Книга бытия моего. Дневники и автобиографические записки. Том VIII

Том I * Том II * Том III * IV * Том V * Том VI * Том VII

Часть 1861 года и годы 1862, 1863, 1864, 1865–1878, 1878–1884 и 1885

Содержание

Настоящим восьмым томом заканчивается Книга Бытия Моего епископа Порфирия Успенского, которая, согласно его завещанию, должна была начаться с 1841 года и продолжаться по 1885 г.¹ Семь предыдущих томов Книги, по инициативе Императорского Православного Палестинского Общества и по соглашение его с учрежденной при Императорской Академии Наук комиссией для издания сочинений еп. Порфирия, Академия издала на иждивении Общества. Последнее сначала имело в виду напечатать Книгу только по 1854 г., – время оставления Иерусалима первой Русской миссией, в начале крымской войны², но впоследствии оно продолжило печатание ее до 23 сентября 1861 г., которым и оканчивается ч. VII-я Книги. Академия Наук, по предложению комиссии, решила докончить издание Книги. Весь остальной материал из дневников мог поместиться в одном томе VIII-м; в него вошли дневники последних месяцев 1861 г. и все другие до 25 марта 1885 г. включительно, к каковому дню относится последняя запись в дневнике. Таким образом, дневники еп. Порфирия обнимают период времени около сорока трех лет его жизни и заканчиваются менее чем за месяц до его кончины, последовавшей 19 апреля 1885 г.

Все дневники маститого автора заключаются в 20-ти большей частью карманных книжках и 10 книгах в лист³, частью в черновом, частью в чистовом видах.

"Книга Бытия Моего в 1885 году« мной не была описана и даже не упомянута в моем Описании бумаг епископа Порфирия, так как она была доставлена в библиотеку Императорской Академии Наук позже описания. В виду этого привожу здесь ее описание. Книга малого формата. Она представляет собой карманную, или, вернее, памятную книжку, как и другие 19-ть книжек, о которых я упомянул выше. Сигнатура ее: I*(A¹³/a)=№10^a. Бумажный переплет ее обтянут коричневым шагренем. На листе, приклеенном к верхней крышке переплета, записано карандашом:

«Потомственный почетный гражданин С.С. Валгусов строитель каменного дома для бесплатной народ. библиотеки в Томске. Москов. Ведом. №22, втор. 22 дня 1885 г.», а на лицевой стороне заглавного листка, после заглавия, записано еп. Порфирием:

«№№ выигр. билетов взяты 11 янв. 1885 г.

первого займа Cepия 18905. – №42-й,

второго займа Cepия 11615. – №43

(оба за 432 р. 5 коп.).

Срок страховки 11 янв. 1886 г.»

Последняя заметка написана чернилами. В книжке 97 листков, но текст занимает в ней всего 14 страничек, исписанных старческой рукой еп. Порфирия; остальные страницы чисты. Очевидно, преосвященный хотел вести и дальше свои дневники.

При начале печатания этого тома Книги предполагалось поместить в конце его приложения, состоящие из подлинных писем, полученных или написанных самим еп. Порфирием, а также из записок и деловых бумаг, пересказ или упоминание о которых находится в разных местах настоящего тома. (В одном месте есть даже ссылка, что Устав православных духовных семинарий помещен в приложениях к сему тому).⁴ Одна часть этих приложений помещена во второй половине рукописной Книги Бытия Моего, заключающей в себе дневники 1865–1878 гг. (IА¹³=№9), напечатанные в настоящем томе (стр. 77–447), а другая – в сборниках подлинных писем и других материалов.⁵ Впоследствии, однако, комиссия решила выделить приложения в отдельный том, чтобы сделать пользование ими более удобным.

Как я уже сейчас заметил, кроме дневников, почти во всех больших книгах имеется множество приложений, а именно подлинники писем к преосв. Порфирию, разная официальная переписка, выдержки из рукописей, главным образом греческих и славянских, большое количество надписей, по преимуществу греческих, в наше время уже известных, но во времена еп. Порфирия почти все неизвестных, и затем множество рисунков, фотографических снимков с икон, видов и т.д., которые являются в большом количестве в особенности при описании тех местностей, которые он посещал; иногда в дневниках он прибавляет рисунки, сделанные нередко им самим от руки. Рисунками и снимками изобилуют те именно места, где говорится об иконописи и архитектуре. В некоторых книгах приложения занимают целую половину.

Следует заметить, что дневники еп. Порфирия не исчерпывают всей его жизни, потому что многие времена и летa его описаны в отдельных трудах об его работах и странствованиях вне родной земли; так напр. мы из его дневников узнаем очень немного подробностей об его жизни в Палестине, на Афоне и в других местах и даже на родной землe; но за то близко узнаем своеобразную, весьма оригинальную личность Порфирия, непосредственно относящегося к тому, что его окружает; он схватывает сразу лица и предметы и описывает их в те моменты, когда он их видит или наблюдает, с внутренней и внешней их стороны. При этом он всегда сознает собственное я, отличая себя от окружающих и окружающего; он не покоряется им, а старается покорить их себе; он не желает быть предметом наблюдений, а старается наблюдать и узнавать все изгибы души и сердца других. Редко Порфирий пишет окончательно свой дневник, так сказать, на месте происшествия: он почти всегда делает только краткие заметки, иногда понятные только ему одному; он по большей части собирает только материал и затем у себя дома, в келейной тишине, воскрешает в своем воображении виденное им и переносить его на бумагу. Некоторые свои дневники о временах и делах давно минувших он написал уже на старости лет. В этом можно убедиться и из заметок на полях рукописей, в роде следующих: «1884 13 ав.» (два pазa на разных страницах), «1884 г. 26 авг.» (также два раза), «1884, 27 авг.», «1884 г. 28 авг., и т.п. По этим отметкам можно видеть, что в такой-то день написал еп.Порфирий, и приходится заключить, что иногда он в один и тот же день писал дневник в два приемa, а может быть и больше.

В дневниках Порфирия есть много заимствований из работ других и цитат разнообразного содержания: исторического, философского и т.п. Эти заимствования и цитаты он берет из Св. Писания, из св. отцев, из древнегреческих и латинских писателей и современных ему русских и западноевропейских, из которых он был особенно хорошо знаком с французскими, а некоторые из последних знал даже наизусть. Через французские переводы, по-видимому, знакомился он и с произведениями других западноевропейских литератур. Французский язык он знал настолько, что писал на нем совершенно свободно. Довольно свободно писал он и по-новогречески, хотя из его работ не видно, чтобы он основательно знал древний и средневековый греческий язык. Он был также для своего времени хорошим знатоком греческой палеографии и, благодаря этому, списать на Востоке множество произведений греческих средневековых писателей, а также составил большую коллекцию византийских, славянских и других грамот. Однако, познания его в греческой палеографии были, по нашим современным понятиям, не особенно глубоки, судя по тому, что в его списках мы находим много погрешностей, иногда довольно грубых, как напр. в открытых им беседах патриарха Фотия, – в сделанном им печатном издании их текста, в котором некоторые слова являются настолько искаженными, что становятся совершенно непонятными. Впрочем, следует заметить, что неисправность списков текстов происходила и от поспешности, с которой он списывал тексты, желая списать их как можно больше. И действительно, нужно удивляться, что одному лицу с неважной подготовкой в греческой и славянской палеографии удалось сделать так много списков с рукописей греческих и славянских.

Язык у автора Книги Бытия Моего довольно плавный; местами мы встречаем в его изложении мастерские описания, написанные прекрасным русским языком, в который иногда прокрадываются провинциализмы, не только не мешающие, впрочем, правильному стилю его речи, но даже придающие ему известную оригинальность. В выборе слов он отличается большой свободой, впадая нередко в тон простонародной речи. Это бывает, главным образом, в тех случаях, когда то или другое явление вызывает в нем неприятное впечатление. Вообще, нужно заметить, что еп. Порфирий в своих выражениях никогда не стесняется, что делает его речь иногда не вполне обычной в обществе.

О лицах, которым он сочувствует или к которым питает симпатии, он отзывается всегда мягко, приветливо и даже с некоторой нежностью, если только возможно признать это качество в епископе Порфирии; приятные ему явления жизни, деянии симпатичных ему лиц не только радуют его, но доводят иногда даже до восторга. Речь его отличается особенной энергичностью и нередко горячностью, когда он трактует о делах, касающихся церкви, чистоты православия, священной Особы Государя, а также чистой и высокой нравственности. Совершенно противоположное отношение он обнаруживает к лицам, ему несимпатичным, и явлениям, которые он не одобряет, или находит несправедливыми, или отступающими от чистоты установления православной церкви: на все это он обрушивается всей силой слова, причем иногда доходит до сильной раздражительности, которую он не всегда умел сдерживать. Наше, по его мнению, церковное нестроение, отсутствие избирательного начала в русской церкви, синодальное управление, отношения к раскольникам, синодальные переводы Св. Писания вызывают в нем чувствования, высказываемые подчас в очень резких выражениях. Академическая комиссия решила исключить из текста настоящего тома некоторые выражения таком рода, особенно относящиеся к лицам, еще поныне здравствующим. Исключены также в последних страницах дневников некоторые подробности, относящиеся к замечавшимся преосвященным симптомам его предсмертной болезни. Все такие пропуски отмечены многоточиями.

Но при всем этом, нельзя не повторить и здесь, при окончании печатания Книги Бытия Моего, что многолетние заслуги еп. Порфирия, – этого верного сына России и истинного иерарха церкви Христовой, верно и беззаветно служившего своему Царю и отечеству, велики и до сего времени еще далеко не оценены.

Наблюдения за печатанием сего тома со стороны Академии Наук было поручено акад. В.В. Латышеву, который помимо своей официальной обязанности с беспредельной готовностью оказывал мне всевозможное coдействиe во все время печатания.

Полихроний Сырку.

15 сент. 1902 г.

С.-Петербург.