Нина Васильевна Синицына

Источник

Глава шестая. Освобождение

…Худоумный и нищий богомолец твоей богохранимой державы, аз принесу ей с надеждой мал поминок, словес тетрадки, из которых станет известно твоей державе, каков аз грешный был изначала богомолец и служебник благоверной державе Русской, и есмь, и буду до скончания моего.

Максим Грек. Послание Ивану Грозному

После суда: ответ обвинителям

Распространено мнение, что после суда 1531 года Максим Грек был отправлен в Тверь, в Отроч монастырь, где благодаря покровительству тверского епископа Акакия его положение улучшилось. Но источники не сообщают, что это произошло сразу, непосредственно после суда, а собственное сочинение узника, написанное в следующем после суда году, исходит из темницы, где он «затворен и скорбит»: «Сия словеса сотворил есть инок, в темнице затворен и скорбя, этими словами он себя утешал и утверждал в терпении, в 7040-е лето» (период с сентября 1531 года по август 1532 года)1. Значит, в этом промежутке времени он еще испытывал тяготы заточения, тем не менее некоторая «ослаба» уже произошла, просьба прота удовлетворена частично: он получил возможность писать, что для ученого, конечно, значило очень много.

Как уже говорилось, Максим редко датировал свои сочинения, лишь в тех случаях, когда хотел отметить какой‑либо рубеж своей жизни или крупное событие более широкого значения. Этим, видимо, объясняется и появление даты в лаконичном «Плаче». Вместе с тем это была и дата возобновления литературного творчества. В «Предисловии» к некоторым рукописным собраниям его сочинений, восходящим к прижизненным, имеется приписка о том, что он начал составлять «сию книгу» в начале 7040 года, то есть осенью 1531-го, еще находясь в заточении, испытывая «скорбь» и «тоску». С определенностью можно говорить о том, что в 1537 году он, бесспорно, находился в Твери, так как написал сочинение по поводу опустошительного тверского пожара 22 июля этого года, а также похвалу тверскому епископу по поводу «обновления церковного украшения»2.

«Плач» построен как обращение автора к собственной душе; такой способ выражения будет характерен для многих сочинений этого периода («Беседы Души и Ума»), Он пишет: «Не скорби, не тужи, не тоскуй, о любезная моя Душа, о том, что страдаешь несправедливо от тех, кого ты питала духовной трапезой, толкованиями песнопений Давида, переведенными тобой с греческого на славный русский язык. А другие душеполезные книги либо переведены тобой, либо исправлены, если в них вкрались чуждые, ошибочные слова». И в «Плаче», и в других сочинениях он скорбит о неблагодарности тех, кому он служил, о несправедливости обвинений, пишет о том, как восстановить свое доброе имя. Эта мысль не покинет его. Адвоката у него не было. Защита прота не помогла. Значит, защиту надо выстраивать самому.

Максим пишет «Исповедание православной веры», доказывая чистоту своей веры и отсутствие «еретического порока», он «извещает о Христе Иисусе всякого православного священника и князя, что во всем есть истинный православный инок»3. Это ответ, обращенный к церковным и светским властям, судам и судьям, притом заявляемый публично: «Поскольку меня, невиновного человека, не страшатся называть еретиком, а также врагом и изменником богохранимой Русской державы, то я счел необходимым и праведным отвечать о себе»; «Молю всякого благочестивого священника и князя выслушать ответ мой»; «ведомо да есть вам, боголюбивейшим епископам и пре- светлым князьям и боярам»; «я творю этот мой ответ к благоверным православным судьям и князьям». Вместе с тем он обращается и ко всем православным: «Молю вас, православные, не слушайте такую неправедную клевету». Мы помним, что ранее он тоже обращался ко всем «православным христианам, россиянам, сербам и болгарам», но по другому поводу (перевод «Евангельских бесед», выполненный Селиваном).

Конфессиональная часть, изложение Символа веры, занимает начало «Исповедания», остальная часть является ответом на два главных обвинения – в ереси и государственной измене. На судах он был лишен возможности дать столь подробный, обстоятельный ответ. Поскольку главным поводом для обвинения в ереси были книжные исправления, то о них он пишет достаточно подробно. Вместе с тем он открыто заявляет (точнее, задает вопрос) о том, что, возможно, главной причиной обвинения в ереси являются его обличения таких сторон социальной практики русских монастырей, как ростовщичество («лихоимство», «росты»), взимание «чужих имений и трудов». «Не из‑за этого ли я тяжек являюся вам и наричуся еретик?» Но он и в этом вопросе осознает свою правоту, поскольку его обличения-советы вполне соответствуют учению Евангелий и всего Священного Писания.

Максим Грек призывает своих бывших судей: «рассудите прю мою» – и просит, если он виновен в государственной измене, представить доказательства. Вместе с тем он заявляет, что подсуден только суду Вселенского патриарха, и ссылается на Правило I Вселенского Собора, запрещающего святителям судить вне пределов своей области. Однако в последующих посланиях мы такого заявления уже не встречаем.

Возможность написать «Исповедание» появилось у автора лишь после смерти великой княгини Елены Глинской в апреле 1538 года4, что косвенным образом свидетельствует о ее недоброжелательном отношении к осужденному и подтверждает версию «Выписи» о причастности Максима к делу о разводе. О враждебности Елены говорит и иносказательный намек в послании П. И. Шуйскому (1542 год), представителю боярской группировки, причастной к низложению митрополита Даниила в 1539 году, которое также не могло не повлиять благоприятно на положение Максима. Шуйский посетил его, зная о роли митрополита в его осуждении. В этом послании Максим Грек представляет случившееся с ним как аналогию истории библейского Иосифа (хотя он и пишет, что не решается уподобить себя «оному праведному»), Иосиф сначала был продан в рабство своими братьями, а потом, по клевете злой блудницы, был заключен в темницу. Имена здесь не названы, но «византийский» намек легко мог быть прочитан. Визиту Шуйского Максим Грек склонен придавать то же значение, которое имел в судьбе Иосифа некий «славный муж». Когда сбылся разгаданный ранее Иосифом сон этого «мужа», он, получив «первый у царя сан и честь его», рассказал об Иосифе фараону, который возвысил Иосифа (книга Бытия, гл. 30–39)5.

Максим Грек надеялся на помощь П. И. Шуйского в возвращении причастия, поскольку Шуйские были связаны с новгородским архиепископом Макарием, с 1542 года митрополитом. Однако изменение политической ситуации, падение Шуйских расстроило эти намерения, и следующий этап связан с именем митрополита Макария.

Время его предшественника, митрополита Иоасафа (1539– 1542), было периодом существенной «ослабы» для Максима Грека. Первая, напомним, состояла в разрешении писать после 1531 года, вторая – в переводе в Тверь под покровительство епископа Акакия (между 1532–1537 годами), еще большее послабление наступило при митрополите Иоасафе, после 1538–1539 годов. Об этом сообщает одно из достаточно авторитетных «Сказаний» о нем, составленное в конце XVI века (в ряде собраний его сочинений этого времени оно помещается в начальной части как биография автора): «…ослабу улучи во граде Твери от тверского епископа Акакия, по благословению Иоасафа митрополита»6.

В этот же период Максим Грек приступает к главному делу второго периода его жизни в России – к составлению собрания своих сочинений, как тех, которые были написаны ранее, так и новых, необходимость которых возникла в связи с новыми обстоятельствами его жизни и новой общей ситуацией периода 1530–1540-х годов. Сначала замысел этого собрания концентрировался вокруг задачи оправдания в связи с несправедливыми обвинениями, но очень скоро вышел за рамки этих задач, расширился и приобрел широкие масштабы.

Ему помог итальянский опыт. Покидая Венецию и отправляясь на Афон, он не мог предполагать, что ему пригодится та часть его опыта, его наблюдений, которая относится к ситуации, казалось бы, для него немыслимой – к типу поведения в условиях обвинения в ереси. Ему были известны два таких прецедента, связанные с личностями Пико делла Мирандола и Савонаролы.

Еще до приезда Максима Грека во Флоренцию, в марте 1487 года, назначенная папой Иннокентием VIII комиссия признала еретическими 13 тезисов Пико по вопросам христианской теологии. В их защиту Пико написал «Апологию». 25-летнего Пико ждал инквизиционный процесс. Он пытался уехать в Париж, по дороге был арестован, и его спасла лишь защита JIo- ренцо Великолепного7. Конечно, пример не слишком подходящий для подражания. Но Максим Грек знал и другую «Апологию», которую написал и издал в 1497 году Савонарола, после того как была подписана булла об отлучении его от Церкви. «Торжество креста», последнее произведение Савонаролы, открывалось «Исповеданием веры», за которым следовали сочинения, в которых обличались различные ереси, отступления от христианства, рассматривались другие религии; он опровергал иудейское и магометанское учения, астрологию и идолопоклонство, «религии, переданные философами». Они должны были, по замыслу автора, доказать «чистоту и правильность» его веры.

Аналогичный по структуре и близкий по составу и многим темам труд был задуман и Максимом Греком. Б. И. Дунаев еще в 1916 году обратил внимание на общность тем в «Торжестве креста» Савонаролы и в ряде сочинений Максима Грека и предположил, что «такое совпадение едва ли случайно»8. Но даты создания соответствующих сочинений Максима Грека были неизвестны, как и конкретные поводы их написания.

В ходе исследования рукописной традиции и классификации многочисленных рукописей XVI‑XVII веков, целиком состоящих из сочинений Максима Грека, но различных по составу и структуре, были выявлены собрания его сочинений, не только сформированные непосредственно им самим, по собственному выбору; они были представлены рукописями с его собственноручной авторской правкой. В начальной части многих собраний находится устойчивый комплекс сочинений (первые 12 глав), открывающийся «Исповеданием веры» и завершающийся «Словами отвещательными об исправлении книг русских». Между ними находятся тексты, о сходстве тематики которых с «Торжеством креста» писал Б. И. Дунаев. Сходство обнаруживается в следующих темах: «Слово о Рождестве… Иисуса Христа, в нем же и против иудеев» (глава пятая), «Слово обличительное на еллинскую прелесть» (глава шестая), «Слово обличительное против агарянской прелести» (магометанства) (главы восьмая и девятая). Имеются и другие полемические сочинения («против трех главных латинских ересей», против апокрифического «писания Афродитиана»)9.

Показательно, что самые большие по объему сочинения в составе этого комплекса посвящены тем вопросам, которые примыкают к обвинениям на судах. Это исправление книг, которому посвящены две главы, и критика магометанства, тоже занимающая две главы. Две последние вызваны, конечно, обвинениями по поводу якобы имевшихся у подсудимых намерений поднять на Русь мусульманского правителя и даже уверенности в его победе, но они приобретают и самостоятельное догматико-полемическое значение. Вместо случайных, вне контекста показаний «свидетелей», обрывков услышанных фраз и их услужливых интерпретаций, не понятых или искаженных высказываний автор предлагает более широкий подход, доказывая принципиальную, даже, если позволительно такое выражение, концептуальную невозможность для него того типа поведения, тех намерений, которые вменялись ему в вину. Обвинения в измене, как и в еретическом характере исправления книг, казались ему, надо полагать, самыми несправедливыми, может быть, даже оскорбительными, и лишь монашеское смирение помогало выдерживать рассудительный тон и сохранять свойственный ему стиль.

«Слова отвещательные» написаны ученым-филологом, находившимся на самой вершине образованности того времени, и то, что обвинение в ереси строилось именно на этом пункте, в этом направлении, вызывало, надо полагать, самую глубокую скорбь и тоску, о которых он поведал в «Плаче», написанном сразу, как только его рука вновь обрела перо. Когда был составлен комплекс из двенадцати глав, ядро будущих собраний? Хотя «Исповедание» (в том варианте, в котором оно включено в собрания) написано после апреля 1538 года, но это не значит, что следующие за ним сочинения писались после него; они могли готовиться и заранее. Такое продуманное, логически аргументированное сочинение, как «Исповедание», тоже требовало времени для подготовки. Пометы на некоторых рукописях сообщают, что автор начал «составлять сию книгу» уже осенью 1531 года10. Ее заключительные главы, «Слова отвещательные», были написаны в 1540 году, но затем неоднократно направлялись разным лицам, и указанное в них число лет, в течение которых автор терпит «лютые невзгоды», могло изменяться (от 15 до 20)». Целиком комплекс из двенадцати глав был завершен в конце 1530-х годов или на рубеже 1530–1540-х годов в период, когда Русскую церковь возглавлял митрополит Иоасаф12. Постепенно к нему присоединялись новые сочинения.

Царское венчание и освобождение

То же «Сказание», которое сообщает об «ослабе», полученной Максимом Греком от тверского епископа Акакия по благословению митрополита Иоасафа, продолжает: «А потом благословением митрополита Макария – и к церкви хождение и животворящих тайн Христовых причащение». Но этому предшествовали большие усилия, предпринятые самим Максимом Греком, а также ходатайство за него патриархов – на православном Востоке его знали и помнили.

К митрополиту Макарию он обращался в 1542 году, указывая те же 17 лет лишения причастия, что и в послании П. И. Шуйскому13. В другом послании митрополиту (условно назовем его вторым) Максим Грек цитирует его слова, сказанные в ответ на просьбу об освобождении: «Узы твои целуем, как одного из святых, а пособить тебе не можем»14. Послание митрополита в полном объеме неизвестно, но уже эта сохраненная в ответе Максима фраза весьма многозначительна и показательна. Из ответа становится очевидным, что митрополит надеется на возможность положительного решения дела. Почему же тем не менее он отвечает, что не может (или пока не может) помочь тому, кого удостоил знака святости?

В соответствии с каноническими правилами, право «вяза- ти и решати» грехи принадлежит тому, кто наложил наказание. В данном случае разрешение, отпущение грехов мог совершить лишь бывший митрополит Даниил. Поэтому, получив ответ Макария, Максим Грек обращается с примирительным посланием к Даниилу, «уже изверженному»15. В нем он, как уже говорилось, выражает сожаление и раскаяние по поводу ошибок, «описей», допущенных случайно при переводе книг, сообщает о своем публичном покаянии перед Собором, то есть в письменном тексте выполняет то, что было необходимо для его прощения и снятия отлучения.

Одновременно с посланием митрополита Макария Максим Грек получил послание его протосинкела (чиновник, должностное лицо) Алексея, который просил разъяснений по поводу слухов, ходивших о нем в Москве16. Вопрос Алексея был вопросом самого Макария, вызвавшим «недоумение и страх»: «Лучше мне оглохнути и смиритися и молчати». Тем не менее он отвечает. Во-первых, в Москве говорили и советовали разрешить Максиму Греку причащаться тайно или «с притворным недугом», однако он отвергает такую возможность: «Аз тайно и с ложью причащатися божественных тайн несмь учен». Во- вторых, говорили, что он якобы требует нового Собора, который может признать его невиновность и дать разрешение приступить к причастию. Он ссылается на свое «Исповедание веры» и полагает его достаточным без нового разбирательства: «Милость просил и ныне прошу, а не суд и не рассужение соборное». Максим снова говорит Макарию о несправедливости и необоснованности отлучения, сожалеет, что он не может вернуться на Святую гору и лишен своих греческих книг.

Послание митрополита, в котором он называл Максима святым, но не мог помочь ему, доставил некий Андрей Семенов, слуга митрополичьего чиновника (протосинкела) Алексея. Семенов передал осужденному «денежное благословение», которым Макарий сопровождал свое послание, а главное – что‑то «сказывал пространно». По-видимому, обсуждались возможности «разрешения», снятия отлучения. В грамоте Алексея содержался также «приказ» Максиму прислать свои сочинения. «Хвалиши зело худые мои списания и повелеваешь мне послать их тебе», – отвечал Максим. Он отправил митрополиту десять тетрадей своих сочинений и одну дополнительную «тетрадку» для передачи «самому великому властелю» Ивану Грозному.

Десять тетрадей сочинений Максима Грека, отправленные митрополиту Макарию, были близки по составу комплексу из двенадцати сочинений, составленному с целью оправдания. В послании митрополиту содержание «десяти тетрадок» охарактеризовано в самой общей форме (догматическое учение и «словеса душеполезные»), а также названо сочинение против магометан («на Моамефа»). В послании митрополичьему чиновнику Алексею, написанном одновременно с посланием Макарию, дана более развернутая характеристика: «А я, отче, и тетрадку ту приготовил, по твоей грамоте и по твоему приказу, да еще и 10 других тетрадок посылаю к государю нашему митрополиту и к тебе, вещи, по моему суду (то есть суждению. – Н. С.), не худы: учение о нравах, и вооружение сильно на латинские ереси, и злочестивое упрямство еврейское, и на еллинскую прелесть, и на звездочет… а тетрадка, содержащая 27 глав, написана мною мудро добре к самому великому влас- телю» (это, как установил В. Ф. Ржига, «Главы поучительные начальствующим праверно», содержащие именно 27 глав)17.

«Учение о нравах» – понятие достаточно широкое («практическая мораль»), которое может объединять сочинения, излагающие нравственные нормативы для разных групп общества. Еще более обширный перечень содержит «Ответ вкратце к святому Собору о том, в чем оклеветан»18. Вероятно, возможность нового Собора Максим Грек не исключал и подготовил «Ответ», но он не потребовался, остался в авторском архиве и известен в единственном экземпляре («списке»), не входя ни в одно из собраний сочинений. Максим дает еще более широкий перечень своих сочинений, который может доказать его невиновность, отсутствие у него «еретического порока». Это – тот ответ, который не был выслушан на Соборах 1525 и 1531 годов с их «свидетелями». После догматико-полемичес- ких сочинений он называет сочинения «о добродетели и злобе, правде же и на неправду, о целомудрии же и на нечистоту, о покаянии же и иноческом житии, о нестяжании же и много- имении и на различно, изложение бывшего тверского пожара…». «Словес тетрадки» он посылал также и к Ивану Грозному, и его словами мы открывали эту главу».

Комплекс посланий с упоминанием «тетрадок» и других сочинений показывает, что наступил новый этап, перелом в деле об осуждении Максима Грека. Глава Церкви заинтересовался подлинными сочинениями Максима Грека, его подлинными взглядами. Еще будучи новгородским архиепископом, он знал и сочинения, и переводы Максима Грека и включил их в Великие Минеи Четьи – грандиозный свод «всех книг четьих, чтомых на Руси» (в основном житий святых, но также и других оригинальных и переводных памятников), составлявших годовой круг чтения на каждый день20. Последний из двенадцати месячных томов, августовский (год тогда начинался с сентября), имел дополнительную часть, в которой нашлось место для двух сочинений тверского узника (второе послание Ф. И. Карпову против латинян и первое против предсказательной астрологии), а также комплекса переведенных Максимом Греком полемических сочинений патриарха Фотия, связанных с историей отношений между западной и восточной Церквями в IX веке21.

Актуальность полемических сочинений Максима Грека, потребность в его переводах были столь велики, что их включили в эту грандиозную энциклопедию, несмотря на то, что их автор был обвинен в ереси и находился в заточении в Твери. Архиепископ Макарий, включая сочинения Максима в Минеи, вероятно, понимал надуманность обвинений в его адрес. Рассказать об образованности Максима Макарию мог Димитрий Герасимов, переводивший в 1530-е годы в Новгороде Толковую Псалтырь Брунона Вюрцбургского, также включенную в Минеи Четьи. Для столь образованного иерарха, как будущий митрополит, были очевидны и высокая образованность Максима Грека, и его филологический опыт, и знание византийской литературы. Можно даже высказать предположение, что он, еще будучи архиепископом, способствовал облегчению его участи и даже, может быть, переводу в Тверь.

Готовя сочинение для передачи «великому властелю», Максим мог руководствоваться программой, изложенной и предложенной митрополитом, но мог основываться на собственном знании византийских «княжеских зерцал». «Главы поучительные начальствующим правоверно», написанные для Ивана IV, – сочинение того же жанра, что «Изложение совещательных глав» диакона Агапита к царю Юстиниану, хотя их разделяет тысяча лет. «Симфония священства и царства» сохраняла свое значение; Максим Грек не был священником, он представлял монашество, но факт передачи «Глав» через митрополита придавал им в какой‑то мере официальный характер.

Ранее включение перевода «Глав» Агапита в Кормчую Вассиана, вероятно, не имело особого эффекта, так как Вассиану было отказано в праве самостоятельно изменять состав Кормчей: «Ни ты апостол, ни ты святитель, ни ты священник»22. Максим, однако, понимал значение поучений, включенных в «рекомендательный список» в ее составе, и советовал Ивану IV чаще обращаться к упомянутому в нем посланию патриарха Фотия князю Михаилу Болгарскому23.

«Главы» Максима уступают «Главам» Агапита в широте охвата темы и задачи. Они больше соответствуют конкретным задачам момента. По словам В. Ф. Ржиги, из всех попыток нравственного воздействия на молодого царя «Главы» Максима выделяются решительно. Нигде вопрос о власти не ставился на такую идейную высоту и не получал такого освещения… Именно здесь, в «Главах» Максима, полагались идейные основы для первых лет царствования Грозного24. Не случайно начальные «Главы» предлагают борьбу со страстями, может быть, имея в виду те черты характера молодого царя, которые как‑то удавалось сдерживать Макарию, но которые расцвели в период опричнины после смерти митрополита.

Просьба Макария к Максиму прислать свои сочинения, присоединение к ним «Глав», предназначенных для царя, свидетельствует о намерении главы Церкви изменить судьбу Максима Грека, облегчить его положение. Когда возникло это намерение? «Главы» Максима, как и послания Макарию и Алексею, с которыми они связаны, традиционно датировались (вслед за В. Ф. Ржигой) «около 1548 года», то есть временем уже после царского венчания в январе 1547 года25. Однако весьма приемлема и возможность отнести их ко времени, предшествующему царскому венчанию и царской свадьбе. Такая версия обусловлена грамотами восточных патриархов с просьбой о прощении Максима Грека.

В грамоте от 4 апреля 1545 года александрийский патриарх Иоаким направил Ивану IV грамоту с пожеланием побед над врагами и с просьбой освободить Максима, пришедшего от Святой горы Афонской, «дать ему волю и свободу итти, куда захочет, а прежде всего к месту его пострижения. Иоаким называет узника'учителем православной веры». «Царствие твое, царь, – пишет он адресату, – по действию диавола и по козням злых людей опалился на него и вверг в темницу и дал нерешимые оковы, и не может никуда ходить и учить, а такой дар Бог дал ему. Мы слышали о нем и письменные свидетельства получили от многих находящихся здесь великих людей и от Святой Горы Афонской, что этот человек по имени Максим неправедно связан и пойман властью царства твоего»26. В июне следующего года константинопольский патриарх Дионисий II, сообщая Ивану Васильевичу о своем поставлении в патриархи, просит освободить Максима Грека, обращаясь к царю не только от своего имени, но и от лица иерусалимского патриарха Германа и всего Собора27.

Едва ли возможно допустить, что такие грамоты могли остаться без ответа. В Москве признавали авторитет патриархов восточных Церквей, что проявилось, например, в утверждении царского титула в 1556–1561 годах. В январе 1557 года Иван IV направил грамоту константинопольскому патриарху Иоасафу II с просьбой о присылке грамоты с соборным благословением царского венчания, совершенного митрополитом Макарием в 1547 году28. Уложенная соборная грамота константинопольского патриарха Иоасафа II (ноябрь-декабрь 1560 года) утверждала царский титул Ивана Грозного29. Более раннее общение с главами восточных Церквей, грамоты 1545–1546 годов имели своим результатом практические действия митрополита по освобождению Максима Грека.

Мы едва ли ошибемся, если предположим, что приход к нему Андрея Семенова с митрополичьим посланием и денежным благословением последовал за этими грамотами, может быть, даже за первой из них. Какое облегчение они принесли его исстрадавшейся душе! Митрополит готов был целовать оковы тверского узника, признавал его святым! Огорчало, конечно, то, что Макарий не мог помочь ему сразу, но появилась надежда. Максим быстро подготовил комплексы своих сочинений, выделив «тетрадку», специально обращенную к «великому властелю», вскоре написал и другие сочинения для правителя. «Главы поучительные» он написал либо по заказу – просьбе митрополита, либо по собственной инициативе.

Именно 1545–1546 годы стали тем временем, когда получил конкретное практическое применение оправдательный комплекс, созданный на рубеже 1530–1540-х годов и постепенно обраставший новыми текстами. Его освобождение могло быть приурочено к венчанию Ивана Васильевича на царство (16 января 1547 года) или к царской свадьбе (3 февраля 1547 года). К 1547 году ведет и указание уже неоднократно цитировавшегося «Сказания» о двадцати двух годах его заточения.

Получив свободу, Максим Грек пишет новое послание царю, в котором уже не говорит ни о темничном заточении, ни об отлучении. Единственная его просьба – возвращение к Святой горе. Послание примыкает к «Главам поучительным» не только по содержанию и предназначению, но и по месту, занимаемому в ранних рукописных собраниях его сочинений. Оно включается в эти собрания с разными названиями («Слово к начальствующему на земле» или «в Руси») в качестве главы 24-й, а глава 25-я – «Главы поучительные»30. В другой рукописной традиции оно имеет более пространное название в торжественном стиле.

Задачи царской власти охарактеризованы здесь гораздо шире, чем в «Главах», советы имеют государственный характер. Он пишет о божественном происхождении царской власти (чего не было в «Главах»). «Самим Вышним» вверен тебе «скипетр царства преславного», – обращается он к царю. Новый элемент появляется и в традиционном предписании «симфонии». Царь должен почитать духовную иерархию, внимать советам митрополита и епископов (Максим сохраняет верность своей излюбленной мысли о «мудрых советниках»). Но он расширяет круг сил, которые являются залогом могущества державы, ее опорой. Царь должен с уважением относиться к боярству и воинству, щедро награждать их за службу: «Почитай и береги и обильно даруй пресветлых князей, бояр, преславных воевод и доблестных воинов; их обогащая, ты укрепляешь и ограждаешь твою державу».

В. Ф. Ржига характеризовал его позицию как «точку зрения координации политических сил, причем состав их он не ограничивает духовенством и боярством, но вводит сюда молодую силу, только что начинающую заявлять о себе – воинство (то есть духовенство, военно-служилых людей)»31. Эту мысль развила Н. А. Казакова, полагая, что Максим Грек рисует контуры сословной монархии: «Мысль об обязанностях царя заботиться о трех феодальных сословиях – духовенство, боярство и воинство – соответствовала, на наш взгляд, социальному содержанию сословной монархии, когда дворянство не превратилось еще в главную опору власти монарха… Совещательному началу, присущему сословной монархии, отвечал и настоятельный призыв к царю выслушивать мудрые советы. Политические идеи Максима Грека, несмотря на присущее морализирование, обосновывали тенденцию развития России по пути сословной монархии»32. Эта интересная мысль требует дальнейшего исследования. Можно добавить, что это было время начала деятельности Земских соборов, которые ведут свое происхождение от Соборов церковных, на что обращал внимание JI. В. Черепнин33.

Активность Максима Грека в его советах «начальствующему в Руси» позволяет признать достоверной информацию «Сказаний» о роли царя в его освобождении. В уже цитированном «Сказании» после информации об «ослабе» узнику при митрополите Иоасафе и о благословении митрополита Макария («к церкви хождение и пречистых и животворящих тайн Христовых причащение») следует рассказ о написании им серии сочинений, контуры которой близки к комплексу из двенадцати глав. Хотя последовательность событий была иной, но составитель знал о связи между освобождением и созданием комплекса «оправдательных» сочинений. После того как автор сообщил о снятии церковного наказания митрополитом Макарием, он пишет о роли царя в освобождении из заточения (функция государственной власти): «Милостивым царем… великим князем Иваном изведен был из Твери, и жити ему повеле в Троице-Сергиевом монастыре».

Другое «Сказание» (в составе Миней Четьих Иоанна Милютина) сообщает, что еще до перевода в Троицу Максим жил в Москве (царь «повелел взять его к себе на Москву»), что, по- видимому, справедливо34. Но составитель ошибается, говоря, что это произошло «по молебному слову» игумена Артемия: он стал игуменом гораздо позже, в 1551 году. Достоверно, вероятно, то, что по просьбе Артемия Максим Грек был переведен в Троицу уже из Москвы (а не из Твери). Но обстоятельства жизни самого Артемия составителю Жития были известны плохо: он пишет, что Артемий скончался ранее Максима, однако на самом деле он бежал в Литву и там еще долго продолжал свою деятельность. Это «Сказание» сообщает также некоторые детали пребывания Максима в Твери, неизвестные по другим источникам. Оказывается, «премудрый Максим Грек был у тверского владыки в великой чести, и ему было дозволено сидеть на трапезе вместе со святителем и'ясти с единого блюда"». Однако «Слово о тверском пожаре» оказалось неугодным тверскому владыке – там было высказано слишком много обличений.

Как видим, составители ранних биографий Максима Грека не располагали большим фактическим материалом о последних годах его жизни, допускали неточности, путали последовательность событий. Они писали на базе двух групп источников – его сочинений и устной традиции; документальный материал использован минимально. Но они ценны и тем небольшим фактическим материалом, который сохранили (например, о двадцати двух годах заточения), а также показателем того изменения в отношении к личности Максима Грека, которое происходило в эпоху подготовки к учреждению патриаршества.

Из других событий жизни Максима Грека последнего периода можно сказать о Соборе 1548–1549 годов, судившем Исака Собаку, бывшего сотрудника Максима. Он был обвинен в том, что, будучи отлучен от Церкви, дерзнул получить поставление в архимандриты Чудова монастыря. Вновь подвергались обсуждению детали и подробности работы Соборов 1525 и 1531 годов35. «Судные списки» этих двух Соборов, о которых шла речь в предыдущих главах, дошли до нас в соединении с аналогичной информацией о Соборе 1548 года и могли подвергнуться редактированию в связи с новым обсуждением. Можно также рассказать о том, как Иван IV предлагал Максиму выступить против ереси Матвея Башкина («ко мне писание пришли на нынешнее злодейство»). Царь слышал, что его адресат опасается быть причисленным к еретикам («а чаешь того, что мы тебя сочетаем с Матфеем»), но заверяет: «Не буди того, чтобы верного с неверными соучиняти… ты сомнение отложи»36. Однако в материалах этого Собора имя Максима Грека отсутствует.

Как видим, святогорский ученый инок был лишен и воли, и покоя, да и свобода его была неполной, вернуться к Святой горе он не смог. Его одолевали разнообразные болезни. Датой его кончины «Сказания» называют 7064 год, то есть период с 1 сентября 1555 года по 31 августа 1556 года. Месяц и день – 21 декабря – указаны в Житии XVIII века, но источник сообщения неизвестен. В этом же Житии назван и день памяти – 21 января, совпадающий с днем памяти преподобного Максима Исповедника37.

Прижизненные собрания сочинений

Особенность личности и биографии Максима Грека в том, что события его жизни оказывались сопряженными с ключевыми явлениями русской истории, с основными направлениями внутренней и внешней политики России, русской религиозной мысли и культуры. Его возврат к творчеству, возобновление литературных трудов происходит в эпоху Соборов по канонизации русских святых, Стоглавого Собора, царского венчания московского великого князя в 1547 году. В этот период («начало царства») идеал симфонии священства и царства был близок к воплощению в практике церковно-государственных отношений в большей степени, чем в какой‑либо другой период истории Русской церкви и Российского государства. Максим Грек внес большой вклад в обеспечение жизненности этого идеала. Он провозгласил этот идеал уже в послании Василию III в 1522 году, а в правление Ивана IV им были проникнуты многие сочинения святогорского ученого-богослова.

В первый период его творчества в России вкладом в дело духовного просвещения и в духовную литературу были прежде всего обширные переводы, а во второй период – не только новые собственные сочинения, но и собрания сочинений, составленные им самим и правленные собственноручно. Максим Грек – один из первых в истории русской литературы писателей, который сам составлял собрания своих избранных сочинений, сам выбирал и правил их.

Обвинения, предъявленные ему, при всей их неправдоподобности, касались разных проблем – и государственных, и церковных, и культурных, причем таких, у которых было будущее. «Исправление книг» станет одной из важнейших культурных (и не только культурных) проблем XVII века. Вопросы языка и перевода сохранятся еще в XIX веке («Шишков, прости, не знаю, как перевести»). Стоит ли говорить о значении в следующие века турецкого (восточного) вопроса или вопроса о церковных имуществах? Поэтому сочинения нашего героя, задуманные первоначально с целью оправдания, доказательства несправедливости обвинений, приобретали более широкое значение. Они не только отражали мировоззрение автора, но также давали довольно полную картину жизни того времени, многих ее сторон. Они были яркими памятниками русской религиозной мысли той эпохи, говорили о реальных преходящих явлениях окружающей жизни и вечных истинах.

В ходе исследования обширного рукописного наследия Максима Грека, классификации рукописей, целиком состоящих из его трудов с самым пестрым составом, удалось выделить центральное ядро, к которому восходят остальные. Оказалось, что Максим Грек составил два обширных комплекса своих сочинений, каждый из которых представлен рукописями в несколько сотен листов. Они могут быть определены современным термином «избранные сочинения» или «собрание сочинений». Определение почерка Максима Грека, установление его автографов имело большое значение для изучения его творчества.

При изучении сочинений Максима Грека имеется счастливая возможность понять его тексты, исходя из той иерархии тем, решений и предпочтений, из той классификации, которая предложена им самим. Составленные им собрания своих сочинений – не просто формальное, механическое соединение различных сочинений, но единство, обнаруживающее внутренний замысел и цели, внутреннюю логику в подборе текстов, последовательности их расположения. Составные части этой продуманной структуры, особенно в ее первой, центральной и большей по объему части, находятся в зависимости и связи между собой, поэтому о ней можно говорить как о «Сумме». При этом он не просто объединял написанные ранее тексты, но часто писал заново, в соответствии со своим новым замыслом.

Максим Грек составил два «Собрания избранных сочинений» – в 47 главах (с дополнительными статьями) и в 73 главах (куда вошли все 47 глав предыдущего и новые тексты). Первое собрание получило название Иоасафовского по имени владельца основной рукописи собрания – митрополита Иоасафа (имеется его владельческая помета). Это рукопись из собрания Московской духовной академии (РГБ. Ф. 173, I, МДА 42) – уникальное явление в истории письменности и религиозной мысли русского Средневековья. Комплексы, объединявшие различные произведения церковных писателей и представленные прижизненными списками, известны (сборники с «Преданием» и «Уставом» Нила Сорского, «Просветитель» Иосифа Волоцкого, «Соборник» («Главник») митрополита Даниила), но они не могут сравниться с Иоасафов- ским сводом Максима Грека по полноте и разнообразию тем, по характеру их разработки. В известной степени с «Суммой» Максима Грека можно сравнить «Истины показание» Зиновия Отенского, но это уже памятник более позднего времени (сам Зиновий считал себя учеником Максима Грека).

Сборник правлен рукой самого автора. Кроме него работали и другие редакторы, заботившиеся об исправности текста. Особое значение и актуальность этого собрания подчеркивается тем, что кроме Иоасафовского сборника имеется еще одна рукопись этого собрания, то есть совпадающая с ним по составу (сохранившаяся не полностью) и тоже правленная автором. При этом случаев правки несоизмеримо больше (не только корректорской, но и смысловой). Значит, автор не только составлял собрания, правил текст, продолжал его совершенствовать, но работал с несколькими экземплярами собрания.

Иоасафовское собрание пользовалось большой популярностью; выявлено десять рукописей XVI‑XVII веков, повторяющих его состав полностью, и две рукописи краткого вида, включающие лишь 39 глав. На его основе создавались новые собрания с присоединением новых текстов, или же сочинения перегруппировывались в соответствии с новыми замыслами.

Второе прижизненное авторское собрание – Хлудовское в 73 главах. Механизм, ход составления двух систематизированных собраний был достаточно сложным. Хотя более полное было завершено несколько позже, чем собрание в 47 глав, но вместе с тем исследование выявляет некоторый «параллелизм» в работе, не хронологическую последовательность, но функциональные принципы их составления. Самая ранняя рукопись этого собрания состоит из двух частей. Главы 1–25 находятся в рукописи ГИМ, Хлудовское собрание, № 73 (с датой 1564 год), главы 26–73 – в рукописи РГБ, Большаков- ское собрание, № 285 (без конца). Эта рукопись также имеет собственноручную авторскую правку. Собрание получило название по имени владельца рукописи А. И. Хлудова. На основе этого собрания также возникали новые – как путем перегруппировки его глав, так и с присоединением новых текстов. Как правило, сочинения, написанные в первый период и о которых уже шла речь, в прижизненные собрания автор не включал, но предпочитал написать новые.

Имеется еще одно собрание с автографами Максима Грека, с его авторской правкой – Румянцевское (в составе Румян- цевского собрания, РГБ, № 264). Оно уже не отличается единством замысла, свойственного двум предыдущим, будучи основано, по-видимому, на архиве автора, который его единомышленники старались бережно сохранить; некоторые тексты случайно переписаны в рукописи дважды. Оно особенно ценно тем, что многие сочинения Максима Грека сохранились лишь в нем, другие их списки неизвестны. Это относится, в частности, к двум сочинениям, упомянутым в предыдущем разделе, – «Ответ вкратце к святому Собору о том, в чем оклеветан» и послание митрополиту Макарию (в котором автор называет Максима святым). Здесь содержится более 20 сочинений, не вошедших в прижизненные собрания, хотя отдельные сочинения Иоасафовского и Хлудовского включены. Сочинения из трех собраний (в совокупности с ранними) составляют основное ядро его рукописного наследия38. Ряд сочинений вошел в рукописную традицию в составе более поздних собраний сочинений второй половины XVI – первой трети XVII века. В дальнейших собраниях случаи появления новых, неизвестных ранее сочинений единичны.

Изучение (или просто рассмотрение) всего творческого наследия этого автора далеко выходит за рамки задач биографии. Ограничимся некоторыми наблюдениями. В начале обоих собраний находится комплекс тех сочинений, которые были написаны с оправдательной целью. Это первые 12 глав каждого из собраний, своего рода «венок», открывающийся «Исповеданием православной веры» (глава 1) и завершающийся «Словами отвещательными об исправлении книг русских», в которых автор доказывает филологическую обоснованность произведенного им исправления книг (главы 11–12). Его дело продолжат «справщики» XVII века; правка книг будет одной из составляющих в деятельности патриарха Никона; в XVIII веке Паисий Величковский также будет озабочен исправлением книг39. В состав комплекса входят примыкающие к «Исповеданию веры» догматико-полемические сочинения; большое место занимают «Слова» против магометан и обличения эллинского язычества.

Оправдательный комплекс автор не считал завершенным. Еще не было пространных аргументированных ответов на многие пункты обвинений. Он наблюдал и такие явления, которые не были связаны с судами и обвинениями, но тоже, как ему казалось, требовали его вмешательства. Наконец, многие просто обращались к нему за разъяснениями по разным вопросам. Всё это отразилось в собраниях.

Следующие главы собрания с «оправдательной» темой не связаны и составляют его этическую часть, посвящены вопросам христианской жизни и обязанностям христианина. Главы 13–14 построены как критика астрологических увлечений, но она расширена по сравнению с той, которая высказывалась в первый период40. В этих главах не назван конкретный адресат, для которого предназначены нравственные нормативы, им оказывается все христианское общество в целом и каждый его представитель в отдельности. Автор не включил сюда ранее написанные Послания против астрологии конкретным лицам, например Ф. И. Карпову. Жанровая природа подчеркивает всеобщий характер излагаемых норм. Здесь выдержано единство жанра, тексты лишены каких‑либо свойственных посланиям черт, не содержат реалий, датирующих примет, не называется конкретный повод для их написания. Это не значит, что связи с лицами, событиями, обстоятельствами не было; автор не находит нужным или возможным об этом писать, избирая иной уровень темы.

Большое место отведено опровержению учения астрологов о том, что «звездное колесо счастья одних возносит на различные власти и владычества, других низвергает оттуда и подвергает крайним бедам и бесчестию… расположение звезд бывает причиной того, что одни получают богатство и славу и начальственный сан, другие – убожество, бесславие и крайнее бесчестие». Главный аргумент критики астрологов состоит в том, что они «лишают нас самовластного дара, которым нас почтил Создатель, а этот дар является свидетельством, что мы сотворены по образу и подобию Создавшего нас». Ставится вопрос, почему самовластный человек избирает иногда добро, иногда зло, каковы критерии выбора. Ответ формулируется со ссылкой на Максима Исповедника: «…некая сила, склоняющая на зло, – не что иное, как пренебрежение по естеству умным деланием» (в другом месте «естественное ума нашего делание»). Результатом такого небрежения является «злоба», то есть «требование соблазненной мысли, за которым следуют непотребные дела». Далее разъясняется специально, что значит «естественное ума нашего делание»; его цель в том, чтобы «словесная часть» человека повиновалась везде божественному слову и держала в повиновении «бессловесную часть», то есть, другими словами, чтобы ум господствовал над бессловесной, плотской частью человеческого существа. На добро человека подвигают три силы: «естественные семена», то есть положительные природные задатки, «святые силы» и «добрая воля» (использован термин «изволение»). К злу влекут также три силы: страсти, бесы, злая воля.

Страстям и их происхождению посвящена следующая, 14-я глава: «Того же инока Максима Грека Беседа Души и Ума, вопросы и ответы о том, как рождаются страсти, здесь же о божественном Промысле и против звездочетцев». Ум выступает здесь как высшее, более авторитетное по отношению к Душе начало, обращающееся с поучениями и наставлениями, но это подверженный страстям человеческий Ум, и собеседники не раз говорят друг о друге «ты да я». Беседа Ума и Души, как и другие сочинения Иоасафовского собрания, касающиеся этой же темы, находятся в русле христианской антропологии. Характеризуя ее место в духовности восточного христианства, Т. Шпидлик выделял проблемы: самопознание (connaissance de soi) и его психологический аспект; кротость, внешний и внутренний человек; тело-душа-дух в различных аспектах этой трихотомии. Все эти темы отражены и в рассматриваемой части собрания Максима Грека, но в разном объеме, в разных разделах и сочинениях41.

Главы 15–16 и следующие могут быть названы аскетическими42. Автор излагает свои взгляды на то, в чем состоит «истинное монашество». Он помнил, конечно, выдвигавшиеся против него обвинения в хуле на русских чудотворцев, но здесь он не вспоминает об этих эпизодах и поднимается на высоту аскетического чувства и мысли, говорит в соответствии с учением Святых Отцов и аскетов. Здесь нестяжательские воззрения Максима Грека изложены во всей их глубине. Его нестяжательство отличалось от страстных полемических выпадов Вассиана Патрикеева: «Аз велю великому князю села у монастырей отнимать». Максим, напротив, ставил на первое место нравственное совершенство иноков и соблюдение аскетических норм.

Центральной в этой части собрания является глава 20 («Того же инока Максима Грека прение (состязание) о иноческом жительстве, лица же участников Прения Филоктимон да Ак- тимон, сиречь любостяжательный и нестяжательный»)43. В «Прении» нашла самое полное отражение нестяжательская концепция Максима. В отличие от Вассиана Патрикеева он не был сторонником секуляризации и настойчиво рекомендовал царю «не стремиться к хищению чужих имений и стяжаний». Вместе с тем он резко осуждал практику отношений монастырей с крестьянами в их собственных селах, а также постоянные тяжбы с крестьянами соседних сел и их владельцами: «Ради села [он] начинает ходить к судилищу», спорит («сварится зело») со своими соперниками, просит судей «ради малой землицы» назначить «поле с оружием», то есть вооруженный поединок спорящих сторон или их представителей, в котором победитель считался выигравшим дело. Он пишет: «Безмерная бесчеловечность и зверство [проявляются] в том, чтобы не только лишать собственности, но и изводить горчайшими муками самих ее обладателей». Здесь имеются в виду ростовщичество и наказания за невыплаты долга – истязание бичом (правеж), конфискация имущества, сгон с земли и даже обращение в рабство.

Максим Грек осуждает кабально-крепостнические формы эксплуатации и отношение к феодально зависимым крестьянам как к холопам. Он пишет о недопустимости для монахов владеть селами и заниматься ростовщичеством (оно обозначено терминами «лихоимство», «лихоимание», «лихвы», «роста»), Его обличения приобретают более широкую направленность, будучи обращены к разным слоям и социальным группам. Ум поучает Душу: «Тебе повелено, о несмысленная, твоими трудами питать убогих, а не владеть другими, испивая их кровь лихоимствами, служить другим, а не властвовать над ними». Недопустимо «кровь убогих беспощадно испивать лихвами и всяким делом неправедным». Особое неприятие у него вызывает ростовщичество; предметом обличений становится практика «заемного серебра» и высоких процентов («ростов»): «Морят [крестьян] беспрестанно требованиями тяжелейших ростов и всяческими монастырскими работами».

Максим Грек осуждает монахов, которые вопреки евангельской заповеди в течение всей своей жизни питаются «чужими трудами, потом убогих со всякой неправдой и лихоимством». Понятие «хищение чужих трудов» далее расшифровывается: «Последняя неправда» состоит в том, чтобы не только «скопить на земле путем всякого лихоимства золото и серебро, в следующие годы истязать бедных селян и никогда не оставлять им истину (занятую сумму. – Я. С.), хотя уже и возвращена она за много лет многократным взиманием процентов». Не просто земля как источник богатства, но и ростовщичество вкупе с другими негативными явлениями лежат в основе «хищения чужих трудов и неправды». К той же сфере относится спекуляция хлебом во время голода, осуждаются насильственное удержание крестьян в монастырских селах, ограничение права крестьянского отказа (казус, описанный в 57-й главе Судебника 1497 года).

Нестяжательство Максима Грека сопряжено с концепцией благотворительной функции богатства. Он не отрицает богатство как таковое, но настаивает на его «праведном» использовании. «Любостяжательный» Филоктимон ссылается на библейских героев, угодивших Богу, так как они «праведно» и «добре» распоряжались «стяжаниями» и собственностью, которой владели. «Нестяжательный» Актимон в ответ на это соглашается с оппонентом, но и подчеркивает разницу между «праведным» и «неправедным» использованием богатства. Смысл первого – недопущение ростовщичества и, как его противоположность, воплощение заповеди «нищелюбия» («всякому нищему и убогому обильно хлеб свой предлагая и своим серебром щедро его исполняя»), «Неправедное» использование богатства в монастырях – это прежде всего ростовщическая практика, кабальные и крепостнические формы отношений с крестьянами.

Идеал отношений монастыря с «подручными селянами», по Максиму Греку, предполагает предоставление им ссуд без «роста», а в случае необходимости и без возврата занятой суммы: «Было бы им немалым утешением, если бы ты давал им взаймы серебро без процентов; а того, кто из‑за крайней нищеты не мог отдать ни росты, ни истину (занятую сумму. – Н. С.), не истязал бы его, но ожидал воздаяние в будущем веке». Благодаря сочинениям Максима Грека и других писателей нестяжательского направления (особенно Вассиана Патрикеева) в русской литературе все громче звучала тема «бедных людей», «униженных и оскорбленных»44.

Главы 21 и 22 собрания сочинений продолжают тему христианской жизни и христианских обязанностей с акцентировкой осуждения многостяжания («желание собирания многого богатства»), ростовщичества45. Глава 21 – также диалог, но воображаемый, между тверским епископом Акакием, покровителем Максима, и Господом: «Какие речи произнес бы к Создателю епископ тверской, когда сгорел соборный храм и весь двор его, и все имущество, и сам город, и много иных храмов, и домов, и людей сгорело по Божию гневу в 1537 году июля 22, и как отвечает ему боголепно Господь, и этому подобает внимать со страхом и верой нелицемерной, а составлено Максимом Греком, иноком Святой горы». Глава 22 посвящена этому же сюжету, но значительно короче: «Того же инока Максима Грека краткое сложение о бывшем тверском пожаре, также и похвала об обновлении церковного украшения, сделанном епископом тверским Акакием».

В первом диалоге лишь один вопрос и один ответ, Акакий спрашивает, почему Бог, несмотря на торжественные богослужения, великолепные иконы, ниспослал на город столь лютый пожар. Христос отвечает, что он требует не формального соблюдения обрядов, а праведной жизни и карает нарушение заповедей: «Если вы, люди, приносите мне то, что [получено] от несправедливых (неправедных) и богомерзких процентов, хищения чужих имуществ, ненавидит это душа моя как смешанное со слезами сирот, вдовиц, с кровью убогих». Речь идет, как и в предыдущих нестяжательских главах, о двух видах богатства. Одно из них, не отвергаемое автором, идет на нужды благотворительности, на прокормление нищих. Оно названо собственностью убогих и сирот. Другое богатство имеет источником ростовщичество и другие несправедливые способы накопления, расхищение того, что принадлежит другим, нищим и сиротам: «Серебро на серебре и золото на золоте ненасытно копите на земле незаконными процентами и скверной прибылью».

Этическая часть собрания Максима проникнута атмосферой диалога. Это и внутренний, в подтексте, диалог автора с обвинителями, и диалог как литературная форма. «Лица» участников диалогов – Ум и Душа, «нестяжательный» Актимон и «любостяжательный» Филокгимон; небесный Владыка беседует с владыкой земным, тверским епископом. Главы 24–25 излагают нравственные нормы для верховного правителя и «начальствующих». Это уже упоминавшиеся «Главы поучительные начальствующим правоверно», написанные Максимом Греком для Ивана IV, по всей вероятности, по заказу митрополита Макария (глава 25), и послание Ивану IV с широким охватом задач царской власти, написанное после венчания (глава 24)46. Глава 26 – одно из лучших произведений Максима Грека («Слово пространнее излагающе с жалостию нестроения и бесчиния царей и властелей последнего века сего»)47.

Дальнейшая часть Иоасафовского собрания тематически примыкает к первой и включает главы, возвращающиеся к некоторым из первоначальных тем (книжные исправления, чистота и адекватность переводов, обличение лихоимства, «любостяжания», звездочетства, критика ересей, апокрифов, суеверий) или относящиеся, по классификации Е. Е. Голу- бинского и А. И. Иванова, к разделу «истолковательные статьи и сказания по разным недоуменным вопросам богословского, церковно-обрядового и бытового характера».

Особое следует выделить главу 44, тема которой не затрагивалась в первой части собрания. Ее содержание связано с обвинением, касавшимся отношения Максима к автокефалии Русской церкви. Название этой краткой главы подробно излагает ее содержание: «Того же инока Максима Грека сказание к тем, кто отказывается во время поставления и клянется своим рукописанием русскому митрополиту и всему Священному собору не принимать тех, кто будет поставлен на митрополию или епископию Римским папой латинской веры или Царьградским патриархом как находящимся в области поганого царя безбожных турок». Текст такой присяги действительно существовал, его включение было обусловлено появлением на Руси во второй половине XV века митрополитов-униатов, поставленных в Риме и Константинополе. Максим согласен с отказом принимать митрополитов, ставленников Рима, но доказывает сохранение Константинополем своего канонического статуса центра православия. Косвенным образом утверждается несостоятельность ссылки на его осквернение «погаными» (турками) как аргумента для отказа от поставления в Константинополе. Максим Грек не был противником автокефалии Русской церкви, но считал, что ее установление должно иметь каноническую основу, что и произошло в конце XVI века, но уже на новых началах48. К этой же теме автор вернется в Хлудовском собрании (глава 61): «Сказание о том, что не оскверняются святыни нисколько, даже если городами много лет владеют язычники»49.

После главы о поставлении митрополитов, важной для уяснения истинной позиции автора в этом вопросе, следует итоговая глава. Будучи краткой, она является заключительным аккордом его учительных сочинений и излагает призыв к покаянию. Первоначально, по замыслу автора, она называлась «Сказание о птице неясыти57, в той же словеса возставля- тельна к покаянию» и имела номер 46. Но наличие в ней четырех кратких самостоятельных отдельных глав привело в дальнейшем к расширению нумерации или разделению единой по замыслу главы50. «Сказание о птице неясыти» содержит толкование на 101-й псалом, повествующий о страданиях псалмопевца и взывании о милосердии («Молитва убогого, когда унывает и перед Богом пролиет мольбу свою. Господи, услы- ши молитву мою, и вопль мои к тебе да приидеть, не отврати лица Твоего от меня» (101, 1–3, 6–7, 9). Автор не цитирует псалом, но дает толкование неясыти как символа искупительной жертвы Христа (змий умерщвляет ее птенцов, но родители исцеляют их своей кровью).

Г. А. Казимовой было установлено, что источником «Сказания о птице неясыти» является дополнительная статья о пеликане (неясыти), содержащаяся в некоторых кодексах «Физиолога» александрийской редакции; толкование Максима Грека принадлежит к числу «догматических» (отличающихся от «морализаторских»), для него их смешение было невозможным. Другие версии этой статьи вводят мотив покаяния, отсутствующий в статье Максима Грека в вербальном выражении, но, по-видимому, известный автору, объединившему с этим толкованием «Словеса возставлятельна к покаянию». Г. А. Казимова процитировала выполненный Е. И. Ванеевой перевод с греческого языка «Физиолога» той группы, которая наиболее близка славянским переводам: «<…>Спаситель, пронзив бок свой, источил кровь и воду для спасения и жизни вечной. Кровь – сказав,"взяв чашу, благословил…», воду же – в крещении к покаянию»51. Максим Грек вычленил дополнительный мотив толкования («покаяние») и, оставив его изложение за пределами своего сочинения, сделал темой самостоятельной статьи, посвященной мученикам; она, следуя непосредственно за толкованием птицы неясыти, не имея самостоятельного номера, оказывается как бы частью или продолжением этого толкования.

«Словеса о покаянии» состоят из небольшой вступительной части (менее половины страницы) и четырех текстов о мужестве древних мучеников. И каждый из рассказов имеет самостоятельное название, включенное во вторичное (дополненное) оглавление. В конце автором отмечено, что предание об этих мучениках сохранил Павел Фивейский, знаменитый воспитанник пустыни, и сообщил его родоначальнику иноков – Антонию.

Заключительные краткие главы, таким образом, оказываются связанными как с начальной частью собрания, одновременно и догматической, и оправдательной, так и с центральной, включившей «Словеса о покаянии». В заключительной части автор ни словом не обмолвился о своих собственных невзгодах, но замкнул оправдательный замысел собрания на возвышенном уровне, аллегорией искупительного значения мученичества и страдания. Теперь уже всё собрание предстает как цикл, открывающийся «Исповеданием веры» и завершенный покаянием и искуплением – история жизни выдающегося деятеля русской культуры XVI века, целиком заключенная в его творчестве.

Вместо эпилога

Эпилог, как говорят литературоведы, – заключительное сообщение о событиях из жизни героев, происшедших через некоторое время после действий, изображенных в основной части произведения. Эпилог биографии Максима Грека мог бы стать не менее обширным, чем она сама. В него может войти как история освоения наследия ученого, богослова, писателя, переводчика, разная его актуализация в разные эпохи и в разных кругах, так и история изменения оценок его личности и творчества, высшей точкой которого стала канонизация 1988 года. Максим Грек был причислен к лику святых как «чудотворец, монах-аскет и учитель иноческого жития, узник и страдалец многолетнего заточения, духовный учитель, углубивший святоотеческую традицию»1.

Углублению святоотеческой традиции служили и выполненные им переводы творений Святых Отцов, прежде всего Иоанна Златоуста, многочисленных толковников Псалтыри и Апостола, и оригинальные сочинения, вносившие вклад в дело духовного просвещения. В них он излагал христианское вероучение, исходя из потребностей и задач русской жизни, умственных и духовных исканий его современников, развивая те стороны вероучения, которые еще не были здесь освоены или усвоены не во всей полноте. В его сочинениях отразились многие черты русской жизни – государственной, церковно- политической, культурной.

Ученик и участник итальянского Возрождения, сотрудничавший с гуманистами в освоении Античности, язык которой был его родным языком, в России он посвятил себя делу возрождения святоотеческой традиции. В Италии он овладел достижениями гуманистической филологии, приемами критики текста, использовал их и в своих русских сочинениях, и при переводах. В его сочинениях выявляются античные реминисценции, встречаются имена Гомера, Плутарха, Гесиода, Фукидида, Аристотеля; Платона он называл «верховным»

8 Н. Синицына

среди «внешних философов», ценил «законоположенное» им философское гражданство. Вместе с тем он обличал «языческое еллинское нечестие», иногда сопровождавшее возрождение Античности; он распознал и негативные черты в движениях и увлечениях того времени в Италии. Михаил Триволис стал святогорским иноком Максимом, вступив в Ватопед. В его богатейших книжных сокровищницах он обрел широкие возможности приобщения к христианским древностям, творениям Святых Отцов, в которых сохранялись и элементы античных достижений, столь ценимых гуманистами. А позже в России посвятил себя делу возрождения на Руси святоотеческой традиции, в которой заключены духовные ценности христианства. Многие его сочинения сохраняют актуальность и сегодня. Новые переводы на современный язык его «духовно- нравственных слов» были изданы недавно в связи с 450-летием его преставления и в рамках подготовки конференции «Россия – Афон: 1000-летие духовного единства» (октябрь 2006 года).

Уникальность Михаила Триволиса – Максима Грека в истории европейской и русской культуры конца XV – первой половины XVI века заключалась в том, что он владел языками всех трех составных частей тогдашнего христианского мира – языком греческого православия и античной культуры, языком латинского мира, церковнославянским языком (в его русском изводе). Речь идет не просто о языке как средства повседневного общения, но о языках культур и проблемах переводимое™, которые он решал блестяще в условиях своего времени. При всей важности конфессиональных различий он отдавал должное достижениям каждой из культур, ее «благим начинаниям».

Потребность в его трудах проявилась уже в 1561 году, когда диакон Исайя Каменчанин (из Каменец-Подольского) отправился в Москву для поисков и приобретения рукописей в целях их напечатания и распространения в Литве и на Украине. Среди книг, которые его интересовали, были «Евангельские беседы» Иоанна Златоуста в переводе Максима Грека и его ученика Селивана, наряду с Библией и Житием Антония Печерского, которого не оказалось в Киево-Печерском монастыре. В Москве Исайю постигла та же участь, что и Максима Грека, он был осужден, но вскоре получил возможность заниматься литературной деятельностью, посвятив ее изучению и собиранию наследия Максима, разысканию сведений и информации о нем, позже сотрудничал в этом деле с патриархом Иовом или книжниками, трудившимися по его поручению. Исайя составил (ок. 1591 года) «Сказание вкратце о великом преподобном отце Максиме Греке», которое служило Предисловием к «Канону Святому Духу», написанному Максимом Греком, а также (в несколько ином варианте) – Предисловием к Псалтыри (без толкований), переведенной в 1552 году Максимом Греком и Нилом Курлятевым. Это была одна из первых его биографий, пока еще очень краткая, но не единственная.

На основе этого лаконичного «Сказания» – Предисловия позже было создано «Сказание известно58 о приходе на Русь Максима Грека и сколько он претерпел вплоть до своей кончины»2. В эпоху учреждения патриаршества в России, в конце XVI века происходил взлет интереса и к сочинениям Максима Грека, и к фактам его жизни. Было составлено (ок. 1587 года) «Сказание о Максиме иноке святогорце из Ватопедской обители» (в другом варианте названия добавлено: «который здесь сильно пострадал за истину»)3. В первоначальной редакции его автор еще не располагал сведениями о месте рождения и родителях героя («рождение его не знаю в котором граде»), но во второй редакции уже использована запись из троицкой рукописи о месте рождения и родителях Максима, которой мы открыли главу, посвященную Арте. Это «Сказание» пользовалось большой популярностью, им открывались некоторые новые собрания его сочинений, создававшиеся в эту эпоху на основе более ранних (прижизненных) авторских собраний. Эти «Собрания сочинений» были книгами нового типа, приближались к литературе Нового времени. Открывавшее их «Сказание» выполняло функцию биографического очерка, подобного тем, которые в собраниях сочинений (полных или избранных) авторов Нового времени предваряли их. Более того. В собрания иногда включались миниатюры, изображавшие автора. Они были двух типов – поясные или по- грудные изображения в профиль, сначала без нимба, а также изображения Максима Грека пишущего или молящегося. Самым ранним (из сохранившихся) является черно-белый рисунок в профиль, герой без нимба смотрит влево. Возможно, в его основе находится авторский набросок – автопортрет. К нему восходят несколько миниатюр (возможно, кальки, герой смотрит вправо). Позже появляется нимб. Очень любили изображения Максима Грека в старообрядческой среде (с большой окладистой бородой, лестовкой, часто на фоне монастыря).

В этих собраниях, все более полных, читатели следующих веков находили ответы на интересовавшие их вопросы как частного характера, так и более широкие и общие. Он обогатил русскую мысль, русское духовное просвещение разработкой христианского учения о свободе, о самовластном достоинстве человеческой личности («самовластии человеческом»), ее свободном выборе, сопряженном с полнотой ответственности. И если свобода неотделима у него от ответственности, то и в политическом учении политика неотделима от этики, и даже в его советах и рекомендациях правителю и «начальствующим» политические нормы излагаются как нравственные императивы.

Особенно актуальны были его нестяжательские сочинения. Он не отрицал богатство как таковое, даже рекомендовал верховному правителю не стремиться к «хищению чужих имений и стяжаний», но настаивал и здесь на приоритете нравственного начала как в способах приобретения богатства, так и в его использовании. Он обличал «хищение чужих трудов», понимая его как использование неоплаченного чужого труда, прежде всего с помощью ростовщических процентов; он писал, что «росты» «лихвы», возрастая ежегодно, превышали уже намного размеры занятой суммы. Объектом его критики становились жадность, алчность, неуемное стремление к возрастанию богатства, его накоплению всякого рода предосудительными способами.

Привлекателен был и его образ – обличителя «неправды», мученика и невинного страдальца («любит несчастного русский народ»). Его почитание началось очень рано. Мы помним, что уже митрополит Макарий готов был признать Максима Грека святым и целовать его оковы. В 1588 году патриарх Константинопольский Иеремия II дал «разрешительную («прощальную») грамоту» Максиму Греку4. Возрастал интерес к его творчеству и личности.

В середине XVII века в Четьи-Минеи священника Иоанна Милютина было включено уже упомянутое «Сказание известно». Оставаясь в рамках литературного жанра «Сказания», оно в своем содержании имеет черты, приближающие его к агиографическому жанру, а небольшой фрагмент в центральной части написан с подражанием литургическому сочинению. «Сказание» сопровождается описанием двух чудес, случившихся у его гробницы. Филарет, архиепископ Черниговский, писал, что это «Сказание» указывает на почитание его в Троице-Сер- гиевой лавре, говоря о «русских церковных чадах», которые «умильными словами» венчают своего отца, учителя и наставника, приникая к его мощам.

Известный соловецкий книжник Сергий Шелонин составил в 40-х годах XVII века «Похвальное слово русским преподобным» (между 1645–1647 годами) и «Канон всем святым, иже в Велицей Росии просиявшим»5. Среди них находится, в ряду святых учителей, в «чине преподобных» и Максим Грек, «новый Богослов», «учитель и делатель истинной любви, достигший ее вершины, ибо Бог есть любовь».

В 1988 году, в год празднования 1000-летия крещения Руси, местночтимый святой преподобный Максим Грек был причислен к лику святых угодников Божиих для всероссийского церковного почитания, а в 1996 году произошло обретение его мощей, ныне покоящихся в Свято-Троицкой Сергиевой лавре.

* * *

57

Неясытью в книжных памятниках того периода называли пеликана; в народе то же название получил один из видов совы.

58

Прилагательное «известный» (в заглавии в краткой форме) означало не только «известный, распространенный, общепринятый», но также «достоверный, точный» (Словарь русского языка XI‑XVII вв. Вып. 6. С. 114).


Источник: Максим Грек / Нина Синицына. - Москва : Молодая гвардия, 2008. - 232, [4] с., [8] л. ил., портр., факс. (Жизнь замечательных людей : Серия биографий; вып. 1362 (1162)).

Комментарии для сайта Cackle