Отдел VI. Служение Епископа Филарета в Калуге (1819–1825 г.)

«На место преосвященного Антония, бывшего Епископа Калужского, Высочайше определён Московской духовной Академии Ректор Архимандрит Филарет (Амфитеатров), – по благочестию своему, благости отеческой, кротости и смиренномудрию, благоразумию и дальновидности, по сердоболию и искреннему участию к бедным и по всему вообще архипастырскому служению – незабвенный для Калужской епархии Святитель»²⁹⁷.

Д

оклад Св. Синода о назначении Ректора и профессора Богословских наук Московской духовной Академии и Настоятеля Ставропигиального Воскресенского «Новый Иерусалим» именуемого монастыря, Архимандрита Филарета Епископом Калужским и Боровским был Высочайше утверждён в 6 число Апреля 1819 года, что приходилось тогда в самый первый день Св. Пасхи²⁹⁸. Об этом определении дан был указ Св. Синода тогдашнему Митрополиту Московскому Серафиму, от 21 Апреля за № 2633²⁹⁹. В этом Указе подробно прописано Митрополиту, – где и кому с ним совершить наречение и хиротонисание Филарета в Епископы, – именно наречение в Московской Синодальной Конторе, а посвящение – в большом Успенском Соборе. Священнодействующими при наречении и хиротонисании были назначены – сам Высокопреосвящ. Митрополит Серафим и находившиеся тогда в Москве, преосвященные – Викарий Московский Лаврентий, Епископ Дмитровский, Грузинский Митрополит Иона и Архиепископы Пафнутий и Досифей³⁰⁰. При Указе приложены были два печатных экземпляра «Чина присяги архиерейской». На одном из них предписано было подписаться по листам вверху всем Святителям, рукополагавшим Филарета в Епископы, а на другом подписаться по листам же, но внизу, самому Филарету. Самая эта подпись была прописана во всей полноте на особом, приложенном к Указу, листе и состояла в следующих словах: «Аз, первоклассного Ставропигиального монастыря Воскресенского, Новый Иерусалим именуемого, Архимандрит Филарет, ныне наречённый Епископ Калужский и Боровский, сие здесь написанное и подписанное моей рукой, приемлю и вручаю пред святым Евангелием братиям моим, преосвященным Митрополитам, Архиепископам и Епископам и всему освящённому собору в граде Москве в большом Успенском соборе, лета Господня 1819, Июня 1 дня». Наконец в этом же Указе было предписано взыскать за эти два печатных экз. «чина и присяги архиерейской» (по 9 полулистов в каждом экз.) с хиротонисованного 4р. 50к. ассигнациями, а на проезд его в епархию и домашнее там обзаведение, сообразно существовавшему тогда обыкновению, назначена к выдаче тысяча рублей ассигнациями.

Из выше прописанной подписи Филарета на подлинной присяге видно, что между временем Высочайшего утверждение доклада Синода о бытии ему Епископом и временем самого посвящения прошло почти два месяца. Причиной этому было то, что Митрополит Московский Серафим, по званию Члена Св. Синода, находился в Санкт-Петербурге. По поводу сего (писано было в Указе Московской Синодальной Конторы на имя Архимандрита Филарета) Господин Прокурор Синодальной Конторы, Действ. Стат. Советник и Кавалер Николай Евреинов словесно предложил: «помянутый Член Св. Синода, Высокопр. Серафим, Митрополит Московский и Коломенский и Кавалер, предполагает (по возвращении из Санкт-Петербурга) учинить наречение во Епископа 30 Мая, а посвящение 1 Июня. Приказали: «сего ради к тому наречению в Контору Синодальную по утру в 8 часов в мантиях, а к посвящению в Успенский Собор в обеденный благовест в надлежащем облачении быть вам – Архимандриту Филарету и всем, находящимся здесь в Москве, Преосвященным Архиереям (следует перечень всех их) и ставропигальных и епаршеских Московских монастырей Настоятелям и первейших Соборов Московских Протоиереям объявить о сём же Указом"… и вам – Архимандриту Филарету, дать (и даётся) сей Указ и пр.³⁰¹.

Указ этот получен Ректором Филаретом, как помечено его собственной рукой, 29 Мая, следовательно, накануне уже самого наречения. В продолжении же предыдущего, двухмесячного почти, времени оказывается Ректор Филарет оставался при службе в Академии, и тут-то, как мы видели уже, он занялся особенной отчётностью о состоянии Академии и составил даже список всех воспитанников с подробными о каждом из них рекомендациями, который был впоследствии принят в особое уважение всей Конференцией при выпуске второго курса воспитанников в 1820 г. следовательно, через год уже после выбытия Филарета из Академии.

Как происходило расставание и прощание Ректора Филарета с Академией и самый отъезд его из Москвы, на это не имеется сведений. Из делопроизводства видно только, что Митрополит Московский Серафим донёс Св. Синоду (от 4 Июня № 2384) о совершённом хиротонисании Филарета с препровождением истребованных от него за присяжные листы, денег 4р. 50коп. ассигнациями. О выдаче же ему тысячи рублей ассигнациями на его проезд и домашнее, на будущем месте, обзаведении не было ни слова.

По рассказу покойного Высокопреосв. Антония, Архиепископа Казанского, дело об этих деньгах состояло в том, что так как они обыкновенно выдавались, (что значится и в Указе) «из сумм на духовный департамент ассигнуемых», и потому высылались из Санкт-Петербурга, – то Преосв. Филарет не захотел тратить время на выжидание высылки денег. Тем более, что ему не безызвестны были сведения о Калужской Епархии, требовавшей по её состоянию особенной деятельности. А так как у него самого денег налицо не было нисколько, то он и воспользовался тем случаем, о котором было сказано прежде, т. е. выпросил взаймы 200 руб. ассигнациями у студента – своего родственника по Уфе, и на эти деньги отправился немедленно в путь – в Калугу.

Обращаемся к самому служению Преосв. Филарета на Калужской пастве.

В краткой выписке, составленной³⁰² из дел архива Калужской Консистории и из других документов и разных сведений о жизни в Бозе почившего, Высокопреосв. Митрополита Филарета за время его святительства в Калуге, читаем следующие самые начальные строки.

«На место Преосв. Антония, бывшего Епископа Калужского, по Высочайше конфирмованному докладу Св. Синода, 6 Апреля 1819 г. определён Ставропигиального Воскресенского монастыря Настоятель Московской Духовной Академии, Ректор и богословских наук профессор, Архимандрит Филарет (Амфитеатров), – «по благочестию своему, благости отеческой, кротости и смиренномудрию, благоразумию и дальновидности, по сердолюбию и искреннему участию к бедным и по всему вообще архипастырскому служению – незабвенный для Калужской епархии Святитель».

Все эти исчисленные свойства и черты, которыми так охарактеризовано святительское служение в Бозе почившего в Калужской пастве, не взяты, как говорится, из общих мест и выражены не в смысле только панегирическом. Составитель выписки руководился непроизвольным желанием и соображением, а официальными, или обще-засвидетельствованными данными, в которых, как увидим, каждое свойство и черта выражались и оправдывались действительными фактами. С другой стороны, довольно отнестись только со всем беспристрастием ко всему предшествовавшему поприщу, и образу жизни, и служебной деятельности Филарета, чтобы отбросить всякие мысли против правды и истины относительно святительских свойств и деяний, которые в течение пятилетнего своего служения мог действительно проявить ново-поставленный для Калужской паствы Епископ Филарет.

Достойная честь самой Калужской пастве, верно понявшей, достойно оценившей и с такой признательностью сохранившей в священной памяти все истинные достоинства своего Архипастыря! Со своей же стороны, имея в виду, что этими же и многими другими качествами ознаменовано было и всё последующее, почти сорокалетнее, в разных местах и на разных высших по званию степенях, святительское служение Высокопр. Филарета, а здесь на Калужской пастве, как самой первой по времени, положено всем им начальное основание, мы будем излагать настоящее наше повествование с особенной подробностью и с характеристикой некоторых из рассматриваемых свойств и действий, дабы не повторять о них в других местах служения, исключая тех из них, которые проявлялись в особенном виде, смотря по местным и современным требованиям и условиям.

Епископа Филарета составитель выписки именует незабвенным, прежде всего по его благочестию. Понятие о благочестии слишком обширно в своём содержании, значении и проявлении в жизни. Благочестие, по слову Апостола, на всё полезно есть, потому оно во всём вмещается, всё проникает собой и во всем проявляется, начиная от высших духовных созерцаний и величайших подвигов святости, и оканчивая самыми обыкновенными состояниями и действиями. Но для благочестия же есть и определённые свойства, черты и условия, которые зависят от известной внутренней настроенности человека и от его звания, положения и отношений, в каких он бывает поставлен. В частности, для лица в звании святительском благочестие должно составлять преимущественный атрибут и быть ореолом. Оно здесь есть именно та соль и тот свет, коими наименовал Сам Пастыреначальник Господь своих избранных учеников-Апостолов, и преемников их – Святителей. Однако как соль должна иметь своё место, и время, и предметы для её употребления и действия, равно и свет, хотя может светить и во тьме, и не быть объятым последнею, – но сила и действие его тем не менее, требуют свойственной среды, дабы не только светить, но и согревать, животворить и оплодотворять, – так точно и благочестие в лице Архипастыря имеет свои средоточия – фокусы и стороны – радиусы. В этом отношении мы и встречаем вполне правильные подразделения понятия о благочестии истинного Святителя в тех свойствах и действиях, которые особенно проявились у в Бозе почившего на пастве Калужской, и которые изображены у составителя выписки с действительных фактов и изложены в подлинных, хотя и кратких сведениях³⁰³.

К Богослужению преосвященный Филарет был «преусердный» Архипастырь. Вот какую первую черту благочестия выставляет автор выписки. И действительно, лицо Святителя, если где и когда может стоять выше и сиять чище и светлее в духе и силе своего внутреннего и внешнего благочестия, то в св. храме, когда он там воздевает свои преподобнические руки в молитвенном возношении души и священном действенном приношении Бескровной Жертвы о себе и о всех чадах, Богом вручённой ему паствы. Такое состояние Святителя особенно ясно, а с тем вместе величественно, умилительно и назидательно в нашей св. Православной Русской Церкви. Каждый шаг и действие, и вся обстановка архиерейского служения определены и выражены в церковном чиноположении глубоко знаменательно. Те чувствования наших простолюдинов, – которые ложная образованность, а вернее отсутствие всякого религиозного, благочестивого чувства приписывают невежеству их, и потому иногда представляют их в своеобразных карикатурах, – в строгом смысле составляют самое живое и верное свидетельство, как высок в своём благочестии святитель по одному уже священно-благолепному совершению богослужения. Недаром можно слышать в любой пастве на святой нашей Руси, как об особенно благочестивых и высоко чтимых тех именно архипастырях, которые отличались особенным усердием к богослужению и отправлением его с подобающим благоговением и с истовым выполнением всего церковного чинопоследования.

Что касается самого термина «преусердный к Богослужению», приложенного к Преосв. Филарету, то для читающих излишне и напоминать и тем более разъяснять, каковы были любовь и стремление в Бозе почившего к храму и Богослужению ещё с самого первого детского возраста его, когда он не пропускал ни одной службы церковной. В настоящем месте заслуживает особенного внимания то, что видим в собственных Записках в Бозе почившего. «С тех пор как стал Епископом, я служил во весь великий Пост по средам и пятницам неопустительно³⁰⁴. Следовательно, начало этому было именно в Калужской пастве. Потому и в выписке (Калужской) читаем такие, в этом же отношении, сведения. «Пред началом великого Поста на сырной неделе в понедельник Преосв. Филарет каждый год уезжал из Калуги в Оптину пустынь, в устроенный им же там Скит Иоанно-Предтеченский, и возвращался оттуда в субботу вечером. Так встречал св. четыредесятницу иерарх сей. Затем вся св. четыредесятница была поприщем особенного его богомыслия. Как сам он во дни великого Поста весь погружался в молитву, так возбуждал дух благочестия и в других. Так ученики Семинарии должны были в течение Поста великого прямо из классов по первому удару колокола ходить каждую среду и пятницу к Преждеосвященным Литургиям, которые неопустительно совершал сам Владыка³⁰⁵.

Указываемые сведения, с одной стороны, представляют редкость в ряду обычно совершаемых святителями Богослужений. В большинстве весьма мало можно встречать отправление Литургии Преждеосвященной чином архиерейским. Но с другой стороны, так как сам в Бозе почивший особенно усугублял здесь своё усердие, давши нарочитый обет с первых дней своего епископства, и выполнял его во всю последующую жизнь неопустительно, а с тем вместе в это именно время он призывал к особенному участию в Богослужении и юных духовных питомцев, как будущих служителей Церкви, то это дело очевидно, имеет своё значение. В выписке достаточно верно определено это значение, т. е. Преосв. Филарет избирал для себя в четыредесятницу поприщем особенного богомыслия, подвигов, поста и молитвы, почему и предначинал её ещё с сырной недели нарочитым уединением в Оптину пустынь, а через это возбуждал особенный дух благочестия и в других, как особенно потребный во дни поста и покаяния. Самый обычай его отправляться ещё с масляной недели в Пустынь давал разуметь и всем, что эта неделя действительно должна быть временем и подвигом приготовления для всех чад Церкви. А что он не оставался там в Пустыни на всю четыредесятницу, а являлся в среду своих пасомых, то и это как нельзя более, соответствует святительскому званию и долгу. Если вся св. четыредесятница есть время и поприще по преимуществу для молитвенно-покаянных подвигов и если, к прискорбию, к этому поприщу менее всего податлива и склонна бывает наша немощь, и усиливаемая мирскими житейскими суетами и доводящая нередко до совершенного равнодушия и беспечности, по коим многие даже оставляют без исполнения святейший долг приобщения Тела и Крови Господних, то личный пример Архипастыря, действующий в среде своей паствы так, чтобы не ему служили, а самому послужить всем, и таким образом с радующимися радоваться, с печальными печалиться, понятно, какое имеет благотворное действие на всех. Иначе же оставайся тот же – Преосв. Филарет в Пустыни на всю четыредесятницу ради своих лишь, хотя и самых великих, подвигов, он оставался бы светильником под спудом, а не светящим в храмине для своих пасомых; да и эти пасомые, взирая на то, что и сам Пастырь как бы не в состоянии был преодолевать своих склонностей и немощей среди общей, мирской, обычной своей жизни и служебных дел, – а потому и удалялся в уединение, – не могли ли приходить ещё к большим непщевания вины в своём неисполнении святейшего долга говения и приобщения Христовых Таин. Между тем кому неизвестно исторически и статистически, что не только ослабление духа и самого исповедание Веры, но и самоё уклонение верующих Православных в разные иноверия или в так называемый раскол, по преимуществу, являются последствиями уклонения их от участия в церковном Богослужении и ещё более от спасительного общение со Христом Господом в Его Божественных Тайнах Тела и Крови. Об этих уклонившихся именно в раскол была особенно велика и пламенна ревность в Бозе почившего в пастве Калужской, которая издавна страдала этим недугом, – о чём Преосв. Филарет излил свои самые глубокие, молитвенные чувствования при самом даже прощании с Калужской паствой. «Господи Сердцеведче! – взывал он в своей речи, – Ты веси, сколько сердце моё воздыхало и будет воздыхать к Тебе, да сей знаменитый град, цветущий благочестием и добродетелями отцов наших, осыпаемый всеми благословениями Твоими, очистится от последних остатков заблуждения и суеверий. Соверши над ним милость Твою, – да будут вси едино стадо, и Ты Един Пастыреначальник»³⁰⁶. И мы действительно увидим, что, за время служения Преосв. Филарета в Калужской пастве, со стороны самых заблудших раскольников было, если не прямое сближение с православной Церковью, то, по крайней мере, значительное ослабление их ненависти и презорства к ней, и с тем вместе присоединение к единоверцам. С последними же Преосв. Филарет сам лично входил в общение; он посещал иногда Богослужение в их храмах и этим самым располагал и их к посещению православных Богослужений, особливо совершаемых им самим в дни поста. Отсюда-то и бывали примеры, особенно благотворно влияния и на других³⁰⁷.

В этом же значении духовно-благодатного влияния должно смотреть и на поставление в обязанность воспитанникам Семинарии и училища по первому удару колокола являться к Литургии Преждеосвященной. Здесь прежде всего, невольно вызываются воспоминания о детском времени самого в Бозе почившего. Известно как он ещё и ранее удара колокола являлся уже в храм Божий, и как в особенности выполнял это в среды и пятки, проводя их к тому же в возможно строгом пощении. Этим-то самым всего естественнее, кажется, объясняется и его обетный обычай совершать в эти дни Богослужение. Храня неизгладимо в своей душе это святое религиозное чувство, и, как сказано уже в словах выписки, «сам во дни великого Поста весь погружаясь в богомыслие и молитву», Преосв. Филарет желал возбудить, и так сказать, перелить это же чувство благочестия и в других, а тем паче в сердца юных, духовных воспитанников, в том святом убеждении по слову св. Апостола, что телесное (книжное) обучение в мале полезно есть, а благочестие на всё полезно, имущее обетование живота ныняшнего и грядущего. В этой цели, действительно, мы удостоверяемся из буквальных слов самого же Преосв. Филарета, – сказанных им при прощании. Обращаясь к Ректору Семинарии, он говорил: «попекитесь о детях: пусть они будут иметь недостатки в познаниях, только бы были истинные христиане». Обратившись же к самим воспитанникам, в этот самый день сподобившимся приобщения св. Таин, с особенным задушевным чувством сказал: «О! если бы нам увидеться такими чистыми и на суде Господнем, каковыми сподобились вы быть ныне»³⁰⁸. Все эти чувствования и выражение благожеланий Архипастыря заключались не в словах только и даже не в обычных только благословениях, но в благодатной силе и действии их, осуществлявшихся даже в последующей судьбе воспитанников. Истинно знаменательный в этом отношении факт читаем в подлинных словах письма одного из числа воспитанников³⁰⁹. «Простившись с братией и со всеми, благосердый Архипастырь начал прощаться и со всеми учениками; каждого благословлял, некоторых целовал в голову, и на немногих возлагал святительскую руку, в числе коих и я, скудоумный бурсак, удостоился принять и благословение и возложение святительской руки, – что произвело тогда во мне какое-то сотрясение. Этому событию вот уже более 30 лет, но воспоминание об этом вечно остаётся в сердце и памяти моей. И что ж я Вам, Преосвященнейший Владыка, доложу?! Из нашего курса редкие удостоились принять священнический сан, но многие поступили в светское звание и в военную службу по известному разбору, бывшему в тридцатых годах». Да, чтобы понять значение, или вернее знаменательность этих действий и отношений лица святительствующего к юным духовным питомцам, очевидно, нужно руководиться не одними взглядами и чувствами человеческими, – а высшим духовным воззрением.

Впрочем, обо всех истинно архипастырских и примерно-отеческих, любвеобильных отношениях Преосв. Филарета к воспитанникам духовных заведений будет ещё особая речь в своём месте. Теперь же последуем мы порядку изложения соответственно прежде указанной выписке.

Непосредственно за свидетельством о постоянном, примерном усердии Калужского архипастыря Филарета к Богослужению, в выписке читаем, что он не менее прилежал и к проповеди Слова Божия. Строго рассуждая, одно без другого и быть не может. Для проповеди нет более удобного и благоприличного времени и места, как в церкви и тем более, когда имеющий власть и долг проповедовать бывает в ней не как присутствующий только для молитвы, но и священнодействующий. После принесения Бескровной Жертвы и приобщения Святейших Таин состояние священнослужителя не по преимуществу ли должно быть таково, как выражает его Св. Церковь по отношению и ко всем чадам своим. «Видехом свет истины, прияхом Духа небесного, обретохом веру истинную, – и потому дa исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи, соблюди нас во Твоей святыни, весь день поучатися правде Твоей». И со стороны самих присутствующих при Богослужении, с посильным благоговением в молитвенно-духовном настроением, едва ли не в это время более всего бывают отверсты и способны слух и сердце к восприятию поучения правды Божией. В наши времена церковная проповедь вообще, и из уст самих архипастырей в частности, бывает более всего при служениях в великие праздники или торжественные дни. Главная причина этого кажется в том, что проповедующие пользуются здесь особенными данными для содержания своих проповедей, а потому всегда, более или менее, рассчитывают и на достоинство своих проповедей по отношению и к их содержанию и влиятельному действию на слушающих, имея в виду большое собрание последних, и в ряду их слушателей более понимающих, так именуемых, интеллигентных... Но едва ли здесь не жертвуется духу и вкусу времени истинный дух и значение церковной проповеди?! Архипастырь Калужский Филарет поступал не так: «По воскресным дням, – говорится в выписке, – на литургиях начал говорить он с первых же пор и подряд »Беседы на Евангелие от Матфея«, которые были после вскоре же напечатаны. С глубоким вниманием предстоящие в соборе слушали эти беседы и назидались ясностью и простотой изложения их. Ученики же Семинарии обязаны были по выслушивании каждой беседы излагать дома порядок мыслей в сих беседах и представлять наставникам»³¹⁰.

В этом свидетельстве обращает на себя внимание особенность самой формы церковного проповедания, а нераздельно с нею и дух, и характер, и содержание учения. В самом деле сколь ни безразлично, по-видимому, принятое у нас понятие о проповедях под разными названиями их – «слово, поучение, речь, беседа», но в существе дела эти названия весьма характерны, каждое само в себе. Таковы по преимуществу по самому названию своему «Беседы». И по филологическому и историческому в церковной практике значению этот вид и образ проповедания не без основания был в употреблении издревле в большинстве у всех великих Пастырей и Учителей Церкви. С одной стороны здесь, как нельзя более выражается так называемая ныне популярность, а точнее церковно-народность, а с другой – внутреннейшее и высшее достоинство самого проповедника, именуемое «помазанием». Последнее особливо проявляется в беседах «толковательных» на какую-либо из книг священного Писания, каковы и были беседы в Бозе почившего на Евангелие от Матфея, т. е. толковательные. Помазание есть дар свыше, – как учит о сём св. Апостол, – «и вы помазание имате от Святого Духа, и не требуете да кто учит вы, – яко то само помазание учит вы о всем». (1Ин. 2:27). По одному этому приемлющий святое намерение предложить в своих беседах толкование той или иной Богодухновенной книги должен прежде всего, всемерно потщиться возгревать в себе самом этот дар, приводить себя в возможно-близкое соответствие тому благодатно-духовному состоянию, в коем пребывал и сам Богодухновенный Писатель. Говоря иначе, – поставить себя в такое благодатно-духовное отношение к последнему, чтобы соделать его живо соприсущим себе собеседником-истолкователем³¹¹, и таким образом низводить и на себя наитие, в известной мере и степени, того же Боговдохновляющего Духа, Который, по слову Апостола, всегда и доднесь разделяет сии дары и служение. «Одному даётся Им слово мудрости, другому – слово знание, иному – вера, иному – дар чудотворение, иному же – дар пророчества (толкование) – (1Кор. 12:4–10).

Таким-то помазанием действительно и обладал в Бозе почивший, или по крайней мере, тщательно возгревал в себе этот дар, когда начал и продолжал постоянно по воскресным дням свои толковательные беседы на Евангелие от Матфея. Впоследствии, как увидим, этот дар помазания достиг в нём той степени, что он предлагал подобные же и другие по разным обстоятельствам проповеди буквально экспромтом, и именно в том помазанническом духе и в такой силе, что он, – как сказано в надгробном слове, – «являлся не как проповедник-оратор, но как благовествователь Тайн Божиих, изрекавший глаголы живота вечного не в препретельных человеческия премудрости словесах, но просто, общедоступно, отечески от сердца к сердцу, и от того, – как выражено в другом надгробном слове, – «истина Евангельская всегда для всех являлась из уст его ясной, удобоприемлемой и несомненной». Яснейшее свидетельство сего и в приведённых из выписки словах, – именно «что с глубоким вниманием предстоявшие в соборе слушали предлагаемые беседы и назидались ясностью и простотой изложения их: самые даже дети, – ученики низшего класса Семинарии, были способны внимать им так, что могли по выслушиванию их излагать самый порядок мыслей на бумаге». Очевидно, что в этих беседах господствовал именно тот дух и характер святоотеческих поучений, образцы которых видим в наших древнерусских поучениях святительских, о коих с тем вместе встречаем именно такие летописные свидетельства: и вси и стар и млад любезно или сладостно послушаша... Ясно, что Калужский архипастырь глубоко и мудро понимал духовные потребности своих пасомых и, в частности слушателей бесед его. Выше мы приводили слова из прощальной речи к Калужской пастве, где в Бозе почивший молитвенно свидетельствовал о граде Калуге, как цветущем благочестием и добродетелями отцов своих; – поэтому, что могло быть свойственнее и ближе к состоянию сих пасомых в деле просвещения и назидания их словом богоспасительной истины, как именно беседы в сказанном древле-отеческом духе и тоне? А как в тоже время здесь находились и недуговавшие расколом, корень которого, хотя и ложно, опирается по преимуществу на древле-отеческих же учениях, то и на сих последних не могли, более или менее, не действовать к разгнанию их слепоты и заблуждений, подобные же беседы. К тому же, когда эти толковательные беседы Преосв. Филарета были вскоре и напечатаны, то так или иначе, экземпляры их не миновали рук и раскольников³¹². Замечательно, что самый переплёт этих бесед в большинстве был кожаный по старинному обычаю и употреблению книг церковно-учительных. Нам приводилось встречать именно подобные экземпляры у частных лиц, и притом отчасти придерживающихся «старой веры».

Далее, обращаясь к самым предметам и содержанию «толковательных бесед» на главы V, VI, VII Евангелия от Матфея, нельзя не видеть, что выбор их был сделан не просто наудачу, но с глубоким смыслом и значением и по духу и по цели. Указанные главы в Евангелии от Матфея содержат в себе учение Господа Иисуса Христа, известное под названием «нагорной Беседы», впервые проповеданное Им перед лицом и вслух множества народа, о чём повествует Евангелист. «И по нём идоша народи мнози. Узрев же народы, взыде Иисус на гору и отверз уста Своя, учаше их»... (Мф. 5:1–2)... «И бысть егда сконча Иисус словеса Своя, дивляхуся народи о учении Его. Бе бо уча их яко власть имеяй и не яко книжницы и фарисеи» (Мф. 7:28–29). В этом уже одном видно, что архипастырь Калужский лишь только вступил на свою первую святительскую церковную кафедру, сам первый перенёсся духом как бы на гору по стопам своего Божественного Пастыре-начальника, чтобы начать своё проповедование не об иных истинах, как изречённых Господом Спасителем в «нагорной Беседе», которую достойно именовать сокращением всего Евангельского учения.

Впрочем, вместо наших слов, послушаем учение об этом самого, как нагорного проповедника, – Святителя Калужского на первых трёх страницах вступительной его беседы. «Из всех мест Св. Евангелия нет другого, в котором бы с такой подробностью и полнотой, и в таком порядке в совокупности изложены были все обязанности христианина, как в той поучительной проповеди, которую Господь и Бог наш Иисус Христос, вступая в великий подвиг спасения рода человеческого, говорил на горе избранным двенадцати ученикам Своим и великому множеству, собравшегося к Нему, народа. Проповедь сия начертана в пятой, шестой и седьмой главах Евангелиста Матфея. В ней Спаситель с Божественным искусством и премудростью изложил всё то, что нужно для начала, возрастания и совершенства истинно христианской жизни. Желательно, чтоб всякий тот, кому дорого спасение души своей, сколь можно чаще и внимательнее, читал и слушал оную в назидание своего сердца».

«Но не одно слышание и чтение потребно к спасительному разумению небесных истин и словес единого Наставника и Учителя нашего Господа Иисуса. К сему потребно наипаче и более всего, искреннее расположение и всеусердное тщание к исполнению Святых заповедей Его. В словесах Господних сокрывается живоносная манна, единая могущая оживотворить, питать и укреплять души наши. Но мы не иначе можем вкушать и получать крепость от этой духовной пищи, как по мере исполнения нами заповедей Евангелия. Сам Спаситель говорит о сем в заключение Своей проповеди: »всяк, иже слышит словеса Моя сия и творит я, уподоблю его мужу мудру, иже созда храмину свой на камени: и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и нападоша на храмину ту, и не падеся: основана бо бе на камени«. И напротив: »всяк слышай словеса Моя сия, и не творя их, уподобится мужу уродиву, иже созда храмину свою на песце, и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и опрошася храмине той, и падеся: и бе разрушение ея велие«. (Мф. 7:24–27). Дабы и нам, братие, храмину спасения и блаженства нашего основать не на песке, но на твёрдом камне, поучимся свято в словах Господних. Призвав Спасителя нашего в помощь, в простоте сердца, в Святом Его присутствии дадим Ему первее всего обет исполнять заповеди любви Его, да Он отверзет сердца наши к слышанию и спасительному разумению оных. Отложивши земные помышления и всякие мудрования, взыдем мысленно на гору ко Господу и Богу нашему Иисусу Христу, да семя слова Его падёт на сердца наши, яко на землю благу, и принесёт плод истинного исправления жизни нашей по Святым Его заповедям».

Наконец мы должны остановиться вниманием ещё на одной, особенно знаменательной стороне рассматриваемых бесед Калужского Святителя, именно в отношении к тогдашнему духу и направлению в разных мистических, религиозно-духовных учениях, значительно проникших и в самый образ и характер церковных проповедей и духовных изданий. В этом отношении о духе, содержании и самом образе толковательных бесед Преосвящ. Филарета до́лжно сказать здесь тоже, что видели мы уже в преподавании им академических уроков, (по объяснению Св. Писания). Эти уроки у него были направлены, почти главным образом, против тогдашних мистических и других лжеимённых учений, и они-то теперь послужили для него готовым материалом для толковательных Бесед его, как Архипастыря на первой же его пастве – Калужской.

Обращаясь к содержанию этих бесед и других проповедей Преосв. Филарета, говорённых к Калужской пастве, действительно мы встречаем по местам, даже отчасти прямые указания на вышесказанное значение их и направление. Это видится преимущественно там, где Преосв. Филарет с особенной ревностью внушает и располагает пасомых к усердному чтению и слушанию Слова Божия, – но тут же всемерно предупреждает и наставляет, чтобы не вдаваться в какие-либо мудрования и своемысленные исследования истин Божественного учения, так как и его собственная, чисто-богословская, верующая мысль отнюдь не допускала какого-либо философского элемента, а тем паче в значении критического отношения к истинам Богооткровенного учения. Из глубочайшего благоговения к этим истинам он страшился, как греха, позволять себе, так сказать и всматриваться критически и в их содержание. «Необходимо, – учит он в одном слове, – смирить гордый ум и покорить его в послушание слову Божию; иначе человек навсегда останется в собственной своей тьме, хотя бы приобрёл и всю земную мудрость, – подобно как непокорное и упрямое дитя останется при своём полном невежестве». «Верить слову Божию, в Евангелии нам преподанному, внушается (в слове на четвёртую неделю великого Поста), мы должны в простоте сердца, – верить всему с детским и младенческим сердцем, ведая и помышляя одно, что в этом Слове всё говорит Сам Бог».

Чтобы признать сейчас указываемое значение за толковательными беседами и за личным внутренним характером и направлением Преосв. Филарета, т. е. что Преосв. Филарет глубоко уразумевал зло современного духа и образа направления новоявившихся лжеимённых христианских учений, мы имеем в виду ещё особенное основание. Мы разумеем, явившееся в 1819 году, так называемое «Библейское Общество», которое самим Правительством учреждено было для перевода Св. Писания В. и Н. Завета на Русский язык и в котором, между тем, вскоре же обнаружились пропагандистские стремления и прямые цели в пользу мистицизма и других своемысленных сектантских учений.

Правда, Преосв. Филарет с первого раза отнёсся, нельзя сказать – к самому Библейскому Обществу, а собственно к переводу Св. Писания, с полным сочувствием. Но зато он вскоре же понял и признал и дело самого перевода в совершенно ином значении, что увидим из собственных его слов в ближайшем изложении³¹³. О первоначальном сочувствии и даже содействии к настоящему делу, как явившемуся по инициативе и распоряжению самого Правительства, мы читаем следующие сведения в выписке Консисторской.

«Кроме толковательных бесед в Бозе почившего, в бытность его Калужским Епископом, и других обыкновенно называемых проповедей, (как видим это в полном собрании его сочинений), его глубокое чувство благочестия и пастырской ревности о просвещении пасомых своих светом Слова Божия с не меньшей силой выразилось в содействии к возможно большему и успешному распространению в своей епархии только что созданного тогда, учреждённым с Высочайшего Соизволения Библейским Обществом, перевода Св. Писания со славянского на русский язык. Это общество открыло тогда во всех почти губернских городах свои отделения, и местные архипастыри, по самому званию своему, должны были быть главными членами – сотрудниками, как в отношении распространения переводных священных книг, так и содействия Обществу через посредство доброхотных жертвований. Но Преосв. Филарет Калужский, видимо горел собственным чувством ревности о благоуспешности сего дела. Несомненным свидетельством сего служат сохранившиеся в подлинниках собственноручные его писания. Это во-первых, Предложение его Калужской духовной Консистории, и во-вторых, слово, сказанное им с церковной кафедры. Предложение, при всей своей внешней официальной форме, составляет, вернее, как бы пастырское окружное послание ко всем своим собратьям и сослужителям о Господе, а через них ко всем чадам своей паствы, так что содержание сего предложения и по мыслям и по изложению во многом тожественно с церковным словом. Слово или также вернее сказать воззвание сказано было в день Рождения Государя Императора АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВИЧА, с самым удачным соединением предмета слова со значением дня торжества церкви и отечества и обратно. Приводим в подлиннике это слово с некоторыми только выпусками.

«Принесши благодарение Господу перед Алтарём Его за сохранение драгоценной жизни Монарха нашего и мольбы наши о продолжении её для блага Церкви и отечества, освятим день сей делом благочестия, святым делом Слова Божия, которое изрекает благотворную истину Царям и царствам и изливает на них жизнь и свет.

Благочестивейший Государь перед лицом всего света торжественно исповедует, что единственным правилом его царствования есть правило, почерпнутое из словес и учения Спасителя нашего Иисуса Христа, и с нежнейшим попечением убеждает своих подданных со дня на день утверждаться в правилах и деятельном исполнении обязанностей, в которых наставил человеков Божественный Спаситель, яко единственное средство наслаждаться миром, который истекает от доброй совести в который един прочен.

Сии обязанности, от исполнения которых происходят благословения мира и счастья в настоящей временности и возвращённого блаженства в будущей вечной жизни, содержатся в священной книге Слова Божия, дарованной Церкви верующих Самим Господом. И кто бы не пожелал, чтоб сию Божественную книгу, сокровище истины, открытой человекам Самим Богом, всякий имел у себя, читал оную и по наставлению её располагал свою жизнь?! Ибо тогда бы царствовала добродетель на земле... и благословение Божие почивало во всяком граде, во всякой веси, во всяком доме, во всяком сердце.

Но перед словом истины не скроем и того, что Слово Божие не во всех приносит желаемый плод, и что многие не читают его под разными предлогами: – но от сеяния до благословенной жатвы потребно иметь терпение; и Един Господь весть, как и когда возращать плод сего сеяния. Сам Он произнёс в Евангелии назидательную для нас притчу о сём: «Тако есть Царствие Божие, яко же человек вметает семя в землю; и спит и восстаёт ночью и днём, и семя прозябает и растёт, якоже не весть он. От себе бо земля плодит прежде траву, потом клас, та же исполняет пшеницу в класе. Егда же созреет плод, абие послет серп, яко наста жатва».

Отче светов и жизни Подателю Господи! Ты сияешь солнце Своё на всю землю – и несть, иже укрыется теплоты его. Воссияй свет Слова Твоего по всей вселенной, да вси узрят в нём путь спасения и обрящут жизнь вечную».

Отделение Библейского Общества открыто было в Калуге, как сказано в выписке, в самый первый год епископства Преосв. Филарета. А так как значится в собственных Записках в Бозе почившего, что он по вступлению на Калужскую паству с первого же раза особенно посвятил себя проповеди Слова Божия и, между тем начал предлагать толковательные беседы, – то понятно, как одно дело совпадало самым естественным образом с другим, и сколько одно должно было содействовать другому. Но не так оказалось вскоре же на деле. По поводу этого поворота покойный Высокопреосв. Антоний рассказывал, что сам Владыка Филарет, впоследствии помня твёрдо своё (выше приведённое) слово, высказывался так: «Да, сколько от чистого сердца и нелицемерной совести приводил я в своей проповеди к Калужской пастве известную притчу Господню (выписанную выше) об уподоблении Слова Божия и самого царствия Божия семени,.. – так вскоре же от глубины души восчувствовал я и приял в сердце своё истину другой притчи Господней, именно и той, где изречено: »Уподобися Царствие небесное человеку, сеющему доброе семя на поле своём... спящим же человеком, прииде враг и всея плевелы по среде пшеницы... Егда же прозябе трава и плод произрасти, тогда явишася и плевелие«... (Мф. 13:24–26). Да, так именно совершалось в этом пресловутом деле Библейском, продолжал Владыка Филарет, – всё как будто нам бывшим спящим... хотя Бог Судия – Свидетель, что я не был причастен к сему состоянию, так как и не был тогда приставлен, чтобы быть мне в ряду призванных к бодрствованию, как непосредственному участнику... Благо, что эти сеемые плевелы скоро-скоро проявили себя по роду своему и заставили тогда же открыть глаза даже и спящим, да и самые плевелы, хотя и медленно, слава Богу, заглохли... Но зато вот теперь снова начинают они прозябать, и к тому же сеемые не спящим уже приставником, а рукой некоторых из них же самих»... Вспоминал всё это, по словам Высокопреосв. Антония, Владыка Филарет по поводу появившегося в 1840–1842 г. перевода пророческих и других книг В.З. составленного Протоиереем Павским и, почти одновременно, перевода Архимандрита Макария, Алтайского миссионера. Перевод первого (Павского), когда только появился в Академиях в литографированных экземплярах, и когда стало известно об этом Высокопр. Филарету, тогда он первый и почти один назвал этот перевод буквально «нечестивым», и немедленно же обратился с настоятельной просьбой к Обер-Прокурору Св. Синода, чтобы назначить строжайшее исследование по этому делу в Академиях и в Петербурге, и в Москве, и в Киеве. Наконец же, когда в 1856–1857 г. выступил снова вопрос о потребности перевода всей Библии на Русский язык, и было уже об этом постановление Св. Синода, и между тем не было требовано мнение об этом от Высокопр. Филарета, то здесь-то мы окончательно видим, как во всей искренности и чистоте своей души и святительской совести смотрел и понимал в Бозе почивший настоящий вопрос, начиная от самых первоначальных действий бывшего Библейского Общества. У нас сохранился подлинный документ³¹⁴, заключающий в себе (на восьми листах с половиной) изложение мнения в Бозе почившего Первосвятителя, в ответ на отношение по этому предмету бывшего Обер-Прокурора Св. Синода Графа А.П. Толстого. Было и ещё другое письмо на имя его же³¹⁵. Имея в виду для изложения этого дела своё дальнейшее место (именно в конце всего служения в Калужской епархии), мы здесь выпишем только самые начальные и заключительные слова из указываемых документов, дабы предознакомить читающих с сущностью и важностью дела, а равно с духом и образом воззрений в Бозе почившего, вопреки общему тогдашнему определению Св. Синода.

«Призвав Господа Бога на помощь, пастырским долгом моим поставляю изложить мои мысли по крайнему моему разумению и по убеждению совести моей пред очами Божиими без малейшего пристрастия. Я не участвовал в переводе Св. Писания, сделанном, бывшим в начале столетия, Библейским Обществом, и отнюдь ему не сочувствовал. До сведения Его Императорского Величества вероятно ещё не дошли все подробности бывшего сего дела. На Вас лежит обязанность всеподданнейше доложить Помазаннику Господню обо всех обстоятельствах, по долгу служения вашего. Бог свидетель! Я не имею в душе моей ни малейшей мысли предосудительной для моих собратий и сослужителей, согласившихся на восстановление Нового Завета на Русское наречие. Я всех сердечно уважаю и почитаю ревнителями Православия и Пастырями, пекущимися о назидании вверенных им паств; – сверх того почти все они мои давние друзья. Но, при всём моём глубоком уважении к их достоинствам и дружбе, не могу с ними согласиться на восстановление перевода. Боже сохрани, – если после Библии начнут переводить со Славянского на Русский языки книги Богослужебные».

Затем, после пространного изложения своего мнения, Высокопр. Филарет написал в заключение: «Изложив мои мысли с глубочайшим смирением пред очами Божиими и пред словом его Святым и Св. Православной Церковью, приближаясь ежедневно к кончине моей и готовясь предстать пред нелицеприятный Суд Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, – всем сердцем молю Его Благость, да не по мудрованиям человеческим, а по Премудрому Промыслу Своему, Сам Он устроит, якоже весть, лучшее и полезнейшее касательно сего чрезвычайного дела и сохранит мир в Православной Церкви Своей после того, как благоволил даровать и благодатный мир (после Крымской войны) Отечеству нашему через Помазанника Своего Благочестивейшего Государя Императора АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА».

Обращаемся по порядку к изложению сведений о других действиях Преосвящ. Филарета – собственно по епархиальному управлению Калужской паствой.

«Своей примерной попечительностью и трудами Преосв. Филарет созидал и новые храмы, и обновлял и украшал прежние, а равно устроял обители, иные приводя в лучший вид, а другие устрояя вновь; с особенной же заботливостью и верной предусмотрительностью занялся он с первых же пор правильным распределением церковных приходов и улучшением нравственного и материального состояния духовенства».

Рядом с изложенными доселе свойствами и действиями Преосв. Филарета, в коих выражался дух его благочестивой архипастырской ревности о благе своих пасомых с внутренней, духовно-влиятельной на них стороны, – в выписке читаем о его столь же ревностной деятельности со стороны внешней, по устройству и благолепию Храмов Божиих и обителей. В наши времена, конечно, найдутся в числе многих, которые на деятельность подобного рода смотрят двусмысленно, или даже в прямую укоризну самому чувству усердия создателей и благотворителей храмов и обителей, затрачивающих иногда на это, собранные веками и трудами предков, сокровища вместо того, чтобы дать им общегосударственное, производительное назначение и употребление. Но истина и дело благочестия, как бы в прямой упор подобным мнениям, не престают, благодарение Господу, идти своим чередом. О всех доброхотных жертвованиях ныне сообщается даже во всеобщее сведение, с подробными известиями о предметах приношений на пользу храмов и обителей святых и о самых жертвователях с обозначением даже достойных воздаяний последующим в виде благословений Св. Синода и грамоте, и нередко, наград государственно-правительственных, например, медалей и орденов. Явление истинно отрадное, как вполне соответствующее историческому, православно-русскому духу и характеру благочестивых предков. Сколько известных знаменитостью рода, звания и проч. имён отошедших отцов и братий доднесь сохраняется в древнейших синодиках и свято поминается в молитвенных возношениях, как незабвенных создателей и благотворителей храмов и обителей: и сколько сохраняется разных их приношений, как предметов святыни: и наконец, сколько самых св. угодников Божиих, прославленных в нашей св. Церкви, как основателей обителей, храмоздателей и вообще любителей благолепия дому Божия?... Если только понять и оценить, как до́лжно значение всех этих фактов и явлений в историческо-церковно-религиозной жизни нашего Православного народа, и воспользоваться им в приложении к нынешнему и всегдашнему состоянию того же народа, – то одно это даёт уже уразуметь, какая сила спасительного благочестия заключается в видимых, внешних приношениях по отношению к внутреннему, духовному преуспеянию. И что ж? Кому же ближе и обязательнее уразумевать и прилагать к делу, во спасение своё и пасомых, такой смысл и значение благочестивого усердия на пользу храмов Божиих, – как не Архипастырям? О Преосв. Филарете мы действительно удостоверяемся из многообразных фактов, что он, – говорится в выписке, – «своею примерной попечительностью и трудами созидал и новые храмы, и обновлял, и украшал прежние, а равно устроял обители, иные приводя в лучший вид, а другие устрояя вновь, равно он же, с особенной и можно сказать примерной же заботливостью и верной предусмотрительностью, занялся с первых же пор правильным распределением церковных приходов и улучшением нравственного и материального состояния духовенства».

Указываемая особенная попечительность и деятельность Преосв. Филарета, нужно заметить, вызывалась особенными нуждами самой епархии Калужской. До 1799 г. она принадлежала к Московской Митрополии и потому, при огромности последней, естественно не могло быть обращаемо особенного внимания на её состояние. Затем, со времени учреждения в ней самостоятельной епископии, в течение двадцати лет до самого прибытия в неё Преосв. Филарета, в ней были особенно часты перемены Архиереев. В эти годы в ней перебывали четыре Архиерея, из коих двое последних – Преосв. Евгений (впоследствии Митрополит Киевский) и Антоний – предместник Преосв. Филарета, служили в Калуге каждый по два только года с половиной. Всё это, естественно, отзывалось запущением многого и многого в устройстве епархии, и потому-то, как мы видели, и сам Преосв. Филарет особенно поспешал прибытием на эту свою кафедру.

Об архипастырских действиях Преосв. Филарета по части храмоздательства, читаем следующие сведения³¹⁶. «С самого же начала своего служения в Калуге Преосв. Филарет обратил особенное внимание на благоустройство церквей и распределение приходов. До него церкви были по большей части деревянные, что конечно имело свои большие неудобства. В видах устранения их, Преосв. Филарет издавал постоянные распоряжения о построении вместо деревянных, каменных храмов. К такому важному делу в большинстве случаев располагал он богатых помещиков, в которых тогда не было недостатка³¹⁷; побуждал к тому своими архипастырскими увещаниями также и самих прихожан. Для достижения своих целей Филарет прибегал иногда и к более действенным средствам и решительным мерам. Чтобы побудить прихожан к устройству каменной церкви в той или другой местности, он давал, например, подобного рода резолюции: «Через отца благочинного объявить прихожанам такого того села, чтобы они безотлагательно приступили к постройке новой каменной церкви; в противном же случае приходская их церковь деревянная будет запечатана, а приход будет приписан к другим церквам»³¹⁸. Благодаря такой настойчивости преосвященного Филарета, при нём было построено в Калужской Епархии, и притом в непродолжительное время, около 25 каменных церквей, например, в Жиздринском уезде – в Холмищах, Крапивне, Ловати, Песочне и Речицах, в Медынском уезде – в Межетчине и Плове, в Боровском уезде – в Русинове, Федотове, Гостешеве и другие. В самой же Калуге устроена церковь при тюремном замке и исправлен заново тёплый соборный храм Иоанно-Богословский.

Такая ревностная попечительность о храмоздательстве вызывалась у Преосв. Филарета само собой не ради только количества церквей, но для удовлетворения духовных потреб пасомых и их отношений к своим приходским храмам, так как и сама св. Церковь возносит особые моления о братиях св. храма сего, разумея под сими братиями в буквальном собственном значении всех прихожан со священно-церковно-служителями во главе. Об этом читаем сведения, извлечённые из подлинных дел Консисторского архива³¹⁹, следующие: «до сего времени приходы были здесь распределены без всякого приноровления к расстояниям, вследствие чего происходили нередко крайне печальные явления, как можно это видеть из донесения, например, Козельского духовного Правления его Преосвященству». «В городе Козельске за не разделением приходов по кварталам следуют многие и для всего духовенства предосудительные беспорядки, в исправлении приходских треб величайшие затруднения, нехождение прихожан в свои церкви, и за дальностью оных часто совершаются по значительным из прихожан умершим отпевание не в приходских церквах; нередко же совершаются оные даже в домах за неудобностью носить те мёртвые тела к приходским церквам совсем в противную сторону от кладбища, мимо всех церквей, – от чего бывают немаловажные по церквам в свечных доходах убытки. Прихожане, не терпящие отсрочки требы, просят исправлять ближайших церквей священнослужителей, а не столь нужные требы, в случае отречения ближайших священнослужителей, остаются совсем без исправления. И многие из прихожан решительно не знают своих приходских священников, а последние своих прихожан. Словом: до такой степени беспорядок дошёл, что иные дома ни в каком приходе не состоят, а другие почитаются многих церквей приходскими, и одного дома семейство разделено бывает на разные приходы, и многих церквей священнослужители в оный ходят для исправления треб: отчего происходят у них между собой и с прихожанами ссоры и крайние неудовольствия, а от сего многих охлаждается усердие и расположение не только к священнослужителям, но даже к самой церкви Божией и священным её обрядам³²⁰ и проч.». Все подобные печальные явления, бывавшие и в других местах Калужской епархии, были постоянно устраняемы разделением приходов применительно к местам жительства прихожан в сёлах и деревнях, – что разумеется потребовало немало труда со стороны и покойного Преосвящ. Филарета.

Устраивая церкви и приходы так и не иначе, Преосв. Филарет имел в виду улучшение и материального благосостояния их. Всякому известно, что материальное положение приходских церквей и духовенства вообще бывает скудно. Для улучшения этого положения Преосв. Филарет, управляя Калужской епархией, употреблял многоразличные меры и средства. Так, если он замечал, что в известных приходах священнослужители терпят большой недостаток в насущном своём содержании, он обязывал или самих прихожан доставлять особо посильное вспомоществование³²¹, или располагал местного помещика выдавать духовенству определённую ругу³²², или же соединял два бедных прихода в один³²³, если открывалось для этого удобство по самому местному расстоянию. Далее, для облегчения духовенства он побуждал прихожан строить священнослужительские дома³²⁴. Наконец для безземельных церквей, скудных по средствам, хлопотал об отводе земли в достаточном количестве; для этого сносился с местным гражданским начальством и входил с особым ходатайством в Св. Синод. Помимо же этих общих мероприятий, особенно нуждающимся из духовных лиц в материальной поддержке, он помогал часто из своих собственных средств, равно как делал это же в случае нужд и для самых церквей при их построении, или исправлении, принимая при этом нередко своё личное участие в строительском архитекторском деле».

Указываемое в последнем роде, личное, деятельное участие Преосв. Филарета мы встречаем в особенности в деле устройства прежде упомянутых храмов в самом г. Калуге, – именно храма в тюремном замке и соборного Иоанно-Богословского.

О первом в выписке говорится так: «При Калужском тюремном замке Его Преосвященством, по его личной инициативе, заложена и, под его надзором и при материальных приношениях сооружена, и им же освящена церковь во имя Святителя Николая»³²⁵. Излишне говорить, какие чувства должны наполнять всегда душу всякого, когда представишь себе и заочно состояние тюремных заключённых. В нашем Русском простом народе в особенности глубоки и, с тем вместе, характерны эти чувства по одному уже наименованию всех, без различия степени преступления и виновности, заключённых не иначе, как «несчастными». Потому, когда Русский Православный видит отъявленного даже злодея, заслужившего законную кару, хотя бы смертную казнь, – и тогда он выражает к нему тоже неизменное чувство сострадания, как к «несчастному»; видя его, он и молится за него, и делает тут же приношение в его пользу, или на помин его души. Понятно, каковы чувства должны были проникнуть в сердца граждан и прочих пасомых Калужских, когда лишь дошли до них первые слухи, что Архипастырь их предпринял такое благочестивое дело – сооружение храма для «несчастных» узников. Эти чувства были тем глубже, что сооружение сего храма было в ту пору, когда не существовало ещё нынешних, Высочайше учреждённых, попечительных о тюрьмах Комитетах, на обязанности коих лежит долг попечения о благоустроении помещений и облегчении участи заключённых, а в том числе и об устроении для них храмов. «И на самом деле, – говорит доставитель сведений, – оказалось так, что самая инициатива такого святого дела собственно по благой мысли Архипастыря, и тем паче, его же личное участие в устройстве храма с принятием на себя звания храмоздателя и жертвователя, глубже и назидательнее всякого слова и воздействовали на сердца многих избранных, чтобы не укоснеть своим усердием и приношением в пользу несчастных заключённых на предмет такого благодатно-христианского для них утешения. При этом имело особенное значение и влияние самое посвящение сего храма Св. Угоднику Николаю, столь усердно чтимому в Православно-Русском народе, олицетворяющем, так сказать, в одном имени его – »благость и милость и со всем в скорбных и бедах и во узах и темницах сущим«... Остаётся присовокупить, – что нет сомнения, как глубоко совпадало с этими чувствами и имя самого храмоздателя Архипастыря Филарета, оправдывавшего подобными деяниями носимое им имя св. Филарета милостивого, и, как вскоре увидим, действительно получившего этот эпитет и наименование благостного Архипастыря и милостивого отца всей паствы Калужской.

Вторым из подобного рода деяний Преосв. Филарета было исправление заново и освящение тёплого соборного храма во имя Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова. Потребность в этом деле, положим, вызвана была неожиданным, несчастным событием – пожаром: зато здесь открылась одна из особенно высоких и назидательнейших в лице Архипастыря духовных сторон его, – это сила его веры и молитвенного дерзновения, оправдавшихся в значении даже чудодейственности. От слова до слова это событие изложено в выписке так: «В 1822 г. в тёплом Калужском Богословском соборе, от коего только стеной отделяются зимние покои Калужских Преосвященных, по неосторожности случился пожар. Преосвященный Филарет, узнав о сем, и не обращаясь никуда, ни к кому, ни за чем, пал со слезами перед иконой Спасителя и молился, несмотря на то, что дым уже проник в самые покои молящегося Преосвященного; когда, наконец, стали уже силой принуждать его оставить молитву и выйти из покоев, в которых от дыму невозможно стало видеть и почти дышать, то он тогда только согласился, когда ему сказали, что пожар вдруг сам собой стал совершенно потухать, так что здание всё снаружи уцелело, и остались лишь внутри его повреждения, которые скоро и были восстановлены усердием Владыки, и собор в непродолжительном времени был освящён Преосвященным³²⁶. Читатели, конечно, видят здесь всю скромность излагавшего это сведение о лице бывшего Святителя. Он выражается как бы гадательно, сколько и с явной уверенностью, приписывая скорое и без большего вреда потухание пожара силе и действию Святительской молитвы. Последуем и мы вполне достойному примеру столь уместной скромности относительно этого факта. Скажем только одно, что мы с особенной уверенностью и благоговением должны дать сему факту значение действительности и чудодейственности, так как имеем впереди совершенно тожественный факт в жизни в Бозе почившего при другом несчастном случае, – именно во время известного, страшного наводнения, бывшего в Санкт-Петербурге в Ноябре 1827 г., когда в Бозе почивший проживал там (на Васильевском Острове) по званию Присутствующего в Св. Синоде. И как последний факт мы слышали непосредственно из уст достовернейшего свидетеля – очевидца, который при одном воспоминании о сём факте, изливал слёзы умиления и благоговения к имени и памяти виновника его, – то предоставляем чувству всякого благочестивого читателя определить и то, каково было состояние и Калужских пасомых, когда они осязательно узрели в лице своего Архипастыря столь высокий дух благочестия в видимом, чудодейственном знамении, совершившемся силой его веры и молитвы, и какое отсюда могло и должно было проистекать влияние на души и сердца, способных воспринимать силу и значение подобных явлений. В цитируемой нами выписке действительно приводится ещё один факт, который судя и по времени, и по отношению к тому же самому Богословскому Соборному храму, является как живое свидетельство указываемого влияния. «Калужский купец Чернов, движимый усердием к новообновлённому уже Владыкой храму, обратился к нему за благословением, чтобы сделать пожертвование для собора – именно, заказать в Москве отлить большой колокол. Владыка от души благословил, и колокол скоро же был отлит превосходным весом в 550 пудов и повешен при особом молебенном торжестве, совершенном самим Владыкою». Правда, при этом факте мы с одной стороны неизбежно встречаемся с теми же велеречивыми современными суждениями, каких коснулись мы прежде, при изложении сведений по части устроения храмов и монастырей, – сказать даже более, относительно колоколов кажется всего чаще и резче выступают указываемые велеречия как бы против какого-то положительного злоупотребления самыми чувствами благочестивого усердия жертвователей... Но закрывая эту подложную сторону медали, и обращаясь к другой лицевой, истинной, мы из настоящего же факта убеждаемся, что в благословении Архипастыря на такое пожертвование заключалась прямая цель в значении сколько христианско-назидательном, столько и народно-русском духе. Колокольный звон вообще, по самому каноническому положению св. Церкви, имеет не одно лишь значение звука, как сигнала к призыванию и собранию верующих в храм на Богослужение. Самое общепринятое название сего звона именем «Благовест» даёт широкий и глубоко знаменательный смысл, начало которого, очевидно, заключается не во внешней стороне, а во внутренней, духовно-религиозной. Совершенно ложны и даже кощунственны те мнения, что будто бы усердие Русского народа приобретать для храмов колокола особенно значительной величины – есть не более как желание, чуть не перешедшее в моду и страсть, чтобы отличиться одному приходу перед другим, городу перед городом в громкозвучности звона. Напротив, исторически-статистически свидетельствуется, что чем город древнее, тем более в нём благолепных храмов, а на сих последних особенно много веских и звучных колоколов, а по этому отличию безошибочно можно заключить и о степени благочестия живущих в нём. Снимите с Кремлёвской колокольни Царь-колокол, затемните золотые купола и маковки на храмах Московских, не услышьте одновременно громогласного благовеста на всех сорока-сороках... и вы не узнаете, что были в Москве, как сердце России – в значении благочестивого, Православно-Русского духа и чувства. Если же и о городе Калуге свидетельствовал сам, в прежде поминаемой прощальной своей речи, Преосв. Филарет, как и о городе древнем, цветущем благочестием и добродетелями отцов и предков, то не только благословение, но и нарочитое убеждение и расположение жертвователя Чернова как нельзя более согласовалось с мудрой, благочестивой попечительностью Архипастыря.

Далее, что касается до попечительности и ревностной деятельности Преосв. Филарета по отношению к монастырям то, – как читаем в сведениях, – «не удивительно, а всего естественнее, было ожидать, что Владыка Филарет, как ещё от юности своей возлюбивший свято-иноческую жизнь и бывший сам в полном смысле строгим монахом, в числе первых же предметов архипастырского управления Калужской епархией обратил особенное внимание на состояние монастырей в видах возможного улучшения и внешнего и внутреннего их устройства, с учреждением даже новых двух монастырей – одного самостоятельного – под наименованием »Добрый«, и другого – устроенного при Оптиной Пустыни, в значении »Скита«, как места удобнейшего для ищущих безмолвного, строго-подвижнического жития, к устроению которого он и приложил особеннейшее усердие и труды к трудам».

Об одном, и первом по времени из монастырей – Лаврентьевом значится в собственных Записках в Бозе почившего такая краткая заметка: «В Лаврентьевом монастыре на первых же порах устроена домовая Церковь и обновлена большая, главная Церковь, а также и весь монастырь приведён в благоустроенный вид³²⁷. Этот монастырь (Лаврентьев), основанный ещё в XVII в., с 1799 г. причислен был к кафедре Калужских архиереев, и по близости расстояния его от города, – (в 3 вёрстах), служил местом летнего пребывания их. Такое назначение этого монастыря очевидно совпадает со временем самого учреждения в г. Калуге отдельной, самостоятельной, епархиальной кафедры, так как этот город и другие, смежные с ним, принадлежали к митрополии Московской. Но как было замечено прежде, что бывшие в течение 20 лет Преосвященные Калужские часто переменялись, особливо два последних, то естественно, что монастырское загородное помещение менее всего вызывало их заботливость об устройстве самого монастыря. Потому-то и оказалось, на первых же порах, нужда в благоустроении этого монастыря и, тем паче, в устроении особой, домовой церкви, потребность в которой всего естественнее ощущалась в самом в Бозе почившем в силу его всегдашнего, глубоко молитвенного настроения духа.

В отношении к другим обителям Преосв. Филарет тоже не укоснил приложить свой архипастырскую заботливость. Так в архиве Консистории встречается дело за первый же год служения его в Калуге³²⁸ о Лютикове монастыре. Положение этого монастыря было особенно до крайности скудно, главным образом в материальном отношении. Вот что доносил в своём рапорте об этом Настоятель монастыря на имя Преосвященного в первый же месяц его прибытия. Лютиков монастырь, с давнего времени оставаясь без поддержки, пришёл в самое жалкое состояние и требует серьёзной поддержки во всех своих частях; но сумм достаточных, кроме небольшого подаяния от доброхотных дателей, которое собрать надежда есть, не имеет». Принявши во внимание такую бедность монастыря, Преосв. Филарет, как видно из дела, хотя и не без особых хлопот, упрочил за ним около 100 десятин лучшей луговой земли, принадлежавшей до того времени соседней Ильинской церкви, которая перед тем сгорела, а по сему случаю и самый приход был распределён по другим ближайшим церквам. Наконец встречаем сведения об учреждении нового монастыря, о чём впрочем, говорится в сведениях самым кратким образом без указания причин и обстоятельств, по коим последовало это учреждение. Не имея сами лично никаких других данных, мы и ограничиваемся только следующими словами, буквально значащимися в указываемом сведении. «Благодаря стараниям самого Преосв. Архипастыря Филарета, открыт был новый в Калужской епархии мужской монастырь с наименованием «Добрый», где тогда же устроены были – Церковь, кельи для монашествующих и другие необходимые здания»³²⁹.

Зато, как бы взамен краткости сведений о сейчас указанном монастыре – «Добром», мы имеем перед собой самое обширное и обстоятельное повествование о другом подобном деянии Преосв. Филарета в Калужской епархии. «Это, – как говорит составитель исторического описания Оптиной Пустыни, – навеки долженствующий оставаться незабвенным не для Калужской только паствы, но и для всех истинных любителей и ревнителей отшельнического жития, – истинно великий подвиг Калужского Святителя Филарета по основанию им Иоанно-Предтеченского Скита, находящегося при Оптиной Пустыни. В сердце сего Архипастыря родилась свято-благочестивая мысль основать при Оптиной Пустыни Скит как для того, чтобы доставить желающим средство к безмолвнейшему житью, так и для того, чтобы возвысить и укрепить навсегда в духовном отношении любимую им обитель – Оптину». А сверх сего, как открыл впоследствии в своих Записках сам в Бозе почивший, «была в душе его и та мысль, чтобы со временем обрести себе здесь же покой от служения епархиального и посвятить себя подвигу иноческому»³³⁰.

В видах истинно-назидательного интереса мы надеемся не обременить читающих, хотя и очень не кратким, изложением сведений о настоящем архипастырском подвиге в Бозе почившего. В этом изложении мы воспользуемся помянутым историческим описанием³³¹, соображая его с имеющимися у нас особыми данными.

«Оптина Пустынь справедливо называется возрождённой Митрополитом Московским Платоном, но столько же справедливо она была окончательно утверждена и благоустроена Филаретом, бывшим Епископом Калужским, и возвышена в самом духе пустынножительского благочестия устроением при ней особого Скита»³³².

«Митрополит там – в другом месте, а здесь – в Ските он просто – инок»³³³.

Едва исполнилось, – пишет составитель исторического описания Оптинского Иоанно-Предтеченского Скита, – двадцатипятилетие со времени возрождения Оптиной Пустыни приснопамятным Платоном, Митрополитом Московским, как вступил в управление Калужской епархией Преосв. Епископ Филарет, – и Оптина Пустынь нашла в нём нового, на веки незабвенного благодетеля».

«Преосвященный Филарет, любя по собственному выражению от самой юности всей душой монашеское житие, часто посещал монастыри вверенной ему епархии и обратил особенное внимание на пустынную обитель Оптину, которая отличалась внутренним устройством и благолепием. Видя это, Боголюбивый Архипастырь с удовольствием посещал её и возымел особенное расположение к бывшему тогда Настоятелю её о. Игумену Даниилу».

«Подобно Митрополиту Платону, Преосв. Филарет особенно пленялся красотой места, занимаемого Пустынью и удобством, которое представляли её лесистые окрестности к прохождению уединённого, пустынного жития, по примеру древних св. отцов. В сердце Святителя родилась благочестивая мысль основать при Оптиной Пустыни отдельный Скит, как для того, чтобы доставить желающим удобство к безмолвнейшему житию и, с тем вместе, возвысить и укрепить навсегда в духовном отношении любимую им, обитель».

«Но кому поручить устройство и управление Скита?

В Смоленской губернии, в 40 вёрстах от города Рославля, среди глубоких лесов издавна подвизалась семья безмолвно-любивых отшельников, прославленных именами знаменитых старцев Варнавы, Никиты, Иакова, Василиска, Зосимы, Адриана, Афанасия и других.

В то время, к которому относится наше повествование, т. е. в 1820 г. в братстве этом состояли следующие лица: старцы – Иеросхимонах Афанасий и Досифей, (последний родом из Карачева), иноки: отец Моисей с родным братом о. Антонием – (из московских купцов Путиловых), о. Савватий, Иван Феодоров Дранкин – (из карачевских граждан).

К ним-то и обратилось мудро-опытное внимание Преосвященного. Он уже знал отчасти эту семью: нередко то тот, то другой из монашествующих его епархии просил у него благословения побывать »пользы ради и совета духовного« у отшельников Рославльских; не раз он слыхал об их достоподражательной жизни и от схимонаха Оптиной пустыни о. Вассиана, который пользовался благосклонностью Владыки.

Этих-то пустыннолюбцев вознамерился призвать и Преосвященный Филарет для устройства, предполагаемого им при Оптиной пустыни Скита и для постоянного их в нём водворения. Бог вспомоществовал благому намерению Архипастыря: оно исполнилось ранее, чем он мог предполагать. В конце 1820 года один из числа Рославльских отшельников, инок Моисей, имея необходимую нужду быть в Москве, вздумал по пути туда побывать и в Оптиной пустыни, о которой много был наслышан от приходившего к ним оттуда, «пользы ради и совета», подвижника монаха Феофана. Настоятель Оптиной пустыни, Игумен Даниил, зная о благом намерении Преосвященного, представил ему о. Моисея. Отечески милостиво принял его монахолюбивый Владыка и советовал переместиться с братией в его Епархию, дабы принять на своё попечение заведение и устройство Скита в любом месте леса, принадлежащего к Оптиной пустыни.

О. Моисей, по его собственным словам, будучи привлекаем благосклонностью Архипастыря, вниманием о. Игумена Оптиной пустыни Даниила и старца оной о. Вассиана, хотя и соглашался сердечно на исполнение их общего совета, но не мог совершенно решиться последовать ему без свидания и совета со своими старцами и сожительствующею братией, почему и отправился в обратный путь, получив от преосвященного Филарета письмо к начальному их старцу – Иеросхимонаху Афанасию, следующего содержания:

«Брат ваш, а мой сын по духу, схимонах Вассиан, возвестил мне, что вы имеете желание, для удобнейшего прохождения подвигов монашеской жизни, избрать себе и с единодушными вам братьями уединённое место при Введенской Оптиной пустыни. То же самое подтвердил и о. Моисей, бывший у меня проездом в Москву. Таковое желание ваше, считая особенной милостью Божией к моему недостоинству, я готов принять вас и других пустынножителей, которых вы с собой взять заблагорассудите, со всей моею любовью. Я вам позволяю в монастырских дачах избрать для себя место, какое вам угодно будет, для безмолвного и отшельнического жития, по примеру древних св. отцов-пустынножителей. Кельи для вас будут изготовлены, как скоро вы изъявите на то своё согласие. От монастырских послушаний вы совершенно будете свободны; уверяю вас пастырским словом, что я употреблю всё моё попечение, чтоб вас упокоивать. Любя от юности моей, от всей моей души монашеское житие, я буду находить истинную радость в духовном с вами собеседовании. Призывая на вас благословение Божие, и моля Господа Иисуса Христа, да совершит Он благое желание ваше, с моим истинным к вам почитанием и братской любовью имею радость быть. Р. S. И настоятель теперешний, о. Игумен Даниил, очень рад будет пришествию вашему. Он человек весьма добрый, благоразумный и монахолюбивый. Вы его полюбите».

Возвратясь в своё уединение, инок Моисей вручил старцу Афанасию письмо Преосвященного и подробно объяснил единомысленной с ним братии те удобства и духовную пользу, которые представляет возможность проходить уединённое житие, при благоустроенной Оптиной пустыни и под покровительством такого боголюбивого Архипастыря, каков преосвященный Филарет. Предложение о. Моисея было принято с радостью и на общем совете согласились все последовать сему призванию, признав его и за призвание Божие, особенно в том внимании, что в это же время, попущением Господним, мирное их безмолвие начало несколько подрываться притязаниями окружного земского начальства. Вследствие этого решения о. Моисей немедленно отнёсся как к самому преосвященному Филарету, так и к Оптинскому Игумену о. Даниилу, письмами. Старец Афанасий также послал свой смиренный ответ на архипастырское письмо.

Преосвященный Филарет немедленно почтил письмо старца Афанасия ответом следующего содержания: «Душевно я возрадовался, что Господь Иисус Христос вложил в сердце ваше благую мысль о водворении вас с братией в Оптиной обители. По желанию вашему я препоручил о. Игумену Даниилу отвести приличное и весьма удобное для скитской жизни место на монастырской пасеке, и дозволить усердному благодетелю, купцу Брюзгину, строить кельи. Когда вы с братией прибудете к нам, тогда формальным образом можем учредить и правила для скитского жития по мыслям вашим и по духу св. пустынножителей. Безмолвие ваше ограждено будет как со стороны братии монастырской, так и со стороны мирских людей. По получении известия о прибытии вашем, я сам поспешу видеться с вами, чтобы взаимным советом совершить сие святое и богоугодное дело. Отцу Моисею прошу свидетельствовать мою любовь. Я очень благодарен за его ко мне писание. Особенно к нему не пишу, ибо уверен, что у нас »едино сердце».

Это письмо служит ясным доказательством, какое живое участие принимал Преосв. Филарет в устройстве скита и вообще, как он много ревновал к пользам душеспасительной иноческой жизни.

Когда приглашенные старцы (кроме, впрочем, Иеросхимонаха Афанасия и о. Досифея) явились в Калугу пред лицо Преосв. Филарета, отечески милостиво принял их владыка, обрадованный искренно тем, что благое желание его начинает приводиться в исполнение. После духовной беседы о правилах для скитской жизни по духу св. пустынножителей, отшельники получили от Преосвященного пастырское наставление и благословение на избрание, по их усмотрению, места в лесу близь Оптиной пустыни. Посоветовавшись взаимно, они заняли место уже предизбранное для безмолвной жизни блаженным старцем Иоанникием, – среди леса на восточной стороне монастырских владений, – в 170 саженях от обители близь пасеки. Тогда же о. Моисей с Игуменом Даниилом составили план к строению Скита и представили его к преосвященному Филарету, который немедленно утвердил его следующей резолюцией: «1821 года Июня 17 дня. По сему начертанию строить Скит да благословит Господь Бог и благодатью Своею да поможет совершить». Причём, Преосв. Филарет почтил Оптинского Игумена Даниила собственноручным письмом следующего содержания:

«Для строения Скита представили мне пустынножители план, который я подписанием своим утвердил. Прошу покорно отвести им, по их и вашему избранию, место; Господь да благословит начать им доброе и угодное Ему делание: пусть они трудятся в очистке места. Ежели готовы материалы, то я благословлю обеими руками строить прежде кельи, а потом и прочее нужное. Я буду к вам в начале Успенского поста на целую неделю говеть. Приятно бы для меня было, ежели бы до того времени они построились. До решительного положения полных правил жития их, прошу вас теперь же сделать:

1. братиям воспретить к ним вход без вашего дозволения и не в назначенное время;

2. женскому полу совершенно возбранить туда вход;

3. другим мирским людям не иначе позволять вход, как с согласия их старца;

4. во всём, где можно, помочь им в построении без отягощения монастыря, не откажите;

5. запретите строго рубить всякий лес около сего Скита; – а что ещё откроется нужным, я полагаюсь на известное мне благоразумие и усердие ваше».

«Имея благословение Архипастыря, призвав в поспешение имя Господне, о. Моисей с братией своей и Схимонахом Вассианом приступили к делу, и именно: скитяне выстроили себе на первый раз из срубленного на месте леса небольшую келью на юго-восточной стороне и жили в ней все пятеро вкупе общежительно. Потом обнесли всё расчищенное место дощатым забором и наконец, приступили, с благословения Преосвященного, к построению скитской церкви во имя собора св. Иоанна Предтечи Господня. По воле Архипастыря ей присваивалось название »домовой церкви для архиерейского приезда», на каковой конец и предложено устроить западную часть её по домовому расположению. И первоначальный иконостас в ней был пожертвован Преосв. Филаретом, – именно тот самый, который он устраивал было для своей домовой церкви в Калужском Лаврентьевском монастыре».

«Боголюбивый Архипастырь, бдительным оком надзирая за успешным устроением Скита, ободрял труждающихся словом и делом. По освящении церкви, 1822 г. Июня 3 дня, с разрешения Святейшего Правительствующего Синода, он постриг о. Моисея в монашество: 22 Декабря того же года рукоположил в Иеродиакона, 25 числа во Иеромонаха, и в то же время определил его общим духовником Оптиной пустыни. Не оскудевала и паче возрастала и ревность о. Моисея в порученном ему деле устройства Скита: постепенно, в течение 4-х лет, возникали, видимые ныне по сторонам церкви, отдельные флигели братских келий. Между же келий и вокруг церкви по всему Скиту насаждены плодовые деревья, перемежающиеся ягодными кустарниками: на восточной стороне Скита, на малом протоке запружены два пруда; словом, устроены все, видимые ныне, принадлежности скитского общежития.

В западной части, устроенной, как сказано, по домовому расположению, обыкновенно помещался Преосв. Филарет, когда приезжал в Скит. Между прочими в ней помещениями и теперь посетители увидят дверь из главного покоя (залы), ведущую налево в так называемую архиерейскую опочивальню: кровать и простой шкаф для книг с комодом внизу составляют всё её убранство. Опочивальня эта оставлена в том самом виде, в котором она служила местом краткого успокоения от дневных трудов незабвенного Калужского архипастыря, Преосв. Филарета (блаженного Митрополита Киевского). Он, после основания Скита в 1821 г., почти ежегодно проводил здесь сырную седмицу, для чего приезжал запросто, без всякой свиты, удивляя и утешая всех скитян своею примерной простотой, доступностью и усерднейшим молитвенным подвигом. Настоятель обители – тогда настоятель Скита, о. Моисей заменял ему келейника, считая за честь послужить своему Архипастырю в его невзыскательных и несложных нуждах. В шкафу хранится полный круг богослужебных книг, присланный покойным Митрополитом в дар Оптинскому Скиту, некоторые с собственной его надписью, в 1857 г. – за два месяца до своей кончины. Итак, это последний видимый знак его отеческого внимания к Оптинскому Скиту, о котором он, вдали от него, часто вспоминал, называя в беседах «мой Скит».

«Пройдя домовую часть церкви, вы входите как бы в поперечный коридор, в коем на левой стороне устроена кладовая комната для ризницы; а правая составляет, так называемый, «молитвенный покоец», где в 1838 г. усердием московского купца Алексея Ивановича Лобкова сделан иконостас; здесь прежде стаивал во время службы преосвященный Филарет, часто по целым неделям проживавший в Оптиной обители; теперь же денно и нощно читается здесь Псалтырь в те дни, когда не бывает церковной службы».

«Выражая постоянное заочное внимание к Скиту и вдали при воспоминаниях называя его не иначе, как «мой скит», в Бозе почивший в течение последующей своей жизни лично посетил его двукратно. Так, в 1837 г. Июня 17 дня, проезжая из Санкт-Петербурга в Киев, куда он только что назначен был Митрополитом, он прибыл в Оптину пустынь. На утро следующего дня высокий гость прибыл в устроенный по его благословению Скит; отслужив литургию, изволил обходить весь скит, и, остановившись против церкви, поучал братию от отеческих словес со смиренномудрием, которое он трогательно показал пришедшему к нему перед обеднею с поздравлением Козельскому градскому голове Карлину и прочим гражданам: «Митрополит в монастыре: а здесь в Ските он – просто инок – кротко молвил Архипастырь, и уклонился от принятия почётного поздравления, показывая собой пример смирения. В заключение всего Высокопреосв. Владыка посетил келью скитоначальника о. Антония и некоторых из скитских старцев. С ним находился и провожал его Преосв. Николай, Епископ Калужский. В 12-м часу после праздничной обедни Высокопреосвященнейший Филарет отправился из Оптиной пустыни через г. Козельск в дальний путь, оставив как в обители, так и в ските неизгладимую память своего милостивого внимания».

В другой раз Скит удостоился видеть в своей ограде незабвенного виновника своего существования в 1842 году 20 Мая. Об этом посещении читаем следующий подробный рассказ в историческом описании скита:

«От монастырского перевоза на реке Жиздре Высокопреосв. Филарет изволил идти пешком и был встречен Игуменом и братией соборно в облачении у ворот входной башни. Отсюда по лестнице, ведущей на гору, взошёл во св. врата и вступил ими в соборную церковь при пении стихиры: «Днесь благодать Святого Духа нас собра». После ектении и многолетия изволил благословлять по ряду всю братию. Причём видя, с каким благоговением и любовью собор иноческий стремился принять его архипастырское благословение, Высокопреосв. Владыка, обратившись к предстоящему Игумену Моисею, сказал ему: «Отец Моисей! веди всех их в царство небесное, – ни одного не оставляй». Эти незабвенные слова глубоко напечатлелись на сердцах Оптинских иноков, и без сомнения долго будут передаваться от одного другому, как завет милостивого внимания и отеческой любви Высокопреосв. Филарета к их обители и вообще к монашескому сану... Многие из окрестных дворян, узнав о прибытии их бывшего Архипастыря, поспешили в Оптину пустынь получить его благословение. С благоговением заметили они, что через час с небольшим по прибытии Высокопреосв. Филарета в обитель, во время молебствия в церкви, ниспослана благодать Божия на их пределы; именно после засухи, продолжавшейся почти месяц, пролился на землю обильный, благотворный дождь³³⁴ и оросил почерневшие поля, «а на земле сердец наших, – (прибавляют к сему замечанию оптинские иноки), благословением сего высокого посетителя излился дождь духовного утешения и радости».

По выходе из церкви, Митрополит посетил настоятельские кельи; перед всенощной, по просьбе Козельского почётного гражданина Александра Дмитриевича Брюзгина и братьев его, служил панихиду по их родителям, погребённым в здешней обители, а после панихиды почтил литией на гробе память блаженного старца Иеросхимонаха Леонида (Льва). После того всенощную сначала слушал в монастырском храме, а во время чтение кафизм посетил Скит и слушал, продолжавшееся в то время в скитской церкви, бдение до величания: потом, приложившись к святой иконе Владимирской Божией Матери, возвратился в монастырь для отдохновения будучи утруждён путешествием.

На другой день в 6 часов утра Архипастырь отправился в Скит пешком, слушал здесь литургию, а после оной удостоил своим посещением скитоначальника о. Макария, где было поднесено Его Высокопреосвященству рукоделие скитской братии: деревянные ложки и токарная ваза, которые он благоволил принять с пастырской благосклонностью. Отеческую беседу свою, при этом случае, Высокопреосв. Филарет заключил печальным известием, что он уже последний раз посещает Скит. Посетивши кельи некоторых старцев и милостиво побеседовавши с ними, он прошёлся ещё раз по Скиту, как бы желая напечатлеть в памяти его расположение, вкусил скитского хлеба и отправился в монастырь. Пришедши в настоятельские кельи, потребовал к себе скитоначальника и пожаловал дорогого фиолетового бархата, приказав сделать из него в скитскую церковь одежду на св. престол и жертвенник.

Вообще истинно отеческой любовью к обители и благосклонным обхождением со всеми Высокопр. Филарет оставил неизгладимое впечатление в сердцах оптинских иноков, которые, при глубочайшем почтении и уважении к его высокому сану, питают к нему искреннюю, сыновнюю любовь и признательность; рассказ о последнем посещении их обители Киевским Владыкой они обыкновенно оканчивают печальным воспоминанием прощальных слов скитянам: «я уже последний раз посещаю ваш Скит»³³⁵. В Ските, именно в одной из комнат, находящейся при домовой церкви, между другими портретами, досточтимых скитянами лиц, находится и теперь портрет в Бозе почившего Высокопреосв. Филарета, писанный акварелью чрезвычайно похожий, пожертвованный в пользу Скита Иеромонахом оного Леонидом, а им получен в подарок от покойного князя Д.Н. Урусова³³⁶.

Такова история, основанного в Бозе почившим Владыкой Филаретом, Скита, который достойно и праведно назван незабвенным памятником не только для Калужской паствы, но и для всех любителей и ревнителей истинно отшельнического жития в нашем православном отечестве.

Обращаемся к дальнейшему изложению сведений об административной деятельности Преосв. Филарета в Калужской Епархии.

«Все дела по управлению Епархией (Калужской) текли у преосвященного Филарета во всём неопустительно, стройно и в порядке, и потому благоуспешно и благотворно. Главнейшей и отличительной чертой и как бы задачей во всех его решениях и распоряжениях была – благодать»³³⁷.

«Вся Калужская паства молила Господа (при расставании с Преосв. Филаретом), да пошлёт ей в утешение подобного, истинного отца – Архипастыря»³³⁸.

Все дела в Консистории по управлению Калужской епархией, текли у Преосв. Филарета во всём неопустительно, стройно, в порядке и, потому, благоуспешно и благотворно. Главнейшей и отличительной чертой и как бы задачей во всех его архипастырских решениях и распоряжениях была благость"³³⁹. Эти слова, значащиеся в выписке о служении Преосв. Филарета в Калужской епархии, и поставленные нами в эпиграфе, – насколько можно наперёд сказать, – должны служить девизом и для всего сорокалетнего, архипастырского служения в Бозе почившего во всех других местах до последних буквально минут его жизни. Правда, все эти административно-епархиальные дела и занятия, отличавшиеся образцовой неопустительностью, по временам видимо тяготили его: не раз помышлял было он и об увольнении от епархиального служения, – что мы видели уже и в истории устроения Оптинского Скита³⁴⁰, и не раз приготовлял было уже и прошения³⁴¹, особливо по чувству и настроению к пустынножительству. Но при всём этом, видим в описании последних дней его жизни такое свидетельство: – «Опасаясь, чтобы не было каких-либо опущений в делах епархиального управления, он при всей своей старческой немощи до самых последних пор всегда твёрдо держал их в своих руках, хотя и имел у себя Викария. Даже 13 и 14-го чисел Декабря, следовательно, ровно за неделю до кончины, и при тяжких уже симптомах болезни он занимался делами, принимал доклады, журналы, подписывал бумаги³⁴², не говоря уже о словесных распоряжениях».

Судя по одной такой, сохранившейся до гроба, энергии в деловых занятиях, естественно заключение, и что она была плодом постоянной, сознательной, а не формальной лишь деятельности, – начало которой, как видим, было положено с самых первых пор Святительского служения в Калужской епархии. При этом же нельзя не признать той ещё отличительной черты, (как увидим в многообразных фактах), что в какой мере в душе в Бозе почившего время от времени развивалось и усовершалось чувство и настроение духовно-подвижническое, (в силу которого и проявлялось у него такое монахолюбие, образец которого видели мы в Ските Оптинском), – в такой же мере и даже как бы сугубо развивалось в нём, – если можно так выразиться,– пастырстволюбие и в частности – духовенстволюбие. В этом отношении нам представляется особенно характерным и знаменательным то самое выражение в Бозе почившего – что «в Скиту нет Митрополита, а простой монах». Так точно это же выражение тожественно по своему значению и приложению к нему и наоборот: на Епархии, – среди пасомых и в отдельности в среде духовенства он был уже не монах – а Архипастырь, лицо общественно-служебное, поставленное в обязанность входить во все потребности, условия и отношения, в каких только можно и до́лжно было видеть всю паству в разнообразных общественных³⁴³ и частных, житейских и семейных положениях. Наконец же, что главнейшее во всех этих действиях и отношениях, это то же самое, что мы видели в лице в Бозе почившего в значении монахолюбия. Как он являлся всегда в среде простых иноков истинно как в родной семье и не как главенствующий, но более всего собратствующий всем и каждому; так увидим в действительных фактах, что и в среде духовенства являлся он как в родной семье, истинно как отец сочувствующий, сердобольный и самым делом являвший ко всем и всякому свою милость и благость, и такую расположенность и любовь, образцовый пример которой можно было видеть в нём и к своим родным по плоти. Потому-то он сам именовал духовенство именно «…родным своим сословием».

К этим характерным фактам мы должны присовокупить ещё и содержание весьма многих писем (в числе 40)³⁴⁴, писанных самим в Бозе почившим к разным лицам, в связи с его воспоминаниями о времени служения в Калужской пастве и, в частности, о незабвенных для него – Оптиной пустыни и Ските. Чтобы наперёд дать понять читающим содержание этих писем, мы воспользуемся здесь одним, глубоко и верно характеризующим эти письма, свидетельством.

«С замечательной до редкости ясностью, полнотой, определённостью освещают эти письма внутреннюю жизнь и деятельность в Бозе почившего. Они изображают нам и его Евангельскую веру, и твёрдость упования, и живую, всецелую любовь к Богу, а отсюда, как из независтного источника истекавшие, свойства и черты его духа, жизни и действий, – исполненную сердечности, заботливости о всех пасомых, отеческое участие в радостях и скорбях всех, особливо же лиц из среды духовных, прибегавших к нему с жаждой и надеждой его благодатного утешения, совета, слова, помощи. Потому-то, при чтении этих писем, в виду несомненных, многообразных фактов, невольно овладевает душой умилительная, грустная мысль, – что не стало, в своё время, такой духовной, человечной, высокой, светлой личности, такого благочестивого Старца, и такого Христоподражательного благостного Архипастыря»³⁴⁵.

Обращаясь к самым фактам и сведениям об них, мы не можем не остановиться вниманием, прежде и главнее всего, на сказанном отличительнейшем свойстве архипастырских действий и отношений Преосв. Филарета – именно его «благостности». Этот термин, как неотъемлемый атрибут, замечательно встречается почти повсюду в сведениях – и в письмах, и в прошениях, и разнообразных воспоминаниях о его лице и жизни. Слова: «его благость», или "он благостнейший» и т. п. составляют, как бы отождествляемое с самым именем его, титулование. Наконец, и в самых надгробных словах и речах эти же наименования в Бозе почившего были всюду самыми частыми и в особенности характерно определявшими и освещавшими личность и всю жизнь его во всей натуральности, а не в смысле только панегирическом.

Составитель выписки, сказавши, что во всех решениях и распоряжениях Преосв. Филарета видна была благость, – тотчас приводит для примера такой факт: «Один причётник по производству дела был отрешён по определению Консистории от места; но благостный Архипастырь сжалился над несчастным и разрешил причётнику остаться на прежнем месте». Подлинная резолюция (значащаяся в той же выписке), была собственноручно положена на деле о причётнике следующая: «1820 г. Ноября 17 дня. Апостол Иаков Духом Святым глаголет: хвалится милость на суде. Слушая сей глас и повинуясь ему, предлагаю Консистории из человеколюбия оставить просителя на прежнем месте в селе N»³⁴⁶. Но этот факт приведён в выписке, очевидно, как только пример. Зато во множестве других письменных сведений указываются целые серии подобных действий Преосв. Филарета. Мы с удовольствием и благодарностью пользуемся теми данными, которые извлечены из подлинных документов Консисторских и изложены в статье прежде упоминавшегося Автора.

Автор, сказав сначала, что «постигал ли кого-либо из лиц духовенства пожар, или другое подобное несчастие, наносившее полное расстройство домашнему хозяйству, – тот смело обращался к благостной руке Филарета и всегда получал от него такое, или иное удовлетворение своей просьбе», излагает далее следующее: – «Уже из этого можно судить наперёд о тех отношениях, в каких находился Преосв. Филарет вообще к Калужскому духовенству. Как видим, нужды и интересы священнослужителей находили в нём самое живое сочувствие. Но мало сего, – отеческая попечительность его простиралась на все стороны их жизни. Таким или иным путём улучшить положение подведомого ему духовенства, доставить ему уважение среди православных христиан, защитить его от обид и нареканий со стороны других – было одним из предметов особенной заботливости покойного Архипастыря Калужского. Много страдало тогда духовенство от капризов своенравных помещиков, которые дозволяли себе иногда обходиться со служителями Церкви не много лучше, чем со своими крепостными крестьянами. Не ограничиваясь своими различными притеснениями, в нередких случаях, они старались даже подорвать к ним любовь и высшего епархиального начальства, – подавая на них жалобы, лишённые по большей части, всякой правдивости. Преосвящ. Филарет не давал в обиду своих подчинённых, всегда внимательно рассматривал все подобные доносы, назначал по ним строгие следствия и удовлетворял лишь одной справедливости. Конечно, бывали и законные жалобы. Калужское духовенство не могло составить собой счастливого исключения: и оно было несвободно от многих тёмных сторон. Бывали священнослужители, не отвечавшие своему званию и заслуживавшие потому должной взыскательности. Излишнее употребление разгорячающих напитков, грубое обращение со своими прихожанами, небрежное отношение к своим обязанностям, исправление треб без соблюдения важных и вполне необходимых обрядностей и формальностей³⁴⁷ и многое тому подобное можно было встретить в среде тогдашнего Калужского духовенства. Во всех таких случаях Филарет высказывал законную требовательность и прибегал к известным мерам наказания. Последнее обстоятельство, однако, не возбуждало в подчинённых чувства недовольства им уже потому, что строгим и взыскательным начальником являлся Филарет лишь по требованию крайней необходимости. По большей же части духовенство видело в нём доброго и снисходительного отца.

Особенно приятное впечатление производил Преосв. Филарет на духовенство своим обращением и приёмом. Он считал лишним делом обставлять своё отношение к духовным внешним лоском, различными обременительными формальностями и каким-либо этикетом. Определённых, строго установленных часов для приёма лиц из духовного звания у него не существовало; доступ к нему возможен был для них во всякое время дня. Пришедшего священника принимал он всегда очень приветливо и ласково, вступал в откровенную беседу с ним не только о предмете его просьбы, но часто о вещах и других, подходящих к беседе. Выходя от своего Архипастыря, всякий священнослужитель отнюдь не ощущал чувства собственной приниженности: напротив, вследствие такой близости к себе высшего Начальника, самосознание его значительно возвышалось. Понятно, к столь доброму начальнику и являться можно было без страха и трепета с любой просьбой и со всяким недоразумением, требующим архипастырского разъяснения.

Простота и мягкость в обращении с Калужским духовенством особенно заметно обнаруживались во время обозревания епархии Преосв. Филаретом. Обозревая свою паству, он имел обыкновение производить экзамены священнослужителям. Слушая, иногда не совсем удовлетворительные их ответы, он не приходил, однако, в раздражённое состояние, не кричал на них, и если видел, что выговоры его приводили их в большое смущение, он тут же старался смягчать свои замечания. В случае какой-либо неисправности по церкви, он делал кому следовало, должные наставления и опять-таки спокойно, тихо и любовно. Столь снисходительного Начальника, конечно, всякому священнику приятно и отрадно было пригласить в свой дом откушать хлеба соли. Преосвященный Филарет не имел обыкновения отказываться от таких приглашений и вполне охотно удовлетворял всякого, желающего оказать ему радушный приём. Посещение его не было обременительно и тяжело. Особенной разборчивости в столе он не обнаруживал и был доволен всяким угощением, лишь бы оно предлагалось с добрым чувством и расположением. Всех домашних приветливого хозяина награждал он лаской и вниманием, расспрашивал о семейном его положении и нуждах и вообще старался, по возможности, говорить о предметах обыденных и житейских, допуская иногда простые, чистосердечные шутки. Впрочем, не простого развлечения искал Филарет за трапезой со своими подчинёнными, тут обнаружился особый практический его такт. Через чистосердечную беседу, во время подобных затрапезных угощений, отношение его к пасомым становились более близкими. Он лучше мог узнать ту среду, на которую, прежде всего, должна быть обращена его административная деятельность, и легче мог сообщить те свои взгляды, которые привести в известность путём официальным не совсем было удобно.

Соответственно этим сведениям, взятым нами у цитируемого Автора, мы имеем ещё следующие, относящиеся именно к тому, что во-первых, оказывалось иногда при экзаменах священно-церковнослужителей и особливо причётников и пономарей, и отчасти Диаконов, бывших из недоучек, или просто неучей; и во-вторых как Преосв. Филарет, при вышесказанных трапезных собеседованиях допускал иногда простодушные полу-шутки в разных рассказах о былом, но с тем вместе, в этих самых рассказах проводил в среду присутствовавших тут подчинённых духовных назидательные вразумления. Последние, в имеющихся у нас данных, относятся в частности к уразумению слова Божия и тем паче к употреблению текстов Св. Писания, из которых некоторые, как не безызвестно и в светской литературе, начиная например, с Фонвизинского «Недоросля», употреблялись ради вящего юмора и двусмысленно и карикатурно и даже намеренно изуродовано. К прискорбию же сказать, и сами духовные лица иногда, как говорится, вторили этим литературным и вообще светско-образным юморизмам, неосмысленно выражаясь словами и целыми текстами Св. Писания. Всё это, само собой, не безызвестно было и Преосв. Филарету, и тем паче для его священнолюбивого чувства было тяжко-грустно³⁴⁸. В первом отношении мы имеем в сведениях такой рассказ.

«Владыка Филарет вёл однажды такую беседу. – Один Преосвященный, (а это был, вернее, он сам), имевший правилом при посещении сельских приходов испытывать всех лиц причта в знании христианского вероучения, спросил Диакона: что значит именование «Диакон»? Спрошенный, немного подумав, отвечал: «Древо». Преосвященный был озадачен таким поразительным объяснением и спросил диакона: «как же это так и откуда ты узнал это?» Диакон с полной, твёрдой уверенностью отвечал: «Когда я служу Литургию, то после выхода великого священник, снимая с моей головы дискос, всегда произносит: с древа снем Пречистое Тело, значит: диакон и есть древо». Спросил Преосвященный и Пономаря: «что значит слово Пономарь?» Последний смело и быстро отвечал: «Благовестник», и тут же в доказательство привёл слова Ап. Павла: »не посла мя Бог крестити, но благовестити».

Относительно же неосмысленного употребления текстов Св. Писания лицами духовными, Владыка Филарет говорил: «Вот мне памятен факт, действительно бывший по свидетельству рассказчика. На одном обеде в доме прихожанина была подана большая жареная рыба; священник, отрезав часть рыбы с головой, произнёс: в главизне книжней писано есть; – затем диакон, выделяя себе срединную часть рыбы, примолвил: посреде Церкви воспой Тя; а дьячок и пономарь, разделяя между собой оставшуюся часть, возгласили: »и оставиши останки младенцам своим«. «А вот и ещё факт, – говорил Владыка: – Один помещик, приняв к себе в дом церковный причт для праздничного молебствия, предложил им и вместе другим гостям угощение; при этом, указывая на огромный свиной окорок, после первой выпивки обратился к присутствующим и к священнику с причтом с такими словами: «ну что же, гости и отцы. Предлагаемая да ядим, – примите, ядите!» Но благо, что священник был из серьёзных и вдруг сказал хозяину-помещику: «что же не докончили вы изречение – сие есть тело мое».

После этих же рассказов Владыка самым серьёзным тоном с глубочайшим чувством архипастырской ревности сказал присутствовавшим: – вот видите ли, до чего может довести неразумение Божественных словес Писания и какой страшный грех – такое кощунственное употребление Богоспасительных речений, когда в Писании же Божественном прямо речено: «за всякое слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нём слово (т. е. ответ) в страшный день судный». Всего же паче не простителен этот грех в устах священно-церковнослужителей, у коих всякое слово должно быть солию растворено, а «отнюдь не такое гнилостное и, просто сказать, гнусное, как сказанное помещиком. Благо, что священник был благоразумен и не устрашился вразумить его, как своего пасомого. Потщитесь же всячески отцы и братия подражать этому примеру, и друг друга вразумляйте, а также наставляйте и таких диаконов и причётников, чтобы не мудрствовали по своему-то, как сказанные те неучи».

Как заслуживающую глубокого внимания и признательности, – продолжает Автор, – следует отметить ещё одну черту из Калужской архипастырской практики покойного Филарета. Известно, как особенно непригляден и жалок материальный быт вдов и сирот из духовного сословия. Денежных определённых пособий выдаётся им слишком мало и, притом, не всегда и не всем. «Христос, да добрые люди, – вот где главный и существенный источник их существования». Скажут: местные причты выделяют им известную долю церковной земли как пахотной, так и усадебной. Соглашаемся с этим и даже прибавим, что они, кроме того, в силу издавна установившегося обычая, и не принуждают сносить с церковной земли сиротские жилища и берут с собой сиротствующих в некоторые годовые праздники в приход собирать гроши. Но достаточны ли все подобные, чисто случайные средства для содержания целой осиротевшей семьи; они исключают собой разве только положительную, вопиющую нищету. Такое-то положение духовных лиц, лишившихся своих родителей, всегда озабочивало благостнейшего Преосвящ. Филарета. Хотя положение его самого было обставлено сравнительно хорошо, и как лицо монашествующее, сам он не испытал всех тяжёлых, хлопотливых забот в попечении семейного быта, однако он чувствовал их сердцем сострадательного человека, – болел душой, когда узнавал о семейных потерях, которые испытывали супруги и дети, и не только словом, но щедрой рукой и своими архипастырскими распоряжениями утешал скорбящих. С тёплой любовью и искренним расположением готов был он всегда, так или иначе, пристроить сироту, оставить за ним праздное приходское место, хотя это стоило ему больших хлопот³⁴⁹. Нередко обращался он с особым заявлением в духовную Семинарию, – не найдётся ли в ней достойных воспитанников, желавших поступить к тому или другому семейству в дом. Бывало и так, что заявившие о таковом желании должны были полгода, или даже год, ещё доучиваться; в этом случае покойный Преосвященный оставлял известные священнослужительские места свободными до полного окончания ими семинарского образования, приходские же требы за это время исполнял кто-либо из соседних священников³⁵⁰.

В пояснение и дополнение всех этих данных, излаженных у цитируемого Автора, мы должны присовокупить, что денежные пособия вдовам и сиротам в описываемую пору вовсе не были выдаваемы в значении определённых ассигнований, так как нынешних, так называемых Епархиальных Попечительств, тогда ещё не существовало. Учреждение последних последовало по распоряжению Св. Синода только в 1823 г. и то не сразу и не везде. Поэтому, что служило к облегчению тяжкой доли беспомощных вдов и сирот, всё исходило из личного участия и распоряжений Преосв. Филарета. Для этого он лично располагал и всячески внушал, например, Благочинным, чтобы они особенное имели наблюдение и попечение о бедных из духовного звания; от них (благочинных), помимо всяких официальностей, он требовал и сведений о подобных семействах и через них же посылал от себя деньги по назначению. Одному, между прочим, Благочинному, показавшему в себе чувство холодности к этому делу, Преосв. Филарет внушительно, даже при других, сказал: Эх! отец Благочинный. Какой же ты Благочинный, коли не желаешь благо чинить ближним, и какой же ты отец в среде, вверенных попечению твоему, всех без различия лиц нашего общего, родного, духовного сословия. Отселе же ты знай и другим передавай, что Благочинный есть собственно тот, у которого в инструкции, а паче всего на скрижали сердца, должны значиться первым параграфом слова Царя Давида: «тебе оставлен есть нищий, сиру ти буди помощник»... Иначе смотри, отче, чтобы над нами не сбылось другое слово того же Царя Давида: «иже с гордым оком и несытым сердцем, – с сим не ядях и сего изгонях»... А эти слова недаром читаются каждый день на утрени на первом часе. Внемли убо сему, и перемени твоё и око, и сердце! – Наконец есть несомненное сведение, что если не в самую пору своего служения в Калужской епархии, то впоследствии в Бозе почивший не забывал своего благотворительного участия в средствах Калужского Попечительства, которое было учреждено после уже его епископства. Один из доставителей сведений в письме своём к покойному Преосв. Антонию, бывшему в то время Викарием Киевской митрополии, писал, между прочим: «Не нужно ли подробное сведение о пожертвованиях Владыки (Филарета) в наше Калужское Попечительство о бедных?! Я сделал бы выписку из книг Попечительства. Года четыре назад (за два года до кончины) в Бозе почивший Владыка прислал в наше Попечительство тысячу руб. серебром»³⁵¹.

Постоянно выражая и словом и делом такое отечески благостное участие к нуждам бедных вдов и сирот в их местожительствах, Преосв. Филарет с таким же участием относился и к тем из сиротствующих, которые обучались уже в духовных заведениях – Семинарии и училище. В самой выписке говорится: «В день своего ангела (1 Декабря) приятнейшим долгом поставлял для себя благостнейший Владыка отпускать свои наличные деньги для беднейших учеников Семинарии и училища до 500р. на их нужды». Один из доставителей сведений пишет об этом следующее: «В день ангела своего Владыка раздавал ученикам каждый раз не менее 500р., чтобы на эти деньги были покупаемы вещи, какие кому из учеников были особенно нужны. Деньги эти даваемы были старшим из учеников, которые с купленными вещами вместе с учениками, для коих они куплены, обыкновенно являлись к келейному Владыке о. Назарию и ему отдавали отчёт. Стол для учеников семинарских и училищных в этот день (ангела его) тоже устраивался на счёт Владыки: на этот предмет присылаемы были им деньги впоследствии даже и из Рязани»³⁵².

Правда, такие пособия представляются не более, как вроде раздачи именинных подарков – гостинцев. Но не нужно забывать условий тогдашнего времени вообще и быта тогдашних учеников, а наконец и самого состояния в Бозе почившего в рассуждении его собственных средств. Шестьдесят с лишком лет назад сумма в 500 руб. ассигнациями была очень значительна, чтобы покрывать немалые нужды многих учеников. А как в Калужской Семинарии и училище, по тогдашней многочисленности учащихся, многие из них волей неволей оставались без всякого от казны пособия, особливо по части одежды, поэтому какие-нибудь рубли два-три-четыре, очевидно, составляли собой слишком немалое и дорогое пособие. Это-то и разумел благостный Архипастырь, когда отпускал деньги вовсе не с тем, чтобы разделять их вроде подарков и гостинцев на предметы какого-либо удовольствия, – а собственно на нужды. Чтобы удовлетворить эти нужды как насущные, он приказывал делать и покупки не по своему назначению или по усмотрению начальствующих, а поручал это самим же нуждающимся, при содействии лишь старших из товарищей, – которые и являлись, как сказано, с отчётом в употреблении денег и в купленных вещах. Кроме этого в добрую старину, как и в описываемую пору, был обычай, что и ученики в дни своих именин имели почти правилом для себя являться к Начальникам – Ректорам, Смотрителям, инспекторам, состоявшим в духовном сане и по преимуществу к монашествующим, чтобы получить благословение, и при этом приносили от себя или просфору или просто булки... Преосв. Филарет, как видно, знал про этот обычай ещё сыздавна, начиная со своей Севской Семинарии. И вот, когда ученики Калужской Семинарии и училища стали являться и к нему в дни своих именин, – то он был особенно рад этому, видя в воспитанниках такую нестеснительность, чисто родственную, сыновнюю. Покойный Высокопреосв. Антоний, бывший в это время учеником же – мальчиком и постоянно живший у Владыки Филарета, как родного своего дяди, рассказывал нам много фактов, – как являлись ученики именинники, из которых иных он лично видел у Владыки, а иные сами рассказывали ему в своё время и даже после уже выбытия его из Калуги. «Конечно, говорил он, цель-то была в подобных явках именинников не одна только, чтобы получить благословение от Владыки... да и сам-то он ясно понимал, в чём тут дело, – и этому, кажется, ещё более радовался. Потому-то, как только завидит бывало, пришедшего именинника, то сейчас же велит допустить его к себе, иногда даже во время занятий делами и с просителями, и тут же заводил с ним разговоры, начиная с того: в какой церкви он молился, усердно ли призывал в молитве своего Ангела; спрашивал, – хорошо ли знает он житие святого тезоименника своего; читал ли житие и других каких святых; читает ли вообще, и знает ли наизусть молитвы вечерние и утренние; расспрашивал, – учили ли его этому дома родители, и тут же расспросит бывало, обо всей семье..; далее узнавал, где он живёт в бурсе ли, или на квартире и у кого, как ведёт себя, как учится,… есть ли у него все книжки учебные, есть ли одежда, присылают ли ему что нужно родители, почём платит за квартиру, и не должен ли, и много ли, и давно ли... После всего этого результат бывал известный. Достаточным ученикам давал то образок, то книжки, иногда мне приказывал тут же дать что-либо из гостинцев-лакомств; недостаточным ученикам, смотря по возрасту, или лично в руки отдавал деньги на нужды, или через Инспектора отсылал к хозяевам в уплату долга за квартиру. При каждом удобном приёме именинника приказывал напоить чаем, а бедному бурсачку выдать ещё булок... И замечательная, до удивления, была память у Владыки. Спустя иногда и очень долгое время, посещая классы, он сразу узнавал, бывших у него перед тем, именинников и непременно предлагал учителю вызвать и спросить при себе же, того и другого; судя по ответам, спрашивал учителя, – как он находит их способности, прилежание и успехи. И тут-то иногда приговаривал: да, вот вы так судите, – а знаете ли, что и рад бы вот он N учиться гораздо, да у него и книжек нет, а вон ему хозяева не дают иногда и свечки для занятий от того, что он задолжал за квартиру, – а родителям-то прислать не из чего... Вот дай ко мне Бог не забыть, – сказать о. Ректору или смотрителю (училища), чтобы как-нибудь поместить NN в бурсу; и ему-то будет лучше для учения, да и отец-то с матерью вздохнут посвободнее, чтобы не выбиваться из последнего, при крайних, домашних, семейных нуждах... Семейка-то у них оказывается и без него, целая семеренька, а средства-то приходские, я знаю, не ахти-то... Ну так вы, – обращался бывало, Владыка к учителям, – не больно на него пока налегайте в случае каких либо временных неисправностей в уроках; а ты, чадо, отнюдь не унывай и не ослабевай... паче же Deum ora et labora». Замечательно, как твёрдо сохранилось всё это в памяти и переходило из рода в род, как бы священное предание. При слушании мной приведённого рассказа покойного Высокопр. Антония, мне тогда даже твёрдо вспомянулись рассказы студентов, бывших моих по Киевской Академии товарищей, поступивших из Калужской епархии, которые в большинстве от слова до слова повторяли тоже, переданное им от их родителей.

Представляемые здесь отношения Преосв. Филарета объясняются, между прочим, самой близостью Калужской Семинарии к Архиерейскому дому. Последняя находилась в то время под одним кровом с архиерейским домом, в котором жил Преосв. Филарет³⁵³. Упоминаемый нами Автор пишет: «Семинария вообще была одним из главных предметов его (Преосв. Филарета) забот. Так как она находилась в близкой связи с (зимним) архиерейским домом, то Филарет, когда жил здесь, очень часто посещал её; а в одно время, по выбытии Ректора Феофилакта и до прибытия нового – Венедикта, ходил сам в богословский класс и давал уроки; исправно присутствовал всегда на экзаменах, внимательно проверяя познания учеников. Присутствие Преосв. Филарета на семинарских экзаменах не казалось тяжёлым ни для учащихся, ни для учащих, благодаря той простоте и тому благородству, с каким он вёл себя во время испытаний. Дозволял он входить в лёгкие прения между собой экзаменующим наставникам, и сам нередко принимал живое участие в них, избегая при этом всех тех выражений, которые могли нанести хотя бы какое-либо оскорбление другому лицу. Участниками в подобных прениях он старался делать даже и учеников. В спорах он обнаруживал, должно заметить, обширное знание всех тех предметов, которые преподавались в Семинарии. Такая тактика Филарета во время экзаменов, разумеется, была очень уместна; путём прений он ближе мог познакомиться с познаниями не только учеников, но и учителей, а это в свою очередь должно было служить сильным побуждением для последних быть усердными к своему делу. Искреннее и внимательное отношение Филарета к Семинарии обусловливалось вообще его глубокой любовью к духовному просвещению, которая побудила его открыть ещё духовное училище в г. Боровске». В выписке тоже значится, что «по выбытии из Калужской Семинарии Ректора Архимандрита Феофилакта в Тамбов в Епископы, до времени прибытия нового Ректора, Преосв. Филарет сам изволил ходить в богословский класс и преподавал богословские уроки³⁵⁴. Факт действительно примерный и в наши времена едва ли мыслимый! Что же касается экзаменов, то по словам одного из доставителей сведений, бывшего в описываемое время учеником, – Преосв. Филарет всегда бывал на экзаменах сам и мы ожидали, бывало, экзаменов как праздников; вообще же обращался он с учениками истинно по-отечески»³⁵⁵. Об этих отношениях свидетельствуется и в других сведениях подобными же словами. Нам остаётся только высказать в заключение, что изложенные действия Высокопр. Филарета по отношению к духовенству, как общему по его выражению, родному своему сословию, мы встретим повсюду – и в Рязани, и в Казани, и в Киеве, и вообще в архипастырском служении его до гроба, и все эти действия и отношения составляли постоянную характерную черту в том собственно значении, что были проникнуты и запечатлены духом истинного архипастырства по образу Божественного Пастыреначальника Христа и Господа нашего, являвшего Себя по отношению к ученикам Своим и учителем, и другом, и братом, и слугой.

И действительно, чем более вглядываемся мы в свойства и качества души приснопамятного Владыки Филарета, из коих истекали излагаемые теперь действия и отношения его, тем более живо представляются в перспективе ещё многие другие черты. Изобразить их здесь совершенно уместно. Черты эти, или точнее сказать целая картина из них, состоят в том, чего всего чаще не признают за лицами монашествующими неправильно понимающие или вовсе не разумеющие духа и смысла монашеских обетов. Они вроде, например, ходячих сентенций, – «что монах, де, отрекается и от отца, и от матери, и всех сродников по плоти», видят и понимают монахов вообще какими то, если можно так выразиться экс-людьми... Рассуждения эти, само собой, положительно не правильны и не осмысленны. Входить, впрочем, в это дело было бы излишне... – Пусть вместо этого скажут самые факты.

Мы указали отчасти на бывшего племянника Высокопр. Митрополита Филарета, жившего при нём постоянно и избранного им из среды своих родных как бы в усыновление. В биографии последнего (разумеем Архиепископа Казанского Антония) читавшие эту биографию знают, какие были истинно родственные, точнее – чисто отеческие чувства и отношения к нему Высокопр. Филарета. Оставляя сказание об этом, мы обратимся к тем фактам и сведениям, которые теперь у нас под руками, и в которых читающие увидят, можно сказать наперёд, такие родственно-любивые, во всей искренности и чистоте чувства и отношения, которые, дай Бог, послужили бы образцами для членов всякой доброй христианской семьи в общежитейском быту.

«Подлинно, каков был он – родимый мой, – Феденькой-то, таков и теперь Филаретом – Архиереем-то, – да ещё лучше, кажется, стал»³⁵⁶.

«Вот и я, Бог дал, повидалась с братцем своим – Преосвященным Калужским. Уж как он рад-то был, если бы вы знали! И не знал, как принять и как угостить-то меня»³⁵⁷.

Читатели припомнят, как в Бозе почивший был провожаем родными из Уфы и как он заезжал к своему родному брату, Священнику Гавриилу Георгиевичу (отцу Высокопр. Антония) в Миасский завод на пути из Тобольска в Санкт-Петербург. Мы переносимся на время к этим именно обстоятельствам.

На первом плане является именно перемещение этого брата с семейством из далёкой Сибири вовнутрь России – в Калугу. Подробные сведения об этом мы указываем (опять) в биографии Высокопр. Антония. Мы должны сказать здесь, прежде всего, – как примерно, глубоко и нежно было в душе Преосв. Филарета родственное чувство любви к своему брату. Лишь только вступил он, так сказать, через порог на поприще самостоятельного положения в звании и служении архиерейском, он в тот же год поспешил вызвать к себе своего брата, разделявшего с ним в дни оны все тяжкие скорби его изгнанничества, начиная от Севска до Тобольска. Правда, в Уфе уже не было в эту пору Преосв. Августина, который, так или иначе, мог относиться к брату его, священнику Миасского завода, не совсем расположенно, и родные Уфимские не совсем-то желали расставаться с зятем и дочерью; но Преосв. Филарет просил не отказать ему в родственном утешении, – иметь брата с семейством при себе, – что и исполнилось в 1820 г., т. е. на другой же год епископства его в Калуге. У брата о. Гавриила было в семействе трое детей – старшая – дочь и два сына, из коих младший Яков был только ещё пяти лет. Этого-то последнего Преосв. Филарет и избрал себе как бы в усыновление. Сам в Бозе почивший твёрдо вспоминал уже на последней старости, – как он нянчил его на своих коленях. Сам он обучал его первоначальной грамоте; рассказывал ему жития святых угодников, и сделал его ещё в отрочестве церковником, посвятив в стихарь и назначив его жезлоносцем при своих архиерейских служениях. Сам же руководил его в занятиях учебных, когда он поступил в училище. Одним словом, этот племянник был дитё его сердца, что и оправдал достойный любви племянник до последних дней его жизни всем последующим своим служением в сане святительском, следуя в возможно многом по стезям своего истинно отечески расположенного дяди-воспитателя. Мы разумеем Высокопр. Антония, Архиепископа Казанского, который нам лично передавал многое из своих воспоминаний о времени своего детства, проведённого под непосредственным воспитанием в Бозе почившего Владыки – Филарета. Об этом приведён уже нами один из его рассказов об отношениях Преосв. Филарета, тоже как бы родственных, к воспитанникам семинарским и училищным, – в чём он лично бывал участником.

По рассказам покойного Преосв. Антония, а с тем вместе и по многим другим сведениям, (уже печатным), нам следует сказать о том, как относился Преосв. Филарет, во всей полноте примерно-родственных чувств, к приезжавшим к нему в Калугу разным родственникам из Орловской губернии и из Уфы. К числу первых относятся – его родитель, старец Священник, о. Георгий Никитич и родная сестра – Анна Егоровна, а из Уфимских – его сват – Священник Григорий Андр. Несмелов и сын его – студент МДА Яков Несмелов, – известный кредитор Преосв. Филарету на 200 руб. ассигнациями при отъезде последнего на паству Калужскую.

Мы обращаемся, прежде всего, к сведениям о посещениях Орловских родственников. Первым поспешил в Калугу родитель Преосв. Филарета о. Георгий в чаянии утешения, – подобно как патриарх Иаков к возлюбленному сыну своему Иосифу, – узреть своего Феденьку, а с тем вместе и другого сына, Гаврюшеньку… Нельзя без особенного умиления читать те рассказы, которые по словам составителя их, списаны им чисто с натуры. В этих, давно уже напечатанных, рассказах есть, однако неполнота, которую восполняют имеющиеся у нас данные. Последние заключаются собственно в сведениях, доставленных покойному Преосв. Антонию как материалы для биографии Высокопр. Филарета, вскоре после кончины его. Преосв. Антоний, прочитывая их со мной, многое в них разъяснял от себя, зная твёрдо иное по личным воспоминаниям, а иное по полученным им от своих родных сведениям.

Доставитель указываемых сведений³⁵⁸ в письме своём (от 18 Ноября 1850 г.) писал к Преосв. Антонию, бывшему тогда Киевским Викарием: – «Преосвященнейший Владыка! Вы знаете, в какой мы были дружбе с покойным братцем Вашим Яковом Козмичем Амфитеатровым. Вместе с ним мы поступали в Орловское Уездное Училище, вместе учились и переходили по классам, вместе жили на одной квартире, и из Орла перешли в Севскую Семинарию, а оттуда и в Академию. Вместе из Семинарии и из Академии ездили домой на каникулы, потому что родина моя – село Долгоруково в 30 вёрстах от родины Якова Козмича – села Высокого. Вот почему я знаю некоторые замечательные подробности из жизни в Бозе почившего Высокопреосвященного Филарета, Митрополита Киевского. Слышал я их от самого отца Егора, – родителя Его Высокопреосвященства, и от Анны Егоровны, – сестрицы его.

По приезде в первый раз в село Высокое я застал ещё в живых родителя Его Высокопреосвященства. Он отдал свой дом дочери Анне Егоровне, а место священническое передал зятю своему Отцу Козьме, – (отцу Якова Кузмича) и жил у них на покое. Убелённый сединами, ещё бодрый старец, добродушный и смиренный подвёл нас тогда к большому портрету и стал говорить.

«Вот посмотрите-ка; это мой Феденька! Он теперь Архиереем в Калуге. Захотел меня обрадовать и прислал мне свой портрет. Спасибо ему! спасибо! Поеду вот скоро я и сам к нему; зовёт больно меня к себе».

…А давно ли, – спрашиваем мы, – вы виделись с ним лично?

«Да! уж давно, очень давно! С той именно поры, как из Ректоров нашей Севской Семинарии отправили его в Сибирь – в Уфу, на службу же, а с ним тогда я благословил отправиться и Гаврюшеньку. Там служил он всё время под тяжёлым крестом; немалую и мне причинил скорбь о своей участи; приходилось ему бедному и в разбитых туфлях ходить; но зато теперь Архиереем. Вот скоро поеду к нему в Калугу».

«В другой раз после того мы опять приехали в Высокое – на каникулы. Добродушный о. Егор, уже дряхлый и слабый старичок, посадил нас подле себя и стал рассказывать. Ну вот, побывал я и у своего Феденьки-Филарета. Слава Богу! повидался с ним. Запряг я тележку парой, взял с собой мальчишку вместо кучера и отправился в Калугу. Приехал я туда на самый праздник Преображения Господня. Еду себе по породу на тележке в старом подряснике запачканном, – потому что сам дорогой и колеса подмазывал. Погода была, помню, уж такая хорошая! Вдруг вижу, – сзади меня едет карета на четвёрке. Поди, поди! кричат... Я тотчас к своему мальчишке: посторонись, говорю, посторонись скорее, – и сам схватил вожжи и направил свою тележку в сторону. Карета проехала мимо меня, но тотчас и становилась. Вижу, из неё выходит Архиерей. Так и обомлел я от страха, – соскочил с тележки, схватил с себя шляпу и стою как вкопанный. А он мой родимый – сам идёт ко мне. Я тотчас положил шляпу под мышку, и сложил руки под благословение. А он ухватил мою руку и хочет её целовать. Я рву у него руку, а сам горько плачу, – сам не знаю чего. Такая тут была удивительная сцена! А тут ещё народ сбежался вокруг нас. Владыка ехал в то время от обедни; служил где-то в городе и вслед за ним из церкви шло множество людей. Как увидали, что Архиерей остановился среди города и вышел из кареты, так и сбежались к нам. Да, ведь, и в самом деле, удивительно, не постыдился же он – мой родимый ни моего запачканного подрясника, ни моей деревенской тележки, но взял меня под руку и ведёт в свою карету. Я говорю ему: не надо, не надо! я доеду в своей тележке: нет таки, всадил меня в свою карету, а мальчику моему сказал: поезжай за нами! – Подлинно, каков был он – родимый мой Феденькой-то, таков и теперь Филаретом, да ещё лучше, кажется, стал. Поверите ли, что я в тот день даже и есть ничего не мог... Он меня потчует и тем и сем, а я и рта не в состоянии раскрыть, чтобы кусок проглотить... а он, мой дорогой, то и дело повторяет: Ах, батюшка-батюшка, мой родной, – да чем же мне вас потчевать, чем вас угостить-то право же, но знаю и не умею».

– «Долго вы пожили у него – спрашивали мы о. Егора.

– Да больше месяца прожил, в таком спокойствии, довольстве и радости, словно в раю жил... Иной сын важный, ведь стыдится своего бедного отца и не показывает его на глаза при хороших гостях: а он, словно нарочно бывало, мной хвалится и в глаза и за глаза перед всеми рассказывая, что к нему де, приехал я – отец его. Всем этим он значит, меня хотел утешить; мне хотел во всём угождать... Ο Боже! какое счастье иметь такого сына. Мне кажется, ни одна мать не лелеет так единственного своего сына, как он заботился обо мне. Бывало так, что приедут к нему важные гости, – я и уйду в свою комнату, чтобы скрыться от них, а он как будто занят одним мной, начнёт всякому рассказывать: «а ко мне мой родитель приехал, уж как я рад ему!» И тут же пойдёт сам и приведёт, бывало, меня к ним, да ещё станет при них благодарить меня за воспитание. А я скажу ему: «какое же моё воспитание, Владыко? Не я грешный простак, а Господь милосердый воспитал тебя».

«Что же вы мало так прожили?»

«А что ж мне отвлекать его от дел? Я-то теперь человек праздный, а он завален делами. Что мне ему мешать? Он и сам меня упрашивал пожить у него хоть до самой смерти моей. Да как же мне расстаться со своей Высокинской церковью, при которой столько лет служил я Господу Богу? Нет! При ней и умереть хочу. Ведь почём знать может быть, ныне завтра сложу подле неё и свои грешные кости».

И в самом деле, в последний раз мы виделись тогда с о. Егором. В скором времени услышали в Севске, что он скончался. Вечная память добрейшему Священноиерею!

Покойный Высокопр. Антоний комментировал мне (при разборе биографических материалов) содержание изложенного письма весьма подробно и с особенным чувством... Да, – говорил он, – всё это правда, (как сущая действительность). Самое например выражение дедушки о. Георгия: «такая была тут удивительная сцена» для меня и теперь представляется чем-то вроде отражения, как бы в зеркале... – Я сам, будучи тогда ещё мальчиком, находился как раз тут же в карете с дядей – Владыкой. Меня прежде всего озадачило, что Владыка вдруг приказал остановиться и вышел из кареты среди улицы... Я увидел его встречу с каким-то духовным лицом... затем вдруг вижу, что Владыка буквально тащит под руку старца в подряснике (по-тогдашнему полукафтанье) старом запачканном, сам подсаживает его в дверцы кареты... Я ничего не понимал... а Владыка ко мне: …привстань Яша, пока с места. Когда же стали усаживаться все, – тогда Владыка сказал: ну-ка, батюшка, посади и подержи пока у себя на коленях своего внучка. Тут-то я понял... а дедушка-то прижал меня к себе крепко и, снявши мою фуражку, – тут же начал и целовать и крестить мою голову, изливая на неё целый поток слёз и приговаривая: родименький мой, соколик ты мой... Ах Ты Господи, ах Tы Господи премилосердый! Я взглянул на самого Владыку, а он тоже чуть не всхлипывает... Да, это была истинно, как сказал дедушка, сцена, которая может быть уподоблена только той, какая происходила при встрече Иосифом отца своего Иакова во Египте, – о чём учивши ещё в детстве, в Истории священно-библейской, бывало растрогаешься до слёз... По приезде к самому дому было немало народу, особливо из нищих, всегда ожидавших по обычаю Владыку у крыльца. И тут Владыка, вышедши из кареты вперёд, и давши выскочить мне, сам протянул руки к дедушке, чтобы высадить его, не давши лакею даже и помочь; а мне сказал: беги скорее, скажи Назарию, что приехал-де гость самый дорогой... Между тем Владыка стал раздавать нищим обычные подаяния и, на этот раз сугубые, так что кошелька его не достало. Я побежал сказать о. Назарию... Он мне: «ну-ну дяде-то твоему все гости дорогие... дешёвых то, видно, не дал ему Бог». – Я ему: «да ведь, дедушка приехал. Тут я впервые только заметил, что из вечно хмурого, ворчливого, о. Назарий как будто преобразился... засуетился необычным образом. Дедушка о. Георгий жил постоянно у Владыки, но часто бывал и ночевал у нас – в семействе, куда отправлялся с ним и я, а также приезжал и Владыка. Впрочем, всего не переговоришь, что живо теперь вспоминается и чувствуется, – сказал покойный Высокопр. Антоний, – за всё тогдашнее время гощения дедушки. Сказать разве ещё то, что относилось собственно ко мне. О. Назарий, – как я сказал, – как бы преобразился. Он действительно особенно сблизился задушевно с дедушкой за его простоту, особливо же когда видел его одетым, в отсутствие Владыки, в свой дорожный с заплатами и запачканный в дёгте подрясник. Однажды о. Назарий, говоривший очевидно обо мне и прежде с дедушкой, сказал мне: «ну вот посмотри-ка ты, в чём ходит твой дедушка... а ты и ваши-то всё хотят ходить по барскому. И дедушка, держа меня и гладя по голове, приговаривал: «да, Яшуня, старайся быть тем, кем был в твои годы Феденька, твой теперешний дядя, – тогда даст Бог, пойдёшь по стопам его же, будешь монахом и, пожалуй Архиереем. Владыка Филарет, – говорил покойный Высокопр. Антоний, – вскоре же, по приезде, приготовил своему батюшке новое одеяние – подрясник и рясу. Дедушка, увидавши это, сказал: ну, родимый Владыко, спасибо тебе... носить-то это одеяние я уж ни за что не стану, а лучше скажу словами Св. Евангелия: «сие сотворивши, ты на погребение сотворяеши мя. В твоём этом подрясничке я и велю непременно положить себя во гроб; а рясочку я благословлю отцу Кузьме. Я заштатный, – к чему она мне теперь. Да ты видишь, что и та ряса, которую ты мне подарил, ещё бывши в Севске, и которую я привёз теперь с собой, – почти что новенькая, да и прежняя-то помнишь, нанковая, тёмно-жёлтая и та ещё цела. Ведь ты знаешь как мы, священники, одевались бывало, в рясы-то: в великие только Христовы Праздники и когда нужно было являться к Архиерею; да и тут бывало, несёшь рясу-то в узелке под мышкой, и когда уже нужно, наденешь и затем опять в узелок, да в сундук. Да и покойница Анастасьюшка, твоя матушка, дай Бог ей царствие небесное! – ты помнишь, как бывала бережлива на этот счёт... Помню, она и тебя особенно любила за то же. Кто-кто, а Феденька, – говаривала она, – бывало, пример, образец другим деткам. Другие бывало поизорвут что-нибудь, как будто ни в чём ни бывало... а у тебя, – говаривала она, – всегда всё в исправности³⁵⁹. Недаром тебя и батюшка мой, твой дедушка, хвалит, бывало, не на хвалит за добрый твой нрав и порядок во всём. Да вот и теперь сказать: я ведь видел все твои порядки... уж сколько у тебя дел-то всяких разных, и ты как будто не Архиерей, а просто-напросто слуга. Вот и о. Назарий рассказывал мне, что он дивуется не надивуется, что ты уж больно живёшь не по-архиерейски; его даже задора берёт из-за этого... Всяк к нему, – говорит он, – так и лезет в пору не в пору, и мне отдохнуть-то не дают. Ну а я-то ему сказал: эх брат – отец Назарий! Видно ему на роду так написано быть Филаретом – милостивым, – и рассказал ему про всё твоё детское время. При самых сборах дедушки к отъезду дядя-Владыка, помню, – говорил покойный Владыко Антоний, – вручил ему прекрасные воздухи для церкви Покровской в селе Высоком – и, полученный им незадолго перед тем за погребение N, цветной, малиновый бархат, с тем, чтобы из него были сшиты риза и стихарь пасхальные».

После уже смерти о. Егора, – писал тот же доставитель сведений, – мы с Як. Кузьмичом по-прежнему приезжали в село Высокое. Тут-то Анна Егоровна рассказала нам также про себя, – как она ездила в Калугу к братцу-Архиерею.

«Вот и я, – говорит, – Бог дал, повидалась с братцем своим, Преосвященным Калужским. Уж как он рад-то был, если бы вы знали! И не знал, как принять и угостить-то меня». Я-то прошу, бывало: братец! не беспокойся обо мне: я очень довольна-предовольна всем. Нет! нет! говорит, сестра: ты пожалуйста сама всем у меня распорядись, как хозяйка, сама требуй, что тебе нужно. Бывало, приедут к нему знатные гости-князья, да генералы: я незаметно и уйду в другие комнаты, чтобы не было стыдно братцу-то от такой родни, да, главное, и мне-то было больно неловко при таких знатных лицах... А он тут же и кличет меня при них: Сестра, а сестра, куда же ты ушла?! поди сюда, – я порекомендую тебя: призовёт и посадит меня подле себя. Такой добрый и усердный братец! А как я собралась ехать домой, то-то бы вы посмотрели, что было...»

«Ну, что ж, – говорит, – сестра! ведь, надо тебе дать денег на дорогу». На что! говорю, братец! Я, слава Богу, не нуждаюсь; на своих лошадках приехала, на них и домой поеду. «Нет! нет! – говорит. – А то скажут люди: вот-де какой Архиерей! Приезжала к нему сестра, а он и на дорогу ничего ей не дал. Я-то, пожалуй, и не боюсь злых языков: да вам то, родным моим, будет стыдно от такого брата – Архиерея. Нет! уж ты не отговаривайся. Позовите-ка ко мне эконома».

А у братца был экономом какой-то старичок-монах – такой строгий и расчётливый. «Что ж, – говорит братец ему, – нам надо дать что-нибудь сестрице на дорогу: она едет домой». А я кланяюсь ему и прошу: пожалуйста, братец не нужно...

– В эту пору, – рассказывал Высокопр. Антоний, – я был тут, и тут же был о. Назарий. Последний не вытерпел: «Да что ты, мать родимая, Анна Егоровна, – ужели думаешь, что он вот так и отсыплет тебе целые сотни. Вот тебе Бог, что у меня-то он все и деньги позабирал», – а у эконома – тоже я знаю, всего-навсего осталось 70 руб. асс. Но Владыка, как бы обрадовавшись этому, сказал: «иди же скорее и принеси те 70 руб.» О. Назарий принёс и, отдавая деньги Владыке, сказал: «на… возьми... отдай. Да смотри, что если ты боишься недобрых языков, что то и то-де скажут там, на родине, – зато нам-то не на что будет чего-либо и лизнуть своими языками»... Эконом прямо сказал, что больше нет денег на покупки с завтрашнего же дня. Деньги 70 руб. отданы были сполна сестре; а о. Назарий взглянул только на иконы, развёл руками и, не провожая гостьи, скрылся с обычной ворчливостью.

О посещении родственника Уфимского свата Преосв. Филарета, священника Григория Андреевича Несмелова, мы, сколько твёрдо знаем рассказы покойного Высокопр. Антония, столько же сведения об этом живо памятны нам из рассказов, слышанных ещё прежде в Уфе из уст самого старца, о. Григория, которые были известны и его детям и ими при случаях повторялись, как дорогое для них предание. Для полноты характеристики мы соединим содержание тех и других рассказов.

Сведения покойного Владыки Антония состояли из его личных, детских и других воспоминаний, затем из рассказов его матушки Татьяны Григорьевны, особенно словоохотливой говоруньи в этом отношении и умевшей, по словам Владыки Антония, до удивления воспроизводить былые факты. За это, – говорил Владыка Антоний, – в бытность моей матушки уже у меня на жительстве в Киеве (в 1850–1856 гг.) покойный дядя – Владыка Филарет особенно любил её, и когда бывало прихворнётся ему, он приказывал мне: ну-ка, скажи твоей матери-старице, чтобы она приехала ко мне на целый день; она такая рассказчица-краснобайка, особливо о старине, что и болезнь забудется. Я в один раз отправил ещё с утра мою матушку и сам приехал часам к 12. Благословив меня, Владыка, несмотря на явную болезненность, проговорил с весёлым видом: «видишь, мне слава Богу и полегчало... Вот мы с ней уже чего-чего не переговорили и всё про старину. Ведь и Псалмопевец недаром изрёк: помянух дни древние и поучахся... а не сказал воззрех на современные, текущие дни... Да и замечательно, – прими и ты навсегда для себя к сведению, что когда люди уже совсем стареются, то удивительная бывает у них память обо всём, что было за несколько десятков лет от самого детства, а что было на самых недавних порах, то как сквозь решето... Нас-то, ведь, не учили наукам – психологическим и физиологическим... но теперь я глубоко, по опыту, понимаю эти законы, что и вправду так должно быть. – Верно изречение – Seniores tamquam juniores – (старый что малый)... И вот как раз, – продолжал дядя Владыка, – речь у нас зашла теперь о её батюшке, твоём дедушке Григории Андреевиче. Ведь ты и сам помнишь его, когда он приезжал в Калугу». Это меня действительно заинтересовало, так как много сохранилось у меня детских воспоминаний, проверить и восполнить которые, для меня было интересно, как материалы для биографии. Всё содержание излагаемых сведений мы передадим теперь собственно от лица покойного Владыки Антония, со включением и прочих вышеуказанных данных.

"Дедушка Григорий Андреевич был весельчак до забавности даже и для нас бывших тогда детей, – говорил покойный Владыка Антоний (об этом припомнят читатели в изложении о проводах Филарета ещё из Уфы)³⁶⁰. Дедушка этот гостил собственно в нашем доме, куда я поэтому весьма часто был отпускаем. Сам Владыка-дядя тоже любил приезжать попросту. Дедушка прибыл в Калугу, как раз когда старшая сестра моя Вера, его внучка, была уже засватанной невестой, поэтому по русскому обычаю весёлость дедушки была особенно кстати. Тут на первом же плане являлся не раз и Преосв. Августин, Епископ Уфимский». Не имея места представить здесь всю картину, как изображал её нам покойный Владыка Антоний, который и сам-то впервые узнал эти обстоятельства, мы тем не менее, можем высказать, что нужно, так как и нам самим приводилось не раз слышать рассказы о. Григория Андреевича о бытности его в Калуге у свата – Архиерея. Потому и мне пишущему интересно и приятно было выслушивать сказания Владыки Антония, чтобы проверить и свои воспоминания – детские же. Что относится к моим воспоминаниям, я (пишущий) помню особенно твёрдо, как о. Григорий Андреевич во все большие праздники – в Рождество Христово, Св. Пасху и ещё 1 Декабря (день именин Владыки Филарета) являлся непременно в подаренной ему от свата, Владыки Филарета, рясе атласной, тёмного, вишнёвого цвета на шёлковой подкладке. «Вот, – приговаривал он в среде семьи и кружка бывавших гостей, – и я по ряске-то чуть не Архиерей, – вот тут должна быть и звезда орденская», причём указывал он на дырочку на грудной стороне ряски, где прикреплялась звезда у Преосв. Филарета. А теперь-то у него – как Митрополита, столько звёзд и орденов всех, что вся грудь, как есть, унизана крестами и звёздами, и жаловать-то, говорят, ему уже больше нечего³⁶¹. И в самом деле, как не подивишься и как не скажешь, что Преосв. Августин был в своём роде пророк-прозорливец... Ведь он, выезжая из Уфы (в 1818 г.) на покой, при последнем благословении, сказал мне: «Ну ты знаешь, что роденька-то твой, Филарет вышел теперь на большую дорогу (в это время был он Ректором МДА); скоро будет и Архиереем и затем дальше в гору и в гору и превзойдёт всех... Благо, что в своё-то время я проучил, проутюжил его, как следовало..., небось до гроба не забудет». Эти слова Августина я, – говорил о. Григорий, – передавал в точности и своему Владыке Филарету в бытность мою у него в Калуге».

Преосв. Августин, – как уже сказано, – был на первом плане воспоминаний действительно на эту именно тему. Дедушка, будем говорить словами рассказа Высокопр. Антония, по весёлости и забавности своего характера, и самые грустные воспоминания о пережитом Филаретом тяжёлом состоянии в Уфе, умел как-то выражать и изображать в особенно занимательном, и для нас детей, роде и тоне. Тут была речь и о туфлях разбитых, и о лаптях, и о руготне, и других проследованиях со стороны Преосв. Августина, – и о горемычных песенках на счёт Августина, и ο портрете его, перевертываемом лицом к стене, экземпляр которого о. Григорий Андреевич привёз в дар от себя в память свату – Преосв. Филарету. Батюшка же и матушка, особливо последняя, не умедлили высказаться и о заезде Филарета к ним из Тобольска в Миасский завод, когда состояние его было тоже ещё неопределённое, и когда у него не было, на что купить и дорожной, тёплой одежды и пр. и пр. Впрочем, когда дедушка позволял себе при своих воспоминаниях и рассказах немножко как бы подтрунивать над бывшим Преосв. Августином, а с тем вместе, хотя и без лести, но не совсем умеренно, представлять настоящее состояние Филарета, как Архиерея, вполне обезопашенным, и как бы на степени полнейшего благополучия, чуть не блаженства..., тогда Владыка дядя со своей стороны, хотя видимо и разделял подобные воспоминания и рассуждения своего свата, – но в тоже время воздерживал себя, (что особенно было заметно для всех даже и для нас, детей), со всем смирением пред всеми судьбами в прежней жизни своей, и с глубочайшей почтительностью к имени Преосв. Августина... «Ну, сват мой любезный, как ты ни толкуй, а я своё тебе скажу и всегда и всем до гроба моего стану свидетельствовать, что оного времени я не только не помяну лихом, но считал и считаю страшным, смертным грехом, чтобы и заикнуться в этом роде на счёт виновников, пережитых мной, скорбей, – разумею не только Августина, но и Амвросия Орловского. Без этих, хотя суровых наставников, Бог весть, что было бы со мной³⁶². Что я теперь Архиерей, то случилось Божьей милостью, как и вообще благодатию Божиею есмь, еже есмь». Что архиерейство представляется в глазах других так, как и ты, сват, теперь изображаешь и видимо соутешаешься моему благополучию и пр., то и это далеко не так в истине и действительности. Все смотрят обыкновенно на архиерейские богатые покои, на карету с четвернёй, на бархат и шёлк на их рясах, на чествование их и поклонение перед ними... – но ведь, избави Бог, как бы не услышать слова: «благая восприял еси в животе твоём». Нет и нет, сват, – ты забудь навеки ублажать меня, смотря на настоящее моё положение». И замечательно, присовокупил при этом Высокопр. Антоний, что дядя-Владыка проговорил от слова до слова то, что привелось мне прочитать в одном из его писем относящемся к дальнейшему уже времени. Эти слова в указываемом письме следующие: «Мы живём во времена скорбей и искушений, которые по-видимому, как бы не ощущаются нами, но которые так внедрились в моём сердце, что я не хочу и не могу видеть истинных чад Божиих, живущих на земле, точию пребывающих в скорбех и искушениях... здесь истинное злато в горниле и пр.»³⁶³

Наконец, что особенно осталось для меня памятным, в частности из описываемого времени, – говорил Высокопр. Антоний, – это разговоры между Владыкой и дедушкой Уфимским о тогдашнем воспитании детей и вообще о домашнем, семейном быте в среде духовенства. У дедушки было трое сыновей, коих всех знал лично ещё детьми Владыка Филарет в бытность в Уфе; – а один из них, младший Яков, бывший при нём в Московской Академии, теперь находился тут же, приехавши тогда из Витебска, где он служил чиновником Ген. Губернатора, нарочито для свидания с о. Григорием. Владыка с него-то и начал речь: «вот Яков-то твой³⁶⁴ больно нестатно поступил, что ушёл из духовного, родного звания в светское, хотя служит-то и хорошо. Ну а что другие-то как у тебя сынки?» На это дедушка с каким-то самодовольством сказал: «ну уж сынки-то мои Петруша и Ванюша³⁶⁵ вышли из под моего воспитания не баричами, и в священстве-то примерные. Вот, когда мы после страшного, бывшего в 1816 г., пожарища строили новый дом общий для всех, хотя Петруша был уже Диаконом, а Ванюша уже кончил курс, то они истинно удивили меня своею работящностью; они сами ездили за брёвнами на реку Белую версты за три и ездили туда в простых зипунах и на босу ногу, несмотря на то, что нужно было проезжать через всю улицу Казанскую, а там, при выгрузке брёвен, приводилось им быть в воде чуть не по пояс... Да и сам-то я, ведь ни топора, ничего мимо своих рук не пропускаю»³⁶⁶. Дядя Владыка,– продолжал Высокопр. Антоний, – выслушивал всё это с явным одобрением и удовольствием, и о себе вспоминал, что он тоже хаживал до самой философии в зипуне, а бывало и в лаптях и просто босиком, а по части работ тоже любил всегда и топор, и серп, и вилы, и косу. При этом он указывал ближайшим образом и на Семинарию и на училища Калужские, в которых многое множество недостаточных учеников, у коих и куска-то дневного не всегда достаёт. И вот тут-то, – говорил он дедушке, – и поймёшь, что значит архиерейство, когда каждый год в Семинарию, а тем паче в училище, навезут целую гурьбу ребят-голышей, особенно сирот, – которых к тому же и помещать в бурсы-то нет решительно местечка, а отпускать вспять домой на произвол судьбы, ведь это уже чисто значило бы подставлять себя под приговор св. Апостола: «аще кто о своих, паче же о присных, не промышляет, веры отвергся есть, и неверного горший есть», (1Тим. 5:8).

Не распространяя более приводимых рассказов, содержание и значение которых, несомненно и без того, вполне понятны читающим, мы присовокупим только то, как все подобные чувствования, рассуждения и действия в Бозе почившего Высокопреосв. Филарета были всегда искренни и неизменны на всю жизнь, начиная с первой его паствы Калужской. Вполне достойнейшей и назидательнейшей в этом отношении иллюстрацией может служить следующее письмо в Бозе почившего, писанное ими бытность его уже Митрополитом Киевским³⁶⁷ к бывшему тогда Викарию его в Киеве – Преосв. Иннокентию, по поводу представленного ему отчёта по ревизии Киевской Семинарии и училищ и составленного, по его выражению, по ревности не по разуму... «То правда, что ученики спять и по двое на одной кровати, и ходят в халатах иные без поясов, ходят и босиком... И что ж?... Я сам очень знаю бедность содержания учеников и тесноту и проч., да зачем так высчитывать всё... и с такой подробностью говорить, например, о подштанниках и т. п. и открывать таким образом матернюю наготу?! Я сам до самой философии ходил и в лаптях, и босиком, и не только в халате, но и в сером зипуне. И что же, – ужели лучше оставлять сих бедных малюток в домах родительских без всякого обучения?! Извольте милостиво послушать, так ли и мне платят за то, что я сам от себя пять тысяч рублей жертвую (на содержание сих бедных) ежегодно³⁶⁸. Верно, что ревизовавший сделал такое описание по ревности к улучшению содержания учеников; но ревность не по разуму влечёт обыкновенно за собой вредные последствия».

О родственно-любивых чувствах и отношениях Высокопр. Филарета, в особенности к описанному семейству брата его Гавриила, мы увидим ещё много сведений впоследствии, когда Высокопр. Филарет был уже архиепископом в Казани, и в эту пору брат его скончался, оставивши большое семейство.

В заключение всего изложения об истинно-благостных, в духе архипастырско-отеческом, действиях и отношениях Преосв. Филарета ко всем без изъятия своим пасомым мы должны указать и на то, с каким глубоким участием относился он и к тем, кои по слову св. Апостола, от нас (из среды Православных) изыдоша, но не быша от нас. Это – раскольники, которых, как уже замечено, было весьма немалое число и в самой Калуге, и в особенности, как в главном их гнездилище, – в г. Боровске. Каково было это участие, или прямее сказать, как болела, ревнующая о спасении всех ближних, христолюбивая душа сего Архипастыря, мы тоже видели уже из его прощальной речи с его Калужской паствой, где он от полноты и глубины чувства, взывал ко Господу: «Господи, Сердцеведче, Ты веси, сколько сердце моё воздыхало, и будет воздыхать к Тебе, да сей знаменитый благочестием и добродетелями град очистится от последних останков заблуждений и суеверия. Соверши над ним милость сию. Да будут все – едино стадо, и Ты един Пастыреначальник». Что эти воздыхания были не одни лишь выражения чувствований, но были отражением и отголоском самой ревностной деятельности Преосв. Филарета, на это в делах архива Калужской епархии имеются несомненные, разнообразные данные. Цитируемый не раз нами, Автор³⁶⁹, имевший под руками этот самый источник, пишет: «Охранение стада Христова от расхищения, предохранение от увлечения бреднями раскольников и обращение последних на путь истины – было одним из самых главных делом, которое предстояло вниманию Филарета на епископстве в Калуге. Изворотливость и хитрость раскольников в деле совращения истинных сынов Церкви Христовой сильно смущали его, и ему предстояла немаловажная борьба; но эту борьбу он вёл всегда, как добрый воин Христов, облечённый во всеоружие слова Божия, не прибегая однако, к мерам насилия и стеснения. Он боялся оскорбить человека насильственным посягательством на его свободу, и потому употреблял лишь нравственные меры убеждения, которые с тем вместе, и выражал всегда в самых искренних молитвенно-благожелательных чувствованиях и в сердечных воздыханиях, о коих торжественно засвидетельствовал сам в своей прощальной речи. Есть сведение, что Высокопр. Филарет вступал в частные или общие собеседования с раскольниками не иначе, как повторяя про себя все те ектенийные прошения и ту молитву, которые положено возносить по чинопоследованию в »Неделю Православия«, и которые он от слова до слова знал наизусть. А чтобы смягчить, насколько возможно, предубеждение и даже ожесточение некоторых из слышавших его собеседования в том отношении, что-де «архиереи и попы делают обращение и увещание к раскольникам или из своих видов, или только по приказу», Высокопр. Филарет в большинстве употреблял многие, самые подлинные выражения из ектении и молитвы, этим самым наперёд давая разуметь упорствующим, – в каком духе, в каких чувствах и в каких видах предлагаются им увещания³⁷⁰. «Для подобных личных собеседований, – говорится в сведениях, – Преосв. Калужский Филарет нарочито ездил иногда в г. Боровск, и там по нескольку часов кряду вёл с раскольниками общие собеседования, в которых раскрывал им всю несправедливость их взглядов. А дабы успешнее действовать на заблуждающихся и с тем вместе оградить пасомых, могущих уклоняться на сторону раскольников, он в те места, – где особенно был распространён раскол, назначал людей достойных и особливо хорошей нравственности; письменно и устно давал им наставления, как обращаться с отпадшими от Православной Церкви, советуя обходиться с ними кротко и мирно».

Насколько же сам Преосвящ. Филарет обладал особенной способностью обхождения с заблуждавшимися и через это действительно имел всегда личное влияние на некоторых бывших в расколе, об этом мы уже видели отчасти факты. Приведём здесь ещё факт следующий, сообщённый записавшему его лицу впоследствии в Киеве. Купец в Калуге NN втайне был расположен к расколу, но приобщался от единоверческого священника, который однако обязан был приходить к нему на дом со Св. Дарами. Владыка Филарет, бывший Калужским Архиереем, узнав об этом, прямо говорил этому купцу: «Смотри, ты вот не хочешь теперь сам приходить ко Христу Спасителю и чуждаешься Церкви: зато придёт время, когда и пожелаешь прийти, но не придёшь, да и к тебе Христос Спаситель не придёт». Не вразумившийся Пастырским советом умер без покаяния³⁷¹. А что вообще личное влияние Преосв. Филарета на заблуждавшихся, как было в своё время, так и оставалось надолго в среде последних. По сказанию доставителя сведений, при самых проводах Преосв. Филарета было немало лиц из раскольников, даже в храме соборном, и на иных из них самые слова молитвенного воззвания архипастырского произвели истинно небывалое для них впечатление. По словам их самих, они как бы не верили, чтобы у нынешних архиереев была такая Христоподражательная ревность о спасении заблудших. По рассказам, лично нами слышанным в последнее время в 1884 г. в бытность в Калуге, между единоверчествующими и всецело обратившимися в Православие имя Преосв. Филарета остаётся до днесь в предании, как приснопамятного Архипастыря и в особенности как усердного молитвенника и как церковного «собеседовника». Потому и печатные его «толковательные Беседы» сохраняются у многих и единоверчествующих и даже некоторых держащихся раскола, в ряду книг истово учительных; равно имеются у иных списки, писанные полу-уставом, с самой его последней, прощальной речи, – и даже с того поучение, которое произнесено было Высокопр. Филаретом по поводу начавшегося распространяться издания книг Св. Писания, – к чему он сам с первого раза относился с полным сочувствием и располагал пасомых; но впоследствии изменил свой взгляд и убеждение в отрицательную сторону, собственно против изданий Библейского Общества, а затем и против дальнейших предприятий подобного рода, оканчивая самым даже тем, которое возникло по рассуждению самого Св. Синода в 1856–1857 г.