Теистические основания современной науки

Наука предполагает принцип методологического натурализма, то есть ученый исходит из того, что предмет его рассмотрения – это природа как система причинно-следственных связей, взаимодействия внутри которой определяются безличными и неизменными законами.

Чуть дальше мы поговорим о том, как этот принцип был порожден библейским теизмом, но пока остановимся на том, что он является ключевым для естественных наук. Наука не занимается сверхъестественным – и не имеет для этого инструментария.

Она действительно «исключает сверхъестественное», но не в том смысле, что «отрицает», а в том, что сверхъестественная реальность находится вне поля её зрения. Ученый в своей лаборатории является именно методологическим натуралистом – что совершенно не предполагает атеизма.

Атеизм связан с натурализмом другого рода – философским или метафизическим натурализмом. Это представление, полагающее, что вся вообще реальность сводится к природе в вышеупомянутом смысле, и любые события могут быть результатом только предыдущих состояний системы и неизменных естественных законов.

Метафизический натурализм имеет очевидную проблему: людей, действия которых явно не могут быть описаны в рамках законов природы. У людей есть сознание и свободная воля. Мы не будем сейчас подробно на этом останавливаться – только отметим, что наука как таковая не предполагает метафизического натурализма, а только методологический.

Альберт Эйнштейн (который не был верующим в сколько-нибудь ортодоксальном смысле) сказал: «Наука может быть создана только теми, кто насквозь пропитан стремлением к истине и пониманию. Но источник этого чувства берет начало из области религии. Оттуда же – вера в возможность того, что правила этого мира рациональны, то есть постижимы для разума. Я не могу представить настоящего ученого без крепкой веры в это».

В самом деле, в основании науки лежит «вера в рациональную упорядоченность мироздания» и в нашу способность эту упорядоченность познавать.

Вселенная обладает структурой, которую мы можем понять и описать математически. Математик Евгений Вигнер в 1960 году назвал это «Непостижимой эффективностью математики». Как пишет Вигнер, «чрезвычайная эффективность математики в естественных науках есть нечто загадочное, не поддающееся рациональному объяснению... Существование „законов природы” не столь уж естественно и самоочевидно и ... способность человека тем не менее открывать законы природы ещё более удивительна»².

Вигнер обращает внимание на «чудо, состоящее в способности человеческого разума нанизывать один за другим тысячи аргументов, не впадая при этом в противоречие, или два других чуда – существование законов природы и человеческого разума, способного раскрыть их... Математический язык удивительно хорошо приспособлен для формулировки физических законов. Это чудесный дар, который мы не понимаем и которого не заслуживаем».

Для великих деятелей научной революции в таком рациональном устройстве мироздания не было ничего неожиданного.

Как писал Иоганн Кеплер в письме к своему другу и наставнику, немецкому астроному Михаэлю Местлину,

«Бог, Который утвердил всё в мире согласно с численными нормами, наделил человека разумом, который способен постичь эти нормы»³.

В письме к другому своему другу, Герварту фон Хохенбургу, Кеплер писал:

«Эти законы постижимы для человеческого разума. Бог создал нас по Своему образу и хочет, чтобы мы познавали их, и таким образом, проникали в Его собственные мысли... и, если благочестие позволяет нам сказать так, наше понимание в этом отношении подобно божественному, по крайней мере, настолько, насколько мы можем постичь это в нашей временной жизни»⁴.

Галилей в «Диалогах о двух главных системах мира» пишет:

«Истина, познание которой нам дают математические доказательства, та же самая, какую знает и божественная мудрость... познание наше и по способу, и по количеству познаваемых вещей бесконечно превзойдено божественным познанием; но на этом основании я не принижаю человеческий разум настолько, чтобы считать его абсолютным нулем; наоборот, когда я принимаю во внимание, как много и каких удивительных вещей было познано, исследовано и создано людьми, я совершенно ясно сознаю и понимаю, что разум человека есть творение Бога, и притом одно из самых превосходных»⁵.

Основатели европейской науки ожидали логики в мироздании, потому что верили, что мир создан и поддерживается в бытии Логосом; они верили в законы природы, потому что верили в Законодателя.

Наука требует веры в способность человеческого разума познавать истину об устройстве мироздания. И здесь мы сталкиваемся с вопросом, который ставит тот же Евгений Вигнер: «Трудно поверить, что дарвиновский процесс естественного отбора довел наше мышление до такой степени совершенства, которой оно, судя по всему, обладает».

На него, впрочем, уже очень давно ответил Галилей: «Разум человека есть творение Бога, и притом одно из самых превосходных».

Мы привыкли к тому, что «разум», «рациональность» – это любимые слова атеистов. Но разум очень плохо вписывается в атеистическую картину мира – и с точки зрения его происхождения, и с точки зрения его функционирования.

Начнем с происхождения. В атеистической картине мира разум появляется очень поздно, в результате долгого процесса разворачивания безличных и внеразумных природных сил, которые не могли иметь цели породить его – как и вообще не могли иметь никаких целей.

Известный атеист Ричард Докинз пишет, что во вселенной нет «ни цели, ни замысла» – и это в его мировоззрении само собой разумеется. В нём принципиально отрицается стоящий за вселенной творящий Разум – а значит, целям и замыслам взяться просто неоткуда. За всем, что мы видим в животном мире или в нас самих, стоит «слепой часовщик» – эволюционный процесс, у которого (в этой картине мира) нет и не может быть никакого целеполагания.

Не будучи биологом, я не берусь говорить что-либо об эволюции как биологической теории. Но нам стоит обратить внимание, что атеизм возлагает на биологическую теорию бремя, которого она в принципе не может понести, – объяснение происхождения нашего разума.

Тот же Докинз хорошо описывает эволюционный процесс, как он его видит, – и процесс этот состоит в состязании за продвижение своих генов. В этой гонке выигрывают те, кто дожил до половой зрелости и оставил многочисленное жизнеспособное потомство. Проблема в том, что этот процесс совершенно не поощряет поиски истины как таковой. Он поощряет адаптивные изменения, то есть то, что помогает выжить и размножиться. И истина имеет к этому мало отношения.

Конечно, мы можем сказать, что практическая истина – какое растение съедобно, а какое нет, и как охотиться на мамонта, – поможет вам выжить и иметь репродуктивный успех.

Но это едва ли имеет отношение к истине об устройстве мироздания. Способность проникать в истину о происхождении вселенной никак не помогает вам продвинуть свои гены – как бы не наоборот. Какой-нибудь султан с десятком жен и сотней детей – пример несомненного репродуктивного успеха. Говорит ли это что-нибудь об истинности его взглядов на мироздание? В наши дни высоким естественным приростом отличаются культуры, в наименьшей степени затронутые влиянием науки. Опровергает ли это науку? Скорее, нет.

Это опровергает тезис, что мощный интеллект, погруженный в высоко абстрактные рассуждения о законах вселенной, выигрывает в гонке за продвижение генов. Что очень сильно подрывает представление, что такой интеллект явился результатом этой самой гонки.

Другая проблема относится к функционированию нашего разума. В материалистической картине мира любые события определяются предыдущими состояниями системы и неизменными законами природы. Это относится, в том числе, к событиям в вашем мозге, которые, как предполагается, и порождают сознание, волю и мышление. Как сказано в «Декларации в защиту клонирования»⁶, подписанной ведущими атеистическими интеллектуалами,

«Богатство мыслей, чувств, упований и надежд человечества возникает, по всей видимости, из электрохимических процессов в мозге, а не из нематериальной души, способы действия которой не может обнаружить ни один прибор».

Но если наши мысли порождены такими внеразумными и внеличностными причинами, как бы мы могли доверять самому процессу мышления? «Электрохимические процессы в мозге» управляются не законами логики – они управляются законами физики и химии. Состояние моего мозга в момент t связано с его состоянием в момент t+1 не как посылка с выводом, а как две стадии природного процесса, полностью подчиненного материалистической причинности. То есть выводы, которые я сделаю из предпосылки, будут определяться именно химией и физикой, а не логикой, что сделает всё мышление невозможным.

Впрочем, мышление было бы невозможно в чисто материалистической вселенной по еще одной причине – из-за отсутствия свободы воли.

Если все мои решения определяются состоянием материи в моем мозге, а это состояние – законами природы, у меня просто нет ничего похожего на свободу воли. Как говорит известный нейрофизиолог (и атеист) Френсис Крик, «Вы – не более чем набор нейронов... хотя и кажется, что мы обладаем свободной волей, наши решения уже предопределены для нас, и мы не можем этого изменить».

Для многих атеистов это звучит неожиданно – мы все переживаем свободную волю как наш самый непосредственный опыт, – но из материалистической картины мира с неизбежностью следует, что её у нас нет. Многие авторы-материалисты это спокойно признают.

Но если у меня нет свободной воли, как я мог бы принять решение рассмотреть чьи-то аргументы – не говоря уже о том, чтобы изменить мою позицию, рассмотрев их?

Необходимые предпосылки науки – рациональная упорядоченность вселенной и наша способность эту упорядоченность постигать – совершенно не вписываются в атеистическую картину мира.

Однако вера в рациональную упорядоченность мироздания – и сродство этой рациональности с человеческой – нуждается в определенном балансирующем противовесе. Иначе люди будут склонны отдавать предпочтение тому, что «должно быть», а не тому, что можно узнать из наблюдений.

Например, астрономы древности полагали, что орбиты планет должны быть правильными окружностями, на том основании, что окружность есть математически совершенная фигура. Даже Коперник не мог расстаться с этим представлением.

Готовность обратиться к наблюдениям (и экспериментам) была связана с сознанием того, что Бог не связан какими-то заранее установленными правилами, и что для того чтобы понять, как Он устроил мир, мы должны его исследовать.

Как пишет друг и издатель Ньютона, Роджер Котес, в предисловии к его «Математическим началам натуральной философии»⁷,

«Мир, отличающийся прекрасными формами и разнообразием движений, мог произойти не иначе, как только по свободной воле всё предопределяющего и всем управляющего Божества. Из этого источника произошли все те свойства, которые мы называем „законами природы”, в которых проявлено много величайшей мудрости, но нет и следов необходимости. Поэтому эти законы следует искать не в сомнительных допущениях, а распознавать при помощи наблюдений и опытов. Если же кто возомнит, что он может найти истинные начала физики и истинные законы природы единственно силой своего ума и светом своего рассудка, тот должен будет признать, или что мир произошел силой необходимости, или же что мироздание установлено по воле Бога и что он, ничтожнейший человечишко, сам бы предвидел всё то, что так превосходно создано».

Поскольку Бог свободен в том, как Он устрояет мир, законы природы следует искать в наблюдениях и экспериментах, а не в абстрактном умозрении.

Уже упомянутый методологический натурализм тоже восходит к монотеизму. В языческих представлениях природа была ареной действия множества воль – богов и духов, которые могли впадать в непредсказуемые капризы или конфликтовать между собой.

В значительной степени такое восприятие отражало человеческий опыт – полный пугающих и непредсказуемых событий. Чтобы прийти к убеждению, что за кажущимся хаосом стоит рациональная упорядоченность, понадобилась вера в единого Бога, который создал вселенную как огромный часовой механизм.

Как сказал французский философ XIV века Николай Орем, «творение подобно тому, как если бы человек завел часы и предоставил им идти и продолжать движение самим»⁸.

Природа не обладает собственной волей – она подчиняется безличным законам, установленным Богом, и эти законы могут быть познаны человеком.

Итак, наука исходит из ряда предпосылок, и эти предпосылки не могут быть доказаны или обоснованы самой наукой. Исторически эти предпосылки связаны с верой в Бога Библии, хотя, отметим это еще раз, современный ученый, в отличие от своих предшественников, может этой веры и не разделять.

Как писал выдающийся британский философ и логик Альфред Норт Уайтхед в своих «Гарвардских лекциях»,

«Я думаю, однако, что я еще не выявил наибольший вклад средневековья в формирование научного движения. Я имею в виду непоколебимую веру в то, что каждое конкретное событие может быть соотнесено с предшествующими совершенно определенным образом, так, что это отражает общие принципы.

Без этой веры невероятные труды ученых были бы безнадежны. Именно это инстинктивное убеждение, живо возникающее перед воображением, является движущей силой исследования: что существует тайна, тайна, которая может быть раскрыта.

Как это убеждение так живо укоренилось в европейском сознании?

Когда мы сравниваем этот тип мышления в Европе с отношением других цивилизаций, когда они предоставлены самим себе, кажется, что есть только один источник его происхождения.

Это должно исходить из средневековой убежденности в рациональности Бога, в Котором видят как личную энергию Яхве, так и рациональность греческого философа. Каждая деталь контролировалась и упорядочивалась: исследование природы могло привести только к подтверждению веры в рациональность.

Помните, что я не говорю о явных убеждениях нескольких индивидуумов. Я имею в виду впечатление, произведенное на европейское сознание непререкаемой верой столетий. Под этим я подразумеваю инстинктивный тон мысли, а не просто словесное кредо»⁹.

Действительно, как на это обращает внимание Уайтхед (и другие), наука – это исключительно христианское явление. Конечно, исследование природы как таковое, которое могло бы породить науку, существовало во многих цивилизациях. Но этому исследованию не хватало принципиальной особенности науки – построения теорий, обладающих предсказательной силой. Взгляд ученых мужей нехристианского мира на природу носил чисто описательный характер. Поэтому наука не взлетела нигде, кроме Европы.

Очень близко к возникновению науки подошел исламский мир, но в нём возобладало убеждение, что предсказывать поведение природы – значит неблагоговейно указывать Всевышнему, как Ему следует действовать.

Для формирования науки понадобились философские предпосылки, связанные именно с христианским теизмом.

Именно вера в рационального Бога, Который «всё расположил мерою, числом и весом» (Прем. 11:21) и создал человека по Своем образу и подобию, наделив его разумом, способным познавать дела Божьи, и породила науку.

Но можем ли мы считать, что наука, хотя и возникла в христианском контексте, теперь выросла из него и может его отбросить?

Убежденность в рациональной упорядоченности мироздания – и в способности человеческого разума её познавать – не находит себе никаких обоснований в атеистической картине мира.

Часто повторяемый тезис: «в лаборатории ученый ведет себя как атеист, даже если он лично – верующий», верен с точностью до наоборот – в лаборатории ученый исходит из теистических предпосылок, даже если он лично – атеист.