Современные движения в расколе

И происшествие сие история передаст будущему потомству.

(Из письма Илариона Георгиевича, автора Окружного Послания.)

13 сентября 1863 года в Белую Криницу приехал давно знакомый там гость, некто Ефим Федорыч Крючков, известный больше под именем Степнухи, или Степнухина. Он вместе с достойным другом своим Иваном Тимофеевичем Пискаревым служит неизменным агентом партии так называемых крамольников, т. е. лиц, враждебных Окружному Посланию, во главе которых постоянно находились и находятся доныне M. М-в, Ф. В-в, Е. Б-н, Е. М-в. Явившись к Кириллу, по поручению этих коноводов крамольной партии, Крючков приступил к нему с допросами, что отвечал он на грамоту Московского Духовного Совета. Оказалось, что в Белой Кринице никакой грамоты Духовного Совета не видали и никакого понятия о ней не имеют. «Ну, так, значит меру,¹ скоро получите, – заметил на это Крючков, очень довольный, что успел предупредить получение грамоты. – Я, значит меру, как тут вовремя приехал». Он объяснил Кириллу, какого содержания эта посланная Московским Советом грамота и в каком смысле ему следует отвечать на нее.

Спустя неделю, именно 21 сентября, в митрополию действительно приехал иеродьякон Ипполит в качестве уполномоченного посла от Московского Духовного Совета и вручил Кириллу от имени Совета грамоту. Грамота была не иное что, как донесение митрополиту о распоряжениях, сделанных в Москве после известного изгнания его из России. Именно Совет доносил митрополиту, что 1) составившийся в Москве собор российских епископов восстановил уничтоженные Кириллом в бытность его в Москве 20 февраля доверительные грамоты, данные им епископу Онуфрию, и снял также с Онуфрия тогда же наложенное Кириллом запрещение священнодействовать; и 2) что Онуфрий, в силу восстановленных таким образом доверительных грамот, как наместник митрополита, возвел Антония на московский престол и учинил его председателем учрежденного в Москве Духовного Совета. Теперь Совет просил Кирилла ни больше ни меньше, как утвердить все эти распоряжения, и даже прислал ему подробное наставление, как и в каком виде должно быть составлено это утверждение, в чем Кирилл очень справедливо нашел обидный для него намек, что «аки бы он не в состоянии составить желаемого Духовным Советом акта». Это московское донесение, подписанное 22 июля, очевидно, было отправлено еще до получения в Москве известного Акта Белокриницкого собора, составленного в 20-й день июля и подписанного Амвросием; он был отправлен из Буковины по почте чрез Варшаву и действительно задержан был где-то по случаю господствовавшего тогда польского мятежа. Таким образом, донесение Духовного Совета было первым письменным документом, посредством которого российские епископы открывали сношение с Кириллом после знаменитого изгнания его из Москвы. Надобно полагать, что, отправляя этот документ, они сильно рассчитывали на уступчивость Кирилла после всех невзгод, встреченных им в России, и надеялись, что из опасения совершенного разрыва митрополии с кормилицей–Москвой он не задумается утвердить сделанные Московским Духовным Советом распоряжения. Совет, без сомнения, считал это нужным в видах примирения враждующих партий в старообрядчестве, и особенно для успокоения народа. В самом же деле он допустил здесь весьма важную ошибку, которой не сделал бы, конечно, если бы сейчас упомянутый нами акт Белокриницкого собора получен был раньше: испрашивая у Кирилла утверждения своих собственных распоряжений, российские епископы этим самым должны были подать ему мысль, что в России приписывают великую важность его утверждениям или запрещениям, что, одним словом, его особа, облеченная властию митрополита всей древнеправославной церкви, совершенно необходима для российского старообрядчества и без нее существовать оно не может. Мысль эта действительно крепко засела с тех пор в крепкую голову Белокриницкого владыки, чему, без сомнения, немало содействовал и Ефим Федорыч Крючков. Партия раздорников, кажется, понимала, что Духовный Совет делал именно ошибку, обращаясь в митрополию за утверждением своих распоряжений. Но, с другой стороны, хорошо зная всю ограниченность Кирилла, та, опасаясь, как бы он под влиянием воспоминаний об испытанных в Москве неудачах и в надежде теснейшего союза с Москвой в самом деле не склонился на просьбу Духовного Совета и не признал законными его распоряжения, что было бы для этой партии решительным ударом, нашла необходимость отправить в митрополию искусного человека, который мог бы вразумить Кирилла и научить, как ему следует ответить на грамоту Духовного Совета. Выбрали человека самого опытного и искусного, вышереченного Ефима Федорыча Крючкова, который и прибыл в Белую Криницу, как сказали мы, целою неделей раньше получения самой грамоты.

Он исполнил поручение со свойственною ему ловкостью; вполне убедил Кирилла, что ему следует твердо стоять за свои мнимые права верховного святителя всей древнеправославной церкви и сделанные без его ведома распоряжения российских епископов осудить как незаконные и своевольные. Особенно настаивал Крючков на том, чтобы Кирилл отвергнул главное из этих распоряжений – возведение Антония на Московскую кафедру: партия крамольников не без основания предполагала, что этим возведением защитники Окружного Послания желали приобрести в Антонии поборника своему делу, и потому стремилась во что бы то ни стало разрушить тех надежду на Антония², надежду, увы, и без их происков не оправдавшуюся. Было и другое побуждение, почему Крючков старался особенно вооружить Кирилла против назначения Антония в московские архиепископы: говорят, что один из раздорников, нарядивших посольство Крючкова, за разные злоупотребления и именно по милости Антония удаленный из попечителей Рогожского кладбища, дал себе слово отмстить ему за это и рано или поздно выжить его из московской епархии; этою личною враждой, как слышно, объясняется многое в существующем теперь разделении старообрядчества на партии и в их взаимных распрях. Крючков мог, однако же, представить весьма убедительные причины, почему не следует Кириллу признавать Антония в сане московского архиепископа. Еще в 1861 году возникло дело об удалении Антония из Москвы во Владимир за разные допущенные им во время управления общими раскольничьими делами злоупотребления, и особенно вследствие возникшей у него распри с епископом казанским Пафнутием. В то время Антоний, поставленный в крайне затруднительное положение, сам даже просил уволить его от управления. Дело это было перенесено на решение Белокриницкого митрополита. Чтобы решить его и вообще устроить церковные дела у российских старообрядцев, значительно «поисшатавшиеся», Кирилл в том же году и отправил в Москву епископа Онуфрия в звании своего наместника, снабдив его доверительными грамотами и довольно значительными полномочиями. Разные обстоятельства, между которыми впоследствии первое место заняло издание Окружного Послания, отвлекли Онуфрия от окончательного решения дела об Антонии. Он только устранил Антония от управления общими иерархическими делами и до времени принял их в свое заведывание, как наместник митрополита; но преемника Антонию, нового епископа Московского, не избрал, хотя был уполномочен на то доверительною митрополичьею грамотой. Сам Кирилл в бытность свою в Москве также не решил дела о новом Московском епископе и также на время только вручил управление иерархическими делами епископу Саратовскому Афанасию. Понятно после этого, что возведение Антония на Московскую архиепископскую кафедру, сделанное Духовным Советом без предварительных сношений с Кириллом, было для этого последнего весьма чувствительным оскорблением. И Крючков постарался, конечно, указать ему эту оскорбительную для него сторону дела. Впрочем, не было и труда убедить Кирилла к противодейству распоряжениям Московского Духовного Совета, после того как он отправил уже в Москву целый акт Белокриницкого собора, которым требовал от российских епископов полного себе подчинения.

Таким образом, в то время когда Ипполит с подлинною грамотой Московского Духовного Совета явился в Белую Криницу, Кирилл, благодаря Крючкову, не только знал о содержании этой грамоты, но был уже приготовлен и отвечать на нее. Ипполиту ничего не удалось сделать и пришлось уехать ни с чем: Кирилл сказал ему, что ответ Духовному Совету пошлет он со своими нарочитыми посланниками. Нужно было теперь заняться составлением этого ответа, уже решенного на предварительных совещаниях с Крючковым. Кирилл поручил это дело человеку наиболее способному по сочинительской части из всего белокриницкого братства, своему архидьякону Филарету, которого, вместе со священноиноком Иоасафом, намерен был в качестве своих уполномоченных посланников отправить в Москву для доставления ответной грамоты.

Читателям уже несколько известны оба сейчас названные нами лица. Но так как в дальнейшем ходе нашей истории они принимают весьма важное участие, то не излишне будет познакомить с ними несколько короче. Филарет, сын климоуцкого священника Захарии,³ мальчиком поступил в Белокриницкий монастырь и в то уже время удивлял белокриницких монахов своим искусством пения и знанием церковной службы. Замечательные природные дарования и редкая любознательность помогли ему не заглохнуть даже в той мертвящей среде раскольничьего пустынного монастыря, куда с юных лет забросила его неприветливая судьба. Среди невежественных белокриницких монахов молодой человек представлял редкое явление: в промежутке между монастырскими службами он занимался чтением и изучением языков – греческого, еврейского (в которых, однако же, без опытного руководителя ушел немного далее уменья читать), и особенно немецкого, на котором выучился говорить совершенно свободно, благодаря, конечно, близкому соседству немцев. Он завязал знакомство с профессорами и студентами Черновицкой академии, которые поддерживали в нем эту страсть к самообразованию; приезжая иногда в Вену, он познакомился там и с нашим посольским священником, который снабжал его русскими духовными журналами. Все почти небогатые средства свои он употреблял на покупку необходимых книг, из которых и составил себе небольшую избранную библиотеку. Понятно, что такой человек был драгоценным приобретением для Кирилла. С тех пор особенно, как Онуфрий оставил Белую Криницу, Филарет действительно сделался правою рукой и головой Кирилла в тех затруднительных случаях, когда жалкому Белокриницкому владыке приходилось являться во всем величии и блеске своего митрополичьего сана или предстояла трудная непривычная работа рассудить и порешить какое-нибудь дело, выходившее за пределы церковного устава, знанием которого Кирилл искони отличался. Нужно ли было, например, расстаться на время с родимою пасекой, где Кирилл, по старой привычке, ходил за пчелами и нянчил внучат, чтоб ехать в Соколинцы и Сочаву к празднику Св. Иоанна или в Черновицы⁴ для свидания с каким-нибудь важным австрийским сановником, – Филарет снаряжал его как следует, давал сколько-нибудь приличный вид всей его мужиковатой особе и садился с ним в его парадную карету, запряженную цугом, чтобы при каждом нужном случае снабжать его советами. Встречалась ли надобность войти в сношения с местными гражданскими властями – дело возлагалось обыкновенно на Филарета, которому в таких случаях особенную пользу приносило его знакомство с немецким языком. На него были возложены и все вообще письменные занятия по делам митрополии. Вот почему Кирилл не иначе решился ехать и в Москву, как в сопровождении Филарета, и вот почему все распоряжения и действия Кирилла в Москве, столь враждебные Окружному Посланию, защитниками этого последнего были приписаны влиянию на него между прочим именно Филарета, который по сему случаю и подвергся многим тяжким нареканиям. Это предположение и эти нарекания, как ни казались вероятными, были, однако же, совершенно несправедливы. Человек умный и довольно образованный, хорошо понимающий все слабые стороны старообрядчества, Филарет не мог не видеть справедливости того, что высказано в Окружном Послании, не мог ему не сочувствовать и, без сомнения, готов был располагать Кирилла в пользу Послания. Это сейчас же поняли московские крамольники, встретившие Кирилла еще в Петербурге, и немедленно по приезде в Москву поспешили разлучить митрополита с таким опасным спутником. Кирилл остался, таким образом, исключительно под их влиянием и делал то, что им хотелось; а Филарет все время его пребывания в Москве содержался в неволе и должен был, в свою очередь, исполнять все их требования, составляя для Кирилла разного рода бумаги. В тех редких случаях, когда ему удавалось видеться с самим Кириллом, он убеждал его не идти против собора епископов и не слушаться противников Окружного Послания, но убеждения эти уже не действовали на старика, который вполне поддался влиянию крамольной партии. Когда Филарет возвратился в Белую Криницу вместе с изгнанным Кириллом, у него произошло здесь объяснение со священноиноком Мануиловского монастыря Иоасафом, который сам принадлежал к защитникам Окружного Послания, таким же знал Филарета и потому никак нe мог ожидать, чтоб он стал действовать в Москве против Послания. Он за тем и приехал из Мануиловки, чтобы потребовать у него отчета в его странном и недостойном поведении там. Филарет объяснил ему, в каком стесненном положении его держали в Москве и как были тщетны все его представления митрополиту не отступать от союза с издавшими Послание епископами. Сам Кирилл на очной ставке принужден был подтвердить Иоасафу справедливость всех показаний Филарета. Тогда и было написано известное читателям объяснительное письмо Филарета к Онуфрию, засвидетельствованное удостоверительною подписью Иоасафа.⁵ Письмо это служило с их стороны как бы формальным заявлением пред московскими защитниками Окружного Послания, что они стоят и будут стоять всегда на их стороне. Письмо отправлено было из Мануиловского монастыря, куда вместе с Иоасафом уехал Филарет после своего щекотливого объяснения с Кириллом. В его отсутствие составлен был в Белой Кринице и тот пресловутый соборный акт, под которым подписался Амвросий. Но когда явился туда Крючков хлопотать по делам крамольников, оба они, и Филарет и Иоасаф, находились уже в митрополии. Они ясно видели, что хлопоты московского гостя могут сильно повредить их делу, что нужно было бы расстроить планы крамольников; но сделать это при том доверии, какое Крючков приобрел у Кирилла, они не видели возможности. Некоторая возможность к тому представилась, когда Кирилл предложил Филарету составить ответную грамоту на донесение Московского Духовного Совета. Филарет надеялся написать ее в смысле благоприятном для Окружного Послания, в полной уверенности, что Кирилл по своей совершенной безграмотности и бестолковости не затруднится подписать ее.

Итак, Филарет принял на себя труд составить от имени Кирилла и по его поручению ответную грамоту российским епископам и действительно составил ее в таком роде, что в ней и защищались права белокриницкого митрополита, и в то же время удовлетворены были все желания Московского Духовного Совета. Кирилл по обычаю остался доволен сочинением и готов был подписать его, только нашел нужным предварительно показать Крючкову, который именно того требовал. Этот, конечно, понял сейчас же, что грамота написана совсем не так, как было ему нужно, объяснил это Кириллу и настаивал, чтоб ее исправили. Филарет сделал в ней исправления, сохранив, однако же, ее общий смысл, благоприятный для Духовного Совета. Крючков остался недоволен исправлениями, сделал замечания и настойчиво требовал, чтоб ответ написан был согласно с этими замечаниями и именно так, как решили они с Кириллом. Пришлось повиноваться. Но Филарет надеялся, по крайней мере, включить в грамоту такие пункты, которыми предоставлялась бы ему с Иоасафом, как уполномоченным посланникам митрополита, некоторая свобода относительно приведения в исполнение выраженных в ней митрополичьих распоряжений, что дало бы им возможность как-нибудь поправить дело. Новая редакция удовлетворила наконец Крючкова, и 2 ноября грамота была подписана Кириллом.

В этой грамоте все распоряжения Московского Духовного Совета, о которых совет прислал донесение митрополиту с просьбой об их утверждении, признаны незаконными и совершенно отвергнуты. Именно незаконным признано: 1) учреждение самого собора, составившегося в Москве без согласия митрополита; 2) сделанное на этом соборе восстановление уничтоженных митрополитом доверительных грамот Онуфрию; 3) данное тем же собором разрешение Онуфрию от наложенного митрополитом запрещения священнодействовать. В этом пункте грамоты сделано было довольно любопытное изложение причин, побудивших Кирилла, в бытность eго в Москве, наложить запрещение на Онуфрия. Здесь именно говорилось: «Мы уделили ему (Онуфрию) доверительную грамоту от 16 октября 1861 года, чтоб а) учинить законное исследование о действиях и распоряжениях архиепископа Антония, по донесению епископа Казанского Пафнутия, с тем чтобы все возникшие церковные беспорядки и неправильности на основании церковных правил исправить; б) разобрать приложенные с писем архиепископа Антония копии и спросить его, по какому праву он столь дерзко чернил наше смирение самыми неприличными и укорительными порицаниями, без всякого доказательства, как нас, так и блаженного отца Павла, восстановившего священную нашу иерархию; в) если архиепископ Антоний не оправдится пред собором во всем, то принять от него данный ему на Владимирскую епархию всероссийского правления устав и передать его избранному вместо архиепископа Антония из среды российских епископов, кого Христос Бог и Пречистая Богородица укажет, архиерею, которого избрание, пребывание и существование да учредится согласно нашего определения; г) потребовать от архиепископа Антония во всех делах и распоряжениях, произведенных от него в течение всероссийского правления его, точный письменный отчет; д) все учиненные вами⁶ (то есть епископом Онуфрием) законные постановления утвердить и по окончании такой нашей препорученности о всем учиненном для надлежащего ведения донести нашему смирению и всему здешнему освященному собору. Епископ Онуфрий, получа от нас с вышепрописанным поручением доверительную грамоту, в течение почти двух лет не учинил никаких полезных святой церкви распоряжений или что-нибудь из наших поручений и не доносил нам ничего до сведения. Но вместо того он, сделавшись сам председателем Духовного Совета, произвел только неукротимое всеобщее между нашими православными христианами возмущение и привел всех в конечное повреждение совести и религиозных понятий изданием Окружного Послания, что ему не было нами поручено. Потом, при личном нашем с епископом Онуфрием свидании, мы предложили ему, что как мы сами прибыли в Москву для восстановления церковного мира, нарушенного от него посредством издания Окружного Послания, то дабы предуготовлялся отправиться в митрополию, ибо уже и правительство многократно беспокоило наше смирение, спрашивая, где он столь долгое время, будучи наместником, находится; на такое наше востребление епископ Онуфрий отвечал, что не может скоро выехать... И, наконец, на первом соборном заседании епископ Онуфрий старался всячески защищать Окружное Послание, равно и касательно возведения на Московский престол архиерея противоречил и считал невозможным делом. По таковым обстоятельствам и за таковые незаконные епископа Онуфрия поступки мы принуждены были, для отклонения дальних противных последствий, уничтожить выданные ему доверительные грамоты за то, что произвел церковный раздор и неукротимый соблазн изданием Окружного Послания, рассудили положить ему запрещение в России священнодействовать... и, наконец, удержали ему право (то есть лишили его права) присутствовать более на соборах, потому что, будучи издателем Окружного Послания, стараясь всеми силами защищать его и на будущем собрании, назначенном быть единственно ради Окружного Послания, неоспоримо противоречил бы во всем. Итак, наложенное епископу Онуфрию запрещение учинено законно и правильно и вторительно здешним освященным собором от 20 июня подтверждено. А потому никто, кроме нашего смирения, не вправе снять с него запрещение, и епископ Онуфрий остается присно и неизменно в запрещении, дóндеже не принесет нашему смирению с чистосердечным покаянием прощение в своем сопротивлении». Затем признано незаконным, как учиненное запрещенным епископом, переведение и возведение на московский престол архиепископа Антония Владимирского. «Сам возведенный на столь высокое достоинство архиепископ Антоний, – сказано между прочим в этом пункте, – еще в 1861 году подал всему освященному собору самопроизвольно письменное отказательство и сложение управления всероссийских церковных дел; с какою жe совестию решился он опять на принятие его?» Отвергнув, таким образом, все распоряжения Московского Духовного Совета, утвердить которые просил его совет, Кирилл предлагает далее в своей грамоте условия, на которых единственно может он заключать братский союз с российскими епископами и которые просит их принять ради умирения церкви. Условия эти заключались в следующих пяти пунктах: 1) уничтожение Окружного Послания должно быть принято в полной его силе и всеми безусловно подписано; 2) доверительные грамоты Онуфрия должны быть признаны недействительными; 3) восстановление их признать неправильным; 4) возведение Антония на Московский престол также – незаконным и недействительным; наконец, 5) собор, составившийся в Москве, вменить за противозаконный и как бы небывший, равно и все действия и распоряжения сего собора – за ничтожные. Для заключения на этих условиях мира с российскими епископами и посылаются в Москву нарочито уполномоченные послы от митрополита. Права и обязанности послов в грамоте определены были следующим образом: «Находим себя вынужденными, нарочито уполномочив доверительною грамотой честных отцев, священноинока Иоасафа и архидьякона Филарета, послать к вам для учинения с вами общебратского примирения и тем успокоить умы всех православных христиан. Потому благоволите принять их вместо нашего смирения и постараться устроить полезное для Святой церкви. И если вы вышеупомянутые пять пунктов примете без малейшего изъятия, то поручаю нашим посланникам составить письменный мир, который заключить с обеих сторон своеручным подписом, и принести в Христоподобном смирении друг другу прощение, дабы и сам Бог мира и любви пребыл посреди нас. Если же, в противном случае и паче чаяния, вы, конечно увлекшись непокорностию и дьявольскою гордостию, не восхощете по вышеприведенным 5 пунктам устроить церковный мир и отбросить преграду вражды, то заповедаем нашим посланникам немедленно приступить к исполнению 4-го пункта, состоящего в доверительной уделенной им грамоте, то есть с волею и согласием всех священных лиц и почетных граждан Богохранимого града Москвы и окрестностей ее, учинить, на основании священных правил, избрание на Московский престол законного архиерея, кого Xpucmoc Бог и Пречистая Богородица укажут, и, наконец, новопоставленному архиерею вручить управление всероссийских иерархических дел».

Такого содержания была грамота, составленная Филаретом, одобренная Крючковым и подписанная Кириллом, которую сам же Филарет вместе с Иоасафом должен был доставить в Московский Духовный Совет. Крючков, действительно, мог быть ею вполне доволен: все, что нужно было ему и тем, от чьего имени он действовал, в грамоте было сказано; в некоторых местах ее чувствуется даже, что она писана как будто со слов самого Крючкова, как, например, там, где говорится, что посланники должны в известном случае избрать нового законного архиерея на московский престол «с волею и согласием всех священных лиц и почетных граждан Богохранимого града Москвы и окрестностей ее». Под «окрестностью», конечно, следует разуметь здесь Гуслицкую страну, в которой процветает и сам Ефим Федорыч Крючков, пользуясь некоторого рода авторитетом между своими знаменитыми соотечественниками. Но, исполнив таким образом все требования настойчивого московского агента, составитель грамоты умел в то же время довольно искусно оградить в ней и свободу действий для себя и своего будущего спутника. В этом отношении важным обстоятельством было то, что в грамоте главною целью их посольства в Москву было поставлено «учинение с российскими епископами общебратского примирения», и особенно то, что избрание нового архиерея на московский престол во всяком случае не могло быть произведено без их согласия, что дело это было исключительно предоставлено им.

Желая еще более обеспечить за собою свободу действий, Иоасаф и Филарет придумали и другое средство. Они старались объяснить Кириллу, что для успеха дела, им порученного, весьма важно было бы, если бы голос митрополита поддержан был общим голосом старообрядцев, обитающих в разных местах России, что поэтому будет весьма полезно, если они на пути в Москву посетят важнейшие старообрядческие поселения, разведают, как настроен народ относительно Окружного Послания, постараются разъяснить ему все дело надлежащим образом, – словом, расположить его в пользу митрополичьих распоряжений против Послания и даже собрать подписки в согласии на эти распоряжения. Если можно будет достигнуть всего этого, то не останется никакого сомнения в успехе порученного им дела и они смело могут приступить к приведению грамоты в действие; если же окажется, что народ расположен в пользу Послания и сочувствует распоряжениям Московского Духовного Совета, то не было бы опасно одному митрополиту при всей обширности его власти идти против общего мнения, и не будет ли благоразумнее, если он воздержится от объявления данной им грамоты до получения из митрополии новых распоряжений. Кирилл должен был признать всю справедливость этих представлений, которые имели вид такой благоразумной предусмотрительности. Он позволил, чтобы послы с указанною ими целию ехали в Москву через более населенные раскольниками места, и для этого даже снабдил их особым воззванием к народу, в котором между прочим говорилось, что «честные отцы, священноинок Иоасаф и архидьякон Филарет, посланы его смирением в царствующий град Москву для восстановления церковного мира, примирения с сопротивляющимися епископами и успокоения возмутившегося христианского народа чрез Окружное Послание, изданное Московским Духовным Советом, состоящим под председательством епископа Онуфрия; что этим посланникам поручено посетить всех православных христиан, где только возможно, и доставить им со всем грамот, касающихся до настоящего течения иерархических дел, копии для рассмотрения и узнания подробных обстоятельств; и что он, Кирилл митрополит, просит всех желающих пребывать с ним в единомыслии, каждого порознь или совокупно от всего общества, дать письменное к тому соизволение, которое послужит оружием к большему утверждению древлеправославной веры и к примирению с сопротивляющимися истине».⁷ Сам Крючков не мог ничего возразить против этой грамоты и вообще против предложенного Иоасафом и Филаретом плана, который в сущности только развязывал им руки для более свободной деятельности во время посольства.

Теперь им можно было отправиться и в путь; оставалось только предупредить еще одну опасность. Крючков выезжал из митрополии в одно время с ними, но, отправляясь прямым путем, он должен был явиться в Москву задолго до их приезда. Там он постарается, конечно, разгласить об успехах своей поездки в митрополию, расскажет содержание митрополитовых грамот и вообще успеет порядочно испортить их дело. Нужно было позаботиться, по крайней мере, чтоб он не имел копии с данной им грамоты, и тем предупредить возможность ее обнародования в Москве раньше их приезда. Оказалось, что и это было уже поздно. Крючков успел получить копии со всех бумаг, и они могли только просить его, чтоб он подержал их в секрете и не объявлял прежде времени, зная, как много вреда может причинить чрез это делу, которое поручено им и которое, по общему согласию, предположено вести со всем искусством и осторожностью. На успех этой просьбы они без сомнения, мало надеялись, хотя Крючков и обещал ее исполнить.

Иоасаф и Филарет ехали в Москву через Хотин, Кишинев, Одессу, Кременчуг, Новочеркасск, Воронеж. Везде они входили в сношения с раскольничьими обществами, прислушивались к толкам о современных событиях в старообрядстве, об Окружном Послании, о распре из-за него между митрополитом и членами Московского Духовного Совета. Само собою разумеется, что митрополичьего воззвания они и не думали обнародовать; еще менее расположены были убеждать народ к союзу с Кириллом и партией противников Окружного Послания. Напротив, они старались, где была к тому возможность, расположить народ в пользу Послания, разъясняя смысл его и цель, с которою оно издано. В то же время из разных мест они посылали в митрополию известия, весьма неутешительные для Кирилла, писали, что народ настроен вовсе не против Окружного Послания, что он сочувствует распоряжениям Московского Совета и, напротив, недоволен митрополитом за вражду его к российским епископам. На это путешествие они употребили около двух месяцев: в Москву приехали именно 9 января прошедшего 1864 года.

Здесь, в Москве, нашли они дела в крайне невыгодном для них положении. Крючков давно уже возвратился и, как следовало ожидать, не преминул разгласить обо всем, что сделано было в митрополии в его присутствие и при его участии. Надобно заметить, впрочем, что сам Кирилл отчасти уполномочивал его на эту откровенность. Еще 2 октября, вскоре по приезде Крючкова в Белую Криницу, написал он грамоту «ко всем православным христианам, священнослужителям и мирским, обретающимся в Богоспасаемом царствующем граде Москве, ее окрестностях и во всем Богохранимом государстве Российском», – грамоту, в которой извещал возлюбленных чад своих, что действия Московского Духовного Совета никогда не будут им признаны и что в таком смысле будет послано им, спустя несколько времени, архипастырское распоряжение. Эта грамота для нас любопытна между прочим в том отношении, что в ней упоминается и даже поставлена одним из главных побуждений к ее написанию первая наша статья О современных движениях в расколе, которая незадолго перед тем напечатана была в Русском Вестнике и произвела в старообрядческом обществе некоторое впечатление. Вероятно по этой причине и Крючков, приехав в Белую Криницу, не преминул донести о ней митрополиту; он даже привез туда и самую книжку Русского Вестника, до крайности замазанную на тех местах, где напечатана статья О современных движениях в расколе. Кирилл, в свою очередь, нашел нужным предохранить возлюбленных чад своих от зловредной московской книжицы. Вот что именно писано было в грамоте Кирилла: «При сем извещаю вы сим начертанием, что нынешнее время доходят до ушес моих не точию слухи, но даже нарочитые посланницы, пришедшие в Богоспасаемую нашу митрополию, устно возвестившие ми, аки бы неции из числа православных христиан, одержимы сущи велиим сомнением, еже или от самих себе произыде, или по лживому навету врагов древнего благочестия и любителей новости сицевую вещь получивше, глаголют, аки бы уже и аз согласихся восприяти Окружное Послание, влечащее всех православных христиан, не вмещающих содержание его, к конечному повреждению совести, нарушению благочестивой нашей веры и к сближению с великороссийскою церковию, яко же свидетельствует сам автор типом новоизданной в сие лето книги, под названием Pyccкий Вестник, сице: «Для нас же то обстоятельство……⁸ тем более

знаменательно и заслуживает внимания, что одновременно с протестом против австрийского владычества старообрядцы (российские) сделали весьма важный шаг к сближению с православною церковью». Яве есть, что сие относит автор на собор, состоявшийся в Москве по выезде моем из епископов, защищающих Окружное Послание и старающихся прекратить мое влияние на российских православных христиан. Сего ради аз поспешаю возвестить вам, православные христиане...» Следует в пространных и не совсем складных выражениях (грамота писана, очевидно, не Филаретом) уведомление о том, что Кирилл не признает распоряжений Московского собора. Приводим из него наиболее важное место: «О вышеупомянутом же, состоявшемся из защитников Окружного Послания, соборе буди вам известно, что действия и распоряжения оного собора, то есть разрешение епископа Онуфрия, переведение архиепископа Антония из Владимирской епархии и возведение его на Московский престол и прочие действия его признаю незаконными, а посему, по рассмотрении доставленных мне от помянутого собора актов о его действиях, последует в скором времени особое от моего смирения распоряжение. До него же заповедаю всем священнослужителям не приимати от нового, незаконно учрежденного московского правителя никаких приказаний или распоряжений, в молитвословии не поминати, до возведения на Московский престол законного архиерея, имя верховного Белокриницкого святителя». Доставить в Москву эту грамоту поручено было некоему Василию Шамаркину, который и довез ее благополучно до Киева; но в Киеве он попал в полицию, и там Кириллова грамота была у него отобрана. Однако же к приезду Крючкова из Белой Криницы грамота в списках уже ходила в Москве по рукам. Она, очевидно, развязывала язык Крючкову. Он только подтверждал своими рассказами то, о чем писал в Москву сам Кирилл, то есть что все распоряжения Духовного Совета действительно отвергнуты митрополитом и что при нем же была составлена такого-то содержания грамота и вручена таким-то послам, которые в непродолжительном времени должны приехать в Москву. Но дело в том, что Крючков не ограничился одними рассказами; везде, где ему нужно было, он показывал и копию с самой грамоты, врученной послам, ездил по Гуслицам, собирал сходки и читал ее во всеуслышание, так что в партии, враждебной Окружному Посланию, заранее торжествовали победу и митрополичьих послов ждали только за тем, чтобы заставить их, в силу данных им полномочий, приступить к избранию нового архиерея на Московскую кафедру. К тому же времени отношения членов Духовного Совета к митрополиту сделались еще xyже. Обе стороны успели обменяться резкими грамотами по поводу известного акта, изданного Белокриницким собором 20 июня. В ответ на него Духовный Совет послал к Кириллу обличительную грамоту митрополита Амвросия, уничтожавшую все постановления Белокриницкого собора, а Кирилл, в свою очередь, ответил на эту грамоту Амвросия новым укоризненным посланием Духовному Совету, в котором опровергал ее подлинность.⁹ Все это, питая в членах Совета раздражение против Кирилла, не внушало им, очевидно, особенного расположения или доверия и к послам его, а этих последних затрудняло еще более в осуществлении тех добрых намерений относительно защитников Окружного Послания, с которыми они приехали в Москву.

Итак, по приезде в Москву Иоасаф и Филарет увидели себя среди двух враждующих сторон в положении довольно затруднительном: та из них, которой они принадлежали по обязанности, но в пользу которой по своим убеждениям не могли и не расположены были действовать, ожидала от них распоряжений в Москве и имела полное право ожидать своего решительного торжества над противниками; другая же, интересы которой они именно желали поддерживать, вследствие усилившихся неудовольствий против Кирилла, а с тем вместе вследствие некоторой недоверчивости и к ним самим, представляла затруднения для осуществления их благоприятных для нее планов. Они, однако, не отступили от этих планов, успех которых обеспечили для себя в некоторой степени теми выражениями Кирилловой грамоты, которыми предоставлялась им в известных случаях свобода действий.

Грамоту Кирилла, как и следовало, они доставили в Духовный Совет, которому объяснили при этом, что вовсе не сочувствуют содержащимся в ней распоряжениям Кирилла, напротив – желали бы своим посольством в Москву послужить пользе Окружного Послания, устроив на благоприятных для него условиях примирение членов Духовного Совета с Белокриницким митрополитом; они предложили на общее обсуждение и план, как, по их мнению, можно было бы достигнуть этого. Так как главною целию их посольства в самой грамоте Кирилла поставлено заключение мира с Духовным Советом, то если бы Совет попросил братского прощения у Кирилла, нисколько, однако же, не роняя своего достоинства, и выразил бы со своей стороны искреннее желание мира, хоть вовсе не на тех условиях, какие предписаны Кириллом, они были бы вправе считать достигнутою цель своего посольства. А что при этом оставлены будут без внимания ясно выраженные в грамоте требования Кирилла относительно условий примирения, то в этом отношении для них послужит оправданием данное им самим же Кириллом поручение – разведать предварительно настроение раскольничьих обществ относительно Окружного Послания и относительно его собственных действий против Послания. С дороги они доносили уже Кириллу, что это настроение не в его пользу, то же могут письменно засвидетельствовать собравшиеся в Москве депутаты из разных мест – все это будет для посланников достаточным оправданием, почему они отступили от точных предписаний грамоты. Притом же мир не будет окончательно заключен ими в Москве; для этого они возвратятся в митрополию, где сам Кирилл, по обсуждении всех собранных ими сведений, утвердит акт примирения своею архипастырскою властию. В ту пору для них нужно было только одно: отстранить исполнение Кирилловых распоряжений относительно уничтожения Окружного Послания и избрания нового архиерея для Москвы вместо Антония, внесенных в грамоту и выраженных в ней так решительно по настойчивому требованию Крючкова; а убедить Кирилла отступиться от этих требований и подписать мир с Духовным Советом на благоприятных для этого последнего условиях они надеялись вполне, хорошо зная характер и толк Белокриницкого владыки. С этим планом нельзя было не согласиться, и общим советом решили привести его в исполнение.

Партия раздорников со своей стороны также не оставалась в бездействии. Как только митрополичьи посланники приехали в Москву, от них стали требовать объявления Кирилловой грамоты и согласных с нею распоряжений. Иоасаф и Филарет под разными благовидными предлогами уклонялись от решительного ответа на эти требования. Крючков скоро почуял что-то недоброе в этой их уклончивости и решился добиться от них прямого объяснения. С этой-то целью и было составлено 13 января известное рогожское сборище, о котором мы упоминали в прежних статьях не один раз; сюда приглашены были и митрополичьи послы. От них хотели именно потребовать отчета, почему они доселе не приводят в исполнение Кириллову грамоту, уклоняются от избрания нового епископа на Московскую кафедру. Послы отказались присутствовать на собрании и только представили от себя объяснительную записку, почему доселе не могут привести митрополичью грамоту в исполнение. В объяснении этом они писали, что, так как уполномочены приступить к избранию нового Московского епископа в том только случае, когда им будет известно, что Духовный Совет не принимает предложенных Кириллом требований и условий примирения – а совет, за отсутствием из Москвы епископа Пафнутия Казанского (значит, по благословной причине) доселе не дал им никакого ответа на митрополичью грамоту, и они еще не знают, принимает ли Совет прописанные там условия или не принимает, – то и приступить к избранию нового архиерея для Москвы они не могут по смыслу самой Кирилловой грамоты, и избрание это было бы с их стороны превышением данных им прав. Здесь, таким образом, они воспользовались другим важным пунктом сочиненной ими Кирилловой грамоты, в котором избрание нового Московского архиепископа поставлено в исключительную зависимость от их согласия на то. Когда объяснение митрополичьих послов было прочитано на рогожском сборище, раздорники пришли в неописанное негодование; этим, однако же, нисколько не помогли делу об избрании нового Московского епископа.

В Духовном Совете между тем шли приготовления к осуществлению предположенного плана о заключении мира с Кироллом, те самые, о которых довольно подробно сказали мы в предыдущей статье и значение которых теперь становится для нас яснее. 1) Собравшиеся в Москве депутаты представили Духовному Совету заявление, в котором требовали от него, чтобы никак не принимал предложенных Кириллом условий, напротив, чтобы предложил Кириллу свои, совершенно противоположные условия; это заявление, как мы и прежде сказали, могло служить для Духовного Совета защитой от обвинения в самовольном непокорении митрополиту. 2) Они же подписали покорнейшее прошение к самому Кириллу, в котором выражали свое сочувствие к Окружному Посланию, упрекали Кирилла за покровительство врагам Послания и настоятельно требовали, чтоб он принял те самые уловия мира, о которых писали и в заявлении; это прошение должно было служить для Кирилла дополнением и подтверждением того, что писали ему с дороги его уполномоченные посланники. Подобного рода прошение к Кириллу составлено было и от общества московских сторонников Окружного Послания. 3) Иоасаф и Филарет подали в Совет объяснение, в котором об исполнении своего поручения выражались следующим образом: «Имея в виду возложенную на нас священную обязанность пещися о миротворении, видя же со стороны священных лиц вашего верховного совета смирение и благопокорение к господину митрополиту Кириллу, мы, почитая доверенность нашу в главном ее значении исполненною, возвращаемся к господину митрополиту Кириллу с донесением о всем нами виденном и слышанном». 4) Члены совета подписали примирительное послание к Кириллу, в котором, испрашивая у него прощения в общих выражениях, просили его выслать и со своей стороны мирную грамоту с подтверждением распоряжений Московского собора; подробности относительно будущего содержания этой мирной грамоты предоставлялись бдагоразумию посланников. Наконец, 5) Они сделали постановление и написали известие к Кириллу о признании Сергия в сане епископа; это сделано было не столько в угождение Кириллу (как мы сказали в прошедший раз), сколько из желания привлечь на свою сторону Сергия и приобресть в его лице нового полезного человека в Белой Кринице, и в этих расчетах, как увидим, Совет не обманулся.

Две последние бумаги подписаны были 29 января, и в этот же день Иоасаф и Филарет, снабженные всеми нужными документами, выехали из Москвы. В Петербурге они должны были дождаться нового спутника – особого уполномоченного посла от имени всех российских епископов, которого найдено нужным вместе с ними отправить в митрополию. Оказалось, что выбрать такого человека было не так легко, как думали, и Филарет с Иоасафом ждали его в Петербурге около двух недель. Хотели послать епископа Тульчинского Иустина, но опасаясь, чтоб он, по своему открытому и живому характеру, не испортил дела, которое нужно было вести с осторожностью, отложили это намерение. Предложили ехать Илариону Георгиевичу, автору Окружного Послания, который в то время жил ужe в Петербурге для занятий в Публичной библиотеке; но Иларион сам отклонил от себя это назначение, благоразумно рассудивши, что его личное участие в деле, касавшемся судьбы столь близкого его сердцу Окружного Послания, может поставить в неловкое положение и Кирилла, и его самого.¹⁰ Выбрали, наконец, Пафнутия, епископа Казанского. Старец не бойкий на слово, но рассудительный, кроткого и спокойного характера, притом жe лицо почетное между старообрядцами, он действительно мог быть хорошим помощником Иоасафу и Филарету в переговорах с Кириллом, и ради общей пользы он не отказался исполнить поручение Духовного Совета. Немедленно отправился он в Петербург к давно ожидавшим его белокриницким посланникам. Впрочем, эти последние понапрасну не теряли здесь времени. От Петербургского старообрядческого общества они успели получить увещательное послание к Кириллу, подобное тому, какое вручено им было в Москве депутатами от разных иногородных обществ. Здесь жe, по общей просьбе и с общего совета, Иларион Георгиевич составил, при участии Филарета, мирную грамоту и архипастырское послание, которые Филарет должен был по приезде в митрополию предложить Кириллу для подписи. Отсюда, наконец, отправили телеграмму на имя Кирилла с известием, что послы возвращаются в митрополию, и с просьбою не приступать ни к каким новым распоряжениям до их приезда в Белую Криницу, особенно остерегаться происков Крючкова и друзей его, которые, как следовало предполагать, не останутся в покое после устроенной послами неприятности.

13 февраля все трое, Пафнутий, Иоасаф и Филарет, выехали из Петербурга по варшавской железной дороге. Пафнутий первый раз пускался в заграничное путешествие и поэтому чувствовал себя в немалом страхе; но его спутники были опытные люди в этом отношении и благополучно доставили его в Белую Криницу, употребив на весь проезд с небольшим неделю: 23-го числа они были уже в митрополии.

Но как ни спешили они на свидание с Кириллом, нашелся человек, который успел побывать у него раньше: это все тот жe многореченный Ефим Федорыч Крючков. Он и друзья его действительно не стерпели причиненной им митрополичьими послами неприятности. Как только сделалось ясным, что Филарет с Иоасафом вовсе не намерены приводить в действие Кириллову грамоту об избрании нового Московского епископа, что они вообще не сочувствуют распоряжениям против Окружного Послания, напротив – видимо склоняются на сторону Духовного Совета и ведут с ним какие-то подозрительные совещания, раздорники нашли нужным, не теряя времени, и самым секретным образом отправить своего агента в Белую Криницу, донести обо всем этом Кириллу и настоять, чтоб он сделал новое, решительное подтверждение своих прежних распоряжений. Этим они надеялись расстроить планы, замышляемые в противном лагере. Внезапный и таинственный отъезд Крючкова был, конечно, замечен московскими старообрядцами; но куда именно и зачем он уехал – это знали весьма немногие. Между тем он живо покончил дело с Кириллом, чему весьма много содействовали привезенные им от Е. Б–на 1000 рублей серебром на помин души скончавшейся перед тем его супруги. Он изобразил пред Кириллом, как ему нужно было, измену Филарета с Иоасафом и козни, замышляемые Духовным Советом, доказал крайнюю необходимость безотлагательно избрать и посвятить на Московскую кафедру нового архиерея и даже, что всего важнее, успел выпросить у Кирилла письменное поручение (грамоту) произвести в Москве это избрание будущего архиерея и приезжать с ним в Белую Криницу для посвящения. Вся грамота состояла из двух многознаменательных слов, собственноручно начертанных Кириллом на клочке бумаги: «Привози – поставлю». Лаконизм, достойный Белокриницкого владыки! С этим драгоценным документом Крючков выехал из митрополии 21 или 22 февраля, а на следующий день, как сказано выше, прибыли туда и посланные от Московского Духовного Совета.

Теперь, казалось бы, им трудно было рассчитыватъ на какой-нибудь успех и можно было почитать свое дело проигранным. Но Филарет с Иоасафом так хорошо знали Кирилла и так умели с ним обращаться, притом же привезли из Москвы такие убедительные послания к нему, что нисколько не сомневались в успехе. Дело они начали с того, что представили Кириллу отчет о своем путешествии в Москву, служивший как бы дополнением к письмам, которые писали к нему с дороги, рассказали, как неблагоприятно старообрядцы разных мест России смотрят на враждебные Духовному Совету распоряжения митрополита, и представили ему послание иногородных депутатов, также от московского и петербургского обществ, вполне подтверждавшие все, что писали они с дороги и рассказывали теперь. Относительно главной цели своего путешествия в Москву они объяснили митрополиту, что Духовный Совет, как сами они видели, раскаивается в огорчениях, какие причинил ему, и искренно желает заключить с ним братский мир, вследствие чего они и рассудили, что не имеют права исполнить данное им поручение об избрании нового архиепископа на Московскую кафедру. В доказательство они представили Кириллу подлинное послание Духовного Совета и сослались на Пафнутия, который, в качестве уполномоченного Советом посланника, мог лично подтвердить Кириллу справедливость их слов. Пафнутий действительно объяснил митрополиту, что его собратия, российские епископы, изъявляют искреннее раскаяние в причиненных ему оскорблениях, просят у него прощения и желают, чтоб он со своей стороны забыл все неудовольствия и выслал им грамоту в утверждение полного и окончательного мира между ними. Все это было представлено так ясно и обстоятельно, что и всякий другой на месте

Кирилла не мог бы сделать основательных возражений. Кирилл на все был согласен. Следовало написать теперь ответ на послание Духовного Совета, то есть мирную грамоту и архипастырское послание. Кирилл, разумеется, поручил это дело Филарету. Обе грамоты, как сказано выше, были готовы; но в отклонение всех подозрений и приличия ради Филарет уединился в своей келье будто бы для составления грамоты. Потом написанные начерно бумаги он читал Кириллу, стараясь по возможности разъяснить ему каждый их пункт в отдельности. Кирилл слушал; после каждого прочитанного и объясненного ему пункта повторял, по обычаю: «Добре, я кажу, добре», – и велел переписать бумаги. 27 февраля в келью Филарета, более опрятную и просторную, чем помещение самого митрополита, собрались Пафнутий, Сергий, Мельхиседек, Климоуцкий поп Степан и другие. Сюда явился и сам Кирилл, чтобы в общем собрании подписать грамоты. После многих и долгих усилий он нацарапал на них со свойственным ему искусством шесть букв своего имени, раскурил несколько кусков ладану, накоптил над ним печать и собственноручно приложил ее к обеим грамотам; подписал и доверительную грамоту для Филарета с Иоасафом, которые опять должны были отправиться с ними в Москву. Вручив по принадлежности все эти бумаги, он заметил, что теперь чувствует себя гораздо спокойнее и очень рад, что примирился с собором боголюбивых российских епископов. Таким образом, все было сделано, по-видимому, как нельзя лучше; Крючков точно и не был в митрополии и никаких бумаг ему Кирилл не давал... Подлинность Кирилловых подписей тут же, в общем собрании, собственноручно засвидетельствовал и Сергий, который действительно был очень доволен, что Московский Духовный Совет признал его в епископском сане.

Теперь московским послам нечего было делать и незачем медлить в митрополии. Взявши все нужные бумаги, Пафнутий с Иоасафом действительно отправились на другой же день в Черновицы, откуда переехали потом в Яссы; а Филарет остался в митрополии, чтоб от имени Кирилла написать к разным лицам известительные письма о заключении мира с Московским Духовным Советом. Он приготовил такого рода письма к попечителям Рогожского кладбища, к главным лицам между раздорниками, к бывшему петербургскому попечителю Г–зу, к гуслицким попам, к попу Василью Садовницкому (известному изуверу) и к самому Крючкову; тогда же приготовил он подтвердительную грамоту об извержении Софрония. Надобно заметить, что такого рода грамота, с подробным изложением всех беззаконных деяний Софрония, была составлена еще в Москве и послы предлагали ее Кириллу для подписания вместе с мирною грамотой и архипастырским посланием; но Кирилл в то время отказался подписать ее, заметивши, что об извержении Софрония достаточно сказано в мирной грамоте, и в особом акте надобности не имеется. Теперь Филарет составил новую грамоту об извержении Софрония, с кратким изложением его деяний, и надеялся убедить Кирилла подписать ее. Кирилл действительно подписал и эту грамоту, и все составленные Филаретом письма, так что 1 марта этот последний, откланявшись его высокопреосвященству, мог отправиться к ожидавшим его спутникам в Яссы.

Между тем Иоасаф успел съездить из Ясс в Тисский и Мануиловский монастыри к архимандритам Евфросину и Варсонофию, чтобы предложить им для подписи Кирилловы грамоты; оба подписали их беспрекословно. В Яссах подписался под ними соборный протопоп Георгий. Здесь же, на общем совете с ясскими гражданами, решено было напечатать Кирилловы грамоты для удобнейшего распространения их между старообрядцами, о чем немедленно дали знать и в Белую Криницу. Печатание шло, кажется, довольно медленно, а послам между тем следовало поспешать в Москву и на пути предстояло еще посетить некоторые места. Поэтому, не дожидаясъ окончания книги, Пафнутий и Филарет 1 апреля выехали из Ясс, оставив там Иоасафа наблюдать за дальнейшим ходом печатания.¹¹

Пафнутий и Филарет проехали сначала через Васлуй и Кагул в Измаил к Аркадию Васлуйскому, объяснили ему весь ход дела, за которым приезжали в Белую Криницу, и представили митрополичьи грамоты; Аркадий скрепил их своею подписью. От него переправились в Тульчу и оттуда в Славский скит к другому Аркадию, который, расспросивши обо всем и внимательно прочитав грамоты Кирилла, также подписался под ними. Из Славского скита они ездили в Журиловку к Некрасовскому голове Гончарову, который пригласил их служить в неделю ваий; с благословения Аркадия Пафнутий служил у него соборно. Из Журиловки чрез селение Серыкой возвратились они в Тульчу, где оба раза представлялись местному паше, который принимал Пафнутия с подобающим его званию почетом. Отсюда по Дунаю переправились в Бриилов, где в первый день Пасхи (19 апреля) отправили службу. 21 апреля снова сели на пароход и ехали Дунаем до места, откуда по железной дороге чрез Вену, Краков и Варшаву благополучно добрались до Петербурга.

В Петербурге ожидали Пафнутия с Филаретом не очень приятные для них известия: они здесь только узнали, что Антоний вскоре по отъезде их из Москвы издал известное объявление об уничтожении Окружного Послания, и были очень смущены этою неожиданною новостью. Правда они хорошо знали характер Антония и не должны были много удивляться этому наглому двоедушию, с каким он в одно и то же время отправлял их в Белую Криницу хлопотать в пользу Окружного Послания и издавал во всеобщее известие акт об уничтожении того же самого Послания, но их смущало опасение, как бы этим последним поступком своим Антоний не повредил успеху привезенных ими грамот, ради которых употреблено было столько труда и хлопот всякого рода и от которых, что всего важнее, они ожидали таких добрых последствий для старообрядчества. Целую неделю прождади они в Петербурге, раздумывая и советуясь с разными лицами, что предпринять и как поступить. Наконец в половине мая, спустя более двух месяцев по выезде из митрополии, возвратились они в Москву и явились в Духовный Совет для вручения митрополичьих грамот. Председатель Совета, Антоний, при встрече с ними нисколько не смутился, принял их очень спокойно, как будто ничего особенного не случилось в их отсутствие. «У нас, – говорит, – совершенно тово,¹² все Слава Богу хорошо. А вы благополучно ли, совершенно тово, съездили?» Об уничтожении Окружного Послания не сказал ни слова; мирную грамоту Кирилла, как назначенную для одних епископов, велел объявить по принадлежности; но от обнародования архипастырского послания уклонился: «Надо, совершенно тово, повременить маленько… не было бы, тово, блазненно для народа, совершенно». Он понимал, очевидно, как не соответствует содержание этого послания изданному им объявлению.

Впрочем, главная опасностъ успеху мирной грамоты и архипастырского послания угрожала не от нелепых распоряжений Антония, а все оттуда же, из Белой Криницы, где Пафнутий с Филаретом по-видимому так успешно кончили дело. По отъезде их из митрополии и во время двухмесячного путешествия там совершались невероятные события, возможные только для людей, подобных Кириллу.

Читатели, вероятно, не забыли, что за день перед тем, как Пафнутий с Иоасафом и Филаретом прибыли в Белую Криницу, оттуда выехал Крючков, испросивши у Кирилла разрешение выбрать вместо Антония нового епископа на Московскую кафедру и привезти в митрополию для посвящения («привози–поставлю»). В Москве с этою радостною вестью явился он к М–ву, В–ву и пр., составляющим тесный кружок главных деятелей в партии раздорников, по секретному поручению которых и ездил в Белую Криницу. Общим советом они порешили секретным же образом, не оглашая дела во избежание толков и всякого рода затруднений, отыскать где-нибудь человека, годного в архиереи, и отправить потихоньку в митрополию. То и другое, само собою разумеется, поручено было привести в исполнение тому же неподражаемому мастеру подобных дел Ефиму Федорычу Крючкову. Он скоро отыскал подходящего человека, который, по странному совпадению, также носил имя Антония, столь прославленное его доблестным соименником и единопрестольником. Это был один старый, полуграмотный крестьянин, не задолго перед тем постриженный в монахи и имевший пребывание в Гуслицах, в небольшой раскольничьей киновии.¹³ Ефиму Федорычу ничего не стоило сбить с толку слабоумного старика и заставить делать все, что ему хотелось. М–в и прочая братия со своей стороны не имели ничего против этого выбора: для них было все равно кем ни заменить старого Антония, лишь бы только заменить и лишь бы нанести как-нибудь поражение своим противникам, ратующим за Окружное Послание. Оставалось поискуснее взять старика из обители, в которой он спасался и откуда, подозревая умысел раздорников, не хотели его выпускать. Крючков успел и это устроить: он тайком увез Антония и спрятал до времени в укромном месте; потом, взявши, от кого следовало, порядочную сумму денег на дорожные и прочие расходы, отправился с ним в хорошо знакомый ему путь «во Цесарскую страну, идеже богоспасаемая обитель Белокриницкая процветает».

Он не решился, однако ж, явиться прямо в митрополию со своим кандидатом в архиереи, понимая, что нужно с великою осторожностью и искусством вести щекотливое дело, ради которого приехал теперь. Во время частых путешествий своих в Буковину он успел свести знакомство с разными лицами, одинакового с ним характера и образа мыслей. Одним из таких был некто Филипп, протопоп в пограничном бессарабском селении Грубном. В прежнее время, до учреждения Балтовской епархии, Филипп, по поручению Кирилла, управлял всеми старообрядцами в Бессарабской области; когда же посвящен был для Балты особый епископ, Варлаам, то вся Бессарабия перешла в его управление и сам Филипп поступил под его начальство без всяких особенных прав. Эта перемена до того оскорбила честолюбивого Грубенского протопопа, что он стал считать Варлаама своим личным врагом и решился во что бы то ни стало отмстить ему. Удобный случай представился во время возникших повсюду волнений из-за Окружного Послания. Варлаам, как известно, принадлежит к числу искренних и горячих защитников Послания; Филипп, натурально, пристал к противной стороне; этим заслужил он особенное расположение Кирилла и открыл себе возможностъ низвергнуть Варлаама. Когда произошли беспорядки в Кореневском монастыре, где жил Варлаам, беспорядки, к которым, быть может, подстрекнул монахов сам же Филипп, он донес митрополиту, будто Варлаам всякого рода насилиями и угрозами принуждал Кореневскую братию к принятию Послания и этим-то вооружил против себя монастырь и довел до открытого воссстания. Кирилл, не подвергая доноса никакому исследованию, послал запрещение Варлааму, а Филиппу снова отдал под управление всех старообрядцев Бессарабской области. Таким образом, Грубенской протопоп был естественным союзником московских ненавистников Окружного Послания, и Крючков во время своих поездок в Белую Криницу успел войти с ним в самые интимные отношения. На этот раз он также заехал в Грубное к своему приятелю посоветоваться, как устроить дело нового Антония. От Филиппа он получил первые известия о том, что в митрополию приезжали Пафнутий с Иоасафом и Филаретом и успели получить от Кирилла какие-то грамоты. Оба друга решили поэтому, что Антоний на всякий случай останется до времени в Грубном у Филиппа, Крючков же сначала один отправится в Белую Криницу, разведает там, в каком положении дела, заберет в свои руки Кирилла, вообще устроит все надлежащим образом, и тогда Филипп привезет к нему Антония для совершения над ним хиротонии.

Итак, Крючков явился сначала один в Белую Криницу. Здесь обыкновенно привитал он в женском монастыре у игумении Евпраксии, такой же ненавистницы Окружного Послания, как и он сам. Матушка игуменья встретила его подробным и горестным рассказом, что наделали в митрополии приезжавшие из Москвы посланники, как они склонили Кирилла заключить мир с Духовным Советом, как этот жалкий митрополит Кирилл подписал и вручил им мирную грамоту... Все это было крайне неприятно для Крючкова, но Ефим Федорыч не из таких людей, чтобы смущаться в затруднительных обстоятельствах. Если Филарет с Иоасафом умели убедить Кирилла подписать, что им хотелось, то Крючков мог обойти его почище всякого другого, и это он знал очень хорошо; притом же из Москвы он снабжен был действительно «сребреники довольными» (в его распоряжение дано было до 5000 руб. серебром), что еще более внушало ему смелости и надежды на успех. И вот началась новая атака на бедного Кирилла. Крючков напал на него смело, обличал его в непостоянстве, недальновидности и слабости; упрекал, что он задаром взял от него Б–нские 1000 руб. («это вы, Ефим Федорыч, напрасно изволили упрекать, ведь деньги были присланы на помин души...»), что обманул его, приказавши привезти человека для посвящения в епископы и этим ввел его в напрасные издержки и хлопоты: «Ведь я, значит меру, привез тебе ставленника; куда мне его девать-то, значит меру?» Потом расписал, как нужно, Пафнутия, и особенно Иоасафа с Филаретом, уверял, что они обманули его, что грамоты, которыми он снабдил их, будут приняты в Москве как нельзя хуже, что, одним словом, эти грамоты его погубят. Белокриницкий владыка совсем потерялся, внимая ужасам, какие расписывал ему московский гость. Что он наделал и что ему оставалось теперь делать? Гость указал и то, что надобно делать. Он предложил составить новую грамоту в опровержение данных Филарету с Иоасафом, изложить в ней, что эти последние обманули его, и что все, что они заставили его подписать, незаконно и не должно быть принимаемо; потом, не отлагая далее, посвятить для Москвы вместо старого крамольного Антония другого, которого он не замедлит ему представить и который будет всегда покорным слугою митрополита. Однако все эти советы показались Кириллу слишком смелы и опасны, он не решался принять их. Тогда Крючков обратился за содействием к Белокриницким друзьям своим. Кроме Евпраксии у него был приятель, депутат Белокриницкий Иоакинф, дерзкий и грубый мужик, который, однако ж, имел большое влияние на Кирилла. Крючков передал ему свои планы и при помощи московских сребреников убедил его посодействовать их осуществлению. Общими силами сделано новое нападение на Кирилла, и старик сдался на все. Крючков сам составил желаемую грамоту, истощив на нее весь запас своего красноречия, и 8 мая Кирилл подписал этот позорный документ. Он изъявил согласие и на посвящение нового Антония в московские епископы; дожидались только условленного времени, когда Филипп из Грубного должен был привезти его в Белую Криницу.

Но как ни искусно по-видимому вел свое дело Крючков, ему встретилось, однако же, весьма серьезное затруднение, и притом откуда он совсем не ожидал его: от того самого Сергия, который некогда был таким горячим сторонником Кирилла, а теперь, по утверждении в епископском сане, как справедливо ожидал Филарет, сделался ревностным защитником интересов Духовного Совета. Сергий обыкновенно живет в Черновицах, где имеет порядочный домик, доставляющий ему некоторый доход. Крючков, кажется, забыл и подумать о нем, а он между тем, узнавши, что в митрополию прибыл московский гость, известный ему по своим интригам, и сильно о чем-то хлопочет, донес о его приезде и происках в Серет местному начальству. Форштеер немедленно отправился в Белую Криницу и, не давши времени укрыться Крючкову, потребовал его налицо. Крючков явился. На допрос, кто он, зачем приехал, форштеер, разумеется, не узнал от него правды и ограничился тем, что приказал ему в течение суток выехать из митрополии. Крючков изъявил согласие и действительно уехал по направлению к Черновицам в сопровождении своей приятельницы Евпраксии. Но это была известная, хоть и опасная, раскольничья проделка; к вечеру этого же дня игуменья возвратилась в свой монастырь, а в повозке ее, искусно прикрытый, преспокойно приехал туда же сам Ефим Федорыч Крючков. Вскоре потом в тот же женский монастырь и также секретно прибыл и протопоп Филипп со стариком Антонием. Но приезд этих последних, вопреки их желанию, не остался в тайне. Когда ехали они через Черновицы, там видели их некоторые из старообрядцев и не преминули донести Сергию, что Филипп с каким-то стариком проехал через город, очевидно, в Белую Криницу. Филипп такого рода личность, что путешествие его в митрополию не могло не возбудить подозрений. И что это за старика провез он? Не в связи ли его поездка с прибытием Крючкова? Все это так сильно заняло Сергия, что он сам решился ехать вслед за ними, чтобы на месте разведать, что такое творится в митрополии. В монастыре, к удивлению, ему сказали, что Филипп совсем не приезжал, по крайней мере, никто из монахов не видел его.

В женском монстыре между тем шли приготовления к посвящению Антония на первую священнослужительскую степень – во дьякона. Чтобы сохранить дело в глубокой тайне, игуменья под разными предлогами удалила из монастыря всех мододых монахинь и клирошанок, на скромность которых не слишком рассчитывала; Филипп приготовился сослужить Кириллу; Крючков с Иоакинфом приняли должность свидетелей и охранителей безопасности во время церемонии. Трудно было только пробраться к ним главнону действующему лицу–митрополиту Кириллу: приезд и расспросы Сергия возбудили против него подозрение и в самих белокриницких монахах; за ним следили. Однако же старик успел-таки уйти из митрополии; сказавши, что отправляется по обычаю к детям, он вместо пасеки пробрался в женский монастырь. Там все приготовлено было к посвящению, и, не теряя дорогого времени, он приступил к делу. О том, что в женском монастыре происходит какая-то таинственная церемония, проведал, однако ж, один из белокриницких жителей, которому сообщила о том родственница, молоденькая монахиня, на время удаленная игуменьей из монастыря в числе других нескромных на язык юных подвижниц. Это некто Аверкий, довольно известный между старообрядцами, человек прямой, горячий и одаренный замечательною физическою силой. Он решился непременно дознаться, что такое происходит в женском монастыре, собрал целую громаду и отправился в монастырь. Подходят к церкви – двери заперты, стучат – не отпирают; в сердцах он вышиб двери, поналегши плечами, и увидел в сборе всю знакомую ему почтенную публику и с нею новопоставленного дьякона; все было уже кончено. Правда Кирилл на расспросы Аверкия и всей громады не признался, что производил посвящение, тем не менее, однако ж, дело было очень ясно. Сергий понимал все безрассудство новых подвигов Кирилла в союзе с Крючковым после недавно изданных им же самим мирных грамот, и как много этими безрассудными затеями повредит он успеху всего дела об утверждении мира в старообрядчестве. Теперь он почел себя еще более обязанным донести начальству, что подозрительный московский выходец с другим, не менее подозрительным, товарищем опять явился в митрополию и замышляет там разные противозаконные дела. Проезжая чрез Серет, он действительно донес об этом форштееру, который и поспешил снова в Белую Криницу. Крючков и Антоний были налицо. Как ни вертелся Ефим Федорыч, а дело принимало дурной оборот. Впрочем, форштеер и на этот раз был довольно снисходителен к нему, требовал только, чтоб он немедленно выехал из австрийских владений вместе со своим новопоставленным диаконом. Пришлось повиноваться.

Но Крючков вовсе не думал бросать предприятие, которому, хотя не совсем удачно, успел-таки положить начало. Сделав Антония дьяконом, он уверен был, что сделает его и архиереем, и дал себе слово не иначе привезти его в Россию, как епископом Московским. В Грубном он оставил своего будущего архиерея на попечение Филиппа, поручив этому последнему вместе с Иоакинфом и игуменьей подготовить удобный случай и удобное местечко для окончания дела; а сам поспешил в Россию с приятными вестями о новопоставленном священнодьяконе Антонии и, что собственно заставляло его спешить, с драгоценною грамотой Кирилла от 8 мая, которая должна была, по его мнению, нанести решительный удар защитникам Окружного Послания, несмотря на все их новые успехи в митрополии.

В Москву он приехал спустя не более недели после того, как туда прибыли Пафнутий и Филарет с мирною грамотой и архипастырским посланием Кирилла. Духовный Совет или, вернее, председатель его, владыка Антоний, все еще раздумывал, надобно ли объявлять эти грамоты во всеобщее сведение, не произведут ли они соблазна в народе своим содержанием, слишком благоприятным для Окружного Послания, не пождать ли, по крайней мере, когда Иоасаф привезет печатные их экземпляры и т.п. А Крючков между тем, не теряя времени, распространил во множестве списков привезенную им новую, свеженькую грамоту Кирилла; сам ездил с нею по гуслицким селам и весям и читал во всеуслышание, с разного рода комментариями. Эта грамота, как бестолково ни была составлена (а может быть, именно поэтому), произвела весьма сильное впечатление в раскольничьем обществе, особенно между противниками Окружного Послания, и возбудила решительное недоверие к тем грамотам, с которыми приехали из митрополии Пафнутий и Филарет. Вся она направлена была именно против содержания этих последних. Кирилл писал в ней, что Онуфрия и не думал разрешать от запрещения, Антония вовсе не признает архиепископом Московским, учрежденный в Москве Духовный Совет считает незаконным и все его действия неправильными, грамоту Амвросия по-прежнему называет подложною, а Окружное Послание и всех приемлющих его предает проклятию, наконец, последние свои мирные грамоты, которые будто бы Филарет обманом заставил его подписать, уничтожает как «обманные и ложные, напротив – восстановляет в полной силе все свои прежние акты, столь враждебные Духовному Совету. Но больше всего говорилось в ней против бывших посланников Духовного Совета, Пафнутия, Иоасафа и Филарета, виновников изданной Кириллом мирной грамоты и архипастырского послания. Здесь пущены были в ход самая наглая ложь и бессовестность, чтобы только очернить пред раскольничьим обществом их действя в Белой Кринице. О Пафнутии, например, рассказывается, будто имел он сдедующий разговор с Кириллом. Пафнутий говорил: «Вдадыко! мы теперь сознаем свою погрешность, что составили Окружное Послание, мы уничтожаем Окружное Послание и опровергаем». Кирилл: «Нет, вы меня обманете!» Опять Пафнутий: «Вдадыко! я тебя заверяю Святым Евангелием и Крестом Христовым, что мы уничтожаем и опровергаем оное Послание». Никогда и нигде Пафнутий не говаривал ничего подобного об Окружном Послании. Далее повествуется, как Пафнутий, Иоасаф и Филарет без позволения Кирилла и якобы тайком от него стали печатать в Яссах его грамоты, в которых оказалось будто бы много такого, что он и не думал утверждать. Этому известию, очевидно, противоречило то обстоятельство, что грамоты скреплены собственноручною подписью Кирилла; но рассказывается, будто бы Кирилла заставили подписываться ночью и не дали порядком выслушать содержание грамот: «которую строку читали, которую пропускали». Bсе это была совершенная ложь; мы рассказали выше, что происходило в действительности. В заключение Кирилл писал: «Посему аз смиренный заповедую боголюбивым российским епископам и священным лицам и всем православным христианам, чтобы не принимали никто моих посланников, священноинока Иоасафа и архидьякона Филарета и от российских епископов посланного епископа Казанского Пафнутия, и которые у них книжки и акты обманные и ложные и печатка, которую я им не препоручал,¹⁴ и чтобы никто не руководствовался и не принимал за истину соблазна ради церковного, якобы сочинены от имени моего, но я этого никогда и в уме не помышлял сочинения и печатования излагать, но и впредь не благословляю сему быть никогда церковному возмущению. От сего числа по данной нам благодати священноиноку Иоасафу и архидьякону Филарету запрещаю от всякого священнодействия, дóндеже обратятся в Белокриницкую митрополию; a российским епископам, Пафнутию Казанскому с единомышленными его епископы, посланные доселе правильные запрещения и паки подтверждаю».

Таким образом, этою новою грамотой Кирилл уничтожил все свои недавние распоряжения, и грамоты, с которыми приехали от него же Пафнутий и Филарет, оказались теперь не имеющими никакого значения, а сами они под его святительским запрещением и клятвой. На запрещение и клятвы Кирилла они смотрели равнодушно (пора же, в самом деле, и привыкнуть к ним); но нельзя было равнодушно перенесть того, что он так нагло попирал эти мирные грамоты, ради которых употребили они столько искусства и хлопот всякого рода и на которые возлагалось столько отрадных надежд... Даже сам архиепископ Антоний, доселе не обнаруживший горячего сочувствия к трудам Иоасафа и Филарета, пришел теперь в немалое волнение, потому что дело касалось не Окружного Послания только, но и его собственной драгоценной особы. Ведь Кирилл в последней грамоте не признал его архиепископом Московским (предмет, наиболее чувствительный для Антония); кроме того дошли до него слухи, что крамольники даже отправили в митрополию какого-то монаха для посвящения в епископы, и там его успели уже поставить в дьяконы, что думают на всякий случай послать и другого кандидата на архиерейство... Вообще дела у московских старообрядцев, по милости Ефима Федорыча, дошли до такого положения, что нужно было подумать серьезно, как их поправить. Но как именно? Это и сам Духовный Совет со своим велемудрым председателем затруднялся решить. Написали, по обычаю, увещательную грамоту к Кириллу, чтобы опомнился, перестал делать нелепости, но и сами не ждали успеха от этой грамоты: мало ли, в самом деле, писали их в Белую Криницу, и все понапрасну! Решили, наконец, обратиться за помощью к заграничным епископам, которые и сами участвовали в подписании мирных грамот Кирилла и о последней, привезенной Крючковым, очевидно, не имели понятия, – решились просить их, чтоб они со своей стороны приняли участие в деле и вразумили Кирилла, имея к тому более удобства. Было действительно составлено письмо к епископам Аркадию Васлуйскому и Аркадию Славскому, со всем их священным собором. 3 июня письмо было подписано членами Совета и вручено епископу Иустину, который должен был доставить его по принадлежности. Вот что именно было писано:

«Имели мы душевную радость получить от архидьякона Филарета мирную грамоту Кирилла митрополита от 24 февраля, которую и ваше боголюбие в вящее уверение потщалися утвердити своими подписы, за какое ваше братолюбное участие в деле церковного умирения приносим вам усердную нашу благодарность. Но не долго продолжалась радость наша. Еще не приступая к формальному объявлению грамоты, в ожидании прибытия другого посланника, священноинока Иоасафа, мы были поражены неожиданным известием о появившейся в народе другой бумаге – противоположного направления, изданной 8 мая все тем же Кириллом и привезенной сюда известным возмутителем церковного мира Ефимом Крючковым, с коей и нам доставлена частная копия. Препровождаем таковую и к вам с епископом Иустином. Каков правитель?! В феврале месяце согласившись в единомыслии, чрез два с половиной месяца возобновляет раздор. Говорит, что его обманули, а чем – неизвестно; на посланников налагает запрещение, а крамолящихся попов и мирских, ратующих на церковь, именует страдальцами и ревнителями по благочестию! Также и Софрония, коему и есть особая грамота от 12 мая, разрешающая и благословляющая. Впрочем, сия последняя обращается по народу только в копиях, а существует ли подлинная, достоверно не знаем. Такой произошел чрез эти его бумаги всенародный позор, что и выразить невозможно. Всякий толкует по-своему и совершенно утрачивается всякое доверие и благоговение священной нашей иерархии. Что сотворим? Недоумеем. Но сего не довольно. Вышепомянутый Крючков привозил в митрополию с собою инока, чгобы поставить во епископа, и уже сделан был начин –произвели во дьякона, а дальнейшее действие предостановлено благодаря лишь настойчивому вмешательству в это дело Аверкия. Теперь есть еще слух, что крамольники отправили туда на тот же предмет запрещенного иеромонаха Пахомия. Мы послали письма к Кириллу, дабы прекратил свое на нас ратование: убеждаем всячески и просим судом Божиим и церковным, но по печальным опытам уже и верить сомневаемся в действие своих увещаний. Помогайте, братие! Вам со стороны легче рассуждать и преподать нам совет, как должно поступить в таких затруднительных и плача достойных обстоятельствах; а мы истинно до того расстроились, что не придумаем, как и быть. Ибо если действовать по буквальному смыслу священных правил, следовало бы приступить к соборному суду над Кириллом; но с народом ничего не сделаешь. Крамольная партия, вооруженная все тем же давно известным орудием, ссылкою на Окружное Послание, проповедуя митрополита и при нем себя ревнителями благочестия, а нас уклоняющимися от оного, имеет на своей стороне большинство народа, и окончательный разрыв с митрополитом (если решиться на него) поведет к неминуемому отторжению от церковного единения многочисленного народа. Вот какое наше положение! Со всех сторон беда и тягота! Просим вас, Бога ради, напишите вы еще Кириллу от себя соборное увещание о прекращении творимого им церковного раздора, его же и мученическая кровь загладити не может».

В первых же числах июля, вскоре после того, как было отправлено это письмо, в Москву приехал епископ Сергий. Он предпринял это путешествие собственно затем, чтобы лично пересказать в Москве о проделках Крючкова, о том, как по просьбе его, Кирилл посвятил в дьяконы старика Антония и хочет даже поставить в архиереи для Москвы, – о всем вообще, что случилось в митрополии по отъезде Пафнутия с Филаретом. Совет был очень благодарен Сергию за эти известия и за меры, принятыя им против Крючкова; но видя, как необходимо его присутствие в митрополии, просил его поспешить возвращением туда, чтобы воспрепятствовать какими-либо мерами предполагаемому посвящению второго Антония. 8 июля Сергий уехал обратно из Москвы и недели через две был уже дома в Черновицах. Он приехал вовремя: Антоний был еще диаконом. И все-таки Сергию не удалось помешать ему сделаться епископом.

Случилось это следующим образом. Сделав свое дело в Москве, Крючков не замедлил возвратиться в Белую Криницу. Здесь, благодаря усердию друзей, все было в порядке. Кирилл по-прежнему готов был во всякое время посвятить Антония; послание Духовного Совета он оставил, очевидно, без всякого внимания. Приискали и удобное место для посвящения, так как в самой митрополии совершить его находили невозможным после неприятных событий, случившихся при поставлении Антония в дьяконы. Выбрали именно Соколинцы, селение неподалеку от Сочавы, близ Молдавской границы. Предполагали даже, не заезжая далеко, совершить посвящение в Черновицах, пользуясь отсутствием Сергия, в котором вообще видели обстоятельство весьма благоприятное для их дела, и именно в самом доме Сергия, на каковый случай Филипп должен был привезти с собою походную церковь со всеми принадлежностями. В условленное время все действующие лица должны были собраться в Черновицы. Это было именно на второй или на третий день по возвращении Сергия из Москвы, когда, однако ж, об его приезде не знал еще никто из этих действующих лиц, желавших, как мы сказали, именно воспользоваться его отсутствием. Чтобы выехать из митрополии, не возбуждая подозрений, Кирилл и на этот раз прибег к хитрости: он сказал монахам, что получил известие о возвращении Сергия из Москвы и едет повидаться с ним, побеседоватъ о московских делах. В Черновицы он приехал под вечер и, как всегда, прямо к Сергиеву дому, в полной уверенности, что настоящего хозяина там не найдет и сам расположится в его комнатах полным хозяином. Постучали. Их встретила служанка с половины, занятой жильцами. «Кто дома?» – спросил Кирилл. Она отвечала, что дома «пан-бискуп». Пана-бискупа, как мы сказали, Кирилл совсем не ожидал и не желал найти дома; не пускаясь в дальнейшие расспросы о нем, повернули лошадей и, не отдыхая, поскакали в Соколинцы. Туда же прибыло и прочее общество: Крючков с Евпраксией и Филипп с Антонием. Соколинский поп Сысой за приличное вознаграждение отдал в их распоряжение церковь, и здесь-то Кирилл в сослужении Филиппа рукоположил Антония сначала во священника, а потом и во епископа Богоспасаемого града Москвы. Все участники этого приснопамятного события понимали, однако, что одному архиерею, хоть бы и первенствующему, невозможно поставить епископа. Для устранения этого затруднения они придумали, руководствуясь, вероятно, назидательным примером старых раскольничьих архиереев, Анфима и Афиногена, – придумали, что Кириллу будут содействовать в поставлении Антония Софроний и Виталий, соприсутствуя его смирению не телом, но духом, как во всем единомысленные ему епископы (их нашлось, таким образом, всего лишь двое из многочисленного сонма раскольничьих архиереев, да и Софроний только недавно разрешен Кириллом от клятвы, вероятно, с тою именно целию, чтобы мог быть заочным рукоположителем Антония). Это мнимое соблюдение правил и было прописано в уведомлении о постановлении нового Московского епископа. Посвящение происходило 24 июля 1864 года.

Итак, Божиим попущением давно желанное и давно задуманное раздорниками, но столько времени не удававшееся дело было кончено: старый Антоний низвергнут, на его место возведен новый Московский епископ, и также Антоний! Да здравствует новый Антоний! Ис-полла-эти-деспота! Крючков, герой всей этой удивительной истории, торжествовал вполне и раздал награды всем своим сотрудникам, коемуждо по чину его и по мере оказанных заслуг. И, во-первых, сам владыка Кирилл получил целую тысячу целковых да, кроме того, обещание щедрой помощи из Poccии по утверждении нового Антония на своей кафедре; Иоакинф – 200 р., поп Сысой за церковь – 30 руб. (тридесять сребряниц, как говорят злые языки), митрополичий чтец Иван – 15 р., староста – также 15 р., уставщик – 10 р.; преданный друг Крючкова, протопоп Филипп, еще ранее (именно 31 мая) получил за свои подвиги и «трудолюбное тщание» митрополичью одобрительную грамоту, которою признается он независящим от своего епископа Варлаама, и по всем духовным делам велено ему относиться непосредственно к самому митрополиту. Все были довольны и благополучно отправились восвояси – Кирилл в Белую Криницу, a Крючков с новопоставленным Московским епископом и матерью игуменьей к протопопу Филиппу в Грубное, чтоб оттуда направить путь свой в Москву.

Между тем Кириллова поездка в Соколинцы недолго оставалась в секрете. Случилось, что вскоре по отъезде его из Белой Криницы прибыла туда целая депутация от Васлуйского архиепископа Аркадия. У Аркадия возникло дело с одним подведомым ему священником, подобное тому, какое было у Варлаама с Филиппом. Священник города Килии Макарий Евстратьев за разные противозаконные поступки был отрешен Аркадием от прихода с запрещением священнодействия, и вместо него Аркадий посвятил в Килию другого попа, Авдия. Макарий не хотел подчиниться суду своего епархиального архиерея: несмотря на запрещение, продолжал служить, Авдию посылал письма, наполненные угрозами, и решился, наконец, искать суда у Белокриницкого митрополита. 9 июля 1864 года он явился к Кириллу с жалобой на Аркадия, подписанною несколькими прихожанами, и с сотнею рублей денег – для ее подкрепления. В жалобе этой, по примеру Филиппа, он обвинял Аркадия между прочим в том, что он будто бы насильно принуждал народ к принятию Окружного Послания – обстоятельство, которым всегда можно было подействовать на Кирилла. Не раздумывая долго, этот последний дал разрешительную грамоту Макарию, а самого Аркадия, напротив, подверг запрещению. Он писал Аркадию: «…к тому же еще принуждаете к подписи Окружного Послания, которым вы возмутили всю вселенную, и делаете раскол церкви, и подобитесь Феофилу патриарху-мучителю и Варлааму Балтовскому; то за cиe, по данной нам благодати от Святого Духа, за твое дерзновение отлучаю тебя от всякого священнодействия по правилу Святых Отец. Еже ты неправедно нанес, сам потерпи. Аминь».¹⁵

Получивши эту грозную грамоту Кирилла, Аркадий отправил к нему 22 июня из Предтечева монастыря, где в то время находился, объяснительное письмо, в котором изложил ему дело Макария в настоящем виде и просил утвердить его распоряжения относительно этого непокорного попа, а его, Аркадия, разрешить от неправильного запрещения, которое сделано «единственно по неосмотрительности и по одним криводушным и недобросовестным полоумного попа Макария наговорам». Вскоре после этого Аркадий возвратился в Яссы и узнал здесь о новых безрассудных деяниях Кирилла: немедленно явились к нему ясские старообрядцы с печальным известием, что «его высокопреосвященство изволили нарушить заключенный с российскими епископами мир», и в доказательство представили полученную ими из города Баташан копию от Кирилловой грамоты, данной Крючкову.¹⁶ Эти новые деяния Кирилла привели Аркадия в крайнее негодование; особенно же возмутила его эта последняя грамота, наполненная ложью и клеветами на дело, хорошо ему известное. Аркадий решился написать на нее подробное опровержение. Опровержение это, названное у Аркадия Объяснением, документ очень замечательный.¹⁷ В нем с величайшею подробностью рассмотрена, пункт за пунктом, вся Кириллова грамота, и со всею ясностью выведена наружу лживость и нелепость ее содержания. В объяснениях с белокриницким первосвятителем Аркадий не щадил нисколько его самолюбия; напротив, со всею бесцеремонностью говорил ему о его крайней тупости и непростительной слабости характера, «свойственной одним только младенцем, а не верховному правителю», при которых, однако ж, он хочет властвовать неограниченно во всем старообрядческом мире, воображая себя чем-то вроде Римского Папы. Например, по поводу того места, где говорится, что Кирилла заставили подписаться под мирными грамотами ночью, не прочитавши их как следует, Аркадий замечает: «Эдакую небылицу писать в свет такой особе, как вам, поверьте, ваше высокопреосвященство, очень стыдно, ибо вы везде стараетесь себя именовать верховным святителем и главою Церкви; главе же больше нужно иметь осмотрительности. А притом как себя срамите, что подписываетесь сами не знаете, на чем!» В другом месте, по поводу приведенного в Кирилловой грамоте текста: на кого воззрю – токмо на кроткого и смиренного и трепещущего словес моих, он пишет: «Это неоспоримая истина, только прошу ваше высокопреосвященство великодушно обратить хорошее внимание на свою бестолковщину и беспристрастно посудить: по кротости ли и смирению вы так волнуете тишину церковного мира? свойственно ли кротости ваше безрассудное самовластие? Вы возлюбили паче гордость, нежели кротость. Но это ли ваши кротость и смирение, что вы насильственно втираетесь в чужие епархии и везде стараетесь поставить на виду ваше я? Отчего ваши кротость и смирение столь алчны, что не могут насытитъся любовластием и доныне? Недовольствуясь своею епархией, вы стараетесь завлечь (хотя это вам не по силе) мало Москву, но и всю Россию! Ибо что иное побудило ваше высокопреосвященство разрушить паки заключенный со святителями мир и издать тринадцатипунктовую незаконную эпистолию, как не любоначалие? Эти ваши кротость и смирение и трепет словес Господних не мало зла наделали в церкви Христовой и мятежа в народе». Вообще объяснение Аркадия замечательно между прочим именно по этому резкому, крайне презрительному тону, с каким Аркадий обращается к Кириллу, и свидетельствует об отсутствии даже малейшего уважения к его особе. Вручить это очень назидательное объяснение Кириллу в его собственные pyки и лично переговорить с ним по поводу его незаконных распоряжений в деле попа Макария Килийского Аркадий и снарядил особую депутацию из двух архимандритов, Тисского Евфросина и Мануиловского Варсонофия, также ясского соборного протопресвитера Георгия.

Эта депутация, как мы сказали выше, прибыла в митрополию в то самое время, когда Кирилл отправился в Соколинцы для посвящения Антония. На вопрос, где находится митрополит, белокриницкие монахи сказали, разумеется, что он уехал в Черновицы для свидания с возвратившимся из России Сергием. Архимандриты рассудили и сами отправиться туда же, там объясниться с Кириллом и, кстати, получить от Сергия обстоятельные сведения о том, что делается в Москве. Приехали в Черновицы. Сергий, действительно, был дома, но Кирилла он и не видал совсем, не слыхал даже, что он подъезжал к его дому. Где же он скрывается? и что это за таинственная поездка? куда? зачем? Все подозревали тут что-то недоброе и целым обществом в сопровождении Сергия отправились обратно в митрополию с намерением во что бы то ни стало разъяснить дело. Когда подъезжали они к монастырю, в то же самое время к монастырским воротам подъехал с другой стороны и митрополит Кирилл. Произошла нечаянная, но не особенно радостная встреча. Сергий и прочие гости приступили к митрополиту с расспросами, куда и зачем он ездил. Кирилл отвечал: «А кажу, в Сочаву –дело у мене было». Больше никаких объяснений о поездке от него не могли добиться.

Но дело ясно было и без его объяснений, особенно для Сергия, который знал уже о замыслах Кирилла поставить Антония в епископы, – замыслах, разрушить которые он и спешил из Москвы по просьбе Духовного Совета. Видя, что разрушить эти замыслы ему не удалось, он позаботился, по крайней мере, как можно скорее по возвращении в Черновицы, известить Московский Духовный Совет о совершившемся печальном для него событии: 8 августа он отправил в Москву письмо с описанием своей последней поездки в Белую Криницу и своих подозрений насчет поставления Антония в епископы. В то же почти время (11 августа) писал Духовному Совету и Варлаам Балтовский, в епархии которого скрывался Антоний до посвящения в епископы и некоторое время после посвящения. Он сообщил более определенные сведения об Антонии, писал, что Антоний действительно поставлен и живет в Грубном у протопопа Филиппа, вместе с Крючковым. Получивши эти прискорбные известия, Совет, по обычаю, написал к Кириллу обличительно-увещательное послание, но вовсе не расчитывая на успех его, нашел нужным обратиться опять за братскою помощью к заграничным епископам, Аркадию Славскому и Аркадию Васлуйскому, со всем их освященным собором. В письме к ним, изложив полученные от Сергия и Варлаама известия о новых подвигах Кирилла, Совет замечает между прочим: «Вот до какого безумного ослепления дошел слабоумный наш правитель, попирая священные правила и распужая стадо словесных Христовых овец». Потом, приведя на память апостольские и соборные правила относительно законного избрания и посвящения епископов и другие, которые Кирилл обещался соблюдать неизменно в своей грамоте от 24 февраля и которые теперь так дерзко нарушил, Совет еще раз замечает с прискорбием: «Вся сия Божественная повеления и запрещения ни во что же вменив, м. Кирилл умысли сотворити конечное раздрание Христовой церкви, странно некако учреждая отдельную иерархию и прелюбодейственно ставя престол на престол: оле гордости и беды нестерпимые! Каков соблазн христианам и радость врагам!» В заключение Духовный Совет просит заграничных епископов обратить серьезное внимание на действия Кирилла и «порассудить» о них соборно: «О всех сих обстоятельствах мы в настоящее время сочли необходимым вам сообщить и просить, да, соборно собравшеся, обсудите сии поступки митрополита Кирилла, равно же и учиненное им возмущение в епархии епископа Варлаама, и, составив о том надлежащую соборную грамоту за подписанием всех имеющих присутствовать на священном вашем соборе архимандритов, священноиноков и священников, оную доставить нам для руководства при дальнейших наших действиях, какие по ходу дела окажется нужным предпринять».

Письмо это подписано было членами Духовного Совета

августа.¹⁸ Они еще не знали в это время о приезде нового Антония в Москву; а он между тем благополучно прибыл в престольный град к самому главному московскому празднику Успения Пресвятой Бородицы. 29 числа первый раз служил он у своего благодетеля и покровителя М.М–ва, что и доставило ему случай показать вполне все свое невежество и безграмотность. Обстоятельство это, что новый архиерей едва умеет разбирать грамоту, значительно охладило к нему даже самых горячих из его заочных почитателей. Тем не менее партия раздорников торжествовала, и извещение о поставлении нового Московского епископа, подписанное Кириллом 26 июля, в копиях ходило по Москве. Извещение это, сочиненное другом Крючкова, протопопом Филиппом, представляет в свою очередь замечательный образчик безграмотности. В нем Кирилл уведомляет древлеправославных христиан, «не приемлющих новшества разного и Окружного Послания», что его смирение возвело «по степеням инока Антония на Московский престол во епископа с боголюбивыми епископами Софронием Калужским и Виталием Уральским, хотя они не телом, но духом присутствовали с его смирением». Далее говорит, что Софроний назначается в «непременные советники» Антонию: «Каждое бы дело чтобы один без другого ни чтобы без совета не сотворяли и имели бы при себе трех священников и шесть мирских старшин для твердого и верного исследования касающегося (sic) нового дела» и проч. Наконец, в извещении помещено и следующее архипастырское внушение: «Еще заповедаю боголюбивым епископам, священным и мирским, чтобы с теми, которые отделившиеся от нашего смирения епископы, и священниками, и мирскими людьми и прияли разные новшества и составленное Окружное Послание против соборной и апостольской церкви, с таковыми епископами, и священноиереями, и мирскими людьми не соединяться в богослужении, и от них никаких сообщений и таинств не принимать, и всем заповедаю православным христианам соблюдать свято и нерушимо (?), а посланные моим смирением бумаги в Россию: о пяти пунктах,¹⁹ архипастырское увещание от 20 июня, уведомление к российским епископам от 2 октября и от 2 ноября и 20 декабря 1863 г. и от 8 и 12 мая 1864 г. епископу Софронию и прочие подобные, издаваемые моим смирением, остаются в полной силе и распоряжениях». Одна из копий этого уведомления дошла, наконец, и до Духовного Совета, который по этому случаю отправил новые послания и к Кириллу, и к заграничным епископам. В письме к последним от 12 сентября говорилось следующее о Кирилловом уведомлении, с которого была приложена при письме и копия: «Из оной (копии) усмотрите, что поставление (Антония) учинено без всякого соглашения с епископами, а только при участии изверженного Софрония и слепого Виталия, по слепоте его на основании 78 правила Св. Апостолов освященным собором 1863 г. от святительских действий, от управления епархиею уволенного. Пишет, чтобы не сообщаться с епископами и священниками, принявшими новшества; а какие новшества, того не объясняет. Еще пишет, что Окружное Послание составлено против соборной и апостольской церкви; а как Окружное Послание было написано против беспоповцев, равно же было в нем сказано, что не приемлются введенные нынешнею греческою и великороссийскою церковию новшества, то, следовательно, митрополит Кирилл считает соборною апостольскою церковию или беспоповцев, или оные господствующие церкви. Оле слепотного неведения! Поистине, яже не уведе учить, без ума дмяся, и не держит Христа главы (книга Кирилла, лист 24 на обор.); темже и исполняется реченное: «Неведение есть горше преступления» (Зонарь глава 200, лист 133 на обор.) Затем Духовный Совет снова обращается к заграничным епископам с просьбою о соборном рассмотрении поступков Кирилла и на этот раз даже предлагает им судить его заочно, если сам он не явится на собор. «Мы уже посылали ему (Кириллу) несколько писем, но ответа не имеем; и теперь еще посылаем письмо, с коего и вам для ведения прилагаем копию, но едва ли тоже можно надеяться удовлетворительного ответа. Но вам его можно вызвать лично на свой собор и словесно потребовать объяснения о его деяниях; а если по троекратному вызову не явится, тогда можно приступить к суждению заочному».

Пока Духовный Совет вел эту заграничную переписку о новом Антонии, сам Антоний между тем продолжал знакомиться со своею паствой. В Москве ему не посчастливилось после знаменитой обедни у М–ва, отслуженной с таким редким умением; самим раздорникам стало совестно за своего нового архипастыря. Очевидно, он был не для Москвы, где не мог идти в сравнение даже со старым Антонием. Крючков понял это и повез его в Гуслицы, обетованную страну для всякого рода Антониев. Здесь они разъезжали из деревни в деревню, читали народу Кириллово извещение о поставлении нового епископа для Москвы, проповедывали, что только этот новый епископ Антоний да Софроний с Виталием и находятся в союзе с митрополитом, что их только митрополит признает законными епископами, а всех прочих предал анафеме и запретил всякому христианину быть с ними в общении. Между гусляками действительно нашлось немало последователей нового Антония, нашлись такие даже из числа гуслицких попов, но большая часть не захотела принять его. Между теми и другими начались обычные споры, и собирались сходки, кончавшиеся по большей части ссорами и дракой. Таким образом, появление нового Антония произвело только новое разделение в расколе и еще на шаг подвинуло его к неизбежному самоуничтожению. Многие при виде этих новых безобразных явлений в расколе и теперь уже отказались как от старого, так и от нового Антония, и стали на распутии, недоумевая, куда идти им: направиться ли в ограду церкви или, закрывши глаза, ринуться в пропасть беспоповщины. И все-таки, однако, новый Антоний утвердился в Гуслицах и может быть назван скорее Гуслицким, нежели Московским епископом.

Обратимся теперь снова к нашим заграничным знакомым, посмотрим, что делали Кирилл и два Аркадия в то время, когда Духовный Совет писал к ним одно за другим свои письма.

Кирилла мы оставили в обществе присланной Аркадием Васлуйским депутации, с которою он имел объяснение своей таинственной поездки в Соколинцы. О поездке этой, как мы сказали, депутатам не удалось получить от него никаких верных известий. Они приступили после этого к объяснениям по тому делу, для которого собственно и были присланы Аркадием. Эти объяснения были также не удачны. Кирилл взял от них письмо Аркадия и обещал приготовитъ на него ответ; а свое решение о Килийском попе Макарии признал не подлежащим изменению и имеющим полную силу. С этим и отпустил он депутацию.

Спустя недели три по отъезде депутатов, именно 20 августа, Кирилл действительно подписал ответное письмо Аркадию. Видно, что этот последний своим объяснением глубоко оскорбил его самолюбие, если только подписанное Кириллом ответное письмо может сколько-нибудь свидетельствовать о его действительных чувствах. На каждое сколько-нибудь оскорбительное выражение Аркадия в письме отвечено хоть и безграмотно, но, тем не менее, с крайним негодованием и в некоторых местах даже с язвительною иронией. Аркадий, например, в одном месте сравнил Кирилла с неразумными младенцами: «А сам ты чему уподобляешься? – отвечает ему Кирилл. – Точию ни что более, как испадшей денницы, потому что он хотел восхитить Божию власть на себе!» В другом месте Аркадий заметил, что он, минуя Кирилла, будет относиться к российскому освященному собору. Кирилл отвечает ему: «Аз о сем дела не имам; куда твоя воля! хотя и к Ясскому (т.е. православному) митрополиту относись: то на твоем произволении». Все письмо, само собою разумеется, сведено к анафеме: «За ложное твое послушество запрещаю тебе священнодействовать; аще ли дерзнешь что-либо иерейское священнодействовать, тогда предан будешь вечному, гибельному проклятию... Мы святоотеческие предания, на 7 Вселенских соборах уложенные, принимали и принимать будем и хранить неизменно; мы новшеств никаких не приемлем; мы Окружных Посланий не составляем (как это зло замечено!); как святые отцы предали, тако и держим и уложили тако, аще кто и одну иту (sic) кто убавит или прибавит, то они таковых анафематисали и проклятию предали, тако и мы за новшества анафематисаем и проклинаем и остаемся на уложенных св. отцы преданиях и уставов о древлеправославных христианских обычаях, аминь».²⁰

Между тем Аркадий, не дожидаясь этого грозного митрополичьего послания, как только узнал от возвратившихся депутатов об упорстве Кирилла в своем решении относительно попа Макария и о его подозрительной поездке в Соколинцы, немедленно приступил к новым распоряжениям по всем этим делам. 11 августа он послал Макарию новое предписание со следующим определением: «За противозаконные ваши поступки предписываю вам от 18 числа текущего месяца впредь на 6 месяцев отправиться на покуту в Предтечев монастырь, иже в Тиссе, Васлуйского ценута, и пребывать там в крайнем послушании начальника монастыря, которому будет от нашего смирения о пребывании вашем сообщено; при сем еще вам замечаю, что вы отныне и впредь никогда не можете быть при Килийской церкви». Об этом своем распоряжении, дабы удобнее привесть его в исполнение, Аркадий того же числа послал известие Измаильскому префекту. А на следующий день, 12 августа, отправил священноинока Иоасафа и инока Силуана к Славскому епископу Аркадию с письмом, в котором изложил все новые деяния Кирилла.

Аркадий (Славский), один из наиболее рассудительных старообрядческих архиереев, не замедлил ответить своему собрату; ответ его заслуживает внимания. В деле Килийских священников он обвиняет Макария, Авдия же признает неповинным ни в каких преступлениях и имеющим право служить по благословению своего архипастыря. А относительно распоряжений Кирилла по этому делу он заметил, что митрополит «когда не повредился раздором», никак не решался разрешать сам запрещенных другими архиереями; «но когда потерял свою совесть, пошел по стремнинам, впал во все беспорядки». Впрочем, Аркадий гораздо более, нежели этим делом, озабочен был общим положением старообрядчества, которому Кирилл своими бестолковыми распоряжениями причинил такой существенный вред. Он извещал Аркадия Васлуйского, что по поводу всех этих церковных неустройств и беспорядков будет писать митрополиту объяснение, «что Бог положит на сердце», и кроме того «намерен со своей стороны послать к нему поверенных уговаривать его: отца Илию, или Авву Евфросина, или и обоих и с ними Гончарова; и можно надеяться, – прибавлял он, – что силен Бог удержать потерянного старика от совершенной погибели». Однако ж Аркадий не обещал этому посольству большого успеха. Он ожидал, что если «старик истиною или лестию и приложится к благочестию», то по выезде послов «паки совратится в раскол, и будут труды вотще». Поэтому он считал необходимым принять в отношении к Кириллу другие, более строгие и постоянные меры. Здесь Аркадий предлагает и свои соображения относительно этих мер, очень замечательные и, очевидно, почерпнутые из близкого знакомства с характером Кирилла. По его мнению, к Кириллу следует приставить стражу, поступить с ним, как поступают с черкесама: «к ним посылают войско и между их заселяют жителей; то самое и здесь: и Кирилла нужно оградить стражей, окружить его, как он был и прежде огражден, и он неволею ослабеет». Во главе этой стражи, по его мнению, должен стать на время сам Васлуйский архиепископ, которого он и просит с этою целию отправиться в митриполию, взявши помощниками себе архимандрита Евфросина и священноинока Иоасафа; потом предлагает вызвать из Москвы епископа Онуфрия «на всегдашнее водворение в митрополии»; наконец, считает необходимым составить собор для рассуждения о церковных делах, приведенных Кириллом в такое жалкое положение, – собор, на который должны собраться епископы из Австрии, Турции, Молдавии, Бессарабии и России, особенно же запрещенные Кириллом, «и тогда, – прибавляет он, – совершенно покорится Кавказ (т.е. Кирилл). А если сего не устроим, то по самую его смерть будет волновать, раздирать и убивать миллионы душ человеческих. Вот мое мнение». Особенную важность придает Аркадий этому предполагаемому собору всех старообрядческих епископов. Он заранее указывает и предметы, которые должны будут подлежать соборному рассмотрению, именно следующие три: «Нужно: 1) Окружное Послание подробно разъяснить, 2) за метрику выводить²¹ и 3) за новопечатные книги издать доказательство».²² И к делу этому, по его мнению, следует приступить как можно скорее: «начать, не отлагая ни на малейший срок, как и во время пожара требуется поспешность. Собору же быть не спешному, но, по крайней мере, рассрочить на две недели. О таковом соборе даже известить власть: нам – турецкую, а Василию Васильевичу²³ – молдавскую, дабы не пострадать что от клеветников. В данных делах устраняется медленность, а приемлется решительность... В настоящем же деле церковь Христова терзаема, миллионы народов без окормления».²⁴

Аркадий исполнил упомянутое в письме его намерение. Он действительно составил и со своей стороны письменное объяснение на имя Кирилла,²⁵ в котором очень подробно рассмотрен был помянутый выше митрополичий ответ на объяснение Аркадия Васлуйского, и снарядил послов в митрополию, священноинока Илию и Гончарова, для доставления этого письма Кириллу и для лучших объяснений с «потерянным стариком». Старик между тем и сам как будто образумился: он также отправил послов, инока Вениамина и чтеца Иоанна, к Славскому Аркадию с «препорученностью» заняться рассмотрением дела о попе Макарии и для того отправиться на место в самый город Килию. Обе депутации встретились в Измаиле. Объяснившись между собою, они нашли неудобным продолжать далее свой путь, не испросив новых инструкций от Аркадия, за получением которых и отправился обратно Осип Гончаров. Аркадий нашел, что той и другой депутации нет надобности ехать далее, и сам немедленно отправился в Измаил, чтоб оттуда переехать в Килию. 5 и 6 сентября он провел действительно в этом городе, занимаясь следствием о Макарии. Между тем, его не покидала мысль составить собор для решения особенно главного вопроса – о восстановлении мира с российскими епископами, нарушенного последними распоряжениями Кирилла. Узнав, что этого желают и килийские граждане, равно как жители других мест, Аркадий немедленно приступил к делу. Он, с участием и Васлуйского архиепископа, разослал к духовенству и депутатам разных старообрядческих обществ приглашения безотлагательно приехать в митрополию для рассуждения о церковных делах. Туда же отправился и сам вместе с Аркадием Васлуйским. По пути оба они заехали в Черновицы, чтобы представиться местному начальству, объяснить цель своего приезда в Буковину и таким образом оградить себя с этой стороны от всяких непредвиденных опасностей и затруднений, а вместе и за тем, чтобы пригласить и Сергия на собор. При свидании этот последний вручил им недавно полученное Послание Московского Духовного Совета от 25 августа, в котором, как мы видели, и Совет со своей стороны просил заграничных епископов соборно «порассудить» о поступках Кирилла. Эта просьба совпадала, таким образом, с собственными желаниями обоих Аркадиев и еще более утвердила их в предпринятом ими намерении. Тогда же они дали знать в Москву посредством телеграфа о получении письма и о предстоящем соборе, обещая впоследствии писать обо всем подробно.²⁶ В половине сентября собралось в Белую Криницу почетное заграничное духовенство и более десяти депутатов от заграничных старообрядческих обществ. Все они устно и письменно выразили Кириллу нужду и желание подвергнуть общему рассуждению прискорбное положение дел в старообрядчестве и общим советом исправитъ их по возможности. Видя беду неминучую, Кирилл телеграфировал в Москву («ударил телеграфом», как выразился он в одном письме), чтобы московские друзья приезжали выручать его. В ожидании ответа от московских друзей, в ожидании также приезда депутатов от известного своим изуверством общества баташанских раскольников (самых истовых липован) и некоего Прокопа Лаврентьева (из Формоса), такого же, как Баташане, ругателя великороссийской церкви, Кирилл старался как-нибудь протянуть время и уклонялся от всяких объяснений с приехавшими неприятными гостями. Целых пять дней каждое утро, как только кончалась служба, уходил он прямо из церкви на свою родимую пасеку и скрывался там до глубокой ночи, не допуская до себя никого из посторонних. Это побудило, наконец, собравшихся на собор архиереев прибегнуть к решительным мерам. В одном пункте устава Белокриницкой митрополии, утвержденного в 1847 году императором Фердинандом, было сказано, что в крайних случаях митрополита могут судить поставленные им епископы. Этою статьей устава они и хотели теперь воспользоваться и намеревались объявить о том предварительно местному начальству, которому была уже известна цель их прибытия в митрополию. Об этом их намерении Кириллу поспешил донести один из более близких к нему белокриницких монахов Арсений. Старик струсил не на шутку. Из Москвы между тем не едут, даже «телеграфом не ударяют»; ни Прокоп, ни Баташане также не являются; приходилось тесно со всех сторон – и Кавказ принужден был покориться, впрочем, как сейчас увидишь, не безусловно.

Итак, митрополит Кирилл решился, наконец, приступить к соборным совещаниям. Прежде всего занялись ближайшим делом о Килийском попе Макарии. Его решили скоро. Аркадий (Славский) представил, что найдено им по исследованию дела на месте, и собор общим голосом постановил: «За разные дела и кляузы, неприличные священному сану, запретить его, Макария, от всякого священнодействия». Но дело о восстановлении мира с российскими епископами не так легко было устроить. Более двух недель продолжались разглагольствия и споры. Камнем претыкания служили собственно два вопроса: об Окружном Послании и новом Антонии. Кирилл соглашался на все, готов был восстановить мирную грамоту во всех ее пунктах и Духовный Совет признать действительным, все его распоряжения правильными и самого старого Антония законным московским архиепископом; но о новом Антонии хранил упорное молчание, не допускал даже общих рассуждений по этому делу. Архиереи желали, по крайней мере, уладить его наедине с ним, предлагали даже признать этого нового Антония законным епископом, но только подчинить его старому, как действительному московскому apxиепископу, и в этом смысле предлагали ему для подписи заранее приготовленную бумагу: Кирилл, к удивлению, показал и здесь неимоверную твердость характера, так что принуждены были кончить дело о втором Антонии ничем.

Не менее затруднений представляло удовлетворительное решение и вопроса об Окружном Послании. В числе присутствовавших на соборе были искренние защитники Послания. Они сильно восставали против изданных Кириллом уничтожения и клятв нa Окружное Послание; они требовали указать им, по крайней мере, какие находятся в ней ереси и за что подлежит оно проклятиям и уничтожению. Никаких ересей нельзя было указать в нем; противники его опирались нa одном: что народ не может вместить Послания, что им соблазняются, и весь старообрядческий мир возмущен его изданием, что именно для успокоения народа и ради церковного мира необходимо его уничтожить. К этому митрополит Кирилл обыкновенно прибавлял еще то обстоятельство, что к принятию Окружного Послания принуждали насилием, как было например в Кореневском монастыре. Опровергнуть замечание Кирилла было не трудно, так как оно не совсем относилось к делу и не могло быть подтверждено действительными фактами. Но доказывать, что не было никаких волнений из-за Окружного Послания, что народ им не смущается, значило – идти против очевидности. Правда можно было сказать, что лица, именующие себя пастырями церкви, не должны потворствовать заблуждениям и невежеству народа, напротив, обязаны искоренять эти заблуждения, каковую цель и имеет Окружное Послание, но сказать об этом защитники Послания или не имели смелости, или не видели особенной пользы. Как бы то ни было, но после долгих рассуждений и споров, вероятно, желая воспользоваться, по крайней мере, теми уступками, какие уже сделал митрополит, и руководясь пословицей, что и худой мир лучше доброй ссоры, все решили принести Окружное Послание в жертву ожидаемого мира. Составили Соборную Грамоту, и 28 сентября 1864 г. Кирилл подписал ее в присутствии всех находившихся на соборе лиц. Грамота сия была следующего содержания:

«От верховного святителя Белокриницкой митрополии всем православным христианам, священным, иночествующим и мирским, всякого звания и возраста, жительствующим в Австрии, Молдавии, Валахии, Турции и в Великой России

Извещение

Сего 1864 года, сентября месяца, прибыли к нам, в нашу священную митрополию, заграничные святители с их духовенством и депутаты с разных стран с письменными и устными прошениями, коими убедительно просят сотворить мир от бывших в святителях и народе междоусобных распрей чрез Окружное Послание и прочие об оном сочинения, как-то: определение и 27 февраля текущего года мирные акты, разъяснение и тому подобные. Аз же, видя их убедительные прошения и желая церковного мира и со святителями союза и любви, определяю следующее: 1) Окpyжноe Послание и на него составленное определение, равно же и разъяснение (за возмущение некоторого народа), опровергаю и уничтожаю, и кто будет принуждать насильственно к принятию оных сочинений, нa таковом да будет клятва св. отцев. 2) Бывший в 1863 г. в Москве Bcepoccийский собор, как собиравшийся по нужным и богословным винам для устроения церковных дел и основанный на 8-м правиле третьего Вселенского собора и 6-м правиле седьмого Вселенскаго собора, повелевающих каждое лето собиратися своея области епископам, есть действительный и законный. 3) Соборное разрешение еп. Онуфрия, по буквальному смыслу 6-го правила Антиохийского собора (зри: «отлученного причетника от своего епископа ин епископ не может разрешити; аще же собор приимет такового или осудит, да есть тверд суд») да пребывает твердо и не разрушено, поскольку епископ Онуфрий разрешен от собора 12-ти святителей.

4) Возведение от собора разрешенным епископом Онуфрием на Московский святительский престол г. apxиепископа Антония, как учиненное им в силу наших с заграничным собором доверительных грамот и по согласию всех сущих в Российской области епископов, на основании священных правил: Св. Апостол 14, Антиохийского собора 16 и святоотеческих событий в древней Греческой и Российской церкви совершившихся, сим паки подтверждаю. 5) Учреждение под председательством Московского архиепископа Духовного Совета для управления церковноиерархических дел всея России такожде подтверждаю. 6) Все прочие соборные распоряжения и постановления, яко основанные на божественных и священных канонах, подтверждаю и укрепляю в точной силе, яко же утвердил их божественной памяти предшественник мой и по вере страдалец, высокопреосвященный митрополит Амвросий, и пребываю с ним в совершенном единомыслии. 7) Изданные от лица нашего акты, как-то: запрещение епископу Онуфрию от 20 февраля прошедшего года, соборное действие и архипастырское увещание от 20 июня, уведомление к poccийским епископам и воззвание к народу от 2 ноября, и от 12 мая сего года архипастырское послание и прочие тем подобные, издавшиеся без согласия российских епископов, и по настоящее время, уничтожаем, испровергаем и яко не бывшие вменяем. В заключение же сего предписываю: аще кто отныне из духовных или мирских человек будет чинить раздор и возмущение против нашего смирения и боголюбивых епископов, то есть опровергать заключенный между нами нынешний церковный мир и тем раздирать церковь Христову, таковый, яко ратник и яко гниль и непотребен уд, да отсечется от единения святой церкви и да будет анафема проклят, аминь!

Грамоту сию утверждаю своеручным подписом и приложением моей святительской печати в присутствии освященного собора: трех боголюбивых святителей, двух архимандритов и ясского протоиерея, трех священноиноков, двух священников, одного иеродиакона и всего собора монастырского, иноков и с разных стран доверенных депутатов. И от сего числа аз смиренный пребываю со всеми боголюбивыми епископы, как российскими, равно молдавскими и задунайскими, в мире, любви и соединении, и да не возмнит кто, что мы имеем между себе какое несогласие и раздор, нет! но пребываем, яко апостолы, союзом любви связуемы.

И тако благодать Господня да пребудет со всеми нами во веки веков, аминь.

Белокриницкая митрополия, 28 сентября 1864 г.

Смиренный митрополит Кирилл».

Подлинность этого акта засвидетельствовали собственноручною подписью все лица, присутствовшие на соборе, начиная с архиепископа Васлуйского ²⁷.

В этом новом соборном акте митрополит Кирилл, очевидно, паки и паки возвращается вспять: все его пункты, начиная со второго, суть не что иное, как совершенно точное и буквальное повторение таких же пунктов мирной грамоты, подписанной им 27 февраля и уничтоженной 8 мая.²⁸ Значит, он именно подтверждал теперь эту мирную грамоту и, вовсе не подозревая, как это позорно, сознавался пред всем старообрядческим миром, пред всеми христианами, жительствующими в Австрии, Молдавии, Валахии, Турции и Великой России, что сам он солгал, назвавши ее в своей грамоте от 8 мая обманною и ложною... С этой стороны новый соборный акт, очевидно, представлялся документом очень благоприятным для тех участников собора, которые действовали именно в пользу восстановления мира с российскими епископами и во всем вообще старообрядчестве, хотя в то же время не очень приятным для самого Кирилла. Но в соборном акте было нечто утешительное и для этого последнего, хотя в свою очередь не слишком отрадное для стороны, преданной Окружножу Посланию: первым своим пунктом он существенно разнился с прежней мирной грамотой. Там, в мирной грамоте, Кирилл завещевал «сохранять ненарушимо вовеки определение на Окружное Послание от 26 июня 1863 г.»; здесь же, в новом соборном акте, говорит напротив: «Окружное Послание и на него составленное определение опровергаю и уничтожаю». Здесь, таким образом, он торжествовал победу над защитниками Окружного Послания. Итак, если новый соборный акт не вполне удовлетворял внутренним желаниям всех участников собора, то все же представлял для них и немало утешительного. Искренно или притворно, но все хотели видеть в нем действительный залог того мира, о котором с такою уверенностью говорилось в конце соборной грамоты: «…Да не возмнит кто, что мы имеем между себе какое несогласие и раздор, нет! но пребываем, яко апостолы, союзом любви связуемы!»

Пo случаю такого радостного события в Белой Кринице устроили большое торжество, для которого воспользовались двумя наступившими праздниками. 1 октября, в день Покрова Божией Матери – главный храмовый праздник в монастыре, –происходило торжество по преимуществу церковное: митрополит служил соборно с тремя архиереями и со всем прибывшим в митрополию духовенством при большом стечении народа. А 2-го числа, в день митрополичьих именин,²⁹ преимущественное внимание обращено было на приличное торжеству «учреждение» трапезы, и утешение братии было действительно велие. В Белой Кринице праздничная, торжественная трапеза и обыкновенно продолжается по нескольку часов, благодаря обилию яств и особенно великому обилию местного, не слишком вкусного и не очень крепкого вина, употребляемого в весьма большом количестве. Кирилл имеет обычай и считает особенною любезностью со своей стороны поменяться тостами с каждым сколько-нибудь почетным или знакомым гостем, хотя бы сидел он где-нибудь в противоположном углу трапезы, и при этом повести приличную беседу, конечно, не о духовных предметах, а о чем-нибудь житейском – о семействе, о хозяйстве, а всего больше о пасеке и пчелах. На этот раз происходило, конечно, то же самое, только в гораздо больших размерах.

После обильного угощения в тот же день, 2 октября, многочисленное общество, собравшееся в Белой Кринице, начало разъезжаться. Снарядились в путь и посланники, избранные Кириллом для доставления в Московский Духовный Совет новой соборной грамоты. Это были: знакомый нам священноинок Иоасаф и другой священноинок Илия. В отпускной грамоте, которую выдал им Кирилл,³⁰ говорилось между прочим: «Поручается им соборная грамота, заключенная 28 сентября текущего года для доставления председателю Московского Духовного Совета, боголюбивому архиепископу Антонию Московскому, и с оной копии благословляю разослать всем боголюбивым российским епископам, а притом возвестить и всем православным христианам о нашем примирении и соединении со всеми боголюбивыми святителями и об уничтожении Окружного Послания». Кроме соборной грамоты послам вручено было извещение «всем православным христианам, жительствующим в Австрии, Молдавии, Валахии и Великой России», следующего содержания: «От 12 мая текущего года налагалось от нашего смирения на уполномоченных от меня посланников, священноинока Иоасафа и архидиакона Филарета, запрещение от всякого священнодействия. Ныне благодатию Божиею от оного их разрешаю и благословляю им, согласно их звания, священнодействовать, равно и порученное им от меня дело, по силе доверительной грамоты, привесть в окончание».³¹ За что же именно, благодатию Божиею, прежде запретил он Иоасафа с Филаретом, а теперь разрешает? Об этом Кирилл нашел более благоразумным умолчать; а было бы очень назидательно сообщить христианам стольких стран, по каким побуждениям их верховный святитель раздает свои запрещения и разрешения, так свободно и самовластно пользуясь для того Божиею благодатию.³²

Вместе с послами и оба Аркадия выехали из митрополии. Сам Кирилл в своей парадной, запряженной цугом карете и при звоне всех белокриницких колоколов отправился провожать их до ближайшего города. В Серете они расстались. Оба Аркадия уехали в Яссы, где 8-го числа получили еще письмо от Московского Духовного Совета, посланное от 12 сентября, в котором, как мы видели, Совет повторяет прежнюю просьбу о соборном рассмотрении Кирилловых поступков. Теперь эта просьба была уже выполнена, и обоим Аркадиям следовало только ответить Духовному Совету известием о состоявшемся и оконченном Белокриницком соборе. Из Ясс от 10-го числа октября оба они действительно отправили в Москву на имя Антония письма с этим известием и даже препроводили копию с соборного акта в той уверенности, что она получена будет раньше приезда в Москву посланников с подлинными грамотами, так как они еще медлили в Яссах и предполагали ехать не по железным дорогам, а чрез Одессу и Новочеркасск. Аркадий Васлуйский писал в самых кратких выражениях: «Согласно (московских) писем и предложений, господина митрополита Кирилла склонили к церковному миру, и он выдал от себя (в присутствии бывших в митрополии священных и мирских лиц) грамоту, ко всем православным христианам извещение о примирении со всеми святителями. При сем для ведения посылаем копию, а подлинную доставят вам нарочитые посланники, которые уполномочены от его высокопреосвященства доверительною грамотой и к вам быть не замедлют и все подробно здешние церковные обстоятельства словесно вам расскажут».³³ Несколько подробнее писал другой Аркадий, который, как видно, был далеко недоволен исходом дела на Белокриницком соборе. Правда, в письме к Антонию он писал между прочим: «Мы получили ваши письма и просьбу вашу и видим, что Бог устроил по вашему купно и нашему желанию».³⁴ Но вслед же за сим не без сожаления должен был упомянуть об одном не устроившемся общем желании: «Только, – прибавлял он, – не могли новопоставленного (т.е. нового Антония) подчинить нашему правлению; многократно приступали, но по упорству верховного дело осталось на другое время. Надеемся, что Бог разрушит неправедное их начинание». Еще более огорчен был Аркадий другим неосуществившимся желанием – относительно решения дела об Окружном Послании соборным определением, уничтожавшим Послание, – определением, которое сам скрепил своею подписью, он был решительно недоволен. В письме от 10 октября он выразился об этом соборном решении довольно неопределенно; ³⁵ но через два дня после этого написал другое, более пространное письмо, в котором более откровенно высказал свое мнение о самом Окружном Послании и о том, что было говорено о нем и постановлено на Белокриницком соборе. Письмо это вручил он Иоасафу для доставления Московскому Духовному Совету в том случае, если бы возникли какие-либо недоумения или неудовольствия по поводу соборного определения об Окружном Послании; оно, таким образом, должно было служить со стороны Аркадия именно выражением его действительных (впрочем, не вполне установившихся) мыслей относительно Послания и отчасти оправданием (хотя весьма недостаточным) его согласия на определение Белокриницкого собора. Приведем здесь более замечательные места из этого Аркадиева письма. Оно начинается несколькими довольно искусно подобранными текстами, которыми Аркадий как будто хочет оправдать свое согласие на определение Белокриницкого собора об Окружном Послании:

«Бых немощным, яко немощен, да немощныя приобрящу.

Блажени миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся.

Златоустый пишет о раздрании церковном, что кровь мученическая не загладит такового греха.

Возникло недоумение за Окружное Послание; но словес еретических в нем никто не указует, а только одно возмущение, или невмещение. И как умиротворить народ, сил человеческих недостает! Возмущение таковое произошло на расстоянии десяти тысяч верст или более. Народ требует, еже сожещи е или сотворити от него отрицание. Но то и другое не вмещается многим. Сотворить по примеру Кириака попa – изрезати словеса еретические? Но в Окружном Послании, как сказано, хулы противу Сына Божия не отыскано, как у Кириака попа; но и там по изрезании оных словес книга осталась в своей чести, точию еретические ругательные словеса истреблены. A еже отрещися нам от Окружного Послания, эта вещь не келейная, но общенародная и публичная!

Отрещися Окружного Послания есть отрещися «словес, в нем написанных, то есть имени Господа нашего Ииуса Христа. Отрещися и Бескровной Жертвы, яже будет до скончания века, отрещися и того, что врата адова не одолеют церкви Христовой: яко же Христос не умирает, тако и священство его по чину Мелхиседекову до века не престанет. Вся сия и большая узриши в Окружном Послании.

Зрите в Соборник, в Слове Ипполита Папы Римского, лист 131 на обороте и 132. Пишет сице об отрицании: «Таково нечто и при доброненавистнице будет: отрицаюся глаголюще, печати Творца небу и земли, отрицаюся крещения, отрицаюся службы моея, и тебе прилагаюся и верую». Подобно и у Никона Черной горы; в Слове ІІ пишет, как у инока некоего найдено написано на хартии имя Божие и имена Ангел и Архангел и всех святых и на конце трижды: отрицаюся. То же самое и здесь может быти. Да притом надо обсудить, что наша грамота, составленная в митрополии в сентябре месяце 1864 г., будет на рассмотрении у многих. Если просто сотворим отрицание, соблазним мир; заговорят, что собор в Белой Кринице отрекся всего написанного в тетради Окружного Послания и тех книг, отколь выписывал сочинитель оного Послания. И как в Окружном Послании имеются словеса божественная, то отрещися оного – отрещися и всего написанного в оном Послании.

Можно народ успокоить сим: уничтожаем Окружное Послание, то естъ первую строку, потому что сие название произошло от самих сочинителей, и что ежели есть в нем еретическое, заимствованное от еретик и из злого мудрования; а что взято от книг Божественного Писания, того ни мученическою смертию отрещися не возможно.

Доказывают, что будто епископ Варлаам принуждал к оному иноков и бельцов Кореневского монастыря и прочих. Это есть неосмотрительность или клевета. Если неосмотрительность, то это есть погрешность, а не ересь, а если клевета, то клеветники подлежат суду церковному, как был оболган и господин архиепископ Аркадий Васлуйский от попа Макария Килийского, за что он (Макарий) и наказан по делам своим.

Говорят, что принуждали и Григория, попа Добрянского. И то должно считать за погрешность, а не за ересь; так равно и о прочих надо заключатъ. И впредь нужно подтвердить, ради церковного мира, дабы к Окружному Посланию ни епископы, ни пресвитеры никого не принуждали. Окружное Послание не что иное, как только беседа к беспоповцам; а руководствовались бы божественными книгами. Отселе аще кий епископ, или пресвитер, или диакон, или ин кто от христиан будет кого принуждать к Окружному Посланию, то таковый подлежит соборному осуждению; и если не престанет от такового принуждения епископ, или пресвитер, или диакон – извергаются, а мирстии запрещаются. А что нецыи налагают клятву с той и другой стороны по таковым делам, то сие противно Христовым словесем, как писано есть в поучительном Евангелии в неделю 3-ю Великого поста, сице: глаголю вам и не понуждаю последовати Мне, но иже хощет и изволением грядет, той да идет вслед Мене; не томлю, рече, ниже понуждаю, но всякого властеля изволению своему оставляю. Ниже: понеже бо понуждаяй отвращает множицею он же понуждает, оставляяй же слышащих на произволение их паче бо привлачит сих удобь. Ниже: вся бо добродетельная и злая на изволении нашем суть.

Итак, видно, что сочинитель ни в чем не погрешил, а погрешность вкралась в том, что неосмотрительно начали принуждать; а народ тем погрешал, что не вникает во внутренность и глубину Писания. Сам Христос, предостерегая, глаголет: испытайте Писания, яко вы мните имети в том живот вечный».

В конце письма сделано и еще замечание об авторе Окружного Послания, который возбудил против себя столько нареканий и клевет от озлобленных ревнителей раскола. «Кто сочинитель Окружного Послания, и какие в нем ереси? Сочинил его, как говорят, Иларион Егоров, который от юны версты вдаде себе в Лаврентьев монастырь на послушание, проходил строго иноческую жизнь, прилежа чтению Божественного Писания, списа многие книги. Главный ему порок приписывают, называя его бельцом; более сего порока не слышно. Какие он внес ереси? Ревнители говорят, что ереси не имеется, а одно только невмещение; второе – не нужно бы принуждать, как выше писано, а оставить бы каждому на произвол. Но если таковая сотворися буря, то надо ожидать и мирных дней».

Хотя Аркадий вслед за тем и пишет, что «господин митрополит на Белокриницком соборе утвердил мир и всем желает мира», но из приведенных мест его письма очевидно, что мирных дней для старообрядчества ожидает он вовсе не от этого собора, о котором, по его собственному замечанию, могут справедливо сказать, что он «отрекся всего написанного в тетради Окружного Послания», – отрекся имени Господа Иисуса Христа, Бескровной Жертвы и прочего... Едва ли ожидал Аркадий этих «мирных дней» и от того, что сам предлагал для прекращения волнений, возбужденных изданием Окружного Послания. Как было не понять, в самом деле, что одним уничтожением первой строки Послания трудно успокоить народ! Всю надежду в этом отношении и теперь возлагал Аркадий на составление нового, всеобщего собора, который занялся бы подробным рассмотрением всех вопросов, волнующих старообрядческий мир. Мы видели, что об этом предмете он писал уже довольно обстоятельно Аркадию Васлуйскому; в Белой Кринице он сообщал о нем собравшемуся там духовенству и депутатам, которые приняли его мысль с сочувствием; ту же последнюю меру для успокоения волнующегося старообрядчества предлагает он в заключение

и Духовному Совету, приглашая российских своих собратий принять участие в предполагаемом соборе, для которого назначает даже и время, и место, и предметы занятий. «Мы предполагаем, – писал он, – и даже народ требует, быть вселенскому собору. Мы не предвидим крепости в своем верховном святителе; нужно быть таковому собору. Мы со своей стороны назначаем быть по прошествии зимы; удобным находим собраться в монастырях Мануиловском или в Тиссе, и даже в самой митрополии есть возможность. Если вы на то согласитесь, просим, пришлите людей, сведущих Божественные Писания».³⁶ К числу вопросов, решением которых должен будет заняться предполагаемый собор, кроме главного – об Окружном Послании, он относит: незаконное постановление нового Антония, сомнения некоторых и ложные понятия о пятой просфоре,³⁷ о метриках, новопечатных книгах и др.

Итак, Московский Духовный Совет не мог пожаловаться на безучастие заграничных епископов по его просьбам, они сделали все, что могли для своих российских собратий. В половине октября их письма и копия с соборного акта были получены в Москве, а спустя несколько времени, именно 30 октября, приехали и посланники Кирилла с подлинным списком соборной грамоты.

Новый соборный акт в различных кругах московского старообрядческого общества произвел различное впечатление. Вдадыку Антония он удовлетворил, можно сказать, вполне. Правда, о сопернике его, новом Антонии, ничего не было сказано в соборной грамоте, и из писем Аркадия Славского он видел, что «по упорству верховного это дело оставлено до другого времени». Зато в грамоте очень ясно говорилось, что сам он, Антоний архиепископ, отныне признается истинным и законным Московским первосвятителем; больше ему ничего и не нужно, в этом заключается все, чего он желал когда-либо и искал. А что собор так несправедливо поступил с Окружным Посланием, что в своей грамоте Кирилл «опровергает и уничтожает» его, так в этом обстоятельстве для Антония не только не было ничего прискорбного, а, напротив, было много усладительного. Его беспоповщинское сердце, как мы говорили и прежде, никогда не лежало к этому злополучному Посланию, и если он подписывал и утверждал его, то единственно из желания удержаться, при помощи друзей его, на своем архиепископском стуле... Когда же представлялась к тому какая-нибудь возможность, разве не делал и сам он попыток уничтожить Окружное Послание? Как же ему не радоваться теперь, когда чужими руками и без всякой для него опасности исполнено дело, которого сам он так давно и так сердечно желает? Итак, что касается достопочтеннейшего архиепископа Антония, то новый соборный акт, доставленный ему из Белой Криницы, был принят им с полным удовольствием.

Совсем иначе смотрели на него те лучшие представители старообрядчества, для которых Окружное Послание было выражением их собственных искренних убеждений, как, например, Онуфрий, Пафнутий, Филарет, сам Иоасаф и другие. В новых грамотах Кирилла они должны бы найти, казалось, не мало для себя лестного и приятного: все они получили святительское разрешение, все восстановлены в своем прежнем достоинстве. Но для них Окружное Послание было дороже всех благословений и милостей Кирилла, и самое это разрешение, подписанное рукою так дерзко уничтожившею Послание и «словеса, в нем написанные», должно было только еще более усилить их презрение к жалкому Белокриницкому владыке. Да, с полною уверенностью можно сказать, что в тесном кругу искренних защитников Окружного Послания новая белокриницкая грамота, с ее громогласною анафемой, могла быть встречена только скорбию и негодованием. И как было бы отрадно, если бы к этому с такою же уверенностью могли мы прибавить, что новая Кириллова грамота еще ближе подвинула их к церкви, положивши между ними и расколом новую, непроходимую преграду.

В этом тесном кругу лучших представителей старообрядчества белокриницкою соборною грамотой всех больше огорчен был, конечно, смиренный автор Окружного Послания Иларион Георгиевич, о котором мы намерены сказать здесь несколько слов. С тех пор, как составил он Окружное Послание столько же по просьбе и благословению духовной старообрядческой власти, сколько и по личному желанию высказать истину своим заблуждающимся собратиям и предохранить их от пагубных беспоповских лжеучений, – с тех пор ему суждено было испытать за это доброе дело множество всякого рода злоключений. Он сам говорил об этом труде своем, что «изъявил в нем, по силе своей, чистое благожелание в пользу церкви от самой искренности душевной, не льстясь никакими виды мира сего, а еще получая в награду досадные и даже несносные огорчения».³⁸ Огорчения эти прежде всего пришлось ему встретить в тех местах, где он пользовался дотоле общим уважением за свою строгую жизнь, основательное знание церковных правил и обширную начитанность: Окружное Послание еще не было издано и обнародовано, как один из фанатиков, священник слободы Добрянки Григорий, воздвиг против него гонение. Клинцовские жители тогда же писали в Москву, что этот Григорий составил партию и употребляет все усилия, чтобы Послание уничтожить, а сочинителя его, «поборника истины, очернив, вечному отлучению предать, – который в настоящее время поставлен как цель на стреляние, и для него спеются луки, готовятся стрелы».³⁹ Под влиянием Добрянского попа многие жители черниговских слобод стали действительно с неприязнию смотреть на Илариона. Он отправился в Москву, но и здесь, как известно, нашлись сторонники Григория Добрянского – возникли сильные волнения из-за Окружного Послания, и посыпались клеветы и проклятия на главу самого сочинителя; громы анафем раздались, наконец, и с высоты Белокриницкой кафедры... Привыкший с юных лет к уединению и мирным занятиям монастырской кельи, Иларион искал спасения от всего этого шума порицаний и проклятий на драгоценное для него Окружное Послание в усиленных занятиях церковными древностями. С этою целию и отправился он в Петербург, куда собственно привлекала его богатая древними рукописями Публичная Библиотека. В шумной и роскошной столице, можно сказать по всей справедливости, знал он только один путь, который вел от скромного домика, где он приютился, к великолепным палатам библиотеки, и здесь, среди бесценных книжных сокровищ, забывал он и врагов, и все злоключения. Но враги не забыли его и здесь, так что некоторые из преданных ему друзей нашли нужным защитить его от распространяемых ими нареканий. «Обстоятельства настоящего времени, – писали они от 9 октября 1864 г. настоятелю Красноборского Предтечева монастыря, – побуждают нас написать вам это свидетельство, единственно для отклонения ложных клевет и лжесплетений, могущих последовать к вам на безвинного раба Христова и неутомимого защитника здравого учения, Илариона Георгиевича, от совершенно лишенных здравых понятий кривотолков, зараженных богохульными мудрованиями, которые он раскрыл чрез составление Окружного Послания, и сделался чрез то непобедимым для них врагом и притчею поношения и ненависти. Ибо они, питая к нему тайную и явную злобу и вражду, рассылают повсеместно различные о нем злохуления и порицания и все то, что только может кто отрыгнуть от злого сокровища сердца своего. Но, напротив того, он от всех здравомыслящих православных христиан заслуживает чрез составление помянутого Окружного Послания высокое уважение и вечную благодарность. В подавление всяких клевет мы свидетельствуем, что многоуважаемый нами Иларион Георгиевич, прибывши в Богоспасаемый град Москву, прилагал всевозможное тщание в пользу святой церкви. Потом, явившись в здешнюю столицу, занимался в Императорской Публичной Библиотеке; и как в Москве, так и здесь, и в упомянутой Публичной Библиотеке вел себя благочинно и трезвенно; притом и обхождение его было с каждым в благосклонном и учтивом виде. За такое благородное поведение его сами начальники библиотеки оказывали ему, в присутствии нашем, несмотря на смиренные рубища его, великое уважение и приглашали его опять посещать библиотеку и заниматься. Но он, осыпаемый такою честию, нисколько не восхищается тем, а с христианским смирением продолжает неусыпно прилагать труды в пользу святой церкви, благословляя притом клянущих его и прося Всевышнего, да не поставит им греха сего».

Личные оскорбления Иларион, действительно, переносил спокойно и терпеливо; но не мог не огорчаться, когда эти оскорбления и клеветы падали на дело, которому служил он, – не мог слышать равнодушно проклятий и порицаний на те мнения, которые он высказал в Окружном Послании, особенно когда эти порицания и клятвы слышались не от Кирилла и клевретов его, а от людей, которые, по-видимому, сочувствовали Посланию, по крайней мере, когда-то одобрили его. Первое такого рода чувствительное оскорбление испытал он еще в Москве, когда Духовный Совет решился издать свое Определение на Окружное Послание по поводу протеста павловских раскольников. В то время писал он к епископу Онуфрию: «Обливаясь слезами, спешу известить вас: в среду вечером было приготовлено Соборное Определение об Окружном Послании... И эту бумагу вчера хотели к вам нести для подписа. Объятый ужасом, о сем доношу вам и прошу, Господа ради, удержаться от подписа. Будут люди и на нашей стороне, и вы будеme яко столп крепости от лица вражия и яко град тверд и нерушим, и Бог нас не оставит».⁴⁰ Другое подобное огорчение причинил ему «владыка Антоний» своим известным Объявлением об уничтожении Окружного Послания, изданным вскоре после того, как Иларион при участии Филарета составил знаменитую мирную грамоту. Как сильно огорчило его это событие, можно судить по одному письму его к самому Антонию, хотя письмо это писано было спустя восемь месяцев после Объявления. Он писал между прочим: «Когда вы, для угоды богохульникам, со клевреты своими 23 февраля, вопреки соборного постановления, сделали уничтожение Окружного Послания, отрицаясь оного и запрещая никому не иметь его у себя в доме и объявляя о сем во всеобщую известность, и эти пасквили служители ваши (служащие времени) умножили в копиях и рассылали в разные места, – эти ваши труды всех любителей истины дозела огорчили, которые, пришед в недоумение, потеряли к вам веру и усердие. При сем позвольте мне объяснить вам о себе. Я, по силе моей, употреблял все тщание, защищая все соборные постановления, в особенности переведение и возведение ваше. Но когда вы издали упомянутое уничтожение Окружного Послания, и отреклись от оного торжественно, и заповедали никому не иметь его у себя – тогда у меня совершенно отпало всякое усердие и породилось сомнение в больших размерах. Вы не подумайте, что это произошло от тщеславия, но единственно от горькой скорби и болезни сердца, поскольку нестерпимая хула восходит на распятого Христа и на знамение победы на диавола. И вы этим омраченным лаятелям отверзли дверь феобласфемии и потакаете им, а молчаливый потаковник судится наравне с творящим беззаконие, как написано в Номоканоне».⁴¹ Наконец, и последний акт Белокриницкого собора огорчил его вовсе не потому, что Кирилл этим актом уничтожил еще раз Окружное Послание и произнес новую анафему на всякого, кто не покорится его определению, – до глубины души огорчился он собственно тем, что под этим уничтожающим Послание актом увидел подписи таких лиц, которых доселе считал его искренними защитниками, каковы особенно оба Аркадия... «Читая копию с буллы, заключенной анафемским проклятием, – писал он в Москву одному из своих юных почитателей, – к ужасной горести моей я усмотрел: там, между прочих, подписаны имена тех особ, в коих я питал надежду, и те подтвердили это буйство!.. Попроси епископа Онуфрия именем Господа сил, чтоб он не увяз своею рукой в этой пасквильной булле. Также пиши и к г. Пафнутию Казанскому епископу, и к Варлааму Балтовскому и умоли их стоять при истине здравого учения».⁴² Убеждая таким образом своих друзей твердо стоять за истину, он и себя самого считал обязанным прервать молчание и с открытым лицом снова выступить пред противниками в защиту, как сам он выразился, «гонимого ими Иисуса». «И той, – прибавил он, – научит руце мои на ополчение и персты мои на брань». Тогда же, под влиянием первых впечатлений скорби, составил он на имя Иоасафа и Илии, как уполномоченных Кирилловых посланников, десять пространных вопросов; в них он вывел на ясный свет все противоречия и несообразности, которыми запутали себя лица, подписавшие соборный акт об уничтожении Окружного Послания, и настоятельно требовал дать на них ответ. К сожалению, на этих вопросах отразилось отчасти смущенное состояние духа, в котором он писал их. Это и заметил ему один из наиболее уважаемых им московских друзей, лицо весьма знаменитое в старообрядчестве и действительно достойное полного уважения. Этот проницательный друг давал ему по поводу его вопросов следующий, весьма замечательный, совет (которого, скажем мимоходом, и сам постоянно держится): «Желая тебе, друг мой, всего богоугодного, советую ничего не писать, когда расстроен твой дух, или, по крайней мере, по написании, еще не выпуская написанного, рассматривать оное при возможном спокойствии духа; писать же не иначе, как только в духе нe нашей или вашей, но в духе единой, святой, coборной u апостольской церкви, которой врата адовы никогда не одолевали и не одолеют». Кроме того он спрашивал Илариона, имел ли он, по крайней мере, в виду, когда писал свои вопросы, известное письмо Аркадия Славского, в котором, по его очень верному замечанию, «довольно ясно изразился вопиющий глас совести человека, сознательно решившегося, вопреки совести, подписать Кириллову буллу». Оказалось, что Иларион вовсе не знал о нем и был очень благодарен своему другу за сообщение из него нескольких выписок, которые, однако ж, не успокоили нисколько его волнующийся дух; напротив, некоторые новые обстоятельства еще более усилили в нем это смятенное состояние, что и отразилось на письме, которым отвечал он своему другу. Это замечательное письмо мы приведем вполне, за самыми незначительными исключениями. Оно писано 26 декабря, на второй день праздника Рождества Христова.

«Христос рождается, славите! ⁴³

Желаю вам душу спасти и многолетно здравствовать и извещаю: драгоценнейшее начертание ваше я имел счастие получить 24-го числа сего месяца и с любовию несколько раз прочитывал. Благодарю вас за оное, а паче за сообщение выписки из письма г. Славского, которого я не видал и не слыхал. Прошу вас, не можно ли скопировать все оное письмо, которое я имел бы яко оружие некое булатное. ⁴⁴

Сообщаю вам о себе: чаша моя исполнися горькой полыни даже до верха, и я уже начинаю ее пить по милости известного лица, стул которого мы общими силами утверждали, белили и красили, и не хотящу сердцу говорили и писали все в его пользу.⁴⁵ Но вот он за труды как награждает! Оцтом и желчию напояет! Восставил всех против меня, аки против врага некоего и какого-то из извергов изверга и злейшего еретика. В день всерадостного праздника Рождества Христова я не мог быть и за общею службой, но слезами умываясь, благодарил Предвечного Младенца, иже от Отца рожденного прежде всех век, прежде всех мгновений времени (ибо никогда не было ни одного секунда, в который бы Отец не имел Сына)⁴⁶, и просил Его, да укрепит немощь очень слабого естества моего...

Перст Божий ясно указует бежать мне из градов вместе с бежавшим от Ирода и, притаясь в некоем угле, стать за честь Искупителя даже до крове. В настоящее время, хотя я обнищал до крайности, обветшавшей одежде и сапогам, я не надеюсь уже ни откуду получить никаких средств вспомоществования: но ведь на бумагу не много надо, а пища и суровая довлеет ми…

Только если Распятый благоволит и укрепит, врази ничего не успеют. Ведь Он всесилен, всемогущ и всесведущ, видит движения сердца моего, знает, что я никаких видов не ищу и решился страдать за него. Хотя и грозят меня уже убить, застрелить и в каком-то срубе сжечь, но ведь без воли Его и влас с главы не упадет. Утешался убо словесы святого Давида, глаголя душе моей: вскую прискорбна еси душе моя и вскую смущаеши мя; уповай на Бога, яко исповемся Ему, яко Той есть спасение лица моего и Бог мой.

От горести сердца написах сие нескладно и нестройно; но приими любезно и, если будет милость, малыми словесы расчерпай горесть мою и утиши болезнь мою.

Убогий ξένος, грешный Иларион до земли кланяюсь».

Горесть сердца и это внутреннее расстройство убогого ксеноса в последнее время достигли действительно крайних пределов. И такое состояние духа зависит не столько от внешних злоключений, о которых упоминается в письме, сколько от других, более глубоких причин. Действительный источник их в том внутреннем противоречии его религиозных убеждений, которое мы указали еще при разборе его Окружного Послания.⁴⁷ Выразив убеждение, что православная церковь содержит неповрежденным учение о существенных предметах веры, он в то же время хочет остаться при той уверенности, что вины отделения старообрядцев от церкви суть важные и благословные, что истина все-таки на стороне старообрядчества с его белокриницкою иерархией. В то жe время его сердцу все еще так дорого это старообрядчество, с которым сжился он, что у него не достает смелости взглянуть ясным и беспристрастным взором прямо в лицо святой истине православия. Такого рода непоследовательность и малодушная уклончивость, такие противоречия не проходят даром для человека, так серьезно и так искренно преданного религиозным интересам, как наш уважаемый ксенос. И об этой тяжкой непоследовательности, об этих жгучих внутренних противоречиях громко вопияли ему его же Окружным Посланием вызванные и быстро следовавшие одно за другим прискорбные явления в его любимом старообрядчестве, еще более растравлявшие его сердечные раны: раскол все яснее и яснее обнаруживал свое безобразие напоказ целому миру, и ему приходилось против воли и желания все это видеть. Наконец, последние события, когда оказалисъ чужими для него и те, которые «питали его надежды», которые еще поддерживали его бодрость, – эти события действительно должны были наполнить даже до верха его горькую полынную чашу. Очевидно, ему не оставалось ничего более как разорвать все связи с расколом, чтобы стать даже до крове, как сам он выразился, за «гонимого Иисуса»; а между тем все-таки не достает решимости разорвать эти связи, так крепко вросшие в его сердце... И вот где, повторяем, истинный источник той внутренней скорби, под бременем которой он изнемогает. Он походит на человека, под которым неожиданно обломился зыбкий, подрытый водою берег, где спокойно сидел он доселе, не подозревая опасности. С ужасом замечает он теперь, что все на нем колеблется, все скользит из-под ног, все осыпается под руками. Там, весьма недалеко, есть другой берег, прочный и безопасный. Он слыхал об этом; он знает это и сам; но ему жалко своего родимого берега, нет сил расстаться с ним – и усталыми, изнеможенными руками он все еще хватается за сыпучий песок и скользкую, рыхлую глину... Что же будет с нашим пловцом? Погибнет он в своих бесплодных усилиях найти приют на старом, неудобообитаемом берегу или решится, наконец, пристать к другому, где может твердо и прочно основать свою душевную храмину, не опасаясь ни дождей, ни ветра (Мф. 8:24–25)?

Просим извинения у читателей, что прервали нить нашего рассказа, занявшись одним из действующих лиц, может быть, более чем следовало. Но лицо это – такое редкое и вместе характеристическое явление в современном старообрядчестве! И мы тем охотнее распространялись о нем, что сейчас придется перейти к людям совершенно другого сорта. Мы еще не сказали, как принята была белокриницкая соборная грамота в обществе раздорников.

Само собою разумеется, что и здесь ее приняли с великим негодованием. Людей, подобных Крючкову, М–ву и прочим, нелегко было удовлетворить одним уничтожением Окружного Послания, хотя бы Кирилл подтвердил его, если это возможно, и более страшною анафемой. Они видели ясно, что новый соборный акт есть не что иное, как восстановление прежней мирной грамоты, той самой грамоты, которую, после стольких хлопот и интриг всякого рода, им удалось было уничтожить посредством известной грамоты крючковского приготовления, изданной Кириллом от 8 мая. Они видели теперь, что своим последним соборным актом Кирилл вывел наружу все эти интриги и позорно отказался от этой грамоты. Притом же, в соборном акте старый Антоний признан законным Московским архиепископом, а о новом даже не помянуто; уже и этого было достаточно, чтобы вооружить против него всю партию раздорников. Так действительно и случилось. Главные вожди этой партии встретили посланников Кирилла, приехавших с подлинною грамотой Белокриницкого собора, весьма неприязненно, и употребили все меры, чтобы повредить им. Распространили, по обычаю, слух, что грамота подложная, что никакого собора в митрополии не было и никаких грамот Кирилл не подписывал. Потом стали говорить, что собор действительно был, но таких постановлений, какие изложены в грамоте, он вовсе не делал, и что Кирилла обманом принудили подписать фальшивый акт. Крючков сочинил даже целую грамоту от имени Кирилла, в которой заставил этого последнего рассказать, как именно происходил обман, и объявить недействительными все пункты соборного акта, за исключением первого – об уничтожении Окружного Послания.⁴⁸ Придумали даже и такую меру: бросить совсем Кирилла и войти в соглашение с одним Духовным Советом, но под тем условием, чтоб он отрекся от Окружного Послания в самых решительных и безусловных выражениях. 18 ноября у раздорников происходило собрание в доме Ф–на; здесь написали формулу отречения и на следующий день представили ее в Духовный Совет.⁴⁹ Но все эти меры оказались безуспешными: Духовный Совет дал на предложние отрицательный ответ, писал, что после изданного митрополитом Кириллом акта об уничтожении Окружного Послания он не видит никакой нужды в составлении другого подобного акта.⁵⁰ В грамоте, составленной Крючковым от имени Кирилла, подлог был слишком очевиден, чтобы можно было обмануть ею даже раскольников, по крайней мере в Москве; с другой стороны, нелегко было уверить кого бы то ни было, будто грамоты, привезенные послами Кирилла, фальшивые и что никакого собора не было в митрополии. Старый Антоний, очевидно, занимал теперь крепкую позицию; в Москве, по крайней мере, с ним бороться было трудно.

Более успеха имели раздорники в Гуслицах, где новый Антоний, при помощи Крючкова и матери игуменьи, успел-таки свить себе гнездо. Здесь было гораздо удобнее, нежели в Москве распространять всякого рода слухи о Белокриницком соборе. Когда Кирилловы посланники стали собирать в Гуслицах сходку для объявления соборного акта, приглашая явиться все гуслицкое духовенство, Антоний не пришел в собрание и не хотел иметь с ними никаких сношений. Из собравшихся попов и народа, в довольно значительном количестве, большая часть объявила, что довольны примирением митрополита с епископами, что это дело хорошее; но тут же нашлось немало и таких, которые стали кричать, что все это ложь, грамота фальшивая, никакого собора и примирения не было. Антоний между тем разъезжал по гуслицким деревням и тоже собирал сходки, на которых с клятвою уверял народ, что Кирилловы послы мошенники и верить им не следует, что он только и состоит в общении с Кириллом, он один законный епископ, а все прочие еретики, «окружники». Об одной из таких сходок, происходившей 17 ноября в деревне Давыдово, имеется у нас любопытное донесение Духовному Совету от известного гуслицкого благочинного (из сторонников Антония первого) Семена Епифанова. В донесении довольно живо передан характер этих безобразных раскольничьих сходок, всегда похожих одна на другую. Вот что происходило в Давыдове, по словам отца благочинного. 16 ноября часовенный староста его прихода (деревни Шувой) получил повестку от попа Ивана Иларионова. Этот Иван Иларионов был запрещен Антонием первым, а у второго Антония успел уже сделаться важною особой, носил звание нового гуслицкого благочинного. В повестке Шувойскому старосте писал он, чтоб этот последний, вместе с самим Семеном Епифановым, явился в следующий день на собрание в деревню Давыдово. На утро они приехали в Давыдово: сходка составилась большая. Кроме Ивана Иларионова было еще четыре попа из селений Молокова, Титова, Клатькова и Завалина, – все запрещенные старым Антонием и, следовательно, сторонники нового; народу собралось человек до полутораста. В это почтенное собрание явился скоро и сам новопоставленный епископ Антоний. Первым делом приказал он вычитать грамоту митрополита Кирилла от 26 июня о поставлении его на Московскую кафедру. Прочитали. Тогда Антоний, без всяких объяснений, провозгласил: «Кто хочет последовать за мной и за митрополитом, молись начал; а кто за архиепископа Антония и за российских епископов, отходи налево и с нами не молись». Семен Епифанов, главный представитель этих последних, возвысил голос:

Что это за разделение? – спросил он. – Что оно значит?

А то, – отвечал Антоний, – что все они еретики! Митрополит послал меня одного, а с ними не велел соединяться.

Как можно соединяться! – закричало множество голосов из толпы. – Еретики, щепотники! Молись, владыко, начал!

Семен решился еще спросить, какие же ереси замечены за российскими епископами? Ереси их исчислил поп Петр Титовский: «Приняли Иисуса, – говорил он, – щепотники, обливанцы, хуже никонян», – сказал он в заключение; а поп Никон Молоковский прибавил: «Владыко, молись, я говорю, начал, а их гони». Антоний хотел приниматься за начал. Тут Семен Епифанов прибегнул к главному аргументу в пользу великороссийских епископов: потребовал, чтобы выслушали грамоту митрополита Кирилла о заключении мира на последнем Белокриницком соборе. Когда грамота была прочитана, Антоний встал с места и торжественно провозгласил, что «это бумага фальшивая и приехали в Москву от имени митрополита не посланники, а мошенники; не верьте им, православные христиане!» В подтверждение своих слов он подошел к иконе и перекрестился.

А если московские граждане справятся, – заметил Семен Епифанов,– и окажется, что грамота совсем не фальшивая?

На это последовал из толпы в высшей степени замечательный ответ, как нельзя яснее показывающий, до чего в последнее время измельчал и опошлился раскол:

Может быть, – отвечали попу Семену, – после поставления епископа Антония митрополит и в жиды ушел, почем мы знаем? А коли он с российскими епископами соединился, то и он такой же еретик! Нам теперь ничего не надо, нам епископ поставлен – и ладно; аще же незаконно, судите митрополита.

Умнее невозможно было ответить. Защитник российских епископов с их митрополитом принужден был умолкнуть, и Антоний со своими стал молиться начал.⁵¹

Неблагоприятные известия из Гуслиц несколько смутили старого Антония. И так как посланники Кирилла объясняли неуспех грамоты Белокриницкого собора между прочим тем, что она не скреплена самими российскими епископами, на что именно народ и указывает, говоря, что ему не известно еще, примут ли эти последние предложенный митрополитом мир; то Антоний решился сделать формальное утверждение белокриницкой грамоты в Духовном Совете. Здесь, однако же, встретилось немалое затруднение. Из наличных членов Совета, кроме самого Антония, в Москве можно было найти только двух священников, Петра и Павла; число, как чувствовал Антоний, слишком незначительное для такого важного дела! Надеялись отыскать еще трех или четырех попов, которых можно было заставить подписаться, хотя они и не числились членами Совета, но все это так ничтожно! Важно было бы иметь собственно подпись какого-нибудь епископа. В этом случае внимание Антония и всех его клевретов особенно привлекал один – тот самый епископ Онуфрий, который в качестве митрополичьего наместника и издал около трех лет тому назад роковое Окружное Послание. Его подпись под соборною грамотой, уничтожающею это Послание, очевидно, была бы весьма важным приобретением. Решились попытаться, нельзя ли в самом деле склонить к этому Онуфрия. Онуфрия не было тогда в Москве; его нарочно выписали. В назначенный день, 2 декабря, он явился в Духовный Совет, где кроме Антония присутствовало уже несколько священников; явились скоро, как будто бы случайно, а в сущности за тем, чтобы совокупными силами напасть на Онуфрия, и некоторые из преданных Антонию московских граждан –«служители его, служащие времени». Было написано и определение на подлинном списке соборной грамоты в таких выражениях: «Московский Духовный Совет, получив от уполномоченных от г. митрополита Кирилла посланников, священника Иосафа и Илии, сию грамоту, по рассмотрении оной, находя ее правильною, законною и умиротворяющею всех православных христиан, изъявляет полное согласие и, со своей стороны подтверждая оную во всей ее силе, пребывает в совершенном единомыслии с высокопреосвященнейшим митрополитом Кириллом и всем заграничным собором, в чем Духовный Совет и свидетельствует». Под определением этим красовалась уже подпись смиренного архиепископа Антония Московского и Владимирского. Но приступая еще к Онуфрию, предложили сперва подписаться собравшимся попам. Достойно замечания, что все они весьма неохотно брались за перо. Отец Петр заметил, например, со вздохом: «Зачем все эти анафемы да анафемы…» – и однако же подписался; за ним подписались и другие. Стали, наконец, словесы лестными уговаривать к тому же Онуфрия. Но Онуфрий помнил хорошо свою прежнюю ошибку, как подписался под Соборным Определением на Окружное Послание и сам же принужден был после выскоблить свою несчастную подпись; теперь он не только не увяз рукою в анафемской булле (по выражению Илариона), но, пользуясь удобным случаем, еще высказал Антонию со всею его братией столько назидательного об этом старообрядчестве, которое они думают поддержать такими преступными и гнусными мерами, что привел в изумление все почтенное собрание. И это было, по всей вероятности, последнее свидание Онуфрия с Антонием: целая бездна лежала теперь между ним и этим пресловутым архиепископом Антонием, которого несколько лет тому назад сам же он вместе с Кириллом возводил на епископскую кафедру и которого оставлял теперь, отрясая прах на пороге того дома, где изрекает он суды свои современному старообрядчеству...

Так и осталась Кириллова грамота ко всем «Боголюбивым епископам Великой России» за подписью одного только Российского архиепископа Антония. Только этому счастливцу Антонию и угодил Кирилл своим последним Белокриницким собором.

Неудачи, испытанные соборною грамотой, сопровождадись прискорбными последствиями и для самого Белокриницкого владыки. Да и вообще, над его бедною головой после этого несчастного собора разразилось множество всякого рода злоключений.

Первую неприятность пришлось испытать ему с такой стороны, откуда, кажется, и не ожидал он. В начале ноября месяца, совершенно неожиданно, приехала в митрополию следственная комиссия из Черновиц. Правительство давно уже подозрительно смотрело на деяния Кирилла. Ему известно было, что он совершал куда-то таинственную поездку в 1863 г. и, как можно было подозревать, ездил именно в Россию; знали, что Сергия он где-то поставил в епископы. В последнее время распространились слухи, что он поставил и еще епископа для России, – слухи тем более вероятные, что и самому местному начальству было известно о пребывании в Белой Кринице каких-то подозрительных русских выходцев и о таинственных сношениях с ними Кирилла. Наконец, и последний съезд духовенства и депутатов не был оставлен светскою властью без замечания. Во всем этом было много противного тем условиям, на которых дозволено законом существование Белокриницкой митрополии, и правительство решилось, наконец, нарядить комиссию для точного исследования всех поступков митрополита. Тяжело приходилось бедному Кириллу; вспомнил он и Филарета, который был бы так полезен теперь.

Кириллу предложены были три главные вопроса: 1) об Онуфрии, который, как наместник митрополита, должен был постоянно жить в митрополии, – спрашивали, где он теперь находится; 2) о Сергии: что побудило Кирилла поставить его в епископы, и где он посвящал его; 3) о новом Антонии: действительно ли митрополит поставил его в епископы, и если поставил, то где и по какому праву. Не знаем, что отвечал Кирилл на вопрос об Онуфрии; о посвящении же Сергия смело рассказал старую, заранее придуманную историю, будто посвятил его во время своей поездки в Циль, куда отправлялся в 1863 г. для свидания с покойным митрополитом Амвросием, и решился посвятить по той причине, что, сделавшись очень болен, опасался, как бы митрополия, за отсутствием Онуфрия, совсем не осталась без епископа; но в каком месте совершил он посвящение, теперь припомнить не может. Что же касается вопроса о новом Антонии, то Кирилл отвечал решительно, что никакого Антония не знает и не посвящал и что слухи, которые ходят в народе, – клевета, распространяемая его врагами. Таким образом, высокопреосвященнейший митрополит всех древлеправославных христиан без зазрения совести лгал в своих показаниях пред правительством. Это было не только неприлично для его сана, но даже и слишком нерасчетливо. Комиссию провести было нелегко даже человеку и поумнее Кирилла. Сказку о посвящении Сергия мог разоблачить сам же Сергий, который был налицо (что он действительно и сделал); а чтобы разведать дело об Антонии, комиссия отправилась в Соколинцы, к попу Сысою. Сысой, по обычаю всех раскольников, стал запираться. Тогда объявили ему, что запираться нечего, сам митрополит сознался уже во всем, ему остается только подтвердить со своей стороны митрополичье показание; а в противном случае пусть примет в доказательство присягу, что действительно ничего не знает о поставлении Антония. Сысой сознался. От него взяли показание за собственноручною подписью и с этим обличительным документом явились опять к Кириллу.⁵² Бедному старику ничего не оставалось больше, как сказать всю правду о поставлении Антония; кстати, он сознался уже и в том, где и когда посвятил Сергия.

Целых две недели комиссия занималась следствием в Белой Кринице. 19 ноября она уехала наконец в Черновицы со всеми показаниями и протоколами. Отсюда дело должно было поступитъ в министерство. О всех этих обстоятельствах Сергий на другой же день по отъезде комиссии послал известие архидьякону Филарету. Об ожидаемом исходе дела он заметил в своем письме: «Пo силе этой комиссии, по общему взгляду, можно полагать, что митрополит подвергнется, во-первых, штрафу и, во-вторых, откажется ему вся епископская инфункция». В заключение Сергий умоляет Филарета поспешить возвращением в митрополию, где его присутствие теперь особенно необходимо: «Сделай милость, приезжай, – писал он, – Богом тебя прошу: пожалей место!» Эту просьбу Сергий подкрепил также и просьбою начальника комиссии г. Нукера: «Он тебя хорошо знает и сожалеет, что тебя нет в митрополии». ⁵³

После этого Филарету послано несколько телеграмм с таким же приглашением; последнюю получил он в половине прошедшего января. Видно, к этому времени дела поулучшились, и владыке Кириллу, быть может, придется против воли сложить с себя знаки своего высокого достоинства, да и самому существованию митропилии Белокриницкой, быть может, грозит близкая и серьезная опасность: недаром Сергий писал Филарету, что надобно «пожалеть место».

К довершению неприятностей, и из России приходили к Кириллу вести одна другой хуже. Посланники Иоасаф и Илия доносили, что соборная грамота о заключении мира с российскими епископами имела решительную неудачу в Москве, и особенно в Гуслицах; епископов, за исключением Антония, неудовлетворила она, а «раздорники» недовольны ею еще больше: митрополита      поносят, послов его не признают и производят вообще великий раздор, употребляя орудием нового Антония.⁵⁴ О том, что мирная грамота не имела успеха, Кирилл, со своей стороны, не имел побуждений много сожалеть: не слишком и сам он сочувствовал этой грамоте. Но известие, что ею особенно не довольна партия раздорников, его очень смутило: с этою партией его связывали самые близкие ему интересы, и были особенные побуждения дорожить ее расположением именно в последнее время. Незадолго перед тем, как приехали к нему так неожиданно соседние епископы с депутатами и принудили его составить собор, он отправил в Москву таинственного посланника за получением тех щедрых наград, которые Крючков обещал ему доставить по утверждении нового Антония на епархию. С этим поручением он имел неосторожность отправить в Россию одного из своих сыновей, попа Никиту Куприянова. Казалось бы, чего же лучше, как послать родного сына по такому интересному делу, но, к несчастию, этот родимый сын митрополита Кирилла был горький пьяница и буян, известный чуть ли не всей Буковине.⁵⁵ Понятно, что при таких качествах отцу Никите не могло послужить в особенную пользу громкое имя митрополичьего сына, которое носил он с такою честию, и Кирилл, очевидно, сделал большую ошибку, отправив его в Россию.⁵⁶ Здесь Никита показал себя скоро: петербургские и московские старообрядцы, даже преданные Кириллу, пришли в изумление от его подвигов. Сами господа М–в и Б–н не решились пустить его к себе, а назначили свидание где-то в городе; о богатых денежных пожертвованиях не могло быть и речи. Да если бы Никита вел себя даже совершенно прилично, и тогда на такие пожертвования нечего было рассчитывать: Кирилл показал себя слишком простым и доверчивым, если положился на обещания Ефима Федорыча Крючкова. В этом отношении интересно свидание Никиты с самим Крючковым. Когда Никита напомнил ему, какие золотые горы обещал он митрополиту за поставление нового Антония, и стал просить об исполнении этих обещаний, Крючков с лукавою усмешкой ответил ему: «Да разве благодать-то Святого Духа вы продаете? Я, значит меру, этого не ведал».⁵⁷ В половине октября Никита отправил к родителю жалобное послание с описанием своих неудач у московских благодетелей. Это было еще до получения в Москве грамоты последнего Белокриницкого собора; теперь, когда из донесения послов и из других источников сделалось известным, что московские благодетели негодуют на него за эту грамоту, Кирилл потерял и последнюю надежду на их вспомоществование. Это и было для него самым прискорбным из всех неприятных последствий, которыми так обилен был неудачливый Белокриницкий собор. И как же было не скорбеть Кириллу? С одной стороны, преследования правительства, опасения штрафов и даже лишения всей епископской инфункции, с другой – разрыв со старыми друзьями, испытанными благодетелями, помощь которых теперь-то особенно и была бы кстати...

Бедный, потерявшийся старик смутно чувствовал необходимость поправить дело, выйти как-нибудь из затруднительного положения, в какое поставил себя пред своими московскими благоприятелями. И он, к удивлению, схватился, как за последнее к тому средство, за мысль Аркадия Славского о составлении всеобщего, вселенского собора, который мог бы удовлетворить и друзей его, и недругов. 21 января нынешнего года он написал к Ефиму Федорычу и Е. Е. Б–ну послание, в котором жалобнейшим образом оправдывается перед ними в заключении мира на последнем соборе, слагая часть вины и на них самих, так как они не хотели ответить, когда он стучал им по телеграфу, и для исправления всех сделанных на этом соборе ошибок предлагает именно составить вселенский собор, на который и просит этих честных господ прилететь с быстротою крылатых орлов. Это послание Кирилла так курьезно, что мы приведем его вполне:

«Святыя восточныя соборныя и апостольския церкви сыновом, православныя христианския веры твердым хранителем и апостольских и святоотеческих преданий твердым блюстителем E.Е. и Ефиму Федоровичу и прочим, всему боголюбивому обществу, не приемлющим Окружного Послания, посылаю свое архипастырское прощение, мир и благословение, и да поспешествует на вся благая дела.

При сем спешу вас уведомить о донесениях мне о мирных грамотах, кои вам в Москву представлены с посланники, священноиноками Илиею и Иоасафом, на уничтожение Окружного Послания. Я наслышан, что на меня обижаются все, кои не приемлют Окружного Послания и даже плачутся, что я так скоро сделал мир без вашего совета, но и обману не кажется. Я сему миру нисколько не виновен, потому что мы ударяли телеграфом и звали вас к нам на собор, но вы и ответу нам не подали, а я не один сей собор учинил, но были епископы и попы из простолюдинов, множество со всей Молдавии и Турции и сочинили такие акты, кои у вас теперь не почитаются за правильные. To уже вот что надо сделать: это был поместный собор, теперь сотворим всеобщий, великий собор, просим милости, честные господа, потщитеся всеусердно и соберитеся, яко орли крилатии, со всех стран, яко же и древле были вселенстии собори, и собиралися мудрии и простии и узаконили яже суть нa пользу душам христианским, и яже суть гнилыя и богопротивныя басни и ереси проклятию предаша и отвергоша, тако и мы сотворим, яко же древле. Только молю вы, любимицы, не отрицайтесь прибыть на собор всеобщий в Молдавию, в город Баташаны, там удобнее, нежели у нас, и будем слышать друг друга, кто что будет говорить. И потщимся покорить врага и супостата, всевающего плевелы посреде пшеницы и творящего возмущение во всей вселенней. А на мое смирение не плачитеся, господие мои и любимии о Христе людии, я никогда не желаю быть губителем душам вашим и своей, но всегда тщуся правым путем ходити в заповедь Его день и нощь.

И тако Окружное Послание никогда не приемлю, но уничтожаю и вам запрещаю о нем и толковать. Только прошу вас всеусердно быть готовым всем на собор и слезно молю вы, возвестите всем и не обленитеся за долготу пути и не остановитеся за светскими делами и попечениями мира сего, не уподобляйтесь тем рабам, иже село купих (sic), ин волов, ин жену поях, и вси отрекошася Господни вечери. Ho вы будьте ревнители православно-кафолическия веры, готовьтесь непременно хоча к Вознесению Господню прибыть в Баташаны, и я там буду, и все христолюбцы съедутся: надо конец сотворить и возгарающийся пламень угасить. В уверение чего и подписуюсь своеручным подписом и печатию.

Смиренный митрополит Кирилл».

Итак, не далее как наступающею весной предположено у старообрядцев быть великому вселенскому собору («просим милости, честные господа!»). Состоится ли, однако, этот вселенский собор? И, если состоится, может ли он действительно «сотворить конец» всем этим волнениям и беспорядкам, которые потрясли старообрядчество до самых его оснований и умирить которые, по сознанию самих раскольничьих архиереев, «сил человеческих не достает»? Без сомнения, не может, особенно если для решения судеб старообрядчества слетятся на вселенский собор такие орлы, как Ефим Федорыч Крючков или Давыд Антипов, которые, по слухам, будут посланы туда от московского (раздорнического) общества. Да и в самом письме Кирилла разве нет указания, что на будущем соборе станут искать не беспристрастного решения занимающих старообрядческий мир вопросов, а каждая сторона будет только хлопотать о том, чтоб отстоять свои интересы и поразить противников. Недаром же Кирилл так решительно назначает местом будущего вселенского собора город Баташаны, известный фанатическою приверженностью своих граждан к расколу и открытою враждой к Окружному Посланию. Нет, угасить пожар, объявший старообрядчество, не в силах никакие замышленные раскольниками соборы, ни поместные, ни вселенские, потому что его источник гнездится в самых сокровенных внутренностях, в самых началах раскола. И сколько усердные почитатели старообрядчества ни старались бы гасить его своими искусственными, внешними средствами, никогда не залить им того внутреннего пламени, поядающего раскол, от которого рано или поздно сгорит он непременно.

Н. Субботин

10 марта 1865 г.

Кирилл, Божиею милостию смиренный архиепископ Белокриницкий и всех древлеправославных христиан митрополит.

Боголюбивым епископом, и священником, и иночествующим, и мирским, и всем древлеправославным христианом архипастырское послание. Мир и благословение Господне да будет на всех вас отныне и до века. Извещаю вас сим посланием, что 7372 нынешнего лета февраля 27 дня был у нас в митрополии епископ Пафнутий Казанский и просил прощения. 1) Раскаялся за свое согрешение, за сочинение Окружного Послания и что не подписался на уничтожение оного Послания. Говорит: владыко святый! мы теперь сознаем свою погрешность, что составили Окружное Послание; мы уничтожаем Окружное Послание и опровергаем. И я ему говорил: потом вы меня обманите. Он кланяется до земли, говорит: владыко святый! я тебе заверяю Святым Евангелием и крестом Христовым, что мы уничтожаем и опровергаем оное Послание, просим у тебя прощения во всех наших преступлениях незаконных, что согрешали пред Богом и пред тобою. И я ему объяснил пункты: 1) что Окружное Послание уничтожить и опровергнуть, a кто если его возобновит, то да будет на нем святых отец клятва. 2) Епископ Онуфрий моим смирением запрещен в России от всякого священнодейства и по сие число, и никто не может без моего смирения разрешить. А что он в сие время в запрещении действовал, я это действие не почитаю законным, но уничтожаю и яко небывшим вменяю. 3) Епископ Онуфрий и российские епископы без своего митрополита, то есть без моего благословения, собирали и называли собором и изложили Духовный Совет, и епископ Онуфрий председательствование на нем имел, то это я собрание соборов и Духовный Совет не почитаю, и поэтому их собрание и все действия незаконные опровергаю и уничтожаю и яко небывших вменяю. 4) Епископ Онуфрий дерзнул в своем запрещении перевесть на Московский престол архиепископа Владимирского Антония, то я эти их действия незаконные уничтожаю и не признаю, а за раскаяние его в погрешностях признаю Антония Владимирского, а не Московским. 5) Уничтожаю бумагу, которую сочинили епископ Иустин и иеродиакон Йпполит и оболгали невинного старца и страдальца при смерти, г. митрополита Амвросия, аки бы он рассматривал российских епископов бумаги, и подписал своею рукою акты, и печать приложил, но я уверяю всех христиан

Е

православных, был у меня г. митрополита Амвросия сын, Георгий Андреевич, и извинялся в том, что митрополит Амвросий не мог с ними беседовать и говорить от болезни своей, при смертном часу, а сочинение было на бумаге епископа Иустина и иеродиакона Ипполита, и подписал, и печать приложил сын митрополита Амвросия, Георгий Андреевич; в том Георгий приносил извинение нашему смирению после смерти отца своего лично. То за сие ложное сочинение, подпис руки и приложение печати епископ Иустин и иеродиакон Ипполит подвергнуты суду церковному за оболгание, и об этом пространно объяснено в бумаге, преждепосланной архиепископу Антонию, и оная остается в полной силе. 6) Которые епископы производили своими священниками и мирскими людьми за Окружное Послание, священникам запрещали священнодействовать, а мирским людям налагали отлучение, а некоторые и клятвами дерзали проклинать, а теперь сами сознали свою погрешность и принесли нашему смирению прощение. Но аз их клятвы, и запрещение, и отлучение людем никогда не вменял и не почитал и до днесь не почитаю; но за их ревность по благочестии и опасение без моего благословения принять новосоставленное Окружное Послание, которое возмутило всю вселенную и которое не признано мною за законное действие российских епископов, и за соблюдение моих грамот и распоряжений – как аз смиренный заповедал, тако они и соблюдали, – то таковые не только должны помилованы быть, но чести, яко страдальцы от Бога, да сподобятся в сем веце и в будущем. 7) Сего года в Кореневском монастыре епископ Варлаам производил страшные притеснения и угрозы биением за неприятие Окружного Послания, чтобы непременно иноки и бельцы того монастыря приняли Окружное Послание, а кто не приемлет, того хотели розгами наказывать, и тако от страха разбежались – овии в лес, а инии кто где мог скрыться. То за сие мучительское дело епископ Варлаам подлежит конечному извержению, а мирстии отлучению. 8) Которые бумаги и акты мною посланы, 5 пунктов⁵⁸ в Россию, то они и до днесь остаются в полной силе и распоряжении их; архипастырское увещание 20 июня, уведомление к российским епископам и воззвание к народу от 2 ноября и прочие тому подобные издавались моим смирением, всем заповедаю твердо соблюдать и в полной силе. 9) По касающихся делах духовных российстии епископы не должны собор и советов собирать и сочинять без моего благословения, якоже и в Кормчей пишет: без митрополитского совета собор не бывает; но якоже Святое Писание свидетельствует: меньший от большего благословляется и со смиренным благоговением, и Дух Святый действует и почивает во благих делах; Евангелие глаголет: на кого, рече, воззрю? на кроткого, и смиренного, и трепещущего словес Моих. 10) В месяце феврале отправились от нас епископ Пафнутий Казанский, священноинок Иоасаф и архидиакон Филарет в город Яссы, и чрез несколько времени мы узнали, что они в Яссах начали печатать тетрадки без моего дозволения, о которых мне не известили, но я от некоторых узнал и послал двух чедовек в город Яссы узнать, точно ли так, и чтобы взяли от ясских тетрадки на рассмотрение. Но ясские не дали, а приехали сами, 4 человека, и привезли отпечатанную книжку, которую я рассмотрел со вниманием, и оказалось совсем ложно против моего приказания, и хотели эту книжку ясские оправдать. Я испытал от них, кто начал это печатовать, мне отвечали: священноинок Иоасаф, и архидиакон Филарет, и епископ Пафнутий. 11) Посему и определяю о священноиноке Иоасафе и архидиаконе Филарете – данные им мною доверительные грамоты и акты, которыми уполномочил я их, a по получении книжки оказалось их сочинение вопреки моего распоряжения, какие я им определил, во всем противно нашего приказания, хотя я и подписал нощию, понеже они мене понуждали для своего успеха, которую строку читали, а которую пропускали, но впоследствии оказалось в книжках и актах ложное их сочинение, то за этот обман уничтожаю их доверительные грамоты и акты с запрещением; книжка отправлена к вам одна, а их заготовили до тысячи и более касательно Окружного Послания: кто не приимает его, того проклятию предавать, и прочие тому подобные зломудрования. 12) Посему аз смиренный заповедаю боголюбивым российским епископам и священным лицам и всем

православным христианам, чтобы не принимали никто моих посланников, священноинока Иоасафа и архидиакона Филарета, и от российских епископов посланных епископа Пафнутия Казанского, и которые у них книжки и акты обманные и ложные и печатка, которую я им не препоручил, и чтобы никто не руководствовался и не принимал за истину соблазна ради церковного, якобы они сочинены от имени моего; но я этого никогда и во уме не помышлял сочинения и печатования излагать, но и впредь не благословляю сему быть никогда церковному возмущению. И от сего числа, по данной нам благодати, священноиноку Иоасафу и архидиакону Филарету запрещаю от всякого священнодействия, дóндеже обратятся в Белокриницкую митрополию. Α о российском епископе Пафнутии Казанском с единомышленными его епископы посланы доселе правильные запрещения и паки подтверждаю. В заключение же всего посылаю вам всем, православным христианам, архипастырский мир и благословение, и да будут милости великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа со всеми вами. Аминь.

И тако утверждаю вся вышеписанная своеручным подписом и в вящее уверение прилагаю именную нашего смирения печать (м. п.).

Смиренный митрополит Кирилл, Белокриницкая митрополия. Лето 7372 мая 8 дня.

Его Высокопреосвященству господину Кириллу митрополиту Белокриницкому от Аркадия архиепископа Васлуйского

Объяснение

От 22 июня текущего года послано мною из Предотечева монастыря письмо, которым просил вас: 1) рассмотреть со вниманием дело, касающееся запрещенного мною попа Макария; 2) за возмущение им спокойствия церкви Христовой, непокорение своему законному архиерею и за присланнные им новопоставленному священнику Авдею своеручные письма, которыми он угрожает сему смертоубийством, если не выйдет из города Килии и не оставит церковь, подтвердить наложенное нами ему правильное запрещение; 3) разрешить меня от неправильного вашего запрещения, которое сделано единственно по неосмотрительности вашей и по одним криводушным и недобросовестным подсудимого попа Макария наговорам. Почему и просил вас убедительно тем письмом на вышепрописанные статьи прислать мне ваше благорассудное удовлетворение. Но по возвращении моем из Предотечевой обители в г. Яссы, где немедленно собрались ко мне граждане с объяснением, что ваше высокопреосвященство изволили нарушить заключенный мир с российскими святителями, в доказательство чего представили мне полученную ими из г. Баташан копию грамоты, данной вами какому-то гусляку Ефиму Крючкову. Я, оную получивши, до крайности удивился вашему скоропревратному и непостоянному характеру, свойственному только одним младенцам, а не верховному правителю церкви. Далее, прочитывая оную со вниманием, я по содержанию оной насчитал числом 13 пунктов, из которых первые два названы первыми. Это мне недоумительно. Еще не мог понять, до кого эти пункты относятся: до разговора ли с преосвященным епископом Пафнутием, как из второпервого пункта видно, или до всех христиан, как из 10 беспорядочного пункта можно заметить. Притом еще, к несчастию жалкого вашего правления, из оных всех пунктов ни один не основан на божественных правилах, но во всех употреблена только одна ваша кичливостъ и любоначалие, что, по св. Иоанну Златоусту, мати всех ересей.

В 1-м пункте вашей грамоты пишете, что преосвященный епископ Пафнутий принес вам раскаяние за сочинение Окружного Послания. В сем первом пункте объявляется ваша первая несправедливость. Ибо преосвященный епископ Пафнутий привез вам грамоту от всего освященного российского собора, за подписом Московского Духовного Совета от 27 января текущего года, которой (грамотой) просит от вас прощение в личных оскорблениях, а не за издание Окружного Послания; касательно же Окружного Послания представлено было вам сим же преосвященным Соборное Определение от 26 июня 1863 года за подписом 9 святителей. Содержание же оного определения такового смысла: Окружное Послание никому в обязанность не поставляется им руководствоваться и строго воспрещается за оное иметь спор и проч.

Во 2-м пункте пишете, что от вас запрещенного епископа Онуфрия никто кроме вас не может разрешить. Это вопреки правил св. отец, поскольку Антиохийского собора правило 6 гласит тако: «Отлученного причетника от своего епископа ин епископ не может разрешить; аще же собор приимет такового или осудит, да есть тверд суд». Епископ же Онуфрий разрешен от собора 12 святителей, впоследствии же от господина митрополита Амвросия и, наконец, и самих вас. Посланную же от вас особую епископу Онуфрию разрешительную грамоту я сам видел, за вашим подписом и святительской печатию. Почему и я признаю преосвященного епископа Онуфрия, по правилам св. отцев, от прежде бывшего вашего незаконного запрещения разрешенным свято и нерушимо вовеки.

В 3-м пункте вы дерзнули оглаголать боголюбивого епископа Онуфрия и весь собор святителей, что аки бы без вашей воли и благословения учредили в Москве Духовный Совет. Опомнитесь, Ваше Высокопреосвященство; не сами ли вы изволили распорядиться об устроении оного Совета доверительными грамотами, изданными в 1861 году с соизволением и подтверждением нашего молдавского духовенства, которые вручили своему наместнику, боголюбивому епископу Онуфрию, священноиноку Евфросину и иноку Алипию, восстановителю Белокриницкой митрополии, с тем чтобы вышепомянутые посланники по прибытии в царствующий град немедленно поступили согласно содержания доверенных им грамот, то есть возвели бы на Московский, от дальних лет вдовствующий, святительский престол законного архиерея и учредили бы Духовный Совет; правителя же Российской церкви, архиепископа Антония, спросили бы, почему так долгое время не было устроено в Москве Духовного Совета. Следовательно, учреждение

Московского Духовного Совета не есть вопреки вашей воле и распоряжения, но по силе данных вами и нашего смирения с духовенством доверительных грамот, которого и существование по буквальному смыслу 21-го правила Сардийского собора вы уничтожить не можете.

В 4-м пункте пишете, что епископ Онуфрий, будучи от вас запрещенным, не мог перевесть из Владимира на царствующий град Москву архиепископа Антония. О сем хорошо Вашему Высокопреосвященству известно, что боголюбивый епископ Онуфрий, прежде переведения из Владимира на Москву архиепископа Антония, от вашего незаконного запрещения разрешен, как мною выше показано. По получении же соборного разрешения, преосвященный епископ Онуфрий, руководясь данными ему вышепомянутыми уполномоченными грамотами и по согласию всех российских наших святителей, имел полное и неоспоримое право на это действие.

В 5-м пункте уничтожаете грамоты, изданные от его высокопреосвященства г. Амвросия митрополита, за 3 дня до блаженной его кончины, которыми он подтверждает все действия российского освященного собора, а вам повелевает у оного просить прощение в своих незаконных действиях; в противном же случае вашего освященному собору святителей непокорения предает вас вечно гибельному проклятию, равно заповедует сотворить с вами и освященному собору, если вы не принесете оному прощение в своих незаконных действиях. Уничтожить же оных грамот или избегнуть за возмущение церковное и раздор со всеми святителями законноположенных на вас от первопрестольного нашего святителя и исповедника по вере Кир Амвросия митрополита клятв, никакими клеветами вы не в состоянии; ибо что вы пишете, аки бы преосвященный епископ Иустин, и иеродиакон Ипполит, и Георгий Андреевич оные грамоты составили без воли г. митрополита Амвросия, сим можете обмануть только подобных вам, а не весь просвещенный мир; потому Георгий Андреевич еще слава Богу здравствует, у которого может каждый ревнитель истины о бывшем хорошо исследовать. Он в бытность свою в г. Яссах оставил всему православному обществу свидетельство за собственноручным его подписом, в котором он чистосердечно уверяет, что изданные грамоты, угрожающие клятвою подобных вам возмутителей церковного мира, точно упокойным его отцем были изданы и собственноручно подписаны. В противном случае неминуемо последует то на вас от всего освященного собора, по завещанию исповедника за древнее благочестие и по правилам св. отцев, от чего да сохранит всех нас Господь Бог и Пречистая Богородица!

В 6-м пункте пишете, что российские святители за неприятие Окружного Послания священников запрещали священнодействия и проклинали. Паки и паки клевета на боголюбивых святителей! Напротив, священники запрещены, а некоторые и конечно извергнуты священного звания не за неприятие Окружного Послания, но за их студные мерзкие и беззаконные качества.

В 7-м пункте угрожаете конечным извержением преосвященного епископа Варлаама Балтовского за какое-то (небывалое) тиранство, о котором если бы кто вас самих пожелал подробно расспросить, то бы и вы сказали «не знаю»; то как же вы Бога не боитесь, без всякого опасного исследования на своего брата, тожде равного вам святителя, публиковать свету такую небылицу в лицах, о которой верно могу заключать, что вы самовидцами не были, а также и от достоверных свидетелей едва ли слышали. И притом, если же и действительно дознано будет о погрешностях или еретичестве какого святителя, и тогда вы не можете, по 12-му правилу Карфагенского собора, одни его судить, зри: «Епископа, в некоей вине суща, аще не весь собор области тоя, обаче дванадесять епископов да судят».

В 8-м пункте заповедуете собдюдать изданные от вас, вопреки своей братии боголюбивых святителей, разные епистолии: архипастырское увещание, уведомление к епископам и воззвание к народу, в которых проповедуется не что иное, как только одна известная неограниченность вашей власти. Потому и приятию суть недостойны.

В 9-м пункте воспрещается российским святителям без вашего благословения собираться на Собор или учинить какой совет. Здесь также ваша власть, по 37-му правилу Св. Апостол, 8-му правилу 6-го Вселенского собора и 6-му правилу 7-го Вселенского собора, не имеет места. И в 7059 лето Российской области святители, собираясь на собор, именуемый Стоглавый, отнюдь не требовали от верховного святителя, то есть Царьградского патриарха, на то и дозволения, и благословения. Вследствие вышеприведенных апостольских и соборных правил и святоподобных событий, во всякой области (державе) могут собираться святители на собор для обсуживания нужных и богословных церковных вин и без вашего благословения; если же в вашей области (державе) случится быть собору, тогда епископы, живущие в вашей Буковине, должны будут, по 3-му правилу Св. Апостол, спросить вашего дозволения и где вы повелите устроить собор. А представленный вами текст из Священного Писания, что меньший om большего благословляется, не советую вам понимать так деспотически, как вы его понимаете; ибо нам, пастырем словесных овец, дан образ смирения от нашего Пастыреначальника Иисуса Христа довольно ясный, о коем Его пречистые уста рекли: иже аще хощет в вас больший быти, да будет вам раб (Мк. 10:47). И паки св. апостол Петр к большим пастырем глаголет: пасите еже в вас стадо Божие посещающе е не нуждею, но волею и по Бозе; ниже: вcu же вы друг другу повинуйтеся, смиренномудрие стяжите, зане Бог гордым противится, смиренным же дает благодать (1Пет. 62). И избранный сосуд Христов, апостол Павел, научает нас, гдаголя: друг друга честию больша творите. И нигде не видно из Священного Писания, чтобы столь великое преимущество дано было митрополиту, как вы себе восхищаете. Вы выдыбаетеся быти главою над всею священною иерархиею; но, напротив, митрополит, по 39-му правилу Карфагенского собора, не что иное, как подобный прочим святителям, а титул митрополита имеет только потому, что находится большего града святитель, то есть матери градовом. Далее, вы выводите следующий текст: на кого воззрю? токмо на кроткого, и смиренного, и трепещущего словес моих. Это неоспоримая истина; только прошу, ваше высокопреосвященство, великодушно обратить хорошее внимание на свою бестолковщину и беспристрастно посудить: по кротости ли и смирению вы так волнуете тишину церковного мира? Свойственно ли кротости ваше безрассудное самовластие? Вы возлюбили паче гордость, нежели кротость. Не это ли ваша кротость и смирение, что вы насильственно вторгаетесь в чужие епархии и везде стараетесь поставить на виду только собственное я? Отчего ваша кротость и смирение столь алчны, что не могут насытиться любовластием, и доныне, не довольствуясь своею епархиею, стараетесь завлечь (хотя это вам и не по силе) под себя мало Москву, но и всю Россию? Ибо что иное понудило ваше высокопреосвященство разрушить паки заключенный со святителями мир и издать тринадцатипунктовую незаконную епистолию, как не любоначалие? Эта ваша кротость, и смирение, и трепет словес Господних не мало зла наделали в церкви Христовой и мятежа в народе врученными решительными и вязательными бумагами запрещенному мною попу Макарию, который, наверно, получа от вашего высокопреосвященства приказание, адресовался с оным до г-на префекта (градоначальника), у которого просил помоги отобрать насильственно от общества церковь. Вот как ваша кротость и смирение покоряет или, лучше сказать, предает церковь и духовенство во власть полиции! Неужели вашего высокопреосвященства кротость и смирение будут этим тешиться, когда удастся злокозненному Макарию с помощию полиции, то есть с содействием княжского меча, отобрать от кротких и знающих глас своего пастыря овец церковь? Но поверьте, ваше высокопреосвященство, что я надеюсь на Всемогущего Бога и всепресветлейшего Молдовлахийского державца, что этот хищный волк ничего не успеет, хотя он на столь студное дело имеет и вашу особу спомоществователем. В 10 и 11-м пунктах пишете: 1) что отправились от вас преосвященный епископ Пафнутий, священноинок Иоасаф и архидиакон Филарет в г. Яссы, где начали печатать изданные ваши мирные акты без вашего дозволения: 2) якобы эти напечатанные копии не согласны с оригинальными, то есть противны вашему приказанию; 3) что они вас принуждали подписаться на мирных актах, которые также фальшиво читали, ибо какую строку читали, а которую пропускали, – вследствие чего уничтожаете доверительную грамоту, врученную вашим посланникам, и до конца разрушаете мирные акты, заключенные со всеми российскими святителями.

На первую вашу статью, что без вашего дозволения начали печатать мирные акты, я не нахожу нужды в вашем дозволении, ибо это они рассудили уже в Яссах, со здешними гражданами. Так как и вам самим хорошо известно, что каждый истинный и нелицемерный христианин желает церковного мира, то ежели начать с оных актов переписывать копии для рассылки в разные страны и оными известить всех, что мир дому Божию бысть, не стало бы и годищного времени для писания оных; в таком случае заблагорассудилось им и по совету здешних ясских граждан оные полезнее отпечатать, что до вас отнюдь не касается. А что напечатанные копии не согласны с оригинальными, то нужно бы вам необходимо показать, в чем, ибо как напечатанная копия актов, так и самый подлинный, подписанный вами и мною с прочими святителями и духовными лицами, мне, неоднократно читавшему, очень знакомы, где я не предвидел совершенно никакого несогласия. Да и вы можете отпечатанную копию сравнить с оригинальными актами, и когда найдется несогласица, тогда и писать, а не так голословно опровергать, как вы говорите, что одну строку читали, а другую пропускали. Эдакую небылицу писать в свет такой особе, как вам, поверьте, ваше высокопреосвященство, очень стыдно, ибо вы везде стараетесь себя именовать верховным святителем и главою церкви; главе же больше нужно иметь осмотрительности. А притом так себя срамите, что подписываетесь сами не знаете, на чем. Но как я верно наслышан и из самого дела хорошо вижу, что мира и мирных актов заключение было с обеих сторон добросовестно, где присутствовали с вами еще два святителя, два священника, два иеродиакона и несколько иноков, и в присутствии сих лиц были акты со вниманием неоднократно прочитаны, где вы и преосвященный епископ Сергий подписались собственноручно и с приложением вашей святительской печати, в присутствии коих еще было вашему высокопреосвященству представлено от преосвященного епископа Пафнутия подписом Московского Духовного Совета прошение о переведении из Тульчинской епархии нa Черниговскую преосвященного епископа Иустина, на что вы не соизволили, равно и об изверженном из святительского сана бывшем епископе Софронии просили от вас данной грамоты, и кроме актов, где помещено его извержение, особую грамоту с подробным описанием его студных и извержению виновных качеств, на что вы изволили сказать: «Не нужно на это особой бумаги, ибо в соборном действии о его дурных качествах довольно сказано». Вот из этого всего ясно видно, что все дело было без малейшего принуждения или обмана, но по любви и согласию, свойственной миротворцам. Ныне же ненавидяй добра диавол поспешил назловредничать, вложить вам все это в забытие и навести вам такие страшные мысли раздора со своею братиею, боголюбивыми святителями! Наверно желает, окаянный, сим ввести в церковь Христову раздирательство, от чего да сохранит нас Господь Бог и Пречистая Богородица! Врученные же посланникам грамоты вы одни не в состоянии уничтожить, ибо их содержание признано и подтверждено кроме вас тремя святителями, двумя архимандритами и ясского Успенского собора протопопом. А, наконец, чтобы от одного вашего самоправия оным можно было разрушиться, я думаю, что и вы сами этому не поверите.

В последнем же, по–вашему, двенадцатом, счетом же тринадцатом, вашей грамоты пункте заповедуете боголюбивым епископом и всем христианам не принимать ваших посланников. На это буди вашему высокопреосвященству известно, что если и вы не возвратитесь от сего вашего гнусного раздора на прежний мир, то не точию ваших посланников, но даже и вашу особу от здравомыслящих христиан никто не примет, как доныне. К тому еще вы говорите: боголюбивым епископом; спросить же вас, который, по-вашему, теперь из епископов находится боголюбивым? Ибо почти все до единого от вас осуждены, одни запрещением священнодействия, другие оклеветанием и оглаголанием, – не знаю, которых вы именуете боголюбивыми. Α об уничтожении актов сказано мною в вышеписанных пунктах, и паки говорю: от вас оные уничтожены быть не могут. Касательно же посланнической печати, как можете говорить, что им не вручали? Вы сами, в 11-м пункте этой незаконной грамоты, свидетельствуете, что они, то есть посланники, имеют от вас доверительную грамоту, в которой эта вами данная им посланническая печать выставлена особым пунктом, дабы им ею руководствоваться. Посланников жe, не объяснив запрещению достойной вины, по силе Карфагенского собора 134-го правила и новых заповедей Иустиниана царя параграфа 39, вы запретить не можете.

Итако, по долгу нашей священной обязанности, как пред престолом правосудия Божия, объясняюсь вашему высокопреосвященству в том, что я верю, что заключенный от вас с боголюбивою братиею, российскими нашими святителями, мир не был обманутым, и что вы его учинили вследствие присланного к вам российскими святителями в личных оскорблениях прощения, равно и вашего к ним, и что вы обещались в предбудущее время таковых смущений не творить, а в касающихся до вас иерархических делах неизменно руководствоваться не самовластием, но священными правилами, – Апостол 34, Антиохийский собор 9 и Карфагенский собор 39, – и что если будут издаваться от вас какие бумаги вопреки изложению тех правил, таковые за действительные не почитать. Вследствие сего, эту вашу незаконную грамоту, названную архипастырским посланием, за законную не признаю, потому что она издана вопреки тех правил, которыми вы обещались руководствоваться и в коих сказано: «Одному митрополиту, без согласия епископов, ничего не творить». Самих же вас, от времени нарушения со святителями заключенного мира, признаю под запрещением и клятвою первопрестольного нашего святителя и по истинной вере страдальца и исповедника Кир Амвросия митрополита. Я же в касающихся до меня иерархических делах отныне буду относиться к российскому освященному собору. А если вы некогда, озарившеся благодатию, поревнуете блаженству миротворцев, уничтожите эту беззаконную епистолию, и облобызаете заключенный мир, и обратитеся в правду покаянием, и о всех оных злых принесете освященному собору раскаяние, как вам заповедано от предшественника вашего, тогда и наше смирение может с вами паки быть в соединении и единомысленно славити Святую Троицу, Отца и Сына и Святого Духа.

А дóндеже вы будете пребывать с боголюбивыми святителями в раздоре, то не могу, вопреки священных правил и своей совести, быть с вами в соединении, почему и не требую от вас разрешения на неправильное ваше меня запрещение.

Грамоту сию, именуемую объяснение вашему высокопреосвященству, которую утверждаю своеручным подписом и приложением святительской моей печати, поручаю доставить вашему владычеству честным отцем Мануиловского Никольского монастыря: архимандриту Варсонофию, Предотечева монастыря архимандриту Евфросину и ясскому протопопу Георгию.

В заключение, пожелав вам телесного здравия и душевного спасения, при том прошу от вас мирного благословения.

Смиренный Аркадий, архиепископ Васлуйский.

17июля 1864 года

Яссы.

Г. I. X. С. Б. Π. H.

Кирилл, Божиею милостию архиепископ Белокриницкий и всех древлеправославных христиан митрополит.

Архиепископу Аркадию Васлуйскому о Господе радоватися.

Получили мы ваше объяснение, писанное от 16 июля, в котором пишется сице: «От 22 июня текущего года послано тобою мне из Предотечева монастыря письмо, которым ты просил: 1) рассмотреть со вниманием дело о священнике Макарии». По приезде священника Макария в нашу митрополию 9 июня, a на второй день получили мы и письма ваши, посланные числом 10, в которых описаны Макариевы гордостные поступки с вами и с прочими людьми, то спрошу я тебя по Св. Евангелию, сице: изми первее бревно из очесе твоего, тогда измеши сучец от брата твоего. Мы читали со вниманием все оные письма, и не обрели противозаконного вреда на Макария во всех одиннадцати письмах, чтоб он низвержению или запрещению подлежал. На Макария жалобу пишешь, а сам на меня клятву произносишь, которая обратилась на главу твою, по правилам 7-го Вселенского собора, прав. 4, в толковании, зри в Кормчей на листу 210 и 211, – по сему правилу и запрещаю тебе священнодействовать, – и Карфагенского собора прав. 134 и 135, лист 170, запрещает тебе священнодействовать; а Макарий по всех тех вышереченных правил разрешается Божиею благодатию и моим смирением, и по правилам Сардийского собора – прав. 16, лист 113 на обороте. А что ты дерзнул мне написать на восьми листах укорительное письмо, в котором присовокупляешь наше смирение к неразумным младенцем, то чему ты уподобляешься? Точию ничто более, как испадшей деннице, потому что он хотел восхитить Божию власть на себе. А которая выдана мною грамота мая 12 сего года, то есть архипастырское послание на 12 пунктах ко всем православным христианам, то оная остается в полной силе, свято и ненарушимо вовеки. А что ты пишешь в своем первом пункте, что Окружное никому в обязанность не поставляется им руководствоваться и строго воспрещается за оное иметь спор и прочее. А почему же в Кореневском монастыре бывший епископ Варлаам такие угрозы производил, что даже розгами хотел наказывать иноков и бельцов, кто не приемлет Окружного, и тако от страха разбежались, кто где мог скрытися? Хотя ты и пишешь в своем седьмом пункте, что я произношу небылицу в лицах, но только твое гордостное дерзновение не в пользу твоей души, но на больший вред; понеже к нам приезжали с тех стран люди – пять человек – и пред церковью и пред святыми иконами клялися, что истинно сие было от бывшего епископа Варлаама, и письмо жалобное было от иноков того монастыря, а не небылица; как же ты дерзаешь меня укорять? Не боишься ли ты Бога или ты не думаешь умирать?

Во втором пункте пишешь о епископе Онуфрии и прилагаешь Антиохийского собора прав. 6. Почему же ты всю статью не выписал, а только сначала строку и в конце строку, что да есть тверд суд; сице в толковании пишет: «Связавый разрешити может. Сего убо ради, запрещение приимшего причетника и отлученного от своего епископа не подобает епископу иному прияти, яко не отлученного, аще же не разрешен будет от связавшего и аще же собор, егда собираются епископы всея области, в реченное время отлученного вину испытают, и аще убо обрящут без вины отлучение, нанесенное нань от епископа его, может собор разрешить, и пребывает суд тверд». А когда же епископ Онуфрий за свой дерзостный, гордый поступок на меня вооружался со гневом и криком при соборе разных первостатейных лиц, я ему на время запретил, а он в запрещении начал священнодействовать и архиепископа Антония перевел на Московский престол, за что я Антония не признаю Московским, но Владимирским. В третьем пункте подставляешь 23 прав. Сардийского собора, которое на вашу главу обратилось. Вы всю вселенную поколебали своим Окружным Посланием, a по Св. Евангелию сице: аще «единого от малых соблазнит», то лучше ему жерновный камень навязать и в воду утонуть. Вот вы чему подобны! Одумайся, прийди в разум. В четвертом пункте не признаю Антония Московским, но Владимирским. В пятом пункте уверяешь ложными своими достоверении о митрополите Амвросии, что он издал грамоты до блаженныя своея кончины за три дня и предал меня вечно гибельному проклятию, которое проклятие легло на твоей главе, и на Иустиновой, и на Ипполитовой; понеже Георгий ехал из Цилии, и мы в то время были в Черновцах, и он нам чистосердечно признавался (а в Яссах еще не был), и говорил тако, что митрополит не мог ничего говорить и двигнуться пред смертию своею, а сочинили бумаги епископ Иустин и иеродиакон Ипполит, и Георгий подписал и печать приложил; и сии ваши выдумки произошли от вражиего наваждения, за которые и мученическою кровию не загладится, и оная вечная клятва обратилась на главы ваши за ложное сочинение и твое послушество. В шестом пункте пишете, что российстии епископы за неприятие Окружного священников запрещали священнодействовать и проклинали, – паки и паки клевету пишешь. Но я уверяю, что истина не клевета; как Варлаам и сделал, и как ты и сделал, одного иерея изгнал, а другого поставил. Седьмой пункт прописан в первом пункте. Восьмой пункт остается в полной силе по нашему завещанию. В девятом пункте учишь наше смирение и укоряешь всячески: о сем аз не имал дела, ты сам узриши во оном веце в день страшного испытания; аще бы было в тебе смирение, ты бы не дерзал сего писать и старши себя всячески укорять. В 10 и 11 пунктах также одни только твои гордостные поступки с угрозою; а которое наше архипастырское послание разослано на 12-ти пунктах ко всем православным христианам, то Божиею помощию остается оное в полной силе, и заповедаю оное соблюдать твердо и ненарушимо. В 12-м пункте тоже твоя кичливость и выдыбание против св. правил: все меры употребил своим гордым умышлением и непокорством своему митрополиту, как и сам же пишешь, что Бог гордым противится, смиренным же дает благодать. Таковое твое смирение, что говоришь в своем 12-пунктовом слове сице: «Я от сего времени признаю тебя под запрещением и клятвою первопрестольного нашего святителя Кир Амвросия митрополита»; и не убоялся ты Бога такие дерзости писать. Но я истинно тебя уверяю, паки и паки подтверждаю вышеписанные слова, что твое ложное сие послушество: Георгий Андреич нам говорил в Черновцах, еще не бывши в Яссах, что митрополит Амвросий не мог говорить никаких речей пред смертию своей; об этом всякому можно понимать, что при смертном часу какие могут разговоры быть; а когда Георгий у Яссах побыл и деньги от ясских получил, тогда чрез оные деньги ясским оставил свое уверение, что отец его рассматривал бумаги и акты, и от себя бумагу сочинил и сам своеручно подписал и печать приложил; дайте ему еще денег, он вам еще другую бумагу напишет и Евангелие поцелует. Вот ваше благоразумие какое: на одного человека уверились. Посему за ложное твое послушество запрещаю тебе священнодействовать; аще ли дерзнешь что-либо иерейское священнодействовать, тогда предан будешь вечному проклятию гибельному. И еще пишешь сице: «Отныне буду относиться к российскому освященному собору»; аз о сем дела не имам, куда твоя воля, хотя и к Ясскому митрополиту относись, то на твоем произволении. Мы святоотеческие предания, на 7 Вселенских соборех уложенные, принимали и принимать будем и хранить неизменно; мы новшеств никаких не приемлем, мы Окружное Послание не составляем; как святые отцы предали, тако и держим, и уложили тако: аще кто и одну иту кто убавит или прибавит, то они таковых анафематесали и проклятию предали, тако и мы за новшества анафематесаем и проклинаем и остаемся на уложенных святыми отцы преданиях и уставах и древлеправославных христианских обычаях. Аминь.

Итако, утверждая вся вышеписанная своеручным подписом, на вящщее уверение прилагаю мою именную святительскую печать.

Смиренный митрополит Кирилл (м. п.).

20 августа 7372 г. Белокриницкая митрополия.

Боголюбивым о Христе братиям нашим, преосвященнейшим г. архиепископу Аркадию Васлуйскому, г. епископу Аркадию Славскому, священноархимандритам и всему заграничному освященному собору

От Московского Духовного Совета

В дополнение письма нашего от 3 июля за №91 препровождаем копии с грамот митрополита Кирилла: общей от 8 мая, к Софронию от 12 мая и к протопопу Филиппу от 31 мая; равно же с письма епископа Варлаама и с нашего к нему ответа. При чем уведомляем, что мы получили известие от епископа Сергия от 8 августа о том, как были у митрополита Кирилла ваши посланники, и, наконец, что по замечанию его, епископа Сергия, митрополит решился на крайнюю меру беззакония и дерзнул один, без согласия нашего и вашего, в неизвестном месте, вне своего монастыря, тайно поставить подведомого нам гуслицкого инока Антония в епископы в Россию, избранного малым числом крамольных мирских людей и привезенного к нему известным раздорником и клеветником, московским мещанином Ефимом Феодоровым Крючковым. Вот до какого безумного ослепления дошел слабоумный наш правитель, попирая священные правила и распужая стадо словесных Христовых овец! Боголюбие ваше весть Божественные правила: Апостольское 34, Антиохийского собора 9 и Карфагенского собора 39, не попускающие митрополиту ничтоже творити без согласия всех епископов, – каковые правила еще недавно в мирной своей грамоте от 24 февраля сам он обещался твердо хранить и не велел принимать никаких своих распоряжений, противоречущих смыслу тех правил. Собора Сардийского 21 правило, влагающее во извержение епископа, покушающегося буестию и гордостию поколебати добре и богоприятне изведенное; Апостольское 1, повелевающее двум или трем епископам поставляти епископы; 1-го Вселенского собора 4, Антиохийского собора 19, Лаодикийского собора 13 в толковании, Матф. правил. сост. 5, гл. II, завещевающих бывати избранию епископскому по согласию всех сущих в области епископа; Феофила архиепископа Александрийского правило 7, воспрещающее бывати поставлению втайне, но во уведении всех священных о поставлении; Карфагенского собора пр. 81 и Матф. правил. сост. 40, запрещению и отлучению от своей братии епископов подвергающие епископа, устрояющего в причт чуждого инока, без отпустного писания своего епископа, инока же того лишающие предоставленной ему неправильно степени; собора Лаодикийского 13 в толковании, и 7-го Вселенского собора 3, яже избранных мирскими людьми во епископы неизбранными и неприятыми наричут, паче же извержение и отлучение наводят на получившего тем образом святительство; 138 правило собора Карфагенского, не дозволяющее и ныне приимати отлученных от общения собором, вопреки коего митрополит Кирилл разрешает Софрония, изверженного собором и им самим еще первее, то же и ныне в грамоте от 24 февраля; и 13 правило того же собора, бесчестию и лишению своея чести, рекше извержению подвергающее глаголющих противу своему исповеданию и подписанию, каковое подписание, учиненное в оной грамоте от 24 февраля, он бесстудно ныне опровергает. Но все сии Божественные повеления и запрещения ни во что же вменив, митрополит Кирилл умысли сотворити конечное раздрание Христовой церкви, странно некако учреждая отдельную иерархию и прелюбодейственно ставя престол на престол. Оле горести и беды нестерпимые! Каков соблазн христианом и радость врагам!

Известившись об этом происшествии, как выше сказано, от епископа Сергия, и здесь слышим, что поставлен, но о приезде еще не слыхать; и получили еще на сих днях известие от епископа Варлаама от 11 августа, что действительно митрополит Кирилл рукоположил оного инока Антония во епископа, который и находится теперь с Крючковым у протопопа Филиппа в Грубном, и должны скоро отправиться, и находился тот Антоний у Филиппа с Вербного воскресения. И еще поставили в митрополии дьякона к Филиппу. О всех сих обстоятельствах мы в настоящее время сочли необходимым вам сообщить и просить, да, соборне собравшееся, обсудите сии поступки митрополита Кирилла, равно жe и учиненное им возмущение в епархии епископа Варлаама, и, составив о том надлежащую соборную грамоту за подписанием всех, имеющих присутствовать на священном вашем соборе, архимандритов, священноиноков и священников, оную доставите нам для руководства при дальнейших наших действиях, какие по ходу дела окажется нужным предпринять. В ожидании чего пребудем, приветствуя вас братолюбным о Христе целованием. Подписали:

Архиепископ Антоний.

Епископ Савватий Тобольский.

Священноиерей Петр.

Священноиерей Павел.

26 августа 1864 года.

№ 120.

Письмо Аркадия Славского к Аркадию Васлуйскому

Господину архиепископу Аркадию Васлуйскому о Господе радоватися!

Ваше преосвященство! письмы ваши и копии с разных делов от 12 августа от священноинока Иоасафа и инока Силуана мною получены накануне праздника Успения Пресвятой Богородицы. Нo по случаю храма в обители нашей, а потом по скором их выезде, весьма поспешно дело было рассмотрено и обсуждено; однако силу делов обсуждали, и так положили удовлетворить вашу скорбь и нужду церкви: мы решились со своей стороны послать к митрополиту поверенных уговорить его, отца Илию и Авву Евфросина, или и обоих и с ними Гончарова; и можно надеяться, что силен Бог удержать потерянного старика от совершенной погибели. Наконец, обсуждая, что старик истинно или лестию приложится к благочестию, a по выезде их паки совратится в раскол, и будут труды наши вотще, (решили, что) нужно принять другие меры, дать ему стражу, по примеру черкесов: к ним посылают войско и между них заселяют жителей; то самое и здесь видится нужно: оградить его стражею, а именно, отправиться в митрополию вашему преосвящевству на время, и как слышно, что и архимандрит Евфросин согласен ехать, и священноинк Иоасаф, и прочие при вас, – вот этим случаем и ослабеет его фанатизм; окружить его, как он был и прежде огражден, и он неволею ослабеет. После сего требовать из Москвы епископа Онуфрия на всегдашнее водворение в митрополию. Далее, назначить собор в Молдавии, съехаться с Австрии, Турции, Молдавии, Бессарабии и из России, особенно всем запрещенным от него епископам, и тогда совершенно покорится Кавказ (Кирилл). А если сего не устроите, то по самую его смерть будет волвовать, раздирать и убивать миллионы душ человеческих. Вот мое мнение. Дело сие начинать, не отлагая ни на малейший срок, как и во время пожара требуется поспешность. И если согласитесь, дайте мне скорый ответ. Послы наши готовы к выезду. На означенном соборе много делов имеется к рассмотрению: 1) нужно Окружное Послание подробно разъяснить; 2) за метрику нужно выводить; 3) также и за новопечатанные книги нужно доказательство издать. Собору быть не спешному (как было в Браилове), но по крайней мере рассрочить на две недели. О таковом соборе даже известить власть, нам – турецкую, а Василию Васильевичу – молдавскую, дабы не пострадать что от клеветников. В важных делах устраняется медленность, а приемлется решительность, как и у вас случилось перед сим. Нужно стараться об увольнении из казацкого звания нашего народа; народ обратился ко мне с просьбою, возлагает на меня с Гончаровым тяготу идти против высокой власти; закон о казачине устарел, и нас народ понуждает сбросить таковое ярмо с народа. Дело касается до царских преддверий, а говорят так: близ царя – близ смерти; а епископом повелено и беду принимать по народе. В настоящем же деле церковь Христова терзаема, миллионы народов без окормления; подобает всем епископам взяться за дело, а наипаче вашему преосвященству и г. Парусову.⁵⁹ Отец Силуан на словах мне говорил о священнике Авдее, насчет его разрешения. Точно мой совет был написать ему, потерпеть из уважения к старику; но если старик совершенно отступает мира церковного и предает себя раздорникам, а раздор есть уже начало ереси; к тому же надо обсудить обстоятельства города Килии, быть Макарию и Авдию обоим запрещенным – вещь есть трудная, а в писании есть разряд, что из зла избирать слабейшее, то по таковым обстоятельствам Авдий невиновен ни в каких преступлениях, может служить по благословению своего архипастыря. Еще вы изволите мне писать, что хотите написать Московскому собору о всех обстоятельствах. Это непременно нужно. Равно и наше мнение: митрополит не исправится, и наша страна изгладит его имя из церквей своих, – будем последовать Московскому собору. А митрополиту я буду готовить со своей стороны объяснение, что мне Бог вложит в мое сердце. За брак, вами описанный, в теперешнее время я ничего не пишу, ибо отцы, означенные выше, готовятся к отъезду. Еще пишете, что некто избранный нa хиротонию – стрелец зверей; но мы видим, что таковый приказ говорится после хиротонии: не заколай животных. Как и всякий мирянин ест мясо, живет с женою, и потом избирают его на епископы, с того дня не должен коснуться к тому, а за прошедшее не истязуют, а судят за то, аще паки к тому прикоснется. Еще вы приложили некое замечание – правилы святых отец – противу митрополита, дело о том, что вы запретили Макарию, а он разрешил. Митрополит, когда не повредился раздором, помните, нашего Иакова никак не решился сам разрешить, a писал мне несколько писем; но когда потерял свою совесть, пошел по стремнинам, впал во все беспорядки. И то заметьте: когда он дал громкое благословение тому же Иакову строить монастырь, минуя местного епископа, я, видя незаконное его благословение, в пределах своего епископа, написал Иакову еще: «Начало твое не искусно, и все будет от Бога отвержено». Вскоре приидоша туpки и посекоша оную обитель, a Иакова изгнали. Близ Вилкова другой скит также благословил, в пределах епископа Иустина, потом и прочие подписали из уважения к старику, и cиe также с преобидением местного епископа; и зде Бог не благоволит: беспорядки, самоволие, распутство, наконец, собрались прокаженные и взяли первенство. И паки прошу ваше преосвященство, потрудитесь выехать временно в митрополию и поддержать ее. И копию с его письма посылаю Московскому собору.

Смиренный епископ Аркадий.

17 августа 1864 года.