Альфред Россел Уоллэс

8 января 1823 г. (27 декабря 1822 г.) – 7 ноября 1913 г. (28 октября 1913 г.)

25 октября старого стиля, в Лондоне, скончался Альфред Россел Уоллэс (Alfred Russel Wallace) на девяносто первом году от рождения. Имя Уоллэса тесно связано с именем Чарльза Дарвина и дарвинизма. Независимо от Дарвина Уоллэс пришел к идеям, которые теперь носят имя дарвинистических. Уоллэс отдал много сил и энергии на разработку этих идей, но он не отдал себя им всецело. Он работал в самых разнообразных отраслях знания, он отзывался и на социальные и экономические запросы века. В этой своей последней деятельности он не интересует пишущего эти строки. Но за научными работами Уоллэса я следил более четверти века. Эти работы дороги всякому, кто любит науку, но для философа и богослова они представляют особенный интерес.

В Дарвине и Уоллэсе дарвинизм, так сказать, бифурцировался. В Дарвине он вступил в союз с материализмом. Сам Дарвин отрекался от материализма и заявлял – хотя и не очень твердо – о своей вере в Бога, но своего Бога он не допускал вмешиваться в дела мира. Его Бог, подобно богам Эпикура, должен помещаться в „промежутках пустого пространства“. Между верою в такого Бога и решительным отрицанием Божества трудно установить различие. В Уоллэсе дарвинизм вступил в союз с идеализмом. Принципы эволюции дали основания Уоллэсу для решительного отрицания материализма. Материя для него есть вид силы, и всякая сила в своей основе духовна. В вселенной имеется много духовных сил, неизмеримо высших, чем человеческие. Источник и начало всего кроется в Высшем Разуме. Дарвинисты „прощали“ Уоллэсу эти его воззрения, как позитивисты – и то далеко не все – „прощали“ Конту его религию. Но гораздо лучше было бы для всех этих великодушных расточителей прощения, вместо того, чтобы прощать там, где они не призваны обвинять, постараться понять то, что они прощают.

Жизнь Уоллэса была научным подвигом. Его детство и ранняя юность прошли около Лондона. Он учился в Хертфорской школе. Его старший брат потом руководил его в деле изучения профессии землемерия и гражданских инженеров. Рано Уоллэс обнаружил любовь к ботанике и коллекционированию насекомых. Он был учителем в Лейчестере и Южном Уэльсе. Но 25 лет от роду, в 1848 г., он покинул эту профессию и отправился в Пару – область в Бразилии – где в течение четырех лет производил исследования в долине Амазонки. Здесь он нажил себе лихорадку и принужден был в 1852 г. вернуться в Англию. Он повез с собою громадные коллекции, много живых животных, много рукописей и эскизов. Но судно, на котором он отправился, загорелось среди океана. Багаж Уоллэса, за исключением немногих рукописей, погиб, и сам он вместе с другими пассажирами искал спасения на лодках. После десятидневного плавания по океану, они были взяты другим судном. В октябре 1852 г. Уоллэс достиг Англии. Он опубликовал здесь „Путешествие по Амазонке и Рио Негро“ и „Пальмы Амазонки“. В 1854 г. он снова покинул Англию и отправился на Малайский архипелаг, на котором провел восемь лет, изъездив его вдоль и поперек. Здесь он пришел к теории происхождения видов путем естественного отбора в борьбе за существование. Теория Мальтуса, согласно которой организмы размножаются в геометрической прогрессии в то время, как средства к существованию лишь в арифметической, его, как и Дарвина, натолкнула на мысль об отборе. Первые наброски теории были сделаны им на Борнео в 1855 г. Идея отбора пришла ему во время приступов лихорадки, которая и не покидала его на Малайском архипелаге. Подобно Паскалю и самому Дарвину, он создавал новые теории, страдая физически. Отправленная им в Европу статья „стремление равновидностей бесконечно удаляться от первоначального типа“ (напечатана в journal of the Proccedings of the Linnean Society. August. 1858), побудила Чарльза Дарвина поспешить с опубликованием своей теории происхождения видов, так как было ясно, что Уоллэс шел по тому пути, на который Дарвин вступил уже в 1844 году.

В 1862 г. Уоллэс навсегда вернулся в Англию. Он вывез из своего путешествия более 125000 естественно-исторических предметов (между ними – 310 экземпляров млекопитающих, 100 пресмыкающихся, 8050 птиц, 7500 моллюсков, 13100 бабочек). Разработкою части своих коллекций он занялся сам, часть передал другим ученым. Он поселился в Лондоне и прожил еще более полвека. Здесь он опубликовал ряд статей и книг, каждая из которых, или сообщала о новых фактах, или давала новые теории, или то, и другое. Относительно его теорий нужно сказать, что только в своем учении о происхождении видов он оказался в согласии с своим веком, которому дал книгу „Чудесный век“ (переведена на русский язык). В других теориях он казался своему веку парадоксальным. Но может быть именно в них он и приближался наиболее к вечной правде.

По-видимому, он давно уже стал слабеть. В 1909 году он не мог принять участие в праздновании столетнего юбилея со дня рождения Дарвина. В 1913 г. его не стало. На русском языке имеются его сочинения: Малайский архипелаг, страна орангутанга и райской птицы. 1872 г., Естественный подбор (в нескольких переводах, самый полный Н. Вагнера 1878 г.), Дарвинизм 1898 г., Чудесный век, Место человека во вселенной 1904 г. Но, очень мало замеченной в России, была его книга Miracles and modern-spiritualism – чудеса и новый спиритуализм, где он вместе с Вильямом Круксом и некоторыми другими натуралистами выступает убежденным защитником спиритизма. Впрочем, и его книга о естественном подборе – Coutributions to the theory of natural selection одним из русских переводчиков была подвергнута изменениям («и исправлениям») и своеобразной кастрации: глава о происхождении человека была выброшена. Можно с уверенностью сказать: не по требованиям цензуры, а пожалуй, вопреки ее желаниям было наложено табу на ретроградные взгляды Британского натурализма.

Как писатель, Уоллэс увлекателен. Как мыслитель, он разносторонен. Ставя вопрос, он всегда рассматривает, в связи с какими другими вопросами он стоит. Давая решение вопроса, он всегда старается по возможности определить, какие выводы следуют из этого решения. Приняв принцип прогрессивной изменчивости и мировой эволюции, Уоллэс увидел, что из этого с необходимостью следует существование Высшего Разума и вышечеловеческого мира.

Наш разум выясняет нам с несомненностью, что возможен разум, несравненно высший, чем наш. Но, если он возможен, то он действителен. Процесс мировой жизни имеет за собою бесконечное прошлое, и потому, в нем должны были осуществиться все возможности. Сущность телеологического доказательства бытия Божия нередко формулировали в словах Цицерона, который говорил, что случай точно так же не мог образовать благоустроенного мира, как, из наудачу брошенных букв, он не мог образовать летописей Энния. Против этого рассуждения выдвигают принципы вероятности и эволюции. Если бросить наудачу буквы, из которых состоят летописи Энния, то совершенно безрассудно ожидать, что они сложатся в стройные ряды, в которые некогда уложила их мысль Энния. Это верно, но, если ежечасно бросать эти буквы в течение нескольких миллионов лет, то ведь тогда в ряду тех комбинаций, в которые будут вступать эти буквы, должна непременно оказаться и Энниева, и притом даже без тех описок, которые допустил автор, и без тех корректурных ошибок, которые допускаются обыкновенно типографиями. Эмпедокл сказал: в природе сохраняется только целесообразное. В природе возникают всевозможные комбинации, но естественный отбор сохраняет приспособленные к среде. Разум, раз явившись, цепко хватается за жизнь и стремится сохраниться и умножиться. Но конечно, не на земле, и не в лице человека впервые засветился этот разум во вселенной. Триллионы и квадриллионы веков назад он должен был существовать. Этот разум конечно должен был делать то, к чему стремится теперь разум человеческий – препобеждать природу и подчинять ее себе. И он имел у себя совершенно достаточно времени для того, чтобы достигнуть каких угодно целей в этом направлении. Зачем нам мечтать о Uebermensch? Миллионы веков тому назад он уже существовал во вселенной.

Уоллэс пришел к заключению, что существует невидимый духовный мир, и, что этот духовный мир был тем Провидением, которое путем постепенного развития произвело человека от животных типов и теперь ведет его по пути развития и усовершенствования. Теоретические соображения и факты привели Уоллэса к такому воззрению.

Естественный подбор сохраняет в борьбе за существование только приспособленнейших, естественный подбор образует и фиксирует только те признаки у животных, которые им полезны. Но при подборе искусственном, подбирающее разумное лицо может фиксировать те, или иные признаки, ради какой-нибудь отдаленной цели. Изучая человека с его физической и психической стороны, Уоллэс приходит к заключению, что в физической и психической организации дикарей находится много такого, что им совершенно не нужно, и, что заложено в них ради отдаленных целей, дикарь, например, владеет мозгом философа, а на самом деле ему нужен мозг немного больше того, который имеет обезьяна. Должно полагать, по Уоллэсу, что большой мозг образован в дикаре ради его будущего цивилизованного состояния, когда он с пользой будет употреблять его. Мягкая, голая, чувствительная кожа, лишенная волос, замечательно совершенное строение рук и ног, чрезвычайно сложное строение гортани, все эти свойства совершенно ненужные, а иногда и вредные для дикарей, понятно, не могли произойти путем естественного подбора. Относительно сферы духовной, Уоллэс говорит „многие из умственных способностей дикаря не имеют никакого приложения ни к отношению его к своим собратьям, ни к улучшению материальной стороны его существования. Понятие о вечности и бесконечности и все, чисто отвлеченные представления о форме, числе, и гармонии, играющие такую важную роль в жизни цивилизованных племен, находятся совершенно вне круга идей дикаря, и не имеют никакого влияния ни на индивидуальность, ни на его племенное существование. Такие свойства, следовательно, не могли развиться путем сохранения полезных форм мысли. А между тем, мы находим случайные следы их и при низкой степени цивилизации, и еще в такое время, когда они не могли иметь никакого практического влияния на благосостояние отдельных особей, или семейств и племен. Точно так же мы не можем объяснить естественным подбором развитие нравственного чувства или сознания“. Все эти признаки, однако, необходимы человеку для его развития, и они были заложены и развиты в нем, по мнению Уоллэса, ради отдаленнейших целей цивилизации. „Я вывожу из этого ряда явлений, – говорит он, – оканчивая свое рассуждение о происхождении человека³⁵ то заключение, что некоторое высшее интеллигентное существо давало определенное направление развитию человека, направляло его к специальной цели совершенно так, как человек руководит развитием многих животных и растительных форм. Законы развития сами по себе может быть никогда не произвели бы зерна, столь хорошо приноровленного к нуждам человека, как пшеница или маис, не произвели бы таких плодов, как бессеменные бананы и плоды хлебного дерева, или таких животных, как гернейские дойные коровы и лондонские ломовые лошади. Но все приведенные формы так похожи на те, которые произведены природой без вмешательства человека, что мы легко можем себе представить, что лицо, основательно знакомое с законами геологического развития органических форм, не захочет поверить, чтобы в произведении их участвовала какая-то особая новая сила, и презрительно отвергнет теорию (как может быть и моя теория будет отвергнута многими, согласными со мной в других пунктах) – отвергнет теорию, что в этих немногих случаях, некоторая разумная сила, для собственных целей направляла и контролировала действие законов изменчивости, размножения и переживания приспособленнейших. Однако, мы знаем, что такая сила в рассматриваемом примере участвовала, поэтому мы по крайней мере должны допустить возможность того, что, если мы не высшие интеллигентные существа всей вселенной, то некоторое высшее, чем мы, интеллигентное существо направляло процесс развития человеческого рода, направляло притом такими тонкими средствами, о которых мы даже не можем составить себе понятия по тем, которыми сами располагаем. В то же время я должен сознаться, что эта теория неудобна тем, что требует вмешательства какой-то разумной индивидуальности, в образование того, что мы можем рассматривать, как конечную цель всего органического мира, т. е., в образование интеллектуального и нравственного, бесконечно совершенствующегося человека. Теория эта заставляет допустить, что великие законы, управляющие материальным миром, недостаточны для произведения человека, или по крайней мере, мы должны допустить, и притом на веру, контроль высшей интеллигенции, как необходимую составную часть этих законов, настолько же необходимую, насколько необходимо действие окружающей среды для развития органического мира“.

Признав сверхъестественное вмешательство в процесс возникновения и развития человечества, Уоллэс признал Провидение. В своих дальнейших работах он попытался установить, что именно человечество, и населяемая им земля, служат, так сказать, предметом особенного попечения Провидения. В трактате „Вопрос о жизни на Марсе“ мною было показано, что Уоллэс смотрит на землю, как на единственный обитаемый мир во вселенной. Здесь нечего повторять его соображения. Но поучительно привести выдержки из его предисловия и заключения к книге о „месте человека во вселенной“. Первая выдержка покажет, как хорошо понимал покойный ученый публику, к которой обращался с своей книгою; вторая – покажет, каким верованиям он наиболее сочувствовал.

„Следя уже с давних пор за работами по вопросу о предполагаемой множественности миров, и прочитывая большинство из них, я знал до какой степени поверхностно относились к этому предмету даже самые талантливые ученые и писатели; и это обстоятельство еще более побудило меня собрать и сопоставить возможно полную серию астрономических, физических и биологических свидетельств – и притом таким образом, чтобы видно было, что именно эти свидетельства действительно доказывают, на что они лишь намекают.

Существуют ли, или не существуют, логические научные основания думать, что наша земля представляет единственно обитаемую планету – и не только в солнечной системе, но и во всей звездной вселенной? Конечно, это такой вопрос, который разрешить с абсолютною достоверностью невозможно. Но за отсутствием прямых доказательств, ясно, что мы поступим вполне рационально, обратившись к вероятностям; а эти вероятности должны быть определены не на основании наших симпатий и предрасположений в пользу того или иного взгляда, а на основании абсолютно беспристрастного, непредубежденного исследования тенденции каждого свидетельства.

Тех же из моих читателей, которые могут поддаться влиянию критики со стороны противников моих взглядов, я убедительно прошу помнить, что на всем протяжении настоящего труда, как факты, так и наиболее очевидные выводы из них, я даю, опираясь не на свой авторитет, а всегда на авторитет лучших астрономов, математиков и других людей науки, труды которых были для меня доступны, и имена которых я привожу с соответствующими точными ссылками.

Все, что мне оставалось сделать в этой работе, это – свести вместе различные факты и явления, которые они же сами собрали; поставить на вид те самые гипотезы, которыми они же объясняли эти факты и явления, – или указать на те выводы, которые ясно вытекали, из ими же добытых свидетельств: явиться третейским судьей при столкновении двух различных мнений или теорий; и наконец – скомбинировать выводы различных, весьма удаленных друг от друга областей знания, и показать, какое они имеют отношение к великой проблеме, которую я, по мере сил, старался здесь выяснить.

Свою книгу Уоллэс заключает так.

Я закончу прекрасными строками Проктора, вылившимися из-под его пера, когда он размышлял о бесконечности: Несомненно, непостижимы все эти бесконечности времени и пространства материи, движения и жизни. Непостижимо, как целая вселенная может стать на все времена сценой действия бесконечной силы вездесущей, все знающей. В высшей степени непостижимо, как Бесконечная Цель может соединяться с бесконечной материальной эволюцией. Но ведь то не новая мысль, не современное открытие, что мы абсолютно не можем ни вообразить, ни понять идею Бесконечного Существа – Всемогущего, Всезнающего, Вездесущего и Вечного, в неисповедимых целях которого материальная вселенная является неизъяснимым проявлением. Наука вновь стоит лицом к лицу со старой-престарой тайной; ей задают все те же старые-престарые вопросы: Можешь ли ты исследованием найти Бога? Можешь ли совершенно постигнуть Вседержителя? Он превыше небес, – что можешь сделать? глубже преисподней, – что можешь узнать?„ (Иов.11:7–8.) И наука отвечает на эти вопросы точно так же, как отвечали на них в древние времена: «Что касается до Вседержителя, – мы не можем постигнуть Его“ (Иов.37:23).

Как верующий, Уоллэс смиренно преклоняется пред Богом и исповедует Божественную непостижимость. Как метафизик, он хочет понять Божественное создание – вселенную. Что представляет она собой в своей сущности?

Если все существующее в материальном мире есть сила, или силы, то, естественно, тотчас же является вопрос: что такое сила? Мы знакомы с двумя, радикально отличными, или только по-видимому отличными, родами силы; первый род – первичные силы природы, каковы тяготение, сцепление, отталкивание, теплота, электричество и т. д.; второй род – сила нашей собственной воли. Многие лица совсем отрицают существование последней; они говорят, что воля, есть просто преобразование первичных сил; они утверждают, что совокупность сил заключает и силы животной жизни, и что воля сама есть только результат молекулярных изменений в мозгу. Я, однако, полагаю, что это последнее утверждение не только никогда не было доказано, но даже не доказана возможность его; и, что, принимающий его, делает смелый скачек от известного к неизвестному. Сразу можно согласиться с тем, что мускульная сила животных и человека есть только изменение элементарных сил природы. Это положение, если не строго доказано, то по крайней мере в высшей степени вероятно, притом эта связь находится в полнейшем согласии со всем тем, что мы знаем о естественных силах и законах. Но при всем том, ничто не позволяет нам считать физиологический баланс, рассчитанным настолько, чтобы мы имели право сказать, что ни в одном органе силы не превосходят даже на одну тысячную грана тех, которые происходят из известных первичных сил материального мира. «Если бы мы могли сказать это с уверенностью – то существование воли было бы окончательно опровергнуто. Ведь самое понятие о воле заключается в том, что она дает направление силам, накопленным в теле, а такое направление немыслимо, если допустить, что оно совершается без затраты какой-нибудь части организма. Какую сложную машину ни придумайте, какие остроумные приспособления ни устройте, для приведения в движение возможно малой силой гирь или пружин, – все же для того требуется некоторое количество внешней силы. Так и в сложной машине, представляемой организмом животного: как ни малы изменения в клеточках и волокнах мозга, потребные для возбуждения в нервах токов, которые в свою очередь дают ход силе, накопленной в мускулах; – как ни малы будут эти изменения, все же, для произведения их потребуется некоторое количество внешней силы. Скажут: „эти изменения автоматичны и возбуждаются внешними причинами“, но тогда отвергается существенная часть нашего сознания – некоторое количество свободы воли, и непонятно, как может появиться сознание и кажущаяся воля в таких чисто автоматических организмах. При такой автоматичности наша кажущаяся воля была бы обманом, а мнения проф. Гексли: „что наша воля играет роль одного из условий в ряду событий“ – это мнение было бы ошибочно, так как наша воля была бы только звеном в цепи событий и не имела бы большего значения, чем другие звенья.

Таким образом, мы проследили начало одной силы, хотя весьма малой, в нашей собственной воле, и, так как мы в то же время не знаем никакой другой первичной причины силы, то кажется вероятным, что всякая сила есть вероятно сила воли. А если так, то вся вселенная не только зависит от воли высших разумных существ или Высшего Разума, но она сама есть в действительности их воля.

Нередко говорят, что настоящий поэт – пророк: в прекрасных стихах одной американской поэтессы мы находим выражение того, что смело можно считать возвышеннейшим фактом науки, благороднейшей философской истиной: „Бог гранита и розы! Душа воробья и пчелы! Могучий поток бесчисленными ручьями бытия течет от Тебя, Господи. Жизнью бьет этот поток в травах и в цветах; а с вершин лучезарных творения блеск его славы сияет в солнце и звездах“.

Задача настоящего короткого очерка состоит в том, чтобы показать, что Уоллэс заслуживает глубокого внимания со стороны богословов и философов. Уоллэс умер. Он вступил теперь в область того вышечеловеческого мира, в который он верил так твердо, и за веру, в которой его так сурово порицали. Но его идеи не умерли. Они должны подлежать обсуждению и проверке. Пусть многие из его идей стоят в несогласии с верованиями нашего века! Но основательность наших верований поучительно проверят, обсуждая и оценивая верования противоположные. Думается, что даже из предложенных коротких сведений об Уоллэсе можно выяснить, почему он не мог иметь последователей, почему не существует уоллэсистов, когда так широко распространено наименование дарвиниста. Дарвинизм – чрезвычайно одностороннее, так сказать, однобокое миросозерцание. Чтобы принять его, нужно закрыть глаза на многое, происходящее во вселенной. Но зато, закрывши глаза, можно чувствовать себя с этим миросозерцанием очень удобно. Все объясняется легко и просто, и мировой процесс разрешается в какую-то не особенно умную шашечную игру. Совсем другое – миросозерцание Уоллэса, оно сложно, многогранно, многое в нем, может быть, не согласовано и для самого автора. Спирит, готовый встать под знамя Уоллэса, может смутиться его теорией естественного подбора, дарвинисту не понравится его спиритизм, социалист побоится Бога и Провидения. Уоллэс будет иметь почитателей, но не будет иметь последователей. Не думает и автор настоящего очерка следовать за Уоллэсом во всех его теориях и воззрениях, но есть нечто, в чем кажется не мешало бы всем подражать умершему натуралисту. Уоллэс стремился к всесторонней проверке своих утверждений. Об этом должны заботиться все. Но обыкновенно дело обстоит совершенно иначе. Люди любят успокаиваться на теориях кратких, немудреных, и неглубоких. Когда им указывают на факты, не подходящие к их теориям, они предпочитают не замечать фактов, чем терять свое душевное равновесие. Когда со второй половины девяностых годов прошлого столетия в область физики вторглись невидимые лучи и затем радиоактивные вещества, некоторые физики и химики были недовольны: им хотелось лишь развивать старое, а здесь приходилось частью отказываться от старого, и частью его перестраивать. Новые факты явились в науку, так сказать, преждевременно, и старым ученым было неприятно, что потревожен их покой. Это случалось неоднократно, и это еще будет случаться. Но этого не должно быть. Наука никогда не узнает всего, но правильное, всестороннее научное образование, которое было у покойного Уоллэса, должно делать ученого готовым ко всякого рода неожиданностям – и к торжеству отвергнутых воззрений, и к гибели модных теорий.