Библиотеке требуются волонтёры

Источник

Приложение792

Глава I. Переход к слогу как новой теме, не затронутой в предыдущих книгах (§§ 1–3). – Декламация (§§ 3–5). – Стоит ли придавать внешней стороне значение, и если да, то какое именно? (§§ 5–6). – Современное Аристотелю состояние вопроса о декламации (§§ 7–9).

Глава II. Требования к слогу – ясность и уместность (§§ 1–7). – Метафоры, их употребление, правила их отбора (§§ 7–14). – Пользование уменьшительными формами (§ 15).

Глава III. Четыре причины вычурности: двукорневые слова (§ 1), необычные слова (§ 2), злоупотребление эпитетами (§ 3), метафоры (§ 4).

Глава IV. Сравнения, их близость к метафорам (§§ 1–2), правила их употребления (§ 2), примеры (§ 3), обратимость метафор «от соответствия» (§ 4).

Глава V. Чистота речи (отождествляемая с ясностью) как «начало» слога (§ 1). – Пять ее условий: правильное употребление частиц и союзов (§ 2), употребление точных обозначений (§ 3), исключение двусмысленности (§ 4), соблюдение грамматического рода (§ 5), соблюдение грамматического числа (§ 6). – Требование удобочитаемости (§6). – Возможные неправильности и неясности в построении речи (§7).

Глава VI. Шесть средств достижения торжественности слога: описательные выражения (§§ 1–2), метафоры и эпитеты (§ 3), замена единственного числа множественным (§ 4), повторение артикля при существительном и следующим за ним согласованном с ним прилагательном (§ 5), употребление союзов (§ 6), характеристика через отрицания (§7).

Глава VII. Уместность слога как его соответствие страсти, характеру (говорящего) и предмету (§ 1). – Возвышенные и низменные предметы (§ 2). – Имитация страсти как ораторский прием (§§ 3–5). – Имитация характера (§§ 6–7). – Имитация всеобщего мнения (§ 7). – Опасность утрировки (§§ 8–10). – Имитация исступления (§ 11).

Глава VIII. Ритм прозы как середина между стихотворным метром и отсутствием всякой ритмической упорядоченности; вред обеих крайностей (§§ 1–3). – Характеристика различных ритмов (§§ 4–6). – Подведение итогов (§ 7).

Глава IX. Два типа слога: слог «нанизывающий» и слог «сплетенный» (§ 1). – Характеристика старомодного «нанизывающего» слога и его недостатков (§ 2). – Определение периода и преимущества «сплетенного» слога, образуемого периодической структурой речи (§ 3). – Мысль должна завершаться вместе с периодом (§4). – Период и колон как две единицы членения текста (§ 5), их наилучший объем (§ 6). – Период разделительный и период противоположитель- ный (§7). – Интеллектуальное удовлетворение от противоположительного периода (§8). – Звуковые приемы оформления периода (§ 9). – Ложные противоположения (§ 10).

Глава X. Средства добиваться изящества и снискивать одобрение (§ 1), в том числе метафора как выигрышная середина между невразумительностью и тривиальностью, доставляющая интеллектуальное удовлетворение (§ 2), причем удовлетворение это больше, чем от сравнения (§ 3); в основе должна лежать энти- мема, не лежащая на поверхности, но и не слишком трудная для усвоения (§ 4); внешнему блеску помогает антитеза (§ 5). – Будущее надо представлять наглядно, как уже осуществившееся (§ 6). – Наиболее действенна метафора, основанная на «соответствии» (§ 7).

Глава XI. Наглядностью обладает метафора, представляющая предмет в действии (§§ 1–4), для каковой цели полезно, в частности, одушевлять неодушевленные предметы (§§ 3–4). – Метафора должна обнаруживать скрытое сходство между несходными вещами, открывая уму нечто новое (§ 5), так что эффект остроумия создается именно неожиданностью метафоры, заключенным в ней «обманом» ожидания (§§ 6–7), и таков же источник удовольствия от загадок или игры слов (§§ 7–8). – Отчетливости антитезы должна отвечать краткость высказывания (§ 9), одновременно неожиданного и верного (§ 10). – То же самое относится к сравнению (§§ 11–13) и к пословице, заключающей в себе метафору (§ 14), а также к гиперболе, которая, впрочем, несет дополнительный оттенок «мальчишества» и страсти (§§ 15–16).

Глава XII. Есть разница между слогом письменным и слогом изустного спора, а в последнем – между красноречием совещательным и судебным (§ 1). – Слог письменной речи дает больше мест отделке, слог устного спора – актерской игре (§ 2), наполняющей выражением простые повторы (§ 3) и бессоюзия (4). – Для судебного рода красноречия нужна более тщательная логическая отделка, чем для совещательного рода, обращающегося к толпе (§ 5), а эпидейктический род больше всего подходит для письменного сочинения (§ 6). – Дальнейшая классификация видов слога излишня (§ 6).

Глава XIII. Композиционно речь делится прежде всего на две части: высказывание спорного тезиса («предложение») и аргументация («доказательство»), между тем как прочие компоненты, отмечаемые риторической теорией, на деле специфичны для одного рода речей и чужды другому (§§ 1–5), хотя, однако, большинство речей имеет также вступление и заключение (§§ 4-б).

Глава XIV. Во вступлении целесообразно заранее суммировать пункты последующей речи (§ 1). – Топика вступления в эпидейктическом роде (§§ 2–4). – Вступление к эпидейктической речи аналогично зачину дифирамба, вступление к судебной речи – прологу трагедии или комедии и зачину эпической поэмы, рационально вводящему в суть сюжета (§§ 5–6). – Более специфические виды вступлений «от говорящего», «от слушателя», «от предмета» и «от противника» (§§ ^-11). – Вступление в совещательном красноречии (§ 12).

Глава XV. Как вступление может дать отпор попыткам заранее скомпрометировать говорящего; приемы создания и разрушения «дурной славы» (§§ 1–11).

Глава XVI. Повествование в различных родах красноречия; в эпидейктическом роде ему лучше не быть непрерывным, но вводиться порциями в последовательности логических пунктов (§§ 1–3) – следует отступление о вреде утрированной сжатости, рекомендуемой некоторыми риторами (§ 4), – в судебном роде речь ответчика обычно дает меньше места повествованию, чем речь истца (§ 6), причем повествование должно использоваться для неприметного внушения слушателям желательного представления о характере говорящего (§ 5, 7–9), имитируя для правдоподобия страсть (§ 10); наконец, в совещательном роде роль повествования сводится к минимуму (§ 11).

Глава XVII. Доказательства могут относиться к одному из четырех вопросов: «было или не было» само действие, заключен ли в нем «вред», велик или маловажен этот «вред», нарушен ли закон (§ 1). – Специфика первого вопроса, где один из двух возможных ответов есть прямая ложь (§ 2). – В эпидейктическом роде первый вопрос обычно не ставится (§ 3). – В совещательном роде речь идет о будущих следствиях выбора, который предстоит сделать сейчас (§ 4), почему он особенно труден (§ 10); к этому роду лучше подходят примеры (доводы риторической индукции), к судебному роду – энтимемы (доводы риторической дедукции) (§ 5). – Правила употребления энтимемы (§§ 6–9), техника разнообразия (§§ 10–12). – Опровергающие энтимемы производят больший эффект (§ 13). – Как возражать на доводы противника (§§ 14–15). – Говорить о себе полезнее от чужого лица (§ 16). – Энтимемы можно иногда превращать в афоризмы (§ 17).

Глава XVIII. Вопрос к противнику как средство заставить его противоречить самому себе (§§ 1–4). – На двусмысленный вопрос противника надо отвечать обстоятельным логическим расчленением (§§ 5–6), серьезность противника встречать шуткой, а шутку – серьезностью (§ 7).

Глава XIX. Топика заключения речи состоит из восхваления себя и порицания противника (§ 1), из «возвеличения» или «умаления» обсуждаемых фактов (§ 2), из попыток разжечь в слушателе желательные эмоции (§ 3), из суммирующего подведения итогов (§§ 4–5).

1403Ы <Введение.> I. Относительно речи (λόγος) существуют три вещи, которые должны быть обсуждены: во-первых, откуда берутся средства убеждения (πίστεις), во-вторых, о слоге (λέξις), в-третьих, о порядке, в котором надо располагать части речи. О средствах убеждения уже сказано, и о числе их источников, что всего <источников> три, и почему не более; а именно, все бывают убеждены либо собственным настроением при вынесении приговора, либо тем, за кого принимают говорящих, либо доказательствами.

Сказано и об энтимемах, откуда их должно черпать; а именно, среди них бывают частные (είδη) энтимемы и общие места (τόποι).

2 Теперь следует сказать о слоге; ведь недостаточно иметь, что говорить, но необходимо <знать>, как надо говорить, и это немало помогает речи произвести должное впечатление.

3 Итак, первым было исследовано в согласии с природой то, что по природе первое, <то есть> сами вещи – откуда они получают убедительность? Второе же: как распорядиться ими в отношении к слогу? А третье из них то, что имеет превеликую силу, но еще не разработано: <вопрос> о декламации (ύπόκρισις). Ведь <искусство это> поздно стало достоянием трагических актеров и рапсодов; первоначально же поэты сами разыгрывали (ύπεκριναντο) свои трагедии. Ясно, что <вопрос> относился не только к поэтике, но и к риторике; применительно же к поэтике его разрабатывал, в числе других, Главкон Теосский.

4 <Декламация.> Дело здесь в голосе, как им пользоваться для <выражения> любой страсти, то есть когда – громким, когда – тихим, когда – средним; и высотой <голоса>, то есть, когда – высокой, когда – низкой, когда – средней; и ритмами – в соответствии с каждым <случаем>. Ведь <всего> есть три вещи, на которые обращают внимание, и это громоглас- ность, мелодика и ритм. Награды на состязаниях почти всегда достаются таким, и подобно тому, как там <на сцене> актеры значат больше, чем поэты, так же <обстоит дело> и на политических состязаниях, по причине порочного устройства государств (των πολιτειών).

5 Однако касающееся до того искусство еще не сложилось – как, впрочем, и касающееся до слога выступило поздно, – и притом оно представляется непочтенным, если посмотреть как следует.

1404а <Стоит ли придавать внешней стороне значение, и какое именной Поскольку все дело риторики имеет в виду мнение, <о подобных вещах> надо заботиться не как о должных, но как о необходимых; ибо справедливо было бы не добиваться от речи ничего иного, кроме как того, чтобы она не печалила и не услаждала. Справедливо опираться в споре на сами факты (πράγματα), так, чтобы все постороннее по отношению к доказательству было излишним. Однако оно забрало большую силу,

6 как было сказано, вследствие развращенности слушателя. Притом <внимание к> слогу в некоторой малой степени все же необходимо при любом научении; когда нужно разъяснять, не все равно, говорить так или этак – однако и не столь уж важно, но все это одна мнимость и снисхождение к слушателю, по каковой причине никто не прибегает к этому, преподавая геометрию.

7 Когда <искусство декламации в приложении к риторике> дойдет до нас, оно сделает то же самое, что искусство актерской игры; некоторые слегка пробовали толковать о нем, как, например, Фрасимах в своем сочинении «О способах разжалобить». Актерская способность (τό ύποκρντικόν) есть дело природы и более безыскусственна, между тем как слог – дело искусства. Поэтому те, кто силен по этой части, в свою очередь добиваются побед, как и риторы, сильные по части декламации; ведь написанные речи берут свое скорее слогом, чем мыслью.

8 Поэты, как и естественно, начали первыми; ведь имена суть подражания <именуемому>, но и голос наш – подражатель- нейшая из наших способностей. Отсюда образовалось искусство

9 рапсодов, искусство актеров и прочие. Поскольку же поэты, говоря вещи простоватые, получили свою славу, как казалось, за <красоты> слога, по этой причине слог <в прозе> поначалу был поэтическим, как, например, у Горгия. И до сих пор многие невежды воображают, будто именно такие <ораторы> говорят красивее всех. Но это не так, ибо один слог сдолжен быть> в прозе, а другой – в поэзии. Это ясно из происходящего ныне; уже и создатели трагедий больше не прибегают к прежней манере (τρόπος), но подобно тому, как они перешли от тетраметра к ямбу на том основании, что этот размер ближе всего к прозе, так и в употреблении имен они отбросили все, что противно обиходному языку, но чем они прежде пользовались ради украшения, да и теперь еще пользуются создатели гексаметров. Так что смешно подражать тем, кто и сами уже не прибегают к прежней манере. Очевидно также, что мы не должны подробно

10 развивать все, что только может быть сказано о слоге, но только то, что касается слога, о котором мы ведем речь <то есть прозаического>. Об ином слоге сказано в нашей «Поэтике».

1404Ы 1. <Требования к слогу – ясность и уместность.> II. Оставим те вещи, как уже рассмотренные, и определим, что достоинство слога – быть ясным; доказательство тому – если речь не доводит до ясности, она не делает своего дела. И еще – не низменным, не преувеличенным, но уместным; скажем, поэтический <слог> хоть и не низменен, однако для прозы неуместен.

2. Ясным его делают имена и глаголы, употребленные в собственном смысле, а свободным от низменного и украшенным – иные имена, о которых сказано в «Поэтике». Удаленность <от привычного> заставляет <слог> казаться торжественнее; ведь люди получают от слога такое же впечатление, как от чужеземцев по

3. сравнению со своими. По этой причине следует делать язык чуждым (ξένην): далекому изумляются, а то, что изумляет, приятно. В стихах многое оказывает такое действие и там отлично подходит; ведь вещи и лица, о которых идет речь <у поэтов>, уж очень далеко отстоят <от обыденной жизни>. В прозе Отих возможностей> гораздо меньше, ибо предмет низменнее; ведь и там несколько неуместно, чтобы изящную речь повел раб, или человек слишком юный, или <говорящий> о слишком

4. ничтожных вещах. И <в поэзии> уместным будет то понижать, то повышать <слог>. Однако делать это надо незаметно, чтобы речь казалась естественной, а не искусственной; первое способствует убедительности, второе – напротив, ибо заставляет подозревать нарочитый умысел, наподобие того, что бывает со смешанными винами. <Разница такая>, как у голоса Феодора в сравнении с голосами других актеров; он казался голосом

5. говорящего, а их голоса – чужими. Хорошо введет в обман тот, кто возьмет для своего сочинения <слова> из обыденной речи; так делает Еврипид, и он первым показал возможность этого. Речь слагается из имен и глаголов, причем имена делятся на виды, рассмотренные в «Поэтике». Из них именами редкими, двукорневыми и сочиненными надо пользоваться нечасто и понемногу – когда, мы скажем ниже, а почему, уже было сказано: они делают <речь> более диковинной, чем это уместно.

6. Имена общеупотребительные, собственные и метафоры одни только полезны для прозаического слога. Это очевидно из того, что лишь ими пользуются все; ведь все разговаривают при посредстве метафор, <либо> при посредстве общеупотребительных и собственных слов. Поэтому ясно, что, если сочинитель работает хорошо, необычное явится так, чтобы <искусство> оказал ось скрыто, а ясность достигнута.

7. И в этом было <у смотрено выше> совершенство риторической речи. Среди имен для софиста полезны омонимы, при помощи которых он лукавит, а для поэта – синонимы. Я говорю о <словах> общеупотребительных и синонимических, каковы «идти» (τό πορεύεσθοα) и «шагать» (то βαδίζειν): оба слова и общеупотребительны, и синонимичны друг по отношению к другу.

<Метафоры.> Что есть каждый из этих <предметов>, и сколько видов метафор, и то, что метафоры имеют великое значение и в поэзии, и в прозе, рассмотрено, как мы говорили, в нашей

8 «Поэтике». В прозе нужно быть тем внимательнее к этому, что проза имеет меньше вспомогательных средств, чем стихи. И ясностью, и приятностью, и необычностью в наибольшей степени обладает метафора; и ее ни у кого нельзя позаимствовать.

9 Как эпитеты, так и метафоры надо употреблять сообразные, что достигается соответствием (έκ τοΰ άνάλογον). В противном случае Опитет или метафора> покажется нелепым, ибо противоположности больше всего обнаруживаются, если их сопрячь между собою. Нет, надо рассудить, что – старику, если юноше – пурпурный плащ? Ведь <ему> прилична не та же самая одежда.

10 Притом если ты хочешь украсить <предмет речи>, бери метафору от лучшего в том же роде, а если похулить – от худшего. Скажем, назвать попрошайку просящим, а просителя – попрошайничающим, <беря> противоположное в том же роде, поскольку то и другое – действия прошения, и будет то самое, о чем я говорю. Так Ификрат <назвал> Каллия «метрагиртом» вместо «дадуха», а тот возразил, что <Ификрат> не посвящен в таинства, ибо в противном случае именовал бы его не «метрагиртом», но «дадухом»; то и другое касается божества, но второе почетно, а первое позорно. Иной <называет актеров> «Ди- онисовыми льстецами» (διονυσοκόλακες), а сами они называют себя «искусниками»; то и другое – метафоры, но одно марает, а другое – наоборот. Также и разбойники нынче называют себя «взимателями подати». Потому можно сказать о преступившем закон, что он «впал в ошибку», и о впавшем в ошибку, что он «нарушил закон»; или об укравшем – что он «взял» или что он «разграбил». А то, что говорится в «Телефе» Еврипида:

Весла владыка, он явился в Мидию, –

нелепо, ибо «владыка» – не в меру торжественное <слово>;

11 потому обман не удается. Погрешность может заключаться и в самих слогах, когда знаменуемый ими звук неприятен: так, Дионисий Медный называет в своих элегических стихах поэзию «воплем Каллиопы», – ибо то и другое – звуки; но метафора дурна, <ибо взята> от нечленораздельных звуков. Кроме

12 того, именуя предметы безымянные, надо переносить на них <имена> не издали, но от вещей сродных и единообразных,

1405b чтобы по произнесении сродство было ясно, как в известной загадке:

Видел я мужа, огнем прилепившего медь к человеку.

Дело это не имеет имени, но то и другое есть некое приложение; поэтому «ставить банки» названо – «прилепить». И вообще из хорошо составленных загадок можно брать отменные метафоры; ибо метафоры заключают в себе загадку, из чего ясно,

13 что перенос <значения> сделан хорошо. И еще <метафора должна быть взята> от вещей прекрасных; но красота имени, как говорит Ликимний, – либо в его звуках, либо в означаемом, и безобразие точно так же. И еще третье, чем опровергается софистический довод (λόγος): если Брисон утверждал, что сквернословия не существует, коль скоро все равно, сказать ли одно слово или другое с тем же значением, то это ложь; одно слово более общепринято, чем другое, более подходит, более пригодно для того, чтобы представить дело перед глазами. Кроме того, <разные слова> знаменуют одно и то же неодинаково, так что и в этом отношении одно должно считаться прекраснее или безобразнее другого; <пусть> оба слова означают прекрасное или безобразное, но не со стороны его красоты или его безобразности, а если и так, <одно> больше, <другое> меньше. Потому следует брать метафоры от того, что прекрасно по звуку, или по значению, или для зрения, или для любого другого чувства. Есть различие, что сказать; так, «розоперстая Эос», лучше, чем «пурпурноперстая», а «красноперстая» еще хуже. То

14 же с эпитетами: можно образовывать их от дурного или позорного, например, «матереубийца», а можно от благородного, например, «мститель за отца». И Симонид, когда победитель <в беге колесниц, запряженных> мулами, предлагал ему скудную плату, отказывался сочинять, ссылаясь на то, что ему неприятно воспевать «полуослов»; когда же <тот> предложил достаточно, написал:

Привет вам, о быстроногих кобылиц дщери,

хотя они были также дочерями ослов.

15. Кроме того, можно сделать то же самое слово уменьшительным. Превращение слова в уменьшительное (υποκορισμός) состоит в том, что оно представляет меньшим и зло, и добро, как шутит Аристофан в «Вавилонянах»: вместо «золота» – «золотишко», вместо «плаща» – «плащишко», вместо «поношения» – «поношеньице», и еще «нездоровьице».

В том и в другом, <в метафорах и в эпитетах>, следует быть осторожным и соблюдать меру.

<Причины вычурности. – Двукорневые слова.> III. Вычурность слога (τά ψυχρά κατά την λέξιν) бывает четвероякой. Во-первых, от двукорневых слов, как у Ликофрона: «многоликое небо высоковершинной земли» и «узкопроходный берег»; и как выражался Горгий – «нищеискусный льстец», «клятвопреступные» и «клятвособлюдшие».

1406a И как Алкидамант – «душа гневом исполняема, лицо же огнецветным являемо»; и «он полагал, что рвение их будет целесовершительно»; он же «убедительность речей» объявил «целесовершительной», а «настил моря» – «темноцветным». Все эти <слова> представляются поэтическими из‑за своей двусоставности.

2 <Необычные слова.> Итак, одна причина <вычурности> такова, другая же – пользование необычными словами, как Ликофрон <называет> Ксеркса «дивьим мужем», и Скирон <у него> «муж-лиходей», и κέικ Алкидамант <говорит> об «игралищах поэзии» и о «природной продерзости», и о том, кто «воспламенен беспримесной яростью помыслов».

3 Злоупотребление эпитетами.> Третье – пользование пространными, или неуместными, или частыми эпитетами. В поэзии можно назвать молоко «белым», но в прозе такие <эпитеты> либо не совсем уместны, либо, если их чересчур много, они выдают с головой и выставляют на вид – что это поэзия. Однако ими должно пользоваться: это разнообразит привычное и делает слог неожиданным. Но следует держаться умеренности, ибо <чрезмерность> наделает больше зла, чем необработанность речи: второе не очень хорошо, но первое худо. Потому и сочинения Алкидаманта представляются вычурными: он употребляет эпитеты не на приправу, но в еду, до такой степени они у него обильны, пространны и заметны – не «пот», но «влажный пот»; не «на Истмийские игры», но «на всенародные торжества Истмийских игр»; не «законы», но «градовластительные законы»; не «порывом», но «порывистым устремлением души»; не «школа Муз», но «природная школа Муз»; и «хмурая забота души»; и «содетель» не «одобрения», но «всенародного одобрения»; и «попечитель о наслаждении слушателей»; и не «в ветвях» укрыв, но «в ветвях леса»: и не «тело» одевши, но «телесный стыд»; и «вожделение», которое «подобнообразно душе» – что есть одновременно и двукорневое слово, и эпитет, так что прямо получается поэзия; и еще в том же роде – «чудовищный преизбыток порочности». Отсюда те, кто изъясняются поэтически, из‑за этой неуместности становятся смешны и вычурны, а из‑за многословия – и невразумительны: ведь если <говорящий> досаждает <многословием> тому, кто уже понял, он затемняет ясное. Люди прибегают к двукорневым словам, когда для понятия не существует имени и когда слово легко составить, как, например, «времяпрепровождение»; но

1406b если <их> много, это совершенно в поэтическом роде. Поэтому двукорневые слова чрезвычайно полезны для сочинителей дифирамбов, которые стремятся к звучности; а необычные слова – для эпических поэтов, ибо <в них есть> торжественность и дерзновенность; а метафора – для ямбов, которыми, как сказано выше, ныне пользуются трагические поэты.

4 <Метафоры.> В-четвертых, вычурность бывает от метафор. Есть ведь и неуместные метафоры, одни по своей смехотворности – ведь и комедиографы пользуются метафорами, – другие же по излишней торжественности и трагичности. Есть и неясные, если <взяты> издалека, как у Горгия: «дела зелены и в соку»; «ты же посеял постыдный посев и пожал злую жатву», – ведь это не в меру поэтично. И как Алкидамант <называет> философию «крепостью закона», а «Одиссею» «прекрасным зерцалом жизни человеческой», и <говорит>: «не предлагая поэзии никакого подобного игралища». Ведь все это неубедительно по вышеназванной <причине>. И Горгиево <слово> к ласточке, когда <та>, пролетая над ним, сбросила помет, есть наилучший трагический <слог> – ведь он сказал: «стыдно, о Филомела». В самом деле, птице, если она <это> сделает, не стыдно, а девице стыдно. Он ловко ее попрекнул, назвав тем, что она была, а не тем, что она есть.

1 <Сравнения.> IV. И сравнение (είκών) – <своего рода> метафора; они различаются незначительно. Ведь если <кто> скажет об Ахилле («Илиада», XX, 164):

Словно лев, выступал… –

это сравнение, а если «лев выступал» – метафора; поскольку

2 оба храбры, он перенес бы на Ахилла наименование льва. Сравнение полезно и в прозе, но изредка, ибо оно поэтично. Их следует употреблять так же, как метафоры; ведь они и суть

3 метафоры с оговоренным выше различием. Сравнения – это как Андротион сказал про Идриэя, что тот похож на спущенных с цепи собачек; как те кусают любого встречного, так же крут и освобожденный от уз Идриэй. И как Феодамант уподобляет Архидама Евксену, не обученному геометрии, по уравнению: и Евксен будет Архидам со знанием геометрии. И в «Государстве» Платона: что оскорбители трупов подобны собачонкам, которые кусают <брошенные в них> камни и не трогают бросившего. И <сравнение> относительно народа, что он подобен мощному, но глуховатому начальнику корабля. И другое, о стихах поэтов, что они похожи на цветущие юностью <лица> без <настоящей> красоты: как те, отцветая, так и эти, лиша

1407а ясь размера, становятся неузнаваемы. И <сказанное> Перик- лом о самосцах, что они похожи на детей, которые берут свой кусочек, а всё плачут. И о беотийцах, что они подобны дубам: как дубы бывают повалены один другим, так и беотийцы, воюющие между собой. И Демосфеново <сравнение> народа с мающимися морской болезнью на корабле. И то, как Демократ уподобил риторов нянькам, которые сами выпивают лакомство, а младенцев мажут по губам слюной. И как Антисфен сравнил Кефисодота Тонкого с ладаном, который доставляет удовольствие своим исчезновением. Все это можно высказать и в качестве сравнений, и в качестве метафор, так что <обороты>, одобренные как метафоры, очевидно, будут и сравнения-

4 ми, а сравнения, лишась <одного только> слова <"как"> – метафорами. При этом метафора «от соответствия» (έκ του άνάλογον) должна допускать поворот применительно к любому из обоих однородных <предметов>: так, если кубок – «щит Диониса», значит, и щит удобно назвать «кубком Ареса».

1 <Чистота речи и ее условия. 1. Правильное употребление частиц и союзов.> V. Итак, вот из чего слагается речь. Для слога цачало (άρχή) – чистота эллинской речи (τό έλληνίζειν), а это зависит от пяти вещей. Во-первых, от связующих частиц (έν τοις συνδεσμοΐς), ставят ли их в естественной очередности предшествования и следования, чего некоторые <из них> требуют: так, μέν требует δέ и έγώμέν ό δέ. Притом следует, чтобы аподосис появлялся, пока <протасис> еще свеж в памяти, а не был отделен длинным промежутком, и чтобы прежде необходимого по <синтаксической> связи предложения не вводилось другое; это редко выходит складно. «Я же, когда он мне сказал, потому что Клеон приходил с просьбами и требованиями, отправился, прихватив их». Здесь прежде того, чему предстоит стать аподосисом, вставлено много <слов>. И вот, если промежуток до <слова> «отправился» станет велик, <фраза> неясна.

3 <2. Употребление точных обозначение Итак, первое – хорошо <строить синтаксическук» связь, а второе – выражать <все> собственными обозначениями, а не в общих <словах>.

4 <3. Исключение двусмысленности.> Третье – без двусмысленности! Но это <в том случае>, если добровольно не выбрано противоположное; именно так поступают те, кому нечего сказать, но кто делает вид, будто говорит нечто: и говорят они это в стихах, как, например, Эмпедокл. Многословием околичности морочат голову, и со слушателями творится то же самое, что с народом у гадателей, когда он согласно кивает в ответ их двусмысленным изречениям:

Крез, Галис перешед, расточит великое царство.

Потому и гадатели изъясняются родовыми обозначениями, что в общем меньше <возможности для> ошибки. Ведь при игре в чет и нечет скорее попадешь в точку, сказав «чет» или «нечет», нежели назвав число; потому же сскорее угадаешь>, что <нечто вообще> будет, нежели срок, и потому прорицатели не обозначают срока. Все это похоже одно на другое, и если не иметь в виду вышеназванной цели, такого следует избегать.

5 <4. Соблюдение грамматического рода.> Четвертое – роды имен, как их разделил Протагор: мужской, женский, средний. Нужно и это соблюдать правильно: «она же, пришедшая и переговорившая, отошла».

6 <5. Соблюдение грамматического числа.> Пятое <состоит> в правильном обозначении множественного и единственного числа: «они же, пришедшие, побили меня». <Удобочитаемоеть.> Вообще же написанное должно быть легко для прочтения и для произнесения, что одно и то же. Этого нет ни при обилии вводных предложений, ни там, где нелегко расставить знаки препинания, как у Гераклита. Ведь у Гераклита расставить знаки препинания – великий труд, потому что не ясно, что к чему относится, к последующему или к предыдущему, как, например, в начале его сочинения; ведь он говорит: «к логосу сущёму вечно непонятливы люди», – и неясно, к чему

7 отнести при расстановке знаков препинания слово «вечно». Далее, солецизм получается от утраты соответствия, если с двумя <словами> соединяется третье, которое подходит только к одному из них. Например, «звук» и «цвет»; «увидев» не подходит к обоим, а «уловив» – подходит.

Неясно <будет и в том случае>, если ты, намереваясь многое вставить в середине, не договоришь начала, как например: «я намеревался, переговорив с ним о том‑то и том‑то, и таким‑то образом, и прочая, отправиться», вместо: «я намеревался отправиться, переговорив с ним, и тогда случилось то‑то и то‑то и таким‑то образом».

1 Торжественность слога.> VI. Торжественности слога способствует следующее. <Во-первых>, употреблять описание (λόγος) вместо имени, как‑то: не «круг», но «плоскость, <граница> которой равно удалена от центра». Краткости же <способствует>

2 обратное – имя вместо описания. И если <есть> что‑нибудь безобразное или непристойное: если безобразное в описании – <надо> употребить имя, если же в имени – описание.

3 <Во-вторых>, изъясняться метафорами и эпитетами, но остерегаясь поэтичности.

4 <В-третьих>, делать из единственного числа множественное, как поступают поэты; когда гавань одна, они все равно говорят:

…К ахейским устремляясь гаваням.

И еще:

Таблички складни вижу многосложные.

5 <В-четвертых>, не соединять <два имени в одном падеже одним артиклем>, но каждому <слову придавать> свой <артикль> – «της γυναικός της ημετέρας»; если же <нужно> кратко,

6 тогда напротив – «της ημετέρας γυναικός». И <в-пятых>, употреблять в речи союзы; если же кратко, то <обходиться> без союзов, хотя не без связи. Например: <или> «придя и сказав»,

7 <или> «придя, я сказал». <В-шестых>, полезен также <прием> Антимаха – описывать через отрицания, как последний делает по отношению к Тевмессу:

Малый холм, овеваем ветрами…

Ведь это можно распространять до бесконечности, применяя и к хорошим, и к дурным <свойствам>, которые у <данного предмета> отсутствуют, в каждом случае сообразно с тем, что полезно. Отсюда поэты почерпывают также имена – «бесструнный» и «безлирный» напев; ведь они же черпают из отрицания. Это пригодно и для метафор, называемых «по соответствию», например, если назвать трубу – «безлирный напев».

1 <Уместность.> VII. Слог будет уместен, если выразит собою страсть и характер (εάν ή παθητική τε και ήθική) и будет

2 соответствовать предмету (τοις υποκειμένοις πράγμασιν). Соответствие бывает, если о вещах важных не говорится как попало, а об обыденных – торжественно, и когда к обыденному имени не прибавляется украшение; в противном случае <все> представляется комедией, как у Клеофонта, – ведь он говорит кое‑что подобно тому, как если бы сказал: «досточтимая смоква».

3 Страсть выражается, если предмет – обида, слогом рассерженного; если нечестивые и срамные дела – <слогом> негодующего и страшащегося выговорить; если похвальные <предметы> –

4 <надо говорить> восхищенно, если жалостные – униженно, и так в каждом деле. Подобающий слог прибавляет убедительности самому делу; душа дается в обман, заключая, что говорящий правдив, потому что при таких обстоятельствах <каждый> будет испытывать то же самое; потому люди думают, что дело обстоит так, что бы ни было на самом деле, и слушатель всегда сочувствует (συνομοιοπαθεΐ) говорящему со страстью, даже если тот не говорит ничего сдельного. Потому многие <ораторы>

5 шумом доводят слушателей до исступления.

6 Обнаружение дела посредством знаков также выявляет характер (ήθιχη δε αΰτή έκ των σημείων δεΐξις), коль скоро оно соответствует каждому роду и состоянию <людей>. Говоря «род», я имею в виду <разницу> в возрасте, как‑то: между мальчиком, мужем и старцем, и <разницу> между лакедемонянином и фес- салийцем; <говоря> «состояния», – то, сообразно чему чья- либо жизнь имеет такой, <а не иной> образ; ибо не каждое 7 состояние дает такой образ жизни. Потому если кто будет говорить слова, сообразные состоянию, он представит характер (τό ήθος); ибо человек образованный будет говорить не то и не так, как деревенщина.

7 На слушателей действует и то, чем до отвращения часто пользуются сочинители речей (οί λογόγραφοι): «Кто же этого не знает?», «Все знают!» Слушатель в смущении соглашается, чтобы разделить суждение «всех остальных».

8 1408Ь Все эти виды в равной степени могут быть употреблены кстати

9 и некстати. Лекарство против любого нарушения меры общеизвестно: следует самому укорить себя, – представляется, что <говоримое> правдиво, коль скоро говорящий отдает отчет в

10 том, что делает. Далее, не следует применять все эти соответствия (τό άνάλογον) сразу, дабы ввести слушателя в обман. Я хочу сказать, что если слова жестки <по звучании», не надо <произносить их жестким> голосом, с <жестким> выражением лица и прочим в том же роде; в противном случае обнаружится, что каждое из этих средств <искусственно>. Если же одно есть, а другого нет, <расчет> останется скрытым. Впрочем, если мягкие <слова> выговариваются жестким <голосом>, а жесткие мягким, это неубедительно.

11 Что до имен двукорневых, до изобильных эпитетов и чуждых слов, они наилучше подходят говорящему со страстью; разгневанному простительно назвать беду «безмерной, как небо» или «чудовищной». И еще Ото допустимо, когда <оратор> уже овладел своими слушателями и влил в них неистовство похвалами или порицаниями, выражениями гнева или выражениями любви, как это делает Исократ под конец своего «Панегирика»: «слава и молва» и «те, кто дерзнули». Люди говорят такое, впав в неистовство, а потому, разумеется, принимают это, находясь в сходном состоянии. Для поэзии это пригодно, ибо поэзия – дело неистовства. <Можно применить такой язык> либо подобным образом, либо с иронией, как делал Горгий или каковы примеры этого в «Федре».

1 <Ритм.> VIII. Облик слога (τό σχήμα της λέξεως) не должен быть ни метрическим, ни лишенным ритма. Первое неубедительно, ибо представляется искусственным, и притом отвлекает, ибо заставляет следить за возвращениями одних и тех же <повышений и понижений>. Это как дети подхватывают вопрос глашатаев: «кого изберет покровителем отпускаемый на волю?» –

2 «Клеона!» С другой стороны, то, что лишено ритма, лишено предела, а предел нужно внести, хотя и не при посредстве метра, ибо все, лишенное предела, неприятно и невразумительно. Получает же все предел от числа; но по отношению к облику слога число – это ритм, подразделения которого суть метры.

3 Поэтому надо, чтобы речь имела ритм, но не имела метра; ведь <иначе> это будут стихи. Ритм же не должен быть точным; это получится, если он будет <доведен> не далее <определенной меры>.

4 Из ритмов героический важен и удален от гармонии разговорной речи (λεκτικής αρμονίας), между тем как ямб и есть обиходный слог, почему из всех метров говорящие чаще всего произносят ямбические <стопы>. Но следует иногда быть торжественности и восторгу (έκστήσαι). Трохей чересчур близок <такту> кордака; на тетраметрах это очевидно: ведь тетраметры – скачущий ритм. Остается пэан, которым <риторы> пользовались со времени Фрасимаха, но не могли сказать, что же это такое. А пэан – это третий <ритм>, примыкающий к вышеназванным: он – как три к двум, а из тех второй – один к одному, а первый – два к одному. Посредствующее между этими двумя отношениями будет полтора к одному – а это и есть

5 пэан. Прочие <ритмы> можно миновать как по упомянутой причине, так и потому, что они метричны (μετρικοί); пэан же следует принять, так как среди перечисленных ритмов он один не являет собой метра и потому в наибольшей степени скрыт. Нынче одним и тем же пэаном пользуются и в начале, и в конце <фразы, периода и т. д.>; нужно, однако, чтобы конец был

6 отличен от начала. Есть два пэана, противоположные один другому, из которых один подходит для начала, соответственно чему и бывает употребляем: это тот, у которого в начале долгий <слог>, а затем три кратких:

Ликией ли, Делосом ли выпестован… –

и еще:

Золото кудрей твоих, о Зевсов сын…

Противоположен этому другой, у которого в начале три кратких, а в конце – долгий:

Омрачена и Океана широта…

Это образует завершение: потому что краткий слог по своей неполноте образует обрубок. Нет, надо кончать долгим <слогом>, и конец должен быть ясен не благодаря писцу и помете, но из самого ритма.

7 Итак, мы сказали о том, что слог должен быть благоритмич- ным (εύρυθμον), а не лишенным ритма, и о том, какие ритмы и при каких условиях делают <его> благоритмичным.

1 <Слог нанизывающий и слог сплетенный.> IX. По необходимости слог может быть либо нанизывающим (ειρομένην) и непрерывным благодаря союзам, каковы зачины дифирамбов, или сплетенным (κατεστραμμένην) и подобным сстрофам и>

2 антистрофам старых поэтов.

3 Нанизывающий слог – старинный: «Это изложение истории Геродота Фурийского…» Прежде им пользовались все, нынче – немногие. Я называю его «нанизывающим», потому что он сам в себе не имеет никакого конца, пока не окончится излагаемый предмет (τό πράγμα). Он неприятен из- за отсутствия предела; ведь всем хочется видеть конец. Потому <бегуны> задыхаются и слабеют у цели, между тем как до того они не изнемогали, видя перед собой предел. Таков слог нанизывающий, а слог сплетенный <состоит> из периодов. Периодом я называю отрывок (λέξιν), имеющий в себе самом свое начало и свой конец, и хорошо обозримую протяженность. Такой <отрывок> приятен и легок для усвоения (εύμαθής); приятен потому, что являет собой противоположность беспредельному, и слушателю кажется, что он все время получает нечто завершенное – ведь неприятно ничего не видеть перед собой и не достигать никакой <цели>; легок же он для усвоения потому, что хорошо запоминается, а это <в свою очередь> потому, что <построенный> по периодам слог несет в себе число – то, что из всего <сущего> запоминается лучше всего. Потому и стихи все запоминают лучше, чем прозу: ведь стихотворная мера есть

4 число. Нужно также, чтобы мысль (διάνοια) завершалась вместе с периодом, а не разрубалась, как в ямбах Софокла:

Вот Калидон, земля Пелопоннесская…

Ведь рассеченное можно понять наоборот, как приведенные слова, будто Калидон – Пелопоннесская земля.

5 Период либо из колонов, либо прост (άθελής). Тот, который состоит из колонов, являет собой речение завершенное, расчлененное и произносимое на одном дыхании, не быв рассечено, как приведенный период, но целиком. Колон – один из двух его членов. Простым же я называю <период, состоящий> из

6 одного колона. Ни колонам, ни периодам не следует быть ни куцыми, ни протяженными. Ведь краткость часто заставляет слушателя спотыкаться: в самом деле, когда тот еще устремляется вперед, к той мере, предел которой в нем самом, но бывает насильственно остановлен, он неизбежно спотыкается о препятствие. Длинноты же вынуждают его отставать, вроде того, как при прогулке дальше назначенных пределов отстают спутники. Подобно этому слишком длинный период становится <самостоятельной> речью и уподобляется зачину <дифирамба>. Получается то, из‑за чего Демокрит Хиосский осмеял Ме- ланиппида, сочинившего вместо <строф и> антистроф зачины:

Горе себе причиняет, кто горе другому замыслил,

И протяженный зачин – сочинившему горшее горе.

Это приложимо и к тем, кто сочиняет протяженные колоны. А у тех, у кого колоны слишком кратки, не получается период, и слушатель летит кувырком.

7 Период из <нескольких> колонов бывает либо разделительный, либо противоположительный. Разделительный – это как <следующее>: «Часто дивился я созвавшим народ на игры и учредившим атлетические состязания». Противоположительный же – где в каждом из двух колонов противоположность сопряжена с противоположностью или обе противоположности введены одним и тем же <словом>, как‑то: «Они оказали услугу и тем, кто дома остался, и тем, кто за ними устремился: первым они довольно земли в отчизне оставили, вторым же больше земли, чем в отчизне, прибавили». Противоположности: «остались» – «устремились», «довольно» – «больше». «И те, кто в деньгах нуждается, и те, кто ими воспользоваться желает»: использование противополагается приобретению. И еще: «При таких обстоятельствах часто случается, что и разумные терпят урон, и неразумные имеют успех»; «Тотчас почестей удостоились, а немного позднее над морем власть получили»; «Плыть через материк и шествовать через море, Геллеспонт замостив, Афон же прорыв»; «Граждан по природе лишать гражданства по закону»; «Одни прискорбно погибли, другие же постыдно бежали»; «В домашней жизни пользоваться рабами-варварами, но в общественной жизни терпеть порабощение многих союзников»; «Либо обладать при жизни, либо завещать после смерти». Или то, что сказал некто в судилище о Пифолае и Ликофроне: «У себя дома они вас продавали, а здесь они вас

8 покупают». Вот это производит описанное выше действие. Речение такое приятно, ибо противоположности легче всего распознать, особенно же хорошо распознаются они одна через другую; и еще потому, что это похоже на силлогизм, ибо опровержение <через силлогизм> (έλεγχος) и есть сопряжение противоположностей.

9 Вот, стало быть, что такое противоположение; а приравнивание (παρίσωσις) – это когда колоны равны, уподобление (παρομοίωσις) же – когда оба колона имеют подобные крайниечасти. Это необходимо должно быть либо в начале, либо в конце. В начале это всегда слова, в конце же – конечные слоги, будь то формы одного и того же имени, будь то формы одного и того же имени, будь то одно и то же имя. В начале, как это: άγρον γαρ έλαβεν άργόν παρ* αύτοΰ или: δωρητοί τ᾿ έπέλοντο παράρρητοί τ 1 έπέεσσιν. А в конце: φήθησαν αύτόν παιδίον τετοκέναι, άλλ 1 αύτοΰ αίτιον γεγονέναι <или еще>: έν πλείσταις δέ φροντίσι και έν έλαχίσταις έλπίσιν. <Различный> падеж одного и того же <слова>: άξιος δέ σταθηναι χαλκούς, ούκ άξιος ών χαλκού. Одно и то же слово: σύ δ 1 αύτόν και ζώντα έλεγες κακώς καΐ νύν γράφεις κακώς. <Сходство> в <одном> слоге: τί άν έπαθες δεινόν, εϊ άνδρ᾿ είδες άργον. Одна и та же 1410b <фраза> может соединять все это и быть сразу противоположением, приравниванием и гомеотелевтом. <Возможные> начала

10 периодов примерно перечислены в «Феодектее». Бывают и ложные противоположения, как в стихах Эпихарма:

То у них гостил, бывало, то, напротив, в доме их.

1. <Средства добиваться изящества и снискивать одобрением X. Выяснив предыдущее, следует сказать и о том, откуда речь приобретает остроумие и привлекательность. Добиваться этого – дело даровитого или опытного <ритора>, а разъяснить, в чем тут суть, дело нашего изыскания (μέθοδος).

2. Итак, назовем <приемы> и перечислим их, а начнем вот с чего: учиться легко – по природе приятно всякому, а слова нечто означают, так что среди слов приятнее всего те, которые дают нам чему‑то научиться. Но редкие слова невразумительны, а общеупотребительные мы <и так> знаем, а потому метафора в наибольшей степени достигает желаемого.

<Метафора.> Так, если поэт называет старость «стеблем, остающимся после жатвы», то он учит и сообщает знание при помощи родового понятия (δια του γένους), ибо то и другое – <нечто> отцветшее. То же самое <действие> производят сравнения <у> поэтов, и потому если они хорошо <выбраны>, то кажутся изящными. Сравнение, как было сказано раньше, та же метафора, но отличающаяся присоединением <вводящего слова>; поэтому она не так приятна, ибо длиннее; и она не утверждает, что «то есть это», и <наш> ум этого не ищет. Итак, по необходимости будут изящны такой слог и такие энтимемы, которые быстро сообщают нам значение. Потому поверхностные энтимемы не в чести – мы называем «поверхностными» те Онти- мемы>, которые для всякого очевидны и в которых ничего не надо исследовать, – но <не в чести> и такие энтимемы, которые, быв высказаны, остаются непонятными; <нравятся> те, высказывание которых сопровождается появлением познания, даже если Отого познания> прежде не было, и те, относительно которых мысль немного отстает. Ведь в последних случаях как бы <приобретается> познание, а в первых – нет.

3. Итак, подобные энтимемы привлекательны ради высказанной в них мысли; а ради слога и внешнего облика – те, в которых употребляются противоположения, как‑то: «считая всеобщий мир всех прочих войной, объявленной особо им». Противополатается «война» «миру». <Энтимема может воздействовать> и отдельными словами, если в ней заключается метафора, и притом не слишком далекая, ибо ее смысл трудно понять, ни слишком поверхностная, ибо она не производит впечатления; также такая, которая представляет <вещь> перед нашими глазами; ибо <слушатель> должен видеть совершающееся, а не предстоящее.

Итак, нужно стремиться к этим трем <вещам>: метафоре, противоположению, осуществленности (ενέργεια).

4. Из четырех родов метафор наиболее привлекательны основанные на соответствии (κατ* αναλογία ν): так, Перикл говорил, что молодежь, погибшая на войне, исчезла из города подобно тому, как если бы кто‑нибудь изъял из годового круга весну; и Лептин о лакедемонянах – что не допустит‑де, чтобы Эллада окривела на один глаз. Когда Харет спешил сдать отчет по Олинф- ской войне, Кефисодот с возмущением сказал, что тот тщится сдать отчет с ножом к горлу народа. И увещевая афинян выступить на Эвбею, он сказал, что им нужно идти, прихватив вместо провианта Мильтиадову псефизму. Ификрат, осуждая договор Афин с Эпидавром и прибрежьем, приговаривал, что афиняне сами отняли у себя провиант на случай войны. Пифолай <называл> Паралу «палицей народа» и Сеет «решетом Пирея».

Перикл требовал убрать Эгину как «бельмо на глазу Пирея». Мэрокл заявил, что он ничуть не хуже названного им <одного> из порядочных граждан: тот‑де подлец за тридцатитрехпроцентную прибыль, а он – за десятипроцентную. То же – ямб Анак- сандрида о дочерях, запаздывавших с замужеством:

Мои девицы брачный день просрочили, –

и <острота> Полиевкта о некоем паралитике Спевсиппе, что тот не может вести себя спокойно, хотя судьба сковала его недугом с пятью колодками. Кефисодот называл триеры расписными мельницами, а Пёс харчевни – аттическими фидития- ми. Эсион <гов0рил>, что государство выплеснули в Сицилию: это метафора, и притом наглядная. «Так что Эллада возопила»: и это в некотором роде метафора, и тоже наглядная. И еще как Кефисодот увещевал, как бы не происходило многих «стечений» <народа>; у Исократа <употреблено то же слово> применительно к сходящимся на празднества. И как в «Надгробном слове» <сказано>, что Элладе прилично было бы обрезать волосы в скорби по жертвам Саламинской битвы, ибо вместе с их доблестью была погребена свобода. Если бы он <только> сказал, что прилично плакать о погребенной доблести, это метафора и притом наглядная, а в словах «вместе с доблестью – свобода» заключено некое противоположение. И как выразился 1411b Ификрат: «путь моих речей лежит посреди Харетовых деяний»; метафора по соответствию, и <слово> «посреди» сообщает наглядность. И сказать <так>: «звать опасности на помощь про- тиву опасностей», – наглядная метафора. И Ликолеонт в защиту Хабрия: «неужели вы не посовеститесь просящей за него медной статуи?» – это метафора ко времени, но не навсегда, хотя и наглядна: когда он в опасности, за него просит статуя, <ставшее> одушевленным неодушевленное знаменование гражданских подвигов. И еще «всеми способами стараясь сделаться малодушнее» – ибо «заботиться» предполагает возрастание чего-либо. Или, что божество «зажгло внутри души свет ума»: то и другое <то есть свет и ум> проясняет нечто. «Мы не прекращаем войны, а откладываем их на будущее»: ведь то и другое <лишь> на срок, и откладывание, и такой мир. Или сказать, что мирный договор есть трофей более прекрасный, нежели <те трофеи, что бывают> от побед над врагами: последние обязаны милости и единовременной удаче, первые же – всей войне <в целом>. Ведь то и другое – знаки победы. И еще: «государства платят великую пеню людскому порицанию»; ведь пеня – это некий урон, причиняемый по справедливости.

1 <Наглядность.> XI. О том, что остроумие создается из метафоры по соответствию и из наглядности, мы, стало быть, сказали; теперь надо объяснить, что значит «наглядность», и как она

2 достигается. Я утверждаю, что наглядны те <выражения>, которые означают <вещи> в действии (ενεργούντα). Так, назвать хорошего человека «четырехугольником» – метафора, ибо то и другое совершенно, однако <метафора эта> не означает

действия (ένέργειαν); а вот «он цветет своею силою» – действие, и «тебя, пасущегося на просторе» – действие, и <в словах>

Тут эллины взметнули ноги быстрые… – «взметнули» – и действие, и метафора. И Гомер часто пользовался метафорой, одушевляя неодушевленное. Во всех Отих случаях> введение действия имеет успех как в словах:

Вниз по горе на равнину катился обманчивый камень, – и еще:

…И отпрянула быстро пернатая злая, –

и еще:

…И прянула стрелка

Остроконечная, жадная в сонмы влететь сопротивных, – и еще:

В землю вонзяся, стояли, насытиться алчные телом, – и еще:

…Сквозь перси влетело бурное жало. Во всех этих <случаях> <вещи> представлены в действии через то, что они одушевлены: ведь быть «обманчивым» или «влетать» и прочее – действие. Он <то есть Гомер> ввел это метафорой по соответствию: каков камень по отношению к Сисифу,

4 таков обманщик по отношению к обманываемому. Это он делает и в своих <всеми> одобряемых сравнениях относительно неодушевленных <вещей>:

Горы клокочущих волн по немолчношумящей пучине, Грозно нависнувших, пенных, одни, а за ними другие…

Здесь он представляет все движущимся и живым, а действие – это движение.

5 Метафоры нужно брать, как уже было сказано, от <вещей> сродных, но не явно похожих, как и в философии спочитается проявлением> проницательности видеть сходство и в далеких друг от друга <вещах>, вроде того как Архит сказал, что судья и алтарь – одно и то же: и к тому и к другому прибегает <все> терпящее обиду, так же можно сказать, что якорь и кремафра – одно и то же: они и впрямь в чем‑то одно и то же, однако различны в отношении «сверху» и «снизу»; <так> и ссказать, что> «государства сравнялись между собой», <значит приравнять вещи>, сильно различающиеся местоположением и могуществом.

6 Остроумие (τά αστεία) по большей части также достигается ячерез метафору и благодаря обману. <Слушателк» заметнее, что он <чему‑то> научился, когда это противоположно <его ожиданиям>, и его ум (ή ψυχή) словно бы говорит: «Как это верно! А я‑то думал!..» Изречения тем и бывают остроумны, что говорят не то, что сказано, – таково изречение Стесихора, что цикады будут услаждать себя песнями, сидя на земле. И хорошие загадки обязаны своей приятностью тому же: это научение, и это метафора. И то, что Феодор называет «новизной» речи – то же: она возникает, когда <мысль> парадоксальна (παράδοξον) и сказанное не соответствует ожиданию (την έμπροσθεν δόξαν), а <относится к нему так>, κέικ в смехотворных <стихах> подмененные слова. Отсюда и действие шуток, основанных на изменении одной буквы: они обманывают ожидание. То же в стихах – не так, как ждал слушатель.

Так, он ступал, и была под пятой опора нарывов, – а он‑то думал «сандалий»! Но такое должно быть ясно тотчас, как сказано. <Шутки же с заменой одной> буквы достигают того, что <человек> говорит не то, что он говорит, а то, куда повернет его слово. Так в <остроте> Феодора про кифареда Никона: έθραττεισε – он делает вид, будто говорит: θράττει σε – и вводит в обман, потому что говорит другое. <Но> это приятно <только> для осведомленного, ибо кто не понимает, что <Никон> – фракиец, тот не найдет здесь никакого остроумия. То

7 же самое – и βούλει αύτόν πέρσοα. Но то и другое надо употреблять уместно. Сюда же относятся и такие остроты, когда, например, говорится, что «если под началом Афин было море, это не стало для них началом бед», а выгодой; или, <наоборот>, как Исократ сказал, что «начало» <над морем> было для города «началом бед». В обоих случаях сказанное неожиданно, но оказывается верным. Невелика мудрость назвать «начало» – «началом», однако оно молвится два раза не в одном <смысле,

8 но то так, то эдак>, да и в первом случае отрицаемое – не то же самое <"начало">. Во всех этих <случаях> выходит хорошо, если слово удобно для омонимии или метафоры. «Когда, например, говорится» – игра со словом άρχή («начальство» и «начало»). – «Исократ сказал» – «Филипп», 61; «Панегирик», 119; «О мире», 101.

Например, A­νάσχετος не άνάσχετος – <здесь> отрицается омонимия, но <для шутки> это удобно, если <человек с таким именем действительно> неприятен. И еще: сказать ->

Не должно, чтобы странник слишком странен был. «Слишком странен» – все равно, что <сказать>: «страннику не во всем должно быть чужаком», ибо во втором случае «странный» – это «чуждый». Сюда же относится снискавшее похвалы <изречение> Анаксандрида:

Прекрасно умереть, не заслуживши смерть. Это все равно, что сказать: «достойно умереть, не будучи достойным умереть», то есть не делая дел, достойных смерти. Во 9 всех этих случаях род слога один и тот же; но чем короче сказанное и чем <отчетливее> противоположение, тем больше успех. Причина та, что от противоположения мы учимся большему, а от краткости – быстрее.

10 При этом говоримое должно быть рассчитано на слушателя и сказано правильно, то есть верно и притом неожиданно. Это не всегда совпадает. Например, «должно умереть, не сделав ничего дурного», – <верно>, но не остроумно. «Достойному следует жениться на достойной» – тоже не остроумно. <Остроумие возникает тогда>, когда есть то и другое: «умереть достойно, не будучи достойным умереть». Чем больше этого, тем остроумнее покажется <речь>, например, если слова будут <употреблены как> метафоры, и <притом> метафоры определенного рода, с противоположениями, приравниваниями и такие, что показывают действие.

11 Сравнения, имеющие успех, – некоторым образом те же метафоры, как было сказано и выше. В самом деле, они всегда слагаются из двух составных, как и метафоры по соответствию. Так, мы скажем, что щит – чаша Ареса, а лук – бесструнная форминга: это будет не простая <метафора>; а если сказать,

12 что лук – форминга, а щит – чаша, то простая. Точно так же строят и сравнения, например, флейтиста – с обезьяной, или гаснущего светильника – с близоруким человеком <потому что

13 оба мигают>. Сравнение хорошо, когда оно – метафора; можно сравнить щит с чашей Ареса, и развалины – с «лохмотьями дома», и назвать Никерата «Филоктетом, который уязвлен укусом Пратиса»; это сравнение придумал Фрасимах, видя Никерата, запустившего волосы и одежду после поражения в состязании рапсодов, где его соперником был Пратис. В таких вещах поэты терпят наибольший провал, если <сравнение> нехорошо, а если хорошо, то имеют наибольший успех. Например:

Как сельдерея стебли, кривы голени.

Как Филаммон, дерется со своим мешком.

Все это – сравнения; а про то, что сравнения – это метафоры, говорилось неоднократно.

14 Пословицы тоже метафоры, «от вида к виду»; так, если это введет к себе что‑либо, ожидая себе добра, но потерпит урон, он говорит: «как у карпафийца с зайцем», – потому что оба одинаково потерпели. Итак, мы более или менее разъяснили причину, откуда и почему возникает остроумная речь.

15 Пользующиеся успехом гиперболы – тоже метафоры, как про человека с подбитым глазом: «я готов был принять его за корзину тутовых ягод», – ведь подбитый глаз багров, но количество <багрового> преувеличено. Выражение вроде «это, как то и то» разнится с гиперболой <лишь> по словесному выражению (τη λέξει).

Как Филаммон, дерется со своим мешком, – «ты подумал бы, что это Филаммон дерется со своим мешком».

Как сельдерея стебли, кривы голени, –

«ты подумал бы, что у него не голени, а стебли сельдерея, так

16 они кривы». В гиперболах есть нечто мальчишеское; они выражают неистовство. Потому и употребляют их больше всего люди во гневе:

Или хоть столько давал бы мне, сколько песку здесь и праху… Дщери супругой себе не возьму от Атреева сына, Если красою она со златой Афродитою спорит, Если искусством работ светлоокой Афине подобна…

il3b Этим больше всего пользуются аттические ораторы. По <названной> причине, человеку преклонных лет не пристало говорить такое.

1 <Основные виды слога.> XII. Не надо забывать, что каждому роду <красноречия> соответствует особый слог. Один слог для речи письменной, другой для речи в споре, один для речи в собрании, другой для речи в суде. Необходимо владеть обоими. Знание второго <то есть слога, приличного для речи в споре> означает <просто> умение чисто говорить по-гречески; знание первого означает свободу от опасности замолчать, когда нужно 2 изложить нечто другим, как это случается с теми, кто не умеет сочинять. Слог письменной речи – самый тщательный, слог речи в споре дает больше всего места актерской игре (ΰποκριτικωτάτη). У последнего два вида; один передает характер, другой – страсть (ή μεν γαρ ηθική ή δε παθητική). Потому актеры охотятся за такими пьесами, а сочинители <пьес> – за такими актерами. С другой стороны, <поэты>, пишущие для чтения (άναγνωστικοι), не сходят с рук у читателя, как Хэремон, который тщателен, словно логограф, а из сочинителей дифирамбов – Ликимний. Если сравнивать тех и других, речи мастеров письменного слога (των γραφικών) в устном споре кажутся сухими, а речи ораторов, хорошие при произнесении, простоваты при чтении, и причина этому та, что они приспособлены

3 для устного спора. Потому же <приемы, рассчитанные> на актерское произнесение (τά υποκριτικά) без такого произнесения не оказывают действия и кажутся глупыми. Так, бессоюзия (τά ασύνδετα) и многократные повторы по справедливости отвергаются в письменном слоге, но в устном споре <к ним> прибегают <настоящие> ораторы, ибо они дают место актерской игре. Повторяя одно и то же, по необходимости приходится варьировать <интонацию>, а это открывает дорогу игре. «Вот он перед вами, этот вор, вот он, этот обманщик, вот он, под конец замысливший предательство!» Так играл актер Филемон, произнося в «Безумии старцев» Анаксандрида <слова> «Радаманф и Паламед!», а в прологе к «Благочестивцам» <слово> «я». Ведь если кто в таком месте не будет вести актерской игры, он будет

4 <словно> бревно волочить. То же с бессоюзиями: «пришел, встретил, попросил». Необходимо разыгрывать <это>, а не произносить однообразно, с одним выражением (ήθει) и одной интонацией (τόνφ). И еще одна особенность присуща бессоюзию: многое сказано как бы сразу. Ведь союзы делают из многого единое, и когда они устранены, ясно, что, напротив, из единого будет многое. Значит, <бессоюзие> несет с собой усиление (αϋξησιν). «Пришел, встретил, попросил»: слушателю кажется, что он обозревает много <действий>. К тому же стремится и Гомер в стихах:

…Нирей устремлялся с тремя кораблями из Сима, Юный Нирей, от… Аглаи рожденный, Оный Нирей, прекраснейший всех…

Ведь о ком сказано многое, тот по необходимости многократно упомянут; если же <кто упомянут> многократно, кажется, что и <сказано о нем> многое. Так <Гомер> посредством паралогизма возвеличил <Нирея> и увековечил <его имя>, нигде больше ни разу не упомянув его.

5 Слог, пригодный для речи перед народным собранием, в точности похож на светотень в живописи: чем больше толпа, тем отдаленнее точка зрения, почему в том и другом случае тщательная отделка излишня и даже воспринимается как недостаток. Слог, пригодный для речи перед судом, более тщателен, в особенности, <когда речь произносится перед> одним судьей: тут риторические <уловки> имеют меньше всего силы, и в наибольшей степени видно, что относится к делу, а что нет, и препирательства отсутствуют, так что суждение чисто. Поэтому не все риторы с равным успехом отличаются во всех этих <задачах>: где больше места для актерства, там менее всего тщательности, а так бывает всегда, когда <нужен> голос, и особенно громкий голос.

6 Эпидейктический слог наилучше пригоден для письменного сочинения (γραφικωτάτη), и предназначается он для прочтения; за ним следует судебный.

Вводить дальнейшие разделения слога, что он‑де должен быть «сладостным» и «великолепным», излишне. А почему бы, например, не «воздержанным», или «благородным», или какая там еще есть нравственная добродетель? Что сладостным ему помогут стать перечисленные выше <условия>, очевидно, если мы правильно определили достоинство слога. Для чего же он должен быть ясен и не низменен, но пристоен? А если он болтлив или, напротив, сжат, он неясен. Значит, уместна середина. Сладостным его сделает хорошее смешение всего вышеназванного – привычного и чуждого, и ритма, и убедительности, <возникающей> из уместности. Итак, о слоге мы сказали, притом как о всяком вообще, так и о каждом роде в отдельности. Осталось сказать о построении.

1 <Построение.> XIII. У речи две части: необходимо сначала назвать суть спорного дела, а затем доказывать. Невозможно, в самом деле, заявить <нечто> и не доказывать, или доказывать, не сделав предварительного заявления – ведь доказывающий доказывает нечто, а делающий предварительное заявление делает

2 его с оглядкой на <последующее> доказательство. Первое называется «предложение» (πρόθεσις), второе -"доказательство» (πίστις), подобно тому, как можно было бы разделить диалектку на «задачу» (πρόβλημα) и «решение» (άπόδειξις). А то принятое

3 теперь деление смехотворно. Ведь повествование свойственно только судебной речи; как в <речи> эпидейктической или произносимой в народном собрании может быть то, что называется повествованием, или опровержением противника, или заключение к доказательству? Вступление, противопоставление и краткое повторение сказанного (έπάνοδος) возникают в речах перед народным собранием лишь тогда, когда налицо оспаривание. Конечно, обвинение и защита часты в <речи перед народным собранием>, но <они присутствуют там> не постольку, поскольку речь относится к совещательному роду. Опять‑таки заключение не обязательно даже для судебной речи, если речь коротка или суть дела хорошо запоминается. Ведь преимущество <заключения> – что оно сокращает протяженное. Итак, необходимые части – это предложение и доказательство. Они присущи <всем вообще речам>, а большинство <речей имеет следующее деление>: вступление – предложение – доказательство – заключение. Опровержение противника входит <в разряд> доказательств, а противопоставление – возвеличение своих <доводов>, а потому часть доказательства; ведь тот, кто это

5 производит, нечто доказывает. Напротив, вступление и заключение напоминают. Если мы примем такое деление, Ото будет примерно то>, что делали ученики Феодора, <и у нас будут разделы>: повествование, отличное от него повествование (έπιδιήγησις), предповествование, а также опровержение и по-опро- вержение. Но следует вводить новое обозначение только для <особого> вида. В противном случае обозначение получается пустым и вздорным, как делает Ликимний в своей «Риторике», вводя слова: «попутноеплавание», «отклонение», «разветвления».

1 <Вступление.> XIV. Вступление – это начало речи, как пролог у стихов и прелюдия при игре на флейте. То, и другое, и третье – начало, как бы приуготовляющее путь последующему. Прелюдия подобна вступлению в эпидейктическом <роде>: как флейтисты наперед собирают в зачине все, что могут хорошо сыграть, так надо сочинять и <вступление для> эпидейктических <речей> – тотчас изложить и собрать то, что намерен <развивать>. Это все и делают. Пример – вступление к «Елене» Исократа; ведь нет ничего общего между эристикой и Еленой. С другой стороны, если сделать отступление, это тоже подойдет, лишь бы не вся речь была однообразной. Вступления

2 эпидейктических <речей> могут включать похвалу (έπαινος) и хулу (ψόγος): так поступает Горгий в «Олимпийской речи»: «Вы заслуживаете дани восхищения от многих, о эллины!» – он хвалит тех, кто установил <всеэллинские> празднества; Исократ же, напротив, хулит <их за то>, что телесную доблесть они почтили дарами, а за силу ума не установили никакой награды. <Может оно включать> и увещание, например, что надо почитать честных <людей>, и потому‑де сам он хвалит Аристида; – или тех, кто «бесславен, но не лишен достоинств, и в доблести своей безвестен», как Александр, сын Приама. Тот,

3 <кто говорит так,> увещевает. <Другая топика берется> от судебных вступлений, то есть от <обращений> к слушателю с просьбой о снисхождении, когда <предмет речи> парадоксальный, или трудный, или избитый, как ото делает> Хэрил:

Ныне у каждого поля – владелец…

Вот, стало быть, из чего составляются вступления к эпидейк- тическим речам: из хвалы, из хулы, из уговаривания (έκ προτροπής), из отговаривания (έκ αποτροπής), из <обращения> к слушателю. Зачин должен быть либо чужд <самой> речи, либо сроден ей.

4 Что касается вступлений к судебным речам, важно понять, что сила у них такая же, как у прологов к драматическим сочинениям и у вступлений к эпическим. Напротив, <вступления> к дифирамбам подобны <вступлениям> эпидейктическим:

5 Но в драме и в эпосе <вступление> – это изъяснение предмета последующей> речи, чтобы <слушатели> заранее знали, о чем речь, и чтобы мысль их не блуждала в недоумении; ведь неопределенное озадачивает. Тот, кто дает <нам> как бы в руки начало, помогает нам следовать за речью. Отсюда:

Гнев, богиня, воспой…

Муза, скажи мне о том многоопытном…

Слово иное начни, о том, как в пределы Европы

От азиатской земли война великая вторглась.

Трагические поэты тоже разъясняют <суть> драмы, если не сразу, как Еврипид, то где‑нибудь в прологе, как Софокл:

Отец мой был Полиб…

То же самое и с комедией. Самое же необходимое и свойственное дело вступления состоит в том, чтобы разъяснить цель, ради которой <вся> речь; а потому если дело коротко и ясно, вступления не нужно.

6 Остальные виды <вступления>, к которым прибегают <иногда>, являют собой вспомогательное средство и общи <для разных родов речей>. Они бывают взяты <1> от говорящего, <2> от слушателя, <3> от предмета и <4> от противника. От самого <говорящего> или от противника – то, что относится к устранению или распусканию дурной славы (διαβολή). Но это <надо делать> по-разному: когда оправдываешься, начинать с того, что относится к дурной славе, а когда обвиняешь, кончать этим. Причина ясна: когда оправдываешься и надо представить <слушателям> себя самого, необходимо устранить помехи, так что приходится начать с опровержения дурной славы; а распускающему дурную славу надо делать это в заключении, чтобы лучше запало в память. От слушателя – то, что относится к расположению его в свою пользу и возбуждению в нем гнева, а иногда – к привлечению его внимания или наоборот. Не всегда полезно привлекать внимание, и потому многие <ораторы> стараются рассмешить <слушателя>. Все <искусство вступления>, если угодно, сводится к тому, чтобы предрасположить к усвоению мыслей и выставить себя заслуживающим доверия: ведь 1415b такого лучше слушают. <Люди> бывают внимательны к предметам великим, или затрагивающим их, или удивительным, или приятным; поэтому нужно внушить, что речь идет о чем‑то в этом роде. Если же <надо сделать их> невнимательными – что <предмет> мал, или не касается их, или огорчителен. Притом не надо забывать, что все это – постороннее относительно <самой> речи: <рассчитано это> на ленивого слушателя, который прислушивается к бездельным вещам, а если бы он не был таков, не было бы нужды во вступлении: разве что как перечисление пунктов предмета (τό πράγμα ειπείν κεφαλαιωδως), чтобы, так сказать, у тела была голова. <3адача> сделать <слушателя> внимательным – общая для всех частей, как только явится нужда: ведь внимание расслабляется повсюду больше, чем в начале. Поэтому смешно прикреплять это к началу, когда все слушают с наибольшим вниманием. Чуть представится случай, надо говорить: «слушайте меня со вниманием, ибо дело касается меня ничуть не больше, чем вас», или:

Я расскажу вам то, чему подобного Вы слыхом не слыхали… –

– страшное или удивительное. Это то, о чем говорил Продик, когда слушатели задремывали: «я подброшу им <учение ценой> в пятьдесят драхм». Ясно, что ото относится> к слушателю не постольку, поскольку он слушатель.

Все во вступлениях силятся устранить дурную славу или опасения:

…По правде не могу я, государь, сказать,

Что будто я спешил сюда…

…К чему ты начинаешь с околичностей?

И еще <к вступлениям прибегают> те, чье дело либо постыдно, либо кажется таковым, – ведь им выгоднее говорить о чем угодно, только не о деле. Поэтому рабы не отвечают на вопрос, а ходят вокруг да около и тянут вступление (προοιμιάζονται).

7 Выше было сказано, как надо располагать <слушателя> в свою пользу, и прочее в том же роде.

Дружбу мне дай и жалость сыскать у народа феаков… –

к этим двум <целям> и надо стремиться. А в <речах> эпидейк- тических надо создавать у слушателя представление, что похвала относится также к нему самому, или к его роду, или к его обыкновениям, или еще как‑либо, потому что верно <слово> Сократа: «не велик труд хвалить афинян перед афинянами; другое дело – перед лакедемонянами».

8 <Вступления к речам> совещательного <рода> берутся от судебной речи, но, впрочем, по природе менее всего <в ходу>:

ведь и то, о чем сговорится, слушатели> знают, и дело ничуть не нуждается во вступлении, разве что насчет самого <говорящего>, либо насчет возражающих, либо если считать <дело> не таким важным, каким желает <оратор>, но либо важнее, либо маловажнее, или распространять дурную славу, или рассеивать ее, и либо прибавлять, либо убавлять веса <делу> (ή αύξήσαι ή μειώσαι). Итак, вступление нужно бывает ради этого, или для украшения, потому что без него <речь> покажется 1416а скоропалительной – как Горгиево похвальное слово элейцам: не помахав кулаками, не раззадорив <слушателей>, он сразу начинает: «Элида, блаженный город».

. Что касается дурной славы, один <способ самозащиты> – это <довод>, при посредстве которого может быть опровергнуто неблагоприятное подозрение, причем безразлично, высказано ли оно кем‑нибудь или нет; такой <способ> – всеобщий.

2 Второй способ – идти навстречу спорным <вопросам>: «этого нет», или «от этого нет вреда», или «<есть>, но не ему», или «<вред> не столь велик», или «нет состава преступления», или «<преступление> невелико», или <дело> не бесчестит», или «<оно> не важно». Ведь спор – по этим <вопросам>, вроде того, как Ификрат <отвечал> Навсикрату: он заявил, что сделал дело и нанес вред, но преступления не совершал. Если же <говорящий> совершил преступление – уравновесить чем‑нибудь, <например>: «<дело> наносит вред, но не роняет чести», «достойно сожаления, но связано с пользой», или еще что‑нибудь в том же роде.

3 Третий способ – что <поступок>-де ошибка, или злая судьба, или злая необходимость, вроде того, как Софокл возражал обвинителю (ό διαβάλλων), что дрожит не для того, чтобы представиться стариком, а по злой необходимости; не своей охотой он стал восьмидесятилетним. Или выставить другой мотив <деяния>: «хотел не вред нанести, а совсем другое, не то, что предполагается дурной славой, но по случайности вышел вред». «Справедливо было бы ненавидеть меня, если бы я действовал, желая такого исхода».

4 Четвертый способ – впутать обвинителя, будь то в прошлом или настоящем, его самого или кого‑нибудь из близких.

5 Пятый – впутать таких людей, которые, по общему мнению, выше дурной славы, например: «если тот, кто следит за внешностью – уж и прелюбодей, как же имярек?»

6 Шестой – если другие люди были оклеветаны тем же или другим <клеветником>, или без клеветы подозревались в том же, в чем теперь <говорящий>, а потом были признаны невиновными.

7 Седьмой – обратить дурную славу на самого обвинителя: нелепо, мол, если человек сам не заслуживает доверия, а слова его найдут доверие.

8 Восьмой – если приговор был вынесен, сссылаться на него>. Так <ответил> Еврипид Гигиэнонту, который в деле об обмене состояниями обвинил его в нечестии за стих, подстрекающий давать ложные клятвы:

«Несправедливо, – сказал он, – выносить на суд то, о чем был вынесен приговор на Дионисовых состязаниях. Там я отдал отчет во всем, а могу и отчитаться <здесь>, если <ему> угодно меня обвинять».

9 Девятый – обвинять клевету, <говоря>, сколь великое это <зло>, и как она заставляет судить не по существу и не верить самому делу.

Общее место о знаках (σύμβολα) принадлежит обоим, тому, кто обвиняет, и тому, кто защищается. Так, в «Тевкре» Одиссей <обвиняет Тевкра>, что тот‑де Приаму свой человек; ведь Ге- сиона – сестра <Приама>. А тот <отрицает, указывая>, что Теламон, отец его, – враг Приама, и что <сам он> не донес на соглядатаев.

10 Другое <общее место> принадлежит только обвиняющему: пространно похвалив за пустое, кратко высказать серьезную хулу, или, выставив на вид многие хорошие ссвойства противника>, похулить его лишь в том, что относится к делу. Такие <обвинители> – самые искусные и самые нечестные, ибо они норовят обратить <противнику> во вред его хорошие <свойства>, подмешивая к ним дурное.

11 <Общее место, пригодное> тому, кто распространяет дурную славу, и тому, кто ее рассеивает: одно и то же может быть сделано по многим мотивам, а потому обвиняющему надо чернить, беря наихудшую <возможность>, а защищающемуся – наилучшую. Скажем, если Диомед избрал Одиссея; первому <надо говорить>, что он счел Одиссея самым доблестным, второму – что нет, но <Одиссей> трус и потому для него не соперник.

1 XVI. Итак, речь шла о дурной славе. <Повествование.> Что до повествования, то в <речах> эпидейк- тических оно идет не подряд, а по частям, ибо остановиться надо на тех деяниях, которые образуют <материал> для речи. Ведь речи слагаются из того, что вне искусства (ибо не говорящий – виновник деяний), и того, что от искусства; а последнее – в том, чтобы показать, что <предмет речи> существует, если он неправдоподобен, либо – сколь велик, либо – все ото

2 вместе взятое>. Потому иногда и не надо вести повествование подряд, что так делается трудно удержать в памяти показываемое. <Скажем>, из того‑то <видно, что герой речи> мужествен, а из того‑то – что <он> мудр или справедлив. Притом та речь не в меру простовата, а эта – с разнообразием и не плоская.

3 Известное <только> напоминать, и потому многое вовсе не нуждается в повествовании. Если Ахиллу хочешь сказать похвальное слово – <повествования не нужно>; ведь все знают его деяния – но воспользоваться ими следует. А если Критию – <повествование> нужно: немногие знают…

4 Нынче в ходу смешные разговоры, будто повествование должно быть быстрым. Это как некто на вопрос хлебника, замесить ли тесто круто или жидко, возразил: «А хорошо замесить не можешь?» Так и здесь. Не нужно растягивать повествование, как не нужно тянуть ни со вступлениями, ни с доказательствами. Но ведь и там «хорошо» – не быстро и не кратко, а в меру, то есть говорить <ровно> столько, сколько требуется, чтобы 1417а разъяснить дело или заставить судей думать, что дело было, или что нанесен вред, или что совершено преступление, и прочее, как будет желательно; а для противоположной <стороны> – противоположное.

5 Попутно следует включать в повествование все, что подтверждает твою добродетель (например, «я всегда внушал ему справедливое поведение, увещевая не бросать детей»), или чужую порочность («а он мне отвечал, что где он будет сам, будут у него и другие дети», как, по словам Геродота, ответили взбунтовавшиеся египтяне), или все, что понравится судьям.

6 У того, кто защищается, повествование короче. Ведь он в споре доказывает либо, что дела не было, либо, что в нем нет вреда, либо, что оно не преступно, либо, что состав преступления не столь велик, – а потому о вещах, признаваемых обоими, распространяться не стоит, разве что они так или иначе льют воду на его мельницу, подтверждая, например, что пусть даже он

7 сделал дело, но справедливости не нарушил. Дела надо рассказывать как уже отошедшие (разве что, быв разыграны, они вызовут либо жалость, либо ужас). Пример – рассказ у Алки- ноя, когда он для Пенелопы сокращен до шестидесяти эпических стихов; то же – Файл с киклом и пролог к «Ойнею».

8 Далее, надо, чтобы повествование выражало нрав, а это будет, если мы знаем, как нрав изобразить. Во-первых, через обнаружение воли (προαίρησις): какова воля, таков и нрав, а воля такова, какова цель. Поэтому математические речи не содержат в себе нрава, ибо не <содержат> воли; в них отсутствуют мотивы. Другое дело – сократические <диалоги>; они о таком и толкуют. Что вытекает из того или иного нрава, выражает нрав, как- то: «говоря, он одновременно шагал» – обнаруживается нрав буйный и грубый. И говорить не от рассудка, как <делают> теперь, но от <решения> воли: «Я пожелал так»; «я сделал такой выбор»; «уж пусть я на этом ничего не выгадал – так достойнее». Одно <свойственно> благоразумному человеку, другое – хорошему: благоразумному – в следовании пользе, хорошему – в следовании чести (τό καλόν). А если <поведение> покажется неправдоподобным, тогда добавить основание, как делает Софокл; пример – что Антигона больше думала о брате, нежели о муже или о детях: те, мол, снова явятся на место утраченных, –

Но коль в Аид сошли мои родители, – Другого брата не произрастит земля.

Если же основания привести не можешь, <скажи>, что тебе, мол, отлично известно, что слова твои неправдоподобны, но таков уж ты от природы; ведь люди находят неправдоподобным, что можно по своей охоте делать что‑либо, кроме выгодного.

9 Кроме того, можно говорить о страстях, вводя в повествование как всем известные их проявления, так и особые черты, присущие как самому <говорящему>, так и противнику. «Он удалился, злобно оглядев меня исподлобья». Или, как Эсхин – о Кратиле: «шипя и потрясая кулаками». Подобные вещи убеждают, ибо известное становится ручательством за неизвестное. Многое в этом роде можно найти у Гомера.

Так говорила она, и старуха закрыла руками Очи…

Действительно, <люди>, готовясь заплакать, закрывают глаза <руками>.

Сразу же выставь себя в определенном свете, чтобы <впредь> смотрели на <тебя> и твоего противника именно так; но делай это неприметно. Что это легко, можно убедиться, когда нам приносят новости; мы <еще> ничего не знаем, но сразу начинаем что‑то подозревать.

Повествование должно быть в различных местах <речи>, и порой вовсе не в начале.

10 В речи для народного собрания повествование реже всего, ибо никто не повествует о будущем. Если там все же есть повествование, оно должно быть о делах минувших, дабы, припомнив их, мы лучше вынесли решение о том, что придет позднее. Или ради <создания> дурной славы, или ради похвалы – но тогда совещательный оратор делает не свое дело.

Если <в повествовании> есть что‑нибудь неправдоподобное – обещать привести обоснование, и построить <доводы>, κέικ слушатели захотят. Так, Иокаста в «Эдипе» Каркина все время отвечает обещаниями на расспросы того, кто разыскивает ее сына. То нее – Гемон у Софокла.

1. <Доказательства.> XVII. Доказательства должны быть аподиктическими. Поскольку спор может идти о четырех <предметах>, доказывать нужно так, чтобы доказательство шло к спорному <предмету>. Так, если оспаривается, было или не было, то при судебном разбирательстве нужно вести доказательство прежде всего сюда; если <оспаривается>, нанесен ли вред – сюда; или, что не такой большой <вред>, или, что без нарушения справедливости, – тогда это становится <предметом> спора.

2. Не следует забывать, что лишь в споре по вопросу « было или не было» один из двух по необходимости бесчестен; здесь причиной не может быть неведение – как это возможно, если спорят о справедливости <поступка>. Потому в этом споре надо останавливаться <на общем месте, состоящем в утверждении, что один из двух бесчестен>; в других – нет.

3. В эпидейктическом роде большая часть <доказательства>, что Определенные вещи> благородны и полезны, – амплификация; дела приходится брать на веру. Изредка и для них приводятся доказательства, если они неправдоподобны, или еще по какой‑либо <особой> причине.

4. В речах перед народом можно спорить либо о том, что чего‑то не будет, либо, что оно хоть и воспоследует <от действий>, предлагаемых <противником>, но будет не по справедливости, либо, что без пользы, либо, что не так значительно. Нужно обратить внимание, не позволяет ли себе <противник> какой- либо лжи вне этого дела, что показалось бы порукой, что он

5. лжет и в остальном. Примеры больше подходят к совещатель- 1418а ному роду, энтимемы – к судебному: ведь первый касается

будущего, так что необходимо брать примеры из прошлого, а второй – того, что есть или чего нет, и здесь в наибольшей степени возможны доказательство и принудительность; ибо в

6. случившемся есть принудительность. Энтимемы не надо предлагать подряд, но перемешивать; в противном случае они вредят одна другой. Есть же предел и количеству.

Столько, о друг, ты изрек, сколько может молвить разумный, –

7. а не <просто> то, что может молвить разумный. И не для всякого <предмета> следует искать энтимему. В противном случае ты будешь делать то, что делают некоторые из занимающихся философией, когда сочиняют силлогизмы о вещах, более известных и бесспорных, чем их посылки. И когда тебе нужна страсть, не предлагай энтимему; она либо изгонит страсть, либо пропадет впустую. Ведь одновременные движения представляют друг для друга помеху и либо уничтожают, либо ослабляют друг друга. И тогда, когда речь выставляет нрав, не нужно одновременно искать энтимему; ведь доказательство не содержит в себе ни нрава, ни воли. А вот афоризмами надо

8. пользоваться и в повествовании, и в обосновании; в них содержится нрав. «И я дал, хоть и знал, что доверять не следует». А если со страстью: «Пусть я потерпел, но я не раскаиваюсь; на его стороне – выгода, на моей – справедливость!»

10 Совещательный род труднее судебного, потому что <речь идет> о будущем; а в других – о прошлом, которое ведомо даже прорицателям, как сказал Эпименид Критский (ведь он прорицал не о будущем, но о прошедшем, которое неясно). Притом и закон – опора для судебных <речей>; кто имеет, с чего начать, легко найдет доказательство. Притом совещательный род> не допускает так много отступлений, как‑то: <говорить> о противнике или о себе, либо вызывать страсть; этого меньше, чем во всех <других видах красноречия>, разве что <оратор> выйдет за пределы <своего рода>. При недостатке <материала> надо делать то, что делают афинские ораторы и Исократ: в совещательной речи он прибегает к обвинению – против лакедо- монян в «Панегирике», против Харета в речи «О мире». А в

11 речах эпидейктических надо вводить вставные похвальные слова, как делает Исократ; уж он всегда что‑нибудь вставит. И Ото имел в виду> Горгий, говоря, что ему всегда есть что сказать: ну как же, если он говорит об Ахилле, то хвалит Пелея, затем Эака, затем бога, равным образом мужество, потом это,

12 потом то – один и тот же <прием>. Тому, кто имеет в руках доказательства, следует говорить, то живописуя нрав (ήθικώς), то выставляя доказательство (άποδεικτικώς); а если энтимем у

1418b тебя нет – живописуй нрав. Притом человеку уважаемому пристойнее выказать себя порядочным, нежели точным в речи. Из энтимем опровергающие нравятся больше, чем показывающие, ибо во всем, что связано с опровержением, силлогизм виднее; ведь противоположности лучше распознаются, если их поставить рядом.

13 <Отвечать> противнику – не какой‑то особый вид; напротив, <часть> доказательства – опровергать <его доводы>, отчасти встречными доводами, отчасти силлогизмами. Как в совещательном, так и в судебном роде <надо> начать с того, чтобы раньше высказать свои доводы, а затем ополчиться на противные, опровергая <их> и наперед делая смешными. Если, однако, против нас будет много разных <мнений>, начинаем с противного, как сделал Каллистрат в народном собрании у мессе- нян: сперва он предвосхитил, что скажут <противники>, а по-том сам высказал <свое мнение>. И кто говорит вторым, должен сначала ответить на противную речь, опровергая <ее доводы> и выдвигая встречные силлогизмы, – в особенности же, если <доводы противной стороны> встретили одобрение; ведь как душа закрыта для человека, если он заранее опорочен, так и для речи, если показалось, что противник говорил хорошо. Надо, стало быть, расчистить речи путь, а для этого – устранить <впечатление от речи противникам А потому, сразившись со всеми сдоводами противника>, или с особенно подействовавшими, или с <особенно> уязвимыми, <следует> затем выдвигать свои доводы.

Сперва богинь я призову в союзницы: Не думаю, что Гера…

В этих словах затронут для начала самый неумный <довод противной стороны>.

14 Итак, это о доводах. Что до <ссылок> на нрав, то говорить про себя некоторые вещи заключает в себе нескромность, или широковещательность, или задор, а о другом – злоязычие или грубость, а потому нужно влагать это в чужие уста, как делает Исократ в «Филиппе» и в речи «Об обмене состояниями», и как высказывает хулу Архилох, ведь он выводит в своих ямбах отца, говорящего о дочери:

Можно ждать чего угодно, не ручайся ни за что…

И еще плотника Харона – в ямбах, начинающихся словами:

О многозлатном Гигесе не думаю…

И у Софокла Гемон говорит в защиту Антигоны перед отцом, <представляя>, будто говорят другие.

15 Иногда стоит изменять энтимемы, превращая в афоризмы, как- то: «Умные люди должны соглашаться на мир, пока им везет; так они добьются наибольших выгод». А по образу энтимемы: «Если соглашаться на мир следует тогда, когда он будет наиболее выгодным и полезным, <значит>, надо соглашаться <на него>, пока везет».

1 <Вопрос.> XVIII. Что касается вопроса, его уместнее всего задавать тогда, когда <противник> уже сделал одно допущение, так что достаточно добавить один вопрос, чтобы вышла нелепость. Так, Перикл спросил Лампона о том, как справляются таинства Спасительницы; тот возразил, что об этом нельзя слышать непосвященному; тогда он спросил, знает ли о них тот, и, получив утвердительный ответ, <задал последний вопрос>: «А каким образом, раз ты не посвящен?»

2 Второй <случай>, если одна <предпосылка> ясна, и очевидно, что вторую даст <сам противник> в ответ на вопрос. Нам следует спросить о второй предпосылке, умалчивая об очевидной, и затем вывести заключение. Так, Сократ, будучи обвинен Мелетом в том, что он будто бы не верит в богов, <спросил>: «Признаю ли я существование чего‑либо демонического?» Получив утвердительный ответ, он спросил, не суть ли демоны дети богов или нечто божественное. Когда тот согласился, он сказал: «Так как же, возможно ли, чтобы некто верил, что дети богов существуют, а богов отрицал?»

3 И еще <третий случай>, когда желаешь показать, что <противник> сам себе противоречит или говорит невероятное (παράδοξον).

4 Четвертый <случай>, когда <противник> не может разрешить вопроса иначе, как софистическим ответом. Если он отвечает так: «и да, и нет», «отчасти да, отчасти нет», «в некотором смысле да, в некотором – нет», <слушатели> недоумевают и шумят.

В других случаях не надо начинать: ведь если <противник> справится <с вопросом>, покажется, что сила у него; а много вопросов задавать нельзя по слабости слушателя. Потому же надо делать энтимемы возможно более сжатыми.

5 Отвечать следует на двусмысленные вопросы точным их расчленением и не сжато, а если кажется, что мы противоречим себе, наше разъяснение должно быть дано в первом ответе, когда <противник> еще не успеет задать второй вопрос или вывести заключение – ведь нетрудно предугадать, куда клонится речь. Но это, как и вообще <искусство> опровержений, должно быть 6 ясно из «Топики». Если заключение <противника> выведено как вопрос, мы должны искать оправдание <нашему ответу>. Так, когда Писандр спросил Софокла, правда ли, что тот голосовал за то же самое, что и прочие пробулы, то есть за власть Четырехсот, тот дал утвердительный ответ: «А почему? Разве это не казалось тебе дурным?» Тот дал утвердительный ответ. «Так ты, значит, поступил дурно?» «Да, – ответил тот, – но другого, лучшего выхода не было». Так и лакедемонянина, когда тот сдавал отчет за время своего эфората, спросили, считает ли он справедливой казнь своих товарищей, и тот дал утвердительный ответ. «А ты не делал ли того же самого? – и на это утвердительный ответ. «Так не справедливо ли было бы казнить и тебя?» – «Конечно, нет, – ответил тот. – Ведь они сделали это за взятку, а я, напротив – по убеждению». Имея это в виду, лучше не задавать новых вопросов, когда мы вывели заключение, и не выражать заключения в виде вопроса, если только на нашей стороне нет подавляющего перевеса истины.

1419b Шутки, как кажется, могут быть полезными в споре; Горгий

7 сказал, что серьезность противников надо уничтожать смехом, а смех – серьезностью, и это сказано правильно. Сколько видов шуток рассмотрено в «Поэтике»; из них одно прилично свободнорожденному человеку, а другое неприлично. Пусть каждый выбирает то, что ему приличествует. Ирония благороднее, нежели шутовство (βωμολοχία); ироник забавляет себя самого, а шут – другого.

1 <Состав заключения речи.> XIX. Заключение слагается из четырех <моментов> – <1> из попытки хорошо расположить слушателя к себе и плохо – к противнику, <2> из возвеличения и умаления, <3> из попытки возбудить в слушателе <нужные> чувства (πάθη), и <4> из напоминания <о сказанном выше>.

<1> После того, κέικ мы доказали нашу правдивость и лживость противника, естественно восхвалять <себя>, порицать <его> и завершить <спор>. Нужно стремиться к одному из двух: либо <доказывать, что ты> хорош вообще, либо – что в этом деле; либо – что <он дурен> вообще. Топика, к которой следует прибегать, желая представить кого‑либо почтенным или дурным, рассмотрена выше.

<2> Затем естественно возвеличивать или умалять уже доказанное; нужно, чтобы факты (τά πεπραγμένα) были признаны, если хочешь оценивать их значение. Ведь и увеличение тел происходит на основе уже наличного. Ранее изложена топика, при помощи которой следует возвеличивать и умалять.

<3> Затем, когда выяснены <факты> и выяснено их значение,

2 следует заставить слушателя испытывать страсти, как‑то: жалость, негодование, гнев, ненависть, зависть, честолюбие, задор. И для этого общие места указаны выше.

3 <4> Остается возобновить в памяти сказанное прежде. Это уместно делать так, как <иные> велят делать во вступлении, но дают неправильный совет, – а именно, почаще повторять ради вразумительности. Там <во вступлении> надо сообщать суть, чтобы <слушатель> не оставался в неведении, о чем спор; здесь же <в заключении> надо по пунктам (κεφαλαιωδως) перечислить основания для приговора. Начать надо с того, что <оратор> выполнил все, что обещал <во вступлении>; поэтому надо отметить, что мы сказали, и почему. Возможно также сравнение с противником: сравнивать нужно либо то, что оба сказали о том же, либо не так прямо. «Вот его рассказ об этом деле, вот мой,

1420а вот мои доводы». Или с иронией: «Он ведь говорит вот что, а я вот что. Как вам кажется, на что бы он решился, если бы доказал столько же, а не вот столечко?» Можно с вопросом: «что же

4 остается доказать?» Или: «а что доказал он?» Итак, Заключение должно основываться> либо на сравнении <с противником^ либо на естественной последовательности сказанного – сначала нами, потом, если угодно, противником. Для слога хороши бессоюзия, чтобы конец являл собой <настоящее> заключение, а не <просто> речь: «я сказал, вы услышали, вы знаете: судите!»

* * *

792

Перевод выполнен по изданиям: Aristote/es 1877, 1959и 1976.


Источник: Риторика и истоки европейской литературной традиции : [Сборник статей] / С.С. Аверинцев. - Москва : Школа "Языки русской культуры", 1996. - 448 с. (Язык. Семиотика. Культура).

Комментарии для сайта Cackle