А. С. Стурдзе от 22 декабря 1852 г.
Сегодня утром я решился писать к вам, благодетельный друг мой, и только что уселся за рабочий стол, заваленный разным хламом ученым и деловым, и очистил проталинку для полулиста бумаги, мне принесли кучу припечатанных свертков из Иоппии. В них обрелось и вожделенное письмо ваше от 8 декабря с приложением вашей дани памяти Жуковского и Гоголя. Прочитав то и другое с наслаждением, отвечаю вам под влиянием мыслей, предшествовавших вашему посланию и вновь выведенных на простор моей души силой вашего слова. Бог, у Которого милость в деснице и правда в шуйце, помиловал вас и продолжил дни ваши, драгоценные для многих. Кипарис наш высится и, распространяя благовоние, стрясает от себя благотворную росу на былия земли жаждущей. Я разумею вас и вашу дань памяти двух знаменитых писателей. С Гоголем я встретился на пути в Иерусалим и не мог узнать его по причине неприкосновенного сосредоточения души его в себе самой и в Боге, а сочинений его не читал по обстоятельствам моей службы. Жуковского же я никогда не видал в лицо; но душа его светлая, добрая и сладкоречивая открывалась мне в его творениях, кои я с жадностью читал и заучивал наизусть, будучи еще питомцем духовной академии. По его лире настраивалось мое слово. До сих пор не забыты мною те стихи его, кои тогда были сладки мне. Жалею, что в книгохранилище моем нет стихотворений сего вдохновенного певца. Если другие причислили его к лику поэтов парнасских, то вы указали его место в царстве благодати. Это хорошо и назидательно. Пусть знают все молодые писатели, что в их одном лице два естества, горнее и земное, должны присно выражаться в их слове и жизни. Ποιητής значит творец. Что ж он должен творить? вся добро зело. Как? прекрасно, великолепно и полезно. Из чего? из идей Божеских и человеческих. Где? в глубине души доброй и светлой. Отрадно обращение супруги Жуковского к доброте православия. Теперь союз души ее с птенцами незабвенного поэта стал крепче и надежнее. Куда как чудотворна любовь! В катихизисе она занимает третье место после веры и надежды, а в сердцах едва ли не первое. Припоминаю Руфь, уверовавшую в Иегову ради Ноемии, любившей ее горячо, и вижу с вами на обращении рабы Божией Елисаветы печать любви ее к супругу и детям.
Матерь всех церквей христианских сетует, обуреваемая врагами. Римляне, которые от нее услышали в первый раз величие Божие, то ли от большой любви к ней, то ли по видам всемирного преобладания своего, огорчают и стесняют ее величанием себя самих. Эти люди, как ковыль-трава, расползаются по чужим полям и только портят их. Не довольно им было ключа от северной двери Вифлеемского вертепа; на днях они выпросили у султана ключ и от южной двери оного с той целью, чтобы со временем отнять у нас весь алтарь тамошнего собора, как не без основания догадываются святогробцы Пелазгова рода. Западная дверь, ведущая с улицы в Вифлеемскую базилику, поныне отпираема и замыкаема была нашими: вздумали и римляне притяжать себе ключ от сей двери и притяжали его по настоянию галлов в едва стоящей Порте. Таким образом папежи сделались ключарями вифлеемского храма и вертепа. Но знайте, что такие же ключи есть и у наших. Вы, я думаю, слыхали о похищении звезды из вертепа Рождества Христова. И ее вновь сделали французы и недавно положили на прежнее место с помощью повелителя правоверных, который от своего имени прислал ее при указе, написанном по-французски, что подало здешним мусульманам повод к насмешкам над ним. А о последнем фирмане его касательно св. мест в Гефсимании и на Елеоне должно сказать: гора родила мышь. Ибо ни латины, ни наши не воспользовались им, первые по неудовольствию, а вторые, уж и не знаю почему. Султан повелевает, но никто не слушает его. Попы ссорятся, грызутся, хитрят. Дипломатические спицы и занозы колют друг друга. Армяне до сих пор дружили с римлянами, надеясь получить от них обещанного в небе орла, а теперь теряют из рук и синицу. Друзья посягают на их престол в Гефсимании. Говорено было гайканам: «Эй, смотрите, не опирайтесь на камышовую трость, выросшую в болотах Тибра, она расколется и вонзится в ваши длани». Не послушались! Зато пришлось стонать. Обили они пороги у Афив-бея. Но что пользы? Едва ли он поможет им. Турки надувают нас преусердно; подтверждают гласно любезное властям in statu quo, а тихонько делают нововведения на св. местах. Бог весть, чем все это кончится.
Патриарх наш сегодня выехал из св. Града в Константинополь. Бедняжка! Он думает, что может лично остановить устремления речная, с запада несущаяся к Гробу Господню. А я боюсь, как бы его самого не унесло бурное наводнение. Истратит он много пенязей, добываемых молдовлахами в поте лица, но напрасно. Ибо теперь судьба св. мест зависит от Франции и России, а не от Турции. Теперь дипломаты ухватились за рога оспариваемых алтарей, жрецы же издали наблюдают относительные силы тяжущихся и с надеждой, протканной страхом, ожидают чьей-нибудь победы.
Между тем внутренние дела здешней православной церкви хорошо идут своим порядком. В Яффе построена новая великолепная церковь и освящена 30 ноября. В селениях Рамалле и Джифне, близ Иерусалима, оканчивается сооружение двух храмов немалых. Я снабдил ризницей семь церквей палестинских. Устройство патриаршей школы в Крестовском монастыре продолжается деятельно. По нашим советам положено весьма много денег в русские ростодаялища на всякий случай. Нам удалось учредить в св. Граде араво-эллинскую книгопечатню, и мы скоро будем печатать всякие книги духовного содержания. Патриарх перед отъездом своим строго приказал всем ничего не предпринимать в учебных заведениях без моего совета и согласия и строить новый дом для нашей духовной миссии по моим указаниям. Таким образом я мало-помалу делаюсь душой святогробского братства. Признаться, все эти проявления духовной жизни радуют меня и умеряют ту скорбь, которую прививают ко мне, как терн к маслине, вот уже 16 месяцев.
Вы спросите: что это такое? Родной мой! Я скоро должен умереть голодной смертью. Ибо с сентября прошлого 1851 года синод не дает мне жалованья, снабдевая всех прочих сотрудников моих, и не говорит, почему и на каком основании и с какой целью это он делает. Я пожертвовал собой и служу с пламенным усердием и, как видите, успеваю во многом на пользу церкви православной в Палестине. Ужели же я недостоин и хлеба насущного? Положим так, но чем мне прикрыть наготу мою? Чем поддержать существование бренного тела моего? Что дать врачу в случае болезни моей? Чем содержать двух домочадцев моих, Ивана и Фрументия? Как осушить слезы тех бедных, которые прежде получали милостыню от избытков моего скудного жалованья? Как скрыть незаслуженную нищету мою от разноплеменных обитателей св. Града, дабы спасти честь нашего посольского приказа и русского правительства? Что я пошлю теперь в Тир иеромонаху Макарию, которого волей-неволей содержу моим иждивением, как закваску царствия Божия среди тамошнего униатского народонаселения? Что дам на одеяние безмездно служащим при вверенной мне миссии, греческому иеродиакону и учителю арабского языка, которые суть вместе и переводчики по делам моим и которых я не смею отослать, дабы и этого не поставили мне в вину? Не знаю, недоумеваю, теряюсь, сокрушаюсь, погибаю, и еще не один! Ежели я провинился в чем, то так ли следовало наказывать меня, служащего пред лицом всех христианских племен? В прошлом году синод разрешил мне поездку в Киев для излечения недугов моих и обещал мне прогонные деньги. Но я доныне не получил из них ни одной полушки и не смею просить. Мое злополучие так велико, что я даже не могу предъявить прав моих. Напоминаю всем смиренно и учтиво о моем положении, и все молчат. Что же после этого остается мне делать? Скажите, научите, вразумите. Отвергнуться себя самого? повиноваться? вести жизнь воздержную? терпеть? Я давно все это исполняю. Но как жить без насущного хлеба? Не сесть ли у ворот Святогробского храма наряду с прокаженными и не просить ли милостыни? Но подадут ли ее архимандриту, украшенному орденами за отлично ревностную службу? Не подумают ли, что он сошел с ума? Что же мне делать? Проситься в отставку? Но почему? и для того ли, чтобы после 23-летней службы Христа ради просить хлеба насущного не под настоящим моим именем, а под тем, которое дано было мне при крещении, и разделять сей хлеб с престарелой матерью моей, смочив его горькими слезами? Останавливаю перо мое. Ибо чувствую, что жалуюсь. А я не должен и жаловаться. Буду просить Бога, чтобы Он обратил меня в прах. Простите меня за невольный порыв скорби. Если бы вы не были моим другом и утешителем, я никогда бы не высказался вам и продолжал бы допивать последние капли моей жизни где-нибудь в тайне лица Божия. Помолитесь о страстотерпце Порфирии. Бог есть союз душ наших.
P. S. Прошу вас прислать мне полфунта сушеной трефоли.
P. S. По моей записке о нуждах православного престола в Амиде исходатайствовано дозволение тамошнему митрополиту Макарию послать в Россию двух священников за сбором милостыни. Слава Богу! Антиохийский патриарх переехал на зиму в Бейрут. Ему хочется удержать за собой эту епархию. Но кто одобрит его? Никто. Греческий перевод ваших писем о должностях священного сана может быть весьма полезен в наших сирохалдейских странах, и потому пришлите его.