К вопросу об Acta Martyrum Scilitanorum

Научные исследования по вопросу об Acta Martyrum Scilitanorum разрешились довольно неопределенным результатом. В известном standard-work, Geschichte der altchristlichen Litteratur bis Eusebius von Adolf Harnack (Leipzig 1893) Эрвин Пройшен (Preuschen) состояние этого научного вопроса описывает в таких чертах:

«Acta Martyrum Scillitanorum [так] сохранились в нескольких рецензиях:

a) Греческая рецензия, начинающаяся словами: »Επί Περσαντος τὸ β« в Cod. Paris. Gr. 890. впервые издана Узенером (Usener, Index Scholarum Bonnae 1881), затем Робинсоном (J. A. Robinson, The Passion of. S. Perpetua в Texts and Studies I, 2, Cambridge 1891. pp. 113–117). Эта рецензия не подлинник, а переделка латинского (aus dem Lateinischen geflossen), но во всяком случае представляет очень древний вид текста.

b) Очень близко родственна этой греческой латинская рецензия, начинающаяся словами: Praesente bis. Сполна этот текст издан Робинсоном (ibid., pp. 112–116) по Cod. Mus. Brit. 11, 880» (SS. 817.818).

Дальнейшее не имеет значения для вопроса.

Как известно, Узенер, издавший греческую рецензию по единственной рукописи, оконченной в апреле 890 г., высказался о тексте ее с полною определенностью. «Versionem dico graece enim haec neque agi coram proconsule Africae potuerunt neque scripta esse Carthagini probabile est». «Propono igitur narratiunculam illam simplicissimam, ex fidelium qui iudicio astiterant memoria olim ueraciter conscriptam latine». – Обэ¹ напротив, стал доказывать, что греческий текст – не перевод с латинского, а самый оригинал актов, от которого зависят и который переделывают и искажают существующие латинские рецензии. – Робинсон, которому посчастливилось открыть полный текст древнейшей из существующих латинских рецензий, объявляет, что этот латинский текст древнее греческого (р. 109), что это и есть самый латинский оригинал актов и, следовательно, самый древний христианский латинский неотрывочный связный текст, какой только сохранился до нашего времени (p. vii). – Пройшен,как видим, возвращается к точке зрения Узенера. Догадку Обэ он оспаривает explicite («не оригинал»), а взгляд Робинсона отклоняет implicite, когда ставит греческую рецензию на первом месте. Но каково взаимное отношение этих рецензий и – в особенности – что такое представляет из себя эта древнейшая латинская рецензия, Пройшен не высказывается.

Иногда standard-works, как ни высоко их значение для данной научной области в ее целом, отражаются не совсем выгодно на ее отдельных пунктах. Подводя итог исследованиям по частным вопросам, такие классические труды до известной степени его фиксируют. Многие выносят то впечатление, что этот итог и есть последнее слово науки и ее дальнейшее движение в этом вопросе не имело бы уже под собою надежной почвы. По моему мнению, исследование о взаимном отношении двух основных рецензий актов должно бы завершиться не столь тощим результатом и на наличное состояние этого вопроса следует смотреть только как на эфемерное. В дальнейших строках я и пытаюсь по мере возможности неопределенности воззрения Э. Пройшена заменить тезисами более определенными.

После издания Робинсоном древней латинской рецензии актов нуждается в пересмотре вопрос о первоисточнике актов. Имеем ли мы хотя в одной из рецензий актов так называемые acta proconsularia? Все существующие рецензии несомненно прошли чрез христианские руки. Древняя латинская кончается словами: «et regnant cum Patre et Filio et Spiritu Sancto per omnia secula seculorum. amen». Греческая последовательно употребляет такие выражения, как «ό άγιος Σπερᾶτος εἶπεν», «ἡ δὲ ἁγία Ἑστία λέγει»². Но все это относится к чисто литературной отделке актов и не затрагивает их содержания. Слова, которые произносит проконсул, ответы ему христиан, в актах могли быть изложены именно так, как они были записаны в acta proconsularia, в протоколах самого заседания, составленных на основании тахиграфической записи нотариев. Была ли под руками у составителя этих Acta M. Scilitanorum в той или другой их рецензии выписка из подлинных протоколов заседания 17 июля180 г. или не была? Этот вопрос Робинсон не затронул ни одним словом. Но рецензия, им изданная, в том объеме, в каком она читается в Cod. Mus. Brit. 11,880, по моему крайнему разумению, начиная с первой ее строки Praesente bis et Claudiano consulibus и кончая словами: «Uniuersi dixerunt: Deo gratias», не содержит ни одной фразы, которая была бы не возможна в выписке из подлинных acta proconsularia, хранившихся в карфагенском архиве. – Узенер, в свою очередь, не считает латинского текста греческой рецензии за выписку из acta proconsulariä это, по его мнению, исторически достоверное повествование, составленное по воспоминаниям верующих, присутствовавших на заседании 17 июля 180 г. Таким образом, тон обеих рецензий, высокая историчность их, допускали бы такое решение вопроса:

В древнейшей латинской рецензии Praesente bis сохранилась выписка из acta proconsularia, в греческой рецензии "Επὶ Πέρσαντος τὸ δεύτερον – перевод повествования, составленного христианами, которые были свидетелями-очевидцами и подвига и кончины свв. мучеников.

Можно допустить, что в числе христиан, находившихся в секретарии во время суда над мучениками, находились и «тайные скорописцы»³, и их черновые тахиграфические наброски находились в распоряжении того христианина, который редактировал латинскую запись актов, переведенную затем на греческий язык. Этим удовлетворительно объяснялась бы поразительная точность, с которою христианские акты передают не только самую последовательность вопросов Сатурнина и ответов мучеников, но и самые слова проконсула и христиан, так что запись христианская в этом отношении почти не разнится от официальной записи в acta proconsularia, подходит на торопливо снятую копию с последних.

Одно внешнее обстоятельство не позволяет признать такое объяснение состоятельным. И по латинской рецензии и по греческой, проконсул Сатурнин прямо обращается к подсудимым христианам с такими словами⁴, из которых видно, что дознание здесь продолжается, а не начинается. Мы не узнаем из актов ни того, по какому поводу христиане привлечены на суд, ни того, почему вместо 12 обвиняемых на суде оказывается только шестеро, и против остальных шести «неявившихся», τοὐς ἀφάντους, приговор постановлен in absentia. Был ли у всех этих христиан обвинитель – delator? Или сам проконсул по своей инициативе приступил к coercitio? Где они взяты были под арест: в молитвенном доме или во время путешествия? На все эти вопросы нет ответа очевидно потому, что мученики были уже допрошены на каком-то заседании ранее 17 июля, и теперь являются пред лицом проконсула уже как виновные (с точки зрения римского закона) и признавшие себя виновными. Во всех разновидностях латинских актов, как ни сильно пострадал первоначальный текст их от необузданного произвола разных «краснореков» – амплификаторов, – нет ни малейшего следа от этого предшествующего заседания и, к счастью, не сделано попытки – присочинить недостающее начало процесса.

Очевидно, следовательно, acta proconsularia остались христианам недоступны. Иначе нельзя объяснить, без предположений мало правдоподобных⁵, почему христиане сделали выписку не с начала процесса, а лишь со средины. Напротив можно без всяких натяжек допустить, что дело приведенных в Карфаген нумидийцев началось слушанием так неожиданно, что карфагенские христиане лишь потом узнали, что эти нумидийцы подвизаются за имя Христово: поэтому никто из христиан более или менее образованных не был на первом заседании, кроме, конечно, самих подсудимых. А так как весь «agon», все «свидетельство за имя Христово», содержались сполна в актах второго и последнего заседания; то начало процесса с христианской точки зрения и не представляло особенной ценности: из наличных Acta Martyrum Scilitanorum христианин знал все, что было важно знать для его собственного назидания и для церковного прославления свв. мучеников. Поэтому, к ущербу для истории, не занесены в акты и те сведения о начале процесса, какие могли бы собрать на месте христиане современники.

Итак, в основе всех существующих рецензий Acta Martyrum Scilitanorum лежат «воспоминания» христиан-очевидцев, вернее – по моему мнению – несколько набросков нотами, сделанных тайком христианами во время самого суда над мучениками в секретарии 17 июля 180 г. Этих записей было немного: может быть три. Одна из них была под руками у составителя актов того типа, который представлен в греческой рецензии; вторая – можно сказать без перемен, в первоначальной чистоте – издана Робинсоном и с некоторыми отмеченными на поле разночтениями из третьей записи лежит в основе всех позднейших переделок латинского текста актов⁶.

Только в греческой рецензии – и ни в одной из латинских – читаются следующие строки: «ἦσαν οὖν ὁρμώμενοι οἱ ἀγιοι ἀπο Ίσχλὴ τῆς Νουμηδίας, κατάκεινται δὲ πλησίον Καρθαγέννης μητροπόλεως».

Для исторической географии это место дает немного: ученые не в состоянии определить, где лежала родина свв. мучеников⁷. Но зато оно решает вопрос об орфографии этого географического имени.

В 411 г. принимал участие в трудах карфагенской конференции православный «episcopus ecclesiae Scillitanae», Squillacius. Присутствовал на конференции и его совместник, донатист Donatus episcopus Scilitanus. – 8 октября 649 г. на латеранском соборе в было прочитано послание «concilii proconsularis» к Павлу константинопольскому; 34-м подписался под ним «Pariator, gratia Dei episcopus sanctae ecclesiae Scilitanae»⁸. – В Kalendarium Carthaginense (V-VI вв.) под (17) июля значится память «sanctorum Scilitanorum»⁹, в martyrologium ex codice Bernensi (VIII-IX в.) «et Silicitanorum» [так]¹⁰. Виктор витский¹¹ упоминает о карфагенской базилике «Celerinae vel Scillitanorum». Критический аппарат указанного места представлен только рукописями BLVR. Самая авторитетная рукопись, А, IX в., не имеет начальных листов. В – IX в., L – ХII, VR – X в. «Scillitanorum» читается очевидно лишь в BR. Варианты: scilitanorum L, sicilitanorum V. – Наконец у Георгия кипрского, писателя конца VI в., читается Σκήλη, что не разнится от Σκίλι. – Подведем итог. Из приведенных 7 инстанций одну (Виктор витский) или и две («et Silicitanorum») следует считать нерешительными. Остаются одна Scilli против четырех Scili.

Такой же результат дают и рукописи древнейшей латинской рецензии А (IX в.) В (XI в.) С (ХIII в.). В С Scillitanorum, в В Scyllitanorum. Чтение A Scilitanorum Робинсон основательно принимает в текст. Рукопись A не только древнейшая из трех, но и единственная орфографически исправная, с последовательным Narzalus ­­ Νάρτζαλος; и Vestia. Кто может положиться на авторитет В с его последовательными «Saturinus» вм. Saturninus и «Bistea» и переменными «Nazari Naharo Nartadus», или на чтение С с его «Bestia Narcallo Nartallus?» – Наконец, фальшивых аналогий в пользу «ll» в латинском языке достаточно много: ille, mille, всевозможные camilli camillaeque, наконец пресловутая мифологическая Scylla¹². Естественно для рассеянного писца иностранному Scili придать более латинскую физиономию и писать «Scilli». Так утвердилась какография «Scillitanorum».

Узенер не оценил всей авторитетности чтения «ἀπο Ίσκλή», что подле «Νουμηδίας» очевидно не разнится от Ίσκλί, и склонен видеть в этом лишь испорченное Σκίλι ­­ Scili. Обэ и Робинсон выяснили, что в Cod. Paris. читается на деле Ίσχλή ­­ Ίσχλί. Это чтение устанавливает бесповоротно, что Scili есть только латинизация истинного пунийского названия городка, относится к Ίσχλή так же, как «Рим» к «Roma», как «Париж» к «Paris», как «Moskau» к «Москва». Семитские языки и в числе их финикийский-пунийский представляют ту особенность, что слово, начинающееся двумя согласными, для них непроизносимо; поэтому никак не «Scili», но или «Sicili» (если не «Sicli») или «Iscli». Так у арабов «мир» называется «salam(un)»; но «slam(un)» невозможно; поэтому ««islam(un)», высокий духовный мир человека, вполне предавшегося в волю Божию, »ислам». Очевидно это семитская аналогия явлению, всем известному по языкам романским, которые spiritus превращают в espiritu, esprit, Stephanus в Estevan, Etienne. Такия имена личные, как Miggin, Stiddin, Birictbal, Byrycth ­­ Βυρυχθ [­­ «Благословенная», Benedicta], и имена географические, как Bidil, Igilgili. Intibili, Sitifi, Tibilis, Tigisis, Timici, и знаменитые сцены в «Poenulus», где Hanno poenus loquitur punice, не оставляют никакого сомнения в том, что звук «i» преобладал в пунийской фонетике, по этому признаку архаической: в еврейском языке, как преподают его европейские гебраисты, с его модернизованною фонетикою, многие пунийския «i» превратились бы в «е»¹³. С другой стороны, обилие «у» в «Poenulus» и такое выразительное равенство, как mytthymbal­Muthumbal, показывают, что в пунийском «I» была сильная примесь «U»; оно звучало глухо в роде русского «ы». Ίσχλή в пунийском выговоре представляло что-то среднее между исхыл’и и ыскълы. Всякий видит, что Ίσχλλη было бы монстром. Опираясь на полновесный авторитет де-Лагарда ¹⁴ , можно сказать, что tertia radicalis семитского слова, в данном случае λ, и не должна быть удвояема; и если бы здесь замешалась звуковая порча, то ударение переместилось бы, получилось бы ίσχίλλη. Между тем пуниец 180 г. произносит это слово с таким полузвуком после χ, что в греческом алфавите не оказывается ничего ему соответствующего. Это пустое место в роде апострофа принять на себя ударения очевидно не может: ίσχ^λη – чистый nonsens. – Латинянин, с его здоровым произношением (scala scutum), ненуждавшимся в фонетических подпорках (escalier ecu), и с его ухом, тупым на оттенки придыхания в звуке к, это исхыли- ыскълы слышит как scili. – Относительно смысла этого географического имени, кажется, сомнений быть не может: пунийское слово достаточно разъясняется тремя буквами его корня σχλ SKL. В транскрипции перевода LXX εσχώλ соответствует еврейскому eskol, которое равно арабскому iGkal(un), эфиопскому askal. Во всех этих языках это слово значит виноградная кисть, гроздь, βότρυς. Нахаль-эсхоль, дебрь гроздная, дебрь грезновная, называлась долина, поразившая евреев плодоносием ее виноградников¹⁵. Ίσχλη Scili славянин назвал бы Грезново, Гроздовка. Отсюда очевидный географический постулат: не искать местоположения Исхли Scili там, где виноградник развести невозможно¹⁶.

Узенер не думает, чтобы греческая рецензия появилась в самом Карфагене. Первоначально, по его мнению, карфагенские христиане изложили эти акты на латинском языке. Если эта точка зрения верна, если этот латинский текст существовал и между первозаписью и переводом прошли годы, десятилетия, может быть даже столетия; то получаются два довольно неожиданные вывода.

а) Грек не африканского происхождения, следовательно, с тонкостями местного произношения незнакомый, написал в своем переводе Ἰσκλή или Ἰσχλί очевидно только потому, что в латинском оригинале стояло ISCHLI. Все в Карфагене называли св. мучеников исхлиских «Sancti Scilitani», их родное селеше – Scili. He Schilitani и не Schili. И, однако, переписчики добросовестно копировали это Ischli, даже h не выбросили. Здесь чувствуется забота о тщательном сохранении этого древнего церковного памятника латинской письменности.

б) Этот памятник, однако, никого на западе не интересует. Им не пользуется никто. На разновидностях латинских рецензий, которые все стоят в зависимости от текста Praesente bis, не отразилась ни одна особенность рецензии Ἐπι Πέρσαντος¹⁷, как ни естественно было бы такое заимствование.

Лучший выход из этого предложен, по моему мнению, Обэ. Греческая рецензия – не перевод, а самый подлинник¹⁸. Автор актов писал их прямо по-гречески, хотя конечно у него была под руками черновая тахиграфическая запись процесса на латинском языке, потому что самый процесс происходил на латинском языке. В большей части своего труда автор был конечно только переводчиком. Видимо природный латинянин, владевший греческим языком далеко не свободно, он или переводит всякое латинское выражение буквально¹⁹, не заботясь о том, насколько изящным такое сочетание греческих слов покажется греческому читателю, или же прибегает к описаниям, если запас греческих слов у него приходит к концу, особенно при встрече с техническими латинскими словами, которые в обыденном разговоре не часто повторяются. Но эту переводную часть автор поместил в соответственную, не без порывов к витийству написанную оправу, которая и составляет его полное литературное достояние. В этом законченном виде Acta Martyrum Scilitanorum graece в латинском переводе никогда не существовали.

Но зачем автор актов дал себе такой странный на первый взгляд труд – писать на иностранном греческом языке, а не на своем родном латинском? И на этот вопрос ответ намечен Обэ²⁰: богослужебный язык карфагенской церкви был в это время греческий, а не латинский.

Что в первые два века церковный язык римских христиан был не латинский, а греческий, это исследованиями Каспари поставлено так твердо, что считается общепринятою научною истиною²¹. Но сам же Каспари полагает, что такой своеобразный порядок, – греческий язык в церкви и латинский в обыденных сношениях, – существовал у христиан только в Риме. «В церквах африканских, не исключая даже и Карфагена, где конечно многие образованные люди и понимали и говорили по-гречески, богослужение совершалось без всякого сомнения исключительно на латинском языке».²²

Кажется, под этим смелым заверением основания заложены не особенно прочные, и усомниться в его состоятельности есть повод.

Пострадавшие 7 марта 203 г. в Карфагене мученики Сатур и Вибия Перпетуя пред своею кончиною видели видения, которые сами же и записали²³. «Et vidi, пишет Перпетуя, – hominem canum in habitu pastoris – et dixit mihï Bene uenisti, tegnon». Сатур видит и себя и других мучеников уже пострадавшими и вознесенными в рай. «Et uidimus – Optatum [первого исторически известного карфагенского] episcopum ad dexteram et Aspasium presbyterum doctorem [может быть грека родом, судя по его имени] ad sinistram – et diximns illis: Non tu es papa noster et tu presbyter? – et conplexi illos sumus. et coepit Perpetua graece cum illis loqui. – et audiuimus uocem unitam dicentem: Agios, agios, agios: sine cessatione». – Что Перпетуя, образованная матрона, владеет греческим языком, это видно и из десятка греческих слов, которые встречаются в ее рассказе: но и пишет и говорит с другими она по-латыни. Положение христианской героини слишком серьезно, чтобы можно удовлетвориться простою ее привычкою к греческому языку, легкомысленною, предосудительною в глазах римлян²⁴, для объяснения того факта, что апокалиптический пастырь, по словам ее, приветствует ее греческим τέκνον. И не она сама, а Сатур, как кажется, сам греческим языком свободно не владевший, слышит ее разговор по-гречески с папою Оптатом и пресвитером-учителем Аспасием. В представлении Сатура его сомученица – идеальная героиня: если она «начала говорить с ними по-гречески», то очевидно в таком месте, как рай, с такими лицами, как епископ и пресвитер, и следует говорить по-гречески. Христианин естественно представляет рай под образом церкви. Следовательно, в 203 г. «папы"-епископы и пресвитеры-учители приветствовали карфагенских христиан во время богослужения словом τέκνία, произносили слова молитв по-гречески, и верующие едиными усты возглашали еще не Sanctus sanctus sanctus, но Αγιος ἄγιος ἄγιος.

Литературная деятельность Тертуллиана представляет явление довольно своеобразное. Некоторые вопросы он решает в сочинениях на греческом языке; и так поступает он не только в начале своей деятельности, когда он жил в Риме, но и в период ее полного расцвета, в 201–202 г., когда он был несомненно карфагенским пресвитером. Эти вопросы его так интересовали, что иногда он брался за них снова и обсуждал их на латинском языке. Смешно было бы думать, что Тертуллиан в качестве греческого писателя выступал потому, что к его времени латинский церковный язык не был достаточно разработан: своим родным языком Тертуллиан владел как образованный юрист; несколько termini technici из греческого церковного языка (haereticus, baptismus, ecclesia), – и из латинского языка литературного получался язык церковный. Однако карфагенский пресвитер, даже «создавши» латинский церковный язык, по-прежнему предпочитает писать сперва греческие сочинения и потом уже излагать их по-латыни. Нельзя сказать, чтобы ученые попытки объяснить эту странность были счастливы: не удается доказать не только того, что греческий христианский мир по преимуществу нуждался в просветительских услугах Тертуллиана, но даже и того, что предметы, о которых он писал по-гречески, действительно интересовали и христиан в Египте и Азии, а не одних только христиан карфагенских. И – к довершению загадочности положения – сам Тертуллиан говорит, что он пишет именно для своих сограждан, propter suauiludios nostros, и обращает их внимание на свой греческий трактат, хотя латинское его сочинение по тому же вопросу было уже по всей вероятности написано: graeco quoque stylo satisfecimus²⁵.

В Абиссинии и до настоящих дней существует такой обычай: если кто напишет так называемый «дырсан», т. е. богословский трактат, конечно, на церковном языке «гыыз» (эфиопском), мертвом, но более или менее понятном получившим обычное образование абиссинам; то новое произведение богословской литературы прочитывают пред всеми в церкви²⁶. Это примитивно по форме и высоко церковно по духу: богослов хочет служить церкви; естественно ему и свой посильный труд «издавать» не «в свет», а в церковь, довести его до ее сведения, повергнуть на ее суд. Так, по моему мнению, было и в Карфагене во II в. Писания карфагенского пресвитера по вопросам, интересовавшим карфагенских христиан, прочитывались, прежде всего, в церкви: это было их обнародование. И потому он должен был писать их на языке церковном, по-гречески. Сам Тертуллиан дает понять, что когда он считает своим нравственным долгом высказать свое мнение, proprium negotium meae opinionis, хотя бы в перспективе ему рисовались и неприятности – он пишет сочинение по-гречески. Истинный «муж браней», он не довольствуется таким трактатом, и излагает его затем latinë он хочет действовать на массы, им желает разъяснить правильность своей полемической точки зрения; а простолюдин карфагенский во всяком случае далеко не все способен был понять в греческом исследовании. Но и не это одно побуждало Тертуллиана прибегать к таким вторым изданиям: карфагенский пресвитер свои трактаты, предназначаемые для прочтения в церковном собрании, должен был, конечно, писать не только по-гречески, но и в тоне строго церковном, лаконично и спокойно, насколько это было возможно для такой кипучей натуры; он вынужден был отлагать в сторону часть своих полемических оружий и, разумеется, прежде всего, свои язвительные сарказмы. Stylo graeco он вразумлял и обличал своих противников со всяким долготерпением, как это достойно было его самого, благоговейнейшего пресвитера; но когда он принимался показывать им истину latine, он разделывался с ними так, как стоило их третировать по качеству их – предполагаемых или действительных – заблуждений. Его латинские трактаты, вероятно, имели огромный успех, но это был успех частного предприятия и частного лица; кто хотел, тот мог игнорировать самое существование этих писаний. Поэтому, когда он хочет показать карфагенским театралам, что они изобличены, – показать беспощадно, так, чтобы им не возможно было отойти с закрытыми глазами, отговориться неведением: он отсылает их не к своему латинскому сочинению de spectaculis, а к греческому, прочитанному вслух всей церкви: «graeco quoque stylo satisfecimus».

Гипотеза о богослужебном употреблении греческого языка в Карфагене, объясняя и греческие ингредиенты в видениях Сатура и Перпетуи и происхождение греческих сочинений Тертуллиана, показывает, что греческие акты мучеников исхлиских должны были появиться вскоре после 17 июля 180 г. Единство тона в богослужении карфагенской церкви было выдержано так полно, что далее на собраниях не прямо богослужебных слышался греческий язык. На этом же языке читались и акты мучеников. «Fideliter memoriis communicantes, actus eorum in ecclesiis ad aedificationem legite», читаем мы в сокращенных актах св. Перпетуи и прочих мучеников, с нею пострадавших²⁷. Следовательно, можно предполагать, что уже 17 июля 181 г. совершена была в Карфагене (и в Исхли) память свв. мучеников и прочитано было повествование об их подвиге. Нет причин не допускать, что рецензия Ἐπι Πραίσεντος το δεύτερον составлена была уже в 180 – 181 г. Греческий текст есть авторизованная самою церковью рецензия актов. Их составителем было конечно лицо, облеченное доверием карфагенской церкви, признанное по преимуществу способным к такому труду. Само собою разумеется, что в распоряжении автора актов были самые точные сведения о мученичестве свв. Сперата и его дружины, какими располагала карфагенская церковь²⁸. Он имел под руками тахиграфическую запись процесса, от которой ведут свое начало все латинская рецензии актов, – а может быть и сам был свидетелем-очевидцем суда над мучениками. Это устанавливает взаимное отношение рецензии Praesente и Πραίσεντος. На греческую рецензию и на древнюю латинскую можно смотреть как на два равноправных документа одинаковой древности. Греческий авторизованный текст уступает, как документ, древней латинской рецензии потому, что последние слова проконсула и мучеников передает в подлиннике, а не в переводе. Но в одном случае – по совершенно специальным основаниям – греческий текст превосходит текст латинский именно потому, что компетентно его разъясняет, а может быть даже относится к нему как подлинник к переводу. 

Когда все мученики исповедали себя христианами и отказались от предлагаемого им срока на размышление, 

После этого Сатурнин снова предложил мученикам тридцатидневный срок на размышление; но они опять исповедали себя христианами, и проконсул прочитал им смертный приговор.

В греческом тексте в ответе Сперата – более слов, чем в латинском, и одному из них, προσεπιτούτοις, весь протестантский ученый мир приписывает величайшую важность. Видеть ли в этом слове описку вм. πρὸς ἐπὶ ταύταις (т.е. βίβλοι), подразумевать ли при πρὸς#962; ἐπὶ τούτοις более далекое σκεύεσιν, понимать ли наконец это προσεπιτούτοις в смысле наречия, оно во всяком случае имеет значение чего-то прибавочного, некоторого plus. Послания ап. Павла оттенены в Acta Martyrum Scilitanorum graece как + ἐπιστολαί; а так как сказано αί προσεπιτούτοις ἐπιστολαί (а не προσεπιτούτοις αί ἐπιστολαί), то это + представляет не случайную, преходящую их отмету, а их постоянную характеристику, основанную на их природе. В отношении к αί βίβλοι они всегда + ἐπιστολαί: они не только не включаются в понятие «этих книг», но выразительно рассматриваются как придаток к ним. «Наши книги и послания Павла сверх того, ausserdem». А так как αί βίβλοι – священные книги новозаветного канона, то следовательно в180 г. послания ап. Павла в состав этого канона еще не включались.

Против этих выводов протестантских богословов и не богословов с негодованием восстал протестант же, проф. богословия Теодор Цан. «Совершенно очевидно, что этого выражения нельзя понимать в смысле καὶ προσεπὶ τούτοις αί ἐπιστολαί: это последнее характеризовало бы послания как прибавку, еще не данную по понятию в общем выражении αί βίβλοι. Напротив [в выражении καὶ αί προσεπὶ ταύταις ἐπιστολαί] частное является подле общего, explicite высказывается, что послания Павла должно причислять, mit hinzurechnen seien, к названным прежде свящ. книгам». «Весьма своеобразное обозначение для библейских писаний выбрали сциллитанские мученики180 г. Ни они сами, ни их современник, записавший их последнее исповедание, конечно не предполагали, что позднейшие христиане почтут необходимым шульмейстерски исправлять их неловкие слова, и еще менее предвидели они, что ученые нашего времени, которым снова сделался доступен первоначальный текст их выражений, начнут этот текст встряхивать на дыбе, auf die Folter spannen, чтобы выманить из него тайны относительно истории образования новозаветного канона. Если бы мученики на вопрос, что содержится в их футляре с volumina, ответили только: «наши писания»; то этим было бы сказано все; этим все священные книги церкви были бы обозначены». Цан убежден, что общее выражение αί καθ᾿ ἡμᾶς βίβλοι означает не только четыре евангелия, но «несомненно, sicher, также и ветхий завет». «Если же мученики при этом специально поименовали послания Павла, которые точно так же принадлежали к числу их св. книг и хранились в одних и тех же футлярах с прочими; то, должно быть, они имели к тому особые основания. Может быть, они ожидали, что власти подвергнут их книги осмотру и длинные послания к великим церквам в Риме, в Коринфе, – послания, век и происхождение которых властям были неизвестны, – сочтут за компрометирующие бумаги, увидят в них документальное доказательство того, что христиане представляют международное сообщество, опасное для государства. Да, в числе канонических книг христиан есть и письма; но это послания святого, благочестивого мужа, который не внушал ничего дурного. Удачна эта попытка – объяснить очень своеобразное выражение или нет, во всяком случае, мы здесь имеем пред собою показание, обусловленное особенным положением христиан, стоявших пред языческим судом, а вовсе не образец того, как верующие в церкви между собою выражались тогда о свящ. писании и составных частях его». – Summa summarum: по Цану вопрос проконсула имеет смысл иносказательный, но хорошо понятный христианам. «Проконсул Вигеллий Сатурнин в 180 г. сциллисских мучеников не спрашивает: какое содержание вашей библии, вашего кодекса? Его вопрос гласит: что за писания лежат в ваших футлярах? Ответ был: «наши книги и составляющие интегральную часть их, die mit dazu gehörigen, послания святого мужа Павла»³⁰.

Таким образом, всех протестантских belligerantes связывает единство почвы: все они убеждены, принимают pro concesso et probato, что здесь речь идет о составе новозаветного канона. Бой вращается около одного и единственного вопроса: значит ли προσεπιούις «mitdazu» или «ausserdem»? По моему мнению, весь этот спор – блестящий турнир pro nihilo, не особенно плодотворный для науки и не особенно для нее славный.

Точности астрономических наблюдений вредит, между прочим, личная ошибка наблюдателя; правильности исторических исследований несравненно серьезнее вредит погрешность, которую я назвал бы эфиопизмом исследователя. В одном из списков³¹ евангелия на эфиопском языке место Иоанн. 19, 19 читается след. образом: «Пилат же написал и надпись, и поставил на кресте. Написано было: Господь Иисус Назорей, Царь Иудейский». Простодушному абиссину, который привык называть Спасителя всегда «Ыгзиы Иясус Крыстос», и на мысль не приходит, чтобы кто-нибудь когда-нибудь назвал Его просто «Иисус», а не «Господь Иисус», «Ыгзиы Иясус». Очевидно в основе этой ошибки лежит самое откровенное неуменье стать на чью-нибудь точку зрения кроме своей собственной. Тот ли эфиопизм сказался и в том амплификаторе, который в меру своего убогого разумения украшал древний текст Acta Martyrum Scilitanorum перлами своего красноречия, чтобы сплести свв. мученикам венец еще более лучезарный, заставил проконсула отправить их еще раз в темницу и там на целую ночь растянуть их на орудии пытки, и вопрос Сатурнина о capsa передал в таком виде: «Qui sunt libri quos adoratis legentes?».³² Ну, разумеется, Вигеллий Сатурнин в180 г. не имел права не знать, что когда христиане читают свои свящ. книги, то воздают им и adoratio!

Точка зрения протестантских ученых, усмотревших в слове исхлиских мучеников чуть не откровение по вопросу об истории новозаветного канона, также грешит значительною дозою эфиопского. Когда в таком простом вопросе о книгах в capsa усматривают хитроумное дознание о составе новозаветного канона, то можно подумать, что Вигеллий Сатурнин ранее где-нибудь в Lopodunum или Sumelocenna был христианским профессором, не хуже Климентов и Оригенов постиг различия между ὁμολογούμενα и ἀντιλεγόμενα, ἐνδιάθηκα и μὴ τοιαῦτα, καθολικὰ и νόθα, знает, что κανὼν ἐκκλησιαστικὸς не во всех церквах имеет одинаковое содержание, изучил до тонкости капризный язык разных Тертуллианов и всякие описательные выражения, и теперь пользуется случаем узнать, тождествен ли канон в Карфагене и в каких-нибудь десятках километров расстояния от Карфагена – в Исхли. В довершение исторической естественности такого образа тотчас же допускается, что христианам, которые истинный смысл слова capsa понимают с полуслова и узнают ex ungue leonem, этот тонкий знаток новозаветного канона своим грубым невежеством страшен: послания ап. Павла он может принять за текущую переписку самих христиан исхлиских и насочинить всяких страхов и опасностей для империи от «международного союза» христиан. Логика мучеников тоже представлена в свете не более завидном. На вопрос: какие книги вы признаете каноническими? они дают ответ: «книги канонические» и готовы на этом и успокоиться. Но внезапно блеснуло в их умах опасение: ведь проконсул может послания Павла принять за нашу собственную «международную» корреспонденцию. Они озабочены, как предотвратить такое недоразумение; но им и на ум не приходит самое радикальное против этого средство: сообщить Сатурнину, что этот Павел скончался еще при Нероне.

Нет, о новозаветном каноне, ему неведомом, проконсул христиан не спрашивал; он говорил о совершенно конкретной и осязаемой capsa. Но в таком случае зачем же мученики дают показание, как полагает другая сторона, что послания Павла к новозаветному канону они не причисляют? Такое показание христиане сделали или бессознательно или сознательно. Первое конечно абсурд: нельзя же предполагать, что самая мысль, что кто-то может подумать, что послания Павла христиане признают каноническими книгами, казалась им так ужасна, что они начинали протестовать против нее словно потрясенные гальваническим током. Ведь они послания ап. Павла хранили вместе с евангелиями, следовательно и первые, будь они даже только ἀντιλεγόμενα, признавали своею святынею. А разумных оснований давать показание о каноничности или неканоничности посланий апостола не видно ни малейших. Одно то, что вопрос о книгах предложен был христианам в такое время, когда процесс над ними по существу дела уже был закончен, показывало, что в глазах Сатурнина исход дела от того ответа, какой он услышит от христиан, совсем не зависит. Разве положение их улучшалось от того, что они послания Павла объявляли неканоническими? Разве это приближало проконсула хотя на волос к христианству, к которому он был так откровенно равнодушен? Он, отказавшийся выслушать «тайну простоты», не знакомый с основами христианского учения, мог ли понять тонкости различия между ἀντιλεγόμενα и ὁμολογούμενα? Кажется, он столько же был подготовлен к усвоению таких сообщений, сколько человек, не слыхавший о таблице умножения, к слушанию лекций по интегральному счислению.

Между тем, не затемняемый никакими эфиопизмами, текст актов так прост и естествен. Своими ответами, своим отказом от срока на размышление, по суду проконсула, христиане доказали свое закоснелое упорство в преступлении. Конечно он отдал уже приказание – писать на табличке смертный приговор. Наступает на несколько минут пауза. Чтобы наполнить это ничем незанятое время, Вигеллий Сатурнин обнаруживает tantillum академического интереса к самому христианству. Слышится небрежное, почти брезгливое: «что это за вещи в вашем футляре?» И может быть услужливые руки аппаритора вынимают из capsa эти «вещи», и один за другим эти volumina развертываются пред проконсулом, и он на несколько секунд удостаивает их своего внимания. Или же ему подан инвентарь этой capsa, который officium составило только для того, чтобы показать, что эти трактаты не осложняют дела никаким новым преступлением. Как ни велико одушевление мучеников, но и они в эти минуты нуждаются в собранности духа, чтобы завершить свой подвиг, мужественно встретив предстоящую им смерть. Это не такое состояние, когда человек бывает бесцельно говорливым. Их ответ лаконично краток, как и вопрос Сатурнина. На них лежит нравственный долг показать, что христиане безусловно честны; что они ничего не скрывают, потому что за ними нет ничего преступного. Нужно ответить так, чтобы проконсул воочию убедился, что названы действительно те самые «вещи», которые находятся в футляре. Инвентарная опись или осмотр оставляли такое представление о volumina в capsä

КАТА μαθθαῖον. ΒΙΒΛΟΣ γενέσεος ἰησοῦ χριστοῦ

КАТА μάρκον. ἀρχὴ τοῦ εὐαγγελίου ἰησοῦ χριστοῦ

КАТА λουκᾶν. ἐπειδήπερ πολλοὶ ἐπεχείρησαν

КАТА ίωάννην. ἐν ἀρχῆ ἧν ὁ λόγος καὶ ὁ λόγος

и затем ΠΡΟΣ ρωμαίους. ΠΑΓΛΟΣ δοῦλος ἰησου χριστοῦ ΠΡΟΣ κορινθίους ά. ΠΑΓΛΟΣ κλητός ἀπόστολος ΠΡΟΣ κορινθίους β. ΠΑΓΛΟΣ ἀπόστολος χριστοῦ ΠΡΟΣ γαλάτας. ΠΑΓΛΟΣ ἀπόστολος οὐκ ἀπ᾿ ΠΡΟΣ ἐφεσίους. ΠΑΓΛΟΣ ἀπόστολος χριστοῦ

и т. д.³³ Словом получался ряд трактатов, отмеченных начальным словом κατὰ, и другой ряд трактатов, начинающихся словом πρός. Первый трактат первой категории назван βίβλος. Когда Сперат ответил: αί καθ᾿ ἡμᾶς βίβλοι, он первую категорию книг описал совершенно точно. Имена «Матфей, Марк, Лука, Иоанн», промелькнувшие пред глазами проконсула, едва ли удержались в его памяти: их можно было обобщить в ἡμᾶς. Αί καθ᾿ ημάς βίβλοι, это для постороннего означало не более, чем простое «libri nostri».³⁴

Сложнее выглядела категория πρός. Имя Павла повторялось так часто, что конечно осталось в памяти проконсула; ясно было и то, что это были послания Павла. Должно было Павла упомянуть в ответе и характеризировать. Адресаты, римляне, коринфяне, ефесяне, были слишком определенны, чтобы всех их можно было сократить в одно слово в роде ἡμᾶς. Сперат, по-видимому, сказал: «πρός ad tales et tales», или же: «πρός и так далее», и это выражено сложным «αί πρός ἐπὶ τούτοις». Весьма возможно, что самый ответ на вопрос о греческих книгах Сперат дал сполна по-гречески, и лишь впоследствии он был по-латыни передан с обходом непреодолимых трудностей. «Libri et epistulae Pauli uiri iusti», это выражение заместило более сложную фразу, во всяком случае для лиц, незнакомых с элементами греческого языка, непонятную.

Выражение αί πρός ἐπὶ τούτοις филолог не имеет права рассматривать без связи с αί καθ᾿ ἡμᾶς. Здесь πρός, там κατὰ. Если бы германский ученый мир не принял на веру мнения Каспари, что в Карфагене богослужение совершалось на латинском языке, а не на греческом; если бы к толкованию προσεπιτούτοις приступали с отчетливым представлением, что volumina были писаны не на латинском, а на греческом языке: очевидная противоположность κατὰ и πρός конечно не ускользнула бы от внимания толкователей, и в словах мученика давно увидели бы простое описание главных составных частей Нового завета, а вовсе не показание о том, что послания ап. Павла в 180 г. еще не считались книгами каноническими.