Об основных истинах христианской веры

(Апологетически публичные чтения протоиерея Н. Сергиевского. Москва 1872 года).

С радостью приветствую всякую серьезную попытку дать русскому образованному обществу дельное, сообразное потребностями времени, пособие к пониманию глубочайшего значения христианских истин и к ограждению их авторитета против нападений современного неверия, с особенным сочувствием остановились мы на апологетических чтениях о. протоиерея Сергиевского, недавно вышедших отдельным изданием, под вышеназванным заглавием. Книга o. Сергиевского относится, по своему предмету и по своей задаче, к разряду тех сочинений, потребность в которых для современного русского общества становится особенно настоятельною в виду развития у нас религиозного образования, в виду вообще критического направления века и при этом естественно возникающих новых запросов и новых требований по отношению к апологетике. Временем и обстоятельствами в наше общество, особливо за последнее десятилетие частью книжным, частью не книжным путем, внесено не мало идей, более или менее противорелигиозных, которые овладевают вниманием преимущественно молодого поколения тем легче, чем меньше эти идеи встречают себе противодействия со стороны осмысленного убеждения утвержденного на иных воззрениях. При обычном, довольно холодном отношении к интересам к богословской науке, господствующем в нашем светскому общества, нельзя однако отрицать в среде нашего мыслящего и даже только читающего общества значительной степени любознательности и интереса в отношении к тем религиозным вопросам, которые волнуют современное общество на Западе, которые там обсуждаются и pro и contra в литературе и представляют уму богатую и широкую область для дум серьезных, касающихся наиболее живых и глубоких струн человеческого сердца. Несправедливо было бы утверждать, чтобы у нас, в нашем обществе, не читались посвященные религиозно-философским исследованиям сочинения французских, немецких и частью даже английских ученых. Опыт с книгами Лорана, Ренана, Штрауса и др., показали противное. Не говоря уже о том, что эти сочинения много читались у нас на подлинном их языке, некоторые из них, как например сочинения Лорана и Ренана, удостаивались даже переводов на русский язык, хотя переводы эти до настоящего времени таятся в виде апокрифов… Несправедливо было бы с другой стороны утверждать, что наше общество исключительно тяготеть своими симпатиями к исследованиям отрицательного направления по религиозным вопросами. Недавно сделанный на русский язык перевод капитальнейшего апологетического сочинения англичанина Кейта (¹) почтенным бароном Отто Эльснером и успешное распространение этой книги нашей публики показывают, что в нашем обществе есть люди, которые относятся не только без предубеждения, по даже с полным сочувствием, и к серьезно-научным опытам богословской апологетики. Тоже можно сказать относительно некоторых других переводных апологетических сочинений, изданных у нас в последнее время. Но мы не может похвалиться большими богатство самостоятельных трудов по апологетике в нашей русской богословской литературе, особливо таких трудов, в которых обнималась бы и защищалась научным образом вся система основных христианских истин в ее законченной полноте и власти. Благодаря киевской академии, мы имеем теперь в печати превосходные по своему времени лекции о божественности христианства покойного преосвященного Иннокентия, читанные им студентам и с его слов записанные его слушателями. Мы имеем во «Введении в Богословие» преосвященного Макария, архиепископа литовского, полный и солидный опыт целой системы апологетики. На ряду с этими трудами, имеющими классическое значение в нашей отечественной апологетической литературе, мы можем назвать еще «Письма о конечных причинах» покойного профессора московской академии Голубинского, служащая во многих отношениях образцовою апологией христианства. Но вот и все наиболее замечательные труды в нашей отечественной богословской литературе (²), которые мы можем ставить наравне со столь многочисленными трудами по апологетике западных богословов, являющимися под разнообразными названиями – систем богословской апологетики, опытов основного богословия, общего богословия, опытов построения философской догматики, философии христианства и т. п.

При таком положении вещей, появление в печати апологетических чтений о. Сергиевского составляет отрадное явление и может, по нашему мнению, принести пользу нашему образованному обществу, для которого почтенный автор и назначает свой труд. Не следует думать, что этот труд, являющийся под скромным названием «апологетических чтений», представляет собою только легкое и общедоступное защищенные элементарных христианских истин. Впрочем автор предостерегает своих читателей от подобного предположения в кратком предисловии к своему сочинению, в котором говорить между прочим: «Читатели приметят, что названные публичные чтения не суть однако популярные. Их и назначение не популярное, по для образованного круга слушателей и читателей. Да позволено будет даже сказать, что, при издании их, имелось еще ввиду посильное споспешиствование и учености духовной». В самом деле, книга носит признаки довольно серьезного ученого труда. Вопросы, которые

автор приняли круг своих апологетических чтений, обнимают все те существенные и основные пункты христианского миросозерцания, которые служат предметом нападения со стороны представителей противоположных христианству воззрений и направлений, выработанных преимущественно в новейшее время. На первом плане стоить вопрос о божественном происхождении христианства, рассматриваемый автором весьма подробно и обстоятельно в первых четырех чтениях (стр. 1–72); затем идут вопросы о бытии и существовании Бога, о миротворении, о человеке – его первоначальном состоянии и первом грехопадении, об искуплении, о церкви в связи с учением о таинствах и, наконец, о последней судьбе мира и человека, – обсуждаемые автором в следующих шести чтениях (от 72 стр. до конца книги – стр. 181).

Задача, которую автор предложил себя при рассмотрении этих вопросов, обозначается точно и определенно в его первой вступительной лекции следующими словами: «Желая рассмотреть основные истины христианства в их отношении к противоположным воззрениям времени, мы ставим себе задачу не догматическую, но апологетическую. Апология, защищение веры – вот наша цель. Мы будем беседовать об основных истинах христианства. Это значит, что мы будем говорить не о всех церковных догматах и не о всем богословском учении о них, в известной полноте его содержания. Мы будем защищать в христианстве то, что в нем дано как основоположное, с признанием чего само собою оправдывается и все созданное и созидаемое на этом основании. Поставляя нашу задачу в апологии оснований христианства, мы полагаем, что и по отношению к анти христианству нам должно иметь

ввиду главным образом его основание, а не те или другие частные возражения против частных церковных вероопределений» (2–3 стр.). Нельзя не отдать полной справедливости автору за эту точность в определении задачи своих апологетических чтений. Частных возражений против христианства слишком много изобретено неверующими разных веков и поколений, чтобы в нескольких лекциях можно было перечислить и, тем более, основательно опровергнуть их; скажем больше – они могут возникать в виде недоумения или раздумья даже у тех, кто вообще твердо держится коренных основ веры. Но таким недоумевающим, как совершенно справедливо в одном месте замечает автор, больше пользы может принести частное собеседование. Попытка к опровержению подобных возражений в таких публичных чтениях, слушателя и читателями которых предполагаются люди самых разнообразных воззрений, с самыми разнообразными запросами и недоумениями относительно христианства, могла бы произвести на серьезных людей действие, не подкрепляющее веру, а скорее – противоположное. Притом же апологетика вообще не может входить в разбор подобных возражений, не рискуя перейти из своей собственной сферы в чуждую ей область полемики. Апологетическая деятельность, в строгом смысле этого слова, предполагает существование учений противоположных христианству, не каких-либо частных взглядах на те или другие вопросы, соприкасающихся с христианским мировоззрением, а в своих общих и основных принципах. Показать шаткость этих принципов отрицания, опровергнуть их мнимое превосходство пред основными истинами христианской веры и защитить эти истины в них же самих заключающимися основаниями их истинности – вот что составляет задачу апологетики. Взяв на себя эту достойную всякого уважения и многотрудную задачу, автор умел ее выполнить, по нашему мнению, с достаточным успехом. Этому не мало способствовало, с одной стороны, принятое автором ясное и отчетливое разграничение в своем исследовании существенных основоположений христианства от частных его вероопределений, с другой стороны – устранение из круга своего исследования таких вопросов, для специального научного рассмотрения которых он, с откровенностью добросовестного ученого, не находил себя довольно компетентными, хотя они также имеют некоторое отношение к основам христианства, как, например, спорные между богословием и естествознанием вопросы касательно частных пунктов библейского учения о творении мира, происхождении человека и т. под. Приступая к своей апологии, автор говорит: «Здесь нам предстоит, кроме исторической критики, встретиться с другою силою нашего времени – силою опытного исследования, с естествознанием, на которое анти христианство особенные возлагает надежды, всячески направляя эту силу против самых первых истин откровения, т.-е. учение о сотворении мира и человека. Надобно сказать, что эта область полемики очень заманчива по ее импонирующему на большинство. Однако, мы налагаем на себя воздержание относительно меры такой полемики. Во-первых, мы не желаем давать права противникам упрекать нас в недостатке христианской мудрости, научающей нас произносить суждение только пределах своего ведения. Во-вторых мы считаем неправильным, нецелесообразным, от главного в христианстве единого и всего, его альфы омеги, увлекаться вниманием и увлекать внимание других в среднюю область спорных вопросов, лишь касающихся и христианства. Христианство вовсе не о том заботится, чтобы сообщать прямые решения о внешней природе вещей. Христианство следует оценивать как духовную силу, какою оно проявило себя в мире и какою продолжает доказывать себя нравственному чувству истины. Делать основанием доказательства бытия и существа силы духа –камни и кости, значило бы выставлять естественно научные открытия инстанциями в суд истин откровения. Мы апеллируем от рассеченного трупа к живой душе. Мы взываем к нравственному чувству истины, как высшему свидетельству и природы за откровение Божие» (11–12 стр.). Верный своему обещанию, автор довольно строго следует ему в тех лекциях, в которых защищает христианское учение о миротворении и человеке. Сделав очень дельные и веские замечания, хотя и в сжатой форме, против общих и основных начал, на которые опираются воззрения на вопрос о происхождении мира и человека, противоположные библейскому учению, как-то против материалистического умствования о вечности материи, против дуалистического представления об образовании мира Богом из совечной Ему материи, против пантеистического объединения божественной сущности с мировою сущностью, автор останавливается затем на уяснении самой идеи творения и на ее научном обосновании, показывая связь этой идеи с прочими частями христианского миросозерцания и ближайшим образом с христианскими учением об искуплении, предначертанного в предвечных планах божественного домостроительства. Вопросы о том, есть ли библейское сказание о творении достоверная история хода творения, или же оно есть только подобно-историческое изложение тех общих религиозных истин, что Бог есть творец мира и Вседержитель, что человек сотворен по образу Божию, что все, сотворенное Богом, было совершенно, –вопросы о том, простирается ли история человечества на многая тысячелетия, как допускают египтологи, или даже на многие миллиарды лет, будто бы упущенные из виду бытописателем, как утверждают палеонтологи, – существовали ли преадамиты, т. е. люди, предшествовавшие первозданной библейской чете, – все эти вопросы автор, хотя называет далеко небезразличными для христианского убеждения, однако – оставляет в стороне, не останавливаясь на критической оценке таких данных, на основании которых они, так или иначе, решаются в естествознании, и делает исключение только для вопроса о шести днях творения, который и рассматривает довольно подробно с научно-экзегетической и апологетической точки зрения. Признаемся, что эти исключение в пользу одного только вопроса о шестидневном творении нам показалось недостаточно мотивированным. Устраняя из своих чтений вышепоименованные вопросы – об исторической достоверности библейского сказания о творении, о древности человеческого рода и о его единстве, или только мимоходом упоминая о их значении для христианского убеждения, автор оправдывает это тем, что он «защищает только основоположное в христианстве и при этом не может касаться всех подробностей, имеющих более или менее твердую

связь с христианством» (102 стр.). Но точно ли вопрос о шестидневном творении имеет белее тесную и существенную связь с христианством, чем, например, вопрос о том, существовали ли преадамиты, или люди, предшествовавшие первозданной чете. Христианство учить о происхождении всего человечества от библейских прародителей, о всеобщем падении человечества в лице именно библейских прародителей, и на этом утверждается в христианстве учение о всеобщности искупления человеческого рода крестною смертью Иисуса Христа и о необходимости искупления для всех без исключения людей. Все эти догматы лишаются точки опоры, как скоро допускается теория о преадамитах; потому что учением о наследственности греха и о его всеобщности необходимо требуется единство человеческого рода. Между тем вопрос о продолжительности дней творения – о том, что следует разуметь под утром и вечером каждого дня – иметь больше интерес любознательности, не представляя в подобной

степени непосредственного отношения к основным истинам нашей веры.

В плане, принятом автором, нельзя не обратить внимания на его стройность и целесообразность. Чтобы не дать людям, предубежденным против божественного происхождения и характера христианства, повода говорить, что апология начинает дело защиты христианства с предубеждения в пользу его божественного авторитета, автор становится сначала не на теоретическую, но на историческую почву, и прежде апологетического рассмотрения основных истин христианства рассматривает и решает вопрос, что выработала древняя дохристианская история для новой истории, запечатленной христианством, – может ли говоря другими словами, христианство с какими-либо правом называться естественно-историческим явлением. Этот отдел, который может быть назван философско-историческим введением в апологию основных истин христианства, составляет, по нашему мнению, лучшую часть в сочинении автора, как по своей общей научной постановке, цельности и законченности, так и по мастерской обрисовке некоторых частных моментов, вошедших в составь его содержания, и по умения обобщать исторические факты. Здесь читатель найдет верную и меткую характеристику греко-римского язычества, как в цветущие периоды его существования, так особливо в эпоху падения и разложения его, пред временем, соприкасающимся с явлением христианства (18–40 стр.). Автор смотрит на всю историю дохристианского язычества, как на свидетельство божественного происхождения христианства, и останавливается на рассмотрении одной только истории и судьбы греко-римского язычества, обходя восточные языческие религии –потому, что греко-римское язычество было завершением истории древнего языческого мира и, в эпоху всемирного владычества Рима, представляло как-бы фокус, в котором сосредоточивалось всё, что выработала языческая древность в отношении к религии, цивилизации и научной образованности. Общий вывод, к которому приходит автор по рассмотрении главнейших фазисов, пройденных греческим и римским миром в течении их многовекового исторического развития, формулируется у него следующим образом: «Религии греков и римлян умерли вместе с национальною жизнью этих народов. Религиозная жизнь имела и у них глубокие корни, но религия их, по своему содержанию и по своей форме, были произведением духа народного. Поэтому они и увяли вместе с народами. Основная мысль греческого духа – мысль, будто человек сам в себе есть мера всего; и греческая религия поставляла не Бога нормою человеческого, но человека мерилом божественного. Основная мысль римского духа это – мысль, будто внешнее сплочение множества людей или государство есть безусловная сила и мерило всего. Такие религии не в состоянии были не только искупить человечество, но даже возвысить народы до благочестия и нравственности; напротив, они сами как бы заранее обречены были пройти вместе с народами все фазисы их умственного и нравственного разложения. Сомнение во всякой реальной и достоверной истине и истине жизни – вот последний естественно-исторический продуть их. Древний мир погибает со скептическим вопросом: что есть истина? Если мы признаем в таком вопросе хотя темное желание лучшего; то этим мы назовем единственное, что возвышалось над падением древнего мира, – желание лучшего свыше, в виду сознание собственной естественной недостаточности. Таково свидетельство истории о конечном исходе культурной, дохристианской древности. Истории эта сама о себе свидетельствует, что своем завершении она не представляет никакого положительного естественно-исторического зачала для того нового принципа жизни человечества в новой истории, который дан в христианстве. Лишь сознание недостаточности принципа старого и сознание своего бессилия породит лучшее, новое начало жизни, – вот последнее явление в процессе разложения древнего культурного мира. Но желание лучшего, само по себе, конечно не производит, не рождает этого лучшего». Вывод этот является у автора, как результат беспристрастного исторического исследования, и подкрепляется обстоятельным философско-критическим рассмотрением главнейших моментов истории греко-римского язычества, так что не может казаться произвольными и недостаточно обоснованным. Строго опираясь на факты истории в своих заключениях, автор обнаруживает в этой части своего труда замечательную эрудицию и часто ссылается на подлинные произведения древне-греческих и римских классиков, особливо поэтов, удачно пользуясь ими при обрисовке наиболее типических сторон греческой и римской религии в различные эпохи их существования. С меньшею, по нашему, обстоятельностью разобрать автором вопрос об отношении религии ветхозаветной, с одной стороны – к естественным религиям древности, с другой – к религии христианской. Сравнивая иудейский народ с языческими культурными народами, автор называет его «народом религии, но не культурным народом» (Стр. 41). Нам известно, что это противоположение еврейского народа, как народа некультурного – грекам, римлянам, индейцам, персам, египтянами и даже китайцам, как культурным народам древнего мира, весьма часто употребляется иностранными учеными исследователями; но нам всегда казалось в этом противоположении некоторое преувеличение. С названием некультурного народа мы привыкли соединять понятие o диких народах, которые не выработали никаких форм общественной и государственной жизни и прошли бесследно в истории. Но приложение этого названия к народу историческому, игравшему видную историческую роль в древнем мире, хотя с внешней стороны менее блестящую, сравнительно напр. с греками и римлянами, по меньшей мере представляется не совсем точным или гиперболическим. Рассуждая затем об отличительных особенностях религии древних евреев и об ее богооткровенном характере, автор не вошел, к сожалению, в рассмотрение и критический разбор новейших рационалистических теорий о заимствовании некоторых основных частей религиозного миросозерцания древних евреев от верований египтян, финикиян и в особенности персов, с которыми соприкасался еврейский народ в эпоху вавилонского плена и ранее. Касаясь этого предмета, на 44-й стр., автор ограничивается аподиктическим замечанием: «Евреи не был культурным народом; тем менее должна бы, казалось, влиять на такой народ культура, приражающаяся от вне, а к нему приражалась всяческая культура и древнейшего Востока и позднейшего Запада. Однако никакая культура, ни египетская, ни вавилонская, ни персидская, ни греческая, ни сирийская, ни римская, не имела над ним такой силы, чтобы сделаться закваской его народного развития. Приражения были, но внешние, лишь ко внешнему человеку, как бы к телу народа, приражения не принципов, но внешних факторов, и проч.» Не имея ввиду оспаривать верности этого замечания автора, мы, однако же, желали бы видеть в сочинении, имеющем целью «споспешествование духовной учености», хотя бы некоторое подтверждение его путем научных доказательств, путем разоблачения научной несостоятельности противоположных мнений относительно этого предмета. Между читателями автора могут найтись люди, знакомые с рационалистическими сочинениями западных ученых, в которых доказывается, что даже верование во единого Бога было не изначальным верованием евреев, что учение о духовном мире, об ангелах и злых духах, о воскресении мертвых и т. п., развилось у евреев в позднейшую эпоху – под влиянием знакомства их с религией персов и проч. Такие читатели могут и не удовлетвориться замечанием автора, – замечанием, повторяем, верным, но не раскрытым с желаемою полнотой и доказательностью. Впрочем этот недостаток отчасти выкупается у автора прекрасным очерком судьбы иудейства в его религиозном возвышении и национальном падении. Особенно производит благоприятное впечатление и читается с большим интересом в сочинении автора очерк истории иудейства со времени падения царства до явления христианства. Здесь автор яркими чертами обрисовывает постепенное обветшание внешних религиозных форм и учреждений иудейства в связи с политическим и религиозными смутами в иудейском мире, с болезненных порыванием народного духа к образованию отдельных религиозных сект и с напряженными чаяниями лучших душ в израильском народе пришествие великого дня Господня (46–66). Сопоставление фактов из истории иудейского и языческого мира, непосредственно соприкасающихся с историей происхождения христианства и служивших приготовлением к распространению христианства, отличается в изложении автора осмысленностью, живостью и рельефностью изображения (59–66) и представляет мастерскую картину общего движения умов в языческом и иудейском мире перед временем пришествия Христа Спасителя. Поэтому описание самого факта первого появления в мире христианства и его первоначального чудесного распространения (66–70) производит впечатление.

Обращаясь от исторического доказательства божественности происхождения христианства к апологии основных его истин, автор, как мы выше сказали, останавливается на апологетическом рассмотрении основных истин христианской веры и рассматривает их не в отдельности и отрывочно, но в живой органической связи, показывая их внутреннее отношение между собою и по местам защищая их от нападений современного материализма, скептицизма, пантеизма и других ложных воззрений. Не входя в подробную критическую оценку этого отдела в сочинения, столь важного по предмету и специально богословскому характеру, мы не можем, однако, не указать на некоторые выдающиеся в нем черты. Прежде всего считаем долгом заметить, что собственное мнение автора о значении и достоинствах этой части своего сочинения несколько преувеличено. Автор смотрит на эту часть, по видимому, как на плод вполне самостоятельного труда, независимого ни от какого пособия или руководства. Говоря об ученых достоинствах своего сочинения, в предисловии к нему, автор уверяет, что для последних шести чтений,

посвященных апологии основных истин христианства, несправедливо было бы указывать на какой-либо сочинения, которые служили бы для него в качестве пособия при готового материала при составлении этих чтений. Но нам кажется, что в которых, по крайней марь, частях было бы не только справедливо, но даже обязательно для автора поименовать те пособия, которыми он пользовался, – особливо сочинение Делича (Delitzsch, «System der christlichen Apologetic», Leipzig, 1869 г.), из которого автор заимствовал буквально, с некоторыми по местам сокращениями, весь почти отдел о первом грехе и его следствиях, как легко может убедиться в этом всякий, кто потрудится сличить эту часть сочинения с названным, трудом Делича (стр. 111–147). Этого мало. В самом плане и в самом выборе основных истин из системы христианского учения для своей апологии автор следует плану апологетики Делича. Деличь устранил, например, из своей апологетики учение о сущности религии самой в себе, находя самый вопрос о сущности религии странным (43 стр.), – и автор почти буквально повторяет его суждение об этом предмете, приступая к чтению о бытии и существе Бога. Деличь нашел, что круг основных истины христианства исчерпывается истиною бытия Божия, учением о сотворении мира (Geschalfenheit der Welt), о грехе и его следствии, об искуплении, о церкви и о пакибытие «Palingenesie» (стр. 212), – и автор повторяет буквально его мнение об этом предмете, даже удерживая само слово, которое употребил Делич для означения учении о последних судьбах мира и человека и которое мы обыкновенно понимаем в смысле таинства крещения, – пакибытие «Palingenesiе». Мы могли бы указать, кроме этого, довольно много страниц в сочинении автора, представляющих или буквальное заимствование из разных частей сочинения Делича, или некоторое, однако несущественное, видоизменение суждений этого, бесспорно, одного из лучших, хотя не из самых лучших современных апологетов в Германии; но полагаем что и сделанных нами сопоставлений достаточно для того, чтобы ограничить притязательность автора на всецело самобытное и вполне оригинальное значение второй части его труда. С другой стороны мы далеки от того, чтобы низводить труд автора в разряд компиляций. Указывая на зависимость последних шести чтений автора от труда Делича, мы не думаем отказывать автору и в самостоятельной разработке некоторых частей, вошедших в составь этих чтений, хотя, с другой стороны, не можем указать в этих чтениях особенно крупных достоинств, которые равнялись бы достоинством первой части его труда.

По местам у автора высказываются весьма не поверхностные замечания относительно глубокого содержания основных истин христианства, тонкий и глубокий анализ их внутреннего смысла и значения; но эти замечания всегда кто-то отрывочны, представляют нечто вроде афоризмов и весьма редко раскрываются с надлежащею полнотой. Кроме того, автор часто как бы забывает при этом что он имеет, по собственным его словам, в виду апологетическую, а не догматическую задачу и впадает в

аподиктический и доктринальный тон, игнорируя возражения противников против различных, не всегда мало существенных, сторон в содержании христианских истин. Читатель напрасно сталь бы искать в этой части сочинения обстоятельного и подробного критического рассмотрения рационалистических воззрений на вопрос об искуплении, об откровении, о лице И. Христа, и т. п.; а между тем это то особливо и нужно «для споспешествования духовной учености», потому что в положительном раскрытии христианских истин апологетика, по самой своей задаче, не может брать на себя то, что составляет задачу догматики. Притом и в положительном раскрытии этих истин у автора замечается тот весьма важный недостаток, что его способ изложения и выражения их чрезвычайно искусствен, по местам даже темен и малопонятен. Так, например, рассуждая, в своей лекции о миротворении, об участии трех лиц Святой Троицы в деле творения, автор выражает эту мысль в следующих мудреных и непонятных выражениях: «В миротворении как бы проявился или открылся троичный процесс, точно так же, как в воплощении являлось троическое поклонение»…

Далее автор называет миротворение не только откровением троической жизни, но и «восприятием мира во внутреннюю жизнь Божию», которая, т. е. жизнь Божия в творении стала «внутренне-мировою жизнью», как в искупление сделалась «внутренне-историческою жизнью», дабы той и другой жизни сделаться в свою меру причастною божественного естества. Вслед за этим автор называет мир внешне-божественною жизнью, которая противостоит внутренне-божественной жизни (100 стр.). Несколько раз мы читали и перечитывали эти загадочные фразы; но не могли найти в них ясной мысли. Однако таких темных мест в сочинение автора не мало. Автор по-видимому имеет пристрастие к сжатому способу выражений; но при этом мысль его не всегда облекается в форму, соответствующую ее содержанию, и его речи решительно недостает простоты и естественности, особливо там, где дело касается отвлеченных предметов. Хота мы твердо помним, что его лекции «не суть популярные»; тем не менее нам кажется, что простая и понятная речь составляет желанную принадлежность не одних популярных, но и самых ученых сочинений. Много также вредит простоте изложения автора частое употребление слов и выражений, принятых в немецком философском и отчасти богословском языке для выражения известных понятий, но неупотребительных в нашей русской речи и как-то странно звучащих при переводе на русский язык. Таковы, наприм., слова: самоискупление (Selbstversöhnung), самоспасение, самооткровение (Selbstoffenbarung), самозащищение (Selbstvertheidigung), самодоказательство, и т. под. Нам кажется, что устранение подобных выражений из сочинения и вообще упрощение всей последней части сочинения способствовало бы большему распространению книги в кругу нашей читающей публики; теперь же легко может случиться, что в книге автора читателями не будет надлежащим образом оценено и то, что ней есть действительно дельного, заслуживающего полного внимания и сочувствия.

H. Рождественский.