Пророчество

(Тезисы к докладу)

В первый раз суждено мне отсутствовать на конференции Fellowship (Содружества св. Албания и св. Сергия), но духовно я и теперь на ней еще присутствую. Шлю свою любовь и приветствие всем друзьям и членам, русским и английским, его преосвященству, нашему председателю епископу Дэрби, членам и посетителям из разных стран и конфессий. Да благословит Бог труд наш.

Мне было выражено желание, чтобы я дал хотя бы краткие тезисы своего доклада. Я могу это сделать в самой несовершенной форме. Основная мысль моего доклада такова, что пророчество есть акт религиозной жизни как личная встреча с Богом, которая совершается, может и должна совершаться в жизни каждого человека, по образу и в меру ее. Ибо говорит Моисей народу Божьему: «...о, если бы все в народе Господнем были пророками, когда бы Господь послал Духа Своего на них!» (Чис, 11, 29).

Жизнью своею человек призывается к пророческому ее восприятию, он может внять или не внять этому к нему обращению. Оно бывает различно, от великого до малого. Бог призывает избранников своих для великих своих откровений, для возвещения воли своей, но и малым сим дается коснуться десницы Божией.

Если бы я чувствовал себя в силах, то первым моим делом при этом возвращении в вашу среду было бы поведать о том, что было пережито и открывалось мне в эти страшные и вместе дивные дни болезни, на грани смерти. Милосердной десницей Божией я возвращен к жизни в этом мире, и мне даны эти новые встречи с братьями. Излить и осмыслить это пережитое, так или иначе поведать то, что было послано Богом, является для меня трудной и ответственной задачей в дальнейшей жизни. Однако подобная задача неизбежно является одним из образов пророчественного откровения о жизни, каково бы оно ни было в своем содержании и как бы ни было немощно немотствующее слово. Каждому из нас неминуемо идти этим путем к пророчественному откровению о жизни и смерти. Каждый призывается к последнему откровению в смерти, к личной встрече с Богом на грани жизни, если не на путях ее. Я хотел бы поведать и это чувство открывшейся на обе стороны грани жизни и смерти. Но это есть неизреченное.

Однако и по сию сторону этой грани, в нашей земной жизни мы имеем уже достаточное свидетельство того, что встреча с Богом и слышание Его гласа совершается человеком, и это и есть основа пророчества. И об этом свидетельствует нам само Откровение. Оставляем здесь в стороне Ветхий Завет и останавливаемся лишь на Новом. Пророчество в Новом Завете не было общим даром, который подавался при возложении рук апостольских. Он является нарочитым, свойственным лишь определенным лицам, наряду с другими дарами: «Все ли апостолы? все ли пророки? все ли учители?...» (1Кор. 12, 29).

«И Он поставил одних апостолами, других пророками, иных евангелистами, иных пастырями и учителями». (Еф. 4, 11). Мы имеем особое выделение пророческого служения, как относящегося преимущественно к предведению будущего (например, Деян. 11, 28; 21, 4; 29, 11, в особенности в Откровении о том, «чему надлежит быть вскоре» 1,1), а также к особому дерзновению в проповеди (как, например, в обращении к проповеди язычникам: Деян. 13, 46, или вопрошании и пророчестве (ап. Павел о судьбах Израиля, Рим. 9–11). Но наряду с этим особым служением пророческим Откровение знает и всеобщее пророчествование, о котором без всякого ограничения говорится: «...ревнуйте о дарах духовных, особенно же о том, чтобы пророчествовать». (1Кор. 14, 1, ср. с. 39). Апостол предусматривает случай, «когда все пророчествуют в церкви»: «...все один за другим можете пророчествовать, чтобы всем поучаться и всем получать утешение». (31). Здесь пророчествование возводится как бы в богослужебный чин, подобно современной проповеди, хотя оно, видимо, не связано с каким-либо рукоположением, но есть общий харизматический дар, во всей его силе, но и во всей неопределимости. Такой дар есть сила Пятидесятницы, по истолкованию, данному ап. Петром пророчеству Иоиля: «И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши, и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумлены будут; И на рабов моих и на рабынь моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать». (Деян. 11, 17–18; Иоиля 2, 28–29). К этому тексту примыкают и вышеприведенные слова Моисея: 11, 29. Согласно этому тексту, в даре пророчества заключается самая сила Пятидесятницы. Здесь говорится не о частном даре пророческого служения в ряду других даров и служений, но об общем и основном даре Пятидесятницы. Те, которые приняли этот дар, производили на окружающих впечатление находящихся в состоянии безумия или одержания: «они напились сладкого вина» (Деян. 11, 13). Дар пророчества делал человека как бы иным самого себя, живущим в себе не своей жизнью, которая однако воспринимается как своя собственная. Это одновременно есть и выхождение из себя, экстаз, исступление, и вхождение в человека нового начала жизни. Иными словами, пророчество есть встреча и соединение человеческого духа с иным, божественным началом (причем возможно и лжепророчество, или встреча с ложным духом, но все же встреча). Поэтому пророчествование есть активное состояние духа, в котором он устремляется навстречу высшему началу, чтобы, приняв его, оплодотвориться от него, отожествиться с ним. Оно есть в этом смысле предельно творческое состояние духа. Оно есть то, что мы называем вдохновением, более того, оно тожественно с ним, как радость и восторг этого вдохновения. Печальна и пуста жизнь «без божества, без вдохновенья» (Пушкин). Для пророчествования не имеет решающего значения, каков его предмет или тема, и библейские пророки пророчествовали о разном. Существенно же для него творчески-вдохновенное отношение к жизни, осуществление ее внутренних задач и возможностей, духовная активность, принятие истории как творческого акта и задачи. Дар пророчества, как дар Пятидесятницы, означает, что христианский человек вдохновенно-пророчески делает историю и за нее ответственен. Пятидесятница по смыслу этого истолкования именно и есть всеобщее посвящение к пророчеству, для которого каждый получает свой основной дар в таинстве миропомазания: «печать дара Духа Святого», и в этом смысле в церкви нет вовсе не одаренных, благодатного дара лишенных. Дары эти могут быть различны, но пророчественный дух в них остается непременным, как особая окачествованность этих даров. И именно в этом качественном смысле говорится у апостола: «дары различны, но Дух один и тот же, и служения различны, но Господь один и тот же, и действия различны, но Господь один и тот же, производящий все во всех». И в разъяснение этой общей мысли апостол прибавляет перечень различных даров: «каждому дается проявление Духа на пользу: одному дается Духом слово мудрости (философия), другому слово знания (наука) тем же Духом, иному вера тем же Духом; иному дары исцелений тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество (очевидно в нарочитом-смысле), иному разные языки, иному истолкование языков. Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно». (1Кор. 12, 7–11). Здесь указывается многообразие даров единого Духа, а вместе и присутствие Его самого в каждом из даров. Однако является необходимым различить и даже противопоставить пророчествование как общий дар Св. Духа, выражающийся в способности к приятию откровения, и пророчество – как это самое откровение. Пророчествование означает поэтому всеобщую духоносность христианского человечества после Пятидесятницы, которое в своем тварном, человеческом вдохновении способно принимать дар Св. Духа и им вдохновляться. Человеческое вдохновение при этом становится богочеловеческим... Различие даров означает многообразие видов пророческого вдохновения, среди которых выделяется особо пророческое служение как творческая устремленность к будущему: «и грядущее возвестит вам» (Дух Святый) (Ин. 16, 13). Это есть изнутри происходящее обожение человеческого духа чрез соединение тварного и нетварного естества в нем. Разумеется, эту мысль нельзя никоим образом понимать в том смысле, что после Пятидесятницы всякое человеческое вдохновение пророчественно и богочеловечно, и что это есть как бы сама собой разумеющаяся данность. Совсем наоборот. Это есть высшая, предельная заданность, которая, однако, не только задана, но тем самым внутренне и дана, как возможность, в Пятидесятнице. В ней Дух Св. сошел на человеков, не лишая их человеческой свободы и собственного человеческого вдохновения. Пророчествование вообще есть творчество, окрыляемое дерзанием и воспламеняемое вдохновением. Как таковое оно обращено к будущему, однако не поверх и не вне настоящего, а чрез это настоящее, которое чревато будущим.

Вспомним, в какой мере насыщена историей, обращена к окружающей действительности мысль ветхозаветных пророков, которую даже нельзя уразуметь без особого исторического комментария. Оно было существенно исторично, т.е. исходило из живого чувства современности, ее нужд и проблем. Таким образом истинный предмет пророчества есть история, понятая в ее внутреннем содержании как апокалипсис, и даже более того, как то, что лежит за пределами истории самой, т.е. эсхатология. История, как апокалипсис, есть «последнее время», которое включается в сверхвремя, в эсхатологию. Оно и есть истинный предмет пророческого созерцания, и оно должно не только просто истечь, но и творчески совершиться.

Пророчествованию свойственно, наряду с прозрением в будущее, постижение вещей божественных, боговедение. Откровение о Боге подавалось через пророков, и оно отливалось в догматические кристаллы учения о Боге. Догматические откровения сообщались человечеству ветхо- и новозаветному чрез пророков, как его носителей: Моисей, Давид и Соломон, великие и малые пророки, апостолы и учители, и даже до дня сего. Что составляет общую черту их догматического служения? Как открывается и возвещается божественная истина этим избранникам Божиим? Являются ли они пассивным орудием, чрез которое как бы диктуются божественные словеса? Или, напротив, и здесь откровение сохраняет характер богочеловеческий, при котором человеческое искание и вопрошание получает божественный ответ: «ищите и обрящете»? Конечно, последнее. Откровение дается не холодному сердцу, равнодушному уму, но огненному Илии, вопрошающему Господа о праведном остатке, и пламенному Павлу, мучающемуся о тайне отвержения и спасения Израиля, и страдающему Иову, вопиющему пред небом о своих страданиях. Оно дается тайнозрителю Даниилу, в покаянии о грехах своего народа и в долгом сетовании вопрошающему Господа. Но если так было у великих пророков и духовных вождей, то не иначе, хотя бы и в неизменно слабейшей степени, это должно быть и у малых сих. Настойчивая мысль и искание неизменно предшествуют тому просветлению разума, которое содержит в себе зерно откровений. Это-то и есть пророчествование как догматическое творчество и откровение.

Но даже на этом божественном озарении разума не может и не должно остановиться [пропуск в рукописи] пророческого ведения. Оно призывается и к дальнейшему постижению и уточнению уже ранее данного или вновь явившегося откровения. Иными словами, пророчествование включает в себя – не для всех, но для избранных – и труд богословского выявления, и формулирование открывшегося. Иными словами, оно захватывает собой и богословие, не только или не столько как рассудочное изучение, сколько как восприятие разумом.¹ Так было в иудейском богословии, в талмуде и так это остается в нашем новозаветном богословии. Не будем преувеличивать, но не будем и умалять пророчественного характера богословия. Без него оно теряет свою вдохновенную силу и становится отвлеченной схоластикой. Разумеется, богословию не свойственна безошибочность, но даже тогда, когда оно уводит на ложные пути, оно сохраняет свою вдохновенность, а постольку и пророчественный характер. Ветхозаветное благочестие знало пророческие школы, «сонм пророков», в соединении с которым отдельное лицо, как Саул, также пророчествует, «становится иным человеком» (1 Цар, 10, 6). Но не сходны ли наши богословские школы, и насколько они поднимаются до высоты своего призвания, этим школам пророческим, не должны ли и они искать «сошествия Духа Божия»? (1 Цар, 10, 10). И не применимо ли это далее и к тому богословскому общению, которым ныне являются многообразные конференции, а в частности нам столь близкие и дорогие англо-русские конференции? не становятся ли они для нас по-своему «пророческими школами» сравнительного богословия и христианского откровения? Вспомним о том, что ныне стало уже для нас привычным и как бы само собою разумеющимся, наше литургическое общение. Каким огненным потоком неожиданных откровений явились для нас эти взаимные литургические касания в первые дни конференций! И в продолжении нашей работы наши богословские касания не являются ли источником новых вдохновений и – надо прямо сказать – откровений? Не возникают ли на наших глазах эти новые пророческие школы? Однако такой характер их возможен лишь при наличии одного условия: они должны быть напоены духом вдохновляющего искания и верующей любви. Для иных наше общение является сомнительным и даже опасным, как измена чистоте своего исповедания, им не нужны пророческие школы, они довольствуются замкнутостью схоластической школы. Но для нас, уже ощутивших воздух благодатного общения, становится насущным этот пророческий дух, который дышит, где хочет. Опыт жизни предшествует догматической формуле, он ее подготовляет. Он зовет к новому разумению вселенской истины. Он обещает не новые догматы, но их новое ведение, в котором становимся мы иными самих себя, оказываемся, подобно царю Саулу, в сонме пророков.