III. Свидание с родными
Семинаристы с каждою новою, пройденною ими, верстою все более приближались к родине. Само собою понятно, что с каждою новою верстою они все более и более уставали; но об этой усталости и слова уже не было. Пред мыслию о близости родины, скором свидании с родными и совершенной свободе от всяких ученических занятий, все исчезло: не было места ощущению какого бы то ни было горестного или неприятного чувства. Семинарист жил одним настоящим, о прошедшем не думал, в будущее не заглядывал. Что было, то он уже видел, перечувствовал и пережил, а что будет, то он надеялся увидеть, и точно так же равнодушно перенести, как уже пережил тысячу разных невзгод, в продолжение прожитых им годов школьной жизни... В полной надежде на скорое приятное свидание с родными, семинаристы шли весело, все оставляя позади себя. И вот, наконец, они один по одному достигли цели путешествия и своих желаний! С какого-нибудь пригорка, верст за пять, вдруг покажется семинаристу его родное село. Сколько радости, сколько различных мыслей в эту пору пробудится в его голове! Здесь кажется ему, сокрыта его надежда на все лучшее, что только может он встретить в жизни... Едва издали завидит он родину, как тотчас же снимает фуражку и крестится, смотря на крест своей церкви; затем окинет он взором село, посмотрит, все ли в нем стоит на обычном месте, отыщет свой родной кров, и сердце его еще сильнее забьется. Семинарист идет вперед еще поспешнее: не чувствует ни тяжести своей дорожной сумки, ни усталости, и все идет вперед, не медля ни минуты, пока не дойдет до околицы. Здесь он на минуту останавливается: обувается, переодевается, причесывается, и потом снова идет вперед. Радость не позволяет ему подойти к своему дому тихо, он еще за несколько сажен до крыльца бежит, рассчитывая, что, быть может, его никто не успел увидеть из домашних, и он неожиданно явится посреди них. Но напрасно: – его уже успели увидеть еще издали, и мать, уже «просмотревшая все глаза» в этот день, первая выбегает к нему на встречу. Сын, поспешно отворяя дверь в сени, чуть не разбил лоб матери, но это ничего не значит. Мать дала ему перешагнуть через порог, и здесь же обняла его, и начала осыпать горячими поцелуями. Из объятий матери семинарист переходит сперва в объятия какой-нибудь бабушки, потом тетушки, а там сестер и маленьких братьев: все они рады его приходу и с восторгом встречают его. Мать даже забыла про своего грудного ребенка, которого она, уходя из комнаты, положила на постель, и смотрит, как ее сын переходит из одних объятий в другие... Свидание в сенях кончилось. Семинарист входит в комнаты, бросает в «передней» свою сумку и фуражку, со всеми здоровается; затем спешит в кухню умыться: сестры спешат ему приготовить воды и полотенце, мать достает чистое белье, а бабушка или тетушка хлопочет вокруг самовара. Семинарист умывается, убирается и снова входит в комнаты. В доме начинается суетня; мать в кухне готовит сыну поесть с дороги, сестры хлопочут о чае, и дарят брату свои рукоделья, манишку новую, либо галстучек; малые, дети тащат брату нарочно для него сбереженные гостинцы... Сам семинарист ходит по всем комнатам и внимательно все рассматривает. В доме все на обычном месте и в том же самом виде, как и прежде было, а между тем все ему кажется чем-то новым, и как будто невиданным... Прибытие в дом отца, по обыкновению бывшего или в приходе или в поле, на время прерывает осматривание всех мелочей в доме. Поздоровавшись с сыном, отец начинает расспрашивать его о семинарии, успехах его занятий в прошлую треть, экзаменах, новых учебниках и т. п.; на все это семинарист и внимания никакого не хотел бы обращать. Он старается поскорее отделаться от любопытного отца, потом бежит из комнат и не показывается в них до ужина. В этот промежуток времени он успеет везде побывать, все высмотреть, со всеми повидаться на селе, кто имеет к нему хоть малое расположение. За ужином отец снова докучает ему вопросами о начальниках и учителях, а мать с нежностью смотрит ему в глаза, и от радости у нее навертываются слезы. – «Как ты похудел!» – говорит она сыну, улучив свободную минуту, когда отец ничем ему не докучает. – «Э, мамаша! это вам так показалось...» я только загорел дорогою да устал», – отвечает сын. – «То-то, устал! а еще бегаешь везде... лучше лег бы да отдохнул... еще успеешь все высмотреть: дней-то много впереди», – замечает мать, и снова пристально смотрит ему в лицо, а после ужина сейчас же приносит ему разных гостинцев, заранее к этому случаю приготовленных, и сама не дает ему уснуть, сидит с ним до самого утра, и говорит обо всем, о чем только мать может говорить с сыном при свиданье, после долгой разлуки. Только на рассвете семинарист ляжет спать в каком-нибудь сарае или шалаше, и проспит до обеда...
Подобные сцены свидания происходили чуть не в каждом селе. К вечеру другого дня, почти все семинаристы были дома, и везде происходили сцены нежного свидания. Старушка-вдова со слезами на глазах обнимала своих внуков, в которых чаяла видеть опору своей старости; отец-дьячок «старого завета», от заботы и горя прежде времени весь седой как лунь, с благоговением встречал у крыльца сына-богослова, которого он считал во сто крат умнее себя, и на которого возлагал все свои надежды в будущем. У подобных родителей семинаристы, конечно, не могли встретить лакомств; зато сколько было нежности при свидании. Все теперь являлось на стол, что было самого лучшего в доме, не только у бедняков, но и во всех домах, где были семинаристы. И горя у семинаристов как будто никогда не бывало!
Были, однако, и такие между семинаристами, хоть и немного, которые вечером другого дня еще находились в пути. Между прочим, по одной из проселочных дорог в эту пору мчалась тройка с бубенчиками и колокольчиком под дугою. Два молодых человека, сидевшие в повозке, пристально и нетерпеливо смотрели вдаль, желая сквозь ночную темноту рассмотреть окрестность, но кругом все одни поля, лес вдали да дорога перед глазами, а по небу бродят облака густыми массами. Это были Владиславлев и Тихомиров, от станции Красноводской ехавшие на вольнонаемных. Они оба давно уже порядочно соскучились, сидя в тряской повозке, и с нетерпением ожидали, когда Бог донесет их до места. Владиславлев в особенности соскучился. Нетерпение его с каждою минутою все более увеличивалось; так кажется, и выскочил бы да полетел вперед удалой тройки!
– Кажется, пора бы уж и Дикополью быть, – сказал он наконец, – легкое ли дело сколько времени мы идем от Красноводской станции! А Дикополья и доселе не видно...
– Что вы, барин! – возражает ему ямщик: – добре скоро хотите доехать... ведь тут пятнадцать верст всего... теперь еще три осталось...
Еще прошло несколько минут, и конец нетерпению! С одной стороны повеяло прохладою от показавшейся невдалеке реки, с другой до слуха долетели лай собак и едва слышное пение нескольких голосов. Из-за большого леса, из-под тучки показался месяц, вдруг выплывший на небо.
– Ну, слава Богу! кажется, теперь близко, – сказал Владиславлев. – А уж, как я соскучился! Дорога незнакомая... везде горы да буераки... того гляди, сломишь голову… А ночь, как нарочно, такая темная,..
Прошло еще несколько минут; ямщик подъехал к околице, – и перед Владиславлевым вдруг открылся прекрасный вид. Куда ни взглянешь, везде так хорошо. Вправо быстро текла широкая река Дикая, по одну сторону далеко извивавшаяся, а по другую входившая в чащу леса, и там терявшаяся. Левее от него тянулись правильною улицею большие двухэтажные дома со множеством окон и ярко освещенные. Прямо пред Владиславлевым лежала просторная улица, в конце которой красовалась большая каменная церковь с высокою колокольнею, пятью главами на куполе, и резными вызолоченными крестами, ярко блестевшими при месяце. Вокруг церкви была довольно обширная ограда с деревцами. В глубине улицы, на горе виднелся большой лес. В левую сторону тоже открылся прекрасный вид. Месяц, вышедший из-за леса, еще не совсем ясно обозначал предметы, однако многое можно было хорошо рассмотреть и при тусклом свете месяца. С этой стороны были также двухэтажные домики с отдельными избами, крытые тесом, чистенькие и расположенные правильными кварталами. Далее, в глубине селения виднелся огромный трехэтажный каменный дом, ярко освещенный в одной половине второго этажа, с палисадником и большим садом. Далее виднелись два завода с огромными трубами. Спереди, наконец, виднелся лес с его колоссальными соснами и елями. Село все стояло как-будто в лесу... Поселянки на улице встречались не те неопрятные, в изорванных поневах и запачканных тряпках на голове, каких всюду можно встретить в деревнях, но одетые в ситцевые платья и повязанные хорошими платками. Видно было, что этим поселянкам вовсе не знакома черная полевая работа. Можно было думать, что и самые домики на улицах не крестьянские, а скорее мещанские, не сельские, а городские. Так, по крайней мере, казалось Владиславлеву.
– Ну, так и есть! – вскричал он, въезжая в средину села. – Я не обманулся: мы не туда попали.
– Как не туда? Или мы впервой ездим сюда? – возразил извозчик.
– Ей, голубчик! какой это город? – спросил Владиславлев, не слушая извозчика.
– Это село Дикополье, – ответил прохожий. – В старину, было городом.
– Неужели это Дикополье? А дома это чьи?
– Мужичков-фабрикантов... Большие здания – наши фабрики ситцевые...
– А где же здесь дом священника?
– Против самой церкви, хороший дом с присадником.
– Ступай же скорее! – крикнул Владиславлев извозчику. Колокольчик зазвенел еще громче прежнего, но не обратил на себя ничьего внимания, не то что в глухом селе, где на звук колокольчика чуть не со всех домов сбегаются на дорогу бабы и ребятишки заглянуть проезжему в лицо: здесь даже прохожие не обратили внимания на него. Видно, этот звук был здесь вовсе не диковинка...
Ямщик еще раз махнул кнутом, колокольчик еще несколько десятков раз прозвенел громко, и тройка подкатила к дому священника; на крыльце появились хозяева со свечою в руках и радостью на лицах.
– Вася! ты ли это? – сказал священник, благословляя Владиславлева.
– Я, – отвечал Владиславлев. – Здравствуйте, милый братец! Мы так давно не видались, что естественно вам и не узнать меня с первого взгляда. А это мой друг и товарищ Александр Михалыч Тихомиров... он едет к своему дяде в Краснополье.
– У, да какой ты молодец стал! Не сомневаюсь что и учишься хорошо...
– Еще бы, – подхватил Тихомиров. – Какой еще молодец-то! просто герой своего времени... Ведь он у нас представитель всей семинарии...
– Радуюсь, Вася, за тебя... Дай Бог тебе еще большего... Благодарю от души за приезд...
– Ах, – сказал Владиславлев. – Приехать-то я к вам приехал... только как буду расплачиваться за этот приезд сюда без дозволения отца...
– Ничего! Дело обойдется: ведь ты не к чужим уехал...
– Оно так, но вы знаете характер моего папаши и можете понять, понравится ли это ему?
– Будь покоен! Я буду ему писать... Напишу, что сам на роспуске был в Мутноводске и увез тебя с собою, вот и конец всему... Только ты поживи у меня подольше да отдохни хорошенько... Небось ведь вас порядочно помучили экзаменами да повторениями в эту треть... У нас в семинарии всегда такая чепуха во время экзаменов, что даже и теперь грустно вспомнить о них...
– Эге! батюшка! – сказал Тихомиров. – Плохой, верно, были вы семинарист, когда доселе еще можете вспоминать о такой гадости, как наши семинарские затеи, вроде экзаменов! А вот я, так и теперь на все это смотрю совершенно равнодушно, а после ни за что не буду ни о чем вспоминать...
– Ну, полно! – прервал его Владиславлев. – Не будь так самоуверен: ошибешься!.. Ведь ты еще не знаешь того, что ожидает тебя в будущем... Что бы, впрочем, ни ожидало, непременно у каждого из нас будут такие минуты в жизни, когда или с сожалением, или с удовольствием мы вспомним о семинарии, как колыбели нашего детства... Поверь, что и ты, равнодушный теперь ко всему семинарскому, через несколько лет вспомнишь о своей семинарской жизни...
– Ну, и ты тоже вспомнишь о ней?
– Конечно. Я всегда буду вспоминать о семинарии, как о колыбели своей юности, и о своем воспитании в ней, как о самом лучшем времени своей жизни.
– Если бы не Владиславлев говорил мне это, я не поверил бы... Верно, что ты будешь вспоминать о семинарской жизни, потому что для тебя эта жизнь достойна воспоминания... Может быть, и я когда-нибудь вспомню о своей семинарской жизни, но так себе, мимоходом... Теперь я живу одними только мечтами о будущем...
– То и дурно, что ты не заботишься много о настоящем.. наше будущее в зависимости от настоящего... Что, говорят, посеешь, то и пожнешь...
– В том-то и весь секрет моей беспечности, что у меня уже давно посеяно для моего будущего: ты знаешь, я жду наследства от деда и дяди... да сверх того рассчитываю на богатое место и богатую невесту...
– Да; я это от тебя давно слыхал... Но ожидание может быть и напрасно.
Хозяйка между тем хлопотала о чае и ужине для дорогих гостей, и вскоре все явилось в избытке. Видно было по всему, что отец Александр живет далеко не по-деревенски, а на широкую ногу.
– Славно вы живете, – сказал Владиславлев хозяйке, присмотревшись ко всему. – А ваше Дикополье чудо, как хорошо...
– Да, славное село, – отвечала Софья Ивановна.
– Какие у вас здесь прекрасные ландшафты! Стоит полюбоваться ими нашему брату семинаристу, кроме семинарии да своей квартиры ничего не видавшему.
Как жаль, что я немножко вздремнул, когда мы подъехали к селу, а то я посмотрел бы, что за ландшафты здесь, – заметил Тихомиров.
– А вы любите прекрасные виды? – спросила Софья Ивановна.
– Рекомендую вам, сестрица, – сказал Владиславлев: – этот господин страшный мечтатель о хороших невестах, богатых местах и прекрасных видах...
– О, что до этого, – с живостью подхватил Тихомиров, – я постараюсь все свои мечты и планы непременно привести в исполнение… буду жить, не так, как наши сельские священники живут. У меня всего будет вдоволь... будут непременно отличные лошади, пролетка, великолепный дом, большой сад, цветник... в доме все будет убрано в зелень, как в раю... словом, все с комфортом... фортепиано будет у меня непременно... и сам выучусь играть на нем, и жену выучу...
– Ну, и так далее, – сказал Владиславлев: – все это будет только в твоем воображении...
– Здесь я окончательно расхожусь с тобою во мнении: у меня непременно будет все...
– Не загадывайте так далеко, – заметил о. Александр: – в какое село попадете во священники, а то может быть, не только фортепиано, но и хлеба вдоволь не будете иметь.
– Этого никогда не может быть, – утвердительно говорил Тихомиров.
– У меня уж есть в виду два богатых места с прехорошенькими невестами… а там еще богатый дед умрет, откажет тысячи две-три, да и дядя тоже не забудет... Уж я давно около них ухаживаю, располагаю их в свою пользу... А невест богатых у меня на примите две... одна, правда, собою не совсем хороша, да что за беда! за нею дадут мне одними деньгами тысячи две... А это, будет славно! За женою возьму тысячи две, да если от деда и дяди получу столько же – тогда буду первый богач, и все будет мне нипочем... С такими деньгами не нужно будет ни красоты, ни ума: и тогда заживу на славу...
– Мечтатель! – сказал Владиславлев: – ты забываешь, что счастье не в богатстве, и через золото слезы льются. Ведь ты готовишься быть священником, а священнику вовсе не нужно богатство для того, чтобы отвечать своему призванию...
– Толкуй там! Ты, брат, в этом отношении ровно ничего не смыслишь... ты чистый аскет, а не мирской человек... А я, как человек практический, полагаю, что священнику непременно нужно богатство... Нынче свет таков, что все поклоняются богатству... Будь я богат – тогда буду отличным священником; везде буду принят, и во всем буду успевать, что бы ни задумал... Но будь я нищ, тогда хоть из кожи лезь, ни в чем не будет успеха... Пойми ты это?
– Любезный друг! Ты заблуждаешься. Мир всегда был таков, как теперь: он и прежде поклонялся золоту, как своему кумиру... Однако взгляни ты на апостолов, чем они победили мир? богатством ли, которого не имели или своею нищетой? Взгляни на святителей церкви Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста: чем они стяжали славу? богатством ли? Пойми же, что священнику нужно не богатство, чтобы быть истинным пастырем церкви... Здесь нужно призвание к своему служению, усердие к делу и любовь ко всем, а не богатство... от последнего мы должны отказаться: нельзя в одно и то же время Богу работать и мамоне... для священника, достаточно и того, если он имеет самое необходимое в жизни, чтобы заботы о жизненных потребностях не отвлекали его от исполнения обязанностей...
– Эге! хватил, брат, куда! Нам не быть такими, как апостолы, и святители церкви... Но ты, я знаю, себе на уме: не то говоришь, что думаешь... Попадись тебе богатое место и богатая невеста; я думаю не откажешься.
– Извини, никогда не польщусь я на богатство. Когда буду поступать на место, выберу себе самый бедный городской приход, женюсь непременно на какой-нибудь бедной сироте, чтобы мне пришлось жить изо дня в день тем, что Бог пошлет на хлеб насущный... И если бы пожелал когда более этого, то разве для того, чтобы иметь возможность помогать неимущим…
– Конечно, ты имеешь право так говорить, потому что надеешься пойти в академию... Однако, если сами мы не увидим, то хоть от людей услышим о тебе: посмотрим тогда, такой ли ты будешь бессребреник?
Долго еще после того проговорили они: лишь занимавшаяся заря заставила всех отправиться на покой. Но Владиславлев не долго спал: вместе с восходом солнца и он встал, и пошел осматривать село. Оно теперь показалось ему еще прекраснее, чем накануне. Домики казались ему очень чистыми и уютными, поселяне вежливыми, опрятными и приветливыми. Видел он в селе больницу, школу и богадельню. Он с удовольствием возвратился домой с утренней прогулки. Здесь новое удовольствие. Сев под открытым в палисадник окном, он увидел много ягодных, и цветных кустарников и клумбы лучших цветных растений. Но, что всего удивительнее, здесь же он встретил между кустарниками десятка два белых грибов. – Вот где хорошо-то, не то, что у нас в семинарской квартире! – невольно подумал он, и взглянул на Тихомирова, представляя себе как бы Тихомиров стал восхищаться таким палисадником. А Тихомиров спал, и во сне все мечтая о невестах!