Заключение. Глоссолалия в Пятидесятницу

Мы видели, что для обозначения глоссолалических явлений апостол пользуется музыкально-гимнологическими терминами и что это пользование более широко, чем, сколько можно подозревать с первого раза. Понятно, что музыкально-гимнологические термины могли прежде всего и служить для обозначения музыкально гимнологических явлений и что глоссолалию можно считать одним из видов такого рода явлений. Всякое пение, если не всегда бывает глоссолалией, то, так сказать, всегда более наклонно представлять из себя глоссолалию вследствие неразборчивости слов, из которых состоит песнопение. Поэтому лица, предполагающие, что сущность глоссолалии заключалась в говорении на иностранных языках или экстатических явлениях, невольно и иногда незаметно отступают от этого своего основного воззрения и переходят к речам о гимнах и музыке, – что, конечно, не вполне вяжется ни с иностранными языками, ни с экстазом. Такого рода незаметные, а иногда, может быть, и не вполне сознательные, переходы встречаются, как у древних, так и у новых толкователей. Выше было сказано, что Ириней, говоря о событии в Пятидесятницу, утверждал, что ученики «воспевали гимн Богу», хотя бы и omnibus linguis inspirantes⁵³². Подобные же мнения встречаются и у других церковных писателей. Объясняя 1Кор. 13:1, Феодорит, признающий глоссолалию за говорение на иностранных языках, в «языках ангелов» признает однако гимны: апостол «называет языками ангелов не чувственные (языки), но некоторые мысленные, которыми ангелы воспевают (ὑμνοῦσι) Бога всех и на которых говорят между собою. Ибо слышал их (ангелов) и Исаия, воспевающих (ὑμνούντων)» и проч.⁵³³. Таким образом, уже в сочинениях древних церковных писателей мы встречаем некоторую двойственность воззрений на глоссолалию, которую, с одной стороны, они признают говорением на иностранных языках, а с другой – говорят, что она состояла в произнесении или пении гимнов. Подобная же двойственность свойственна воззрениям и позднейших экзегетов. Протестантский ученый Шультесс, написавший ученое, но сухое и скучное сочинение на латинском языке «О харизмах Св. Духа», так переводит 1Кор. 14:16: «ибо если ты воспоешь гимн только духом (только для самого себя, так, что один можешь понимать), то кто будет в состоянии из числа неопытных ответить пением аминь на твой гимн, не зная, какой смысл заключается в твоих словах»?⁵³⁴. При этом Шультесс признает, что глоссолалия была говорением на иностранных языках, или, лучше, не говорением, а пением. «Эти γλωσσολάλοι на праздниках христианских, на которых присутствовали, имели обыкновение молиться и воспевать хвалы Богу некоторою чужеземною речью»⁵³⁵. Сходных мнений держались и другие, более новые, экзегеты. По мнению Ольсгаузена «с поэтической формой харизмы γλ. λαλεῖν по-видимому было связано нечто музыкальное; глоссолалисты вероятно произносили свои стихотворения (Lieder = песни) с пением или, может быть, речитативно»⁵³⁶. Мнения Эдвардса и Шульца нам известны. Хотя Годэ и называет мнение Эдвардса о переходе глоссолалии в церковную музыку фантазией⁵³⁷, однако сам утверждает, что «дар (языков) относится к области чувства и что, согласно 14:14–16, тот, кто говорит языками, обращается к Богу под влиянием глубокого чувства, которое заставляет его молиться, петь и благодарить на языке экстатическом, непонятном никому, кто не разделяет с ним такого же чувства»⁵³⁸. По словам того же комментатора, γλῶσσα– было больше музыкой, чем говорением (une musique plutöt qu’un langage proprement dit)»⁵³⁹. Пение импровизованных гимнов было одною из главных форм языкоговорения⁵⁴⁰. Признаемся, мы не совсем ясно понимаем особенно этих двух последних замечаний. «Глоссолалия была больше музыкой, чем говорением». Ведь это все равно, что сказать: это, растущее около забора дерево, больше сосна, чем береза. Далее, относительно второй заметки Годэ нужно сказать, что, по-видимому, следует мыслить совершенно наоборот, чем мыслит он. Годэ считает пение импровизованных гимнов одною из форм глоссолалии; тогда как правильнее, но нашему мнению, следовало бы сказать так: глоссолалия (все равно, говорение ли на иностранных языках или простое говорение) есть одна из гимнологических форм, т.е. глоссолалия, означая вообще непонятное пение или говорение, может быть и гимном, и простым говорением, и общим шумом или гулом, – может быть и говорением на иностранных языках, если оно кажется кому-либо непонятным или вовсе непонятно. Или еще яснее: по мнению защитников святоотеческой и других теорий, говорение на иностранных языках или непонятное – экстатическое есть общее понятие, а пение, говорение и проч. суть его виды. По нашему же мнению общее понятие есть самая глоссолалия (в смысле непонятного пения или говорения), а говорение на иностранных языках есть (или может быть) один из ее видов. Здесь большая разница. Защитники святоотеческой теории принимают за данное, что там, где встречаются в Новом Завете глоссолалическия формулы, – там непременно, прежде всего, подразумевается говорение на чуждых языках, которое затем выражается в пении, говорении и проч. Мы же полагаем наоборот: где встречаются глоссолалическия формулы, там везде говорится, прежде всего, о непонятном пении или говорении; но что глоссолалия в апостольский век была и говорением на иностранных языках, даже в самом ограниченном смысле, т.е. на языках вполне известных говорящим, хотя бы и иностранных, – это, как мы полагаем, еще нужно доказать.

Разбирая 12–14 главы 1 послания к Коринфянам, мы видели, что трудно, если только не совсем невозможно, доказать, что сам апостол под глоссолалией разумел именно говорение на иностранных языках, или что коринфяне могли понимать или понимали его речь именно в этом смысле. Коринфская глоссолалия была чем угодно, но только не говорением на иностранных языках (об экстазе не говорим, потому что эта теория еще невероятнее). 12–14 главы первого послания к Кор. не могут, поэтому, служить опорой для святоотеческой теории. Более надежной для нее опорой признается обыкновенно 2 глава Деяний апостольских, где говорится о событии в Пятидесятницу. Хотя это последнее событие и было раньше появления глоссолалии у коринфян, однако, описано после составления посланий к Коринфянам. Это нужно, конечно, иметь в виду.

Говорят, что первое впечатление от чтения 2 главы книги Деяний получается в том смысле, что ученики, собравшиеся в горнице, говорили на чуждых, неизученных ими языках, что и было засвидетельствовано собравшимися «из всякого народа под небесами» людьми. «Для всякого непредубежденного человека», говорит Альфорд, «не может быть никакого сомнения, что факт, о котором рассказывается во 2 главе Деяний, заключался в том, что ученики начали говорить на разных языках, т.е. на языках народов, поименованных ниже (т.е. во 2 гл. 6 ст. и след.), а может быть и на других. Все попытки выразить несогласие с этим связаны с некоторым насилованием текста, или каким-нибудь неподходящим и недоказуемым толкованием». Высказав такую мысль, Альфорд, однако, чувствует и высказывает дальше, что его толкование дает повод ко множеству затруднений, которые и пытается разрешить. «Когда мы установим это», – продолжает он, – «то возникает несколько важных вопросов и мы встречаемся с разными трудностями. (1) Было ли говорение на разных языках даром, сообщенным ученикам и для их последующего употребления, или же этот дар был только знамением, а говорение совершалось только так, что ученики были как бы органами речи Св. Духа? Было, несомненно, последнее. Из рассказа 2 гл. Деяний видно, что ученики говорили, как Дух давал им провещевать. Но можно возразить, что в таком случае они сами не понимали, что говорили. Отвечаю, что именно этот факт мы и выводим из 1 Кop. 14 главы; при говорении языками часто бывало так, что никто не мог истолковать, что им было сказано. И, кроме того, и из речи Петра обнаруживается, что именно это, или что-нибудь подобное, имело место в настоящем случае. Петр не делает никакого намека на то, что именно было сказано говорящими языками; только слушатели разговаривают о том, что ученики возвещали о «величии Божием». Так что кажется, что здесь, как и в других случаях (1Кор. 14:22), языки были знамением – не для тех, которые веруют, а для тех, которые не веруют. Если же мы сделаем важное предположение, что дар говорения на различных языках был дан ученикам и для того, чтобы они и после могли проповедовать на них евангелие, то, я думаю, выступим против всего Св. Писания и древних патристических свидетельств относительно данного предмета. Нет никакого следа, чтобы такою силою владели или пользовались апостолы или их преемники (ср. Деян. 14:11–14; Евсев. III,9; Ирин. III,1). Место, торжественно цитируемое Вордсвортом из Ирин. III,17 с целью показать, что Ириней понимал под даром способность к постоянной проповеди на многих языках, совершенно не доказывает ничего… В этом месте не говорится ни слова о будущей проповеди (учеников, собравшихся в Пятидесятницу); но просто – о самом событии, как символическом, как о первом плоде будущей языческой жатвы. Другое место из Иринея V,6, доказывает только, что дар языков не уничтожился во время Иринея, здесь нет ни слова о проповеди на различных языках. Я думаю, поэтому, что событие, о котором говорится в рассматриваемом тексте Деяний, заключалось во внезапном и могущественном излиянии Св. Духа, вследствие которого ученики изрекли, не от своего собственного ума, но – как орудия речи Св. Духа, хвалы Богу на разных языках, до тех пор, и, возможно, в самое это время, неизвестных им. (2) Как это языкоговорение относится к тому, о котором после (?) сообщал ап. Павел? Отвечаю, что то и другое говорение – одинаково. Γλώσση λ. значит говорить одним языком...; γλώσσαις (ἑτέρας или καιταῖς, Mapк. 16:17) λαλ. – говорить языками – при одинаковых обстоятельствах... Между тем могу заметить, что то и другое языкоговорение связано неразрывными узами, Деян. 10:46; 11:15; 19:6, где мы встречаем одинаковое сопоставление глоссолалии и пророчества, как и в 1Кор. 14:1–5 след. (3) Кто получил этот дар? Отвечаю, все собрание верующих, – на основании приложения, сделанного Петром, пророчества, ст. 16 и след. Как раз то же самое предполагается и в 1Кор. 14:23. Ίδιῶται и ἄπιστοι представлены чрез ἔτεροι Деян. 2:13, которые называли учеников пьяными. (4) Не могу скрыть затруднения, представляющегося вам при мысли о личности, сверхъестественно одаренной способностью говорения, в обыкновенном смысле и сознательно, на языке, которого она никогда не изучала. Я думаю, что этого затруднения устранить нельзя. Такое одарение не только противоречило бы обыкновенным действиям Божиим, но, насколько я могу судить об этом, и само противоречиво, а поэтому невозможно. Но нет никакого противоречия и, по моему мнению, никакого затруднения, если мы допустим, что человек был побуждаем изрекать звуки, продиктованные Духом Святым. И этот факт ясно излагает ап. Павел, говоря, что говорение языками и толкование суть различные дары. Так что указанное выше затруднение здесь не имеет места, ни даже в том случае, когда одно и то же лицо и говорит и толкует: 1Кор. 14:13».

Таковы эти затруднения «непредубежденного ума», являющиеся при чтении 2 гл. Деяний апостольских! Мы нарочно приведи in extenso мнение этого, одного из новейших и ученейших защитников глоссолалии, как говорения на чуждых языках, – честно-мыслящего и достаточно рассудительного для того, чтобы избежать колоссальных нелепостей, какие допускаются некоторыми другими экзегетами. Стоит только «непредубежденно» прочитать 2 гл. кн. Деяний и тотчас дело объяснится! Однако, перечисляя возникающие здесь затруднения, Альфорд не указывает одного, самого главного: если дар языков был только «знамением» и если «ученики не понимали даже и сами, что говорили», то спрашивается, кто же и на каком основании может утверждать, что их речь была говорением на иностранных языках? Ошибка, допускаемая здесь Адьфордом, не его личная, а общая – лиц, защищающих говорение на иностранных языках. Силлогизмы, которые построятся в таких случаях, обыкновенно неправильны. В них господствует неизменное petifio principii. Чтобы доказать это, попробуем представить все это дело именно в силлогистических формах.

Ученики начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать (Деян. 2:4).

Собравшиеся около дома говорили, что каждый из них слышит собственное наречие, в котором он родился (ст. 8, 11).

Следовательно: ученики в Пятидесятницу говорили на иностранных языках.

Petifio principii в этом силлогизме очевидно. В большей посылке заранее утверждается то, что содержится в заключении. Дело мало изменится и силлогизм будет неправилен, если мы на место утверждения большей посылки поставим неизвестное x, как это и следует сделать, если понимать под «языками» не иностранные языки, а нечто неизвестное и подлежащее вопросу.

Ученики в Пятидесятницу говорили на каких-то языках и неизвестно, что...

Собравшиеся говорили, что каждый из них слышит собственное наречие и проч.

Следовательно и проч.

Очевидно, что в этом последнем силлогизме заключение делается только на основании второй посылки, первая же не имеет для аргументация никакого значения. Потому что, если ученики говорили неизвестно как н неизвестно что, то каким же образом отсюда может следовать, что они говорили именно на неизвестных им, на неизученных и иностранных языках?

Скажут, что подобное силлогистическое мышление не всегда употребительно. В данном случае мы имеем дело не с силлогизмом, а с простым описанием. Если нам скажут, что вчера была гроза и слышно было несколько громовых ударов, то не требуется никаких силлогизмов, чтобы доказать истинность такого сообщения и поверить ему. Хотя мы и не можем согласиться с тем, чтобы такое возражение в применении к рассматриваемым случаям совершенно не подлежало критике, однако, сделаем уступку и примем рассказ Деяний за простое описание, не требующее для своей поверки и уразумения составления силлогистических формул. В 4 ст. 2 главы Деяний говорится, что ученики ἤρξαντο λαλεῖν ἑτέραις γλώσσαις. Согласно теории γλώσσαις означает и должно означать иностранные языки. Сделаем перевод: ученики «начали говорить иными иностранными языками». Совершенно непонятно, зачем еще здесь употреблено слово ἑτέραις, когда «глосса» и без того должно означать «иностранный язык». Что это еще за «иные» иностранные языки? Проф. М. А. Голубев чувствует это затруднение и замечает, что в указанном месте содержится или может содержаться «странный плеоназм», – и с таким замечанием нельзя не согласиться⁵⁴¹. Далее, он недоумевает, почему в одних случаях (об иностранных языках) употребляется просто γλῶσσα или γλῶσσαι, а в других (Деян. 2:4) ἑτέραι γλῶσσαι. Проф. М. А. Голубев объясняет дело так: «первоначально – полное наименование – ἑτέραι γλῶσσαι, под каким является этот дар в первоначальном повествовании об исполнении обетований Спасителя, в день Пятидесятницы (Деян. 2:4), – с течением времени, от частого повторения явления, сократилось: стали довольствоваться одним словом: γλῶσσαι или γλῶσσα, и все (?) разумели его в известных случаях или, все равно в известных контекстах, об одном определенном явлении – чрезвычайного дара»⁵⁴². Но спрашивается: как это можно доказать? При таком толковании не страдает ли несколько и хронология? Можно ли допустить, что книга Деяний написана прежде посланий ап. Павла к Коринфянам? Если нельзя, то привычка могла иметь и обратное направление. Допустим, что около времени Пятидесятницы – чрезвычайное явление действительно называлось ἑτέραις γλῶσσαις λαλεῖν. Около времени написания апостолом Павлом посланий к Кор., выражение, вследствие частого употребления, совратилось и стали говорить просто γλῶσσαι или γλῶσσα; а потом, около времени написания Деяний возвратились опять к прежнему распространенному выражению!

Продолжаем анализ 2-й главы Деян., начало которой принимаем за простое описание. В ст. 5 говорится, что в Иерусалиме «жили» (κατοικοῦτες) «мужи иудейские» благочестивые «из всякого народа под небесами». Об этих «мужах иудейских» незачем было бы говорить, если бы Дееписатель не имел в виду обозначить, что именно их и следует разуметь под «собравшимися народом» следующего стиха. Очевидно, что здесь нет даже и намека на то, что собравшиеся состояли из иноплеменных народов, варваров, говоривших на разных языках. Собрались только иудеи и притом жившие в Иерусалиме, хотя бы они и родились в разных странах, поименованных далее. По словам Карла Герока «в новое время» выражение «κατοικοῦντες большей частью понимается о постоянном пребывании и оседлом жительстве. Иудеи из различных стран, вследствие религиозного благочестия (ἄνδρες εὐλαβεῖς), желая находиться близ храма и провести закат своей жизни в святом городе, постоянно жили в Иерусалиме, и только такие люди в означенном месте книги Деяний и указываются. По употреблению у классиков слово κατοικεῖν содержит в себе понятие об оседлом жительстве, а не о временном местопребывании, – именно о выборе нового местопребывания с оставлением прежнего. С этим вполне согласуется и новозаветное употребление этого слова, напр., Лук. 13:4; Деян. 7:48; 9:22»⁵⁴³. Действительно, если бы было иначе, если бы собрались не иудеи, а язычники, то можно было бы предложить вопросы зачем они собрались в Иерусалим? Почему названы благочестивыми? Почему Дееписатель не обозначил точно, что это были язычники? Дело нисколько не изменяется, если мы, согласно с Героном, расширим несколько понятие о κατοικοῦντες и признаем, что «контекст рассматриваемого места говорит против узкого толкования этого слова, поскольку ст. 9 κατοικοῦντες τὴν μεσοποτ. и проч., ст. 10 ἐπιδημοῦντες Ῥωμαίοι дает ясно понять, что эти люди, по крайней мере большей частью, жили в то время в иноземных странах и присутствовали в Иерусалиме только временно, как богомольцы на празднике; а иные могли сделаться в городе и оседлыми»⁵⁴⁴. Таким образом и при таком расширении смысла κατοικοῦντες под собравшимися мы все-таки должны разуметь иудеев «рассеяния». Хотя Дееписатель и говорит, что эти люди были «из всякого народа под небесами», однако в дальнейшем перечне указаны далеко не все народы, тогда известные, но именно «восточное рассеяние» (за евфратское), и «западное». К первой группе относились «парфяне, мидяне, еламиты и жители Месопотамии, при чем Иудея в Деян. 2:10 поставлена, так сказать, в средине; а критяне и аравитяне были типическими представителями дальнейших поселенцев, первые – западного и вторые – восточного рассеяния. Первое, как мы знаем из Нового Завета, обыкновенно носило в Палестине название «эллинского рассеяния» (Иоан. 7:35) и «эллинистов» или «эллинов» (Деян. 6:1; 9:29; 11:20). С другой стороны, жившие за Евфратом иудеи, населявшие Вавилон и многие другие сатрапии, вместе с жителями Палестины и Сирии, называются евреями – по общему для них языку, на котором они говорили»⁵⁴⁵.

Если мы допустим, что собравшиеся были иудеи и даже может быть не прозелиты, или только частью прозелиты, которых едва ли в то время было и много в Иерусалиме, то легко поймем и несколько дальнейших выражений Дееписателя. В ст. 6, равно как и в 4, он не говорит, как следовало бы ожидать, ни о βαρβαρικαῖς γλώσσαις, ни о βαρβαρικαῖς διαλέκτοις, и не употребляет никаких других подобных же выражений, а употребляет просто слово διάλεκτος в единственном числе. То же и в ст. 8. Здесь, следовательно, нельзя разуметь многих языков и особенно тысячи или десятки тысяч языков, – гипербола, которая была бы недопустима даже и в настоящее время, когда всех существующих языков насчитывается менее тысячи. Единственное διαλέκτφ показывает, что здесь разумеется только один какой-нибудь язык или диалект; и, конечно, вполне естественно допустить, что ученики на нем именно и говорили, хотя решить вопрос, на каком именно, чрезвычайно трудно, если только не совсем невозможно. Выражение: διαλέκτῳ ἡμῶν ἐν ῇ ἐγεννήθημεν, вложенное в уста иудея, по-видимому, не обозначает и не может означать ничего иного, кроме его собственного родного диалекта, т. е. видоизмененного еврейского (арамейского), с которым если не все иудеи, то большая часть их была хорошо знакома, или же греческого; нет никаких оснований думать, что и ученики, собравшиеся в Пятидесятницу, не были знакомы с этими диалектами. Наконец, что присутствующие были евреи, водно из краткого, но весьма существенного для дела, замечания о том, что, по мнению собравшихся, ученики говорили о «величии» или (как в русск. Син.) «о великих делах» Божиих (Бога). Это выражение, в чем мы вполне уверены, не могло быть произнесено ни одним из язычников, если бы именно они собрались около дома, где пребывали апостолы. Потому что язычник стал бы говорить или о величии богов, или, если бы употребил един. Бога с членом, то подразумевал бы Зевса, Аполлона, Нептуна и проч., – чего никоим образом нельзя вывести из слов Дееписателя.

Таким образом и на основании показаний книги Деяний нельзя доказать, что ученики в Пятидесятницу говорили даже на двух или на трех языках, хотя и следует признать, что если они говорили что-либо, то, конечно, или на одном, или только на немногих языках, потому что ни на каком языке нельзя чего-либо говорить. То же выражение μεγαλεῖα τοῦ θεοῦ, если не прямо, то, по крайней мере, косвенно, указывает на гимн. Он был непонятен вследствие чисто акустических причин и потому нисколько неудивительно, что о содержании такого, имеющего архи-первостепенную важность, гимна до нас не дошло никаких сведений. Однако, точно решить, что именно в событии Пятидесятницы было предметом удивления собравшихся, весьма трудно; также трудно сказать и о том, почему некоторые насмехались и говорили, что ученики напились сладкого вина. Мы опускаем несколько других возражений против святоотеческой теории в применении ко 2 главе Деяний; так как это значило бы повторять прежде связанное. Прибавим только, что все событие носило на себе чудесный характер. Если ученики действительно говорили на иностранных языках, то об этом ни в каком случае нельзя заключать из употребленных во 2 гл. Деяний разных глоссолалических формул, а исключительно только на основании ст. 8. Сколько бы мы ни анализировали 2 гл. Деяний, в ней останется навсегда много темного для нас и непонятного, – если только не будут открыты какие-либо новые документы, проясняющие дело, на что трудно надеяться. Закончим настоящее рассмотрение словами одного учёного, которые можно считать последним словом современной науки относительно 2 главы кн. Деяний: «было бы более, говорит д-р Гейки, чем только праздным, пытаться объяснить то, что с намерением представлено, как нечто чудесное»⁵⁴⁶.

Предположение, что ученики в Пятидесятницу не говорили на каких-либо неизученных языках, подтверждается остальными местами из книги Деяний, где говорится о сотнике Корнилие и его семье (Деян. 10:46) и учениках Иоанновых (Деян. 19:6). Читая эти места «без предубеждения», мы не можем даже и предположить, что в них содержатся какие-либо намеки на глоссолалию, как на говорение на иностранных языках, потому что такое говорение было бы уже совершенно бесцельно и лишено всякого смысла.

Остается объяснить еще глоссолалическую формулу у Марк. 16:17: «будут говорить новыми языками». Выражение это многими экзегетами считается неподлинным. Не разделяя таких мнений, скажем, что это в Н. 3. единственная глоссолалическая формула, в которой можно подозревать речь об иностранных языках, собственно об образовании новых языков под влиянием христианства. Выражение это не относится ни к прошедшему, ни к настоящему, а к будущему и точный смысл его столь же мало для нас понятен, как и предсказание о том, что верующие будут брать змей и, если что смертное выпьют, не повредит им. Выражение так же мало понятно, как и многие другие пророчественные выражения в Новом Завете, особенно в Апокалипсисе. Исторические факты заключаются в том, что под влиянием христианства действительно образовалось много новых языков на развалинах прежних и, без сомнения, они и еще будут образовываться под влиянием усвоения и большого проведения в жизнь христианских идей. Однако и рассматриваемое выражение некоторые экзегеты считают синонимическим ὕμνος καινός и толкуют его в таком же смысле.