и не по его инициативе, то, допустим, при его сочувствии. Есть документы, подтверждавшие свидетельство «Жития” с этой стороны.

Как видно из одного следственного дела (по доносу чернца Саула), в конце лета («по лету») 1649 у одного московского попа Фомы, который жил во рву под Троицею, просились в Киев учиться его духовные дети Ив. Озеров и Порфирий Зеркальников⁵⁹. Необычайность просьбы поставила в затруднение о. Фому и он обратился за советом к своему приятелю, дьячку Благовещенского собора Константину Иванову. Тот посоветовал не отпускать просителей, во избежание тяжкого греха. Но Озеров и Зеркальников стояли на своем и готовы были поставить ни во что и отца своего духовного. Они и добились проездной грамоты в Киев, которую промыслил для них Ртищев именно. Но случилось это уже на исходе зимы, где-то пред 5 марта 1650 г., когда тот же мнительный Константин вел беседу с Лучкой Голосовым и Иваном Засецким на тему, нельзя ли воротить их с дороги, так как они поехали «доучиваться у киевских старцев по латыни», «а как выучатся, и от них будут великие хлопоты». Итак Ртищев содействовал образовательной поездке в Киев двух москвичей.

Но это же следственное дело устанавливает и более близкие связи его с киевлянами и их наукой. Сошедшиеся 5 марта в келье чернца Саула противники латыни беседовали не только об уехавших в Киев любителях западного просвещения. Они, по извету Саула, шептались еще между собою: «учится у киевлян Федор Ртищев греческой грамоте, а в той де грамоте и еретичество есть». На допросе Костка Иванов подтвердил, что, действительно, у них на масленице был разговор у старца Саула, при чем Лучка Голосов и Ив. Засецкий просили его, Константина, известить Благовещенского протопопа (Стефана Вонифатьева), что «он, Лучка, у киевских чернцов учиться не хочет: старцы не добрые, он де в них добра не познал, добраго учения у них нет: ныне де он манит (угождает) Федору Ртищеву, боясь его, а вперед де учиться никак не хочет», ибо «кто де по латыни научится, и тот де с праваго пути совратится». «Старцы-киевляне всех укоряют и ни во что ставят благочестивых протопопов Ивана и Стефана и иных; враки де они вракают, слушать у них нечего⁶⁰»...

В зиму 1649–1650 г. учить любознательных москвичей латинскому и греческому языкам могли только что прибывшие из Киева Епифаний Славинецкий и Арсений Сатановский (последний только латыни: греческого языка он не знал), не говоря о ранее приехавших без вызова киевлянах. Хотя Славинецкий и Сатановский были приглашены, судя по царской грамоте 14 мая 1649 г., «для справки библеи греческие на словенскую речь», – им было поручено и «риторское учение». Последнее выступает как цель (вторичная) и в докладе об их приезде, и в других местах официальных документов⁶¹, и в литературных памятниках⁶². И это обучение было не только в намерении, но и осуществилось, судя по действительно составленному Славинецким для учебных надобностей Лексикону, о чем говорит и «Житие” Ртищева, по тому преданию, которое называет ряд его «учеников» Ртищева, чудовских стариков Евфимия и Германа справщика, Игнатия Корсакова, впоследствии Тобольского митрополита, Афанасия Любимова, после Холмогорского архиепископа⁶³. Но при всем том нельзя предполагать, что это обучение имело строго организованный вид: для того существовала школа Арсения грека⁶⁴, а затем Епифаний слишком много работал как переводчик и как оригинальный писатель, чтобы у него оставалось время для систематического преподавания. Всего вероятнее, что его многие или немногие слушатели занимались науками и классическими языками у себя на дому, а к Славинецкому обращались только со своими недоумениями, проводя у него иногда быть может и целые ночи. Это могло быть и на Посольском дворе, где сначала жил Славинецкий, и в Чудове монастыре, куда он затем был перемещен.

Но возможно, что «Ртищевская школа” в том или другом виде помещалась и в доме самого Ртищева и что беседы со Славинецким и другими киевскими старцами происходили по временам у него. К числу учеников ее принадлежал Лукьян Голосов, находившийся в нравственной или служебной зависимости от Ртищева. Но он уже в марте 1650 г. выражал желание, поборов свой страх пред ним, бросить учение «у киевских чернцов”. Вероятно, он и бросил его теперь или немного погодя, волею или даже неволей. От конца 1650 г. сохранились документы о ссылке его и некоторых его приятелей в разные монастыри. Началось дело по инициативе царского духовника Стефана Вонифатьева, который обратился к одному видному тогдашнему чиновнику, по-видимому Гавреневу, с следующим письмом: «Господину Ивану Афанасьевичу благовещенской протопоп Стефан Вонифатьевич челом бьет. Пожалуй, господине, по прежней своей доброте: пишу и Бога молю о Иване Васильеве сыне Засецком, чтоб тебе его пожаловать – сослать в монастырь в Боровеск, в Пафнутьев монастырь, а благовещенскаго псаломщика Терентея да тихоновскаго дьячка Ивана⁶⁵ сослать пожаловать вместе в Иосифов монастырь, а потом тебе как Бог известит о доброте твоей, а потом за тебя, господина, и за доброту твою Бога молю и челом бью». «Добрый» Иван Афанасьевич не изменил своей репутации и 10 октября последовала на просьбу о. Стефана решение: «сослать их в монастырь». Но еще ранее, в сентябре, были отправлены куда-то в Предтеченский монастырь Лучка Голосов. Все они были возвращены по собственному челобитью, писанному Голосовым, 19 декабря. За что они сидели «под началом у духовных старцев» – не известно: «за вину», глухо сказано в одном месте, «за страдничьи вины"– пишут они сами в своем челобитьи⁶⁶. Но принимая во внимание характер наказания, а также то обстоятельство, что Голосов выступает здесь в компании все с тем же Засецким, с которым он весной возмущался против киевской науки и представителей и любителей ее в Москве, – приходится думать, что оппозиция против просвещения усилилась и захватила еще новых лиц, главным образом из низшего церковного клира. Вероятно, новое выступление против него, сорганизованное Голосовым, и повело к рассылке по монастырям, для вразумления, противников школьной науки. При этом естественно, что против них выступил протопоп Ст. Вонифатьев, один из руководителей современного умственного движения в Москве. Может быть, что это вразумление примирило Голосова с киевской наукой и позволило сделать ему видную дипломатическую карьеру. Начав службу с 20 июля 1653 г. дьякон в Патриаршем разряде, Лукьян Тимофеевич Голосов с 1660-х годов упоминается на службе в Посольском приказе. В 70-х и 80-х годах они в качестве посла посетили четыре раза Польшу и по одному разу Швецию и Австрию. Одно время (1670–1672) он был дьяком Аптекарского приказа⁶⁷. Все это должности, которые предполагают в нем знание латинского языка. И, действительно, «председательство» во «Врачебном судилище или приказе», по словам Рейтендельса, обусловлено было тем что Голосов хорошо знал по латыни –единственный будто бы из уроженцев Москвы⁶⁸. Мало того, Западную науку Голосов полюбил не ради практических только интересов, а искренно. Судить в этом можно по тому поздравлению, которое он поднес 23 дек. 1682 г. царевне Софье Алексеевне. Оно состояло из титула царевне, приветствия ей, слова о Воплощении Иисуса Христа, тринадцати стихотворений для отроков, 8 стихотворений на темы ирмосов Рождественского канона⁶⁹.

Возвращаемся к Ртищеву и его «школе». Г. Козловский думает, что она просуществовала до времени Софии Алексеевны, хотя и сознается, что о деятельности Андреевского братства (напомним, что по Козловскому школа находилась в Андреевском монастыре) после смерти Ртищева, умершего в 1673 г., ничего неизвестно⁷⁰. Но если у него и было какое-нибудь просветительное учреждение в Воробьевых ли горах или в самом городе, то оно недолго пользовалось его благоволением, да и к малороссам он с течением времени охладел. Еще в 1660 г. наказный гетман Самко со многими полковниками и старшими казаками выражал желание, чтобы государь указал ведать Малороссию окольничьему Ртищеву, потому что он к ним ласков, всякую речь об их прошении доносит царю, посланцев их заступает и что им скажет, то все правдиво, а «им де, казакам, старшинам и всей черни то любо и надобно и надежны будут на великаго государя милость»⁷¹. Скоро после того и Брюховецкий высказал мысль, что недурно было бы, если бы Малороссия управлялась кем-либо из вельмож московских, напр. Ртищевым⁷². Но еще немного – и мы слышим другие речи о Ртищеве. 20 июля 1665 г. Симеон Полоцкий писал в Киев Кирилловскому игумену в ответ на его просьбу походатайствовать за св. места (т. е. за интересы его монастыря): тут никого нет. Благосклонен один Феодор Ртищев, но он имеет открытые уши к голосам и других просителей. Все же к нему я готов обратиться... В письме же к братскому ректору Ясинскому, просившему тоже о милостыне, Полоцкий ответил, что трудно теперь собрать милостыню и советы и указания его мало могут иметь значения, так как

Nemo illum amat,

Qui «da, da mihi» clamat⁷³.

Даже «наше убежище», пан Ртищев, очень отдалился, сделавшись дядькой (dziaduszkiem) государю царевичу, так что даже Полоцкому пришлось видеть его только несколько раз в год⁷⁴.

Что Ртищев не то, что изменил своим малороссийским симпатиям, а просто был отвлечен от них, видно из не вполне выясненного эпизода с недоданными им деньгами, пожалованными чрез него в 1660 г. в виде царской милостыни, в Киевский Флоровский монастырь. Хотя биограф и панегирист Ртищева, г. Козловский склонен всячески оправдывать здесь Ртищева⁷⁵, но уже этот факт подрывает веру в щедрую благотворительность его самого по отношению к малороссийским монастырям: хорошо, если он добросовестно пересылал туда хотя то, что жертвовали царь и царица Мария Ильинишна⁷⁶ ...

При всем том мы не думаем, что репутация Феодора Михайловича, как своего рода мецената и покровителя науки и учения, была совершенно беспочвенна и не хотим разрушать ее. Но мы полагаем, что следует только несколько ограничить его заслуги на этом поприще и избегать тех преувеличений, каких не чужд даже такой трезвый исследователь и солидный знаток той эпохи, как проф. Каптерев, сам едва не первый усомнившийся в существовании школы в Андреевском монастыре. А он вот что говорит: «Если царь Алексей Михайлович стремился обучать своих певчих греческим напевам, любил слушать греческое пение и учение в церкви, старался иметь в Москве греческих ученых и греческую школу: то Ртищев может быть назван главными и деятельнейшим в Москве сторонником киевлян и киевской учености, энергичным проповедником у нас киевского влияния. Так именно на него смотрели в Москве»⁷⁷. Кто смотрел? – разве позднейший составитель похвального ему «Жития». Анализ современных документов не дает видеть этого. Он позволяет только допустить, что у Ртищева были связи с киевлянами, что он сам учился у них и других к тому располагал и что это обучение происходило, вероятно, в самой Москве, где и существовала долго ли коротко, в такой или иной форме Ртищевская школа. Что касается Андреевского монастыря за городом, то там школы никакой не было, хотя и была мысль о ней. Что мысль и даже «тщание» о «свободных мудростей учении», действительно, были, об этом свидетельствует проект привилегии Московской академии 1680 г., по которому предполагалось приписать к ней в числе других, монастырей и Андреевский – на память о школьных заботах, Ртищева, которые теперь приводятся в действо⁷⁸... Но что школы в Андреевском монастыре не было, убедительно доказывает умолчание о ней старца Евфимия в стихах в честь этого монастыря. Здесь говорится только о трудолюбия и нищелюбии ее обитателей и ни слова – о школьных и научных их занятиях⁷⁹. Но понятно, что в числе случайно попадавших в Андреевский монастырь южно-русских монахов могли быть и учительные старцы⁸⁰ и притом в таком сравнительно большом проценте, что они создали как бы оплот нового мировоззрения и новых попечений, – оплот, с которым пришлось ведаться защитникам старых взглядов. Отсюда понятным является свидетельство автобиографии Аввакума, что он ходили в Андреевский монастырь «браниться с отступниками и попирал о вере и о законе», и отожествление «андреевских старцев» с учеными монахами у Юрия Крижанича.

Но все это далеко не то, что доселе ставилось в счет. Ф. М. Ртищеву.

Проф. К. Харлампович

26 марта 1913 г.

СПБ.