Глава IV. Монастыри и монашествующее духовенство

Состояние монашества в униатской церкви. Число монастырей и монашествующих в Литовской епархии после воссоединения униатов. Общая характеристика монашества.

При рассмотрении вопроса о белом духовенстве Литовской епархии, мы должны были, в видах составления вернейшего понятия об оном, хотя вкратце, коснуться вопроса о том, что представляло из себя это духовенство до воссоединения униатов. Точно таким же путем мы должны идти при рассмотрении вопроса и о монашествующем духовенстве в Литовской епархии после воссоединения униатов, так как только, при такой постановке предмета, можно будет составить себе верное представление об оном.

До воссоединения униатов в 1839 году, первенствующее значение в греко-униатской церкви принадлежало монашествующему духовенству базилианского ордена. Целью учреждения сего ордена было стремление к распространению унии и сближению её с латинством, при помощи и руководстве иезуитов. При самом своем учреждении, этот орден принял обычаи и порядки латинских монашеских орденов, причем было разрешено папами поступать в этот орден и лицам римского исповедания. Богатые фундуши монастырей, епископий и архимандрий в самом непродолжительном времени привлекли в униатский обряд большое количество лиц из знатнейших римско-католических фамилий. Эти новые пришельцы исходатайствовали у польского правительства привилегии, чтобы на архимандрии и епископии никто, кроме дворян, не мог быть возведенным, и, благодаря сему, если не совсем вытеснили из этих мест старых своих хозяев, то, по крайней мере, сделали оные совершенно от себя зависящими. Для преобразования же униатского монашества в желаемом направлении, монастыри были исторгнуты из власти епархиальных архиереев и отданы под власть базилиан.³¹⁴ А последние, состоя под властью своих генералов, сперва находившихся в подчинении униатским митрополитам, но потом освободившихся от сего подчинения, изменили совершенно прежнее образование униатского монашества и, кроме употребления в богослужении славянского языка, ничего почти не оставили из древнего греческого обряда. Для изменения белого духовенства считали достаточным употребить силу власти. У него отняли богатейшие фундуши, воздвигли из них монастыри, поставили монахов над ними даже в должности простых благочинных, и белое духовенство восстенало под тяжестью уже не внешнего, но внутреннего, от своих братий угнетения.³¹⁵ Чтобы отнять у белого духовенства самую возможность к занятию высших должностей, на которые бы оно имело право по своему образованию, базилиане мешали открытию епархиальных семинарий, захвативши в свои руки все фундуши,³¹⁶ предназначенные для сей цели. Впрочем, где эти семинарии и были открыты, как мы уже говорили, они были настолько дурно поставлены, что носили только название семинарий.

Между тем, неоднократные жалобы представителей белого униатского духовенства на преобладание базилиан, а также доклад Государю (в 1822 году) преданного суду, по интригам базилиан, Полоцкого архиепископа Красовского относительно того, что базилиане соединились с латино-польской партией и, покровительствуемые епископами, систематически разрушают русские стихии в западном крае России, и, как воспитатели молодого поколения светского и духовного, парализуют все предначертания правительства и неизбежно ведут унию к латинству,³¹⁷ имели следствием то, что указом Высочайшим от 9 октября 1827 года запрещено было принимать в греко-униатское монашество лиц другого исповедания, в виду того, что в базилианский орден принимались лица, малосведущие в греческих обрядах богослужения, отправляемого на языке славянском, и что начальство монастырей, не занимаясь образованием детей униатского духовенства, посвящающих себя на служение своей церкви, предпочтительно заводило светские училища³¹⁸ преимущественно для латинян, и что, вследствие этого, между белым и монашествующим духовенством возникли не согласие и взаимное недоверие.

Особенно сильный удар влиянию монашествующего духовенства в греко-униатской церкви был нанесен запиской Иосифа Семашки о состоянии униатской церкви, составленною им, по предложению директора департамента духовных дел иностранных исповеданий, Карташевского, в 1827 году и дошедшею до сведения Императора Николая Павловича. Согласно с предположениями автора записки, состоялось в 1828 году определение об уничтожении излишних базилианских монастырей и обращении их имуществ на различные потребности униатской церкви и преимущественно на учреждение семинарий и духовных училищ и о подчинении базилианских монастырей ведению епархиальных начальств, которое делало безвредным переродившееся в римлян униатское монашество и дало возможность употребить с пользою, как самих монашествующих, так и монастырские средства.³¹⁹ Между тем, в 1828 и 1829 годах снова последовало воспрещение принимать в униатское монашество лиц римско-католического исповедания, а тем униатским монахам, которые были латинского вероисповедания, было предоставлено право возвратиться в прежнее исповедание,³²⁰ и, наконец, было положено не поставлять униатских монахов в священный сан, без предварительного рассмотрения и определения консистории.

При таком, вообще вредном, умонаправлении униатского монашествующего духовенства, не могло быть сомнений относительно того, что оно далеко не сочувственно отнесется к самой мысли о воссоединении с православною церковью, так как это воссоединение должно было окончательно лишить базилианский орден всех тех прав и преимуществ, которые ему были еще оставлены преобразованиями в греко-униатской церкви, совершившимися по мысли Иосифа Семашки. И действительно, базилиане открыто пошли против распоряжений епархиального начальства. Так, в главнейшем униатском монастыре Виленско-Троицком, несмотря на распоряжение епархиального начальства, даже в конце 1836 года богослужение совершалось по униатскому обряду. Почти все монахи сего монастыря были фанатики, ненавидевшие православных и ставившие их веру ниже еврейской и даже языческой религии, причем базилианские духовники внушали подобные мысли простому народу, запрещая ему, под угрозою анафемы, ходить в православные церкви, читать книги, написанные православными, и даже разговаривать с ними.³²¹

Наиболее враждебными к самой мысли о воссоединении были лишенные своей должности за противодействие планам пр. Иосифа бывшие настоятели базилианских монастырей. Таков был, например, бывший настоятель вышеозначенного Троицкого монастыря Виктор Босяцкий, который, за свой отказ дать подписку на готовность к воссоединению, был переведен на иеромонашескую вакансию в Бытенский монастырь. Впоследствии, после всеобщего воссоединения униатов, Босяцкий, за решительный отказ присоединиться, был сослан в один из монастырей Курской епархии.³²² Впрочем, и кроме Босяцкого, из 170 иноков Литовской епархии только 66 дали подписки на готовность присоединиться к православию, а остальные считались сомнительными и даже вовсе ненадежными, так что многим из них и не было сделано предложения присоединиться к православной церкви. Но, хотя некоторые базилиане, видя безуспешность своих действий в отношении противодействия воссоединению униатов, подали несколько прошений на Высочайшее имя относительно дозволения перейти в латинское исповедание, однако, их просьба осталась неудовлетворенною, так как пр. Иосиф находил, с одной стороны, что это увольнение в латинство некоторых униатов могло послужить примером и для других, хотя, с другой стороны, он считал почти всех тогдашних греко-униатских монахов совершенно бесполезными для православной церкви и даже бременем для епархиального начальства.

Между тем, в надежде на то, что, под начальством благонадежных настоятелей, не хотевшие присоединиться иноки, по крайней мере, будут безвредны, пр. Иосиф, в 1839 году, уже после совершившегося воссоединения, стал постепенно перемещать в Любарский и Тригурский монастыри всех таковых монашествующих, с употреблением их к обыкновенным монастырским и черным работам.³²³ Впрочем, эта мера оказалась малодействительною, потому что в 1840 году 8 иеромонахов, заключенных по разным монастырям, снова подали прошение епархиальному начальству об увольнении их в католичество, а когда их просьба была оставлена без последствий и только предписано было настоятелям монастырей, в которых они жили, иметь за ними более строгий надзор и увещевать их к раскаянию, а одного иеродиакона Тороканского монастыря за дерзость против своего начальства и вредные внушения другим монашествующим выслать в один из уединенных монастырей Псковской епархии, эти лица подали жалобу уже самому Государю на притеснения их от духовного начальства и с просьбою о дозволении перейти в католичество. Это прошение осталось также без последствий и только подало пр. Иосифу повод предписать настоятелю Тороканского монастыря иметь за сими лицами более строгий надзор и стараться кроткими мерами вразумлять их, а равно также доставлять им все, нужное для жизни, наравне с другими монахами, в их положении находящимися, и не употреблять их к трудам и послушаниям, несвойственным их преклонным летам, а главное – наблюдать, чтобы они впредь не имели возможности писать подобные прошения. Впрочем, в 1841 году³²⁴ пр. Иосиф уже не счел более нужным требовать от 9 монашествующих Тороканского монастыря подписок о воссоединении, выставив, как предлог к сему, то, что они принадлежат к православной церкви по общему присоединению к православию, а вернее потому, что не надеялся заставить их дать требуемую подписку.

Вообще, справедливость требует сказать, что пр. Иосиф не всегда держался такого образа мыслей, чтобы упорствующих иноков вразумлять одними кроткими мерами. Выходя из того предположения, что большая часть монашествующих упорствует не по убеждению совести, а потому, что дали одни другим слово противиться совершившемуся воссоединению церквей, он находил, что «некоторое понуждение было бы для них самым истинным благодеянием», а потому и обратился в 1840 году к Киевскому генерал-губернатору Бибикову с просьбою о командировании того же чиновника, который успел получить подписки от 15 духовных лиц в Любарском монастыре, для истребования подписок еще по трем монастырям.³²⁵ По нашему мнению, пр. Иосиф, в данном случае, был неправ в своем мнении, как о причине упорства иноков, так и о способе действий, который он рекомендовал употребить для истребования от них подписок на присоединение к православию.

В самом деле, если сам пр. Иосиф, вообще, держался того убеждения, что униатское монашество переродилось в латинское, то, всего естественнее, он должен был приписать упорство иноков, о которых шла у него речь в отношении к Бибикову, убеждению их совести, а не какому-то чувству стыда и опасения прослыть трусами и изменниками в глазах своих же собратий. Если среди белого духовенства нашлось не мало лиц, которые, по убеждению, не хотели присоединяться к православию и не соглашались даже давать формальную подписку в согласии на присоединение, по примеру многих других своих собратий, давших эту подписку с твердым намерением не исполнять ее, то, тем более, таких лиц должно было быть в числе монашествующих, состоявших в немалом количестве из католиков. Мы не знаем, в чем состояли понудительные действия генерал-губернаторского чиновника по отношению к упорствующим инокам и, притом настолько успешные, что 15 монахов Любарского монастыря дали требуемые от них подписки, но несомненно то, что пр. Иосифу едва ли следовало обращаться к гражданскому начальству с просьбою об употреблении понудительных мер по отношению к монахам, не желавшим присоединиться к православию, так как насильственное обращение в православие несвойственно духу православной церкви, какими бы политическими соображениями оно ни оправдывалось. Еще менее было надежды на добровольное присоединение к православию униатских монахинь, от которых потому и не требовали подписки о присоединении, а считали православными тех, которые побывали на исповеди у православного духовника.³²⁶ Впрочем, почти все они остались униатками, и потому пр. Иосиф, после неоднократных перемещений и безуспешных увещаний, дал разрешение всем бывшим базилианкам оставить монастыри и жить при своих родственниках.³²⁷

Что касается до числа монастырей в Литовской епархии, то оно не всегда было одинаково. Так, в 1839 году значилось в ней 13 мужских монастырей, а именно: 1) древле православный Виленский – Святодуховский, в котором было 15 монахов и 1 церковь бесприходная;³²⁸ 2) Борунский – с одною главною церковью и тремя приписными и с 10 монахами;³²⁹ 3) Тороканский монастырь³³⁰ с 1 церковью, 25 монахами и 2 послушниками, 4) Бытенский³³¹ с приходом. В нем была 1 церковь и 1 часовня, 25 монахов и 8 послушников. 5) Гродненский³³² с 1 церковью и 15 монахами; 6) Супрасльский³³³ с приходом. В нем была 1 церковь и 1 часовня, а монахов было только 5; 7) Лещинский с приходом, 1 церковью, 3 монахами и 4 послушниками; 8) Любарский с 1 церковью, 3 часовнями, 27 монахами; 9) Мелецкий с приходом, с 1 церковью приходской и 1 приписною, 1 часовнею и с 9 монахами; 10) Загоровский с 1 церковной 11 монахами; 11) Владимирский с приходом, 1 церковью и 11 монахами; 12) Тригурский с приходом, с 1 церковью и 2 часовнями и 17 монахами; и 13) Жировицкий³³⁴ с приходом, с 1 церковью и 5 монахами.

В 6 женских монастырях епархии состояло всего 32 монахини и 3 послушницы. Между тем, с распределением церквей по епархиям в 1840 году, 6 монастырей мужских отошли из Литовской епархии, но зато причислены были к ней от Полоцкой два древле-православных монастыря – Пожайский с 7 монахами и 4 послушниками и Сурдекский с 5 монахами и 4 послушниками. В сем же году пр. Иосиф, за неблагонадежностью 4 монахинь Виленского женского монастыря и за малочисленностью оных, закрыл этот монастырь, а оставшихся четырех монахинь перевел в Вольнянский женский монастырь, предписав при сем заведовавшему Виленским женским монастырем иеромонаху Логгину, в виду ограниченности доходов Вольнянского монастыря, послать немедленно 100 руб. из доходов Виленского монастыря бывшей настоятельнице оного, а на будущее время отпускать ей по 200 руб. в год из тех же доходов и по 50 руб. на содержание каждой из 4 монахинь, да, сверх того, жалование, «габитовым» называемое, для каждой из этих монахинь и в том количестве, какое уплачивалось каждой монахине Вольнянского монастыря.³³⁵ В 1843 году пр. Иосиф, по указанной выше причине, закрыл еще 4 женских монастыря, оставив только Мядзиольский и Гродненский, причем весь штат последнего был выписан из Могилевской епархии, а остававшиеся в сем монастыре 2 местные уроженки-базилианки, как неспособные применяться к правилам жизни новых монахинь, были переведены в другой монастырь, а за тем и совсем уволены в дома своих родственников. 

Впрочем, пр. Иосиф, хотя и закрыл 4 монастыря женских, по неблагонадежности монашествующих в них, однако, находил необходимым существование женского монастыря в самой Вильне, как для доставления, по временам, религиозного уединения некоторым благочестивым женщинам, так и для наставления к святому крещению принимающих православие евреек и магометанок и вообще женщин из иноверцев, и также для призрения и воспитания в монастыре сирот, девиц духовного звания, и потому еще в 1844 году возбуждал ходатайство пред св. Синодом о переводе в Вильну, в дом, прежде принадлежавший ксендзам-миссионерам, монахинь Мядзиольского монастыря. Впрочем, ходатайство это осталось без удовлетворения, а Мядзиольский монастырь просуществовал непродолжительное время и, за малочисленностью монахинь, был совсем закрыт. Таким образом, во всей Литовской епархии оставался один женский монастырь в Гродне. И только на закате дней своих пр. Иосиф увидел исполнение своей заветной думы – учреждение в Вильне женского монастыря.

Воспользовавшись тем случаем, что Муравьев закрыл в 1864 году в Вильне несколько католических монастырей, митрополит Иосиф испросил для означенной цели монастырь визиток.³³⁶ Перестроив на отпущенные Муравьевым 52 тыс. руб. этот монастырь,³³⁷ пр. Иосиф имел утешение видеть, что новая обитель была наделена домами, землями и разными вообще арендными статьями, обеспечивавшими, как содержание самого монастыря, так и учрежденного при нем в 1868 году приюта для воспитания сирот православного духовенства и дочерей недостаточных чиновников, служащих в западном крае. Под руководством присланных Филаретом, митрополитом Московским, двух опытных монахинь Алексеевского монастыря, Флавианы и Антонии, из коих первая была назначена игуменьей монастыря, а другая казначеем,³³⁸ этот монастырь Виленский, по установившемуся в нем строю жизни, в значительной степени оправдал те надежды, которые возлагал на него, при учреждении, митрополит Иосиф, тогда как мужские монастыри епархии далеко не принесли желаемой пользы.³³⁹

Как мы уже говорили, мужских монастырей в Литовской епархии в 1840 году было 9. Но в сем же году пр. Иосиф, надо думать, по недовольству на упорствовавших монахов Троицкого монастыря в Вильне, пришел было к мысли о закрытии его, в виду того соображения, что два монастыря в Вильне были излишни, вследствие трудности наполнить даже один монастырь соответствующими своему назначению иноками, и в письме к графу Протасову выражал желание, чтобы Троицкий монастырь был обращен в помещение для епархиального архиерея,³⁴⁰ а имения сего монастыря были отданы в аренду за 5 тыс. руб.³⁴¹ Но, через два года, в своем представлении в св. Синод пр. Иосиф изменил свой взгляд на дело и указывал уже на необходимость оставления в штате всех 9 мужских и 2 женских монастырей в епархии, как твердынь православия, нужных здесь несравненно более, чем где-либо. В виду же составления новых штатов для монастырей Литовской епархии, архиепископ в письме к графу Протасову, указывая на то, что воссоединенные иноки привыкли к хорошему столу и с воссоединением лишились почти всех доходов в униатских монастырях, полагал необходимым увеличить содержание монашествующих в третьеклассных монастырях на 25 руб. серебром против наложенных по штату 50 руб., на счет штатных вакансий по монастырям. Что касается до класса монастырей, то он находил, что монастыри Виленские – Свято-Духовский и Троицкий следовало назначить первоклассными, Ковенский – Пожайский, Супрасльский, Гродненский и Бытенский – отнести во второй класс, а Борунский, Тороканский и Сурдекский – в 3 класс.³⁴²

Между тем, с изменением обстоятельств, изменялись и соображения пр. Иосифа относительно некоторых монастырей. Так, в виду перемещения Литовского епархиального управления и духовной семинарии из Жировиц в Вильну, пр. Иосиф в письме к Протасову от 7 марта 1844 года относительно новых штатов для Виленских – Свято-Духовского и Троицкого монастырей и переименования первого из них в Лавру, в виду назначения настоятелем оного Литовского епархиального архиерея, указывал на то, что, по изменившимся обстоятельствам, Троицкий монастырь, как потерявший свое значение через принятие унии и не имеющий никакого влияния, следует обратить под помещение епархиальной семинарии, с оставлением в нем штата только третьеклассного монастыря, вместо прежнего первоклассного, и с тем, чтобы настоятелем его был ректор семинарии.³⁴³ И это последнее предположение пр. Иосифа относительно Троицкого монастыря осуществилось вполне и в таком виде сохраняется до настоящего времени.

Что касается до содержания монастырей Литовской епархии, то оно, и после отобрания от них крестьян, было вообще достаточное, потому что, кроме положенного, по штату, жалования и вознаграждения от казны за отошедших крестьян³⁴⁴ все монастыри были наделены в большем или меньшем размере землями, домами и другими арендными статьями.³⁴⁵ Кроме того, хотя пр. Иосиф в 1842 году году и писал Протасову, что у монашествующих, вследствие их положения между иноверцами, не будет доходов, однако, и после воссоединения униатов, православные монастыри продолжали привлекать к себе богомольцев, как числившихся православными, так и католиков, и преимущественно во дни так называемых фестов, т.е. храмовых праздников, причем эти богомольцы являлись в монастыри далеко не с пустыми руками. Некоторое указание на те доходы, которые поступали в монастыри от богомольцев, находим в деле консистории, возникшем, по поводу прошения игумена Борунского монастыря Андрея, в 1845 относительно раздела между братией поступающих за молитвы доходов. Пр. Иосиф, приняв во внимание, по поводу его прошения, то обстоятельство, что по воссоединенным монастырям все вообще пожертвования приносились за молитву³⁴⁶ и обращались в общий монастырский доход, а не в пользу иноков, и что, если не определить с точностью таковых доходов по особым статьям, то все доходы могут обратиться в личную пользу иноков, не доставляя никаких экстренных средств для содержания монастырей и их церквей, поручил консистории собрать все нужные сведения и после того представить ему заключение по сему вопросу. Между тем, сведения, доставленные в консисторию от некоторых монастырей оказались настолько неполны, неточны и сбивчивы, что на них нельзя было основать никакого решения, но зато по другим сведениям оказалось, что сторонние неокладные доходы по монастырям бывали обыкновенно двух родов: 1) прибыльные деньги от продажи церковных свечей, собираемые в кошелек, а также деньги, высыпаемые из кружек и ящиков, находящихся пред иконами, или при дверях церковных, или в часовнях, и жертвуемые благотворителями собственно на благолепие храма деньги или вещи, например, ладан, свечи, материи, металлические лампады, сосуды, кресты, привески и т.п.; 2) деньги, жертвуемые на отправление заказных обеден, панихид и молебнов, за вписание в синодики живых и умерших, за погребение и вообще за отправление различных священнослужений, по желанию усердствующих, а также деньги, получаемые за позвон по умершим, и присылаемые из кредитных учреждений проценты на капиталы, внесенные вкладчиками именно на поминовение душ живых или умерших.

На основании сих последних сведений, консистория определила, чтобы пожертвования первого рода, по общему обычаю, существующему во всех православных монастырях, составляли неотъемлемую и неприкосновенную собственность монастырей и преимущественно монастырских церквей и употреблялись, главным образом, на поддержание и благолепие церквей и на устройство ризницы; доходы же второго рода – шли настоятелю и братии и делились между ними по третям или полугодиям так, чтобы из всей собираемой в братскую кружку суммы настоятель получал третью часть, а остальные две делились между братией и послушниками, сообразно сану, должности и усердию каждого, и выдавались им под собственноручную расписку получателя в особо имеющейся на сей предмет приходо-расходной книге. Но пр. Иосиф, хотя и соглашался с таким порядком раздела доходов по всем мужским монастырям епархии, однако, приняв во внимание то обстоятельство, что по воссоединенным монастырям Литовской епархии поступали почти исключительно пожертвования второго рода, постановил за правило, чтобы из сих последних доходов половина была отделяема и переносима к доходам первого рода, и только другая половина пожертвований второго рода шла в раздел между братией и настоятелем. И это правило, по указанию пр. Иосифа, должно было иметь силу до того времени, пока ревностью и старанием самой братии доходы первого рода приумножатся, по крайней мере, до равенства с доходами второго рода.³⁴⁷ В виду же того, что по монастырям проживало не малое количество лиц из белого духовенства, помещенных сюда на эпитимию, и содержание которых могло служить обременением для монастыря, пр. Иосиф от 24 марта 1843 года сделал распоряжение, чтобы священники-эпитимисты считались на половинной послушнической вакансии и пользовались от монастыря только помещением и столом, и чтобы они не участвовали в общей трапезе с монашествующей братией и допускались к оной только в виде исключения, по усмотрению настоятеля, за хорошее поведение, а эпитимисты-причетники и диаконы обязывались возмещать свое содержание помещением и столом от монастыря работами и прислуживанием в пользу оного. Что касается эпитимистов-монашествующих, то им пр. Иосиф запретил выдавать на руки жалование, а велел обращать оное, по усмотрению настоятеля монастыря, на их одежду.³⁴⁸

Но, несмотря на все указанные предписания пр. Иосифа, экономическая часть в монастырях находилась далеко не в удовлетворительном состоянии, благодаря, между прочим, отсутствию подробных и определенных общих правил для заведовавших означенною частью в монастыре, которые часто бесконтрольно распоряжались монастырскими доходами. Необходимым же следствием сего была, с одной стороны, бедность и ветхость монастырских церквей и других зданий,³⁴⁹ а с другой – частые неудовольствия между настоятелем и братией из-за содержания. И сам пр. Иосиф, прежде так ратовавший за оставление всех прежних монастырей Литовской епархии, находя, что некоторым из них было трудно поддерживать здания монастырские и что самое число в них монашествующих было слишком незначительно, возбудил в 1844 году вопрос о переводе Бытенского монастыря в Жировицкий, отстоявший от него в 14 верстах, а в 1849 году – о закрытии Тороканского монастыря, с одной стороны, в виду нужды в больших суммах денег на ремонт его, а с другой – по крайней малочисленности его монахов, коих было 3 иеромонаха и вдовый иеродиакон. Первый монастырь был, действительно, закрыт, и церковь Бытенская сделалась приходскою; Тороканский же монастырь, как увидим, был закрыт только при архиепископе Макарии.

Но самой больной стороною в монастырях Литовской епархии был, с одной стороны, недостаток иноков, а с другой – положительное несоответствие их своему званию, подававшее повод иноверцам к порицанию самой веры православной. Недостаток монашествующих в епархии доходил, например, в 1842 году до того, что в 9 монастырях епархии находилось, вместо положенных по штату 153 монахов, только 85 вместе с послушниками³⁵⁰ причем некоторые из воссоединенных иноков, по преклонности лет, вовсе не могли приучиться к правильному совершению богослужения и монастырскому порядку.³⁵¹ В виду сего, пр. Иосиф просил св. Синод о перемещении из великороссийских монастырей в Литовскую, по крайней мере, 15 иеромонахов и 11 иеродиаконов, надежных по поведению и достаточно образованных. Но через год он получил от преосвященных Московского, Воронежского, Курского, Вологодского, Костромского и Новгородского уведомление, что в их епархии не оказалось с требуемыми качествами иноков. Между тем, оскудение иноков дошло в епархии до того, что в 1849 году имелось до 20 штатных иеромонашеских вакансий, неравно иеродиаконских и даже 2 настоятельских, причем не предвиделось никаких способов к замещению оных. Удивляться такому оскудению монашества в Литовской епархии не приходится, так как это явление было естественным следствием тех причин, которые создали такое положение вещей, из которых главною причиною было отсутствие, лиц из воссоединенных, желавших идти в православные монастыри, при всем снисхождении православной церкви к немощной совести воссоединенных, выразившемся, между прочим, в дозволении употребления в монастырях мясной пищи. Из великороссийских же губерний не хотели идти сюда хорошие иноки, в виду совершенного отсутствия в монастырях Литовской епархии того строгого типа монашеской жизни, который им был так известен у себя на родине.³⁵²

Что касается до жизни монашествующих в монастырях Литовской епархии, состоявших, главным образом, из базилиан, вынужденных дать подписку на присоединение, то наглядною иллюстрацией сей жизни может служить донесение пр. Иосифу настоятеля Загоровского монастыря в 1840 году о 6 монахах, которые предавались праздности, своевольничали, курили трубки, играли в карты, а также на скрипке и гармонии и соблазняли монастырских служителей, доставлявших им украдкой через забор водку за один раз по 12, 15 и 20 гарнцев.

В скором времени этот игумен, в припадке сумасшествия утопился в пруде, и пр. Иосиф в письме к графу Протасову положительно приписывал это самоубийство тому беспокойству, которое причиняли сему игумену жившие в сем монастыре иноки.³⁵³ Не лучше было поведение иноков и в последующее время. И хотя пр. Иосиф в 1842 году донес св. Синоду, что им оставлены в монастырях только монахи, получившие достаточное образование и известные епархиальному начальству своей благонадежностью в нравственном отношении, однако, справедливость такой аттестации подлежала сомнению.³⁵⁴ Достаточно указать, например, на то, что пр. Евсевий в 1849 году изобразил жизнь монахов в Борунском и Сурдекском монастырях в очень непривлекательном виде, отозвавшись, что в Борунском не было никакого порядка. Сама братия состояла большею частью из сосланных из других монастырей за дурное поведение и предавалась пьянству; в стенах монастыря жили посторонние люди, как, например, в богадельне девки и одна вдова, имевшая незаконнорожденных детей. Один иеромонах постоянно предавался пьянству и буйству, в церковь ходил в каком-то халате, служебной чреды почти никогда не нес, по причине пьянства. И только о четырех человеках из братии пр. Евсевий отозвался, как о трезвых, но за то имевших другие какие-либо недостатки.

Не малая вина за такие беспорядки лежала на самом настоятеле монастыря, который, по отзыву пр. Евсевия, отличался слабым характером и легковерием, доходившим до суеверия, что выразилось в обращении его к ворожее для отыскания украденных денег. Вследствие нерадения настоятеля, в церкви были замечены грязь, пыль, паутина, плесень, сено, солома и много разбитых стекол. Само хозяйство находилось в упадке. Приход и расход съестных припасов не записывался в книгу; братии за столом иногда подавалась тухлая пища; причетники и послушники кормились хлебом из муки с примесью картофеля, между тем как на содержание их издерживалась вся положенная на то сумма денег. Служителям платилось жалование только отчасти, так как настоятель заставлял их покупать у монастыря холст и другие предметы и по цене, превышающей стоимость предмета. Вообще, по замечанию пр. Евсевия, настоятель и казначей более радели о собственных интересах, чем о монастыре.

Не лучше вели себя монашествующие Сурдекского монастыря. Еще в то время, когда монастырь этот находился в ведении Полоцкого епархиального начальства, благочинный монастырей, архимандрит Платон писал в 1839 году пр. Исидору о необходимости всех монахов сего монастыря перевести в другой под строжайший надзор, а на их место перевести других благонадежных, так как, в противном случае, нельзя было и ожидать восстановления в сем монастыре спокойствия и благочестия, столь необходимого в здешнем крае для пользы православной церкви. Но, хотя пр. Исидор и вполне согласился с этим мнением архимандрита Платона, однако, ничего не успел сделать для исполнения означенного предположения, так как в следующем году Сурдекский монастырь поступил в ведение Литовского епархиального начальства, которое, впрочем, мало сделало для водворения порядка в нем, почему пр. Евсевий, побывав в 1849 году в Сурдекском монастыре, нашел его также не в должном порядке.

Как на соблазнительное явление в оном монастыре он указал, например, на то, что здесь каждый из братии отдельно нанимал для мытья белья себе женщин, которые приносили монахам водку и мясо, причем и сами монахи к ним ходили, как будто для надзора за мытьем белья... Когда же настоятель монастыря, по предложению пр. Евсевия, задумал нанять общую прачку на счет братских доходов, за неимением на то особой суммы в монастыре, то братия оказала явное неповиновение настоятелю, так что потребовалось вмешательство в это дело епархиального начальства, которое и предписало настоятелю заключить с прачкой контракт, с согласия старшей братии. Такое соблазнительное поведение иноков Сурдекского монастыря имело свою причину, между прочим, в безнравственной жизни прежнего настоятеля сего монастыря, подававшего дурной пример братии своею блудною жизнью.

В виду подобного поведения иноков Сурдекского монастыря и в последующее время, пр. Иосиф пришел было в 1864 году к мысли о снабжении сего монастыря, как настоятелем, так и полным составом братии, из Московской епархии. К сожалению, это предположение не осуществилось, по неимению годных для Литовской епархии монахов.³⁵⁵

К числу причин неудовлетворительного состояния монастырей в разных отношениях нельзя не отнести часто излишнее снисхождение Литовского епархиального начальства к проступкам настоятелей монастырей. Это видно, например, из дела, возникшего в 1850 году, по жалобе братии Жировицкого монастыря епархиальному начальству на своего настоятеля, игумена Фавста, за неоднократные замешательства во время совершения богослужения в церкви, произведенные им в нетрезвом виде. Пока эти безобразия со стороны настоятеля происходили только в присутствии одной братии, последняя ограничивалась одними увещаниями настоятеля через духовника в минуты его трезвости. Когда же он учинил 9 августа публичный скандал в церкви, в присутствии многих частных лиц, дозволив себе, во время молебного пения, с криком выгонять из церкви певших на клиросе учеников училища и с хохотом убежать за ними из церкви, причем богослужение прекратилось к великому соблазну бывших в церкви богомольцев, братия довела и сем поступке настоятеля до сведения епархиального начальства. По-видимому, следовало ожидать, что последнее устранит вовсе от должности настоятеля игумена Фавста за подобные бесчинные и соблазнительные его действия. Но оказалось не то. Литовская духовная консистория, несмотря на то, что означенный игумен и раньше совершения им означенного проступка был подвергаем епархиальным начальством замечаниям за свои самовольные и неправильные действия и даже устранен был от должности настоятеля монастыря и (якобы) по прошению и от должности смотрителя училища, неведомо, на основании каких соображений, нашла, что в данном случае «уклонение игумена Фавста от правильного пути могло последовать от того, что он упал духом, будучи преследуем негодованием братии управляемого им монастыря», и потому ограничилась переводом его в настоятели же в Тороканский монастырь.

Еще более представляется удивительным то, что консистория, не пожелав назначить следствия по такому важному делу, якобы «из уважения к тому, чтобы не распространять вредных для духовенства слухов»,³⁵⁶ признала при сем виновною «в изветах на настоятеля, противных духу братской любви и монашеского смирения», братию монастыря. Между тем, переведенный в Тороканский монастырь настоятелем, игумен Фавст совершенно не оправдал снисходительности к его поведению консистории, так как оказался виновным в обращении в свою пользу монастырских сумм в количестве 350 руб., за что митрополит Иосиф велел вычитать из его оклада не игуменского, а иеромонашеского, необходимую сумму денег для покрытия означенного злоупотребления монастырским имуществом. Переведенный в Гродненский монастырь, игумен Фавст снова предался запою. Когда же благочинный монастырей, архимандрит Антоний открыл еще много беспорядков в Тороканском монастыре, происходивших во время управления им сего игумена, он был уже окончательно устранен от настоятельской должности, а братия сего монастыря, прикосновенная по сему делу, была размещена по другим монастырям. Сам же игумен Фавст, переведенный на иеромонашескую вакансию в Жировицкий монастырь, в скором времени умер. 

При таком низком уровне состояния монашеской жизни в Литовской епархии, за время управления митрополита Иосифа, до семидесятых годов, нисколько неудивительно, что ссылавшиеся в монастыри для исправления лица из белого духовенства, не видя около себя примеров доброй жизни, не только не исправлялись, но даже делались хуже. Так, в 1852 году состоявший на иеромонашеской вакансии в Сурдекском монастыре священник Иаков Тиминский, после того как, по представлению настоятеля монастыря, ему перестали выдаваться деньги на удовлетворение его нужд, стал часто ходить из монастыря и заниматься игрою на скрипке по домам, где собирался народ для попоек, и также, просить милостыню у проезжих и богомольцев, жалуясь при том каждому, что начальство его преследует за не согласие постричься в монашество, и, кроме того, завел связь с распутною женщиною, для которой крал хлеб из монастыря. А так как Тиминский производил еще нередко буйства в монастыре, то, по просьбе настоятеля оного, он был переведен в Ножайский монастырь на послушническую вакансию и с запрещением священнослужения. Если судить по сходству фамилий, то этот Тиминский умер в 1859 году в Березвечском монастыре от побоев, нанесенных ему находившимся здесь на иеромонашеской вакансии священником Пщолкою, который за это преступление был лишен сана и сослан на каторжные работы. Когда же распространился слух о том, что Пщолко бежал с дороги, консистория, по просьбе настоятеля Березвечского монастыря, вынуждена была отнестись к губернатору с просьбою о принятии мер к ограждению от могущих быть со стороны Пщолки насильственных действий по отношению к монастырю.

Между тем, уже после вступления пр. Макария на Литовскую кафедру, явились случаи из монастырской жизни, подавшие ему повод жаловаться на все то не благоустройство, которое он нашел в здешних монастырях. Одним из таких случаев, по которому возникло в 1869 году дело, окончившееся уже в 1873 году, был поступок иеродиакона Сурдекского монастыря Павла, обвинявшегося в покушении на жизнь настоятеля сего монастыря и нанесении побоев настоятелю Тороканского монастыря, игумену Филарету. Ковенская палата уголовного суда приговорила сего иеродиакона к четырех месячному тюремному заключению. Но, так как он, и состоя под судом, вел себя неодобрительно, то консистория обратилась в св. Синод с представлением об удалении Павла, уже лишенного иеродиаконского сана, как неисправимого и особенно вредного среди разноверного местного населения, из пределов Литовской епархии и помещении в один из монастырей, приспособленных для удержания буйства неисправимых духовных лиц. Св. Синод, как и следовало ожидать, не счел Павла достойным носить и монашеский сан, почему и лишил его сего сана и передал в распоряжение гражданского начальства, во исполнение состоявшегося над ним приговора.

Неудивительно, после сего, что пр. Макарий, познакомившись с состоянием монастырей ближе, как по делам, возникавшим в консистории, так и на месте лично, в своем отчете св. Синоду о состоянии епархии за 1869 год о внутреннем состоянии монастырей не мог не дать неодобрительного отзыва. На настоятелей монастырей он жаловался за то, что они допускали произвол и безотчетное распоряжение монастырским хозяйством и неудовлетворительно содержали, судя по монастырским средствам, братию. Последняя же, по замечанию пр. Макария, в свою очередь, доходила до явного своеволия.

В объяснение причин таких беспорядков в монастырях, пр. Макарий указывал, с одной стороны, на отсутствие в них правил монастырской жизни, а с другой – на поступление в монастыри большею частью не по призванию, так как изъявляли желание поступать в них овдовевшие и состарившиеся священнослужители и устраненные от места преимущественно за нетрезвость, а равно мальчики, исключенные из училищ, или вовсе не учившиеся, и поступавшие сюда с целью подготовить себя к получению места причетнического в приходах, хотя, при всем том, монастыри оставались малолюдными. Особенно же неблагоприятное влияние на жизнь монастырскую оказывало соседство с миром и наиболее всего с римско-католическим, способствовавшее сохранению в памяти братии, особенно старшей по летам и положению, известных порядков униатских базилианских орденов.³⁵⁷

Для устранения беспорядков в монастырях, пр. Макарий в 1869 году преподал монашествующим правила, которые обнимали собою почти весь круг монастырской жизни. В них прежде всего указывались обязанности всех живущих в монастырях касательно церкви, по которым требовалось аккуратное посещение её, уставное совершение богослужения и приличное предстояние в храме. Далее шли правила относительно трапезы, за которою должны были присутствовать все монашествующие, за исключением настоятеля и занятых особенным послушанием иноков, или больных, причем пища должна была подаваться здоровая и в достаточном количестве, а за самою трапезою соблюдаться порядок и благочиние, при не опустительном чтении слова Божия, поучений, иди житий свитых. В правилах относительно жизни братий по кельям указывалось на необходимость содержания их в чистоте и опрятности и недопущения в них мирских людей, особенно женщин, без ведома настоятеля, или духовника, причем настоятель обязывался обозревать всякую келью и живущих в ней всякую неделю, а на случай болезни кого-либо из монашествующих, и каждый день. Точно также никто из иноков не должен был отлучаться из монастыря, без ведома настоятеля. Кроме молитв, братия и послушники обязывались заниматься и душеполезным чтением, получая для того книги из монастырской библиотеки. Особенного внимания заслуживало предложение монашествующим вести монастырский дневник или летопись. В этот дневник должны были вноситься заметки касательно численности посторонних посетителей монастырского богослужения, а равно и того, кто и что в сем монастыре проповедовал, также – настоятельские или епархиальные распоряжения по монастырю, направленные к благоустроению оного, прибытие или выбытие кого из наличного состава братства монастырского, посещение обители знаменитыми личностями, более значительные пожертвования на обитель или утраты оной, переделки и исправления монастыря или церкви и замечательные явления и случаи в обществе и самой природе. По окончании месяца, рекомендовалось все записанное, в продолжение оного, прочесть в общем собрании братии и обсудить, что окажется достойным сохранения вечного и подтвердить то подписью старшей братии. Но, хотя составитель правил монастырской жизни, как бы в поощрение братии к писанию летописи, и указывал на то, что дневник сей должен быть неотъемлемою собственностью монастыря, и потому-де братии нет причины стесняться опасением известного содержания записей, однако, ни один из монастырей Литовской епархии не оправдал в этом отношении ожиданий составителя правил, за неимением своего Нестора-летописца.³⁵⁸ Равным образом, весьма мало соблюдалось и то правило касательно послушаний братии, по которому они должны были принимать участие в трудах полевых и работах в саду, огородах, прудах и прочих угодиях монастырских, во избежание праздности и соединенных с нею пороков.

Почти бесконтрольное распоряжение настоятелями монастырским имуществом, столь долго практиковавшееся до вступления пр. Макария на Литовскую кафедру, вызвало со стороны составителя новых правил монастырской жизни более строгие требования относительно братской кружки и вообще экономии по монастырям. В силу этих требований, все доходы, какие поступали в монастырь от богомольцев, из кружек, или с имений, должны были приниматься и вноситься в казнохранилище настоятелем вместе с казначеем и ризничим и храниться за ключами сих лиц. В силу этого правила, ни настоятелю, ни кому другому из братии не дозволялось одному получать от благотворителей какое-либо приношение, но вменялось в обязанность каждому получателю обо всем получаемом заявлять всей братии и записывать полученное в приход безотлагательно по книге. При производстве дележа братской кружки, должно было соблюдаться то правило, чтобы в тех монастырях, в которых не архиерей-настоятель, по отделении половины кружечного дохода на церковь, из другой половины 1/3 часть выделять для настоятеля; 1,5 доли иеромонашеского дохода казначею, 3/4 доли иеродиакону, а половину сей доли каждому послушнику. В тех же монастырях, в которых настоятелями состояли архиереи, по отчислении 1/3 части всего кружечного дохода для архиерея, из остальных 2/3 дохода 2 доли иеромонашеские выдавать наместнику; 1,5 казначею; 3/4 иеродиакону и послушнику. В случаях, когда в церковь жертвовался лен, холст, шерсть и т.п., материал этот рекомендовалось продавать сообща братией и вырученные за них деньги разделять по вышеизложенному.

Кроме того, настоятелю монастыря прямо ставилось в обязанность, без совещания со старшей братией и без разрешения епархиального архиерея, не предпринимать никаких новых построек, не отдавать в аренду монастырских угодий и не продавать монастырского имущества, а в ограничение произвола его в распоряжении монастырскими доходами, ему предоставлено было право на получение третьей части из доходов от братской кружки лишь только в том случае, когда он не пользовался монастырским столом.

К сожалению, пр. Макарий, озаботившись немедленным составлением и рассылкой правил монастырской жизни, чтобы привести монастыри в лучшее положение сравнительно с тем, в каком нашел их и, кажется, излишне положившись на не опустительное соблюдение их, отклонил предложение св. Синода в 1869 году об учреждении общежития, хотя в некоторых монастырях Литовской епархии, как доказанного временем и обстоятельствами наилучшего способа для монастырской жизни. Опираясь на мнение консистории, настоятелей и благочинного монастырей, не хотевших, конечно, расстаться с излюбленными порядками жизни, пр. Макарий находил, что мужские монастыри Литовской епархии имеют только одно условие общежительных монастырей – общую для всей братии с послушниками трапезу, а прочих условий общежития якобы выдержать не могут.

В доказательство сего, пр. Макарий указывал, между прочим, на малочисленность братии монастырей, которая при том большею частью состояла из лиц, имевших преклонные лета и слабое здоровье, или же из малолетних послушников, вследствие чего едва можно было поддерживать надлежащее совершение церковных служб и треб богомольцев, при несении старшею братией других еще обязанностей, как-то: казначея, эконома, ризничего, уставщика, письмоводителя, а иногда и труда приготовления иноверцев к принятию св. крещения,³⁵⁹ при каковых обстоятельствах монастыри для других хозяйственных своих нужд и потребностей вынуждены были нанимать прислугу и рабочих из посторонних лиц, даже иногда не православного исповедания, по неимению вблизи православных. На умножение же числа братии и послушников монастырей епархии, как расположенных среди иноверцев, по мнению пр. Макария, нельзя было рассчитывать, в виду того, что здесь поступали в монастыри не по призванию и любви и из всех сословий, как в Великороссии, а большею частью по обстоятельствам, как-то: священники и диаконы по вдовству, а послушники – состояли из исключенных из уездных училищ детей причетников и желали только научиться церковному уставу, без всякой мысли о монашеской жизни. Вследствие сего, в монастырях Литовской епархии, по замечанию архиепископа, не было совершенного аскетического послушания, безусловно необходимого при общежитии, и, потому, одно из главных условий общежития – приобретение средств к содержанию только личным трудом братии и послушников в здешних монастырях было невозможно.

Вообще, при таких условиях монастырской жизни, пр. Макарий находил возможным введение общежития в монастырях Литовской епархии лишь в таком только случае, если, и по введении общежития, на содержание монастырей будут отпускаться все те суммы, которые доселе отпускались не только на содержание монастырей, по и на жалование братии и послушникам, в виду недостаточности собственных средств монастырей.³⁶⁰

Относительно же монастырей Виленского Свято-Духовского, Ковенского-Пожайского и Гродненского-Борисоглебского пр. Макарий высказался положительно за оставление их в прежнем положении, в виду того, что настоятелями их состояли архиереи, и они, следовательно, были тоже, что и архиерейские дома.³⁶¹

Таким образом, вопрос об общежитии в мужских монастырях Литовской епархии остается открытым и до настоящего времени.³⁶² И в то время, как женские монастыри епархии, владея небольшим наделом земель и других угодий, в сравнении с некоторыми мужскими монастырями епархии, пользуясь общежительным уставом, процветают во всех отношениях, мужские монастыри далеко не могут похвалиться ни внутренним, ни внешним своим благоустройством.

Между тем, избыток мужских монастырей в епархии, при недостаточности братии в оных и зазорной жизни проживавших в них монахов-эпитимистов, или же лиц из белого духовенства, которых сюда привлекло вдовство или проступки, и при материальном упадке средств, главным образом, по вине настоятелей, побудил пр. Макария исходатайствовать в 1874 годц у св. Синода дозволение на закрытие мужских монастырей – Березвечского, Тороканского и Борунского, причем церкви оных с необходимым имуществом были переданы в ведение причтов ближайших церквей, именно: Березвечского – Голубичской церкви, Тороканского – Тороканской приходской церкви и Борунского – Кревской-Троицкой. Главные же монастырские каменные здания, земли и угодья, за исключением 915 десятин леса, принадлежавшего Березвечскому монастырю, со всеми оброчными статьями, хозяйственным и всем движимым и недвижимым имуществом, находившимся в пользовании закрытых монастырей, были обращены, по представлению пр. Макария, на усиление средств трех архиерейских монастырей, а именно: угодья Борунского монастыря на Виленский Св. Духовский монастырь; Березвечского на Пожайский; и Тороканского на Гродненский-Борисоглебский. Сумма же, в количестве 6500 руб. ежегодно ассигнуемая на содержание закрытых монастырей, была обращена в количестве 4 тыс. руб. в пользу Виленского Мариинского женского монастыря и 2500 руб. на Гродненского женского, а братия упраздненных монастырей была размещена по другим монастырям Литовской епархии. Все наличные церковные суммы, оставшиеся свободными, после передачи монастырей, были оставлены за церквами оных для их поддержания, а лесную дачу Березвечского монастыря, состоявшую в Минской губернии, Борисовском уезде, положено было продать с торгов и вырученную сумму обратить на исправление монастырских церквей, приписанных к соседним приходским церквам и пришедших в такой упадок, что в церкви, например, Березвечского монастыри уже давно перестали совершать богослужение, за её ветхостью. Правда, св. Синод, незадолго до закрытия указанных монастырей, отпустил значительную сумму денег на ремонт монастырских церквей и зданий, но её оказалось, при ближайшем знакомстве с работами, далеко недостаточно.

Впрочем, присоединение церквей упраздненных монастырей к соседним приходским принесло большой вред. Причты приходских церквей очень редко совершали богослужение в монастырских церквах и вообще мало заботились о поддержании оных, через что эти церкви пришли в больший упадок. Кроме того, народ, привыкший ходить в церкви упраздненных монастырей, стал роптать на редкое совершение в них богослужения.³⁶³ Все это вместе взятое побудило пр. Алексия возбудить ходатайство об открытии Борунского монастыря, в виде отделения Виленского Св. Духовского монастыря, каковое ходатайство в 1886 году и было удовлетворено св. Синодом, отпустившим до 10 тыс. рублей серебром на возобновление сего монастыря.³⁶⁴ Таким образом, в настоящее время в Литовской епархии 3 женских монастыри и 8 мужских.

Что касается до поведения монашествующих, то в первое время, после введении пр. Макарием правил монастырской жизни, мало было заметно улучшение оного сравнительно с предшествующим временем.³⁶⁵ Это, например, видно из того, что в 1871 году Гродненский губернатор был вынужден жаловаться епархиальному начальству на монахов Тороканского монастыря, которые предавались пьянству и вообще вели зазорную жизнь. Консистория, в виду того, что указанные в донесении губернатора лица постоянно аттестовывались с невыгодной стороны, некоторых послушников удалила, а некоторых монахов лишила права носить рясу и клобук и низвела на низший оклад жалования, а ризничего отрешила от должности, с запрещением священнослужения, и отдала под строгий надзор настоятеля и запретила им обоим отлучаться даже за ограду монастыря, и предписала по пятницам читать в церкви, после вечерни, покаянный канон Спасителю и класть по 25 земных поклонов, о чем уведомила и губернатора.³⁶⁶

В последующее время, поведение иноков в Литовской епархии улучшилось, сравнительно с прежним, так что, по отзыву пр. Алексия, сделанному им в отчете о состоянии епархии за 1889 год, оно могло быть признано удовлетворительным. Тем не менее, представляется крайне желательным в интересах дела православия и русской народности в северо-западном крае, чтобы на монашествующих здесь было обращено более строгое внимание, и чтобы особенно порочных иноков, «якобы в видах исправления», не переводили из одного монастыря в другой в своей же епархии, так как через это соблазн только распространяется и подаст повод иноверцам к укоризненным насмешкам падь православною церковью. Всего лучше отправлять таких иноков на исправление в уединенные монастыри и пустыни Великороссийских губерний, где среди твердо установившегося строгого монашеского образа жизни, скорее можно ожидать исправления порочного монаха, нежели в монастырях Литовской епархии, к которым еще и доселе не вполне привился дух истинно монашеского направления в образе жизни.

Из всего же сказанного о монастырях и монашествующих в Литовской епархии вывод тот, что они, за исключением женских монастырей, и доселе еще не принесли той пользы для православной церкви, какую желательно было бы иметь от них, как бывших некогда «твердынями православия» в северо-западном крае.