Два письма халифу

Письмо первой * Письмо второе

Святитель Николай Мистик об исламе

Среди посланий святителя Николая Мистика есть три письма мусульман­скому правителю. Хотя они известны как «письма к эмиру», их адресатом был не эмир, а халиф ал-Муктадир (908–932), кото­рому тогда было немногим более двадцати лет.

Несколько слов о первых двух письмах написал первый издатель писем Николая Мистика кардинал Маи. Mai. Spicilegium Romanum. X, 2; перепечатано у Миня (PG.111, р. 17–18). Обстоятельства их написания приводим перед текстом каждого из них.

Причиной написания третьего письма явился слух, что халиф, поверив ложной информации о том, что будто бы константинопольская мечеть, построенная ещё в начале VIII века, разрушена и пленные мусульмане насильно принуждаются к христианству, повелел разрушать христианские храмы и, по-видимому, притеснять христиан. Узнав об этом, патриарх поспешил опровергнуть ложную молву, приводя в подтверждение своих слов свидетельство возвращённых пленников и бывших в Константинополе арабских послов. Из того, что святитель ссылается на освобождённых арабов, следует, что послание было написано после 917 г. Хотя ответные письма халифа не сохранились, всё же можно предположить, что предложения дружбы со стороны святителя Николая были приняты им благосклоно, исходя из того, что дальнейшие переговоры от лица империи предпринимал всё так же святитель, несмотря на то, что был уже отстранён от регентства. Если в первом письме святитель Николай обращается к ал-Муктадиру как глава одного государства к главе другого, то в третьем письме уже ясно видно, что он выступает как посредник, глашатай интересов империи. Примечательно, что при этом тон его становится резче.

Исследователи византийской полемики против ислама обходили стороной личность святителя Николая Мистика, только о. Иоанн Мейендорф в своём кратком обзоре упоминает о нём, но и его послания святителя Николая интересуют лишь как пример «дипломатической учтивости», существовавшей между греками и арабами¹. Вместе с тем под верхним слоем этой «дипломатической учтивости» и велеречивых эпитетов, которыми святитель щедро награждает лично халифа, можно видеть ту же полемику против ислама. Уникальность этой полемики в том, что, в отличие от подавляющего большинства византийских полемических сочинений, она была адресована прежде всего читателю-мусульманину, и мусульманину, от воли которого зависело благополучие христиан. Но, несмотря на это, полемический аспект не исчез.

Он чётко обозначен уже в первом предложении первого письма, где святитель Николай напоминает халифу, что «всякая земная власть и господство, зависят от господства и власти свыше; и нет ни власти, ни правителя среди людей, по собственной проницательности получившего господство на земле, если только не согласится на [это] получение Сущий в вышних (I.1)». Это – один из распространённых аргументов против мусульманского утверждения превосходства ислама благодаря его военным и политическим успехам. Почти в такой же форме он встречается в диалоге святого Константина Философа (IX в.), также как и святитель Николай, бывшего учеником святителя Фотия².

Другой полемический момент: противопоставление кротости и человеколюбия христиан (и, шире, христианства) жестокости и несправедливости мусульман (и, соответственно, ислама) (III.5). Это также весьма распространённый аргумент у византийских полемистов³.

Наконец, святитель прямо позволяет себе сказать, что бесы «прилагают старания и сарацин к диаволу послать, и христиан в несчастья и страдания [повергнуть] (III.9)». Утверждения, что мусульмане идут в ад, в диавольскую погибель – общее место у многих византийских авторов⁴.

Святой Николай Мистик использует для подтверждения своей позиции ссылки на Коран («то, что написал ваш пророк» (III.7)), это, равно как и упрёк мусульманам в том, что они не следуют собственному писанию, находится в рамках полемической традиции, проложенной ещё преподобным Иоанном Дамаскиным.

Как это принято в антимусульманских византийских сочинениях, святитель свидетельствует о христианской вере. Он утверждает, что Христос есть Бог (III.3), и что в последний день «Он воздаст каждому по делам его (III.5)». Святитель Николай пишет, что молится за халифа и желает ему спасения (III.9), что подразумевает и миссионерский оттенок, поскольку сожержит явный намёк на то, что халиф далёк от этого спасения.

Он не стесняется резких и уничижительных слов в адрес Дамиана, отступника от Православия (I.5). Интересно, что при этом он применяет к Дамиану те оскорбительные эпитеты, которыми византийская традиция обычно наделяла самого Мухаммеда.

Он утверждает, что хотя «образом жизни, нравами и предметом поклонения мы разделены», это не препятствует иметь добрые отношения на личном уровне, и приводит в пример подобные отношения святителя Фотия и отца ал-Муктадира – халифа ал-Мутамида (870–892) (II.2)⁵.

Очевидно, что святитель изучал ислам, готовясь к переписке с халифом, однако не всё для него было ясно, в частности, он не был уверен в том, считают ли мусульмане, что умершие люди сохраняют сознание после смерти, поэтому поставил это предложение в условный оборот (I.5). Кроме одной аллюзии (III.6), святой Николай не использует цитаты из Священного Писания, по-видимому, зная, что оно не является авторитетом для мусульманина.

Следует подчеркнуть, что расточая похвальные эпитеты халифу, святитель не выходит за рамки эпитетов, употреблявшихся в Библии по отношению к языческим царям: данная от Бога власть (Иер 27:6), «печать совершенства, полнота мудрости и венец красоты» (Иез 28:12), справедливость (Есф 8:5,12) и т.п.

Интересно, что один из военачальников и приближённых халифа ал-Муктадира – Буней ибн Нефис, впоследствии обратился в христианство и перешёл на сторону греков⁶. Безусловно, Ибн Нефис должен был знать о письмах святителя Николая. Не исключено, что они могли сыграть какую-то роль в его обращении, об обстоятельствах которого нам ничего доподлинно не известно.

Помимо вышеуказанного, послания святителя Николая к халифу представляют уникальные документы, свидетельствующие о жизни мусульман в Византийской империи, отношении византийцев к исламу, заботах о единоверцах, находящихся под мусульманским владычеством, а также личных контактах и отношениях с иноверными правителями.

Юрий Максимов

Письмо было написано святителем, когда он ещё был регентом при Константине Багрянородном, но уже после смерти Дамиана, о которой он упоминает – следовательно, в конце 913 – начале 914 года. В 910–911 гг. императором Львом была предпринята масштабная военная экспедиция против арабов, которую возглавил полководец Имерий. Перво­начально она развивалась успешно, высадившиеся на Кипре войска перебили находившихся там арабов и взяли остров под свой контроль. Однако в последующих сражениях византийцы потерпели сокрушительное поражение. В отместку за этот поход летом 911 г. арабский флотоводец Дамиан, перешедший в ислам грек, произвёл нападение на Кипр и устроил жестокую резню христианского населения. Это и послужило поводом к написанию первого письма к халифу. В этом письме святитель осуждает поступок Дамиана и призывает восстановить мир с киприотами и вернуться к соблюдению заключённых идревле договорён­ностей.

Преславному, знаменитейшему и возлюбленому эмиру Крита⁸.

Всякая земная власть и начало, друг, зависят от начала и власти свыше: и нет власти среди людей, – нет и властителя, держащаго на земле власть собственною мудростью, если Владыка на небеси, Царь и единый Властитель, не согласится на (эту) власть. Итак, если бы даже ничто другое не побуждало к общенио друг с другом и к беседе на словах, тем не менее, так как мы получили дар власти от Одного, то по этому самому, если возможно, следовало бы всем имеющим власть среди людей не пропускать ни одного дня без общения друг с другом и письменно и через знающих дела послов. Настолько более (это следовало бы лицам), занимающим высокия положения и стоявшим у власти, насколько бòльшим почетом они окружены; они, как бы некие избранные братья, выделяются от прочих братьев и держат управление властью. Что же значат наши слова? А то, что две власти, capацинская и римская, превосходят всю власть на земле и блистают как два великих светила на тверди небесной. И уже по одному этому нам нужно относиться друг к другу общительно и по братски и из-за того, что мы разделены образом жизни, нравами и религией, не следует вполне чуждаться друг друга и лишать себя и того неполнаго общения, которое совершается путем письменных сношений. Поэтому нам нужно было бы так думать и поступать, даже если бы никакая другая необходимость вещей к этому не побуждала.

Теперь же и случившияся обстоятельства таковы, что мы убеждаемся, с каким разумным основанием мы говорили: и это не нравится твоему величеству. Это и побудило нас писать и послать уже отправившихся к вашей Богом данной власти послов. Но раньше изложения событий мы скажем о том, как много есть (случаев), где бы стоявший у власти мог по праву стараться отличиться, если только он уже заранее не решил доказать, что недостоин власти; и вместо того, чтобы служить для подчиненных примером добродетельной жизни, заставлять приятно удивляться его власти и вселять в них любовь (к нему), он раздражает и возбуждает скорее к ненависти и оскорблению. Так, высшая степень добродетели правителя и главная суть его добросовестнаго исполнения обязанностей есть справедливость через что он и сам приобретает силу и безопасно управляет подданными, и враги нелегко начинают сопротивление. Ведь все остальное в жизни правителя, что стремится к добродетели, его украшает и как некие цветы расцвечивает, подданным же не много помогает, если у них самих нет хорошаго желания соревновать и подражать добродетели правителя. Справедливость же, являясь как бы общим благом, делает правителя более сильным и обезпечивает безопасность его подданным.

Но сказав это, поговорим уже и о причинах, вследствие которых мы вступили в эту беседу. Остров киприотов (Кипр), о многославнейший вождь сарацин, с тех пор как киприоты, заключив с сарацинами мир, стали данниками вашего могущества, до настоящаго времени жил под охраной договоров, и никто из ваших предков, которые правили сарацинским народом, не нарушал договоров и не причинял им никакого зла; но, смотря по обстоятельствам, представители власти тех времен, хорошо и справедливо настроенные, почитали и соблюдали первоначальныя постановления их отцов, обезпеченныя письменным подтверждением, не вводя никаких новшеств, не замышляя ничего другого, уж не говоря о том, что они не делали ничего вопреки воле предков. Что же мы скажем теперь? Хотя поскольку время проходило и древность договоров получала бóльшую силу, настолько более нужно было бы остерегаться уничтожать их, – однако все уничтожено и попрано, и pешения, которыя постановили ваши отцы, и грамоты, написанныя их собствеными руками, и договоры, и клятвы, которыя тогда принесли киприотам сарацины, давая им ручательство. И вместо мира, договоров, клятв – мечи, войны и убийства постигли несчастных киприотов; если бы с ними это сделал кто-нибудь другой, то им следовало бы получить помощь от сарацин. Ведь таков общий закон у всех, чтобы всякий, кто имеет в качестве данников города или народы, выступал против нападающих на них и возбуждающих войну и избавлял от нападения, как будто бы данники стали им близкими людьми.

Но это правило, существующее у всех народов, даже не знающих закона, нарушено сарацинами, управляемыми законами, и остров, бывший вашим данником без малаго в течение трехсот лет, нисколько не замеченный в изменении подчиненнаго состояния, не делавший никаких нововведений ни относительно податей, ни относительно другой повинности, которую они должны были нести сарацинам, не подавший даже никакого повода к обвинению, – из-за одного только безумия человека, отрекшагося от христианской веры и ставшаго ложным мусульманином, опустошен и погублен. И жители его – одни сделались добычею меча, другие подверглись изгнанию, обвиняясь только в том что они в продолжение столь долгаго времени благоразумно вам повиновались и не были замечены в недостатке угодливости к вам, не смотря на то, что вы часто обращались с ними сурово вопреки положению и общим правам соглашений. Однако, если они что свойственно людям, и погрешили бы случайно и замыслили бы что-нибудь против вашей воли, то и в таком случае не нужно было бы идти с оружием и тотчас обращаться к крови и убийствам: это ведь недостойно не только сарацин, но и всякаго другого народа, знающаго и соблюдающаго порядки человеческой жизни; но (надо было бы) раньше упрекнуть их в ошибке, доказать, что они поступают несправедливо, убеждать придти в себя и не выходить из пределов должнаго, и это (сделать) не раз, а два и больше. И если бы они не вняли и вместо того, чтобы усвоить хорошее, склонились к худшему мнению, тогда, уже не боясь суда ни божескаго, ни человеческаго, (надо было бы) приняться за наказание и пресечение безумия (лиц), вовлеченных в это. Этого же ничего не было сделано; но, о чем я уже сказал, вы обошлись на подобие врагов с людьми невинными, ни в чем не провинившимися, не изменившими ни одного из прежних решений.

Кто из живущих теперь или из тех, которые будут потом, слыша об этом, не обвинит в великой несправедливости совершивших это? Как же предки ваши, заключившие с киприотами соглашения и давшие им клятвы, если только существует у умерших какое-нибудь сознание того, что свершается в этой жизни, не вознегодуют сильно на вас, не сочтут подлежащими всяческому осуждению не только за то, что вы погрешили относительно острова Кипра, но и относительно самих себя, и не подвергнут (вас) всяким проклятиям, как отцеубийц? Или если кто-нибудь поднимется против собственнаго отца при его жизни, тот не избегнет обвинения в том, что он отцеубийца; а, если кто-нибудь уничтожит решения отца уже после того, как он покинул настоящую жизнь, тот не будет отцеубийцей и не будет подлежать тому же обвинению? С точки зрения ослушания ведь чем разнится одно от другого? А лучше сказать, если кто хочет глубже вникнуть в дело, то последнее ослушание является настолько более тяжким преступлением сравнительно с ослушанием (воли) живущаго отца, насколько более подобает перешедшим в будущую жизнь почитание от детей, благоговейная память и сохранение заветов. О, как мне сказать! Тот человек, не любивший христиан и пренебрегший сарацинами, – речь идет о Дамиане, – не обратив внимания на настоящее, не подумав о будущем, побуждаемый одним только безумием и безразсудным гневом, совершил безбожное дело, которое на вечныя времена будет памятником его злобы, уничтожив с земли, насколько было в его силах, многолюднейший остров, предав гибели его жителей.

Да, ты скажешь, кто нибудь возразит: была причина, побуждавшая к этому; и побужденный этим, он совершил то, что кажется безбожным; ведь Ймерий, захватив на острове сарацин, истребил их, хотя на основании договоров следовало бы, чтобы они скорее были спасены киприотами и возвращены на их местожительство. Далее, ты, о человек, со своим обвинением и не думаешь о законе справедливости? Ты даже не понимаешь, на кого по праву должно падать обвинение, которое ты приводишь? И на кого (должно) справедливо гневаться? Пусть будет справедливым то обвинение, которое ты выставляешь, и киприоты понесут наказание за сильно пострадавших сарацин, – и я еще не говорю, что даже тогда не следовало бы из-за проступка Имерия и его товарищей наказывать всех и подвергать (их) всему вашему гневу и раздражению. Однако пусть будет то, что я сказал, и пусть киприоты будут наказаны за то, что Имерий, живя на острове с киприотами, ока-зался в отношении сарацин суровым. Если же Имерия никоим образом не ставить вместе с киприотами, то зачем из-за него подвергаются опасности (люди), которые по справедливости не имеют места в его обвинении и (не должны) нести наказание за им содеянное. Ведь он, сделавшись начальником римскаго войска и подчиняя врагов, где только мог, поступал надлежащим образом. Киприоты же не считают вас врагами: они не совершили ничего дурного, и опять-таки не в состоянии были воспротивиться Имерию и вырвать сарацин из его рук. Ведь ты даже сказать не можешь того, что они не сделали (этого), хотя сделать это было возможно; или что они соединились с ним и вместе сражались на зло сарацинам.

Итак, зачем из-за этого ты воюешь с киприотами и изливаешь на них свой гнев? Зачем же вместо того, чтобы стараться отплатить оскорбившему тебя за то, что он сделал, ты вымещаешь свою обиду на (лицах), ничего неприятнаго не совершивших? Или за то, что Имерий вступил в твою землю и после войны покорил некоторые города Сирии, – за это киприоты подвергнутся наказаниям, и ты будешь считать справедливым гнваться на них, – ты поднимешь оружие и вместо того, чтобы сражаться с Имерием, начнешь войну против них? Но так не решали ни твои предки, ни их наследники до тебя. Почему? Потому что киприоты, соседи государства римскаго и сарацинскаго, не поднимают рук ни на вас, ни на римлян, но одинаково остаются служить как вам, так и нам, более же служа вам. Поэтому, как несправедливо и безчеловечно воевать с киприотами за то, что Имерий выступил против вашей страны, так же беззаконно и достойно всякаго порицания воевать с киприотами за то, что случайно некоторые сарацины на острове попали в руки Имерия. Ты же, мне кажется, при дальнейшем ходе дела пойдешь войною и на сирийских христиан за то, что христиане (вообще) выступают против вас. Если же подобный образ действий превосходит всякое кровопролитие, то таким же кровопролитием можно назвать то, что делается с киприотами. Но оставим то, что нами говорится для доказательства беззаконности войны.

Посмотри также на Божье наказание; ты, (человек) чрезвычайно разумный и способный понять божеския решения, поразмысли также о небесном гневе за совершенное беззаконником Дамианом. Ведь исчезновение его из среды людей этому учит; но и болезнь, постигшая его с тех пор, как он несправедливыми убийствами запятнал кипрскую землю, и мало-по-малу истощавшая его, служит доказательством справедливаго Божьяго наказания за беззаконие; если же хочешь, также и то, что случилось на море с вашим флотом, и гибель ваших кораблей у самаго острова, который этот злодей замыслил погубить. Я знаю, что и без наших слов ты это понимаешь и сознаешь; однако, так как ничто не мешает, чтобы и мы это отметили, это (нами и) говорится. Впрочем, от данной вам Богом власти зависит не только понять, но и исправить случившуюся ошибку и возвратить несчастным киприотам прежния дарованныя им вашими предками права, безопасность и спокойствие, оставить их на прежних условиях мира доставляющими то, что положено было платить, несущими и поныне относительно сарацин прежнюю службу, свободными от всякаго притеснения и насилия, учиненнаго им вчера и раньше грубостью и безчеловечностью Дамиана. Не являйтесь нарушителями прекрасных решений и договоров ваших предков и вместо подобающей вам чести и славы за справедливость не впадайте в противное.

Письмо преследует цель договориться об обмене пленными. Очевидно, патриарх заботился о тех греках, которые в большом количестве попали в плен к мусульманам после неудачной экспедиции Имерия. Кроме того он, разумеется, имел в виду посредством такого обмена установить хотя бы кратковременный мир, как это было принято. Послание святителя достигло результата: обмен пленными был произведён в октябре 917 г. на реке Ламусе. Как сообщает Масуди, арабы выкупили 3336 мусульман, мужчин и женщин[5]. О количестве освобождённых греков не упоминается, но можно предположить сопоставимую цифру. Однако обмен не дал ожидаемого мира восточной границе и уже в том же году арабы нарушили перемирие и открыли боевые действия на восточной границе. По-видимому, второе письмо было написано около 915 г. Из всех благ, которыя приносит людям жизнь и через которыя жизнь человеческая приобретает приятность, нет ничего столь хорошаго, нет даже ничего более приятнаго для (людей), наделенных разумом, как приобретение дружбы и забота о ней. Поэтому одни заботились как бы положить некоторое начало и насадить дружбу с теми, с кем у них не было близкаго знакомства; другие же в случае, если (дружба) давно уже возникла и позднее со временем как бы засохла, сильно старались вновь привести ее в цветущее состояние и через самих себя возвращали к прежнему виду, правильно разумея и совершенным разумом понимая природу вещей, что наслаждение дружбою является более драгоценным и более приятным, чем все, что есть в жизни.

Я делаю такое предисловие не потому, чтобы ваше благородство не знало (об этом), но как знающий знающему и в роде общей беседы о том, чтобы нам обоим вновь разсмотреть дело дружбы, которое мы начинаем не теперь, но (котораго) требуем скорее как отцовскаго наследства, и, как мы сказали выше, стараемся привести снова в цветущее состояние (дружбу), которая со временем, не знаю каким образом, грозила распасться.

Ведь от вашего разумения не укрылось, что величайший из служителей Божиих, славный Фотий, мой во Святом Духе отец, был связан такими узами любви с отцом Вашего благородства, как дружественно не относился к вам даже никто из единоверцев и одноплеменников; будучи человеком Божиим, он, опытный как в божеских, так и в человеческих делах, знал, хотя преграда веры и разделяла, разумность, сообразительность, постоянство характера, человеколюбие и все прочее, что украшает и возвеличивает человеческую природу и у любящих прекрасное возжигает любовь к тем, которые прекрасным обладают. Поэтому и он любил твоего отца, украшеннаго тем, о чем я сказал, хотя между (ними) стояло различие веры. К этой же склонности мы были побуждены не теперь, но обоюдно побуждались издревле, раньше и высоко (это) ставили. То, о чем я говорил выше, (побудило меня) к исканию отцовской нашей дружбы; теперь же представился случай, выполняющий нашу цель, который по истине должен был бы сделаться началом этого дела; это, как ты видишь, есть сочувствие одному и тому же, человеколюбие, сострадание, кротость. И что это, как не подражание доброте Самого Бога, который по великой благости и безконечному состраданию создал тех, которые не существовали, и созданнаго из грязи, как отец, простирающий заботу, снабжает внутренностями, дает жизнь, доставляет все, чем поддерживается человеческая природа. Таков приблизительно настоящий случай, и он приносит одно из тех наслаждений, о которых я говорил: ведь освобождение заключенных, отпущение пленных, выкуп рабов, возвращение пленных к домашним, родственникам и друзьям, – все это утверждает род, поддерживает дружбу и сладкое пользование жизнью.

Но так как мы это уже сказали, то, как друзья и люди, заботящиеся о славе друга, мы присоединяем совет и увещание для человколюбиваго дела освобождения пленных и тебя, склоннаго к этому, стараемся сделать более склонным, чтобы в случае, если бы подобный факт человеколюбия в отношении к пленным случился при твоей жизни, ты получил вечную славу, и мы, как друзья, наслаждались вместе славою любимаго человека. Много, лучший из моих друзей, есть в жизни обстоятельств, которыя сдерживают, стесняют людей и причиняют тяжелыя горести, но ни одно из них не сравнится с пленом, и, чтобы кто ни говорил, бедность, болезнь, ампутация членов, – все оказывается более сносным сравнительно с тем злом и несчастьем. Ведь что (может быть) тяжелее разлуки родителей с детьми, расторжения супругов, удаления братьев! Я уже не говорю об остальном, что постигает пленных, и о чем ваше благородство и все, обладающие разумом знают. Поэтому перебрав в уме все страдания ваших и наших единоверцев, не пожелай оказаться несговорчивым в окончании спасительнаго дела, не выставляй каких-нибудь предлогов, которые затруднили бы освобождение ваших и наших пленных. Итак, (явись) лучше почитателем справедливости, поборником правды, а не имеющим в виду (только) собственную выгоду и наносящим вред христианам; несправедливость не есть выгода, и корысть не может принести пользы; но это есть величайший вред и ущерб для тех, которые, как ты, способны понять, что нужно. Но вот в чем величайшая польза, вот в чем несравненная выгода, – это в том, чтобы под вашей властью и управлением возвратились в родную землю единоплеменники, чтобы родители получили обратно своих детей, дети соединились с родителями, женам были отданы мужья, друзья соединились с друзьями, – одним словом, чтобы люди, удаленные до сих пор из отечества, участвовали в тех благах, которыя дает родина. В этом, лучший из моих друзей, я полагаю основу дружбы с тобою, и пишу и убеждаю, так как тебе следует так поступать, а нам писать об этом к любимому человеку. Впрочем, желаем тебе здоровья и сохранения от всяких житейских превратностей и несчастий, которыя обыкновенно встречаются в этой смертной, непостоянной жизни.