Душевное спасение как величайшее благо и радость жизни¹

Едва ли какое-нибудь иное время более, чем в настоящее, с большей силой сознавалась нами непорочность и тленность всех наших земных приобретений, всех материальных интересов: широкая и необычайно объёмистая и длительная волна нашествия иноплеменников невольно ставят под сомнение возможность какой-нибудь неприкосновенности нашей к общей всемирной беде, вместе с тем с удивительной яркостью доказывая нам неотвратимость, во время и сроки не по нашему выбору, ликвидации наших земных дел.

Не думаю, чтобы было время наибольшего обесценивания нашей физической личности и благ нашего тела, как переживаемая нами страдная военная чреда, когда не только люди, свободно избравшие для себя доблестное звание воинское, или несущие на себе обычный, законом установленный и нашим сознанием легко принимаемый жребий поднятия меча для охраны блага мирного труда и благоденственного жития, но и обычные трудники мирного правления делами страны, и избравшие себе удел науки и самоусовершающего подвига меняют мирный посох на меч воинственный, оставляя любимые семьи и дорогие привязанности, колебля привычный жизненный режим и неизбежно подвергая себя тяготам ратного труда.

Но не меньшие испытания терпит и наш духовный человек, не меньшие трудности переживает и наше религиозно-нравственное сознание. Умоляются в славе своей храмы Божии, сокращается их внешнее благолепие, красота и полнозвучность богослужебного чина. Невыносимо страдает наше нравственное сознание в сколько-нибудь ярком представлении 20-ти месячного кровавого ожесточения человеческого, с ужасами трупных брустверов, окровавленных рек, безысходной массовой смерти под сплошным огненно-свинцовым дождём, или в ползущем облаке удушающих газов. И наше нравственное сознание страдает не потому лишь, что невыносимо кошмарна сама по себе жизненная действительность: ужасно прошлое с его ошибками и смертными грехами против правды Божеской и человеческой, невыносимо настоящее по его крайней, по-видимому, напряженности, неверно и смутно ближайшее будущее с его превышающими, по-видимому, человеческое разумение задачами, – но и потому страдает наш духовный человек ещё более, что смертную борьбу друг с другом ведут христианские народы, что в этой борьбе попранными оказываются совесть и долг, уничтоженной является христианская мораль, истина подменена ложью, кривда часто торжествует над загнанной правдой, посрамлёнными кажутся вера и христианское упование, и с разных концов просвещённого, но греховного и ветшающего христианского мира несутся к Творцу миров диаметрально противоположные вопли и мольбы враждующих сторон на искушение верующих и на злорадный соблазн иноверных и инородных.

Но среди об держащих нас бед и зол, искушающих веру нашу и колеблющих наше душевное настроение, о них же теперь поговорим подробно, верующее сознание христианина уловляет и положительные, легко принимаемые мотивы. Эти положительные мотивы мы видим в изобилии – и в могучем росте самосознания великой страны, в пробуждении её сил с готовностью усиленной работы на благо общее, и в презрении духовном относительно коренных причин нашего русского внутреннего неблагоустройства, и в бессомненном чаянии грядущего во дни мирные широкого обновления нашей Родины не только в отношении внешнеполитическом, социальном, культурном и экономическом, не только в раскрепощении нашей временной жизни от чуждых ей влияний; – не об этом теперь речь. Мы хотим сказать, что исключительные и беспримерные по своей трудности испытания нашей духовной мощи, производимые всем содержанием переживаемого военного периода, с очевидностью отнимая у вас и обесценивая все материальные приобретения, для большинства русских людей выдвигают на первый план некрадомое богатство тех духовных благ, которых тля не тлит, воры не подкапывают и не крадут, удушающие газы не умерщвляют и взрывчатые снаряды не уничтожают. И в то время, когда нельзя быть уверенным за завтрашний день, когда всякого рода материальные богатства распыляются почти мгновенно, когда обесценилось наивысшее земное благо – жизнь человеческая, – отрадно сознавать, что во владении нашем – неотъемлемом и прочном остаются богатства духа, застрахованные даже в пору полного банкротства нашей физической личности. Наше тревожное сознание, напряжённо ищущее себе нравственной опоры, в трудные дни жизни невольно останавливается на идее душевного спасения, как самодовлеющем и радостном мотиве, единственно ценном, единственно осмысливающем нашу бренную жизнь, единственно неотъемлемом от нас при всевозможных колебаниях нашей неверной земной судьбы. Всё изменяется на земле, а Небо – неизменно. Всё, приобретённое нами за время земной жизни, остаётся на её поверхности при окончательной ликвидации наших земных дел, – лишь духовные приобретения, лишь душевное спасение переходит с нами за рубеж тления, за пределы мира могильных червей, и в стране, идеже нет болезни, ни печали, ни воздыханий, но жизнь бесконечная, только душевное спасение даёт нам сладостную надежду быть не изгнанником неба, быть не в сонме падших духов, а – сожителем святых и присными Богу. Конечно, в пору ветреной молодости и даже в пору зрелых лет, когда жизненный процесс и все впечатления бытия захватывают нас почти всецело, – для идеи душевного спасения остаётся в нашей душе слишком мало простора и на её долю обычно назначается время преклонного возраста жизни, когда остаётся собственно, не жизнь, а лишь прочее время живота нашего, которое мы по молитвам нашим, хотим в мире и покаянии скончать. Но те блаженные избранники Божии, которые с детства навыкают в Божественных Писаниях, в Богослужебных песнопениях и деяниях воспринимают глаголы вечной жизни, – хорошо знают и опытно укрепляются в той спасительной мысли, что вечное помилование на суде Божьем и блаженное Богообщение верующая душа воспринимает не как внешнюю награду за свои земные деяния, но и подготавливает их благочестивым подвигом добродетельной христианской жизни, что к загробной участи своей христианину должен относиться не с фаталистическим выжиданием незаслуженного дара, но за всё время своей жизни – со страхом и трепетом своё спасение содевать. И в понимании и жизненно-подвижническом воплощении этих избранников Божиих, идея душевного спасения с очевидностью мыслится и даже нами, недостойными созерцателями, малоискусными и ленивыми исследователями их усовершаеющего подвига, воспринимается, как величайшее духовное благо христианина, как самодовлеющая радость жизни, перед которой блекнут все радости земные, ибо реализация душевного спасения – ещё в строе и течении нашей земной чреды даёт нам вкусить нескончаемое блаженство Богообщения. Этот взгляд и это настроение и духовное ощущение неленостных совершителей своего душевного спасения, как мы чувствуем, совершенно обособляется от тех суждений и мнений, от тех решительных, хотя и мало продуманных крылатых слов, которыми определяют своё отношение к делу Св.Христовой Церкви и к подвигу спасения легкомысленные сыны века сего. Кому из нас не приходилось встречаться со свободными и самоизмышленными суждениями мирских, нечуждых христианства людей, по вопросу о загробной участи человека – «по делам его»: принять без возражений вечное блаженство за гробом, в чём бы оно ни состояло и как бы ни были минимальны основания для его получения, – судящие обычно согласны; но идея вечности мучений грешника отрицается со всем жаром человека, чувствующего инстинктивно как бы свою принадлежность более к этой категории, чем к лику святых людей. Идея вечности мучений грешника отрицается не только в материальном представлении её осуществления, как это мы видим, например, у Достоевского в «Братьях Карамазовых», но и в смысле несоответствия её идее Божественной благости и правосудия, и со стороны мнимого нарушения ею элементарной справедливости в том отношении, что греховность кратковременной земной жизни карается бессрочным наказанием в жизни вечной: обычный грешник, не чуждый угрызении совести за измену Божественной воле, склонен ещё понести наказание и очистить душу для вступления в вечность, но в строгом соответствии времени греховной преступности: год – за год, да ещё с надеждой послабления и сокращении сроков по милости Божьей, по молитвам Церкви, во внимание к своим добрым делам и т.п. – Кому из нас не случалось также встречаться с суждениями о душеспасительном подвиге и о всём вообще духовном делании и религиозно-нравственной жизни под углом зрения крайнего пессимизма и безотрадности, при котором забота о душевном спасении отнимает у нас все радости жизни и обращает всю нашу жизнь в юдоль плача, сетований и страданий. Забота о душевном спасении нередко противопоставляется понятию жизни: если, говорят, всю жизнь заботиться о душевном спасении, то когда же жить, разумея под последним, главным образом, область плотской жизни и эгоизма.

Кому из вас не случалось встречаться и во внешней жизни и, даже иногда, в собственном настроении с часто внешнем обрядовым пониманием душеспасительного подвига. И если по пониманию отщепенцев Церкви в её распоряжении не осталось ничего, кроме колоколов, свечей, парчи и ладана, то в представлении религиозных обрядоверов в этих-то колоколах, свечах, парче и ладане, да в утомительной для грешной плоти поклонах и длинных молитвах и телесном посте с оптическим маслом и заключается вся суть душеспасительного подвига, и для достижения блаженной вечности ничего более и не нужно. И как нередко даже наше собственное настроение, тяготясь трудностями внешнего благочестивого подвига, в то же время секретно от нашей совести всё же надеется на некоторый зачёт себе понесённых для душевного спасения трудов.

И как же далеко от этих обычных суждений, мнений и настроений – христианское настроение истинных делателей душеспасительного подвига, в понимании которых идея душевного спасения мыслится, как незыблемая основа истинных христианских утешений, как радость и величайшее благо нашей жизни, а при таком понимании – и вся внешность Церковной жизни и христианского душеспасительного подвига приобретают также радостный и, главное, духовный характер.

Великая и глубокая по своему значению для нашей земной жизни, содержательная и радостная для нашего живущего в Боге духа, идея душевного спасения, конечно имеет тесную и неразрывную связь с идеями Божества, духовности и бессмертия человеческой души и с непостижимой, в несомненной для христианского духа, тайной искупления рода человеческого Богочеловеком от уз греховной гибели. И вместе со всеми указанными идеями, в отношении деталей своего содержания, обоснованности, продуманности, форм и условий её реализации и воплощения в нашем жизнеповедении, идея душевного спасения в отдельных человеческих сознаниях и настроениях обособляется и индивидуализируется в зависимости от общего состояния, строя, уровня и направления нашей религиозно-нравственной, да и вообще – духовной жизни.

С этой точки зрения, содержание идеи душевного спасения и её значимость для строя и роста нашей духовной жизни сводится к трём главным типам её выражения. Этими типами являются: 1) идея душевного спасения – в привычном понимании верующей массы, 2) идея спасения – в школьных богословских определениях и, 3) идея спасения – в отражении и последовательном росте нашей духовной жизни. Выделяя эти типы для удобства теоретического определения трактуемого предмета, мы, конечно, не хотим этим утверждать полной и непримиримой их обособленности. Напротив, нам хорошо известно, что типичное понимание идеи душевного спасения верующей, но богословски необразованной и умственно мало развитой массой не остаётся без сильного подчас влияния на нравственную жизнь последней, и, даже ещё более, – для страдающей от безверия и безнравственности, а потому и от крайней жизненной безотрадности светской надменной своим просвещением толпы в пору её покаянных исканий представляется наиболее истинной и, главное, наиболее доступной и осуществимой формой жизненного приложения идеи спасения, что, на наш взгляд, подтверждается необыкновенным успехом среди этой толпы разного рода религиозных простецов и энтузиастов.

Равным образом, выделяя идею спасения в школьных богословских определениях в особый тип, мы этим отнюдь не хотим сказать, что в этом типе совершенно отсутствуют элементы религиозной традиции первого типа, или, что принадлежность человека к этому типу религиозного жизнепонимания совершенно исключает в нём духовную жизнь и возможность несения на себе душеспасительного подвига. И наоборот, мы полагаем, что школьное уяснение идеи спасения, соединяясь с элементами традиционных духовно-питающих форм религиозно-нравственной жизни верующих простецов, само по себе уже ставит школьно-богословствующего христианина на путь религиозно-нравственной жизни, уясняя для него повседневным наставлением: что есть духовная жизнь и как на неё настроиться.

Наконец, и третий тип жизненного выражения идеи спасения, характеризуемый преобладанием психологического элемента и религиозно-нравственной активности, ни в коем случае не обособляется от направления религиозной традиции и не сторонится методов и содержания религиозно-школьного обучения, но тому и другому придаёт высшую жизненность и одухотворённость, присоединяя к познавательной работе верующего духа подвижничества.

I. В привычном понимании верующей массы идея душевного спасения имеет, кажется нам, наибольшую простоту, ясность и определённость. Не обнаруживая особенной пытливости слабо развитой мысли в отношении вопросов религиозно-нравственных и даже, не без некоторых значительных оснований, считая такую пытливость греховной, верующие простецы имеют весьма определённый взгляд на душевное спасение. Их мысль, не обнаруживая стремления к непривычному и трудному анализу понятия о Боге, тем не менее беспреткновенно представляет собой Верховное Существо обитающим на небесах, в содержании его внутренней жизни считает наиболее определенными свойствами Его всеведение, всемогущество, благость и правосудие, в соотношении с этими свойствами Божества, строя и своё этическое мировоззрение. Для верующих простецов те положения, которые мы считаем необходимыми предпосылками душевного спасения, являются совершенно бесспорными: для них авторитет Церкви, как выразительницы воли Божьей и посредницы между Богом и людьми, не подлежит сомнению; закон нравственный, с различением греха и добродетели, имеет определённость, хотя и чужд юридического элемента; церковные времена и праздники регулируют жизнь внешнюю; душеспасительный подвиг понимается, по преимуществу, но не исключительно, внешне, в смысле обрядов, поклонов, молитвенных трудов, изнуряющих плоть, и в относительной мере механического восприятия спасительной Божественной помощи через Св.Таинства и священные предметы. Наиболее удобным и располагающим временем для устроения душевных дел, по этому представлению, является старость, как время наибольшей отрешённости человека от мирских обязанностей, как время, когда нужно, по народному выражению, – «о душе подумать», или – «душу спасти». И нельзя сказать, чтобы практическое выражение этого настроения обнаруживало в человеке исключительно обрядоверие, ибо строгое отношение ко всей житейской внешности в этих случаях нередко соединяется с решительным нравственным переворотом и последующей духовной сосредоточенности и обособленностью от мира, невольно привлекающими к нему любопытные или сочувствующие взоры тех, кто ещё не находит сил в данный момент отрешиться от житейской скверны.

II. Во школьных богословских определениях, в систематическом изучении школьных богословских наук, столь потребных для уяснения себе «единого на потребу» – душевного спасения, нам кажется, внимание человека сосредоточивается, по преимуществу, на теоретической стороне трактуемого вопроса, без достаточно глубокого переживания в связи с этим душеспасительного процесса. Достаточно сильная и постоянная напряжённость мысли в отношении возбуждения вопросов, удачного и победоносного их разрешения и, в связи с этим, возрастающей чуть ли не безграничной веры в себя и свои силы ослабляет внимание к своей духовной жизни. Школьные уроки философии и богословия дают духовное удовлетворение, и в умственной атмосфере школы дышится легко. Конечно, мысль вращается в эту пору определённых рамках, но последние кажутся в то время достаточно просторными, и в пределах школьных вопросов и программ всё представляется ясным. На знакомые вопросы предлагаются готовые, привычные ответы, которыми мысль удовлетворяется. Светлое царство идей, созерцаемых умом; возвышенные идеалы, оцениваемые рассудком при свете идей Божества и с ней гармонирующие, придают этой высокой умственной и теоретической, по преимуществу, жизни облик полноты и всеобъемлемости. Вопрос о соотношении высоких идеалов и задач с состоянием подлинной жизни нашей как-то не возникает в ту пору в нашем сознании со всей решительностью. Если теоретически-школьные богословы в эту пору и не чужды религиозно-нравственной жизни, то эта последняя совершается в особой сфере и на особых основаниях – не пытливого ума, а традиционной веры, вынесенной из родительского дома и питаемой богослужебным строем, учением и благодатными силами Св.Церкви, живыми примерами святых подвижников и непоколебимостью детски-ясной веры простого народа. Воспитанные в благочестивой родной семье, оживляемые воспоминаниями о блаженных минутах, проведённых вместе с дорогими людьми в родном храме, о трогательных богослужениях Триоди постной и Св.Пасхи, о первой исповеди и минутах религиозного умиления, конечно, и школьные богословы – и в пору своего ученичества, и позднее в пору наставничества, охраняют себя от религиозного и морального индифферентизма, и дума о душевном спасении, жажда душеспасительного направления жизни и подвига, жажда возрождения и духовного возрастания составляет далеко не последний элемент их духовной жизни. Но, как мы видим, школьное изучение вопросов спасения в данном случае решающего и даже значительного смысла не имеет, в чём, бесспорно, и заключается немалый его недостаток.

III. Совершенно иной характер, другое содержание и силу получает идея спасения в отражении и последовательном росте нашей духовной жизни. Наши понятия об окружающем мире образуются в связи и при условии наших наблюдений этого мира. Наши понятия о людях образуются непременно при условии нашего общения с ними и переживаемых отношений. Но наше понимание окружающего мира зависит от степени нашей наблюдательности в отношении к нему, от остроты нашего внешнего зрения, от силы и активности нашего внимания и восприятия, от уровня нашей обобщающей способности. Наше проникновение в область человеческих отношений и наше понимание людей зависит не только от уровня нашей наблюдательности, внимания и восприятия, но и ещё более от степени развития нашей умозаключающей способности в связи с состоянием нашей духовной-умственной и, ещё более, нравственной жизни. По мере увеличения в наших личных отношениях к людям добра и справедливости, по мере совершенствования и развития нашей духовной личности – мы будем в состоянии более чутко замечать в людях проявление добра, мир будет являть нам большое количество фактов, подтверждающих Божественный Промысл и мироправление. Люди, более совершенные, подвигом своей жизни приближающиеся к Богу, будут более благостными, справедливыми и объективными и в своих суждениях о ближних, в отношении к которым наш личный эгоизм является, полагаем, главной причиной всякого рода неправд и преступлений. Нравственное совершенствование проясняет наше духовное зрение и делает его более зорким в отношении к соответственным фактам, незаметным для чувства и взора потемненного. Наоборот, нравственное падение и растление, или даже моральный индифферентизм принижают точку зрения человека на явления духовной жизни, делают его нечутким в отношении к духовному бытию. Призванный по своей природе к духовному совершенству и богоуподоблению, чуткий к этому призыву человек, в мере своего духовного совершенствования сам опытно познаёт духовный мир и убеждается в глубоком значении этого познания для своей нравственной жизни по тому внутренне переживаемому удовлетворению, которое оно, в связи с общим опытом подвижничества, вносит во всю нашу духовную жизнь – в умственно-познавательную, сердечную и волевую сферы её.

Наоборот, внутренне принижаясь и отдаляясь от совершенства, усваивая себе порочное или хотя бы индифферентное направление жизни, человек лишается способности опытно познавать духовный мир, но умственно развиваясь, а в практической жизни культивируя эгоизм и чувственные интересы, – сохраняет за собой способность лишь к теоретическому, отвлечённому познанию духовного бытия и вопросов душевного спасения, мало влияющему на фактический рост последнего.

Сопоставление условий и результатов выяснения идеи спасения в духовных настроениях и умственном понимании людей второго и третьего типа бесспорно выявляет для нас громадное преимущество и даже абсолютное превосходство в этом отношении подвижнически-психологического метода. При названном сопоставлении выясняется также причина разногласий, недомыслий и индифферентизма по вопросу о душевном спасении. Причина этого заключается в уровне нашей нравственной жизни, в какой мере мы совершаем своё душевное спасение и восстанавливаем первозданную красоту нашего Богоподобия. По преимуществу – этическая, истина душевного спасения разрешается и познаётся в сфере нашей моральной жизни. При свете вышеизложенных сопоставлений для нас становится ясным, что наилучшим методом для уяснения коренного вопроса нашей духовной жизни – вопроса о спасении является личный душеспасительный подвиг, а за неполной и недостаточной определённостью его первых подготовительных стадий и за неизбежностью сомнений в целесообразности хода нашей жизни – обращение к духовному опыту тех блаженных мужей, которые опытно изведали и нам грешным, вдохновенно передали духовное разумение тайны душевного спасения. Конечно, и этот последний приём уразумения вожделенной тайны спасения не ведёт к окончательному её раскрытию, ибо она начинается, совершается и зреет при свете и «немощная врачующем и оскудевающая восполняющем» действии Божественной благодати. Рассматривать же действия святой благости в душе, делать его предметом теоретического изучения, но пониманию самих святых подвижников, небезопасно, и наилучший, неописуемый источник названного изучения заключается в нашем личном опыте, в переживании в своей душе ощущения благодати. Как о дуновении ветра мы узнаём лишь по его воздействию на нас, но не знаем, откуда он приходит и куда уходит, так и о свойствах Божественной силы, выращивающей в нас тайну спасения нашего, мы знаем по её действиям в нас, знаем по тому, что под её действием возникает в нас жажда спасения, озаряются наш ум и сердце, устраняется наша теплохладность, и мир весь представляется нам книгой Божественных откровений, раскрываются наши природные силы для Богопознания и богоугодной жизни. Но наш личный опыт беден и скуден; хотя наше пришествие земное и продолжается, но не всегда в параллели с ним стоит наш духовный опыт. Вот почему многократно и на неисчислимых основаниях – нам, в стремлении уяснить тайну спасения и в своём личном опыте изложить начало её воплощению, необходимо усердное обращение к тем избранникам Божиим, которые в своём духовном опыте изведали блаженство спасения, воспламенялись любовью к небесному, возгорались духом, возносились к Божественному от земного.

К блаженному сонму этих избранников Божьих, посвятивших свою земную жизнь на приобретение жизни вечной и в юдоли временности вкусивших сладость страны вечного обетования, принадлежит, по нашему глубокому убеждению, Святитель Игнатий Брянчанинов, изображению жизни и изложению морально-аскетических воззрений которого посвящена представленная мной на суд и вниманию богословски-просвещённого общества книги.

Общее, но достаточно сильное представление о личности Епископа Игнатия Брянчанинова жило в моей душе ещё со дней моего дошкольного детства, когда из рассказов моего отца, в глуши Вологодской губернии, я познакомился и с общим духовным обликом фамилии Брянчаниновых, с её особенной религиозностью и усердием ко храму Божию, добротой и отзывчивостью на нужды близких, широтой и силой природных дарований, хозяйственностью без жадности и эксплуататорства. Особо благоговейно и торжественно в ту пору звучали для меня словесные воспоминания о подвижнике-епископе, вышедшем из рода Брянчаниновых и, ради спасения душевного, презревшем славу и богатство тленного мира. Воспринятое детской душой впечатление подвижнически-спасительной жизни входило затем неоднократно в содержание бесхитростных бесед с верующими и жаждущими святых примеров поселянами, которых особенно удивляло и привлекало происхождение подвижника из старинного и богатого барского рода.

Позднее, в период окончания средней духовной школы в Вологде и прохождения высшей богословской школы у Троицы в академии в 1890–1895 гг., мне пришлось быть в духовном общении с очень многими почтенными людьми, по своей настроенности и духовным интересам и строю жизни стоявшими на стезе подвижничества, а иногда и по происхождению близкими к жизненным условиям Святителя Игнатия. В этот же период установилось моё знакомство с некоторыми замечательными представителями Брянчаниновского рода, на примере и из рассказов которых я с жизненной ясностью, хотя и недостаточно полно, представлял себе личность Святителя Игнатия. За этот период мои духовные интересны и жизненные стремления были в значительной мере, в особенности под влиянием двух замечательных и мною высоко чтимых наставников юности моей, сосредоточены на идее подвижничества и её жизненном выражении совместно с беззаветным служением общественному благу. В пору своего преподавания в Вологде мне в течение четырёх последних лет пребывания на севере пришлось многократно быть в родном селе Святителя Игнатия – не с целью изучения, но по мотивам каникулярного отдыха. За это время, под влиянием встречи с некоторыми, особо религиозно настроенными членами Брянчаниновской фамилии и их благоговейных воспоминаний о подвижнике-родиче, у меня впервые возникла, хотя и не получила в ближайшем будущем практического осуществления, мысль о специальном изучении личности Святителя Игнатия с последующим выражением его результатов в особом богословском сочинении. Мои жизненные и служебные условия для осуществления моего указанного намерения были весьма неблагоприятны до того момента, когда в октябре 1912 года, я, по великой милости Божьей, удостоен был призвания в высшую богословскую школу в занимаемом мной положении. В самый момент этого признания, которое я услышал в одиннадцатый час моего служебного дня, передо мной во всей силе явилась мысль об осуществлении моего давнишнего желания в отношении возможно обстоятельного изучения личности Святителя Игнатия и его воззрений. К осуществлению этого намерения и в то же время и приступил с благословения глубокоуважаемого о.инспектора академии – Архимандрита Василия, ныне Преосвященного Ректора академии. С этой целью и ради оживления впечатлений, я вновь побывал в известных мне и прежде обителях Вологодского севера, которые имеют отношение к иноческому подвину Святителя Игнатия, и на его Родине в селе Покровском Грязовецкого уезда Вологодской губернии. С той же целью мной посещены Сергиева Пустынь – Петроградской губернии, эта, по духу, направлению и облику доныне, по преимуществу, Игнатиева обитель, Ставрополь-Кавказский – место архиерейского епархиального служения Епископа Игнатия, и Николо-Бабаевский монастырь Костромской епархии – место последнего земного упокоения подвижников-братьев Брянчаниновых: Епископа Игнатия и монаха Павла, – достойный и замечательный памятник их бескорыстия и подвижничества, служащий одной из достопримечательностей Поволжья. Значение этих поездок моих в места земного пребывания Епископа Игнатия – и в отношении оживления впечатлений, и со стороны ознакомления с архивным материалом – весьма понятно, достаточно отмечено в моей книге и, в виду краткости времени и из опасения чрезмерно утрудить ваше внимание, может быть оставлено без дополнительных пояснений. С особой и постоянной признательностью автор исследования о Епископе Игнатии Брянчанинове хранит благодарную память о родном племяннике Святителя – сенаторе Н.С. Брянчанинове, передавшем в распоряжение автора значительную часть семейного архива, благодаря чему возможным оказалось существенное восполнение материла для изображения личности Святителя Игнатия и напечатание, с разрешения Н.С. Брянчанинова, некоторых, ещё доселе неизданных, сочинений Епископа – подвижника.

При изучении морально-аскетических воззрений Епископа Игнатия я имел ввиду полное собрание сочинений Святителя в издании И.Л.Тузовский и те рукописные труды его, которые я в подлиннике получил в бумагах сенатора Н.С. Брянчанинова, или нашёл в архивах Кавказской Консистории и Троице-Сергиевой Пустыни.

Общая и основная идея, которая руководила мной на всё время моего труда, являлась для меня господствующей в личности и воззрениях Святителя Игнатия, есть идея душевного спасения, как величайшего блага и радости жизни христианина. Идея спасения, как величайшее благо и радость христианина, – вот, по нашему мнению, главная мысль всех творений Святителя Игнатия, вот – главное содержание его подвижнически настроенной души за всё немалое время его многоболезненной и многотрудной жизни, вот – господствующий тон его жизни и деятельности, его личности и морально-аскетических воззрений.

Идея эта, вложенная в природу человеческую Богом, возгретая и усиленная в душе Димитрия Брянчанинова, святыми тайнами крещения и миропомазания, нашла своё выражение, очевидное для окружающих, ещё в пору его благочестивого и чистого детства в родном доме села Покровского, когда он стал живой совестью для своих братьев и сестёр, справедливо убеждённых, что всё, что посоветует Митенька, хорошо, а всё, что он не одобряет, почему-нибудь да худо; когда его чистая и правдивая душа переживала святую радость Богообщения в сосредоточенной молитве под шум деревьев Брянчаниновского сада или под звуки церковных песнопений в родном Покровском храме, и в размышлениях о том, как человеку построить свою жизнь богоугодно, как спастись. Идея эта была главным содержанием духовной жизни Димитрия Брянчанинова, в пору его пребывания в Военном Инженерном училище, когда пред испытующими вопросами жаждущей вечного спасения души его, остались безответными многочисленные науки земного мудрования, а излюбленное им чтение святоотеческих писаний, благодатные ощущения святых Тайн церковных и христианского богослужения открыли для его духовного взора трудные, но и радостные пути духовного спасения, научили его «земную жизнь проводить к приготовлении к вечности, как в преддвериях приготовляются ко входу в великолепные царские чертоги». Заполнявшая всё содержание юной души идея спасения властно привела Государева любимца, Димитрия Брянчанинова в 20-летнем возрасте к твёрдой и бесповоротной решимости встать в число слуг Христовых, «оставлять мир и земную жизнь посвятить для познания Христа, для усвоения Христу». – Проникновение этой идеей дало силы Димитрию Брянчанинову с воодушевлением и радостью перенести тяжёлые искушения его многотрудного послушничества в Александро-Свирском монастыре и других обителях под суровым руководством старца Леонида.

Идея душевного спасения, как высочайшее благо и радость жизни, дала возможность Игнатию Брянчанинову перенести исключительные невзгоды Сергиевского настоятельства, тяжести периода его архиерейского служения на Кавказе и украсила и осветила несказанным светом его многоболезненную старость на покое земной чреды в Николо-Бабаевском монастыре, доставив ему возможность проводить всю земную жизнь его «в преддверии вечности, пред Лицом Ожидающего Бога». Наконец, та же великая и многосодержательная идея, постепенно воплощаясь в подвиг его земной жизни и в благочестивом и богоугодном настроении его души, сообщила всей его духовной личности замечательную цельность и единство, особо привлекательные для исследователя его жизни и писаний и объединяющие в одно целое его детство и юность, зрелость и старость, земное бытие и блаженную вечность по дерзновенному упованию всех его почитателей в прошлом и настоящем.

Идея душевного спасения, как величайшего блага и радости христианской жизни, проникает и в его назидательные писания. Являясь естественным плодом его жизни в Боге, объединённые с подвигом его личного самоусовершенствования и сосредоточенной в проникновенно-радостной молитве, творения Епископа Игнатия, при внимательном их чтении, невольно захватывают настроение читателя, именно, тем, что они убедительно выясняют и утверждают в нашей душе ту многозначительную мысль, что самое высшее благо наше человеческое заключается в вечном спасении наших душ, что это благо непременно осуществляется в подвиге и проникновении идеей спасения нашей земной жизни и наших даже мирских дел, что при этом условии наша земная жизнь приобретает высший смысл, что это, воплощаемое в нашей жизни, спасение есть величайшая радость жизни, источник нашей духовной бодрости, высший смысл всех наших земных деяний, наше бесценное преимущество, святой ореол на человеческом челе. Знамя спасения развивается над творениями Святителя Игнатия, его слово всегда выходит под этим знамением, возвещая мир и Божье в людях благоволение и, в то же время, провозглашая войну с врагами и враждебными спасению условиями. Величайшая и глубочайшая духовно-питающая религиозно-нравственная поэзия очень многих творений Игнатиевых, как напр., «Блажен муж», «Странник», «Судьбы Божии», «Фарисей», властно охватывает душу читателя и влечёт её на пажити духовного питания, на пути духовного спасения. Но не в этом их преимущество. Они ценны для читателя не потому, что быстро и решительно ставит его настроение на душеспасительный путь, не в том, что охватывают душу читателя настоянием восторга-быстрого, стремительного, но и скоро преходящего и, при некоторых условиях, по пониманию Святителя Игнатия, душевредного, – но в том сила их действенности, что они будят в душе покаянное чувство, дают зрение греха своего, будит желание первозданной чистоты и Богообщения и побуждают идти к этим высоким и далёким для грешника целям путём узким – постепенного возделывания и перепахивания духовной нивы, тем путём, которым шли в жизни подвижники – братья Брянчаниновы: Епископ Игнатий и монах Павел, почивающие под сению созданного им величественного храма в Николо-Бабаевской обители на берегу великой русской реки. Ценность в этом, именно, направлении творений Святителя Игнатия свидетельствуется немалочисленным рядом писем архипастырей Русской Церкви, полученных рядом писем архипастырей Русской Церкви, полученных мной по выпуске в свет книги, посвящённой блаженной памяти отечественного Подвижника. Его творение читают, ими назидаются и через них спасаются люди благочестивые в самых разнородных местах – в глуши далёкого севера, в рабочей среде Тульского оружейного завода, на нефтяных промыслах Кавказа и на св.горе Афонской. Выписавший мою книгу, неведомый мне инок Пантелеймонова монастыря на св.горе Афонской, в письме своём от 12 сентября 1915 года обнаруживает глубокое и внимательное научение творений Игнатиевых с вдумчивым при этом душеспасительным размышлением. Тот же инок сообщает мне письмо другого благочестивца к нему, свидетельствующее на основании личного духовного опыта писавшего, что «путь Преосвященного Игнатия безопасный и верный, хотя и трудный для нашего ветхого человека, любящего духовные сладости и убегающего духовных горестей... Покаяние, сознание своей погибели, своей греховности, уверенность в том, что спасти может Один Иисус, вот пишет он, путь правый для молитвы. А чуть дал цену своему подвигу, возомнил о себе, что молишься с успехом, и станешь незаметно мимо-праведником, спасающимся собственным подвигом, а не Иисусом. Всё это тонко и незаметно для нас самих делается. Преосвященный Игнатий учился у старцев Оптинских – Леонида, Иоанникия и других, учеников и последователей великого Паисия Величковского... Преосвященный Игнатий – великий столп истины нашего века: в делании духовном и в делании молитвы всегда будут назидаться во спасение его книгами». «В начале моего пути, на краю погибельной пропасти спасли меня в Бозе почивающий Преосвященный Игнатий и его книги, почему и благословляю теперь память его».

О согласии душенастроения Святителя Игнатия и Оптинских старцев немало говорит и следующий случай. В 1902 году Начальник Оптинского скита о.Иосиф прислал в редакцию «Душеполезного чтения» письмо, в котором, между прочим, пишет: ... «в библиотеке нашего скита хранится книга «Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В.Гоголя, СПБ. 1847 года. К книге приложена на особом листе копия с письма, в котором высказан отзыв о её содержании. Кто именно, был автором, письма и кому оно было адресовано, в настоящее время, по прошествии почти 50 лет, по неимению данных, трудно определить. Копия с письма переписана собственноручно старцем о.Макарием, поэтому можно заключить, что старец вполне разделял выраженный в письме отзыв о книге знаменитого писателя. При продолжающейся неустойчивости в колебании русской мысли, упомянутый отзыв не утратил значения и для настоящего времени. Если согласитесь с высказанным мной мнением, то покорнейше прошу не отказать, в виду духовно-нравственной пользы читателей «Душеполезного чтения», дать место в этом журнале упомянутому отзыву». В следующем далее отзыве о названной книге Гоголя высказывается взгляд на сущность душеспасительного настроения, с точки зрения которого автор отзыва приходит к заключению, что упомянутая книга Гоголя издаёт из себя и свет и тьму, религиозные понятия Гоголя неопределённы, движутся по направлению сердечного вдохновения, неясного, безотчётного, душевного, а не духовного. Книга Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы истины. Тут смещение. «Желательно, – заключает автор отзыва о книге Гоголя, – чтобы этот человек, в котором видно самоотвержение, причалил к пристанищу Истины, где начало всех духовных благ. По сей причине советую всем друзьям моим по отношению к религии заниматься единственно чтением Святых Отцов, стяжавших очищение и просвещение, как и Апостолы, и потом уже написавших свои книги, из которых светит чистая истина и которые сообщают читателям вдохновение Святого Духа. Вне этого пути, сначала узкого и прискорбного для ума и сердца, всюду мрак, всюду стремнины и пропасти» .² Этот отзыв о книге Гоголя: «Выбранные места из переписки с друзьями», напечатанный в «Душеполезном чтении» за 1902 год, как отзыв неизвестного автора, вполне, однако, разделяемый, в своё время и ныне старцами Оптиной пустыни и иноками – обитателями св.горы Афонской, при разборе мной имевшихся в моём распоряжении документов семейного архива Брянчаниновых, оказался принадлежащим Святителю Игнатию и напечатан мной на стр.120–122 «Приложений» к книге. Отзыв этот интересен не только сам по себе, как мнение подвижника о знаменитой книге Гоголя, имеющей значение камня преткновения для критики, но и ещё более в отношении уяснения духовного метода совершенствования человека в понимании Игнатия Брянчанинова. Существенными чертами этого метода, как он выясняется вообще при изучении личности и творений Епископа Игнатия, являются вдумчивое изучение св.Отцов и личный покаянный подвиг в согласовании своей жизни внешней и внутренней с благодатным руководством Святой Православной Церкви. Положения эти, бесспорно хорошо известные православно-христианским богословам, в творениях и жизни Святителя Игнатия оживотворяются и одухотворяются и из предметов и вопросов теоретического познания становятся истинами жизни: знание и выражение в определённых понятиях основ, путей и средств душевного спасения сливается с внутренней жизнью богословствующего подвижника и становится психологией душевного спасения, являемой делом и истинной жизни его, тем самым вызывая соответственные настроения и в душе изучающего читателя.

Автора представленной на снисходительный суд богословски-просвещённого собрания книги, посвящённой блаженной памяти Епископа Игнатия Брянчанинова, полагал главной задачей своего труда изображение психологии душевного спасения на основании изучения личности и творений самобытного русского богослова-подвижника, в творениях его хотел найти живое указание путей спасения и источник душеспасительных переживаний, а в личности Святителя Игнатия – представить бессмертный пример согласования земной жизни человека с небесными и посмертными целями его бытия, сообщающего данную гармонию сочетанию земного и небесного, дающего жизни земной и нашим мирским деяниям высший смысл и одухотворённость. Проникнутая и осмысленная идеей душевного спасения земная жизнь человека делается радостной, а сама спасительная идея эта, последовательно проводимая в жизнь, проникающая все духовные переживания и внешние жизнепроявления человека, становится величайшим благом и радостью жизни его, пред которыми смягчаются невзгоды и лишения бытия тленного и скоропреходящего, уменьшаются радости плоти и физической личности с безмерно ценным возмещением этого уменьшения приобретением богатства неиждиваемого и радостей нескончаемых и ненаветуемых уже никакой скорбью.

Со стороны уважаемых оппонентов, усердно и самоотверженно рецензировавших ныне представленный на суждение Высокого Собрания труд о Святителе Игнатии, автор ожидает снисхождения к погрешностям неведения и недосмотрам немощи человеческой, дерзновенно свидетельствуя в то же время пред ними, что Святитель Игнатий Брянчанинов и его дивные творения были главным содержанием духовной жизни автора за минувшее двухлетие его напряжённого и непрерывного труда, и за это время он, по милости Божьей, склоняясь над страницами творений Игнатиевых и размышляя о них, и о личности этого великого подвижника, действительно, видел, сознавал и чувствовал, что душевное спасение есть величайшее благо и радость жизни православного христианина, в уяснении этой идеи и условий её жизневоплощения полагал свою трудную, но и радостную и душепитающую задачу.