Письмо № 6. Н.С. Фуделю
10. Х. [1947, с. Большой Улуй] 36
Дорогой мой и милый Николаша.
Попал я на такую службу, где работают и днем и вечером, возвращаюсь домой к 12 ночи, так что нет времени на письма, и сейчас пишу во время ночного дежурства, сидя здесь, в конторе. Но выбора здесь нет, можно остаться и совсем не у дел. К тому же такая нагрузка, по-видимому, временная и с ноября будет легче. Писать же письма хочется, так как все-таки это тот же разговор. Я послал уже тебе открытку с извещением о получении твоего письма с карточкой, и, кажется, больше чем на открытку меня сейчас не хватит: голова такая усталая, что ничего не хочет думать, а хочет только стакана крепкого чая за т<ети> Марусиным столом. Правда ли, что ее здоровье сейчас не внушает опасений? Бывают ли сейчас у нее припадки? Собирается ли она опять в Загорск? Она писала мне сама, что, пока она жила там, ее здоровье было гораздо лучше.
Карточка твоя хорошая. Где это тебя снимали? У исторического Сережи? 37 И почему же все-таки никак нельзя снять маму с Варенькой? Ведь я их 2,5 года 38 не видел тоже и не имею их карточек. Но это между прочим: может быть, мама почему-либо не хочет сниматься. Часто ли ты их видишь?
Вот сколько вопросов! И на все, пожалуйста, отвечай. Так приятно получать ответы на вопросы, заданные в уже давнишнем письме. Я здесь сейчас в еще большем одиночестве, хотя чувствую себя не плохо, не мрачно и нашел много отрадного для души: пока было тепло (почти месяц), дивный осенний лес, хорошую комнату. Здесь уже натуральная Сибирь. В Минусинске было больше Ср<едней> Азии, горы, арбузы, пески, дикая жара, ветры, степь. Здесь лес, и лес, и лес, и в нем тихие реки, и озера, и болота, и опять лес: сосны, березы, осина, дикий шиповник. Летом будет еще дикая мошкара. Я ее в первый раз буду испытывать и уже представляю: как-то в середине сентября, в теплый день она налетела, когда я копал картошку, и я белого света не взвидел. Говорят, сетки не помогают, и лучше уже покорно предоставить свою плоть на съедение или же мазать лицо дегтем. Пока что я мажу им сапоги.
Деревня большая, грязная, но красиво лежащая над большой рекой. Есть три-четыре учреждения, и по субботам и воскресеньям показывается кино; есть даже танцы под баян и во многих домах хриплое радио. Книг мало, но еще меньше керосина, без коего они вещь бесполезная. Впрочем, я достал себе немного. Читать мне что-то не хочется. Читал ли ты «Семейное счастье» Толстого? 39 Очень хорошо.
Есть ли у вас в ин<ститу>те 40 такая тема: техника письма Достоевского? Техника его литературного почерка, его стиль, форма. О реализме в искусстве я ничего не смыслю. Для меня вполне «реален» Эдгар По.
Что касается Гофмана, то я читал его мало, но то, что прочел, меня утомляло и казалось ненужной фантастикой.
Один старичок-садовод пел мне иногда в Минусинске по моей просьбе: «Не искушай меня без нужды»... 41 и это я почитал за высокий реализм и за большое наслаждение, тем более потому, что исполнителю было 74 года и он был очень милый человек. «Романсы на слова поэтов» – это могло бы быть хорошей литер<атурной> темой.
Впрочем, я думаю, что по этой части абсолютно все изучено и все, так или иначе, сказано. Умнее и лучше не скажешь и никаких америк здесь не откроешь.
Техника стиха сейчас достигла большого совершенства. Я как-то в «Комсомольской правде» прочел десяток стихов выпускников Литературного института. Там преподавателем по стихам Пастернак 42, стихи которого мне нравились еще 25 лет назад. Нельзя не видеть, что это совершенство не случайно и должно быть дорого для всех. За тысячелетия литературной истории слова действительно превратились в затертые монеты, т<о> е<сть> обесценились от бесконечного и нетворческого, недобросовестного, лицемерного употребления. Особенно это относится к эпитетам. Попробуй-ка в стихах подобрать к слову «ночь» эпитет, который не был бы банален, т<о> е<сть> не затерт, т<о> е<сть> не импотентен. Если Лермонтов или Тютчев хотели сказать: «ночь хмурая», то для того, чтобы этот эпитет прозвучал, они его усиляли:
«ночь хмурая, как зверь стоокий,
глядит из каждого куста» 43.
Символисты наивно думали, что для нового озвучания слов их надо писать с большой буквы. Дело, конечно, не в этом.
Надо в себе самом полюбить и родить слово. Для этого, наверное, надо прежде всего замолчать и говорить как можно меньше всяких слов.
Слово должно обладать властью, и эта власть идет от внутреннего богатства человека.
Я думаю, что действительно серьезное и глубокое освоение литературной науки ведет все к той же области: внутреннего совершенствования. Только это очень окольный путь. Целую тебя, мой милый.
«Давно все сказаны слова.
Устали жить они на свете.
Сгорела легкая трава
В жестоком пламени столетий.
Но иногда под бой часов,
Я слышу дальнее движенье:
Слов небывалых приближенье,
Как будто шорохи шагов» 44.
Это я сейчас вспомнил свои старые стишки, как раз на тему этого нового разговора.
Еще раз целую и иду выбирать стол поудобней, чтобы разложиться на нем и спать. «Ночь хмурая» смотрит в окошки (их целых 5).
Твой п.
* * *
Датируется по ссылке на фотографию Н.С. Фуделя, относящуюся к 1947 г., а также по указанию на то, что нынешним летом С.И. Фудель еще не был в Б. Улуе и «не испытал мошкары».
Сергей Львович Сытин, племянник В.М. Сытиной, сын ее брата. Льва Максимовича Сытина, известного фотографа-художника.
По-видимому, описка: не два с половиной, а полтора года, то есть с мая 1946 г.
Имеется в виду роман Л.Н. Толстого «Семейное счастье» (1859).
Речь идет о романсе М. Глинки (1825) на текст стихотворения Е.А. Баратынского «Разуверение» («Не искушай меня без нужды...», 1821).
Б.Л. Пастернак никогда не преподавал в Литературном институте ни в штате, ни внештатно.
Строки из стихотворения Ф.И. Тютчева «Песок сыпучий по колени...» (1837).
С.И. Фудель по памяти цитирует две строфы из своего неопубликованного стихотворения «Давно все сказаны слова...» (1935), вошедшего в цикл «Тридцать стихов для друзей» (1925–1939). В первоначальном варианте седьмая и восьмая строки звучат: «Слов небывалых приближенье, / Как шум далеких голосов» (Архив Н.С. Фуделя).