X. «Золото видно и в грязи»

Когда Владиславлев и Людмила подходили к дому, в одной из алей сада с ними встретилась известная уже нам женщина с отданными ей на воспитание сиротами. Дети эти тотчас же подошли к Людмиле и поцеловали y нее руку, a потом поклонились Владиславлеву.

– Я вас, дети, не видела еще сегодня, – сказала Людмила, – скажите же мне, знаете ли вы молитвы, которые я велела вам выучить с Петровною?

– Знаем, добрая барыня, – сказал мальчик, и тотчас же прочел молитву Господню довольно толково.

– Умник, – сказала ему Людмила, погладивши по голове, – читай же эту молитву всякий раз, когда молишься...

– Хорошо, буду всегда читать...

– Ну, ты теперь прочти мне свою молитву, – обратилась Людмила к девочке. – Ведь ты ее знаешь?

– Знаю, – отвечала девочка и тотчас же прочла молитву Иисусову.

– Хорошо. Читай и ты эту молитву всегда.

– Буду читать... A еще нам велишь выучить что-нибудь?..

– Да... Впрочем я сама с вами завтра займусь... Придите ко мне утром после чая... A теперь погуляйте подольше по саду...

Едва только Людмила успела это сказать, как из боковой аллеи вышли к ним Валентина и Феоктиста со своими любезными собеседницами и как раз наткнулись прямо на детей...

– Фи, какие мерзкие, гадкие, отвратительные ребятишки! – процедила Валентина сквозь зубы, бросая на детей самый презрительный взгляд.

«А, – подумала Людмила, – теперь они гадкие, отвратительные ребятишки, потому что бедны и не воспитаны! A что если им дать приличное воспитание в учебных заведениях да ввести в общество, не объявляя никому об их происхождении? Посмотрела бы я тогда, как вы, гордые графини, да баронеты Самодуровы, стали бы тогда рассыпаться пред ними в своих любезностях, если они оба будут хороши собою... Я думаю, вы тогда не прочь бы были ухаживать за ними...»

– Чьи это дети? – спросил Владиславлев Людмилу, продолжая с нею идти к дому. Неужели этой женщины?

– Нет, – отвечала Людмила: – это дети одной несчастной женщины, которая недавно утонула... Вы, может быть, слышали о ней что-нибудь... Теперь эти сироты взяты в дворню.

– Какие они хорошенькие собою!..

– Это очень естественно, потому что мать их из дворовых девушек, очень красивая собою... Она вышла замуж за крестьянина по доброй воле... Он тоже был красивый малый...

– A что, если бы их выучить грамоте да потом пристроить для дальнейшего воспитания в учебные заведения?.. У них смысл, как заметно, есть хороший... Может быть, они вышли бы в люди...

– Как мы с вами сошлись в этой мысли! Я именно об этой только и думала в ту пору, как вы заговорили о них...

– A можно ли это сделать?

– Думаю, что можно... Papa постоянно на свой счет воспитывает в одной школе в Москве трех сирот... Стало быть, стоит только его попросить за этих сирот... Но они еще невелики; пока подрастут, для них откроется возможность поступить не в низшую школу, a и в среднее учебное заведение...

– Это было бы очень хорошо... Вы обязали бы их вечною к вам благодарностью, если бы дали им образование...

– Я об этом позабочусь непременно... A теперь я пока сама буду с ними заниматься по времени кое-чем, например, изучением, и объяснением необходимых молитв, счетом... Думаю, что и батюшка о. Александр не откажется помочь мне в этом благом начинании...

– Разумеется, не откажется. Но, пока я здесь поживу, уж позвольте мне иногда заменить вас в занятии с этими детьми... Я поопытнее вас и сумею скоро выучить их читать... В этом можете быть уверены вполне…

– Я была бы вам весьма благодарна за такое внимание к сиротам...

– В таком случае прикажите им каждое утро приходить ко мне на час или на два... Мне занятие это очень сродно...

– A вы когда-нибудь занимались с детьми?

– Еще бы нет!...Я уже два года несу обязанности квартирного старшего, a с этими обязанностями необходимо соединено и занятие со всеми учениками училища, живущими в квартире... И не было еще такого ленивца, который бы, попавши ко мне, не исправился, не было такого тупицы, который бы не стал у меня учиться... Этим могу я всегда если не гордиться, то утешаться, потому что это счастье исправлять неудобоисправимых и развивать тупиц немногим удается... На это нужна особенная способность и необыкновенное терпение...

«Что за человек? – подумала Людмила. – Ему дано от природы все то, о чем другие могут только мечтать... И такой-то ли еще человек не достоин того, чтобы наше общество протянуло ему руку?..».

Людмила невольно вздохнула при мысли о таковом несправедливом отношении общества к людям здравомыслящим, выходящим из среды самой бедной и грудью пробивающим себе дорогу.

– Какое испытание! – снова проговорила она про себя. Приходится скорбеть за своих и за чужих. Вот именно время учить нас смотреть на вещи прямыми глазами: не так еще давно и я думала о себе очень много, гордясь своим происхождением, а теперь эту сословную гордость считаю положительною глупостью, потому что судьба столкнула меня с человеком бедным, незначительным, но далеко лучшим наших баричей... И что если бы все хоть раз в жизни находились в положении подобном моему? Тогда не было бы презрения к людям, питаемого по одному только предубеждению против их происхождения и места воспитания...

Недолго после этого Владиславлев пробыл, y графа. Он лишь зашел в дом, простился с графинею и ушел домой, вполне довольный тем, что рассказ его очень понравился Людмиле. Дома он занялся чтением книги Огюста Николя и читал ее с таким интересом, что не видел, как время бежало: часам к десяти утра взятый им первый том был прочитан. И когда Владиславлев таким образом только лишь нечаянно весьма близко ознакомился с этим прекрасным творением Огюста Николя, как же ему стало досадно при мысли о том, что этого творения нет даже в русском переводе!..

– Что за невнимание к своему делу со стороны наших профессоров богословия, философии и истории! – проговорил он про себя. Сколько лет существует это полезное творение Огюста, и его доселе еще нет на русском языке, между тем, как его следовало бы сделать просто настольною книгою каждого священника и ученика богословия и философии в наш век вольнодумства и нигилизма. Кажется даже, что наши господа профессора и не подозревают о существовании такого творения: иначе чем же можно объяснить, как самое несуществование его в русском переводе, так и то, что никто из них ни разу и не упомянул самого имени Огюста Николя? Уж во всяком случае это зависит не от незнания ими французского языка! Очень многие из них в состоянии бы были сделать самый точный перевод этого творения, если бы захотели это сделать… И если еще вашим профессорам можно простить это невнимание, потому что они не имеют средств выписывать подобные книги из-заграницы, то как можно простить его профессорам академии и преподавателям богословия в университетах, когда там есть полная возможность иметь под руками такие книги?.. Право, не могу понять, как это y нас все идет не по надлежащему, небрежно, в ущерб самому делу истинного просвещения юношества и развития богословских наук...

В таком именно раздумье застал Владиславлева Тихомиров, соскучившийся сидеть в одиночестве y дяди и вздумавший навестить его.

– О чем это ты так задумался? – сказал Тихомиров, так тихо вошедший в комнату, что Владиславлев и не заметил его. – Чего ты до сих пор ни разу еще не проведал меня?.. A еще друг-товарищ мне!.. Правду что ли я говорю?.. У тебя теперь здесь есть другой товарищ... куда же нашему брату до него?.. далеко не родня... я уверен, что ты и сейчас даже мечтал о Людмиле... Ну, сознайся: ведь о ней ты сейчас так сильно мечтал?..

– Да, вот о чем я мечтал сейчас, – отвечал ему спокойно Владиславлев, указывая на книгу Огюста: от чего этой книги доселе еще нет в русском переводе и наши г.г. профессора не знакомы с нею?

– A что это за книга?

– Философия размышления о божественности христианской религии... очень интересное и замечательное сочинение...

– У! – сказал Тихомиров: – да ты еще на французском языке ее читаешь?.. Ну, это, брат, не по нашей части... С этим проваливай дальше от нас: наши профессора еще не знакомы с этою книгою, a нам и Бог повелел.

– Да ты посмотри, что это за книга!.. Послушай, я тебе прочту...

– Ну, брат, проваливай с нею дальше!.. Не трудись напрасно бить для меня воздух. Я уверен, что мне не нужно с нею знакомиться, когда с нею и профессора наши не знакомы и доселе нет ее в русском переводе, и не хочу ничего слушать из этой книги.

– Помилуй!.. Да к чему ты, брат, готовишься-то?

– К чему?.. Конечно, готовлюсь быть священником и буду им...

– Так. Суди же теперь о том, неужели тебе в самом деле не нужно быть хорошо знакомым с современными возражениями мнимо ученых против христианства и опровержении этих возражений путем научных исследований, когда в наше время нигилизм стал проникать всюду? Неужели тебе не стыдно будет сидеть где-нибудь в таком светском обществе, где в твоем присутствии какой-нибудь нигилист будет громко высказывать свои модные идеи, несогласные с христианством, совершенно ложные, – и указывать на выводы естественных наук, – и лишь краснея за себя, безмолвно слушать ораторство этого нигилиста? И что еще, если тут же какой-нибудь господин обратится к тебе с просьбою вступиться за истину? С чем, с каким запасом научных сведений выступишь ты на борьбу с нигилистом? Не вынужден ли ты будешь молчать?

– Вот еще, молчать! A богословия-то разве я не знаю?

– Богословия?.. Нет, брат, прошло то время, когда можно было довольствоваться нашим богословием в спорах с неправомыслящими. Теперь настала другая пора: теперь нужно побеждать неправомыслящих их же собственным оружием; богословия твоего они и знать не хотят... они все основывают на измышлениях своего разума да на выводах естественных наук... Теперь нашему брату необходимо хорошенько ознакомиться с истинными выводами естественных наук и исследованиями ученых, чтобы всегда иметь в своих руках верное оружие против нигилизма и других заблуждений A в этом отношении сочинение Огюста Николя для нас будет драгоценно. И я советовал бы тебе познакомиться с ним…

– Ну, хорошо, хорошо!.. Только не теперь, a когда-нибудь после, ты познакомишь меня с самой сутью дела в этом сочинении... A теперь пойдем, брат, пожалуйста прогуляемся, побродим с тобою по лугам и лесам... Я затем и пришел к тебе...

– Но мне нельзя сейчас же идти гулять...

– Что так?.. Или ждешь Людмилу свою?

– Ko мне сейчас придут, дети-сироты... Я хочу с ними немного заняться, – выучить их чтению и письму, насколько успею...

– Тьфу! Неужели тебе еще не надоело в семинарии постоянно заниматься с маленькими? Я весьма удивляюсь этому и даже не верю, чтобы ты по любви только к искусству, если можно так выразиться, вздумал учить этих детей... Тебя, верно, Людмила просила заняться с ними... Ну, скажи, не правда ли это?..

– Не просила, a я сам вызвался на это...

– Ну теперь понимаю все... Еще бы тебе не вызваться, если она как-нибудь завела об этом речь!.. Но ведь это можно пока оставить на один-то день... Пойдем, погуляем...

– После с удовольствием, a сейчас нельзя...

– Э, брат, такой-то ты!.. Ну хорошо же! Я пойду к Софье Ивановне, это будет лучше... авось она меня пока чаем напоит...

– Вот человек! – подумал Владиславлев о Тихомирове, когда последний отошел от него. – Живет себе одними мечтами, и думать не хочет ни о чем серьезном. Что-то из него выйдет?.. Он малый добрый, a между тем не думается, чтобы он мог быть хорошим священником и не споткнулся на первом же шагу по выходе из семинарии.

Пришли сироты, и Владиславлев с любовью обратился к занятию с ними. Звуковой метод тогда еще не был в употреблении, однако же практический смысл давно уже наталкивал всех смыслящих учителей на необходимость, для скорейшего и удобного обучения детей грамоте, отрываться от общепринятого азбучного метода и прибегать к методу отчасти похожему на нынешний звуковой. По крайней мере Владиславлев, занимаясь дома со своим меньшим братом первоначальным обучением его грамоте, на первых же порах сознал эту необходимость и выработал этот упрощенный метод для своих занятий с братом. Не удивительно поэтому если и теперь он обратился к тому же методу с самого начала своих занятий с сиротами. В каких-нибудь пять-шесть минут вырезавши из картона все буквы русского алфавита, он начал знакомить с ними этих сирот. Показывая им каждую букву, он прежде всего называл ее так, как она называлась в алфавите, потом обращал особенное внимание детей на то, какой именно звук выражает собою каждая буква; при этом он тотчас же старался хорошенько объяснить им, каким именно образом каждая согласная буква дает тот самый звук, какой он сказал им, a для того делал разные сочетания букв согласных с гласными. Дети оказались очень смышлеными и без труда понимали все в короткое время, так что в один час своих занятий с ними Владиславлев успел ознакомить их не только с буквами, но и с сочетанием их – составлением из них слогов и немногосложных слов. В первый раз отроду смотря на этот упрощенный метод обучения грамоте, Тихомиров никак не мог надивиться тому, где и каким образом Владиславлев мог выучиться этому методу, когда он даже и во сне не видел этого метода.

– Ну, брат, – сказал он Владиславлеву: вот так чудо ты совершил!.. в час познакомил детей с буквами и составлением из них слогов и слов... Скажи пожалуйста, где ты научился такой премудрости? Неужели это твое собственное изобретение? Мне и во сне этого никогда не снилось...

– Здесь, – отвечал ему Владиславлев, – и никакой премудрости нет... Как видишь, здесь все идет постепенно, но вместе с тем коротко, легко и занимательно для детей. Я уверен, что если бы тебе пришлось с кем-нибудь заниматься первоначальным обучением грамоте, и ты невольно дошел бы до мысли упростить метод этого обучения и обратил бы свое внимание на звуки, выражаемые буквами, a отсюда перешел бы к наглядному и понятному сочетанию букв в слогах и словах понятных для детей... Это так естественно...

– Однако же я и представить себе не могу того, как ты до этого дошел!.. Ну право, брат, ты человек достойный удивления: за что ни возьмешься ты, все y тебя клеится и выходит иначе чем y других... На что ты не взглянешь, везде видишь сразу самую суть дела... взглянул, например, в саду графа на рельефные изображения, и тотчас же y тебя явилась мысль о возможности приложить это искусство к картографии... Уж я не сомневаюсь теперь и в том даже, что ты и для математики найдешь что-нибудь такое, что даст возможность и скорее и основательнее изучать ее...

– Для математики?.. Да, брат, и тут можно пособить делу...

– Что ты! Уж ты не открыл ли чего-нибудь новенького по этой части?

– Да, для первоначального основательного обучения арифметике я кое-что успел уже придумать, занимаясь со своими мальчиками арифметикою... Здесь дело можно начинать так же просто, как и первоначальное обучение грамоте, именно с объяснения значения цифр и составления из них чисел подобно тому, как из букв составляются слоги и слова... нужно на все обращать внимание ученика и избегать механизма и односторонности... нужно показывать ученикам всевозможные способы и доводить их до сознания того, что тот или другой употребительный способ есть способ легчайший и простейший... Ведь ты, например, и представить себе не можешь того, что деление целых чисел можно производить различными способами, например, начиная прямо с единиц, или что вычитание можно поверять вычитанием же...

– Что ты! Неужели вычитание можно поверять вычитанием?

– Ничего нет легче: тут не нужно ни писать ничего, ни зачеркивать, как это доселе у нас водится... стоит лишь остаток вычесть из уменьшаемого, и тогда выйдет в новом остатке прежнее вычитаемое число.... данные и искомое числа уже написаны в решенной задаче; стало быть для поверки произведенного действия следует лишь воспользоваться или как для сбережения времени, так и для того, чтобы ученик сейчас же видел, что в новом искомом числе повторяются именно те же самые цифры, которые составляли прежнее вычитаемое число...

– Сделай милость покажи, как это так... Я, по возвращении к дяде, задам ему вопрос о поверке вычитания да и удивлю его своим новым способом поверки.

Владиславлев взял карандаш и тотчас же показал Тихомирову, каким именно образом можно поверить вычитание как чрез сложение, так и через вычитание не написавши вновь ни одной цифры, и каким образом можно произвести деление, начавши его прямо с единиц.

– Видишь, сказал он потом: все это так легко и просто, а вместе с тем наглядно и убедительно для учеников: при объяснении им общепринятых правил все эти приемы вовсе не лишние и не лишены интереса для учеников... они весьма много могут способствовать развитию в учениках, сообразительности и отучению их от механизма... Ведь в настоящую пору главная причина неуспеха учеников в арифметике состоит именно в привычке их к механическим действиям при решении задач: заучит, например, ученик, что для отыскания в пропорциях среднего неизвестного члена нужно крайние члены перемножить между собою, а произведение их разделить на известный средний, и катай!... Каждую задачу на тройное правило он будет тебе решать этим способом, не подумавши даже о том, как следует составить самую пропорцию-то... Между тем, я тебе скажу, есть еще другой, совершенно доселе неизвестный нашим ученикам, способ определения неизвестного члена, и при том способ всякий раз требующий от ученика сообразительности, следовательно более разумный и практичный....

– Какой же этот способ?

– Определение неизвестного посредством кратного числа.

– Каким же образом?

– Очень просто. Возьмем, например, пропорцию: X:17=25:5. Кратное число последнего отношения 5, а как оно должно быть тоже самое и в первом отношении, то для определения неизвестного члена следует лишь 17 умножить на кратное число 5, вот и выйдет 85...

– Но ведь и здесь тоже механизм?...

– Нет! здесь требуется непременно размышление: переставь ты члены пропорции иначе: X:85 = 5:25, и тебе тогда нужно будет 85 не умножать на кратное число, а делить... Стало быть, прежде, чем сделать то или другое, здесь ученику придется подумать и сообразить... При том же возьми же еще и то во внимание, что при этом способе всегда придется ученику иметь дело с меньшими числами и с более разнообразными действиями, чем при общепринятом механическом способе, а это с одной стороны сберегает время, а с другой дает возможность учителю при решении одной и той же задачи испытать, как ученик знает действия не только над целыми числами, но и над дробями, и как умеет прилагать теорию к практике...

– Как же над дробями-то, когда здесь одни только целые числа?

– Да неужели ты не поймешь того, что краткое число не всегда может быть целым, но и дробным и смешанным?..

– А!... А я думал, что этот способ лишь тогда и можно употреблять, когда краткое число будет целым... Извини же! Теперь я понимаю, в чем тут суть дела, и скажу тебе по совести, что теперь я понял определение неизвестных членов; а прежде я никак не мог себе вбить этого в голову: когда мне в квартире приходилось решать с мальчиками задачи на тройные правила, ну право, даже перед ними было совестно, я никак не мог сладить с этим. Но скажи, пожалуйста, сам ли ты дошел да этих премудростей или вычитал в какой-нибудь новой арифметике?...

– Поищи, если все это ты найдешь в какой либо арифметике, доселе известной нам. Впрочем, не знаю верно, может быть, в какой-нибудь арифметике ты и найдешь это, только я тебе скажу, что я путем собственной мысли дошел до разных, прежде мне неизвестных, способов произведения различных арифметических действий.

– Ну, брат, еще один вопрос. Как у тебя идет с мальчиками дело по изучению русской грамматики? У меня оно идет плохо: мои мальчики очень неудовлетворительно ее знают, и я никак не могу им вбить в голову грамматических правил... да, признаться тебе, по местам и сам-то не понимаю хорошо этих правил: так они сбивчивы и не ясны... А вот с живущим со мною гимназистом так ничего не могу сделать по предмету русской грамматики: правила в изучаемой в гимназии грамматике Перевлесского до того неудобопонятны, что нужно удивляться тому, как такую грамматику приняли за учебник для малых детей, когда в ней и взрослый-то немногое поймет.

– У меня русская грамматика идет отлично. При своем занятии с мальчиками по предмету русской грамматики я обыкновенно в самом начале иду впереди классных занятий учителей, так что этимологию, например, я прохожу с учениками второго класса в пять или шесть классов, разумеется, кратко, однако же так, что y меня каждый мальчик в эти пять или шесть классов научится делать этимологический разбор.

– В пять или шесть классов! Это невероятно!

– Невероятно? Конечно, так при том способе, какой в употреблении y нас в училищах; но при совершенно ином, более доступном для детей, совершенно разумном и практичном способе это очень удободостижимо.... Позволь тебя спросить, от чего именно y нас вообще так медленно и неуспешно идет изучение русской грамматики? Не от того ли прежде всего, что метод заучивания правил требует много времени на это?

– Конечно так.

– Да. Но и помимо этого, не от того ли еще, что самые правила-то неудобопонятны для детей и часто ничего не объясняют, не дают определенного понятия о предмете? Скажи ты, например, может ли мальчик хорошо уразуметь, что такое имя собственное и нарицательное, когда y него в грамматике об этих именах сказано так: «Имена существительные бывают собственные: напр. Иван, Петр, Москва; нарицательные: стол, дом, лошадь; собирательные: лес, стадо, полк, и вещественные: мука, масло, молоко»? Или может ли он понять, что такое предметы одушевленные и неодушевленные, когда опять в грамматике y него об этом сказано так: «предметы бывают одушевленные: человек, зверь, рыба, птица; неодушевленные: камень, кирпич, глина, – и умственные: счастье, добродетель, зло»?... A ведь y нас вся грамматика Востокова состоит из таких-то правил²²...

– Да, брат!... По-моему, грамматика Греча была лучше этой?

– Теперь скажи еще: в наших грамматиках Востокова и Греча представляется ли основание для классификации слов, или разделения их на части речи и частицы и, в частности, на имена существительные, прилагательные и т. д., представляется ли основание для разделения имен существительных на собственные, нарицательные и пр., прилагательных на качественные, притяжательные и т. д., глаголов на действительные, средние и т. д.? Нет? A ведь y каждого мальчика невольно родится в голове вопрос о том, почему так именно разделяются все слова, a не иначе, почему такие именно бывают глаголы, a не иные и прочие и прочие? Не зная этого основания подразделений, он не в состоянии хорошо и усвоить себе все эти подразделения. Но скажи ты ему, например, так: «если мы присмотримся к названиям предметов, то заметим, что одни из них даются одному только какому-нибудь предмету, другие даются многим предметам одинаковым, третьи даются множеству одинаковых предметов, собранных вместе; из них те названия, которые даются одному какому либо предмету для отличия его от всех прочих предметов, называются именами существительными собственными, таковы, например, названия городов, рек, островов и проч., напр., Москва, Волга, Кандия… те же названия, которые даются многим одинаковым предметам, называются именами нарицательными, например, стол, дерево, или, наконец, те названия, которые даются множеству одинаковых предметов, собранных вместе, называются собирательными, например, стадо, лес, гурт и т. д.». Поверь, что тогда мальчик сразу поймет, в чем тут суть дела, и сейчас же тебе скажет примеры имен собственных нарицательных…

– Это правда... И ты таким именно образом занимаешься со своими?

– Да. Я прежде всего обращаю внимание мальчиков на то, что одни из слов русского языка изменяют свое окончание, a другие нет, и вывожу отсюда разделении слов на части речи и частицы; потом представляю им, что одни из слов выражают собою названия предметов, другие – качества или признаки предметов, третьи – количество предметов или порядок, в каком они следуют одни за другими и т. д., и отсюда вывожу разделение слов на разряды или части и частицы речи в частности, т. е. на имена существительные, прилагательные и т. д. и сейчас же даю понятие о каждой части речи. Давши понятие общее обо всех частях и частицах речи, я заставляю мальчиков отыскивать каждую из частей речи в небольшой прочитанной ими статье. Когда они таким образом освоятся с частями речи вообще, я перехожу к объяснению им подразделений каждой части речи порознь и перемене окончаний, или склонений, спряжений и проч. Мальчики сразу все это усваивают себе с моих слов и начинают делать этимологический разбор слов. Понятно, что после этого их уже не затруднит и заучивание правил грамматики по учебнику и понимание объяснения учителя в классе, если бы ему когда-нибудь вздумалось что-нибудь объяснить…

– А!.. Так вот где разгадка того, от чего все твои мальчики в конце концов непременно попадают в первый разряд! Ты выработал свой собственный метод по каждому предмету и при посредстве его сразу передаешь им суть дела, так что классные уроки после того лишь пополняют их познания, a они всегда, идут впереди товарищей в изучении каждой науки…

– Да, именно они идут впереди: в общем объеме они всегда уже вперед знакомы бывают со своим уроком...

– Нужно это принять к сведению... И мне кажется, что это не трудно.

– Конечно нет. Стоит только проникнуться желанием передавать все мальчикам как можно проще и целесообразнее, и тогда все пойдет, как по маслицу: учебник тогда не стеснит ни тебя самого, ни мальчика. И нужно удивляться тому, как доселе наши училищные педагоги не дошли до упрощенных методов преподавания? Неужели y них совсем нет желания выйти из своей обычной колеи? Неужели они ведут дело так, чтобы только день проходил за днем, да жалованье получалось на кусок насущного хлеба?.. Странно!..

– Но тем не менее верно. Им уже надоела одна и та же музыка, надоело двадцать лет твердить одно и то же.

Среди этого разговора друзья-товарищи не видели, как прошло время до обеда. Владиславлев отчасти даже рад был приходу Тихомирова, потому что ему нужно было развлечение и хотелось поделиться с товарищем теми впечатлениями, какие он вынес из графского дома, бывши там, на вечере, в день рождения графини. Неудивительно поэтому, если Владиславлев после обеда сам вызвал Тихомирова на гулянье по лесу и берегу реки до самого вечера. Правда, он как будто предчувствовал, что Людмила непременно придет к вечернему чаю к о. Александру, однако же это не удерживало его дома, по крайней мере, теперь: он знал, что дома ему скучно будет провести время до вечера в ожидании прихода Людмилы да и Тихомиров надоест ему своими вызовами на гулянье…

День был прекрасный, тихий, ясный и не слишком знойный. Все в такой день обыкновенно располагает свободного человека к прогулке и наслаждению красотами природы, но для человека с поэтическим талантом такой день имеет еще большую прелесть: встретясь лицом к лицу с природою, человек с поэтическою настроенностью чувствует себя в своей сфере, в природе в это время ему будто чудится что-то знакомое, родное ему и понятное для одного только такого человека; тут появляется y него то поэтическое, творческое одушевление, которое известно одним лишь писателям по призванию, a не по найму, когда он живет теми мыслями и чувствами, какие выходят из-под его пера и выливаются на бумагу. Мысли в минуты такого одушевления так и летят одни за другими, и одна лучше другой. Тут-то именно писатель производит то, что не стареется даже с веками, и чрез сотни лет читается каждым с таким же интересом и так же легко, как и в самые первые годы существования его. Что поэтому удивительного в том, если Владиславлев, встретясь в этот день лицом к лицу с чудною природою, забыл все и как будто переродился. Откуда в эту пору появились у него те возвышенные мысли, какие он высказал Тихомирову, та живость и веселость, которые вовсе не были свойственны его меланхолическому настроению характера, и то красноречие, которое могло бы поставить его в ряд знаменитых ораторов, если бы он в эту пору стоял на трибуне ораторской, – Тихомиров никак не мог этого понять. В своем разговоре с Тихомировым о вечере в день рождения графини, коснувшись вопроса о познании Бога из рассматривания его творений, Владиславлев начал говорить о безумии атеистов, и в это-то время он как будто читал великую книгу природы, как будто слышал великую гармонию мироздания, стоя в величественном храме славы Божией, где немолчно воспеваются высочайшие совершенства творца, как будто лицом к лицу зрел самую сущность вещей, и потому всюду указывал Тихомирову в природе следы высочайших совершенств Божиих: святости, всемогущества, премудрости, благости и правды Творца – Промыслителя и Судии мира. Из слов его ясно вытекало, что эти люди, величающие себя разумными и учеными, вооружающие себя микроскопами и телескопами для рассматривания творений Божиих от инфузорий до светил небесных, в одной капле мутной воды насчитывающие миллиарды живых существ, или же в одном туманном пятне на небе усматривающие новые солнечные системы, и в то же самое время ничего не знающие и не желающие знать о Боге – разумной причине всего существующего, суть ни более, ни менее, как нравственные невежды, нравственные уроды, сами искалечивающие свою человеческую природу, и безумцы, трактующие о мозге и нервах, инфузориях и отдаленнейших светилах небесных и ничего не видящие у себя под носом, незнающие ни своей собственной природы, ни природы рассматриваемых ими тварей; далее своих животных инстинктов не идущие вперед на пути своего нравственно-разумного развития. И Владиславлев не без цели теперь доказывал Тихомирову безумие атеистов! Он знал, что Тихомиров, познакомясь в Мутноводске с одним студентом медико-хирургической академии, кроме мозга и нервов и простой первичной клетки, атомов, силы и материи ничего не видевшим в устройстве человеческой природы и всей вселенной, восхищался красноречием этого атеиста и считал его умнейшим человеком. Он хотел теперь показать Тихомирову, что такой человек достоин не похвалы и признания его за разумного человека, но сожаления и обращения на путь истины, как безумца, но безумца не от природы, а от излишнего мудрствования и извращения смысла тех сил, законов и явлений природы, которые он хотел постигнуть своим ограниченным разумом, не признавая разумной причины всех существующих в мире вещей, воззвавшей мир от небытия к бытию, всему начертавшей свои законы и указавшей цель бытия каждому творению своему, начиная от ничтожной инфузории и до величественных светил небесных, от человека и до высшего из ангелов. И Тихомиров вполне понял всю справедливость слов Владиславлева. Незаметно и с великим удовольствием Владиславлев провел время своей прогулки с Тихомировым по лесу и берегу реки до самого того времени, в какое обыкновенно у о. Александра в доме подавался чай. Зато, когда они возвращались уже домой с прогулки и Владиславлев вспомнил, что, быть может, Людмила теперь уже ждет его у о. Александра, чтобы показать ему, что именно и как написала она в своем дневнике, в первый раз взявшись за перо писательницы, как же ему вдруг захотелось скорее вернуться домой, и как мысль о Людмиле овладела всем его существом! Теперь он как будто не слышал того, что говорил ему Тихомиров, и отвечал ему на вопросы рассеянно. Каждая минута казалась ему часом, каждая пройденная сажень вперед верстою. Ему чудилось, что Людмила ждет его и жалеет о том, что не застала его. И точно, предчувствие не обмануло его: в эту пору Людмила с матерью и Валентиною действительно была уже в доме о. Александра и ожидала его возвращения с прогулки.

– Хорошо ли вы погуляли? – спросила графиня Тихомирова, когда они возвратились с прогулки.

– Еще бы! – отвечал Тихомиров. – Гуляя с таким товарищем, как Владиславлев, можно ли не получить особенного удовольствия от разговоров с ним? Вот, я вам доложу, графиня, – вот человек этот Владиславлев: чем больше с ним проводишь времени в задушевной беседе, тем все более и более убеждаешься в его достоинствах, Уж я ли его не знал доселе хорошо, когда столько лет учусь с ним в одних и тех же отделениях? И однако же ныне я нашел в нем то, что доселе не подозревал в нем. Представьте себе, он по первоначальному обучению детей грамоте, а также по арифметике и русской грамматике выработал своеобразные методы преподавания, так что читать по-русски он может выучить понятливых детей в каких-нибудь три, четыре класса, а из русской грамматики в пять, шесть классов может пройти с учениками всю этимологию в кратком объеме и выучить их делать правильный и сознательный этимологический разбор. Сегодня, например, он в один час ознакомил двоих детей с буквами и составлением из них слогов и слов, так что они в состоянии сами составлять из рассыпных букв немногосложные слова...

– В самом деле? – сказала графиня. – Это удивительно.

– Да; достойно удивления, – подтвердил Тихомиров. Валентина в это время без стеснения рассмеялась.

– Maman! – сказала она потом: неужели этому можно поверить? Это сказки...

– Если не верите, – сказал Тихомиров: – не угодно ли в этом убедиться на самом деле. Детей здесь, конечно, нет; однако же и без них можно познакомиться с новою методою. Владиславлев, без сомнения, не откажется удовлетворить вашему любопытству, если вы пожелаете узнать, в чем заключается суть дела в его методе преподавания.

Тихомиров ненамеренно здесь коснулся очень щекотливой стороны дела. Возможно ли было ожидать, чтобы гордая Валентина попросила Владиславлева объяснить ей, в чем заключается вся суть дела в его методе, и показать, в чем состоит эта метода? Однако же нельзя было и отказаться от предложения убедиться в справедливости слов Тихомирова на самом деле.

– Пожалуй, если можно, – процедила Валентина сквозь зубы в ответ на предложение Тихомирова.

– Очень возможно, – заметил Тихомиров и позвал Владиславлева, который только было вступил в разговор с Людмилою о том, что написала она в своем дневнике на первый раз.

– Monsieur Владиславлев! – обратилась графиня-мать к нашему герою, когда он подошел к ней по зову Тихомирова: – правда ли, будто вы в пять или шесть уроков преподаете мальчикам всю этимологию, так что они делают правильный этимологический разбор?..

– Да, графиня! – отвечал Владиславлев: – я имею счастье утешаться этим данным мне талантом. С первого раза это кажется невероятным, однако же это очень возможно.

– Любопытно знать, в чем состоит способ вашего преподавания.

– Способ этот состоит в том, что в первый класс я кратко знакомлю мальчиков со всеми частями речи и частицами, передавая им понятие о каждой из них и заставляя отыскивать их в книге, – во второй знакомлю их с подразделениями частей речи, в третий – с родами, числами и падежами, степенями сравнения, наклонениями, временами и лицами, в четвертый – со склонениями и спряжениями, в пятый повторяю преподанное в предшествовавшие четыре класса, а там лишь заставляю их делать подробный этимологический разбор и спрашиваю при этом, почему они то или другое слово относят к изустной части речи, к тому или другому роду, числу, падежу, или наклонению, времени и т. д., словом, тут у нас все пройденное повторяется при разборе, дополняется и прилагается к делу.

– Желательно бы было знать, как именно у вас идет объяснение сразу всех частей речи и приложение к делу этих объяснений.

Владиславлев представил пример того, как именно ведет он преподавание этимологии в первые два класса.

– Да, – сказала графиня, – действительно возможно поверить успеху ваших учеников, когда вы все передаете так просто и вместе так ясно и наглядно, что ученикам не трудно понять вас и запомнить передаваемое им со слов.

«Да, – подумала Валентина: – он действительно человек очень умный: и пишет хорошо, и говорит хорошо. Не будь он семинарист, но будь какой-нибудь графский или княжеский сын, он имел бы в обществе большой успех и составил бы себе прекрасную партию, a теперь его карьера известна: он будет или попом, или вечным тружеником какого-нибудь присутственного места...».

Итак, вот случай, который даже гордую Валентину побудил подумать доброе о Владиславлеве! A если это случилось с Валентиною, то можно себе представить, в каком в эту пору положении была Людмила? Она до того была заинтересована словами Владиславлева, в таком была восхищении, что не нашла даже слов для выражения одобрения Владиславлеву. В эту пору Владиславлев казался ей таким великим человеком, пред которым она ставила себя ни во что, и только лишь, зная незавидную участь его, она вздохнула от глубины сердца, или избытка своих чувств и этот вздох ее лучше всяких слов выразил, что именно в эту пору таилось в ее душе по отношению к Владиславлеву: она смотрела на него с каким-то благоговением, совершенно невольным и для ней самой непонятным... И когда он потом подошел к ней, она как будто не смела заговорить с ним первая и безмолвно ожидала, когда он заговорит с нею.

– Надеюсь, вы мне дадите прочесть написанное вами вчера? – сказал ей Владиславлев. – Мне очень интересно познакомиться с вашим трудом по части литературы, хочется видеть, каково y вас начало этого труда: если хорошо, а в этом я и не сомневаюсь, – вы будете иметь успех... Начавши хорошо, говорят, половину дела сделал... Но, если бы и плохо было начало, не беда, не следует унывать: труд и терпение все преодолевают, лишь была бы способность писать, a y вас, я надеюсь, способность эта есть, когда вы шутя сочинили такой оригинальный роман, какой прославил бы любого писателя.

– Я за тем и принесла с собою свою тетрадку дневника, чтобы оставить ее на просмотр вам, – ответила Людмила. – Надеюсь, что вы со всею критическою строгостью рассмотрите написанное мною и поправите, где следует. Замечания ваши я приму с благодарностью.

При этих словах они подала Владиславлеву тетрадку, в которой мелким немецким почерком было написано четверток семь и просила его на следующий день непременно прийти к ним и принести с собою эту тетрадку с поправками. Но просьба эта была даже излишня: Владиславлев с величайшим удовольствием желал прочесть, что именно эта прелестная институтка написала в своем дневнике, и, конечно, не замедлил бы сообщить ей, какое впечатление произвело на него чтение ее дневника, и какие недостатки заметил он в написанном, если бы они оказались там. Поэтому, проводивши графиню с дочерьми до дому, Владиславлев тотчас же принялся за чтение дневника Людмилы, как только вернулся домой и натолкнул Тихомирова на разговор с Софьею Ивановною о любимых предметах его мечтаний т. е. о цветах, палисадниках, хороших лошадях, богатых невестах и прочем подобном этому. Оказалось, что Людмила в своем дневнике описала разговор свой с отцом о божественности христианской религии. И тут-то Владиславлев увидел, какою громадною памятью обладала Людмила: весь этот разговор она воспроизвела в тех самых выражениях, в каких она передавала его Владиславлеву и в каких именно он на самом деле происходил между отцом и дочерью. Ошибок против правил грамматики, словесности и логики почти никаких не оказалось.

– Однако! – подумал Владиславлев: – первый опыт, и так вышел удачен... Это удивительно… Положим, что она воспользовалась готовым материалом; однако же и это весьма похвально: другой и этим не сумел бы воспользоваться хорошо.

Владиславлев с удовольствием еще раз прочел все, написанное Людмилою, и решился на память о Людмиле списать для себя этот первый опыт литературных трудов Людмилы, не лишенных интереса для каждого благомыслящего человека.

– Что это ты списываешь? – спросил его Тихомиров, вошедший к нему в ту пору, как он списывал дневник Людмилы.

– Посмотри и увидишь, что списываю, – ответил ему Владиславлев, желая расположить его к прочтению дневника Людмилы.

– А! да ты, брат, какие-то секреты списываешь! – воскликнул Тихомиров, всматриваясь в почерк Людмилы. Уж не от Людмилы ли ты получил эту тетрадку?

– Да, это ее дневник...

– Ах, брат, дай, пожалуйста, мне прочесть его... Очень интересно знать, что здесь написала эта прелестная институтка.

– Изволь... Тут ты прочтешь именно то, чего тебе и в голову никогда не приходило и чего ты от профессоров наших не услышишь... Надеюсь, это занятие чтением для тебя будет полезнее, чем занятие мечтаниями о богатых невестах и местах...

Тихомиров взял тетрадку Людмилы и с удовольствием прочел ее; Владиславлев между тем писал свой дневник.

– Будто это написала Людмила? – спросил Тихомиров у Владиславлева. – Не ты ли это написал, а она лишь списала?..

– Ты видишь, я сам списываю у нее для памяти... По поводу этого-то разговора графа с Людмилою, и я ознакомился с книгою Огюста...

– Ну, брат, понимаю теперь, отчего ты с Людмилою так подружился!.. Это выходит по пословице: рыбак-рыбака видит издалека... Вы оба артисты и оригиналы... И что, если бы у нас где-нибудь была такая же умная, хорошенькая да богатая невеста?.. Я не расстался бы с нею, непременно бы сосватался за нее...

– Ну, слава Богу!.., Ты опять нашел случай помечтать... Фантазер! Ты бы лучше вникнул хорошенько в суть описанного здесь разговора, чем предаешься напрасным и несбыточным мечтам.

– Экой ты, братец! Ведь ты не понимаешь того, что эти мечты оживляют меня и интересуют точно так же, как тебя интересует разговор, описанный здесь Людмилою, и книга Огюста Николя,..

– А тебя, значит, этот разговор не интересует так же, как меня не интересуют твои мечты?.. Прекрасно!

– Так что ж!.. Э, братец ты мой! – куда нам пускаться в высоту небесную?.. Хоть бы вы-то летали по поднебесью да не упали оттуда; а нашему брату думать о том, что поближе к нам... Ведь хоть с неба звезды хватай, все будет равно: не будешь ты богат, никто и знать тебя не будет... деньги ныне всему голова... с ними и дурак будет умен, а без них и умник будет дураком... Эта истина давно уже всеми принята...

– Не истина, а ложное убеждение в том, будто это истина... Но мы с тобою не раз уже толковали об этом... Не лучше ли оставить это?..

– Как хочешь; мне все равно... Я всегда останусь при своем убеждении; потому что полагаю свое счастье в богатстве и знатности...

– И придет время, когда ты разубедишься в этом...

Тихомиров покачал головой в знак своего несогласия со словами Владиславлева и отошел от него, а Владиславлев снова принялся за списывание дневника Людмилы.

На следующий день Владиславлев с нетерпением ожидал того времени, когда ему можно было идти к графу на чай. Ему думалось, что Людмила тоже с нетерпением будет ожидать его прихода, чтобы услышать его отзыв о первом ее литературном опыте, и потому хотелось поскорее сообщить ей свое мнение об этом первом опыте и расположить к продолжению дневника. И действительно, когда Владиславлев перед вечером пришел к графу, первым вопросом Людмилы было: «как вы нашли мой первый опыт»?

– Он очень удачен, – отвечал Владиславлев, – нельзя даже и подумать, что это писано неопытною еще рукою, а тем более рукою, в первый раз взявшейся за перо писательницы... Я уверен, что впоследствии вы будете отличною писательницею...

– Ах, мне кажется, что я не буду писательницею!.. Написать то, что вы читали в первом опыте, я конечно могла; но чтобы сочинить что-нибудь свое собственное, я не в силах... Мне кажется, что я не в состоянии произнести что-нибудь свое собственное, такое именно, что было бы плодом моей собственной мысли зрелой, согласной с действительностью и приложенной к жизни...

– Понятно, что сейчас вы не в состоянии и этого произвести, но поверьте, что способность авторского творчества со временем сама собою придет к вам, и вы так же легко и хорошо будете излагать свои собственные мысли и чувствования, как и теперь прекрасно изложили действительно происходивший между вами и графом замечательный разговор... будьте только побольше уверены в своих силах и не оставляйте своего дневника, если хотите иметь литературный успех...

– Конечно, теперь я не оставлю этого занятия... Оно будет для меня новым приятнейшим удовольствием в настоящем моем положении и вместе развлечением, а в будущем это даст мне возможность с успехом слушать университетские лекции, если мне придется добиться того счастья... Мне, однако же, очень бы желательно было и помимо ведения своего дневника написать что-нибудь?.. Не можете ли вы мне указать, что именно могла бы я написать, для первого раза, чтобы лучше привыкнуть к изложению своих собственных мыслей?..

– В этом отношении я посоветовал бы вам описать впечатления своего детства. А чтобы вам легче было это выполнить, позвольте вас просить рассказать мне историю своей жизни... Вы же, кстати, обещали мне рассказать ее...

– Да, я это помню, и с удовольствием расскажу вам все, что только могу припомнить из своей жизни, только с условием, чтобы и вы потом рассказали мне историю своей жизни, так чтобы мы с этого времени вполне знали друг друга...

– Я со своей стороны готов это исполнить.

– В таком случае я начну первая свой рассказ, – сказала Людмила, и начала подробно рассказывать все, что могла запомнить.

Владиславлев из ее рассказа увидел, что жизнь ее действительно не богата происшествиями, как она это и прежде говорила ему; зато она способствовала развитию в ней того характера, каким она обладала. Вслед за этим и Владиславлев рассказал ей историю своей жизни. Теперь же и нам будет благовременно сказать подробно о воспитании Людмилы и Владиславлева.