Северный монастырь в XVII-м веке

Источник

Содержание

IIIIIIIVVVI

 

 

Древне-русский северный поморский1 монастырь не раз уже привлекал к себе внимание нашей исторической литературы, которая хорошо выяснила его значение и как просветительно-нравственного учреждения в окружающей его темной среде, подававшего обществу назидательный пример высокого нравственного совершенствования и упорной борьбы с человеческой природой путем аскетического подвига и, с другой стороны, как хозяйственной организации, землевладельческой или промышленной, сыгравшей видную колонизаторскую роль в северном крае, нередко руководившей обществом в его борьбе с суровой внешней природой. Несколько вновь найденных неизданных документов, относящихся к ХѴII в., дают оправдание нашей попытке еще раз возвратиться к этому далеко не новому вопросу о значении монастыря в истории нашего Севера.

I

Прежде всего, является возможность бросить некоторый (...)2

именно на хозяйственное, землевладельческое значение (...)3

на Севере, указав положение, которое он занимал среди других землевладельцев края. В древности в Поморье земля распределялась между тремя разрядами собственников: наибольшая ее часть принадлежала государству, была государственной «черной» землей, как тогда выражались; другая часть принадлежала частным лицам; наконец, третья составляла собственность церкви, церковных учреждений и в том числе монастырей. Благодаря свойству материала, к которому обыкновенно обращаются за статистическими сведениями по древне-русскому землевладению – «писцовым» книгам разных видов, т.е. поземельным и подворным переписям, предпринимавшимся время от времени московским правительством, – приходится отказаться от мысли угнать точное отношение между тремя указанными видами землевладения, так как писцовые книги не представляют полных данных для пространственных определений. Однако нет оснований отказываться от надежды вычислить это отношение, хотя бы очень приблизительно, в грубых очертаниях. Названный выше материал дает для такого вычисления средства. Отношение видов землевладения можно приблизительно выразить по данным о населении каждого вида земель, по цифрам, дворов разных категорий крестьян, записанных на этих землях. Правда, сравнение этих цифр дворов не даст нам представления о сравнительной величине земельных площадей. Оно покажет только распределение народного труда по разным категориям землевладения, но этим трудом и измерялись в старину земли гораздо чаще, чем земельными мерами, так как ценилась только та земля, к которой прилагался труд. Припомним, что еще в первой половине XIX в. размеры имений выражались не количеством земли, а количеством приложенной к ней рабочей силы, – значащихся в имении крепостных душ. В общем, распределение, по крайней мере, обрабатываемых земель по трем категориям землевладельцев, конечно, будет соответствовать этому распределению дворов.

Сравнение цифр дворов показывает вам, что церковное землевладение на севере XVII в. занимает второе место, уступая первенство черной государственной земле, составлявшей по отдельным тогдашним уездам от 65% до 99% всей земли.

Из 15 уездов, состав землевладения которых нам известен по писцовым книгам XVII в., только в двух преимущественно черносошных: Мезенском (по р. Мезени) и так называемых Устьянских волостях (по верховьям реки Ваги и ее притокам Устье и Пежме) не было церковных владений, если не считать небольшого количества земель, отведенных приходским церквам, которые правильнее относить к черным же землям, так как их хозяевами были те же общества – миры государственных крестьян, которые распоряжались черною землею. В остальных местностях владения церковных учреждения, т.е., главным образом, монастырей, с присоединением сюда сравнительно с монастырями небольшого количества земель архиерейских кафедр, составляли от 32,8% до 5%. Церковными землями особенно изобиловали: Заонежье – местности вокруг Онежского озера (2.431 двор в 1646 г. – 32% всех дворов уезда), где находились вотчины новгородского митрополита и крупных новгородских монастырей, Вятская земля (2.089 дворов в 1678 г. – 24,3%), Двинский уезд с громадными территориями Соловецкого монастыря и с вотчинами множества поморских монастырей, среди которых наиболее крупным был Антониев-Сийский (всего 777 дв. в 1678 г. – 21% дворов всего уезда). В остальных уездах доля церковного землевладения среди других категорий землевладений была гораздо меньше, спускаясь от 13% – в Соль-вычегодском уезде до 5% в Кайгородском и Чердынском по книгам 1678 г.

В Поморье владели землями в XVII в. некоторые не поморские иногородние монастыри. Так Кириллову Белозерскому монастырю принадлежали рыбные промыслы на южной части Кольского полуострова в волости Умбе. Крупные новгородские монастыри: Никольский Вяжицкий, Спасов Хутынский и Росткин Девичий владели вотчинами в Заонежье; московские монастыри Троице-Сергиевский и Новоспасский были вместе с поморскими Соловецким и Николо-Корельским дольщиками во владении другою волостью на южном берегу Кольского полуострова – Варзугой, доходной заморской колонией крупнейших русских монастырей, составлявших во главе с патриархом как бы своего рода промысловое товарищество для ее эксплуатации. Можно заметить, что по преобладающему характеру своих владений новгородские монастыри оказывались в Поморье преимущественно сельскими хозяевами, тогда как московские владели здесь, главным образом, соляными и рыбными промыслами.

Местные поморские монастыри, не говоря пока о Соловецком, в виду несоизмеримости его владений с владениями всех остальных, можно подразделить на две категории: к первой можно отнести крупные монастыри, ко второй – пустыни. В каждом краю Поморья была своя выдающаяся, наиболее чтимая обитель, знаменитая подвигами основавшего ее святого, мощи которого там иногда покоились, или славившаяся какой-нибудь чудотворной иконой. Эти святыни привлекали к монастырям богомольцев, а также пожертвования деньгами и землей, из которых составлялось и росло богатство монастыри. По описаниям, сохраненным нам писцовыми книгами, мы можем восстановить вид такого крупного северного монастыря. Он стоит обыкновенно на берегу реки, озера или на морском берегу при речном устье; в нем две или три церкви; при одной из них трапезная, где сходится братия, и иногда «келарская», где принимают и угощают знатных посетителей. Церкви всегда деревянные, только в двух монастырях по писцовым книгам XVII в. показаны каменные: в Антониевом-Сийском упоминается уже в 20-х годах каменная церковь о пяти верхах и в Архангельском монастыре на Устюге по описанию 1678 г. – «церковь холодная, каменная на палатах о пяти главах с двумя приделами; около церкви кругом паперть каменная ж. У паперти на переднем углу с севера колокольня каменная шатровая. На церкви я на колокольне главы опаяны белым железом». Каменная колокольня также редкость; обыкновенно она деревянная «рубленая» и на ней иногда «часы боевые». Писцовая книга подробно перечисляет колокола, большие и малые, с указанием их веса и имен жертвователей. Такие же подробные описания дает она для церковной утвари, икон, облачений, а в нескольких случаях переписана даже металлическая, оловянная и медная монастырская посуда, служившая признаком достатка по тому времени: блюда, тарелки, судки, кандеи, кумганы, ендовы, котлы и т. д. «На монастыре», т.е. около церквей, расположены кельи братии, причем высшие чины монастыря – игумен, строитель, келарь, казначей, соборные старцы – живут в особых кельях, остальная братия – в нескольких общих, во иногда каждый инок помещается в особой, вероятно очень небольших размеров келье. Тут же находятся и необходимые службы: хлебня, поварня и, по большей части, «больничная келья». Монастырь обнесен деревянной оградой, «забором», «заметом». За оградой расположены обыкновенно конный и скотный дворы и мельница, при которых живут монастырские слуги, детеныши или наемные работники. Иногда за монастырем устроен особый «двор гостин» или «двор для приезжих людей», т.е. гостиница для богомольцев. Нередко у монастыря ютится еще особая слободка, населенная монастырскими вкладчиками и бобылями-ремесленниками, работающими на монастырь.

Таковы были в заонежских погостах монастыри: св. Александра Свирского, расположенный по реке Свири в 35-ти верстах от города Олонца, владевший 85 крестьянскими и бобыльскими дворами, Муромский – на Онеге-озере с 30-ю дворами и Рождественский Палеостровский, в вотчинах которого числилось 11 дворов по переписи 1648 г. Богатейшим монастырем Каргопольского уезда был Ошевенский-Успенский на реке Чурьюге (левом притоке Онеги). Второе место в том же уезде занимал Кожеозерский монастырь на берегу Кожеозера в Турчасовском стану, владевший 33 крестьянскими дворами в разных волостях этого стана и рыбными промыслами в Керетской волости Кольского уезда. В Кольском уезде почитался Печенгский монастырь на Мурманском берегу – самый северный из всех русских монастырей, основанный преподобным Трифоном в 1533 г. на р. Печенге при впадении в нее р. Имани. Через некоторое время по основании, он раздвоился: часть его была перенесена к самому устью Печенги. В 1590 г. монастырь был сожжен норвежцами; братия принуждена была искать спасения в Кольском остроге, где приобрела себе двор. В 1606 г. монастырю было отведено другое место у самого города Колы; на старом же пепелище на р. Печенге были поставлены две часовни: одна – на месте первоначального основания над мощами преподобного Трифона, другая – при устье Печенги «для лопского крещения и веры православной», как замечает писцовая книга 1608 г., т.е. для поддержания православия среди окрестных лопарей. При этих часовнях жило по два ежегодно сменявшихся старца, приезжавших из монастыря. В обители по описанию 1608 г. значились: игумен, 5 иеромонахов, 1 дьякон, 52 старца, 61 дьячков и трудников, до 150 наемных казаков (работников). Владения монастыря были значительны. Ему принадлежали рыбные ловли по Мурманскому берегу, к востоку и западу от Колы. «Всего» – заканчивает книга описание владений монастыря – «с тех угодьев, что Печенгского монастыря за старцы с рыбных ловель, с рек и с тонь, и с ручьев, и с сенных покосов, с пожен и с росчистей, и с теребов, с Печенгские губы, и с реки Печенги, и с иных рек и тонь, и с Колы реки с половины забора (т.е. с половины рыбного улова, производившегося посредством устройства забора в реке), и с тонь, и с речки, и с варницы, что в Кольской губе и с Туломских рыбных ловель, и с сенных покосов, что на Туломе реке и по Коле и в Кольской губе, и с мельницею, и с луговых угодий, на которых ныне оброк положен... было, прежде всего, в государеву казну дани и оброку 17 р. 11 алт. на год». Но по жалованной грамоте Василия Шуйского монастырь был освобожден от платежа этих денег. Мало того, в его пользу шли дань и оброк с трех погостов, населенных крещеными лопарями, которые, по замечанию писцовой книги, «промышляют в лете на море, удят рыбу, а живут па морском берегу в вежах; а в осень по лешим местом, по озеркам, по монастырской вотчине ловят белую рыбу, да по лесу зверь бьют и птицу ловят, тем ся и кормят».

С такою же физиономией рыбопромышленного предприятия, только меньших размеров, выступает и другая обитель Кольского полуострова – Кандалашский монастырь, расположенный при устье реки Нивы, впадающей в Кандалашскую губу. Монах- рыболов чувствуется здесь из-за тех отрывистых сухих данных, которые приводятся писцовой книгой, описавшей монастырь в 1608 году. Здесь видим также церковь с трапезной и келарской, среди келий – две больницы, поварню, хлебню, швальню, дружинную (дружинами называются на севере рыболовные отряды), скотный двор, амбары с монастырскими запасами «да за монастырем на другой стороне от моря амбар монастырский же, а держат в нем судовую снасть». В монастыре было тогда 31 человек трудников, «да по службам наемных содоваров и дровосеков, и дрововозов – 70 человек». Из этих цифр о личном составе северных промышленных монастырей Печенгского и Кандалашского видно, в какой широкой степени применялся на их промыслах вольнонаемный труд.

В Двинском уезде доминирующую роль, конечно после Соловецкого, играл Антониев-Сийский монастырь, основанный в двадцатых годах XVI в. на острове озера Михайлова, вблизи реки Сии, впадающей в Двину, один из богатейших древнерусских монастырей. По писцовой начала двадцатых годов XVII в. в нем считалось 89 чел. монахов. В складах монастыря на Вологде лежало в момент описи 14.000 пудов соли, да на Холмогорах 10.000 пудов. Монастырь вел значительные соляные операции, пуская ежегодно по Двине два дощаника с солью, вместимостью в 8.000 пудов каждый. Всего за монастырем в его деревнях Двинского уезда по переписи 1622 – 24 гг. значилось 180 крестьянских и бобыльских дворов, и это число возросло до 309 к 1678 г.

Из остальных монастырей Двинского уезда наиболее крупными были Архангельский, древнейший монастырь края, основанный, по преданию, в XII веке па том месте, где впоследствии был построен город Архангельск, так что монастырь оказался потом в черте города; Николо-Корельский – на одном из островов Пудожемского устья Двины, основанный Марфою Борецкого над могилами ее погибших здесь на море сыновей. Из описание Корельского монастыря в писцовой книге видно, что он играл роль крепости: он был обнесен деревянной стеной, а в монастырской казне хранилось 25 немецких самопалов и луд зелья.

На северо-востоке Поморья, в Кеврольском и Мезенском уездах на реке Печоре и в обширном Яренском уезде значительных монастырей мы не встречаем; там были только небольшие пустыни. В Сольвычегодском уезде в XVII в. было всего два монастыря, оба крупных, поддерживаемых пожертвованиями Строгановых: Николо-Коряжемский – при впадении Коряжемы в Вычегду, и Введенский, находившийся в самом посаде. В Устюжском уезде – целая группа крупных монастырей; два из них – на посаде: Архангельский и Ивановский; Троицкий-Гледенский – при слиянии Юга с Сухоной в Быкокурском стану; Телегов – на Двине, при впадений речки Телеговки в волости Канзе Комарицкого става; Николо-Прилуцкий – на Двине в Ярокурском стану. Устюжские монастыри занимаются преимущественно сельским хозяйством. Их владения состоят из пахотных земель, сенных покосов и лесных угодий; рыбные промыслы в реках, при которых расположены монастыри, служат лишь потребностям монастырского обихода.

Монастырские владения достигают громадных размеров в Вятской и Пермской землях, и их колоссальный рост совершается в течение XVII в., параллельно с тем, как колонизуется эта страна. Главной обителью Вятской земли был Успенский-Трифонов монастырь, основанный по ходатайству вятского земского мира. При основании ему было пожаловано несколько пригородных пустошей. В 1678 г. писцы насчитали в двух слободках, расположившихся под оградой монастыря, 57 дворов, а в его вотчинах, раскиданных по всему Хлыновскому уезду, 1.090 крестьянских дворов с населением в 5.276 чел. мужского пола. В Пермской земле крупнейшим был Пыскорский монастырь в Соликамском уезде, основанный Строгановыми в 1558 – 60 годах и бывший для них семейной святыней. Строгановы уже при основании отвели ему обширные земли по обоим берегам реки Камы и впоследствии увеличивали их количество новыми пожертвованиями. Вотчина монастыря представляла сплошную территорию и была выделена в особый административный округ, независимый от уездного управления. По переписи 1624 г. в ней считалось 35 дворов. Перепись 1647 г. насчитывала уже 365 дворов; это число понизилось к 1678 г. до 271, что объясняется переселением крестьян с монастырских земель в Кунгурский край, которое было предпринято правительством с целью колонизации этого края меж переписями 1647 – 1678 гг.

Всего в XVII столетии в Поморье, кроме уездов Важского края (по реке Ваге, притоку Сев. Двины) и Чарондского (по берегам озера Воже), писцовые книги которых не сохранились, можно насчитать 76 монастырей, не включая сюда Соловецкого и нескольких зависимых от него ближайших к нему скитов.

Соловецкий монастырь по размерам своих владений стоял совершенно особняком между северными монастырями. Достаточно простого перечня его вотчин и промыслов, чтобы составить себе представление об их размерах.

Монастырь участвовал в промыслах на Мурманском берегу в Кольском уезде, где держал свои избы и амбары. В том же Кольском уезде ему была пожалована вся Керетская волость, где, кроме охоты, рыбной ловли, солеварения, жители и прихожие промышленники занимались добычей жемчуга и слюды. «В Керети, – говорится в писцовой книге Кольского уезда 1608 г., – тутошние жильцы и прихожие люди промышляют жемчуг, а из тое добычи идет па государя десятое лучшее зерно»... «В Керетской волости, на Пуловгском озере тутошние керетские жильцы и чюпляне, и черноречане (погосты в Чюпе и на Черной реке) прихожие люди промышляют в каменных горах – бьют слюду». В конце XVI в. монастырь приобрел небольшое владение и в другой Кольской волости – Кандалакше. Монастырь был также дольщиком в эксплуатаций выше упомянутых промышленных волостей – Варзуги и Умбы на южном берегу Кольского полуострова. Особенно крупные владения были у монастыря по западному берегу Онежской губы, где хозяйничала некогда Марфа Борецкая. Можно сказать, что весь этот так называемый Корельский берег на всем протяжении от реки Кеми до реки Куши, за исключением немногих мест, принадлежавших находившемуся здесь Николо-Корельскому монастырю, составлял сплошную вотчину Соловецкой обители. В 90-х годах XVI столетия в собственность ей была отдана вся Кемская волость под условием постройки там для защиты от нападения шведов – «каянских немцев» – крепости-острога, которую монастырь и сооружал на свои средства, содержа там свой стрелецкий гарнизон. В прибрежных местностях Двинского уезда Соловецкому монастырю принадлежал погост Яренга с 17-ю дворами по переписи 1678 г. Таких тянувшихся сплошными пространствами волостей, как в Онежской губе, по берегу Двинской губы у монастыря не было, но его владения: дворы, амбары, мельницы, соляные варницы и рыбные ловли, встречаются в каждом сколько-нибудь важном промышленном пункте и этого побережья: в Луде, Унской губе, Неноксе, на реке Солзе и на реке Куе. Во внутренней части Двинского уезда, за монастырем, по книгам 1678 г. было в Куреской волости и у церкви на погосте на берегу Двины три двора бобыльских, принадлежавших монастырю, и три двора «монастырских», в одном из которых жили «приказные старцы, да служки монастырские для судовой пристани». Очевидно, что это была монастырская пристань, необходимая для монастырской флотилии «дощаников» и «карбасов», на которых монастырь возил свою соль по Двине. Роль такой же пристани, но более крупной, с торгом и ярмаркой, играло другое владение монастыря на верхней Двине в пределах Устюжского уезда – Красноборский погост с 47-ю бобыльскими дворами, приобретенный монастырем в конце XVII в. На погосте, по описанию 1676 г., значилось 66 лавок и амбаров, принадлежавших, кроме монастыря, еще церкви Спаса Красноборского, Строгановым и устюжанам: посадским людям и волостным крестьянам. Погост славился чудотворной иконой, привлекавшей богомольцев и содействовавшей оживлению торга.

Из этого обзора видно, что Соловецкий монастырь предпочитал приобретать владения по берегу моря, а не внутри поморских уездов, так как в Поморье морские промыслы неизмеримо доходнее сельского хозяйства и па их эксплуатацию и была направлена хозяйственная деятельность монастыря. Из этих промыслов выварка соли была главным экономическим ресурсом монастыря. В XVII веке он был, может быть, главнейшим поставщиком соли на русский рынок. Он продавал ее до 130.000 пудов ежегодно4.

В число указанных выше 76 монастырей входят как крупные монастыри, с которыми мы уже познакомились, так и мелкие – пустыни, к категории которых мы относим монастыри незначительные по составу братии, бедные владениями или хотя и обладающие значительными имуществами, но несамостоятельные, «приписанные» к большим монастырям и находящиеся от них в зависимости. Следует, однако, заметить, что эта цифра монастырей, записанных в писцовые книги, должна быть далека от действительности и на самом деле их было больше. Не всегда монастырь был постоянным и прочным учреждением; иногда существование его было мимолетно: он появлялся и исчезал в той или другой местности вместе с появлением и исчезновением своего основателя, не успевая вырасти, пустить прочных корней в той земле, где возникал, и попасть в описание писцовой книги. Впрочем, описание таких микроскопических монастырей, все- таки, встречается в писцовых книгах ХѴII в. Так, описывая в 1648 г. Александров Ошевенский монастырь на р. Чюрьюге в Каргопольском уезде, писец отметил и зависевшую от него «пустыньку» на речке Шелтоне, «а в ней церковь Преображения Спасова, да двор монастырской, а в нем старец». Вот и весь состав этой пустыньки, которая, быть может, со смертью этого старца запустеет и совсем исчезнет. Таковы монастырьки: Троицкий, в Удорской волости, Яренского уезда, на р. Удоре, где в 1616 г. жил всего один вкладчик, совсем запустевший к 1676 г., а также, обозначенная пустою в этом году, пустынька Спасская при устье р. Куломы, впадающей в Вычегду в том уезде.

II

В XVII в. развитие на севере монастырской жизни продолжалось. Шел тот же процесс монастырской колонизации края, который можно наблюдать и в предыдущее время. Новые монастыри продолжали возникать па севере в течение века, и это отмечалось иногда писцовыми книгами, как, например, было отмечено возникновение в Каргопольском уезде пустыней Кодлозерской и Богоявленской, «ставшей вново в Мошенском стану над Елгомским озерком». В Устюжском уезде по описанию 1622–26 г. «стала ново» в 1618 г. пустынь Зосимы и Савватия в Ярокурском стану на р. Двине. Описание Тотемского уезда, произведенное в 1622–25 гг., отметило в качестве новой («стала лет 15») пустыню так же во имя Зосимы и Савватия, святых, особенно чтимых на севере, в Заозерской волости, а следующее описание того же уезда в 1646 г. нашло уже новую пустынь, ставшую после предыдущих писцов, в честь Сретения Владимирской иконы. Основание этих пустыней совершается при тех же обстоятельствах и в той же обстановке, как это было и в более ранние времена, о которых повествуют жития святых. Из большего монастыря уходит инок, а иногда и простой трудник, которому даже и монастырская жизнь кажется слишком шумной, и ищет уединения в лесной глуши, в месте, которое «непроходимые дебри и лесы темные, и чащи, и дрязги великие имать и мхи и блата непостоянные». Там он строит себе келью и часовню. Рисуя такую картину природы, окружающей пустыню, воображение составителя жития не на много отступало от официального отчета писца, начинавшего свое описание, например, так: «В Устюжском уезде, за Ягрышскою волостью, за лесом, за болоты в 40 верстах пустыня Со- езерская над Соезерским озером и на речке Сойге». Далее идет известный процесс: вокруг отшельника собираются последователи, строится церковь и кельи, начинается хозяйственная разработка дебрей, о которой составитель жития скажет: «святый труждашеся вельми; лесы сечаше и нивы насеваше» и которая является сюрпризом для наезжающого писца. Иногда писец захватит этот процесс в самом начале. «Займище Блохина гора на диком, на большом, на черном лесу, на речке на Воймонге», – читаем мы в писцовой книге Тотемского уезда 1625 г., – «межь Печенгские и Вотченские волости и от тех волостей верст 20 и больше. А на том займище стоит часовня да келья, да житница, да овин. Пашни новоросчистные по смете 10 четвертей. А строили тое часовню и келью и под пашню разчищали лес на том займище с Тотьмы Спаса Су- морина монастыря Федосьевы пустыни трудник старец Александр, да черной поп Тихон».

Писец, утверждая это займище за занявшими, продолжает: «И тем старцам на том займище дворы строить и крестьян беспашенных и вольных охочих людей называть и лес под пашню и сенные покосы разчищать». Иногда писцу приходится, сделав настоящее открытие, занести в книгу уже самые результаты колонизаторской деятельности монастыря. «В Тотемском же уезде у Галицкого рубежа», – читаем мы в той же писцовой, – «сыскано» в Илеской волости, в урочищах и угодьях меж болот и от людей со всех сторон отдалело. у Бабья озерка стала пустыня нова лет с 20, монастырь чудотворца Николы, а строил ту пустыню старец Сергий из Важского уезда от Николы чудотворца с Марвуща собою по явлению образа Николы же чудотворца», т.е. подвигнутый чудесным явлением ему иконы св. Николая. Пустынь ко времени описания достигла уже значительных размеров и получила обычный вид северного монастыря. У основателя монастыря, черного старца Сергия, хозяйственные колонизаторские интересы, по-видимому, не были отодвинуты на задний план заботами о спасении души. Монастырю по писцовой книге принадлежало 7 деревень с 35-ю крестьянскими дворами. «А ссаживал (т.е. устраивал) те деревни» – замечает писцовая книга – «строитель старец Сергий не в давних годех лет с 15, призвав крестьян из Вологодского и из Тотемского, и из Устюжского, и из Галицкого уездов, из государевых черных волостей и из-за помещиков с пашен».

Выбрав место, устроив церковь или часовню с кельей, основатель монастыря обращается тотчас же к правительству с просьбой утвердить за ним занятую землю или пожаловать ему те или иные угодья в окрестностях или оказать какую-либо другую помощь и поддержку. В 1606 г. черный поп Макарий основал монастырь на р. Пинеге близ Волока Пинежского в диком лесу, в отдаленном от людей месте на Черной горе, желая восполнить недостаток, который чувствовали крестьяне той местности, не имевшие по близости обители, где бы они могли постригаться под старость. Основатель подал челобитную царю, прося утвердить за ним занятое место под условием платежа с него оброка. Донесение земских властей, отводивших занятую землю по распоряжению приказа, куда была направлена челобитная, рисует нам возникающую обитель. Отправившись па Черную гору, земский судья нашел там строящуюся церковь, уже оконченную трапезу, и две кельи 6 человек собранной братии, в том числе трех старцев и трех трудников. «А земли на той Черной горе» – писал судья – «пашенные и непашенные десятин с десять, а чищено прогализнами промежу лесом, с половины тое земли пахано, а другая впусте, а иная земля под лесом не чищена». В 1614 г. подал царю челобитную строитель Ламбасской пустыни на р. Пинеге в Кеврольском уезде, основанной также «на диком лесу». По челобитной было предписано воеводе ту пустынь «дозрить» и прилегающие к ней пашни и угодья написать за нею на пропитание братии.

В 1653 г., обратился к царю Алексею основатель Неглимозерской пустыни Каргопольского уезда «убогий чернец Тимофеище с братией». Своей просьбе он предпослал автобиографические сведения, из которых видно, что он более 30-ти лет служил стрельцом в Архангельске, бывал в отъезжих заморских службах, участвовал в войне с поляками, был под многими городами на приступах, сидел в осаде, много раз был ранен и, наконец, после такой бурной военной жизни от тех ран и болезней постригся и воздвиг монастырь на пустом месте, которое «от людей удалено» так, что не было надежды на приток милостыни. «Питаемся мы, нищая братия», – продолжает в своей челобитной основатель – «в той пустыне своими трудами, чистим пустой черный лес... Священники и дьякон служат без доходу, и без доходу скучают». Между тем в пустыне оказалась чудотворная икона, которая уже совершила много замечательных чудес: воскресила из мертвых младенца, пробывшего мертвым более двух часов, дала прозрение слепому, сохранила невредимым хлеб в загоревшейся риге и сама осталась нетронутой случившимся в церкви пожаром, истребившим находящуюся под нею пелену. Подробно описывая эти чудеса, основатель ходатайствовал о выдаче погодной милостыни из государевых каргопольских доходов, в чем и успел, так как государь велел давать в монастырь по 6 р. в год из таможенных сборов по Каргополю5.

Непрерывный рост числа небольших монастырей и кратковременность существования многих из них затрудняют их статистику. Трудно их сосчитать и тем более указать, хотя бы и очень неточно, размеры недвижимых имуществ, находившихся в их владении. Только в очень редких случаях монастырь ХѴII в., как бы он ни был мал, не имел такого имущества, «питался своими труды и приложены обетники, кто что на милостыню даст». Обыкновенно даже и мелкий монастырь является землевладельцем или, по крайней мере, владеет какими-нибудь промыслами. Землю и промыслы он эксплуатирует трудом самой братии, если за ним не значится крестьян, снимающих участки.

III

Выше уже замечено, что в вашей литературе хорошо выяснен вопрос о значении, какое имел северный монастырь в нравственной и материальной, хозяйственной жизни древней Руси, как религиозный и культурный центр. Действительно, нельзя не признать за северно-русским монастырем значительного нравственного влияния на окружающее его общество. Обраставшая светлой легендой память о христианских иноческих подвигах ее пустынника-основателя, теплившаяся непрерывно в монастыре, подобно той неугасимой лампаде, которая мерцала над его гробом, и слава о таких же подвигах его преемников и подражателей среди братии озаряли темную окружающую среду с ее мелкими заботами и интересами, внося некоторый луч идеализма в грубую жизнь XVII в. Самая красота монастырского богослужения и весь обиход жизни иноков, «приявших ангельский образ» действовали на воображение и чувства богомольца, на время отрывавшегося от своей будничной серой обстановки и попадавшего в какой-то иной, как бы неземной мир, о котором он уносил потом яркое воспоминание, не потухавшее, быть может, до конца дней и не раз передававшееся близким. Монастырь был не только средством спасения для тех, кто отрекался навсегда от мира, но и местом для нравственного отдыха от ежедневной действительности для мимолетного гостя с котомкой за плечами, которого он манил издалека именно этой возможностью хотя бы на время подняться над обычными житейскими буднями. Северный монастырь мог быть также и источником некоторого книжного просвещения. Среди братии были всегда грамотные люди; монастырь всегда владел книгами, притом не только богослужебными. В больших монастырях библиотеки достигали обширных размеров. Но есть указания, что иногда и малые обители обладали значительными книжными богатствами. Так, в первой половине XVII в., не позже 1636 г., небольшому и недавно основанному Красногорскому монастырю на Пинеге усердный жертвователь этого монастыря, ярославский купец Егор Лыткин, прислал «книг разных печатных и письменных, и знаменных числом сто». Другой документ, относящийся к концу столетия, подтверждает это известие о значительном количестве книг, которым обладал Красногорский монастырь. В описи монастыря 1689 г. замечено, что бывший на Двине воевода думный дворянин И. В. Чаадаев взял из монастыря всяких книг числом сорок и возвратил только десять, остальные удержал за собою, может быть «зачитал», как мы бы сказали, выражаясь языком вашего времени. Писцовые книги, описывая монастырскую утварь, дают, по-видимому, далеко не полные перечни монастырских книг, указывая главным образом богослужебные книги. Но и среди этих перечней вдруг мелькнет «Степенная книга» или «Просветитель» – Иосифа Волоцкого, или «Книга Максим Грек».

Не следует, однако, идеализировать северный монастырь и преувеличивать его нравственное влияние. Он отражал в себе всю грубость окружавшей его среды, которая входила в него под черной рясой и продолжала сквозить из-под этой смиренной рясы прежними безобразными пятнами. Соловецкий обиход был из самых строгих, и однако в 1647 г. игумен монастыря жаловался царю Алексею, что «которые братья охочи пьяного питья пить и они своих мер за столом не пьют и носят по кельям, и напиваются допьяна; и от того пьянства бывают вражда и мятежи, а иные священники и крылошане, и простая братия в том обычае закоснели». Основанный на отдаленном крайнем севере России среди дикой Лопи Печенгский монастырь должен был по мысли основателя прей. Трифона подвизаться суровым миссионерским подвигом, распространять христианскую веру среди язычников лопарей. Но вот какая характеристика братии этого монастыря была представлена в конце XVII в. преосвященному Афанасию, архиепископу холмогорскому, по поводу назначения нового игумена. «В Печенгском монастыре братии монахов 14 человек, да вкладчиков 12 человек. В том числе: 1) Монах Тихон, породою Керечанин, лет совершенно престарел и очми мало видит, грамоте не учен... и во нраве мало постоянен. 2) Монах Алипий, породою и прозванием Лопин – живет в монастыре казначеем года четыре, хмельного питья держится не в мале. 3) Монах Сильвестр, житие живет своевольное, с братиею мало согласное и пьянственного питья держится не в мале. 4) Монах Илья кузнец, живет житие совершенно пьянственное. 5) Монах Серафим, житель был Кольского острога, и есть у него в Кольском остроге посестрие и дети сыновья женатые и дочери замужние и зятья... Леты престарел, житие живет к воздержанию посредственное и в трудех послушен, только де к посестриям и к детям его дачею монастырского избытка желание имеет. 6) Монах Арсений, житель Кольского острога, монашествует лет 5 или 6, житие живет к пьянству желательное и на кабак для напитку бывает нередко и на ту потребу чинит из монастырских избытков похищение. 7) Монах Иаков, заопежанин, Корелянин, породою от рождения лет двадцати, грамоте неучен... а пьянства держится с желанием. 8) Монах Калист, в мире был Кольского острога стрелец, леты средовечен, житие живет совершенно пьянственное, мало и с кабака сходит, грамоте неучен и монастырского ничего верить ему невозможно. 9) Монах Гурий, Мезенского уезда, живучи в братстве послушен, только человек он пьянственной же, грамоте не умеет. 10) Монах Ефрем, выше писанному старцу Каллисту брат родной... житие приходит он пьянственное и непотребное, во всем подобное выше писанному брату его Каллисту монаху. 11) Монах Исаия был стрелец Кольского ж острога... и в Кольском остроге есть у него дети и внучата и иные сродники, и к тем своим сродникам он прибегает и человек он упьянчивой. 12) Иеромонах Геронтий, в мире был житель Кольского острога, а постригся он по нужде от начетного на него хлеба, как он в прошлых годех у приему и раздачи государева хлеба на жалованье служащим людям был целовальником. А в мире житие он жил пьянственное ж. 13) Монах Павел, был в мире того ж Кольского острога священник Петр. Житие он в монашестве ныне приходит доброе. 14) Монах Иринарх, житие живет меж братством ропотливое, и из монастыря в мирские домы ходит по часту». Единственный монах «преходящий доброе житие» и был назначен игуменом.

Если даже предположить, что эта характеристика, автором которой был «посыльщик» города Колы, священник Кольской Борисоглебской церкви, грешит преувеличением, то все же трудно подумать, чтобы Печенгский монастырь в конце XVII в. мок выполнять свое миссионерское назначение. Перенесенный из прежнего пустынного уединения на р. Печенге в Кольский посад, он слишком с ним сблизился: состав братии, как мы видим, в значительной мере пополняется из жителей посада. Около половины живущих в монастыре – не монахи, светские люди-вкладчики, разумеется, из Кольских же жителей, не прекращающие связи с внешним миром, да и сами монахи не разрывают родственных связей со своими «посестриями» и семьями.

IV

То же происходит и в других монастырях. Пустыня с суровыми правами и подвигами постепенно обращается в богатую обитель с разнообразными и тесными связями с окружающей средой по тому имуществу, которым обитель владеет. Аскетические идеалы подавляются мирскими, материальными интересами, и шум житейской суеты начинает заглушать тихую молитву инока. Если монастырь оказывал влияние на окружающее его общество, быть может, одухотворяя его и содействуя возвышению помыслов нал житейским, уровнем, то, с другой стороны, и общество не оставалось без воздействия на монастырь, материализуя и втягивая его в водоворот житейских отношений и хозяйственных интересов. Общество горячо поддерживало монастырь, как место, где жили молитвенники мира, преемники и продолжатели святых угодников, основавших монастырь, как учреждение, обладавшее могущественными средствами для спасения души, и как местную святыню, которую чли и которой гордились. Входя в славу, монастырь быстра богател: к нему притекали пожертвования, завязывались прочные связи с местными капиталистами, которые становились его покровителями, и поддерживании его не только из побуждения богоугодного дела, но иногда также из чувства некоторого местного патриотизма. Покровительствуемый монастырь становился семейной святыней, как бы продолжением домашней церкви и местом Благочестивого путешествия на богомолье, а затем и фамильной усыпальницей. Так, Строгановы поддерживали пермские и сольвычегодские монастыри, обстановка которых созидалась их «строением». Изобразительную картину отношений главных устюжских монастырей к кружку видных устюжских коммерческих фамилий дают описания этих монастырей, которые мы находим в писцовых книгах. Обители щедро украшаются их доброхотными даяниями. Та новая каменная о пяти главах церковь, которую мы видели в устюжском Архангельском монастыре, бывшая такою редкостью для северного края в ХѴII веке, оказывается «строением по вере гостиные сотни у покойного Никифора Ревякина», одного из крупнейших представителей устюжского купечества. В другом устюжском монастыре – Троицком Гледенском – «евангелие и крест Благословящий – положение гостя Силы Грудцына, оклад на образе именитого человека Максима Строганова, разные книги – положение гостя Афанасия Гусельникова, гостя Василия Грудцына, гостиной сотни Ивана Грудцына, Исаака да Никифора Ревякиных и т. д. Колокола – также положение Грудцыных, Цыбиных, Пеуновых. В числе жертвователей третьего крупного монастыря, Телегова, значатся гости Гусельников и Федотов. Монахи хорошо умеют заводить знакомства и поддерживать связи и вдали от монастыря и приобретают иногородних жертвователей. Так небольшая Красногорская пустынь на р. Пинеге нашла себе покровителей в среде ярославского купечества.

Эта поддержка общества, оказываемая монастырю, преследовала иногда особые цели, и по самым своим задачам северный монастырь имел иногда гораздо более мирской житейский, чем чисто религиозный характер. На севере монастырь не рассматривался только как место аскетического подвига; он был в значительной мере заведением общественного призрения. Он давал приют и пропитание множеству нищих, которых древняя Русь считала не социальным злом, а скорее полезным орудием нравственного совершенствования общества. В описаниях монастырей, заключающихся в писцовых книгах, в очень многих случаях упоминаются «больничные кельи «больницы». Очевидно, монастырь оказывал окружающему населению не только духовно-нравственную, но и врачебную помощь, какую мог по уровню медицинских знаний того времени, заменяя теперешнюю городскую или земскую больницу и лечебницу. Наконец, монастырь играл роль приюта или богадельни. Посадский человек или крестьянин находил себе прибежище и успокоение на старости лет под монашеской рясой или в качестве бельца, живущего в тиши монастырской ограды. С этою именно целью – доставить приют своим членам – хлопотали иногда об основании монастырей и давали им средства на содержание сами городские и сельские общества, подобно тому, как теперь богадельни и приюты учреждаются и содержатся городами и земствами. Не раз уже приводились примеры основания таких монастырей на севере. Так, в 1580 году, от всей Вятской земли была подана челобитная Ивану Грозному о том, что в Вятской земле монастыря нет, и вятчанам увечным людям и находящимся при смерти постригаться негде. Результатом ходатайства было основание в Хлынове Успенского монастыря, которому были отведены пригородные земли. В 1599 году, жители города Слободского и его уезда, недовольные порядками хлыновского монастыря, приговорили «всем посадом и уездом, т.е. на уездном земском собрании, основать в городе Слободском свой отдельный монастырь, где бы могли постригаться слободские посадские люди и волостные крестьяне, которые «во ангельский чин постричься желают на что и испрашивали патриаршего Благословения. Так возник слободской Богоявленский монастырь. В Двинском уезде, в Чухченемской волости существовал в XVII в. Никольский монастырь такого же земского происхождения. Он был учрежден крестьянами этой волости и еще четырех соседних, и на его содержание крестьяне выделили 14 деревень. Еще в 1582 г. крестьяне этих волостей писали царю, что Никольский монастырь «строили и деревни к тому монастырю подпущали и прикупали прадеды и деды, и отцы их и прочили себе и своим детям, и внучатом на постриганье и на поминок». Следовательно, монастырь был основан в очень древнее время и именно с целью общественного призрения «для душевного своего спасения и на поминок родителей своих и для постригания бесвкладных нищих, нужных (нуждающихся) людей, которые ходя по миру скитаются», как определяли назначение монастыря крестьяне тех же волостей в половине XVII в. Но таким же задачам общественного призрения служили и все другие северные монастыри, основанные не земскими мирами, а отдельными сподвижниками. Они играли роль своеобразных страховых учреждений, страховавших как на случай смерти, так и на случай старости. Значение такого страхового договора имела особая юридическая сделка – вклад. Вкладом называлось условное пожертвование в монастырь движимого или, по большей части, недвижимого имущества. Вклады бывали двоякого рода: на помин души и на пострижение. За вклад на помин души монастырь обязывался вписать имя вкладчика или также имена его родных в свой синодик и поминать эти имена на различных более или менее важных службах, смотря по условию. Это и было, таким образом, страхование души в загробном мире. Вклад на пострижение был страхованием на случай старости, или вообще инвалидности. Чувствуя приближение старости, а иногда и очень заблаговременно, посадский человек или крестьянин делал монастырю вклад, за который монастырь обязывался принять жертвователя в тот момент, как жертвователь пожелает, и постричь его или содержать без пострижения. Размеры вкладов, как и их условия, разнообразились в отдельных случаях. Иногда монастырь обязывался принять на свое содержание: поить, кормить, обувать и одевать как самого вкладчика, так и всю его семью; иногда сила договора распространялась не только на наличный состав семьи вкладчика, во и на его будущих отдаленных потомков при их желании. Самое пострижение нередко откладывалось до последних минут жизни, иногда и совсем не совершалось, и вкладчик оставался бельцом в монастыре, получал келью, снабжался одеждой, питался за монастырской трапезой. Число таких призреваемых в монастырях росло к концу XVII века, а в начале следующего стало даже превышать число самой братии. «В Холмогорской епархии», – читаем мы в донесении «инквизитора» холмогорскому архиепископу в 1724 г., – «во многих монастырях и пустынях содержатся многие вкладчики с женами и детьми... и таковых вкладчиков и совершенных монастырям разорителей, жительство имеющих в таковых пустынях, множество, а в оных монастырях и пустынях братии по малому числу и таковых разорителей и тунеядцев человек 50 с женами и детьми, при монастырях живущих и за трапезу ходящих с братиею». Так северный монастырь из религиозной общины стал обращаться в многолюдную мирскую богадельню, оказывающую приют лицам, вступившим с ним в особую сделку.

V

Материальные интересы, житейские отношения, хозяйственные заботы, возникавшие в монастыре по мере того, как в нем скоплялись богатства, отвлекали его от религиозного назначения и меняли его характер. Монастыри становились владельцами земель и промыслов, которые надо было эксплуатировать и продукты которых надо было сбывать. Они вели крупные коммерческие дела: отправляли к московскому центру сотни тысяч пудов соли и рыбы, будучи главными поставщиками этих продуктов на московский рынок и крупными участниками общего торгового оборота страны. К этой эксплуатации земель и промыслов и должна была приспособляться религиозная община, чуждая ей по своим задачам, и монастырь превращается в землевладельческое или промышленное товарищество, ведущее иногда большие операции. Товарищество выбирает игумена, как директора-распорядителя, казначея-заведующего финансами, келаря, на котором лежит монастырское хозяйство, стряпчего, которому поручается ведение многочисленных и нередко сложных процессов, в какие вступает монастырь по своему имуществу, «купчину», заведующего торговыми операциями, назначает «приказных» и «посельских» старцев для управления монастырскими имениями.

Нельзя не заметить при этом, что организация монастырского управления отражает на себе устройство управления земских миров, волостей, которыми были окружены северные монастыри и откуда приходили члены братии. Действует выборное начало. Должностные лица избираются всей братией, вкладчиками и старцами, иногда на год, как это было обыкновенно с земскими должностями. Избранное лицо должно было находиться под непрестанным контролем братии «все делати с братского совету, а без совету ничего не делати», – условие, которое мы встречаем и на земских выборах, – вступая в должность, расписаться и счесться с тем, кто ее исполнял в прошлом году, а по истечении срока дать братии отчет в приходе и расходе монастырских денег. Пишется акт избрания, так называемый «выбор за руками», скрепленный рукоприкладством избирателей, которым обыкновенно сопровождались и земские выборы, и по этим актам виден характер дел, которые возлагаются на избранных и которые особенно интересуют братию: «и быти ему» – читаем мы в них – «в той пустыне строителем и казначеем и всякое ему монастырское дело ведати, казну и книги, и колокола ведати, и о всяком монастырском деле строение имети, и братиями и вкладчиками наряжати... А будет что продати иди купити, или вкладчика приняти, или кого на починок порядити, или в деревню послати поселыцика»... и далее, указания, как вести приходо- расходные книги, считать казначея, как вынимать казну из кувшина в присутствии братии... все чисто хозяйственные дела и – ни слова о религиозных обязанностях настоятеля монастыря. В монастыре развиваются чисто промышленные коммерческие аппетиты, жажда к приобретению, прибылям; он делается алчным приобретателем главного капитала страны, каким была в то время земля, сосредоточивает в своих руках большие земельные участки, привлекая их разными путями: посредством пожалования от правительства, уступок от земских миров и посредством частных сделок: вкладов, купли, залога, не смотря при этом на неоднократные запрещения монастырям приобретать земли.

Впрочем, и само правительство много раз пытавшееся присечь все более тревоживший его рост монастырских имуществ, продолжает в течение XVII в. жаловать земли монастырям, правда – с тою разницею, что теперь, в особенности во второй половине столетия, оно становится осторожным и расчетливым в этих земельных дачах, не означает уже жалуемых земель в таких круглых выражениях, как «на пять», или, «на десять верст во все стороны вокруг монастыря», а получив от монастыря просьбу об отводе земель, предписывает местным властям предварительно «дозрить» землю, навести о ней справки, не принадлежит ли она кому-нибудь другому, и не так охотно освобождает монастыри от платежа податей с их земель. Из частных сделок более всего монастыри обогащались вкладами по душе и на пострижение, а также приобретением земель в качестве просроченных залогов.

VI

Сделки этого последнего рода – выдача денежных ссуд под залог земель – рисуют нам северный монастырь с новой стороны, как кредитное учреждение, как своего рода банк. Наряду с земельными богатствами монастырь скопляет значительные капиталы, которые охотно пускает в оборот, отдавая их на проценты. К нему обращаются за ссудами земские миры, которые нередко ведут своп дела при помощи займов. Так, напр., в 1638 году Архангельский-Устюжский монастырь производит взыскания по выданным им ссудам с Вондокурского стана Орловской и Ерогоцкой волостей, Устюжского уезда. К монастырскому кредиту прибегают и частные лица, которых монастырь ссужает под залог земель, играя, таким образом, в этих случаях роль современного нам земельного банка. Закладывались земельные участки, целые деревни, по большей части доли деревень, а также пустоши и разные угодья. Писался особый акт – закладная. Неуплата денег в срок вела к потере залога, поступавшего в пользу монастыря. До нас дошел любопытный документ, позволяющий взглянуть на степень развития такого рода операций в устюжских и сольвычегодских монастырях. Эго – выписка из устюжских крепостных книг о поземельных сделках этих монастырей: залогах, вкладах и куплях, по которым не взыскано казенных пошлин6. Выписка обнимает период времени в 24 года, с 1624 по 1648 г., и можно думать, что кроме означенных в ней сделок были и другие, по которым пошлины взысканы, что она, таким образом, изображает не все сделки.

Из этой выписки видно, что Архангельский монастырь на Устюге совершил всего 50 беспошлинных земельных приобретений, из которых 47 залогов, 2 вклада и 1 куплю. Ссуды выдавались устюжским крестьянам и посадским людям, владевшим деревнями в уезде. В качестве залогов только в трех случаях было принято по целой деревне. Обыкновенно же принимались1/21/31/4 и другие более мелкие дроби деревни. Наибольший размер ссуды было 800 руб. (единственный случай), наименьший – 14 руб. Наиболее часты были мелкие ссуды, от 50 р. и ниже. Всего монастырь приобрел по этим 50-тя сделкам земель на 7.008 руб. За то же время другой из устюжских монастырей, Троицкий-Гледенский, совершил 42 сделки, преимущественно залоги на сумму 4.114 руб. 16 алт. 4 деньги, Никольский-Прилуцкий – на 1.076 р., Ивановский – на 995 р., Телегов – на 228 р. Из двух сольвычегодских монастырей Введенский – на 200 р. и Николо-Коряжемский – на 100 р. Всеми этими сделками: вкладами, куплями и залогами, монастырь с какою-то силою магнита тянет к себе мелкими частицами земли, и справедливо писали еще в 1627 г. крестьяне нескольких волостей Устюжского уезда в своей коллективной жалобе царю на старцев Телегова монастыря, которые не послушали указа о запрещений монастырям приобретать черные земли: «и ныне беспрестанно в черных волостях у тяглых крестьян деревни и пожни, и пашни, и всякие угодья покупают и за вклады емлют, и что, Государь, было в тех волостях лучших деревень и крестьян, то они старцы все побрали к себе за монастырь».

Хозяйственные операции, предпринимавшиеся монастырями, и многочисленные юридические сделки, в которые они вступали, создавали для них постоянные и неизбежные отношения с соседями, с целыми земскими мирами, посадами, сельскими волостями, как и с отдельными их членами, окутывая монастыри сложной мелкой паутиной житейских, привязывавших их к земным интересам, нитей. Нельзя сказать, чтобы эти отношения были всегда гладки. Даже более того, нередко они были прямо враждебны. В отношениях к монастырю древне-русское общество обнаруживает ту же двойственность, которую оно проявляло вообще к духовенству, без которого не могло обойтись и которое часто не уважало. Чтя святыню монастыря и неся в монастырь обильные пожертвования, оно постоянно спорит, ссорится и судится с монастырем. Хорошо известно из житий, как недружелюбно встречали отдельные сельчане и целые деревенские общества святых отшельников, пытавшихся основаться в пределах их владений, как искони ненавидящий Благо человеческого рода дьявол влагал в сердца этих сельчан размышления в роде таких, что «аще не престанут бывати чудеса... и состроится монастырь, и вселятся ту мниси, по мале времени совладеет нами и селы нашими».., и как эти неблагодарные люди «от прилежащие веси» обращались к святому отшельнику со словами: «отче, неугодно нам твое зде пребывание», а иногда и выгоняли его от себя силой.

С той же тревогой смотрят деревенские жители на монастырь и позже, чуя от него постоянную опасность для своих землевладельческих прав, и это заставляет их зорко следить за каждым юридическим шагом монастыря. В 1608 г. четверо крестьян складников, которым принадлежала деревня Льнаникова и при пей находившийся в их общем пользовании выгон, заключают меж собой любопытный договор: «Слых до нас доходит», – пишут они в этом договоре, – «сказывают, на ту вашу вопчую землю (выгон) привезли государеву грамоту Живоначальные Троицы с Гледена старцы»... Участники договора постановляют сообща стоять против монастыря, защищать землю на суде и вместе нести судебные издержки в случае судебного процесса, которого они ожидают и к которому заблаговременно готовятся и принимают свои меры. Нет ничего удивительного, что такая тревога перейдет иногда в раздражение, которое выскажется в резком слове по адресу монастыря, по поводу его постоянных земельных приобретений. Игумен и братия Кожеозерского монастыря в 1644 г. бьют челом на каргопольца посадского человека Романа Ватагина государю в том, что он бранит их всякою неудобною бранью и называет их ворами: «все де чернецы собрались в монастырь воры и холопи и государевы де грамоты добывают ложные и будто мы, нищие, по тем грамотам всякие угодья и деревни отымаем сильно»7.

Столкновения монастырей с соседними земскими мирами часты и происходят по разным поводам. В особенности часто ведут к ссорам три вопроса: о переходе крестьян из-за монастыря в волость и, наоборот, из волости в монастырь, споры о земле и вопрос о разверстке и платеже податей и повинностей. Иногда монастырю приходится жаловаться на черную волость, приютившую бежавших из-за монастыря крестьян, и требовать их возвращения. Гораздо чаще, однако, обратное явление: переход за монастырь волостных крестьян, которых волость отыскивает. Черные крестьяне разрывают связи со своею волостью трояким образом: или уходят из волости, бросая свои участки, поражаясь на монастырскую землю, привлекающую их своими льготами, или отчуждают свои участки монастырю и, оставаясь на них, «отымаются» от мирских повинностей, считая себя выбывшими из волостной общины, или, наконец, закладываются лично за монастырь, становятся монастырскими «закладнями», и на этом основании отказываются принимать участие в делах волостного мира. В 1630 году черные крестьяне Камарицкого стана, Устюжского уезда, жалуются, что после переписи 1624 года и после состоявшегося тогда запрещения монастырям приобретать черные земли, а черным крестьянам их отчуждать в монастыри, у них на Камарице и в Юрьеве Наволоке, и на Белой Слуде, и в иных многих станах и волостях, многие крестьяне отбывая государевых служб и податей, деревни и пожни, и пашни и всякие угодья продают в монастырь, закладывают и дают вкладами. «А иные крестьяне опричь деревень сами закладываются в Телегов монастырь на Двине и Новую пустынь Соловецких Чудотворцев. Старцы тех монастырей по волостям ездят со списком с жалованной грамоты и тех крестьян от волостей отымают, к государевым службам выбирать не дают, податного платежу платить им не велят» и объявляют их неподсудными волостной администрации. При этой жалобе приведены и цифровые данные о таких переходах крестьян за два названные выше монастыря после писцов 1624 г. Оказывается, что из Камарицкого стана Верхнего конца «порядились» за монастырь волостных крестьян трое, «заложили» и «положили» деревни за монастырь трое и сами лично заложились семеро. За то же время из Белослудской волости вышли такими же путями за монастыри 15, из Юрьева-Наволока 2 и из соседней с Камарицким станом Пермогорской волости 33 крестьянина.

Поземельные тяжбы между черными волостями и монастырем возникают обыкновенно из споров о земле между черными крестьянами и монастырскими, причем монастырь держит сторону последних и защищает их интересы на суде. Тяжбы эти в XVII в. так многочисленны, что примеров их можно привести сколько угодно. Обладая значительными денежными личными средствами, имея в своей среде опытных «стряпчих» специалистов юридического дела, располагая притом связями и в местных воеводских канцеляриях, и в московских приказах, монастыри, по-видимому, не боялись процессов с черными волостями, будучи заранее уверены в выигрыше дела. Вообще они обнаруживали значительную склонность к сутяжничеству по поземельным делам с соседями, лучшим примером чего могут служить процессы Пыскорского монастыря, начатые им против своих же создателей и Благотворителей – Строгановых. Идея «мертвой руки» еще не сложилась в церковном землевладении ХѴII в., но эти монастырские тяжбы вскрывают нам ту жадность, с которою монастырь поглощал окрестную землю, и цепкость, с которою обмирающая рука хваталась за каждый клочок земли, попадавший так или иначе в ее владения.

Третий случай – разверстка и платеж податей – был едва ли не самым частым поводом к столкновению между монастырем и земскими мирами. В составе монастырских владений надо различать два рода земель. Была часть земли, которая не несла тягла и называлась белой. Сюда относилась площадь, занятая самим монастырем, и монастырская пашня, возделывавшаяся личным трудом братии: монастырскими вкладчиками, слугами и детенышами, а также барщиной монастырских крестьян, подобно тому, как в служилых вотчинах от податей освобождались барская усадьба и барская запашка. В другую категорию монастырских земель входили земли, отдававшиеся участками крестьянам и половникам; они рассматривались как тяглые, подлежавшие обложению, если они только не были освобождены от платежа некоторых податей особыми в каждом отдельном случае жалованными грамотами, тарханами, которые с началом XVII в. выдаются все реже, а к концу века совсем прекращаются. Монастыри, крестьянские земли которых не пользовались никакими льготами, носили в XVII в. название «черных тяглых монастырей». Эти монастырские владения, на которых сидели крестьяне или половники, следует представлять в двух видах. Они бывали иногда таких обширных размеров, что составляли целые особые земские миры, волости. Такие волости становились монастырскими вотчинами путем пожалования: так, напр., Шингский погост в Заонежье был одно время вотчиной Тихвина монастыря. Подобными же волостями владел Соловецкий монастырь. Монастырская волость была законченным целым, подчиненной монастырю административной и финансовой единицей, округом, обособленным от соседних таких же округов, населенных черными крестьянами, с которыми у такой волости были отношения двух отдельных самостоятельных и равноправных областных единиц. Другие владения монастыря состояли из деревень, или частей деревень, иногда очень небольших, разбросанных по черным волостям и приобретенных монастырем от черных же крестьян путем частных сделок. Такие земли означались в писцовых книгах в выражениях: «Николы ж Чудотворца... деревни, что они (старцы) купили из черных волостей»... «В Окологородной же волости деревни монастырские, а бывали волостные тяглые деревни и владеют ими монастыри по купчим и по данным». Вот эти-то инкорпорированные в черных волостях клочки монастырской земли в виде отдельных деревень или частей деревни и вели обыкновенно к препирательствам монастырей с черными волостями из-за разверстки и платежа податей. Участки черной земли, приобретаемые монастырем, выходили из владения черных крестьянских обществ, но тягло, наложенное на эти участки, продолжало входить в состав волостного тягла, и крестьяне, на них сидевшие, становясь съемщиками монастырской земли, продолжали оставаться членами волостного мира, как тяглой организации.

Из такой двойственности положения крестьян и возникали раздоры. Черные крестьяне жаловались правительству, что монастыри с своих земель податей не платят, что прежде старцы всякие государевы подати платили с ними, крестьянами, вместе, «а ныне никаких податей с ними платить не учили, неведомо для чего», что на них, крестьянах, однако, те деньги казна ежегодно взыскивает, и что они, платя за монастырские вотчины, в конец погибли. В свою очередь, монастыри были недовольны финансовыми порядками, царившими в черных волостях, и жаловались, что эти волости разверстывают подати не по вытям, которые обозначены в писцовых книгах, а вводят свой произвольный «белочный оклад» (белка – особая мирская единица обложения); что при этом монастырские земли облагают вдвое, втрое и даже впятеро против земель своей братии; что подвергают немилосердному правежу монастырских посельских и ключников, управляющих монастырскими деревнями, также и монастырских половников, устанавливают мирские поборы на кормы и разносы в почесть воеводам и приказным людям», в которых монастыри не были заинтересованы, так как, очевидно, могли снискивать расположение администрации иными путями; собранными деньгами распоряжаются недобросовестно, задерживают их у себя – «на вине пропивают и на харчу проедают», сами корыстуются и расписывают в бездельные издержки; заключают мирские займы без ведома и согласия монастырей, причем выдают на себя двойные и тройные кабалы и потом взыскивают с монастыря деньги для расплаты по ним; не сообщают монастырям никакой отчетности, не приглашают монастырских крестьян на советы и обходят их избранием на влиятельные должности.

Челобитные с жалобами и взаимными упреками летят с той и другой стороны в московские приказы и наполняют собой теперь их архивы. Монастырь заканчивает каждую челобитную неизбежным ходатайством, чтобы государь пожаловал, велел ему выдать «особную отпись», т.е. приказал отписать монастырские владения от волостей в платеже сборов. Наоборот, волости, которым было невыгодно лишаться таких сильных плательщиков, постоянно просят, чтоб государь предписал сохранить прежний порядок: монастырям платить вместе с волостными людьми. Правительство, по большей части, поддерживало миры, стояло за старый порядок, предписывая монастырям «платить с волостными людьми вместе всякие денежные доходы по-прежнему, как то исстари повелось». Иногда, впрочем, требовало уплаты и отбывания в ряд с миром только некоторых податей и повинностей, а именно: ямских денег, ямских и стрелецких запасов и городового дела, разрешая все остальные подати платить отдельно в одних случаях прямо в Москве, в других – в местную воеводскую избу.

Иногда же монастырю удавалось совершенно обособиться от мира в платеже податей. Бесконечные пререкания и взаимные жалобы устюжских и сольвычегодских монастырей с земскими мирами в платеже податей побудили правительство выработать общие нормы для разверстки податей между ними. Но изданные указы не внесли, однако, успокоения. В 1692-м году, хлопотал об умирении монастырских властей с земскими мирами устюжский архиепископ Александр, поручая своему казначею устроить соглашение мирских представителей с монастырями при посредстве видного устюжского коммерсанта, гостя Василия Грудцына, пользовавшегося, по-видимому, расположением архиепископа и несомненно большим влиянием в устюжских и сольвычегодских сферах. Соглашение имело целью производство окончательного расчета в платежах прежних лет с тем, чтобы впредь «в платежах верстаться и покладываться по доходам, по правде». Оно, однако, не состоялось, и в 1695 году мы видим опять столкновение земского мира с монастырями.

Итак, северный монастырь возникал либо как уединенная пустыня среди глухого, дикого леса, или на берегу негостеприимного моря, где одинокий отшельник совершал аскетические подвиги; такие пустыни не перестают возникать вновь и в течение XVII в., либо как учреждение общественного призрения, сооружавшееся по близости посада или волости, поддерживаемое земским миром, интересам которого это учреждение должно было служить. В дальнейшем развитии, те и другие монастыри на севере приобретали одну и ту же черту – убежищ, где находили себе приют, заполняя собой монастырь, мирские люди – вкладчики, не порывавшие своих отношений с внешним миром, – приобретали характер промышленных или землевладельческих компаний, которые вели коммерческие, а также банкирские операции, торговали не только продуктами эксплуатации своих владений, но и деньгами. Путем правительственных пожаловании, а затем все более путем частных сделок – вклада, купли и залога – монастыри скопляли в своих руках большие количества земли на севере и становились могущественными, опасными и беспокойными соседями «черных» волостей, с которыми постоянно приходили в столкновение и вели тяжбы из-за крестьянских побегов, земельных владений, и т. п.

Монастырь, таким образом, получил двойственный характер учреждения, где аскетические идеалы должны были уживаться с хозяйственною действительностью. Вот почему и отношение общества к монастырю на севере было также двойственным. Находя душевный мир и телесный покой под сенью монастырских святынь, к которым оно Благоговейно притекало, оно постоянно опасалось монастыря, как экономического конкурента, и, неся ему обильные приношения деньгами и землею, оно постоянно ссорилось и судилось с монастырем из-за тех же земель и денег в составе земского мира.

М. Богословский

* * *

1

«Поморскими городами», Поморьем на (...) XVII вв. назывались местности на севере (...) по Онежскому озеру и по рекам Онеге, (...) с Вяткой.

2

Текст неразборчив – примечание электронной редакции.

3

Текст неразборчив – примечание электронной редакции.

4

Ключевский. Хозяйственная деятельность Соловецкого монастыря в Бело­морском крае. Моск. Универс. Изв. 1866–67 г. № 7, стр. 554 и след.

5

Моск. Архив Мин. Ин. Д. Прик. Дела 1653 г., № 59.

6

Моск. Арх. Иностр. Д. Прик. Дела 1652. № 138.

7

Акты Холмогорской и Устюжской епархии. П. Б. № VIII – И. Арх. Мин. Ин. Д. Прик. Дела 1644, № 15.


Источник: Богословский М.М. Северный монастырь в XVII-м веке // Вестник Европы. 1908. С. 278-306.

Комментарии для сайта Cackle