Мучение любви

По благословению Епископа Саратовского и Вольского Лонгина

Содержание

От издательства

От автора

Отзыв о книге «Мучение любви» – иг. Петр (Мещеринов)

От издательства

Книга, которую вы сейчас открыли, едва ли не самая необычная, неординарная из всех, выходивших в течение последнего десятилетия в российских православных издательствах. В подзаголовке она наименована «Келейными записками», и жанр ее, скорее всего, именно таков. Но по внутреннему содержанию она имеет настолько личный и в то же время искренний и откровенный характер, что порой более походит на исповедь, и потому ее название – «Мучение любви» – кажется максимально точно выражающим внутреннюю суть. В ней под тонким покровом слов скрываются не столько рассуждение, мысль, сколько живое чувство, боль сердца, пот, слезы и кровь.

Автор настоящих «Записок» – архимандрит Лазарь (Абашидзе), клирик Грузинской Православной Церкви,– хорошо известен российскому читателю. Эту известность отцу Лазарю принесли его многократно переиздававшиеся книги: «О тайных недугах души», «Грех и покаяние последних времен», «О монашестве», «Душе, отягощенной духом уныния» и ряд других, безусловно, достойных самого серьезного внимания и рассмотрения. Причина востребованности книг архимандрита Лазаря очевидна: они посвящены единому на потребу; отец Лазарь пишет и говорит о том, что важнее всего и о чем – вот горький парадокс! – пишут и говорят до чрезвычайности мало, а если все же и говорят, то зачастую недостаточно вдумчиво и глубоко. Причем слово его – слово живого опыта, слово не прозорливого, не святого, не «старца», но человека, который сам ищет в этой жизни спасения, сам пытается нащупать и действительно нащупывает стезю, ведущую к Богу, к живому общению с Ним. И это слово тем ценнее, что принадлежит оно нашему современнику, знакомому с немощами и недугами сегодняшнего мира не понаслышке, но опять-таки опытно, что он и исповедует перед своим читателем.

Отец Лазарь не уходит от остроты вопросов, встающих сегодня перед христианином, живущим посреди мира в полном смысле языческого, из этого мира происходящим, ощущающим его дыхание не только на «своей спине», но и в самом своем сердце. Он ищет ответ на эти вопросы прежде всего для самого себя и может предложить найденное другим.

Надо сказать, что при всей очевидности той пользы, которую приносят людям книги отца Лазаря, не у всех они вызывают однозначное отношение. Порой можно видеть и неприятие его мыслей и идей: кто-то называет его максималистом, кто-то говорит, что, прочитав книги, написанные им, человек невольно погружается в беспросветное уныние. Однако если кого-то отец Лазарь обличает и судит, то в первую очередь самого себя, и более чем где бы то ни было открывается это в тех «Записках», которые вы держите сейчас в руках.

Для каждого христианина естественно стремление спастись. Но спасение, как, со ссылкой на преподобного Петра Дамаскина, говаривал и писал преподобный старец Амвросий Оптинский, совершается не иначе, как «между страхом и надеждой». Мы нередко испытываем страх: наша совесть не дает нам полного удостоверения в том, что мы делаем все, что могли бы, ради того, чтобы даже не приблизиться к Богу, а хотя бы сохранить верность Ему. Нередко также мы упокоеваемся и на некой ложной надежде, которая происходит не от всецелого упования на Господа, полной, безоглядной преданности, доверия Ему, а от нечувствия, от забвения о времени испытания, когда обличительницей нашей пред судом Божиим явится обычно столь легко попираемая совесть.

Но вот предстать перед лицом этой соперницы¹ уже сейчас, не уклоняясь от ее обвинений, не пререкаясь с ней, но самоохотно предоставляя в ее распоряжение свое сердце, чтобы боль обличения, спасительного страха и стыда пред Создателем вычистила из него все скверное и непотребное, обновила и преобразила его,– вот что по-настоящему трудно! Трудно отчаяться в себе спасительным и богоугодным отчаянием, понять, что нет в нас ничего достойного не только вечного блаженства, но даже и помилования на Страшном суде, понять это и все равно не отпасть от спасительного упования на неизреченную Божественную любовь. Трудиться над собой изо всех сил, выбиваясь из этих сил, сознавая притом, что весь наш труд – ничто, и надеяться только на Господа – вот в самых кратких словах тот узкий и тесный путь, идти которым, как свидетельствует Сам Христос, решаются немногие².

«Мучение любви» – книга, написанная человеком, который следовать этим путем решился. Точнее, не книга, а дневник, первоначально вряд ли предназначавшийся для взора посторонних. Это не сборник поучений, наставлений, советов, не руководство, как можно было бы охарактеризовать прежние труды отца Лазаря. Здесь – желание поделиться со спутниками на дороге к вечности тем, что хотя бы отчасти было понято, открылось на ней, поделиться в том числе и собственными недоумениями и скорбями, не скрывая и не стыдясь их.

Вряд ли можно не согласиться с тем, что теплохладность – самая тяжелая болезнь современного христианства, а живая вера – то, чего более всего недостает каждому из нас. Мы, кажется, никак не можем заставить себя встать перед Богом прямо, поняв, что нас не отделяет от Него ничего, кроме наших грехов и нашего безразличия. Не можем заставить себя встать перед Богом и твердо сказать себе непреложную истину о том, что другой цели, кроме Бога, у нас нет и не может быть. И труднее всего бывает именно потому, что встать надо в одиночку, рядом не оказывается чаще всего никого или же поднимаются такие же немощные и малознающие люди, как мы.

Конечно, ни в коем случае не надо понимать слова об «одиночестве» спасающегося, как мнение о том, что спасающихся вовсе нет и нет никого, у кого можно было бы спросить совета и найти духовную поддержку. Имеется в виду нечто иное. Известен монашеский «афоризм», гласящий: «Бог и душа – это и есть монах». Однако то же самое относится в действительности и к любому христианину. У иеромонаха Василия (Рослякова; † 1993) есть замечательное стихотворение, переложение 38 псалма, а в нем такие слова:

Я немым оказался на людной земле,

Бессловесно смотрел на распятье добра,

И раздумья одни воцарились в душе,

И безумная скорбь одолела меня.

Запылало отчаяньем сердце мое,

Загорелися мысли незримым огнем,

И тогда в поднебесье я поднял лицо,

Говорить начиная другим языком:

Покажи мне, Владыка, кончину мою,

Приоткрой и число уготованных дней,

Может, я устрашусь оттого, что живу,

И ничто не осилит боязни моей.³

Это чувство, о котором так верно говорит отец Василий,– «устрашиться оттого, что живешь», причем так, что «ничто не осилит» этой «боязни», очень болезненно для сердца, но и по-настоящему спасительно. Оно рождается от острого, благодатью Божией подаваемого сознания того, насколько реально все, о чем мы в общем-то знаем, но от чего обычно наш разум как бы «отталкивается»: жизнь, смерть, Последний суд и приговор на нем. Приходит ощущение того, насколько все серьезно: за каждый день, за каждый час, за каждое мгновение, за поступки, слова, мысли и самые сокровенные движения сердца с нас однажды потребуется отчет. И если удержать в себе эту спасительную боль, эту «печаль по Богу»⁴, то жизнь с нею в душе превращается в то, что святые отцы именовали «мученичеством совести». И пусть даже и с советом, и с наставлением более опытных, но каждому приходится самому «перегорать» в огне этого мученичества, молиться, просить, чтобы Господь сохранил от заблуждения и уклонения от Него: ведь многое из того, что происходит в духовной жизни человека, происходит лишь между ним и Богом. Оттого-то и возникает ощущение, что идти приходится в одиночку.

И в этом отношении книга отца Лазаря – дар, который трудно переоценить. Читая ее, очень отчетливо понимаешь: нет, ты не один. Совершать свой путь во мраке трудно. И хотя, может быть, «Записки» отца Лазаря еще не свет, но они яркое и истинное свидетельство о свете, который ни объять, ни поглотить не может никакая тьма. Это свет непрестанного, ничем иным не удовлетворимого стремления человеческой души к Богу – того, что является подлинным содержанием жизни христианина, сущностью и глубиной христианства.

Не все, о чем говорит архимандрит Лазарь, представляется безусловным и бесспорным. Многое и самих издателей заставляет задуматься: а можно ли с этим до конца согласиться? Но вместе с тем игнорировать его мысли и рассуждения невозможно. Они если и не дадут ответ на самые «больные» вопросы, то помогут его найти. Не помогут – заставят хотя бы начать его искать.

…Отца Лазаря трудно назвать профессиональным писателем. Он, по сути говоря, не писатель, а монах. И если говорить о нем, как о «художнике», то, скорее, в собственном смысле этого слова. В его речи очень много образов, необычных, индивидуальных, возможно, не всегда стилистически безупречных, но очень глубоких. И издатели не ставили перед собой задачу качественно «исправить», «улучшить» его стиль. Это могло бы повлечь за собой утрату «Записками» их подлинности, живости и безыскусственности. Поэтому вмешательство редактора было минимальным, ограничивалось лишь той мерой участия, которая необходима при подготовке авторского текста к публикации. Практически неизменной осталась и структура этого своеобразного монашеского дневника, который по-своему уникален.

Не исключено, что когда-нибудь в будущем это издание станет своего рода «памятником» – ярким памятником той эпохи, того периода в истории Православной Церкви (Русской или Грузинской – не столь существенно), когда после десятилетий богоотступничества и богоборчества тысячи душ, откликнувшись на призыв Божественной благодати, устремились к ее нетленному свету. Устремились, невзирая на свое незнание, слабость, испорченность… Вступили в брань с миром и грехом в своих собственных сердцах. Побеждались и побеждали, сбивались с пути и снова находили его.

А сегодня «Записки» отца Лазаря – помощь и подспорье для всех нас, монахов и мирян, так же ищущих этот путь, так же переживающих это удивительное время, такое трудное и такое благодатное, когда так тяжело жить по-христиански и когда Бог настолько близок ко всем искренне ищущим Его.

От автора

Когда гонимые беженцы путешествуют через труднопроходимые горные перевалы в поисках далекой страны своего счастья, бредут по одному или небольшими группами по незнакомым тесным тропам, затерянным между скал, по краю жутких стремнин, пересекают глубокие ущелья, взбираются на крутые вершины, терпят холод, голод, изнемогают от усталости и, главное, от неизвестности будущего, колеблются в надежде на благополучный исход этого многострадального пути,– тогда каждый жаждет слышать слово подкрепления, обнадеживающие известия от тех, кто уже побывал впереди или, быть может, даже видал издали, за синевой гор, сияние искомой страны.

Некоторые достигали уже покойных мест и оттуда слали послания и призывы, поднимающие дух народа, указывали направление пути, способы преодоления препятствий, предупреждали о возможных опасностях. Но до запоздавших странников, спасающихся бегством в числе самых последних беженцев, эти ободряющие гласы едва доходили, а сильнейшая запуганность и крайнее изнеможение этих путников еще более усугубляли их унылое настроение, нерешительность и недоверие как друг к другу, так и к тем, кто издали звал их быть смелее. Сильно, сильно приуныла эта запоздалая группа бедняг. Многие уже блуждают в полном неведении направления пути, многие сбиваются с верной дороги и умирают от голода либо оказываются растерзаны дикими зверями, которые чуют добычу и часто подолгу подстерегают, не отобьется ли от толпы одинокий, изнемогший путник.

Крайне опасно стало путешествовать в одиночку; да и группами пробираться через суровый край ненамного легче. В толпе особенно страшна паника, когда то один, то другой начинает сомневаться в правильности пути, в том, верно ли знает дорогу впереди идущий, все принимаются кричать, спорить, каждый подает свой совет, куда идти, группа разделяется, и в результате опять многие сбиваются с дороги, становятся добычей рыкающих хищников, которым великое ныне раздолье.

В таких обстоятельствах утешение и подкрепление душевных сил приносит лишь общение путешествующих во время ночных горных привалов, когда удается разжечь костер да еще сварить какую-нибудь жалкую похлебку из найденных трав, зерен или припасенных полузаплесневелых сухарей. Какое утешение тогда поделиться своим горем, выслушать друг друга, посочувствовать ближнему, рассказать ему о своей усталости, пожаловаться на боль в ногах, на головокружение, поговорить о страхованиях в пути, иной раз и посмеяться над своим малодушием, радуясь тому, что страшное миновало! По большей части здесь все вздохи, покивания головой, тихая смиренная речь, усталость и сострадание, вопросы, остающиеся без ответов… Но в этой горемычной общности, скорбном единении, сплетении душ одним бременем и несением одного креста, в общем ожидании исхода, в надежде избавления – немалая отрада и, главное, прояснение цели, смысла, оживление ревности, подкрепление мужества.

В сложных, запутанных и скорбных обстоятельствах у нас всегда возникает потребность найти ясное и однозначное указание пути с детальным просчетом каждого шага, который мы должны предпринять. Мы все желаем найти такого опытного, духовного, прозорливого наставника, который безошибочно просчитал бы нам все наши житейские перипетии и прописал безошибочный рецепт от всех болезней и недомоганий; нам часто представляется, что все наши духовные поиски должны быть направлены именно на отыскание такого вот «старца» и тогда все потечет ровно и плавно без особых уже с нашей стороны тревог и беспокойств. Но мы забываем (или и не знаем), что этот прямой, незаблудный и легкий путь нерасторжимо сопряжен с немалым подвигом послушания, отсечения своей воли, отвержения самости. И ох как больно и многострадально для несмиренной и непростой души это благое иго⁵ полного и беспрекословного подклонения своей выи под руку такого старца! Но без подвига, без болезней, без внутренней ломки наших «окаменелостей» не спастись. Любовь к Богу (а спасется, то есть приблизится к Богу, без сомнения, только тот, кто возлюбил Его, и возлюбил немало), эта любовь должна пройти огнь очищения, испытания, освящения. Потому-то путь и лежит через крутые горы и по краю пропастей, по узкой и иной раз малохоженой тропе. Все реже и реже встречается этот подвиг доверия наставнику и веры в близприсущий таинству послушания Промысл Божий.

И то правда, что доверяться стало небезопасно, что по-настоящему опытных наставников не найдешь «днем с огнем», зато многие сами лезут в «старцы», так что не от каждого-то и отобьешься. И не поймешь порой, то ли недоверие оттого, что доверять некому; то ли есть кто-то достойный доверия, да доверяющихся нет никого. Но факт, что странники весьма блуждают теперь и чаще всего находятся в очень путаных, неудобопонятных и зело смущающих душу ситуациях – среди каких-то скал, зарослей колючек и во мраке ночи без звезд. Мечутся туда и сюда, задают вопросы, но ответов не слышат.

Все чаще приходит на память история с Иовом Многострадальным, тяжкие недоумения которого не могли разрешить мудрые, глубоко сочувствующие ему друзья. Но ответ на вопросы праведника и не мог быть выражен словом, не мог родиться в спокойно, холодно-логично работающем сознании. Испытывалась любовь Иова к Богу, сердце его очищалось и закалялось в огне этого жестокого испытания, и что мог здесь успеть рассудок? Из уст страждущего Иова исходили недоуменные вопросы, из уст его благодушествующих друзей – умные ответы. Но Иов оказался пред Богом выше и праведнее своих друзей⁶. Вот и нашему поколению нищих странников свойственнее задавать вопросы, пожимать плечами, вздыхать и, болезнуя, соскребать гной со своих ран, а разрешение недоумений предоставить Самому Господу.

Все это переживали и оплакивали отцы наши, когда шли той же «юдолью плача»; они передали нам эти воздыхания, разделили с нами нашу печаль – и нам гораздо легче от их слов. Вот строки из книги святого епископа Игнатия, которая так и названа – «Приношение современному монашеству», то есть нам непосредственно:

«Перелетая чрез греховное море, мы часто ослабеваем, часто в изнеможении падаем и погружаемся в море, подвергаемся опасности потонуть в нем. Состояние наше, по причине недостатка в руководителях, в живых сосудах Духа, по причине бесчисленных опасностей, которыми мы обстановлены, достойно горького плача, неутешного рыдания. Мы бедствуем, мы заблудились, и нет голоса, на который могли бы выйти из нашего заблуждения: книга молчит, падший дух, желая удержать нас в заблуждении, изглаждает из нашей памяти и самое знание о существовании книги. Спаси мя, Господи, взывал Пророк, провидя пророческим Духом наше бедствие и приемля лице желающего спастись, яко оскуде преподобный!⁷ Нет духоносного наставника и руководителя, который непогрешительно указал бы путь спасения, которому желающий спастись мог бы вручить себя со всею уверенностию! Умалишася истины от сынов человеческих, суетная глагола кийждо ко искреннему своему⁸ , по внушению душевного разума, способного только развивать и печатлеть заблуждения и самомнение»⁹.

Не раз этот святой отец говорил, что монахи последних времен должны спасаться скорбями. Но откуда бы взяться скорби, если бы была во всем для нас ясность и понятность, куда и как идти, что и отчего с нами происходит? И это недоумение, эту «оставленность» необходимо принять и понести, как часть нашего креста. Вздыхать о нашей «никуданегодности», печалиться о нашей всегреховности, воздевать руки к небу об избавлении от многовидных зол, обступивших нас, и иметь единое упование на Господа! Видеть трезво свое положение, скорбеть и молиться о нем – уже бОльшая часть спасительного нашего делания. И чего еще нам ждать от себя?

И в настоящих записках нет ответов и разрешения множества возникающих недоумений, а именно эти самые «вопросы без ответов» – «охи», «ахи», вздохи, многоточия и вопросительные знаки вместо восклицательных. Полезны ли, наставительны ли хоть сколько-нибудь такие вот воздыхания еще одного из нищих, горемычных сегодняшних странников? Но, может, кто-то воздохнет вместе с ним, покивает грустно и понимающе главой, посочувствует, сам задаст ряд вопросов, на которые никто теперь не станет ему отвечать? Так вот посидим, поохаем и, немного обогревшись, побредем дальше со своими нищенскими котомками, но уже не так одиноко, не так печально.