Каноны и каноническое сознание¹⁴⁶

Когда жизнь церковных общин проходит без особенных внутренних и внешних потрясений, в привычных для церковного сознания формах, особенно когда на памяти нескольких поколений в ней не происходит никаких существенных и заметных изменений, то широкие церковные массы склонны считать существующие формы незыблемыми и ненарушимыми. Обычное каноническое сознание таких эпох вырастает из самих форм церковной жизни, т. е. каноническим считается все то, что соответствует этим формам, а всякое отклонение от них рассматривается как нарушение самих канонов. В основе такого убеждения лежит непоколебимая уверенность, что освященный веками церковный строй не может не покоиться на канонах и не регулироваться ими. Неоспоримое достоинство такого канонического сознания заключается в том, что оно если не разрешает всех канонических вопросов, то, во всяком случае, их снимает: острых канонических вопросов не возникает только потому, что конфликт между канонами и церковной жизнью остается незамеченным. Однако такое благополучие кончается, когда ровное и спокойное течение церковной жизни нарушается и когда самые формы церковной жизни начинают меняться. Всякое нарушение, всякое изменение в церковной жизни, а тем более рождающиеся новые формы требуют канонической оценки. Обычное каноническое сознание бессильно перед такой оценкой, так как оно само находится под ударом, теряя в прежних формах свое прочное основание. В такие переходные эпохи происходит некоторое изменение самой основы канонического сознания: в качестве высшего критериума как для решения канонических вопросов, так и для оценки старых и вновь возникающих форм церковной жизни признаются каноны. Вместо прежней формулы – канонично то, что соответствует вековым формам церковной жизни, выдвигается новая формула – канонично то, что соответствует канонам. Эта новая формула требует более внимательного, чем это было ранее, изучения и, во всяком случае, знания канонического материала. Между тем близкое знакомство с ним показывает, что в этой области не все так просто, как бы этого хотелось. Оказывается, что каноны не всегда могут быть последним критериумом, а что они сами нуждаются в более высоком критериуме. В результате получается не только бессилие обычного канонического сознания справиться с каноническими вопросами, но и полная неопределенность самого этого сознания.

В этой неопределенности канонического сознания лежит одна из причин многих трудностей современной церковной жизни. Со временем, конечно, эти трудности будут изжиты, особенно если изменятся условия нашей жизни, так как они вызваны не только чисто церковными причинами, но и другими, не имеющими отношения к церкви. Однако мне кажется, что кое в чем мы можем помочь благодетельному процессу времени: мы можем подготовить изживание этих трудностей, устанавливая правильные основы канонического сознания и правильное, из этого сознания вытекающее отношение к этим канонам.

* * *

Для решения канонических вопросов недостаточно знания канонического материала и даже умения его применять, ссылаясь в конкретных случаях на тот или иной канон. Надо знать, что означает быть «каноничным» или быть «не каноничным», т. е. надо иметь более общий и более высокий критериум, который был бы выше отдельных канонических вопросов и суду которого подлежали бы сами каноны и внешние формы церковной жизни. Такой критериум может быть дан только в правильном каноническом сознании, т. е. в таком, которое вытекает не из временного, изменяющегося, а из неизменного, постоянного, надвременного и вечного. Таким образом, вопрос о правильном каноническом сознании сводится к вопросу об основании, на котором должно покоиться это сознание.

Можно ли искать основания для правильного канонического сознания исключительно только в сложившихся исторических формах церковной жизни, как это склонно делать обычное каноническое сознание? Другими словами, можно ли сложившиеся формы церковной жизни считать неизменными? Этот вопрос можно еще иначе поставить, а именно, являются ли исторически сложившиеся формы церковной жизни единственно возможными? Нельзя ли, по крайней мере, представить себе, что церковная жизнь в силу иных исторических условий, чем те, которые в действительности имели место, приняла бы иные формы? Если мы обратимся к истории, то как будто ответ можно дать положительный. В самом деле, исторические возможности были разнообразны, историческое развитие могло пойти в разных направлениях, и история церковной жизни была не всегда только раскрытием того, что лежало в первоначальном виде в первых христианских общинах, но была и существенным изменением этих начал, и привнесением новых. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить харизматический строй христианских общин 1 века не только с нашей церковной жизнью, но и с церковным устройством IV или V века, или церковный строй II века с его маленькими общинами, не подчиняющимися в правовом отношении одна другой, и церковное устройство периода сформирования патриарших округов, или, наконец, устройство александрийской церкви III века с церковным устройством ближайших к ней общин – антиохийской, иерусалимской и ефесской. Даже для тех эпох, когда основные черты церковного устройства уже окончательно сформировались, можно привести ряд примеров коренных изменений: конструкция соборов доконстантиновской эпохи и последующих периодов, объем власти епископа, значение мирянского элемента и т. д. Вряд ли можно утверждать, что римская община I века заключала в себе все черты будущего «католицизма». В силу несколько иных исторических условий история Западной церкви могла бы получить несколько иное развитие, могла бы в своем устройстве менее отдалиться от Восточной церкви, подобно тому как Восточная церковь могла бы приобрести больше черт «католицизма». Однако церковный строй есть равнодействующая не только разного рода чисто исторических условий – церковных, политических, социальных, культурных, – но и еще чего-то другого, что не зависит от этих временных, изменяющихся условий. Канонический строй есть лишь внешнее выражение догматического учения о церкви. Это учение есть то непреходящее, вневременное ядро, которое лежит или должно лежать в основе всякого церковного строя. Из одного и того же семени в зависимости от разных условий, от разной культуры вырастает растение с разными внешними вариациями. Но как бы далеко ни заходили эти вариации, определенное семя может дать только определенное растение. Каноническое устройство церкви может быть разнообразно, и это разнообразие законно и даже необходимо, но лишь до тех пор, пока оно не касается неизменного существа церкви. В разные исторические эпохи существо церкви может находить разное выражение, так как оно требует и ищет наиболее полного воплощения в данной исторической обстановке. Это есть необходимое условие всякой правильной формы церковной жизни – наиболее полно воплощать в исторических условиях существо самой церкви, – но вместе с тем это есть и предел, дальше которого не могут идти изменения. Поэтому возможно допустить, что исторический процесс церковной жизни развивался бы несколько иначе и что церковное устройство могло бы принять иные формы, чем те, которые имеются в настоящее время, но при том условии, чтобы эти отклонения не затрагивали и не искажали существа церкви. Протестантство право было в своем желании изменить средневековый строй католической церкви как не соответствующий нарождающимся условиям новой эпохи (католичество само его весьма существенно вскоре изменило и тем признало правильность этих требований), но и как искажающий в некоторых своих чертах существо церкви; но протестанты сами впали в полный произвол, поскольку они отказались от догматического учения о церкви. Их церковный строй оказался без своего ядра, без своего носителя, так как он оказался без церкви, а потому допущенные ими изменения перешли границы, за которыми они стали уже искажениями. Всякая форма церковной жизни законна и приемлема, поскольку за ней лежит правильное догматическое учение. Поэтому католический строй не вызывал бы с нашей стороны существенных изменений, если бы сгладилась разница догматического учения о церкви. И наоборот, вполне понятно, что Католическая церковь готова принять весь строй Восточной церкви, если бы православие приняло учение о папской власти, т. е. католическое учение о церкви.

Догматическое учение о церкви, как и вообще все догматы, не есть только теоретическая истина: оно должно найти свое отражение и выражение и воплощение в жизни. Это воплощение догматического учения о церкви и есть каноническое устройство, но это воплощение, конечно, никогда не может быть полным. Ни одна церковная форма не выражает вполне адекватно догматического учения, а есть только относительное приближение к нему в данной исторической обстановке. Поэтому ни о какой абсолютизации какой – нибудь формы церковной жизни не может быть речи, так как такая абсолютизация означала бы возведение относительных эмпирических форм на степень абсолютной истины. Однако, с другой стороны, исторические формы не являются вполне случайными, в них всегда имеется действительная попытка наиболее полного выражения существа церкви, во всяком случае некоторых ее сторон. Разные исторические формы внутренне, из глубины, связаны друг с другом лежащим в основе их догматическим учением. Поэтому всякое изменение должно вызываться не только изменившимися историческими условиями и необходимостью приспособления к ним, но одновременно и стремлением к более полному, более адекватному выражению существа церкви в новых исторических условиях. Все это означает, что всякое изменение тогда лишь законно и оправданно, когда через это изменение церковная форма жизни в большей степени, чем старая, способна выразить вечную догматическую истину о церкви. Мы свободны и менять и творить исторические формы церковной жизни, но не всегда вправе это делать. В этом вопросе, как и вообще в православии, мы имеем сочетание консерватизма, верности традиции с величайшей свободой и дерзновением.

Каноническое сознание не может иметь основную опорную точку в исторически сложившихся формах в силу их некоторой относительности и изменяемости. Если же оно все же пытается себя связывать с ними, то это приводит к неправильному отношению к историческим формам и к искажениям самого канонического сознания. Неизбежно одна из временных форм церковной жизни возводится на степень вечной и неизменной. Это влечет за собой ослабление или даже утерю критического отношения к современным формам жизни. Правильное чувство истории исчезает или должно исчезнуть, а вместе с ним и творческая энергия. Вместо вечной динамики церковной жизни вступает в свои права статика: абсолютное подменяется относительным. Здесь действует общий закон, по которому всякая попытка абсолютного утверждения эмпирически относительного приводит к тому, что само абсолютное, действительно неизменяющееся, становится относительным. Каноническое сознание становится тормозом, который пытается удержать церковную жизнь на одном месте, оно заглушает всякие новые побеги жизни, не только недолжные, но и здоровые. Можно, конечно, мешать и препятствовать историческому процессу, но нельзя остановить или задержать историю. Иная историческая эпоха естественно должна взять в качестве основы своего канонического сознания свою форму церковной жизни. Следовательно, вообще не может быть единого канонического сознания, а каждая эпоха имеет и свое каноническое сознание, а потому нет единого критериума, а есть множество критериумов. Отсутствие единого канонического сознания разрывает историю церкви на отдельные части и нарушает единство самой церкви.

Если нельзя искать основы для правильного канонического сознания в исторических формах церковной жизни, то, может быть, возможно найти его в самих канонах, в самом церковном законодательстве, т. е. считать каноничным то, что соответствует канонам? Я не буду касаться здесь довольно сложного вопроса о взаимоотношении правового сознания и правовых норм, а хочу только отметить одно обстоятельство: для того чтобы каноническое сознание действительно могло иметь основу в канонических нормах, необходимо, чтобы эти нормы охватывали и определяли всю каноническую жизнь церкви и все ее устройство, как, например, еврейское законодательство охватывало и регулировало всю жизнь еврейского народа. Еврейское ветхозаветное правовое сознание является классическим, а может быть и единственным, примером правового сознания, всецело обусловленного существующими нормами. Это было возможно только потому, что ветхозаветные нормы, по крайней мере в сознании еврейского народа, все даны были сразу и раз и навсегда и имели свой источник непосредственно в божественной воле. Между тем если мы обратимся к каноническому законодательству, то мы встретимся с крайне любопытными его особенностями. Православная церковь не имела и не имеет и до настоящего времени общего кодекса церковного, который бы соответствовал кодексу канонического права католической церкви. Этим я нисколько не предрешаю, что православная церковь должна восполнить этот недостаток. Каждая поместная церковь имеет свой сборник, который носит поместный характер. В основе всех таких сборников лежат сборники церковного права, составленные еще в Византии в Средние века. В состав их входят постановления церковной власти, возникшие в весьма разные исторические эпохи и в разных церквях, а также ряд постановлений византийских императоров и ряд статей разного содержания, в том числе и местных. В том виде, в каком эти кодексы церковного права поместных церквей существуют в настоящее время, они не могут полностью служить практическим руководством, а представляют скорее только исторический интерес. Церковное устройство переросло эти кодексы. Значительная часть содержащихся в них норм неприменима к современным условиям, и в разных автокефальных церквях они или изменены, или даже совсем отменены. Наряду с этими кодексами автокефальные церкви издавали и издают свои нормы – либо вошедшие в состав частных сборников либо существующие просто в разрозненном виде. Естественно, что между всеми нормами, составляющими каноническое право каждой поместной церкви, не имеется ни внутреннего, ни внешнего единства.

Среди всего этого законодательства поместных церквей можно выделить все же ряд постановлений церковной власти, сила действия которых распространяется на всю православную церковь. Это церковные каноны в узком смысле слова – постановления вселенских и поместных соборов и отцов церкви, принятые всей православной церковью. Эти постановления в русской церкви собраны в особый сборник под именем «книги правил». Несмотря на то что церковь всегда с особым уважением относилась к этим постановлениям, они тем не менее также подвергались и изменениям, и дополнениям, и отмене, как в период того времени, когда они издавались (прибл. с IV по X век), так и в последующие эпохи. Но только в исключительных случаях издание новых постановлений сопровождалось указанием об отмене соответствующего прежнего канона. В этом заключается одна из трудностей, не имеющая аналогии ни в каких других областях правовой жизни, применения этих канонов. В настоящее время мы не всегда имеем возможность определить, какие каноны имеют действие, а какие потеряли силу. Так, относительно одних канонов можно с уверенностью сказать, что они неприменимы теперь, таковы, например, все каноны, определяющие условия принятия в церковь лиц, переходящих из ересей, некогда волновавших церковь, а в настоящее время исчезнувших – монтанистов, новациан, фотиниан, ариан и т. п.; каноны, регулирующие институты, также исчезнувшие из церковной жизни, как, например, покаянная дисциплина. Труднее обстоит дело с рядом канонов, которые не соблюдаются в силу некоего установившегося обычая, например каноны, определяющие возрастной ценз членов клира, запрещающие пресвитерам и епископам переходить на другие места, касающиеся созыва соборов, суда, церковных наказаний и т. д. Из того, что они не соблюдаются, нужно ли их считать отмененными или, быть может, надо так изменить церковную жизнь, чтобы они вновь получили свою силу действия?

Вероятно, ввиду изложенного выше положения церковного законодательства в программу будущего собора внесен вопрос о кодификации канонов. Правда, у нас не имеется определенных указаний, что именно надо понимать под кодификацией. Возможно, конечно, что имеется в виду составление общего свода правил для всех православных церквей, некоторый corpus juris canonici православной церкви, подобно тому, какой имеет католическая церковь, издавшая недавно – в 1917 году – новый кодекс канонического права. Составление такого свода вряд ли отвечало бы действительным потребностям православной церкви и вряд ли на практике осуществимо. Общий православный свод правил явился бы новшеством, не отвечающим духу православной церкви. Унификация канонического законодательства предполагает такую степень однообразия канонических форм церковной жизни автокефальных церквей, которой не знает православный мир, особенно со времени падения Византии. Внешнее административное единство поместных церквей было чуждо православию: этому единству оно противополагало внутреннее единство, единство духа и веры. Общий свод правил насильственно нарушил бы особенности жизни поместных церквей, а в очень малой степени способствовал бы их внутреннему, духовному единению. Но если будущий вселенский собор и вступил бы на путь составления такого свода, он бы встретился с такими трудностями, которые едва ли бы смог преодолеть. Каким образом можно согласовать и соединить все существующее разнообразие законодательства поместных церквей, причем в такое время, когда сепаратизм отдельных автокефальных церквей достиг небывалого в истории православия предела? Наконец, каким образом сделать обязательным такой сборник, так как это зависело бы не только от высшей церковной власти автокефальных церквей, но и от государственной власти, на территории которой находятся эти церкви? Остается надеяться, что под кодификацией канонов разумеется составление сборника канонов прежних вселенских и поместных соборов, признанных обязательными и действующими в настоящее время, дополненного вновь изданными будущим собором.

Это отсутствие целостного внутреннего и внешнего единства не представляет, однако, самую характерную черту канонического законодательства. Таковой является его неполнота. В самом деле, в нем совершенно нет тех норм, которые по аналогии с правовым законодательством можно было бы назвать «основными». В наиболее полных канонических сборниках не только восточной, но и западной церкви нет канонов, устанавливающих общие и основные принципы церковного устройства. Мы имеем в этих сборниках целый ряд канонов, регулирующих отношения епископов между собой, взаимоотношения пресвитеров и диаконов, но мы бы напрасно искали канонов, устанавливающих самый принцип иерархии. Нет ни одного постановления о необходимости наличия в церкви всех трех степеней священства. Основное устройство христианской общины во главе с епископом не дано.

Это особенно бросается в глаза, если обратить внимание на то, что в канонах относительно полно фиксируется митрополичье управление. Та же неполнота наблюдается относительно других канонических вопросов, например церковного судопроизводства (процессуальной его стороны), даже таинств, как крещения, причащения и брака. В научных канонических системах эта неполнота норм восполняется учением, содержащимся в новозаветных писаниях и в творениях отцов и учителей церкви. Не только заповедям апостолов, но и заповедям самого Христа придают характер канонических норм, хотя ни один собор не устанавливал, какие именно из этих заповедей должны считаться таковыми. К этой неполноте мы настолько привыкли, что ее не замечаем, но если бы какой-нибудь историк захотел только на основании самих канонических норм составить себе представление о церковном устройстве, то он, конечно, впал бы в ряд крупных ошибок. Такую же ошибку совершают те, кто пытается обосновать каноническое сознание только самими канонами. Эта попытка просто-напросто является иллюзорной. Если канонические нормы говорят о том или ином факте или явлении церковной жизни, то, основываясь на этих нормах, еще можно сказать о нем, что он каноничен или нет; но что же сказать о том, чего канонические нормы вообще не предусмотрели? Если канонично то, что им не соответствует, то о целой области церковной жизни, как мы видели, самой существенной и основной, ничего вообще сказать нельзя. Наконец, если брать все церковное законодательство в целом, как основу канонического сознания, то нужно будет признать, что каждая поместная церковь имеет свое каноническое сознание. Этим не только сокращается круг действия канонического сознания, но и исчезает возможность какой – либо канонической оценки другой поместной церкви. При такой точке зрения не может быть общего для всей православной церкви решения канонических вопросов, а каждая автокефальная церковь решала бы их только для себя. Это бы подрывало единство православного сознания, которое объединяет все поместные церкви, при отсутствии между ними правовых отношений, в единую апостольскую церковь. Тот сепаратизм и та изолированность поместных церквей, которая наблюдается в настоящее время, объясняется отчасти этим дефектом канонического сознания.

Если отсутствие единства и полноты канонических норм является препятствием для признания этих норм основой канонического сознания, то, с другой стороны, эти особенности канонического творчества не следует всецело относить к его недостаткам. Каноническое законодательство никогда не имело задачей дать основные нормы и основные принципы церковного устройства. Они были даны сразу и на все времена в догматическом учении о церкви, которое поэтому не только предваряет каноническое творчество, но и является его основой и предпосылкой. Каноническое творчество церкви имеет задачей способствовать тому, чтобы догматическое учение о церкви нашло наиболее правильное и полное воплощение в данной исторической обстановке в церковном устройстве, и предохранить церковную жизнь от отклонений и неправильностей. Содержанием догматического учения о церкви определяется содержание канонического законодательства. Иное учение о церкви неизбежно должно вызвать и иные каноны, поскольку они являются действенной силой в церковной жизни. Церковные постановления являются как бы канонической интерпретацией догмата о церкви в определенный момент исторического ее бытия. Основные принципы церковного учения не входят в область канонического права, а принадлежат догматике. Этим канонические нормы приобретают особый характер, отличающий их от правовых норм, а каноническое право – такие черты, которые делают его правом совсем особого рода.

Попытки вывести каноническое сознание либо из существующих исторических форм церковной жизни, либо из самих канонов неправильны в том отношении, что они не восходят к основам церковной жизни, а берут ее в эмпирическом временном аспекте. Основой правильного канонического сознания не может быть то, что преходяще и временно в церкви, то, что зависит от исторического момента, а то, что непреходяще и вне временно в ней, что не зависит от исторической обстановки и исторических условий. Это означает, что основа канонического сознания может лежать только в догматическом учении о церкви. Такое каноническое сознание весьма приближается к догматическому сознанию и отличается от него лишь направленностью, интенцией. Оно есть движущая сила церковной истории, направленная на то, чтобы в каждый данный момент наиболее полно воплотить догматическое учение в канонических формах. Среди меняющихся форм церковной жизни оно является неизменным и единым для всех временем, поскольку неизменно и едино догматическое учение, оно является общим для всех церквей, поскольку все православные церкви исповедуют единое догматическое учение. В нем одном имеется единственно правильный и верный критериум не только для решения отдельных канонических вопросов, но и для оценки канонических форм, и для суждения о характере самих канонов.

* * *

В настоящее время вопрос о характере канонов, т. е. о том, подлежат ли они изменению или они являются абсолютно неизменными, получил особую практическую остроту. Вопрос этот не новый и неоднократно выдвигался самой жизнью. Трулльский собор наметил решение этого вопроса в сторону неизменяемости канонов. Однако в Византии за все время ее существования продолжалось каноническое законодательство, причем даже распоряжения государственной власти сплошь и рядом фактически отменяли чисто церковные постановления. Насколько мало чувствовала себя связанной государственная власть, показывает то, что в эпоху Мануила Комнина византийские юристы высказывали взгляд, что Базилики отменили не только Юстинианов сборник законов, но и все канонические сборники. Правда, взгляд этот не нашел официального признания, а с падением Византийской империи совсем был забыт, зато суждение Трулльского собора получило довольно широкое распространение. Теперь еще не редко приходится встречаться – если не в литературе, то в тех или иных церковных кругах – с убеждением, которое приравнивает каноны по их обязательности и неизменности к догматическим постановлениям. Вряд ли нужно доказывать, что это учение есть плод не только богословского недоразумения, но и незнания. Настаивать на абсолютной неизменяемости канонов равносильно признанию того, что не только наше поколение, но и целый ряд предыдущих находится под церковным отлучением. Достаточно напомнить 9-е апостольское правило, которое предписывает подвергать церковному отлучению всех мирян (а правило 8-е и клириков), которые «не пребывают на молитве и св. причащении до конца». Если все каноны неизменяемы, то это означает, что они все сохраняют и сохранили свою силу. С таким выводом вряд ли смогут согласиться сами защитники этого взгляда. Кроме того, это учение не принимает во внимание то состояние церковного законодательства, о котором была речь выше.

Богословское недоразумение заключается в том, что это мнение упускает из виду, что абсолютно неизменяемый характер догматов обусловлен не тем, что они постановлены в соборах и приняты церковью, а тем, что они являются выражением абсолютной истины. Постановление их на соборах и принятие церковью было лишь торжественным свидетельствованием их истины. Они определяют не временное, а вечное, между тем как каноны имеют дело с временными формами церковной жизни, даже в тех случаях, если считать эти формы неизменными в пределах нашего эмпирического существования.

Каноническая наука не может принять это точку зрения на каноны. Однако в канонической литературе, как православной, так особенно в католической, можно встретиться с другим взглядом, который неизменяемость канонов относит только к тем из них, которые основаны на божественном праве. Все те нормы, которые восходят к ясно выраженной божественной воле, содержащейся в Св. Писании и в Св. Предании, обладают неизменным и абсолютным характером, все же остальные нормы относятся к области человеческого права, а потому могут подлежать изменению. Конечно, верующий не может сознательно покушаться на абсолютный характер божественных заповедей, но оказывается, что далеко не всегда можно отличить jus divinum от jus humanum. На практике больше всего споров возникает по вопросу о характере того или иного постановления, относить ли его к божественному или к человеческому праву. Нормы, заключающиеся в Евангелии, не могут вызывать сомнения с этой точки зрения, но относительно норм, содержащихся в апостольских посланиях, не всегда можно быть категоричным. Ап. Павел в одних случаях ясно указывает источник своих распоряжений, а в других случаях таких ясных указаний не имеется. Еще с большей трудностью встречается учение о неизменяемом характере норм, основанных на божественном праве, в тех случаях, когда некоторые из этих норм в церковной жизни подверглись изменениям. Даже заповеди Христа, если за ними признается каноническое достоинство, приобретают временный характер, т. е. они считаются обязательными для одних эпох и необязательными для других (например, в вопросе о разводе брака и о поводах к нему). Церковное устройство, данное ап. Павлом коринфской общине, просуществовало каких-нибудь несколько десятилетий. Так же недолговечен был так наз. «апостольский декрет» – постановление Иерусалимского собора апостолов. Нет надобности увеличивать число этих примеров, так как мы уже не раз встречались с тем, как абсолютизация временного приводит к тому, что само вечное становится относительным. Только исходя из правильного канонического сознания можно определить правильное отношение к канонам. Ни одна из заповедей Христа не носит характера положительных норм. Все они вечны, неизменны, все они относятся к области догматического учения о церкви, о браке, о крещении и т. д. Христос не устанавливал никакого канонического устройства своей церкви, как и не давал вообще никаких канонических норм. «Кто поставил Меня судить или делить вас?» (Лк. 12: 14). Правообразующая воля неизменно находится, начиная с апостольской эпохи, в самой церкви. Право «вязать и разрешать», potestas clavium¹⁴⁷, включало в себя и право издания канонических норм. Поэтому ни о каком делении канонов на постановления, основанные на божественном праве, и на постановления, основанные на человеческом праве, не может быть и речи. Все они вытекают из права, полученного церковной властью, издавать распоряжения, которые бы регулировали церковное устройство. Еще важнее другое, именно то, что те распоряжения, которые может и должна издавать церковная власть, не касаются, как мы уже видели, основ церковного устройства, а лишь способствуют более полному и более точному воплощению этих основ в каждую данную историческую эпоху. Они временны, но не только в том смысле, что часть из них вызвана к жизни комплексом чисто внешних причин, но и в том, что все они приложимы к тому, что в церкви временно. Как временные распоряжения, каноны изменяемы, даже в том случае, если они непосредственно ссылаются на то или иное изречение апостолов или даже Христа. Конечно, эти изречения сами по себе абсолютны и неизменны, но они не принадлежат к канонам и только показывают, что церковная власть, издавая постановление, сочла нужным привести и догматическое основание своего распоряжения. 50-е апостольское правило предписывает подвергать извержению из сана пресвитера и епископа, совершившего таинство святого крещения через

единое погружение, так как Сам Христос заповедовал: «идите и научите все народы, крестя их во имя Отца, Сына и св. Духа». Церковь может изменить это свое каноническое постановление, усиливая или уменьшая наказание виновному лицу, но от этого не окажется подверженным изменению изречение Христа, так как оно не принадлежит к канонической норме, а к догматическому учению о таинстве крещения, интерпретацией которого и является это правило.

Есть очень часто странные точки сближения православного учения с протестантизмом, но это действительно только точки, за которыми начинается существенное расхождение. Принцип изменяемости всех канонических постановлений в протестантизме вытекает из совсем иных оснований, чем в православии. У нас за изменяемостью канонов стоит неизменяемость канонического сознания, т. е. в конечном счете догматического учения о церкви. Всякое каноническое постановление есть относительное обнаружение абсолютной истины, лежащей в основе канонического сознания. Если это обнаружение может или даже должно быть изменено, то лежащая в основе его истина остается всегда неизменной. Иные исторические времена, иное духовное развитие могут требовать изменения или отмены только этого внешнего покрова истины, но не могут изменить самой истины. Как в учении о церковном устройстве, так и в вопросе об изменяемости канонов протестантство проглядело эту истину.

Из того, что каноны могут быть изменяемы, далеко еще не следует, что они должны быть изменены или что они могут быть изменены по личному произволу каждого члена церкви или даже целой церковной общины. Каноническое творчество православной церкви в целом, если не принимать во внимание тех или иных частностей, есть многовековый опыт церкви и церковного сознания в ее стремлении к воплощению учения о церкви в разных исторических эпохах. Мы только продолжаем то, что начато не нами, хотя мы всегда несколько склонны считать, что история начинается только с нас. Поэтому в нашей деятельности всегда имеется некоторое сочетание традиции и творчества, причем традиция есть точка опоры для нашего творчества и залог того, что и наша деятельность не окончится с нами. Тем не менее всякое человеческое творчество есть некое разрушение старого, того старого, которое перестало быть творческой традицией, а стало инерцией и косностью, мешающей творчеству. Мы можем и даже должны изменять церковные постановления, но лишь тогда, когда они, собственно, перестали быть канонами, когда они не могут больше выполнять свое прямое назначение – направлять церковные формы к самому полному и самому лучшему воплощению учения о церкви, т. е. когда они перестают быть такими постановлениями, через которые выражается каноническое сознание. Бывают даже времена, когда каноническая правда на стороне тех, кто нарушает те или иные каноны, а не на стороне тех, кто их выполняет или требует выполнения. Нам на опыте приходится доказывать истинность этого парадокса, и этот парадокс рождается из конфликта канонического сознания, как творческого принципа и как высшего критериума, и канонического сознания, как слепого и мертвого выполнения буквы закона, служение букве, которое находит свое выражение в канонах. Глубокий трагический конфликт двух типов канонического сознания, из которых один является вечно творческим моментом, а другой представляет косность затвердевших форм церковной жизни.

Назначение канонов как церковных предписаний – способствовать (положительно или отрицательно) тому, чтобы церковная жизнь по возможности ближе воплощала догматическое учение. Чем ближе по своему содержанию церковные нормы приближаются к догматическому учению, тем большей степенью неизменяемости обладают они, но это не есть неизменяемость самих канонических предписаний, а догматического учения, которое они выражают. Поэтому мы верим, что некоторые канонические постановления соборов сохранят свою силу «до скончания века», и для нас они священны так же, как те догматы, которые они выражают.

* * *

В текущем процессе времени каноническое сознание остается всегда единым, всегда равным себе самому. Через это его единство разнообразные формы церковной жизни не представляются разрозненными моментами в истории, а связываются в единый целостный процесс, соединяющий начальную точку церковного устройства – харизматический строй – с основами нашего церковного устроения. Оно же побуждает нас смотреть не назад, а через настоящее – вперед в будущее. В церковной жизни апостольских времен бесценно дорог не самый строй этой жизни, а то, что через этот строй церковная жизнь почти полностью, исключительным образом воплотила догматическое учение о церкви. Если бы мы механически перенесли этот строй в нашу жизнь, то мы бы еще меньше осуществили идеал церковной жизни, чем он осуществлен при современном устройстве. Мы можем лишь стремиться к тому, чтобы наше каноническое сознание достигло той ясности, какую оно имело в апостольское время. Чем больше мы в нашей церковной жизни будем осуществлять догматическую истину, тем ближе мы будем приближаться к апостольскому времени, хотя бы по внешнему устройству мы дальше от него уходили.

Каноническое сознание требует от нас постоянного творчества церковной жизни, но не только творчества, если это необходимо, новых форм, но и творческого отношения к старым формам, т. е. чтобы они были для нас не самодовлеющей ценностью, а действительно формой, через которую воплощается догматическое учение. Также творчески должны мы относиться к канонам. И если бы оказалось, что какое-нибудь церковное предписание перестало выполнять свое назначение, то мы обязаны от него отказаться, так как не только то канонично, что соответствует канонам, но и сами каноны могут быть каноничными и неканоничными.

Однако было бы ошибочно думать, что каноническое сознание есть такая величина, которую можно было бы определить для любого конкретного случая. Таких величин нет в православной церкви не только в области канонической, но и в области догматической. Всегда возможны временные искажения и заблуждения. Однако истина дана в Церкви, и потому истина всегда в ней откроется, хотя бы мы не могли ее формально определить. Иная точка зрения означала бы неверие в Церковь, признание Церкви только человеческим, а не богочеловеческим установлением. То, что невозможно в формальном порядке, возможно в порядке благодатном.