Галилей пред судом римской курии

Один современный Галилею государственный человек и учёный ¹ сказал, что процесс Галилея положит тёмное пятно на правление Урбана VIII и что потомство сравнит гонения, которым подвергся Галилей, с преследованиями, которые перенёс Сократ. Эти слова оправдались. Сочувствие потомства перешло на сторону Галилея, и народная фантазия сделала его героем и мучеником науки. По этой фантазии герой и мученик науки является на суд инквизиции и гордо защищает учение о двояком движении Земли (годовом и суточном); раздражённые судьи приказывают палачам подвергнуть его пытке, и он долгое время с мужеством переносит мучения и остаётся непоколебим, наконец он уступает и обещает отречься от защищаемого им учения; его тащат в собрание священной конгрегации, и здесь в покаянной рубашке, стоя на коленях, он отрекается от коперниковой системы мира; но, поднявшись с колен, он не в состоянии сдерживать долее раздражение и горечь; топнув ногой, он произносит знаменитое «e pur si muove» («а всё-таки движется»), после чего его опять бросают в мрачную тюрьму инквизиции и ослепляют. Возвышенные качества, усвоенные потомством Галилея, и многие подробности из его процесса не имеют никакого исторического основания; действительный Галилей не обнаружил того непоколебимого мужества, какое проявил Галилей легендарный; в процессе не имели места ни пытка, ни покаянная рубашка, ни темница инквизиции, ни ослепление, даже знаменитая фраза «а всё-таки движется» никогда не была произнесена. В лице Галилея претерпела насилие наука, сделана попытка подчинить внешнему авторитету такую отрасль знания, развитие которой возможно только при полной свободе исследования. Человеческая природа протестует против нарушения своих неотъемлемых прав и протест выражает тем, что окружает жертву ореолом разных совершенств и создаёт небывалые положения, могущие послужить к её чести. Открывается обширное поле преувеличениям и вымыслам, которые затемняют историческую картину и дают повод к ложным обобщениям.

Что может быть неправильнее того общего положения, что наука и религия несовместны и не могут ужиться друг с другом, так что, где преобладает вера, там наука осуждена на застой и, как скоро получает значительное развитие наука, наступает конец царству веры? Между тем, это ходячее мнение имеет много приверженцев и подкрепляется рядом исторических фактов, между которыми процесс Галилея занимает одно из видных мест. В руках приверженцев этого мнения дело Галилея получает характер столкновения и борьбы противоположных начал, опытной науки с теологией, результатов, добытых путем наблюдения с истинами, опирающимися на авторитет Библии. Такое заключение ― плод поверхностного изучения истории; при тщательном её изучении открываются стороны, которые исключают всякую возможность подобного заключения. Мы владеем всеми средствами ознакомиться с подробностями процесса Галилея после того, как итальянец Доменико Берти² издал в 1876 году подлинные акты процесса по рукописи, хранящейся в ватиканском архиве.

При внимательном рассмотрении дело Галилея теряет всякое значение борьбы опытного знания с богословием. Становится до очевидности ясным, что преследование против Галилея начато было не потому, что его воззрения противоречили догматическим воззрениям и шли вразрез с Словом Божиим, но потому, что они не согласны были со взглядами старинной школы естествоиспытателей и пришлись не по вкусу иезуитам. Старая школа упорно отстаивала авторитет Птоломея и Аристотеля; иезуиты все усилия направляли к тому, чтобы забрать в руки и сделать своим исключительным правом хранение и передачу знаний, справедливо считая это самым действительным орудием влияния на народ. Всякая новая мысль, выходившая за пределы рутины, всякое усилие проложить новые пути в науке вызывали крики негодования в лагере перипатетиков, последователей Аристотеля, и опасения в среде иезуитов. Эти две силы восстали и против Галилея; но, не обладая достаточным оружием, чтобы успешно бороться с ним на почве научной, обратились к посторонним средствам с целью сделать его безвредным. Лучшим средством побеждать врага признано было перенести спор с почвы опытной науки на почву богословскую, противопоставить теории Галилея места Свящ. Писания и сообщить им такой смысл, чтобы можно было обличить его в ереси и таким образом предоставить на выбор: или отказаться от теории и сохранить репутацию правоверного католика, или отстаивать её и прослыть за еретика. Это был искусный манёвр, увенчавшийся полным успехом; но он носит на себе все признаки злоупотреблений Словом Божиим, а не защиты его, не может поэтому указывать на противоречие между наукою и богооткровенною истиною. Разве можно допустить противоречие действительно существующим, если для доказательства его существования потребовались искусственные приёмы?

Заслуживает внимания, что противники Галилея не сразу восстановили духовную власть против Галилея; чтобы достигнуть этого, потребовалось прибегнуть к интригам, подействовать на самолюбие папы Урбана VIII и убедить его, что он лично оскорблён Галилеем. Очевидно, и высшая духовная власть не считала учения Галилея противоречащим Свящ. Писанию. Ещё большего внимания заслуживает другое обстоятельство. Большей частью случается так, что великие умы бывают вместе с тем самыми религиозными людьми, как бы в опровержение мысли об антагонизме между наукой и верой. И Галилей отличался религиозностью, свято хранил в душе учение католической церкви. Знание и вера у него находились в полной гармонии; места Священного Писания, которые противопоставляли его научным воззрениям, нисколько его не смущали, потому что он умел примирить Библию с наукой. Галилей, на судьбу которого ссылаются для доказательства несовместимости знания с верой, может, напротив, служить конкретным доказательством полнейшей их гармонии и единства.

Для правильной оценки исторической заслуги Галилея как реформатора науки, отрешившегося от традиций старой школы, необходимо иметь в виду, что его деятельность не была изолированною, но стояла в связи с тем движением, которое охватило Италию в период возрождения и отзывалось ещё в первые десятилетия XVII столетия. Галилей занимает в этом движении важное, но не первенствующее место. Мнения, которые он доказал путем опыта, были высказаны раньше его. Вера в авторитет Аристотеля была потрясена и начало здравой методы естествоиспытания было положено в Италии ещё Телезием и его школой. Галилей пошёл по следам своих предшественников, продолжал дело, ими начатое, и поэтому, может быть, оно так блистательно удалось. Галилей не первым подвергнут был гонению за новое мировоззрение; ещё раньше его Джиордано Бруно за свой пантеизм, свою веру в Коперника и за признание множества миров поплатился жизнию и был возведён на костёр. Всесторонний гений Фра Паоло Сарпи, который оспаривает у Гарвея честь открытия кровообращения, и прежде Галилея знал ошибочность аристотелевой теории о плавании тел в воде, тоже едва не пал от руки убийц, подосланных кардиналами, которые считали его хуже кальвиниста. Всё это не уменьшает однакож достоинства Галилея; неоспоримая заслуга его состоит в том, что он твёрдо стал на почву опытного исследования и путем наблюдения доказал несомненность истин, которые до того времени имели значение научных гипотез.

Первые годы жизни и деятельности Галилея связаны с городом Пизой: здесь он родился (18 февраля 1564 г.), здесь провел часть своего детства, в пизанском университете он учился, в том же университете занимал потом кафедру математики. Натянутые отношения к некоторым влиятельным лицам, особенно из придворной сферы, сделали положение Галилея в пизанском университете шатким, он оставил занимаемую им кафедру и, по ходатайству своего доброжелателя и почитателя Гвидубальдо дель Монте, получил кафедру математики в падуанском университете. Блестящими лекциями в падуанском университете Галилей скоро приобрёл всеобщую известность; слушатели стекались к нему толпами, и число их быстро возрастало; приезжали послушать его даже высокопоставленные лица, как то: Фердинанд, эрцгерцог австрийский, Филипп, ландграф гессенский, князья Эльзаса, Мантуи и др. Несмотря однако ж на такую лестную популярность, университетская деятельность тяготила Галилея: лекции отнимали у него много времени и мешали научным исследованиям. Он стал искать такого положения, в котором бы, пользуясь содержанием, не был стеснён никакими обязательствами и на свободе смог бы заниматься изысканиями. Он вошёл в сношения с тосканским двором, и великий герцог Флоренции Козьма II согласился сделать его математиком и первым философом в пизанском университете (без обязанности читать лекции), а также при своей особе, с жалованием в 1000 скуди флорентийскою монетою. В 1610 г. Галилей переселился из Падуи, где он пользовался покровительством свободной венецианской республики во Флоренции, под защиту молодого государя, находившегося под влиянием Рима и иезуитов, которые держали в своих руках политику и науку. Этот в высшей степени неосторожный шаг Галилея имел роковое значение в его судьбе: он оставался до конца своей жизни (1642 г.) придворным математиком и первым философом, аккуратно получавшим свои 1000 скуди; но за то очутился во власти иезуитов и римской курии; флорентийское правительство не в состоянии было оказать ему такой защиты, какую могла оказать своим учёным венецианская республика.

Галилей принадлежал к просвещённой семье; его отец был образованный и умственно независимый человек, приобретший известность сочинениями о теории музыки; в одном из своих произведений он, между прочим, признаёт неразумными тех людей, которые в подтверждение своего взгляда ссылаются исключительно на авторитет и не приводят других доказательств. Галилей пошёл по следам отца и скоро сам обнаружил независимость и самобытность мысли. Он предался изучению математики и физики и, не увлекаясь господствовавшими в этой области теориями, стал поверять их наблюдениями и опытом. Ещё ко времени студенческой жизни относится анекдот о сделанном им наблюдении над колебаниями церковного паникадила, что подало ему повод заключить об исохронизме качаний маятника. По выходе из университета до поступления на профессорскую должность он изобрёл гидростатические весы и написал несколько рассуждений, в который между прочим изложил учение о центре тяжести. Будучи профессором в Пизе, он произвёл исследования над законами падения, известными теперь под именем законов Галилея, и изложил их в сочинении «De motu gravium». Этим сочинением, которое при жизни автора ходило по рукам в рукописях и издано спустя лишь два столетия после его смерти, Галилей нанёс первый удар школе перипатетиков: в противность ходячему мнению Аристотеля, что скорость падения тел зависит от их тяжести, он доказал, что она зависит от плотности тел, т. е. развил мысль, которую ещё раньше высказывали физики: Варки (1544) и Бенедетти (1563). С этого времени последователи аристотелевой физики возненавидели Галилея и никогда не могли простить ему его успешного посягательства на несправедливость учения, освящённого веками. Но их ненависть мало интересовала Галилея: он продолжал усердно работать, и его работы увенчивались всё новыми изобретениями. Ко времени профессорства в Падуе относятся два изобретения: пропорционального циркула, который получил большую распространённость вследствие своего практического приложения, и термоскопа для определения теплоты, в котором лежит зародыш термометра. Говоря о трудах Галилея в области физики, нельзя также не упомянуть об его сочинении, написанном во Флоренции, в котором изложены наблюдения над телами, плавающими и погружаемыми в воду. В этом сочинении впервые раскрыты были начала гидростатики и вполне опровергнута теория перипатетиков, по которой плавание и частью погружение тел в воду зависит прежде всего от их формы. Хотя ошибочность этой теории, как уже замечено, была известна Сарпи, однако ж произведение Галилея было встречено с негодованием последователями Аристотеля. Галилей с каждым днём наживал себе всё больше врагов в тогдашнем учёном мире. Постепенно накоплялся горючий материал, грозивший вспыхнуть открытой борьбой. Такая борьба началась по поводу астрономических открытий Галилея.

Средством к целому ряду открытий и вместе началом бурного периода в жизни Галилея послужило изобретение зрительной трубы. Первая мысль о ней принадлежит какому-то нидерландцу (как полагают, миддельбургскому оптику Гансу Липпербею). Когда Галилей узнал от одного путешественника, заехавшего в Падую, что во Фландрии явился человек, который устроил инструмент, приближающий предмет, он стал делать догадки, каким бы образом можно было этого достигнуть. Плодом его размышлений было то, что сам он, опираясь на законы преломления лучей, устроил трубу и потом до такой степени её усовершенствовал, что она увеличивала предметы в 1000 раз и приближала в 30 раз. Таким образом, первая идея телескопа принадлежит не Галилею. Но применение, которое дано новоизобретённому снаряду, составляет неотъемлемую его заслугу: Галилей первым применил этот снаряд к астрономическим наблюдениям. Прежде всего он стал делать наблюдения над Луной и заметил на ней горы; затем открыл множество неизвестных ещё звёзд и кольцо Сатурна. Особенно много шуму наделало открытие четырёх спутников Юпитера, потому что оно подтверждало систему Коперника.

В астрономии господствовала тогда система Птоломея: Земля представлялась неподвижной и центром мира, Солнце и звёзды обращающимися вокруг неё. Торнский уроженец, каноник Коперник усомнился в верности этой системы и в своём сочинении о движении тел небесных высказал мысль, что Солнце неподвижно, а не Земля и что Земля вращается вокруг Солнца и собственной оси, а не Солнце вокруг Земли. Некоторым мысль Коперника показалась слишком смелою и даже нелепою ввиду того, что в одном месте книги Иисуса Навина прямо сказано, что, по молитве вождя израильского народа, солнце остановилось в своём движении. Поэтому издатель сочинения Коперника, Андрей Осиандер, счёл нужным, не спрашиваясь автора, сообщить его произведению гипотетический характер. Коперник, находясь на смертном одре, не предполагал подобной бесцеремонности, между тем это повело к тому, что его учение получило характер простой научной гипотезы. Очень мало было людей, которые её разделяли; к числу этих немногих принадлежал Галилей. Ещё до изобретения зрительной трубы он считал себя последователем Коперника:

«Я много лет уже приверженец Коперникова мнения, ― писал он к Кеплеру 1597 г., ― оно разъясняет мне причины многих естественных явлений, которые непонятны при гипотезе, всеми принимаемой. Я собрал для опровержения этой последней много доказательств, но не решаюсь вывести их на свет и обнародовать, из опасения разделить судьбу нашего учителя Коперника, который хотя у некоторых и приобрёл бессмертную славу, однако ж у безмерно большого числа (ибо так велико число глупцов) сделался предметом насмешек и глумлений. Право, я рискнул бы обнародовать мои соображения, если бы было побольше таких, как ты. Но так как этого условия не существует, то я удерживаюсь».

Открытие сателлитов увеличивало массу доказательств Галилея: движение их было такое же, какое Коперник принимал для всей Солнечной системы, кроме того факт существования спутников Юпитера приводил к заключению, что наша Земля служит центром не для всех звёзд, что есть звёзды, для которых Юпитер составляет такой центр. Галилей назвал спутники Юпитера «медичейскими звёздами», в честь Козьмы II Медичи, и своё открытие обнародовал в соч. «Звёздный посланник» (Sidereus Nuncius). Но боязнь «сделаться предметом насмешек и глумлений» со стороны «глупцов» отразилась и в этом сочинении; в нём он не поставил своего открытия в связь с системой Коперника, предоставив самому читателю сделать надлежащий вывод.

Наблюдение над спутниками Юпитера произведено было в Падуе. Живя во Флоренции, Галилей сделал два новых открытия, свидетельствовавшие о верности Коперниковой системы. Он заметил, что планеты Венера и Меркурий проходят такие же фазы, как Луна; это явление служило новым подтверждением движения Земли, так как оно объяснялось различием положения, которое занимает Земля при движении. Отсутствие такого явления было до тех пор одним из возражений против теории Коперника.

Несмотря на эти открытия, Галилей по-прежнему не высказывал прямо мысли о двояком движении Земли, но мысль эта просвечивала в его открытиях и в корне подрывала мировоззрение Птоломея. Учёные, сроднившиеся с этим мировоззрением, были поражены, и немногие отнеслись к Галилею беспристрастно. Большинство, не имея средств проверить его открытия, считали их бреднями, а некоторые даже не желали обратиться к проверке, подозревая какой-то обман в устройстве зрительной трубы. Очевидно, здесь дело шло совсем не о зрительной трубе, а о том, чтобы во что бы то ни стало поддержать пошатнувшуюся систему. Старая школа напрягала все усилия и хваталась за соломинку, чтобы только удержать за собою поле битвы. По инициативе профессора астрономии в Болонском университете, Маджини, выпущено было в свет опровержение, направленное против «Звёздного посланника» Галилея; но это опровержение до такой степени было слабо и несостоятельно, что сам Галилей не счёл нужным отвечать на него. Противники не могли противопоставить опытным доказательствам Галилея ничего, кроме логических и философских соображений. Они поняли невыгоду своего положения и убедились, что, кроме логических и философских доводов, необходимо обратиться к другим, более действительным средствам для поражения врага. Не видя другого исхода, они перенесли вопрос на богословскую почву и призвали на помощь авторитет Свящ. Писания. В этом смысле было написано сочинение («Dianoja Astronomica», направленное против Siderius Nuncius), в котором доказывалось, что существование луны у Юпитера противоречит местам Свящ. Писания. Замечательно, что оно вышло из-под пера монаха Сития (Sitius). Это до некоторой степени может указывать на то, что новый поворот в полемике против Галилея обязан своим происхождением почину духовенства. Духовенство по-прежнему был самым ученым сословием; монахи доминиканского ордена, особенно иезуиты, сплошь и рядом занимали преподавательские места и всеми силами добивались того, чтобы сделать занятия наукой своим исключительным достоянием. Рутина и неизменное statu quo были условием и необходимым результатом их стремления; потому что они тщательно оберегали науку от всякой реформы, от всякого нововведения, которое, выходя не из их среды, могло уронить в глазах публики их научную состоятельность и придать вес лицу, не принадлежащему к их корпорации. Всякий смелый мыслитель, независимый естествоиспытатель был потому их личным врагом. И Галилей сделался таким врагом; ответом на его изобретения и открытия была смертельная ненависть и непримиримая борьба со стороны ученых монахов и иезуитов. Иезуиты не разбирали средств для достижения цели – поражения противника, неприкосновенная святыня была в их руках орудием для осуществления низких замыслов, Священное Писание, пройдя предварительно через горнило самых прихотливых толкований, должно было наложить печать молчания на уста Галилея. Мало того, что против него пущено было произведение Сития, иезуиты стали изыскивать другие, более практические способы погубить Галилея; во Флоренции, где они имели большую силу, начата была гнусная интрига, душею которой стал тосканский архиепископ Марцимедичи. Целью интриги было уличить Галилея в ереси. Не довольствуясь этим, иезуиты направили против него могущественное и страшное средневековое учреждение, находившееся в их распоряжении, ― инквизицию; в бумагах инквизиции, относящихся к 1611 году, в первый раз попадается имя Галилея, в связи с неизвестным процессом Кремонини, профессора философии в падуанском университете. В протоколе заседания Священной Конгрегации 17 мая 1611 года встречается заметка: «справиться, поименован ли Галилей, профессор философии и математики, в процессе доктора Цезаря Кремонини». Очевидно, в заседании инквизиции рассуждали о Галилее и решено было припутать его к делу о Кремонини, который навлек на себя обвинение в атеизме. Попытка, вероятно, не удалась; потому что впоследствии ни разу не всплывала наружу.

Галилей не подозревал, какие опасные козни затеваются против него; до него доходили только слухи о том, что его работы вызвали не совсем благоприятные толки не только среди ученых, но и в высших церковных кружках. Для устранения этих толков и чтобы заручиться одобрением высшей духовной власти, он решился отправиться в Рим, столицу католического мира, и там познакомить представителей церкви с своими открытиями. Получив разрешение от флорентийского правительства и на счет этого правительства запасшись лучшими зрительными трубами, он отправился в Рим в 1611 г. Путешествие это было торжеством Галилея и как нельзя лучше доказало, что церковная власть непричастна была к той вражде и тем интригам, которые начаты были против него перипатетиками и иезуитами. Высшие сановники Рима и сам папа Павел V приняли Галилея благосклонно и с большим вниманием отнеслись к его трудам; Academia dei Lincei, за шесть лет перед тем основанная в Риме Чези, избрала его своим членом. Галилей возвратился во Флоренцию подкрепленный и ободренный до такой степени, что не счел нужным скрывать далее своего настоящего взгляда на Солнечную систему. В это время иезуит Шейнер заявил, что честь открытия солнечных пятен принадлежит ему, Шейнеру, и объяснил движение их на солнечном диске тем, что они состоят из множества малых планет, вращающихся вокруг Солнца. Галилей в соч. «История и объяснение солнечных пятен» доказывал, что открытие сделано им, и объяснял это явление из начал Коперниковой системы; таким образом в первый раз прямо и открыто стал на сторону Коперника и примкнул к его мировоззрению. Этот шаг не показался предосудительным высшей церковной власти, как можно судить по тому, что кардиналы Барберини (впоследствии папа Урбан VIII), Борромео и др., которым послано было сочинение, благодарили Галилея за такой ценный подарок и свидетельствовали о своем глубоком уважении и удивлении к его таланту.

Но в руках врагов Галилея сочинение его получило иное значение. Оно давало им более прочную точку опоры для обвинения Галилея в том, что он идет в разрез с Свящ. Писанием и проповедует учение, не согласное с богооткровенными истинами. Несогласие они усматривали в теории о двояком движении Земли, годовом и суточном. При всяком удобном случае они старались внушить высокопоставленным и влиятельным лицам, что система Коперника, поддерживаемая Галилеем и его учениками, находится в прямом противоречии с известным местом книги Иисуса Навина и вообще расходится с Священным Писанием. Однажды на придворном обеде в Пизе, на котором присутствовала великая герцогиня-мать, Христина, и были приглашены профессора Пизанского университета, Боскаглиа, профессор физики, приверженец Аристотеля, и Кастелли, профессор математики, ученик Галилея, зашла речь о медичейских звездах, и Кастелли по этому поводу превозносил Галилея. Разговор перешел потом на учение Коперника и Боскаглиа, не представляя вслух никаких возражений, потихоньку шепнул великой герцогине, что оно не может быть принято, потому что противоречит Священному Писанию. Христина предложила это возражение Кастелли; он отвечал на него сначала разными аргументами небогословского свойства, а потом должен был стать на богословскую точку зрения и говорил так удачно, что заслужил общее одобрение. Одна Христина осталась недовольна его рассуждениями. Кастелли известил об этом случае Галилея, и последний ответил своему ученику письмом от 21 декабря 1613 г., в котором изложил свои мысли об отношении между эмпирическою наукою и словом Божиим. Кроме того, Галилей приготовил (в 1615 г.) большую апологию, в форме письма к великой герцогине Христине, в котором с большею обстоятельностью и подробностию говорит о том же предмете. В письме к Кастелли и в апологии Галилей излагает мысли совершенно тождественные, и так как первое не предназначалось для распространения в публике, имело частный характер; то сомневаться в искренности этих мыслей нет никакого основания. Сохранилось еще одно письмо Галилея от 15 января 1633 г., тоже имеющее вполне частный характер и потому не могущее внушить никаких подозрений на счет искренности развиваемых в нем мыслей; это именно длинное письмо к знаменитому юристу и адвокату парижского парламента Элию Диодати, который принимал живое участие в занятиях и судьбе Галилея. В письме приводится такой же точно взгляд на отношение науки к Слову Божию, какой проведен в названных двух документах. Взгляд этот в высшей степени интересен, потому что он принадлежит знаменитейшему астроному и физику, который сумел примирить видимые противоречия между изречениями Свящ. Писания и данными, добытыми с помощью опытных наблюдений, и, будучи великим ученым, всегда оставался искренним католиком и самым религиозным человеком.

Галилей выходит из положения, что Библия и природа суть две равно неопровержимые истины, потому что их происхождение одинаково божественное: как Священное Писание, так и природа происходят от Бога; первое внушено Святым Духом, вторая создана Богом, первое есть Божие Слово, вторая ― дело. Поскольку две истины не могут одна другой противоречить, то истинный смысл изречений Священного Писания должен быть согласен с теми необходимыми выводами, которые получают достоверность в силу очевидности или несомненных доказательств. Но так как противники выставляли на вид противоречие воззрений Галилея на природу Слову Божию, то он задается вопросом, отчего это происходит, и показывает различие между Словом Божиим и природою. Священное Писание существует для людей и должно быть им понятно. Отсюда произошло, что Святой Дух в Своих речах употребляет слова, которые, по-видимому, не соответствуют истинному положению вещей и только для того допущены, чтобы приноровиться к пониманию самых грубых и необразованных людей. Есть сотни мест, в которых усвояются Богу руки, ноги, уши и человеческие чувства: гнев, раскаяние, ненависть, забвение, незнание будущего. Понимаемые в точном, буквальном смысле, такие выражения могут считаться не только ересью, но самыми тяжкими оскорблениями Божества. Поэтому в них всегда надо отыскивать внутренний смысл. Природа отличается другими особенностями: она неумолима и неизменна, не заботится о том, понимает ли человек ее скрытые законы и их внешние обнаружения или нет, она не делает уступок человеческому разуму, не отступает от предписанных ей Богом порядков касательно движения, вида и взаимного положения частей, из желания приноровиться к разумению и понятиям людей; Луна, например, всегда была сферической, несмотря на то, что человечество долгое время считало ее плоскою и т. д.

При таких особенностях Свящ. Писания и природы откуда следует заимствовать познание о вещах? Есть истины, о которых мы узнаём только из Свящ. Писания, и есть истины, которые, независимо от Свящ. Писания, могут быть познаны с помощью наблюдения над природою. Для первых Священное Писание служит единственным непогрешимым авторитетом. Таковы истины, необходимые для душевного спасения людей; превосходя силы человеческого ума, они не могут быть уяснены наукой и не могут быть добыты никаким другим способом, кроме откровения через Духа Святого. Человек должен убеждаться в этих истинах, заимствуя их из Священного Писания, остерегаясь при этом опасностей буквального понимания. Что же касается истин, наблюдаемых в природе, то для познания их Бог наделил людей чувствами, разумом и мыслительною способностию. К этим средствам человек и должен обращаться. Он должен наблюдать явления природы, делать вполне обоснованные выводы и затем примирять с ними изречения Свящ. Писания. В том и должно состоять правильное толкование Свящ. Писания, чтобы примирять его с результатами науки, полученными от изучения природы, таким образом приводит к согласию истины, которые кажутся только несогласными, но по существу тождественны. Видимое несогласие зависит от того, что Свящ. Писание и в вопросах естествознание приноровляется к человеческому пониманию. Он говорит, например, о движении Солнца и неподвижности Земли, потому что это понятно людям и потому что оно не желает, смущая человеческий ум неожиданными сведениями о предметах, не имеющих никакого значения для душевного спасения, делать его строптивым к воспринятию высших догматов, усвояемых только верою. Поэтому и отцы Церкви сообразовались с ходячими взглядами своего времени и судили о предметах, не касающихся душевного спасения, на основании установившихся понятий. Если Свящ. Писание, с целью приноровиться к ограниченному пониманию людей, часто приписывает даже Богу совсем несоответствующие свойства, то мы не должны желать, чтобы оно, говоря о Солнце или Земле, держалось строгих законов и, не обращая внимания на невежество большинства, не усвояло этим творениям состояний, не соответствующих действительности. Этого мы могли бы ожидать лишь тогда, когда бы Свящ. Писание предназначалось лишь людям высокообразованным и ученым. Поскольку Свящ. Писание во многих местах не только допускает, но и требует другого толкования, чем какое сообщается буквой, то в вопросах естествознания ему должно отводить второстепенное место и не подвергать сомнению явления природы, доказанные опытом, потому только, что они противоречат местам Свящ. Писания, в котором попадаются тысячи разнозначащих слов. Не каждое место Священного Писания связано с такими строгими законами, как каждое произведение природы, и дело Божие не менее благородно и достоуважаемо, чем Божие Слово, следовательно нет никаких помех – напротив, прямая обязанность – начинать с природы и потом переходить к Свящ. Писанию.

Буквальный смысл Священного Писания имеет значение только для объяснения таких вопросов естествознания, которые никаким другим способом не могут быть объяснены. Есть два рода вопросов естествознания: такие, относительно которых все человеческие исследования и умозаключения могут привести лишь к вероятным мнениям и предположениям, а не к несомненному и вполне доказанному знанию, например обитаемы ли звезды или нет, и такие, относительно которых путем опыта, долгих наблюдений и неизбежных выводов человечество или уже пришло к несомненному знанию, или же может смело рассчитывать придти к нему в будущем. О вопросах первого рода Галилей полагает, что вполне сообразно руководствоваться в решении их буквальным смыслом Священного Писания, так как с помощью человеческих средств нельзя достигнуть определенного результата и не может быть точного знания, а только догадки. При решении же вопросов второго рода нужно прежде удостовериться в истинном положении вещей в природе и потом уже обращаться к отысканию истинного, соответствующего природе смысла Священного Писания. Поступая иначе, мы нисколько не поддерживаем достоинства Священного Писания, напротив рискуем уронить его авторитет. Никто не в состоянии утверждать, что всё существующее в мире уже известно и никто не в состоянии положить предел человеческому разуму. Поэтому если бы мы стали пользоваться местами Священного Писания для объяснения естественных явлений, то легко могло бы случиться, что мы обязали бы себя признавать за верные такие понятия о вещах, ложность которых была бы потом доказана чувственным наблюдением и другими решающими данными. Достоинство Священного Писания было бы таким образом уронено. Всего лучше не прибавлять новых, сомнительных догматов к таким членам веры, которые касаются спасения и утверждения святой веры и которые вследствие своей силы никогда не подвергаются опасности вызвать против себя серьезные возражения.

Галилей обращается к притязанию богословов, которые хотят заставить естествоиспытателей следовать принятому ими, на основании Священного Писания, решению и при этом утверждают, что сами они не обязаны объяснять научные основания и опыты, противоречащие их решению. В подтверждение этого притязания обыкновенно приводят, что богословие, как царица всех наук, ни в каком случае не должно унижаться до того, чтобы применяться к учению других наук, несравненно менее ее достойных и ниже ее стоящих; эти последние, напротив, должны подчиняться ей, как высшей повелительнице, и изменять свои выводы, согласно с богословскими положениями. Прежде всего Галилей устраняет двусмысленность в наименовании богословия царицей и обозначает его преимущества пред другими науками. Титул царицы может иметь или тот смысл, что всё, чему учат другие науки, содержится и объяснено в богословии, только особенным способом и с помощью высшего знания, или тот, что предмет, которым занимается богословие, далеко превосходит по достоинству и важности все другие предметы, о которых трактуют светские науки. Что богословие носит этот титул в первом смысле, этого не станут утверждать даже богословы, коль скоро они сколько-нибудь сведущи в науках; так как никто не может сказать, что геометрия, астрономия, музыка и медицина точнее и лучше заключены в Священном Писании, чем в книгах Архимеда, Птоломея, Бокция и Галена. Ясно потому, что царские преимущества богословия нужно понимать в другом смысле. «Если богословие, занимаясь только высшими божественными проблемами, по достоинству остается на своем царском троне, принадлежащем ему за высокий его авторитет, и не снисходит к низшим наукам, напротив оставляет их без внимания, как не касающиеся спасения души; то и профессора богословия не должны присвоивать себе права делать постановления и распоряжения в отраслях знания, которыми они не занимались; потому что это имело бы такое значение, как если бы абсолютный владыка, который знает, что он волен повелевать и в праве ожидать повиновения себе, стал бы, не будучи врачом или архитектором, требовать, чтобы по его указаниям лечились и строили здания, подвергая чрез то величайшей опасности жизнь бедных больных и заранее осуждая строения на разрушение...» «Несомненно, что его святейшество папа всегда обладает безусловною властью одобрять или осуждать мнения, не относящиеся прямо к вере; но никакая человеческая власть не может достигнуть того, чтобы они были истинными или ложными, словом иными, чем каковыми они суть de facto по своей природе».

Затем Галилей переходит к объяснению места из книги Иисуса Навина, которым последователи Птоломея и Аристотеля пользовались с особенною охотою, желая показать противоречие между новым мировоззрением и Священным Писанием. Он поражает противников собственным их оружием, доказывая, что если понимать это место в буквальном смысле, именно что Бог действительно, по молитве Иисуса Навина, задержал солнце в его движении, продлив таким образом день, то из этого становится ясною неправильность и даже невозможность Птоломеевой системы мира, тогда как система Коперника находит себе оправдание. Именно, Солнце, по теории Птоломея, подлежит двоякому движению, годовому с запада на восток и суточному с востока на запад. Как диаметрально противоположные, оба движения не составляют собственных движений Солнца. Собственную принадлежность Солнца составляет его годовое движение, суточное же происходит от перводвижущего начала (primum mobile), которое вращает Солнце около Земли в 24 часа, производя таким образом день и ночь. Если Бог желает продлить день, то, допуская верность мировоззрения Птолемея, он должен был повелеть остановиться не солнцу, но перводвижущему началу. Поскольку же в Библии сказано, что Бог остановил движение солнца, то из этого вытекает одно из двух: или движение небесных тел в природе совершается иначе, чем как предполагает Птоломей, или нужно отступить от буквального смысла и допустить, что в Священном Писании под солнцем, которому Бог повелел остановиться, разумеется primum mobile; неточное выражение употреблено применительно к пониманию тех, которые едва способны уразуметь восхождение и захождение солнца, и не предназначалось для научно образованных людей, для которых употреблено было бы другое, точное выражение. Кроме того, неправдоподобно, чтобы Бог повелел остановиться одному солнцу, предоставив другим светилам продолжать их движение, потому что чрез это без всякой надобности расстроился бы порядок вселенной; скорее можно согласиться, что Бог наложил временный покой на всю мировую систему, таким образом взаимные отношения небесных тел не были нарушены и по истечении известного времени они в полном порядке продолжали прерванное движение. В заключение Галилей объявляет, что система Коперника находится в согласии с буквальным смыслом рассматриваемого места книги Иисуса Навина. Благодаря открытию солнечных пятен, доказано, что Солнце обращается около своей оси; несомненно известно, что оно сообщает свет окружающим его планетам; весьма вероятно, что оно, как высшее произведение природы, так сказать сердце мира, сообщает им также движение. Если принять вместе с Коперником движение Земли, по крайней мере суточное вокруг своей оси; то понятно, что достаточно прервать вращение Солнца, чтобы приостановить всю мировую систему и таким образом, не внося расстройства в природу, продлить день.

Письмо Галилея от 21 декабря 1613 г. не предположено было автором к обнародованию. Однако ж Кастелли, считая его весьма удовлетворительным ответом за возражение, сделанное ему великой герцогиней на придворном обеде, распространил его во множестве экземпляров. Для врагов Галилея это была настоящая находка; они ухватились за письмо обеими руками и стали кричать, что Галилей посягает на всеобщность авторитета Библии и, будучи мирянином, произвольно толкует места Свящ. Писания. Один доминиканский монах во Флоренции, Каччини, сделал нападение на Галилея с церковной кафедры. В церкви Santa Maria Novella он выступил с проповедью на текст: «Мужие галилейстии, что стоите зряще на небо?», обозвал математику диявольским измышлением и всех математиков еретиками, которых следует выгнать из христианских государств. Другой доминиканец, друг и приятель этого проповедника, Лорини поступил проще: он добыл копию с письма Галилея и препроводил ее в Рим, в конгрегацию индекса запрещенных книг, приложив к ней собственное коварное письмо, в котором, не называя Галилея по имени, он смиренно обращал внимание святых отцов инквизиции на то, что так называемые галилейцы, хотя сами по себе люди, как следует быть, и добрые христиане, однако ж по некоторому высокоумию и надменности подрывают Священное Писание, учение отцов Церкви и философию Аристотеля. Инквизиция, которая еще прежде искала поводов придраться к Галилею, благосклонно встретила донос Лорини. Она дала, кому следует, конфиденциальное поручение добыть собственноручное письмо Галилея к Кастелли, но, когда эта попытка не удалась, удовольствовалась копией и стала рассуждать об ее содержании в связи с сочинением Галилея «История и объяснение солнечных пятен». В результате получен был вывод, что мнение о двояком движении Земли – ересь и несомненно противоречит Св. Писанию. Но недостаточно было принять такой вывод, надо было еще доказать его верность. И вот иезуиты-инквизиторы выдвинули на сцену члена конгрегации, своего собрата, кардинала Беллярмина, который имел большой вес в глазах всех католиков, считался первым богословом и лучшим знатоком Свящ. Писания. Когда Галилей хотел судебным порядком преследовать Каччини за оскорбление, нанесенное ему в проповеди, и спросил об этом мнение Чези, то председатель Academia dei Lincei ответил, что лучше не поднимать дела и не заводить речи о теории Коперника, из опасения навлечь на нее запрещение, так как Беллярмин признал ее еретическою и перипатетики в Риме взяли перевес.

Дело в инквизиции велось чрезвычайно секретно, и никто из посторонних не знал, к чему оно клонится. До Галилея доходили только вести, что против него идет агитация и делаются усилия запретить систему Коперника. После обнародования апологии, в форме письма к Христине, эти вести приняли более тревожный характер. Галилей стал беспокоиться и кончил тем, что в 1615 г. собрался в Рим, задавшись двойною целью: оправдаться в обвинениях, какие на него возводят, и защитить систему Коперника. В Риме он был принят с почетом. Первая половина задачи удалась ему вполне: он успел оправдаться от обвинений и Каччини заставили извиниться пред Галилеем. Но вторая половина задачи не удалась – несмотря на все хлопоты и старания Галилея, убедить влиятельных лиц в правильности Коперниковой системы: последняя, по суду богословов, была признана противоречащею Свящ. Писанию и допущена только в виде научной гипотезы для объяснения естественных явлений природы. Запрещение, впрочем, сделано от имени конгрегации индекса, а не от имени папы, потому что к постановлению конгрегации не прибавлено обычной формулы «Sanctissimus confirmavit et publicari mandavit» и впоследствии не было издано подтвердительного папского бреве. Кроме того, конгрегация поручила Беллярмину внушить Галилею отказаться от теории Коперника и впредь не выставлять ее как положительное, признаннное учение. Галилей изъявил на это согласие. Постановление конгрегации страдало внутренней непоследовательностию: в нем система Коперника названа противоречащею Священному Писанию и вместе с тем допущена как гипотеза, –точно может быть вероятным то, что противоречит Свящ. Писанию! Но враги Галилея, перипатетики и иезуиты, не смущались этою непоследовательностию; они торжествовали свою победу и приписывали ей даже большее значение, чем какое она имела. Про Галилея стали распускать слухи, что кардинал Беллярмин приглашал его к себе, заставил отречься от некоторых мнений и наложил эпитимию. Чтобы иметь возможность документально опровергнуть подобные сплетни, Галилей обратился к Беллярмину и получил за его подписью свидетельство, как происходило дело; из свидетельства видно, что Галилею, наравне с другими учеными, запрещено было защищать и трактовать в положительном смысле о том, что солнце неподвижно, а земля движется. Все это происходило в 1616 году.

Папа не разделял ненависти, которую питала к Галилею инквизиция, иезуиты и ученые старой школы. На аудиенции Павел V высказал свое убеждение в правильности воззрений Галилея и по поводу жалобы последнего на козни и клеветы врагов заявил, что, пока он занимает престол, Галилею нечего опасаться. Такое же дружелюбное настроение обнаружили некоторые кардиналы. Однакож успех недоброжелателей Галилея произвел на него глубокое впечатление. По возвращении из Рима Галилей сделался осторожен и нерешителен, с большою осмотрительностию приступал к составлению новых сочинений, снабжал их предисловиями и оговорками насчет того, что не признаёт системы Коперника истинною, – словом употреблял все усилия, чтобы выполнить предписание конгрегации 1616 г. и не дать против себя нового оружия иезуитам. Предосторожность была нелишняя ввиду того, что время около 1620 г. было временем преобладания иезуитской партии как в Риме, так и во Флоренции. Основатели ордена иезуитов, Лойола и Ксаверий, были тогда причислены к лику святых; тогда же умер великий герцог Флоренции Козьма II, на престол вступил малолетний Фердинанд II, регентство перешло к его матери-вдове, а с нею церковная партия, с иезуитами во главе, получила преобладающее влияние в государстве. Находясь в Риме, Галилей, прежде чем вышло постановление конгрегации, написал рассуждение о явлениях прилива и отлива, объяснив происхождение их двояким движением земли, – объяснение, как мы теперь знаем, ложное. После издания декрета конгрегации он присоединил к рассуждению заключение, в котором свое объяснение называет вымыслом, фантазией, бреднями, которые должны исчезнуть, как дым, пред «голосом небес», т. е. пред решением богословов. В 1616 г. некто Инголи, равенский адвокат, бывший потом секретарем Пропаганды в Риме, написал опровержение коперниковой системы, в форме письма к Галилею. Галилей долго не осмеливался отвечать на вызов и только после вступления на папский престол расположенного к нему кардинала Барберини, с именем Урбана VIII (1623 г.), написал против Инголи сочинение. Впрочем, и в этом сочинении, приведши доказательства верности Коперниковой системы, Галилей заявляет, что не принимает ее из религиозной ревности и благоговения к Свящ. Писанию. В 1619 г. иезуит Грасси в публичной лекции, произнесенной в Риме и распространившейся потом во множестве списков, высказал мнение, что три кометы (которые появились в августе 1618 г. и видны были на небе до января 1619 г.) составляют действительные небесные тела. Галилей смотрел на них как на простые атмосферические явления и в этом смысле, под его ближайшим руководством и редакцией, его ученик Гвидуччи составил возражение против Грасси. В ответ на это Грасси, хорошо знавший, кому принадлежит возражение, написал памфлет против Галилея и напал на него, как на защитника теории Коперника. На этот памфлет Галилей тоже долгое время не решался отвечать, опасаясь иезуитов, которые гордились произведением Грасси. Когда наконец ответ был написан, под заглавием «Il Saggiatore», и в нем доказана верность Коперникова учения, с оговоркою, что автор, как благочестивый католик, находит это учение вполне неправильным и совершенно отвергает; то прошло много времени, прежде чем приступлено было к его изданию. Лишь после вступления на престол Урана VIII сочинение было отпечатано и посвящено новому папе. К величайшей досаде иезуитов, оно очень понравилось Урбану, так что папа приказывал за обедом читать из него выдержки и восхищался меткостью диалектики и новизною сведений. Вообще Галилей, на опыте узнавший силу своих врагов, был чрезвычайно сдержан, обдумывал каждый новый шаг и пред читающею публикой играл самую фальшивую и двусмысленную роль: доказывал истинность воззрений, от которых сейчас же отказывался. Было бы несправедливо слишком строго судить его за неискренность и обман. Священная конгрегация индекса в своем постановлении сама допустила противоречие, обман; одна ложь повлекла за собою целый ряд лжи; из чувства самосохранения Галилей должен был притворяться, чтобы не выйти из повиновения властям.

Нетрудно догадаться, что Галилей чувствовал ненормальность своего положения, тяготился им и с нетерпением ждал той поры, когда обстоятельства дозволят ему изменить дело, расквитаться с неестественностью и выступить на прямую дорогу. Вступление на папский престол Урбана VIII возбудило в нем самые блестящие надежды. Будучи еще кардиналом, этот папа состоял в переписке с Галилеем, преклонялся пред его гениальностью и превозносил до небес его сочинения. Сделавшись папой, он не потерял уважения к ученому астроному и читал с наслаждением его произведения. Галилей имел все основания надеяться, что Урбан снимет запрещение с Коперниковой системы, позволит говорить и писать о ней как о вещи научно доказанной, без всяких экивоков и оговорок. Галилей отправился в Рим в полной уверенности, что ему удастся склонить папу к отмене постановления 1616 г. Но расчеты его не оправдались: Урбан VIII, по-видимому поклонник новой науки, в душе никак не мог примирить существование неизменных законов вселенной с идеей всемогущества Божия, не согласился отменить решение конгрегации индекса и Галилей, получив от папы несколько подарков в утешение, должен был уехать из Рима ни с чем.

Тем не менее благосклонность и внимательность папы подействовали на него ободряющим образом. Галилей принялся за работу энергичнее и в 1629 году окончил свой знаменитый «Диалог о двух важнейших мировых системах, Птоломея и Коперника». В диалоге автор рассуждает не только о системах Птоломея и Коперника, но обо всех своих открытиях, излагает предмет блестящим итальянским языком, и к тому же самым популярным образом, – результаты науки передаются здесь не в скучной, однообразной форме ученого исследования, но в форме разговорной, причем дан полный простор могучей силе диалектики и сатиры. Роли распределены между тремя собеседниками: два из них защищают новое мировоззрение о двояком движении Земли – их автор назвал именами покойных своих учеников и друзей Филиппо Сальвиати из Флоренции и Джиован Франческо Сакредо из Венеции, – третий собеседник с помощью разных научных, а еще более софистических доводов отстаивает старинный взгляд, что Земля неподвижна, – Галилей дал ему имя Симплиция, считая это имя самым подходящим как по значению (простяк, ограниченный), так и по связи с учением Аристотеля (Симплиций – комментатор Аристотеля). Беседа ведется так, что система Коперника, по-видимому, остается гипотезой, но в действительности истинность ее бросается читателю в глаза и принимает характер несомненности. Друзья известили Галилея, чтобы он поспешил в Рим, потому что главный цензор Рикарди склоняется в его пользу и сам папа не против его воззрений, следовательно нетрудно будет получить разрешение на напечатание «Диалога». Галилей последовал этому совету, но дело оказалось не так легким, как предполагали, и затянулось на три года. Рикарди, прочитавши сочинение, нашел, что гипотетичность теории Коперника крайне сглажена, и предложил сделать исправление. Началось хождение по мытарствам. Побывавши в руках разных цензоров и ученых, в Риме и во Флоренции, «Диалог» был наконец отпечатан в 1632 г. во Флоренции, в типографии Ландини; на оборотной стороне титула внушительно красовались четыре «Imprimatur» и одно «Stampisi», данные разными лицами, в том числе Рикарди.

Книга имела блистательный успех и разошлась в самом непродолжительном времени. Ученые нового направления встретили ее с восторгом; но в последователях старой школы и в иезуитах она вызвала бурю негодования. Друзья Галилея торжествовали победу и не предвидели никакой опасности; между тем иезуиты твердо решились пустить в ход все свое влияние, всю свою ловкость, чтобы отомстить автору. И действительно нужна была беззастенчивость и неразборчивость в средствах иезуитов, чтобы сделать нападение на сочинение, защищенное пятью официальными разрешениями к печати. Иезуиты подвергли книгу тщательному анализу и, чтобы подкопаться под нее, употребляли неимоверные, доходившие до смешного усилия. На заглавной странице помещено было украшение, изображавшее трех дельфинов, из которых каждый держал во рту хвост другого; к изображению была присоединена незначительная надпись. Иезуиты представили возражение, что рисунок не одобрен цензурой, и стали отыскивать его мистическое значение. Главный цензор был встревожен и успокоился не прежде, чем удалось доказать, что все книги, вышедшие из типографии Ландини, снабжены таким же точно украшением. Иезуиты не смутились этой неудачей и представили другие обвинения: что предисловие напечатано другим шрифтом, чем остальная книга, что многие возражения против системы Коперника, приведенные папой и бывшие в рукописи, в печати выпущены, что Галилей, вопреки папскому предписанию, объясняет в своем «Диалоге» места Свящ. Писания и с помощью хитрости выманил у Рикарди позволение на отпечатание его. Урбану VIII они старались внушить убеждение, что Галилей обманул доверие его и цензоров, что на обязанности папы лежит защитить веру, которой «Диалог о двух системах» угрожает величайшей опасностью; в довершение своих козней они пустили в ход инсинуацию, что под именем Симплиция выведен на сцену никто другой, как сам папа Урбан VIII. Основанием этой инсинуации послужило то обстоятельство, что Галилей влагает в уста Симплиция возражение против системы Коперника, которое было высказано ему папой в 1624 г., когда он приезжал хлопотать об отмене декрета конгрегации индекса. Возражение было таково: Бог всемогущ и для Него всё возможно, поэтому из явлений прилива и отлива нельзя с необходимостью заключать о двояком движении Земли, иначе ограничим всемогущество Божие. Сделавши такое возражение, Симплиций прибавляет, что оно «заимствовано им у одной очень высокопоставленной и ученой особы». Хотя эта прибавка как нельзя лучше опровергает предположение о тождестве Симплиция и Урбана VIII, однако ж инсинуация иезуитов, рассчитанная на то, чтобы подействовать на самолюбие папы, удалась вполне. Тщеславный и в высшей степени самомнительный папа почувствовал себя смертельно оскорбленным; под влиянием этого чувства папе ничего не стоило придти к убеждению, что действительно его долг – защитить веру от опасности со стороны Галилея и что последний – обманщик. Участь знаменитого астронома была решена.

Книгопродавцу Ландини, во Флоренции, был послан приказ приостановить продажу «Диалога» и все нераспроданные экземпляры препроводить в Рим; Ландини отвечал, что все издание уже разошлось. В Риме сделано было папой распоряжение об образовании специальной комиссии для рассмотрения вопроса о Галилее. По истечении некоторого времени, комиссия представила Урбану III доклад, в котором, после исторического обозрения дела Галилея, изложены пункты обвинения против него: главнейшие из них сводятся к тому, что Галилей в положительной, а не в гипотетической форме учил о движении Земли и неподвижности Солнца и обманным образом умолчал пред цензорами о приказании, данном ему в 1616 г.: «Мнение, что солнце оставляет центр мира и неподвижно, земля же, напротив, движется, совершенно оставить и ни словесно, ни письменно, каким бы то ни было образом, не держаться его, не учить и не защищать» (quovis modo, teneat, doceat aut defendat, verbo aut scriptis). В подтверждение этого приказания приведен протокол конгрегации индекса от 26 февраля 1616³). Таким образом, был найден законный предлог к обвинению Галилея в непослушании и к возбуждению против него формального процесса. Дело передано было на суд инквизиции.

Инквизитору Флоренции послано было предписание потребовать от Галилея, чтобы он явился в Рим к генерал-комиссару инквизиции, от которого услышит дальнейшие распоряжения. Во исполнение этого предписания, инквизитор снял с Галилея подписку в том, что в октябре 1632 г. он явится в Рим. Перспектива путешествия в Рим, где ожидал его страшный суд инквизиции, произвела на престарелого астронома потрясающее впечатление. Он стал изыскивать меры, чтобы если не отвратить, то, по крайней мере, смягчить угрожающее ему несчастие. Он обратился с письмом к родственнику папы, кардиналу Барберини, и, указав в нем на свой 70-летний возраст, на свою болезненность, на чуму, которая тогда опустошала Италию, просил ходатайства, чтобы его освободили от обязательства ехать в Рим и вместо того позволили написать оправдательное сочинение или же судили во Флоренции судом, составленным из инквизитора, нунция и архиепископа. В то же время Галилей просил у своего правительства заступничества пред папой. Фердинанд II с участием отнесся к своему первому философу и математику и послал соответствующую инструкцию своему послу в Риме, Николини. Но папа отклонил как просьбу Галилея, представленную чрез посредство Барберини, так и ходатайство Николини. На замечание последнего, что Галилей вследствие преклонности лет не перенесет трудностей пути и огорчений, сопряженных с пребыванием в Риме, и дело кончится тем, что процесс над ним невозможен будет ни в Риме, ни в Флоренции, папа отвечал: «Он может прибыть потихоньку на носилках, со всевозможными удобствами; но выслушать его лично здесь – необходимо». Из Рима послано было новое предписание инквизитору Флоренции: дать Галилею месячный срок для отправления в Рим и в случае, если, по истечении срока, он останется во Флоренции, то понудить его к выезду силой. Срок истекал в декабре. Еще до истечения его инквизитор, видя, что Галилей не делает никаких приготовлений к отъезду, послал к нему своего викария – узнать, от чего это зависит. Викарий нашел Галилея в постели и получил от него свидетельство о болезни, подписанное тремя врачами. Свидетельство было препровождено в Рим, но там ему не поверили. В конце декабря к инквизитору Флоренции послан был папский указ, в котором сказано, что его святейшество и священная конгрегация не намерены долее терпеть уловок Галилея и для освидетельствования его, на его счет, будет отправлен из Рима комиссар с врачом; если по освидетельствовании он окажется в состоянии ехать, то его закуют в цепи и доставят в Рим, если же поездка будет грозить опасностью жизни, то подождут его выздоровления и потом уже доставят, заковавши в цепи. Сам великий герцог Флоренции Фердинанд II, опасаясь, чтобы эти крайние меры не были применены к Галилею, посоветовал ему предпринять путешествие и, чтобы по возможности облегчить для старика трудности пути, велел снабдить его великогерцогскими носилками и проводником, а послу своему Николини предписал дать ему помещение в посольском доме в Риме. Галилей увидел, что во Флоренции никакая власть не может спасти его от всемогущества иезуитов и папы, – ему оставалось одно – отправиться в Рим и отдать себя в руки инквизиции.

20 января 1633 г. Галилей двинулся в путь, выдержал 20-дневный карантин на границах папской области и 13 февраля прибыл в Рим, где и остановился в доме тосканского посольства. Некоторое время он жил здесь инкогнито и папское правительство показывало вид, что не знает об его прибытии, хотя частным образом сделаны были попытки узнать те пункты, на которых Галилей намерен был построить свою защиту. Николини и сам Галилей доверчиво смотрели на будущее и ожидали благоприятного исхода дела, так как им удалось получить сведение, что единственное серьезное обвинение против Галилея сводится к нарушению повеления 1616 г. «не держаться, не учить и не защищать как бы то ни было образом» учения Коперника; между тем Галилей надеялся доказать, что повеление дано было в другой форме. 26 февраля Николини официально известил папу о прибытии Галилея, просил милостиво отнестись к нему и, во внимание к его преклонной старости и слабому здоровью, поспешить окончанием процесса. Урбан VIII отвечал, что он и без того оказал большое снисхождение, позволив Галилею жить в посольском доме, относительно же процесса заметил, что инквизиционный суд не имеет обыкновения торопиться. В заключение папа высказал сожаление по поводу того, что Галилей превратил гипотезу о движении Земли в положительное учение и нарушил приказание, данное ему Беллярмином от имени священной конгрегации индекса. После этой аудиенции до начала процесса протекло 1 ½ месяца. В этот промежуток герцог Фердинанд II и его посол Николини всеми силами старались расположить папу и кардиналов – членов инквизиционного суда в пользу Галилея. Усилия их не привели к цели. Напротив, Николини было объявлено, что для удобства суда необходимо будет поместить Галилея в здании инквизиции, причем, из уважения к герцогу, обещано было дать ему хорошее помещение, все удобства и даже не запирать дверей.

12 апреля Галилей был потребован судом к первому допросу. Он явился с твердою решимостью, которую поддерживал в нем и Николини, не отстаивать своих убеждений и держать себя на суде так, чтобы постоянною покорностью, по возможности, сократить ход процесса и отвратить строгий приговор. По правилам процедуры инквизиционного суда, сначала снята была с подсудимого присяга в том, что он будет говорить одну истину. Затем предложен вопрос: знает ли он или, по крайней мере, предполагает ли причину, по которой он позван на суд? Галилей отвечал, что он полагает, его призвали для того, чтобы дать отчет о последней книге. Ему показали сочинение «Dialogo di Galileo Galilei Linceo» и спросили: признаёт ли он это сочинение, трактующее о двух системах мира, за свое, в полном его содержании? Галилей тщательно пересмотрел показанный ему экземпляр и заявил, что он признает всё, заключающееся в нем, за свое произведение. Затем перешли к происшествиям 1616 г. На вопрос, по какому поводу он был тогда в Риме, добровольно или по приглашению, о чём говорил с кардиналами священного судилища и какое решение было принято, – Галилей отвечал, что он по доброй своей воле приезжал в Рим для разрешения вопроса об учении Коперника, говорил об этом учении с кардиналами и конгрегация индекса решила вопрос в том смысле, что мнение о неподвижности Солнца и движении Земли, как положительная доктрина, противоречит Священному Писанию и может быть допущено только как предположение. Далее Галилей объяснил, что это решение было сообщено ему кардиналом Беллярмином, в присутствии некоторых отцев доминиканцев, что кардинал запретил ему держаться учения Коперника и защищать его и в доказательство, что запрещение было сделано в такой, а не иной форме, представил копию с свидетельства, выданного ему Беллярмином. Суд спросил: не было ли формулировано приказание та, чтобы он «каким бы то ни было образом не держался, не учил и не защищал учения» Коперника? Галилей отвечал, что ему приказано было не держаться и не защищать, но он не помнит, чтобы в приказании находились слова «каким бы то ни было образом» и «учить». Несмотря на то, что Галилей отрицал существование приказания в той форме, в какой оно изложено в протоколе 26 февраля 1616 г., в глазах инквизиторов оно было фактом несомненным и подсудимому был предложен вопрос: после того как сообщено было ему это приказание, получил ли он позволение написать сочинение, признанное им за свое собственное, которое потом он напечатал? На это Галилей сказал, что он не искал такого позволения, потому что не считал нарушением приказания составление книги, в которой он не защищает и не держится оспариваемой теории. У него спросили: от кого и каким образом он получил позволение на отпечатание «Диалога»? Когда Галилей рассказал вкоротке ход переговоров, предшествовавших отпечатанию книги, он был спрошен: сообщил ли цензору, у которого хлопотал о дозволении напечатать сочинение, о приказании, данном ему конгрегацией индекса? Галилей отвечал, что не сообщил, так как не думал, чтобы существовало отношение между приказанием и книгой, которая не противоречила ему своим содержанием. Этим закончился допрос. С подсудимого было взято клятвенное обещание хранить в тайне подробности процесса, и он был отведен в помещение, приготовленное в том же здании, где происходило заседание суда. Помещение состояло из трех удобных комнат; Галилею разрешено было получать кушанье из посольского дома и держать при себе слугу.

Нравственное потрясение, испытанное Галилеем на допросе инквизиции, уложило его в постель. Когда он несколько поправился и здоровье его более или менее восстановилось, то он по собственной инициативе потребовал, чтобы суд выслушал его. 30 апреля Галилей был допущен в заседание. После обычной присяги он заявил, что, пользуясь свободным временем и предоставленными ему, по милости властей, удобствами, он добыл экземпляр своего «Диалога», внимательно его прочитал и вынес следующее впечатление. Некоторые места сочинения написаны так, что читатель, не знакомый с настоящим образом мыслей автора (который считает мнение о движении Земли ложным и намерен был его опровергнуть), может увлечься доказательствами, приведенными в пользу ложной теории. В особенности два доказательства – одно касательно солнечных пятен, другое – прилива и отлива моря – обставлены такими убедительными соображениями, что могут ввести читателя в заблуждение, чего не желал бы автор, не считающий этих доказательств решительными, но легко опровержимыми. Это заблуждение, столь несогласное с действительным намерением автора, было результатом тщеславия, того самолюбия, которое побуждает писателя изощрять свое остроумие в отыскивании глубокомысленных и правдоподобных доводов даже для неправильных положений. Галилею ничего не возражали, не предлагали никаких вопросов и тотчас после сделанного им заявления отпустили. Но по выражению лиц инквизиторов он догадался, что его признание не произвело ожидаемого эффекта. И вот Галилей решился идти дальше в добровольном отречении от своих задушевнейших убеждений. Он возвращается в залу заседания, откуда суд еще не успел выйти, и объявляет, что если ему будет дано время и возможность, то он берется продолжить свой «Диалог» и, надлежащим образом осветив доказательства, приводимые в пользу осужденного мнения о движении Земли и неподвижности Солнца, вполне доказать ложность системы Коперника. В тот же день Галилей был награжден за свою трусость и малодушную измену истине. По представлению генерал-комиссара инквизиции, папа разрешил Галилею, во внимание к его старости и болезненности, оставить палаты инквизиции и переселиться на жительство в дом тосканского посольства. С него взято было клятвенное обещание не иметь сношений ни с кем, кроме обитателей дома, являться по требованию суда и хранить строжайшее молчание о ходе процесса. Это снисхождение возбудило в Галилее и его гостеприимном хозяине, Николини, самые розовые надежды.

10 мая Галилея опять потребовали в здание инквизиции и здесь сообщили, что ему дается 8-дневный срок для составления апологии. Галлей, вероятно, наперед знал об этой процедуре, потому что апология оказалась у него готово и он ее сейчас же представил. В ней он объясняет, почему не объявил цензору о приказании, данном ему конгрегацией в 1616 году. Причиной выставлено то, что в тексте приказания не заключалось слов «учить» и «каким бы то ни было образом», следовательно оно не шло вразрез с сочинением, им написанным. В подтверждение истинности своих слов Галилей присоединил к апологии письменное свидетельство Беллярмина, на этот раз в подлиннике. Относительно мест, встречающихся в его сочинении, которые могут навести на сомнение в правильности его образа мыслей, Галилей повторил сказанное им в предшествующем заседании суда: что они обязаны своим происхождением авторскому тщеславию, желанию блеснуть остроумием и, если высокоуважаемые судьи прикажут, он всегда готов исправить ошибку. В заключение защитительной речи Галилей просил снисхождения к своей старости и расстроенному здоровью. Суд, выслушав эту речь, взял с Галилея клятву в соблюдении тех же обязательств, которые были наложены на него прежде, и отпустил в посольский дом.

После 10 мая в процессе наступило на некоторое время затишье. Оно вселяло в Галилея всё большее убеждение в благополучном окончании дела; он отправил даже письмо к своему другу, архиепископу Сиэны Асканию Пикколомини, и в письме обещал приехать к нему погостить на то время, пока во Флоренции свирепствует чума. Но среди этого видимого затишья Галилею готовился решительный удар. В тайном заседании священной конгрегации, под председательством самого папы, было постановлено еще раз допросить Галилея, но уже под угрозою пытки, каково его настоящее убеждение касательно движения Солнца и Земли, затем заставить его в полном собрании конгрегации отречься от мнения о движении Земли и неподвижности Солнца, присудить к заключению по усмотрению священной конгрегации, предложить на будущее время не говорить и не писать о теории Коперника, равно как о противоположном воззрении, под опасением наказания за клятвопреступление, «Диалог» запретить и копии с приговора разослать папским нунциям и всем инквизиторам, особенно инквизитору Флоренции, для прочтения профессорам математики. Урбан VIII намерен был после объявления приговора дать Галилею неполное помилование и смягчить наказание. О своем намерении он сказал Николини.

21 июня позвали Галилея к последнему допросу. Когда он явился и дал обычную присягу, то был спрошен: держится ли он мнения или держался ли, и с какого времени, что Солнце, а не Земля есть центр мира и что она подвержена суточному движению? «С давних пор, – отвечал Галилей, – именно – до решения священной конгрегации индекса и прежде чем мне дано было ею приказание, я находился в нерешительности и считал оба мнения, т. е. как Птоломея, так и Коперника, спорными, потому что как то, так и другое в сущности могли годиться. Но после названного решения, будучи убежден в мудрости властей, я подавил в себе всякую нерешительность и держался, как и держусь, мнения Птоломея, то есть считаю вполне истинным и несомненным, что Земля стоит неподвижно, а Солнце движется». На это ему заметили, что самый факт написания и отпечатания сочинения и тот способ, каким он излагает и защищает спорное мнение, приводят к предположению, что он держался этого мнения и после указанного времени; поэтому он должен прямо сказать правду: держится ли его или держался ли? «Что касается обнародованного уже «Диалога», – сказал Галилей, то я написал его не потому, что считал мнение Коперника истинным, – напротив, в надежде, что действую для общего блага, я изложил естественные и астрономические доводы, которые можно привести в пользу того или другого воззрения. При этом я старался показать, что ни те, ни другие доводы, ни за Птоломея, ни за Коперника, не имеют решающего характера и что поэтому для решения вопроса необходимо обратиться к высшему знанию, как это ясно видно из очень многих мест «Диалога». Итак, я, пред судом моей совести, утверждаю, что после решения властей я не держался осужденного мнения и не держусь». Но ему возразили, что из книги и из доказательств, приведенных в ней в пользу мнения о движении Земли и неподвижности Солнца, вытекает предположение, что он держится учения Коперника, или, по крайней мере, держался после данного ему запрещения; «поэтому если он не решится сознаться в истине, то к нему применены будут указываемые законом средства». «Я не держусь, – был ответ Галилея, – и не держался этого мнения Коперника после того, как мне дан был приказ оставить его. Впрочем, я здесь нахожусь в ваших руках, делайте со мной что хотите!» На это ему еще раз повторили, чтобы он сознался в истине, в противном случае обратятся к пытке. Бедный ученый в отчаянии воскликнул: «Я здесь для того, чтобы повиноваться, и, как уже сказал, не держался этого мнения после последовавшего о нём решения!» В протоколе судебного заседания непосредственно за этим ответом Галилея прибавлено: «И ничего другого, во исполнение постановления (т. е. постановления священной конгрегации под председательством папы) не могли от него добиться; поэтому ему приказали подписать (протокол) и затем он был послан на свое место» (suum locum, т. е. место своего пребывания).

Заключительные слова протокола, в связи с характером предложенных вопросов, могут навести на мысль, что Галилей был отведен в особое место в здании инквизиционного суда и там подвергнут пытке. Но такое толкование было бы неправильно. Наука установила факт, что Галилей не был пытан: подлинные документы, заимствованные ученым Берти из ватиканского манускрипта, подтверждают этот факт. Берти не согласен с другими исследователями, главным образом с Геблером, лишь в частностях, относящихся к рассматриваемому вопросу. Геблер, вслед за l’Epinois, держится того убеждения, что Галилей не только не был пытан, но у инквизиторов не было и намерения пытать его, потому что в заседании конгрегации постановлено было только грозить Галилею, показать ему вид, что желают прибегнуть к пытке, но не приводить угрозы в исполнение. Основанием такому убеждению послужила одна фраза в постановлении конгрегации, приведенная у l’Epinois издавшего этот документ, в искаженном виде. Берти восстановил правильность текста и доказал, что конгрегация постановила не только грозить Галилею пыткой, но и в самом деле подвергнуть его пытке, если будет дознано, что 70-летний старик в состоянии ее перенести. Только отсутствие этого последнего условия освободило Галилея от пытки. Как бы то ни было, не подлежит сомнению, что угроза не была осуществлена и к Галилею не была применена пытка.

На другой день, 22 июня, Галилею был объявлен окончательный приговор, в церкви св. Марии Sopra la Minerva, в присутствии инквизиторов, кардиналов и прелатов. После исторического обзора событий 1616 и 1633 гг. было мотивировано осуждение Галилея тем, что он признавал вероятным и защищал еретическое учение о неподвижности Солнца и движении Земли после того, как это учение было признано Церковью противоречащим Свящ. Писанию и запрещено: виновник этого преступления был присужден к заключению в тюрьме инквизиции на время, какое будет найдено нужным, и к трехгодичной эпитимии; его «Диалог» положено было запретить. По объявлении приговора, Галилей должен был стать на колени и прочитать акт отречения: в нем, проклиная ереси и заблуждения, как то: что Солнце составляет центр мира и неподвижно, а Земля не составляет центра и движется – и другие, Галилей давал клятву ничего не говорить и не писать касательно ереси, в которой он обвинен, и даже доносить о тех, кто будет ее держаться. Когда совершено было это деяние, которое нельзя назвать иначе, как клятвопреступничеством, Галилей был отведен в помещение инквизиции. Папским нунциям и инквизиторам разных стран были посланы копии с приговора и акта отречения для обнародования; кроме того вменено им в обязанность не допускать нового издания «Диалога» и не разрешать к печати новых сочинений, какие могут выйти из-под пера Галилея.

Урбан VIII сдержал слово насчет помилования Галилея: он заменил ему тюремное заключение ссылкой в виллу великого герцога тосканского, расположенную неподалеку от Рима (Trinita de Monti). Галилей немедленно был туда отправлен. Он просил папу заменить ему это место ссылки другим, во Флоренции, но получил решительный отказ. Только по ходатайству Николини папа дозволил Галилею переселиться в Сиэну, в распоряжение тамошнего архиепископа, под тем условием, чтобы он не оставлял этого города без разрешения конгрегации. Прибывши на новое место ссылки, Галилей был встречен радушно Асканием Пикколомини, но жил здесь недолго. Чувствуя всю тягость лишения свободы, он обратился к тосканскому герцогу с просьбой ходатайствовать пред папой о полном его помиловании. Николини, по приказанию своего правительства, действительно стал хлопотать о этом в Риме, но успеха не имел; ему удалось только, при содействии кардинала Барберини, достигнуть того, что Галилею разрешено было поселиться на своей вилле Арчетри, на расстоянии одной мили от Флоренции, с тем чтобы жить здесь в уединении и никого не принимать. Галилей всё-таки не успокоился и сделал третью попытку; ссылаясь на свою болезнь, требовавшую постоянной медицинской помощи, он просил дозволения жить во Флоренции. В ответ на это явился к нему на виллу Арчетри уполномоченный инквизиции и заявил, что если он не перестанет надоедать конгрегации подобными просьбами, то его опять подвергнут тюремному заключению. После этого предостережения Галилей не осмеливался напоминать о себе. За него ходатайствовали некоторые влиятельные его друзья и почитатели, например французский посланник Ноаль, ученый Фабри Пейреск; но и их усилия оказались тщетными: папская курия оставалась неумолимою и непреклонною. Только непоправимое несчастье, постигшее горемычного астронома, заставило ее сжалиться. В 1637 году Галилеей совершенно ослеп. Когда в Риме узнали об этом, то ему дано было знать стороною, что конгрегация, запрещая ему обращаться с просьбами, разумела под этим просьбы при посредстве третьих лиц, а не непосредственные, прямые обращения к себе. Галилей понял намек и, с согласия флорентийского правительства, послал прямо в конгрегацию просьбу о даровании ему свободы, представив при этом и докторское свидетельство о слепоте. В Риме поступили очень осторожно. Главному инквизитору Флоренции было предписано посетить Галилея и узнать, в каком он находится положении. Инквизитор, в сопровождении врача, неожиданно явился к Галилею, в его виллу, и потом донес в Рим, что Галилей совсем ослеп и нет никакой надежды на выздоровление; кроме слепоты, его мучит бессонница и разные немочи, так что он скорее похож на труп, чем на живого человека; работы его прерваны, его мало кто посещает, потому что он обыкновенно заводит речь о своей болезни. Когда таким образом инквизиция убедилась, что из ненавистного ей ученого сделалась живая развалина, от которой нельзя ждать опасности, тогда она смиловалась и Галилею разрешено было жить во Флоренции. Впрочем, и тут не забыты были меры предосторожности. Галилею внушено было не выходить из своего дома и ни с кем не беседовать о двояком движении Земли; надзор инквизиции за ним был весьма строгий, каждый его шаг, каждое движение были под контролем инквизиции. Галилей это знал и был крайне осторожен; так, например, когда генеральные штаты Голландии, в благодарность за составленный Галилеем проект применения астрономических наблюдений к измерению географической длины на море (который, впрочем, не был принят), прислали ему письмо и массивную золотую цепь, то он выслушал письмо, но подарок отказался принять, к большому удовольствию инквизиции, которая смотрела на него как на приношение еретического государства. Инквизиция не спускала глаз с Галилея до самой его смерти, последовавшей 8 января 1642 г. – Инквизиция преследовала его своею ненавистью даже в могиле: его предсмертное желание быть похороненным в фамильном склепе, в церкви Св. Креста (Santa Croce) во Флоренции, не было уважено, сооружать ему надгробный памятник с надписью было запрещено; только тридцать три года спустя после его смерти была сделана на его могиле надпись и лишь в 1737 году останки его, с разрешения инквизиции, были перенесены в новый великолепный мавзолей, сооруженный в церкви Св. Креста на деньги, завещанные признательным учеником Галилея Вивиани. Еще долее тяготел приговор инквизиции на «Диалоге». Долгое время спустя после того, как весь цивилизованный мир убедился в правильности системы Коперника, за которую пострадал Галилей, его «Диалог» фигурировал в индексе запрещенных книг. Лишь в 1820 г. папская цензура разрешила к печати, с согласия инквизиции и Пия VII, первое сочинение, в котором положительно, а не гипотетически говорилось о двояком движении Земли, лишь в 1822 г., после долгих рассуждений в инквизиции, издано было постановление, утвержденное папой Пием VII, о дозволении печатать в Риме все сочинения, трактующие о движении Земли и неподвижности Солнца, согласно с общепринятым мнением новейших астрономов, и лишь в 1835 году, при новом издании каталога запрещенных книг, были вычеркнуты из списка пять сочинений, имеющих предметом двоякое движение Земли, в том числе и «Диалог» Галилея.

Римская курия шаг за шагом отступала от того, что ею раз было сделано; прошли столетия, прежде чем она созналась в своем промахе и постаралась изгладить следы своей неправды. Но недостаточно было обнаружить терпимость к памяти Галилея и к его сочинению, чтобы заставить потомство забыть о том возмутительном насилии, какое потерпела наука в его лице: Галилей был провозглашен мучеником науки. Титул этот не чужд преувеличения и едва ли может быть приложим к человеку, который отрекся от своих убеждений и скрепил отречение клятвою. Но человечество прощает личные слабости, из уважения к великой идее, которую известная личность воплощает в себе. С нравственной точки зрения Галилей заслуживает упрека за свое малодушие, трусливое притворство, за ложную клятву. Нельзя однакож не уважить и тех мотивов, которые вызвали безнравственный поступок. Физически обессиленный 70-летний старец должен был трепетать при одной мысли о каре, обыкновенно поражавшей жертвы инквизиции. На рубеже того самого столетия, которое ознаменовано астрономическими открытиями Галилея, приведшими своего виновника на суд инквизиции, ярким пламенем запылал костер, пожравший свободного мыслителя Джиордано Бруно, и зарево освещало знаменитому астроному путь в Рим. В то время, когда Галилей торжественно отказывался от системы Коперника и даже брался доказать ее ложность, едва исполнилась восьмая годовщина другому акту правосудия священного судилища; лишь восемь лет прошло с тех пор, как, по приговору инквизиции, труп знаменитого сплитского архиепископа, Марко Антонио ди Доминис, внезапно умершего в энгельсбургской тюрьме, во время инквизиционного процесса над ним, был вырыт из могилы и, вместе с сочинениями, публично сожжен в Риме. Галилей не мог не ужасаться при одном представлении о том, что и его ожидает подобная участь. Чувство самосохранения, боязнь инквизиции заставили его покривить совестию. У него было и другое побуждение к тому. Кроме страха пред инквизицией, у него был страх пред церковным проклятием. Как человек религиозный, он не мог помириться с мыслью о возможности отлучения от церкви и готов был на всевозможные компромиссы, всевозможные сделки с совестию, только бы предотвратить эту величайшую для себя опасность церковного осуждения. Принимая во внимание причины, вызвавшие отречение Галилея, нельзя не дать ему снисхождения, особенно если вспомнить, что его самоотречение не принесло ожидаемой пользы и он не избавился от наказания. Страдания, которые он терпел до самой смерти, составляют в глазах исторической критики достаточно смягчающее обстоятельство. Если с нравственной точки зрения перейти на практическую и взглянуть на поступок Галилея с утилитарной стороны, со стороны выгод, полученных от этого наукой, то его можно окончательно оправдывать. Если бы он не отрекся от своих убеждений, то неизвестно, увидел ли бы он после того Божий свет и чудное итальянское небо с своими светилами обратило ли бы на себя еще раз его внимание. Все богатство знаний Галилея и его глубокая наблюдательность не принесли бы больше никакой пользы науке. Между тем вследствие своего отречения он получил возможность, хотя весьма ограниченную, ревностно приняться, сначала в Сиэне, а потом в Арчетри, за свои «исследования и доказательства касательно двух новых наук, механики и науки о движении», и подарить миру богатое по содержанию сочинение, за которое он, по справедливости, получил название основателя механической физики. Это сочинение, более известное под сокращенным заглавием «Dialoghi delle Nuove Scienze», было окончено в 1636 году и в 1638 году издано в Лейдене, в типографии Эльзевиров. В 1637 г., незадолго перед тем, как Галилей окончательно потерял зрение, он сделал свое последнее открытие с помощью телескопа, заметив колебание (либрация, титубация) солнечного диска. Лишившись зрения, Галилей все-таки, насколько позволяло ему здоровье, занимался научными исследованиями, при посредстве своего любимого ученика и биографа Вивиани. В последнее время жизни ему пришла в голову счастливая мысль применить маятник к часам, в качестве регулятора движения. Но смерть не позволила ему осуществить свою мысль; она была осуществлена 16 лет спустя Христианом Гюйгенсом (Huyghens).

Сколько бы еще других приобретений было сделано для науки, если бы Галилей не был задавлен инквизицией, – об этом судить трудно. На врагах Галилея, прежде всего иезуитах, тяготеет обвинительный приговор истории за то, что они наложили свою тяжелую руку на ревностного борца науки. Виновато в этом не христианство, не Церковь, но инквизиция и иезуиты или, пожалуй, даже Церковь, но только та Церковь, которая вскормила в своих недрах такие противохристианские учреждения, как инквизиция и орден иезуитов. Не наука столкнулась с религией, но личные и корпоративные интересы пришли между собою в столкновение. Галилей подвергся гонениям не потому, чтобы в его лице выступили на борьбу начала точного знания с началами веры, но потому, что он сделал вызов рутине и иезуиты усмотрели в его стремлениях опасность своим интересам, своему научному авторитету и безраздельному влиянию на общество. Религия послужила игрушкой, простым орудием в руках иезуитов. Не только мы, отдаленные двумя с половиною столетиями и владеющие всеми относящимися к делу документами, можем произнести такое суждение, но такого же взгляда на свой процесс держался сам Галилей. В письме к Диодати, в Париж, от 25 июля 1634 г., он все свои бедствия приписывает иезуитам: «Не то или другое мнение, – говорит он, – навлекло на меня и еще навлекает столько неприятностей, но немилость иезуитов».