Св. Иоанн Креститель как проповедник покаяния

Источник

I. Имя св. Иоанна Крестителя оживляет перед нами великий образ человека, которого Спаситель назвал самым большим из рожденных женами. Он стоит на распутии двух эпох: в нем, после долгого перерыва, вновь ниспослано было людям божественное пророчество, и явилось в такой силе, какой не имело и в цветущие времена Израиля, когда голос Божий часто раздавался перед слухом избранного народа, – и в нем же заключилась длинная история ветхозаветного откровения, приготовлявшего человечество к принятию нового слова о спасении. Св. Иоанн Креститель проповедовал приближение нового царства, говорил о скором явлении величайшего необыкновенного Посланника Божия, и себе вменял в особенную честь быть предтечею этого Посланника Божия.

Наша церковь окружает особенным благоговением память последнего и большего из ветхозаветных пророков, и приглашает всех чад своих чтить его пророческое величие. Между тем образ его у нас в сознании темен и неясен. Мы знаем больше чудесные обстоятельства его рождения и мученической смерти, чем собственно пророческую его деятельность. Пророческая деятельность его заслонена пред нами величием божественного Учителя, еще при жизни Иоанна начавшего возвещать исполнение ветхозаветного пророчества, и произведшего спасительную перемену в состоянии всего рода человеческого. Благоговейная память побуждает нас приблизиться своею мыслью к образу Предтечи Господня и по мере возможности уяснить те черты, из которых слагается его величие. Полного восстановления великого исторического характера мы не можем обещать: у нас пред глазами только немногие отрывочные известия, сообщенные нам в Библии, и после них едва ли нужно и упоминать о некоторых известиях об Иоанне Иосифа Флавия. Но мы не можем не сознаться, что для внимательного и чуткого ума здесь содержится все, что может взывать благоговейное почтение к великому имени.

II. Смутное время переживала иудея во дни рождения св. Иоанна Крестителя. Это время богато было надеждами, ожиданиями и запросами, но бедно было средствами удовлетворения духовных потребностей. Книга откровения хранила для иудеев дорогие заветы Божии и указывала им чистое учение веры и нравственности. Но при чтении ее темное покрывало лежало на глазах Израиля, и он, видя и слыша, не разумел завещанного ему откровения, и не столько из него извлекал для себя просветительные начала, сколько в него старался влагать свои плотяные воззрения, наросшие на его сознание в течение длинной переменчивой его истории. Из среды его возвышались особенные знатоки и толкователи закона и пророков. Но для верного толкования божественного слова мало одного механического знания; для этого нужно живое действие духовного чувства божественной истины, а его-то и не доставало книжникам иудейским, считавшим буквы и слова, и не умевшим уловить вложенную в них силу духа и истины. Божественный закон у них обезображен был разными преданиями человеческими; единая заповедь любви, указанная в нем Спасителем, у них разделялась на множество больших и малых заповедей, и вместо того, чтобы возбудить и направить к святым целям внутреннее расположение духа народа, они до мельчайших подробностей расписывали для него правила и формулы внешнего поведения. Храм Божий загорожен был множеством громоздких человеческих пристроек, совершенно не гармонировавших с ним, и, блуждая по этим пристройкам, народ не проникал до средины своего святилища. Его руководители духовную силу раздробили на мелкие единицы, и не могли составить из них целого, – как бы считали деревья и не видели за ними леса.

В духовном настроении иудейского народа, пред явлением Иоанна Крестителя, заметна некоторая смесь гордости и унижения. Люди считают себя избранным и возлюбленным народом Божиим, присваивают себе право на особенную близость к Богу и особенные благодеяния Божии, на основании великих обетований их великим отцам. Но политическое ничтожество, переносимое ими иго иноплеменного правительства, разные гражданские невзгоды, сознание своего бессилия естественными средствами переменить и возвысить свое положение, – все это наносило жестокий удар высокомерному чувству иудеев. В их умах горькая действительность плохо сживалась с их гордыми требованиями и воззрениями на себя, и на каждом шагу при этом слышалась дисгармония, служившая отголоском внутреннего раздора, разъедавшего народное чувство. Тяжесть такого положения вызывала иногда взрывы национального фанатизма, не хотевшего сносить рабской покорности чужому властителю. Эти взрывы причиняли новую смуту народному сознанию. Они увлекали собою много самонадеянных жизней, разражались кровью и смертью, но народу не приносили облегчения и не исправляли его обольщенного самосознания.

Ожидание Мессии, обетованного избавителя, было при этом средоточием всех помыслов народа. Имя его было на устах всех, и все с особенною внимательностью следили за признаками времени, как бы допрашивая у них, скоро ли явится к ним Тот, к Кому направлялись умы и сердца их отцов и дедов. Но этот ожидаемый Мессия в умах народа не был тем, чем Его представляли пророки. Задушевные желания порабощенного народа призывали в нем к себе царя освободителя и завоевателя. Внешнее бедствие удручало народ; умственное настроение его образовалось под влиянием чувственных склонностей молодого восточного организма, и эти склонности брали в нем верх над другими стремлениями всякий раз, когда умолкали воздвигаемые Богом ревнители духовного закона, и места учителей занимали те, которые хотели быть устами народных желаний, по слову Иезекииля. И вот тоскливое ожидание мучит народ иудейский, он видит пред собою в будущем человека, которого пошлет Бог к потомкам Авраама и Давида для того, чтобы этот посланник Божий избавил его от политического унижения, прогнал из Иудеи чужих правителей, возвратил народу Божию самостоятельность, основал для него величественное царство, сделал его господином и властителем земли и подчинил ему все соседние племена и народы. Это была чувственная мечта обольщенного народа, но она окрепла и сгустилась до того, что подчиняла себе и тех, которые владели относительно трезвым сознанием. Какой-то темный покров заслонял глаза всех иудеев, и они не видели и не понимали того внутреннего избавления, к какому вел их и какое готовил для них Промысл Божий.

В круге людей, которые возвышались над массою народа своим образованием, и вызывались быть руководителями других силою обстоятельств или своею волею, с весьма давних времен, по свидетельству Иосифа Флавия1, было три особливых толка или направления. Каждый толк резко отличался один от другого, и между ними не было мира и доброжелательных отношений. Человек, искавший высшего просвещения, часто проходил все три толка, посещая разные школы, как например, делал сам Иосиф Флавий в молодые годы. Люди из значительных семейств, особенно юноши особенных дарований и благочестивого настроения, окончательно останавливались на том или другом толке только после колебаний и короткого знакомства с учением и требованиями каждого из них.

Самым популярным и наиболее распространенным толком был толк фарисейский. Его направление и недостатки нам известны из Евангелия. Господу и Спасителю нашему часто приходилось иметь дело с гордыми вождями народа – фарисеями. Завладев всеми видными местами, окруженные почетом, уверенные в своей силе и святости своего направления, они с неудовольствием встретили новое божественное учение Господа Иисуса Христа, и восстали против него со всей неумолимостью уязвленного самолюбия, когда увидали, что оно тревожит их спокойную самоуверенность и подрывает у народа веру в их значение, проливая новый свет на затемненный и искаженный ими закон правды и истины. И вот, по обличениям Спасителя, мы знаем их гордость, лицемерие и некоторое чванство своими благочестивыми подвигами, их показную и скрупулезную религиозность, чисто внешнюю и бездушную, и их умственную ограниченность. Они расширяли хранилища свои и увеличивали воскрилия одежд своих, любили предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах, и приветствия на площадях, и чтобы люди звали их: учитель! учитель! Народ хвалил их за подвиги их религиозной ревности и любви к ближним, но высший его Сердцеведец называл фарисеев лицемерами за эти подвиги: они творили милостыни, посты и моления, но любили это делать так, чтобы эти милостыни, посты и моления всем были видны и у всех снискивали им славу и почесть. Так во время поста они принимали на себя мрачные лица, чтобы всем показаться постящимися; для совершения молитв и для подавания милостыни они останавливались на углах людных улиц, или избирали для этого сходбища в синагогах. Привязанность к закону у них была самая сильная, и они пред лицом народа ревновали об его исполнении, и даже не довольствовались соблюдением повеленного им, а хотели налагать на себя особенные как бы сверхдолжные обязательства. Их скрупулезная ревность к ясным требованиям закона прибавила множество мелких предписаний или преданий человеческих, касающихся соблюдения субботы, хранения внешней чистоты, порядка при столе и т. п. Этими мелочными предписаниями связана была обыденная жизнь фарисея от утра до ночи, и пунктуальное исполнение их было для него предметом особенных забот и источником гордости и самообольщения. Но жизнь их, размеренная и рассчитанная механически и связанная самыми подробнейшими правилами внешнего благоповедения, лишена была внутреннего духа и содержания. И Спаситель уподобляет их гробам повапленным (покрашенным), которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты. По Его словам, они людям казались праведными, а внутри были исполнены лицемерия и беззакония. Они между тем не замечали внутренней пустоты своей. Их мысль прикована была к закону внешней праведности, и за ним они не видели важнейшего в законе, – духа и силы. Они давали положенную десятину с мяты, аниса и тмина, и оставляли суд, милость и правду, и не умели различать, кто больше виновен в нарушении закона, – тот ли, кто обижает сирот и вдовиц, или тот, кто приступает к столу с неумытыми руками. Противоречий целые массы росли и уживались в фарисейском сознании, и они не возбуждали в нем стремления как-нибудь покрыть и исправить их, – и эти противоречия видны были как в общем строе их жизни, так и в тех частных предписаниях, какими они упорядочивали свою нравственную деятельность. Спаситель называет их безумными и слепыми за то, что они не замечали оскорбляющей чистое сознание силы этих противоречий, и приводит в пример их слепоты странные правила их касательно клятвы. Они говорили, что если кто поклянется храмом, то ничего, а если кто поклянется золотом храма, то повинен; – также, если кто поклянется жертвенником, то ничего, если же кто поклянется даром, который на нем, то повинен. Безумные и слепые (говорил им по этому поводу Господь наш)! Что больше, – золото, или храм, освящающий золото? Дар, или жертвенник, освящающий дар?.. Но как ни печально было умственно-нравственное состояние этой первенствующей иудейской секты, вид добродетели и религиозности, каким прикрывали фарисеи свою духовную нищету, сделал их вождями народа, и они, по свидетельству Иосифа Флавия2, снискали себе в народе такое уважение, что все обряды, относящиеся до богопочитания, как молитвы и жертвоприношения, происходили единственно по их предписанию, и все города иудейские с великими похвалами свидетельствовали о них, что они как жизнью своею, так и словами показывают себя последователями одной добродетели.

Другой толк, противоположный фарисейскому, составляли саддукеи; но они далеко не имели такого значения, как фарисеи, у иудейского народа. На иудейской почве саддукейский толк представлял отпрыск сухого, бессердечного рационализма, какой подчиняет себе умы, когда в обществе ослабевает или заглушается религиозное чувство. Фарисеи с кучею своих мелочных правил, желавшие подвести жизнь человека под механический закон, навлекали на себя упрек в суеверии; саддукеи напротив давали повод обличать их в неверии. Если у тех было слишком много внешних предписаний, то у этих слишком мало. Они верили в одно Пятикнижие и не допускали никаких аллегорических толкований его, и потому отвергали все, чего нельзя было вывести из буквы писания. Воззрение их на вещи было слишком плоско и безжизненно: мир духовный для них почти не существовал, и они не верили ни в воскресение, ни в вечную жизнь, ни в бытие высших бесплотных существ. Идея самого Промысла Божия им представлялась в туманной дали и неясном полумраке: она отождествлялась у них с представлением слепого рока; потому что в действиях Промыслителя они не видели любви и благой воли, и считали недостойным Его заботиться о частных живых существах мира. Их нравоучение было освящением естественных требований нашей природы, и они не столько свою деятельность старались возвысить по требованиям закона Моисеева, сколько подчиняли своим желаниям этот самый закон. Нужда высшего освящения и высших нравственных подвигов ими не сознавалась, и они при низком уровне своих нравственных требований с самодовольством смотрели на свою честность, если она не запятнана была черными преступлениями. Их руководителем был рассудок, испытанный в прениях и уверенный в своей силе и в правде тех суждений, какие составляли содержание саддукейского толка; потому, как свидетельствует Иосиф Флавий, они очень любили состязания о той премудрости, которой сами следовали. Утонченность и сухость саддукейского рационализма, конечно, не приходилась по характеру иудейского народа. Потому этим направлением увлекались не многие, собственно самые знатные и богатые люди, более прочих подчинявшиеся чужеродным влияниям, и по самим условиям жизненной обстановки могущие держать себя независимо. «В обществе (говорит Иосиф Флавий) они не делают ничего, а когда по принуждению отправляют какие-нибудь государственные должности, то соглашаются с фарисеями; потому что народ иначе не мог бы сносить их»3. Это свидетельство говорит нам, как мало силы в народе имели саддукеи; толк их распространялся как бы втихомолку, и державшиеся его должны были набрасывать на себя чужую одежду, когда им приходилось действовать среди народа на видных местах.

Третий толк образовали так называемые ессеи. К этому толку приставали люди с теплым религиозным чувством, искавшие высшей святости. От фарисеев, хвалившихся своею праведностью, они отличались тем, что не довольствовались одним формальным исполнением разных преданий человеческих, а желали внутреннего освежения своим душам, которых томила духовная жажда среди пустыни иудейских суеверий, и еще тем, что не хотели занимать видных мест в обществе, а напротив удалялись от общества, считая его нечистым и видя в нем только опасности для своей нравственной чистоты и препятствия к достижению предположенных ими высших целей святости. При таком настроении и при таком взгляде на окружающую их жизнь, они удалялись в пустыню, и образовали здесь отдельные союзы или общины, замкнутые в себе, и в тишине своего круга стремившиеся развить такое благочестие и такое чистое настроение души, какие невозможными им казались среди обыденной жизни городов и селений, занятых мелочными заботами и зараженных своекорыстием и неправдами. Говоря об ессеях, Иосиф Флавий4 считает в их общинах «более четырех тысяч мужей, которые ни жен не поемлют, ни рабов иметь не стараются, почитая последнее несправедливым, а первое подверженным многим беспокойствам и ссорам: и для того обитают раздельно, и одни другим услуживают... Имения же у них общие, так что богатый столько же довольствуется своим стяжанием, сколько и ничего не имеющий». Они занимались земледелием и другими промыслами, необходимыми для удовлетворения телесных потребностей; над произращениями и плодами земли, по свидетельству Флавия, надзирателями поставляли людей добрых из священнического сана, которые имели заботу о приуготовлении жита и других снедей. Между искусствами, у них развивавшимися, особенно процветало целебное искусство, в котором они думали опираться не на одни естественные знания, но и на таинственные силы, для них будто доступные. – В жизни и поведении они являлись людьми безупречными и могли внушить к себе уважение не у одних иудеев. Сосредоточенные в себе, они никого не задевали, чтили власть и выполняли все повинности, трудились сколько могли, и отличались благотворительностью, тихим нравом и религиозным настроением. Особенное удивление у Флавия заслужила их правдивость и честность, которою, по его словам, они превосходят всех греков и варваров, и по которой они отвергали клятву и присягу, как предполагающую взаимное недоверие, немыслимое между честными людьми, допуская ее только для тех, кто после трехлетнего искуса принимался ими в число посвященных. – Со стороны своих теоретических верований или убеждений ессеи свято хранили все, чего держались верующие из иудеев. Кроме того, у них предполагали существование особой теософии, в которой они старались уяснить для себя вопросы касательно высшего духовного мира. Посвящающийся в ессеи после трехлетнего приготовления и искуса, в предписанной для этого единственной присяге, дозволительной по обычаям секты, клялся, между прочим, никому не открывать имен ангелов, о каких ему сообщено будет. Отсюда мы заключаем, что в ессейском толке развилось и укрепилось ему собственно принадлежащее теософское мировоззрение, и что оно тщательно хранилось ессеями в тайне, чтобы непосвященная мысль, так сказать, не осквернила его своим нечистым прикосновением, отчего между прочим, так мало может сказать о нем история. Уединенная жизнь ессеев, вдали от людского шума, способствовала образованию оригинальной теософии в их круге, и, зная мечтательное настроение ессеев, – этих людей чувства, обращенного к выспреннему миру, и не удовлетворявшегося действительностью, мы не предполагаем в их теософии особенной мудрости: в тишине пустыни воображение рисовало картины высшего мира, полные таинственности; они могли быть очень заманчивы для человека с живым чувством, но мало существенного давали трезвой рассудочной мысли. – Но главная черта, которая резко характеризовала ессеев и бросала на них невыгодную тень, – это было высокомерное мнение о себе, доходившее до презрения всех, кто не принадлежал к их толку, и отсюда проистекавшая исключительность или сепаратизм, дышавший духом нетерпимости, по которому они боялись прикоснуться ко всему, что выходило из обыкновенного чуждого им общества. Высокомерным самомнением ессеи превосходили фарисеев, и оно рождалось у них от того, что они более других заботились о выполнении закона, избегали тех нечистот и пороков, какими заражена была нравственная жизнь их современников, и совершали частые и особенные религиозные бдения и подвиги. Своим сепаратизмом они напоминают закоренелых из наших раскольников. Думая, что у них только святые обряды и угодное Богу служение, и что они только чистые люди, они не ходили в храм и не отправляли в нем жертвоприношений; они боялись здесь оскверниться чрез соприкосновение с другими людьми, и надеялись своими частными молитвами и священнодействиями больше усладить свою душу, чем сколько это возможно в храме, при обычном богослужении. Свое отношение к иудейскому храму они выражали только тем, что присылали в него дары. – Свое отчуждение от других ессеи не ограничивали религиозною областью, но переносили его и в обыденный быт: они, например, принимали только ту пищу, которая приготовлена в их обществе, и скорее согласились бы умереть, чем есть от других. Внешнее очищение или омовение, указывавшее на необходимость внутреннего очищения и заменявшее это последнее, слишком часто употреблялось у них: к нему они прибегали всякий раз, когда получали осквернение от прикосновения чего-нибудь нечистого. А это, при всей их осторожности, могло случаться почты на каждом шагу, в силу той щепетильности, какою они отличались. Кругом себя они видели множество нечистот и в природе и в людях, и внешними средствами хотели спасать себя от них. Не только язычник, не только простой иудей своим прикосновением возмущал спокойствие их самоуслаждения; но даже свой брат ессей заставлял другого ессея принимать очищение, если только он принадлежал не к одной степени с ним и между тем случайно касался его. Всех степеней в ессейском толке было четыре, и низшие степени по отношению к высшим были нечистыми; потому прошедшие первые степени не хотели и боялись иметь общение с людьми низшего совершенства, по странной пугливости мелкого духа. Дух высокомерия и нетерпимости, проявлявшейся в чувствах и делах ессеев, подрывал в корне их благочестие. В их настроении и деятельности, при серьезных желаниях, много было детского. Внутреннего обновления и жизни по духу искали они, и с этою целью они бежали от людей в пустыни. Но непросветленная свобода не знала, куда вести человека: робко она озиралась кругом и разными внешними преградами старалась предохранить избранное общество от нравственной заразы, гнездившейся в современных поколениях. Отсюда суеверные привычки и странные недействительные средства очищения и освящения, успокаивающие встревоженную совесть. В своем замкнутом круге, со своею робкою совестью, со своими узкими воззрениями, со своими подвигами, в которых за внешним напряжением ослаблялась внутренняя сила, ессеи представляют из себя вид людей, начавших духом и кончивших плотью, стремившихся к духовной свободе и подпадавших духовному рабству.

Рядом с указанными тремя толками в еврейском обществе, Иосиф Флавий ставит четвертый толк, введенный Иудою галилеянином. Это собственно был политический отпрыск фарисейской секты. Державшиеся этого толка в религиозном отношении согласны были с фарисеями, но к фарисейской закваске они присоединяли политические стремления, – были защитниками вольности и самостоятельности иудейского народа, и кроме Бога не хотели признавать других правителей и властителей. Эти мечты о самостоятельности иудейского народа под теократическим правлением приводили людей нового толка в столкновение с чужими властями, управлявшими Иудеею. И вот они, в избытке национального фанатизма, с удивительною твердостью выступали на неравную борьбу, и скорее соглашались терять жизнь, подвергать себя, своих друзей и сродников самым жестоким казням, чем признавать кого-либо из людей своим господином. Иосиф Флавий удивляется5 упрямству, редкому ожесточению этих людей и почти невероятному презрению к чувствованию боли, но в тоже время замечает, что этим суемудрием заразился безумный народ...

III. Среди такого религиозно-нравственного состояния иудейского народа воспитался и проповедовал последний и самый больший из пророков, Предтеча Господа и Спасителя нашего. Сын благочестивого священника, рожденный по молитвам и обетам, еще во чреве матери посвященный на служение Богу, он с первых же дней своей жизни находился под особенным наитием Духа Божия. История не передает нам подробностей о его воспитании. Евангелист Лука замечает только, что когда он родился, тотчас слава о чудесных обстоятельствах его рождения распространилась по всей страна иудейской, и был страх на всех окрестных жителях; и не только отец его Захария, просвещенный благовестием архангела, смотрел на него с надеждою и приветствовал в нем пророка Вышнего, но и все слышавшие о нем, с чувством благоговения к судьбам Божиим, спрашивали о нем: что будет из этого отрока? С ним была рука Господня; он рос и укреплялся духом, и был в пустынях до дня явления своего Израилю (Лк.1:65–80). Имя назарея и заветы архангела Захарии дают нам понятие о той строгости, с какою устроилась нравственная жизнь избранника Божия, с первого обнаружения его свободы и до полного укрепления его характера. По обетам он не должен был пить вина и сикера (Лк.1:15), и держал самое строгое воздержание. Народ, когда ходил в пустыни, не видел в нем человека, одетого в мягкие ризы, напоминающие собою людей богатых, заботившихся об удобствах жизни. Одежда его была из верблюжьего волоса, и пояс кожаный на чреслах его. Пищей его были акриды и дикий мед (Мф.3:4,9:14, 11:8,18).

На основании таких изображений некоторые западные богословы (Paulus, Exeg. Handb 1. 136. Creuzer, Symb. 4, s. 413) полагали, что св. Иоанн Креститель принадлежал к ессеям, державшимся строгих правил жизни, и в их обществе получил свое образование. Мы не находим ничего предосудительного в том предположении, что ессеи, их теософия, их честные нравы и аскетические обычаи были известны св. Иоанну Предтече, как хорошо были известны ему все воззрения фарисеев и саддукеев. Очень может быть, что он еще юношей6 познакомился со всеми толками, на какие распадалось тогдашнее иудейское религиозное сознание, и секта ессеев могла понравиться ему более чем другие. Но мы никак не можем допустить, чтобы он принадлежал к числу посвященных ессеев, и от них заимствовал хоть часть своих воззрений и нравственных привычек. И это не потому только, что ни в Евангелии, ни у Иосифа Флавия нет ни малейших намеков на что-либо подходящее к высказанным положениям, но и потому, что жизнь и деятельность св. Иоанна Крестителя производит собою на наблюдательного историка впечатление, совершенно противоположное тому, какое в свое время производили ессеи. В среде ессеев св. Иоанн Креститель не мог найти себе полного удовлетворения. Для его сильной и широкой богопросвещенной мысли нужна была истина более полная, горизонт более объемлющий, чем какими довольствовались ессеи. Ессеи были честные и добрые люди; они искали святости. Но их воззрения были довольно тесны; у них в практике много было сепаратизма, нетерпимости и суеверных замашек и обычаев. Ими ли удовлетвориться такому светлому и необыкновенному духу, какой с первых дней обнаружил в себе великий пред Господом Иоанн? Он мог питать некоторое уважение к стремлениям ессеев, к их честности в любви к правде, но в тоже время с сожалением об их ограниченности он должен бы был оставить их, если бы обстоятельства как-нибудь сблизили его с ними, – и искать себе у Бога нового света, нового откровения. Он идет в пустыню; потому что ищет высшего совершенства, и потому что окружающая действительность оскорбляет его впечатлительную, но ревнивую душу. Среди пустыни молодой человек поверяет и оценивает всю мудрость, какую доставило ему современное ему поколение; он видит духовно-нравственную бедность тогдашнего человечества, заключается в самого себя, в свою собственную мысль, и посредством внешнего уединения и внутренней самососредоточенности воспитывает себя до высших созерцаний, до новых откровений Божиих, неизвестных тогдашнему народу. С высоты, на которую при содействии небесной помощи вознесся его окрыленный дух, он смотрит на эти жалкие и ничтожные направления, какие тогда определяли собою сознание и деятельность иудейского народа. Он скорбит об ослеплении людей; его обнимает при этом чувство гнева и негодования, или святая ревность по истинному богопознанию. Формальная святость и тусклое, фальшивое богопознание фарисеев, бездушный рационализм и естественная нравственность саддукеев у него не заслуживают даже имени человеческого; он называет их порождениями ехидниными (Мф.3:7). Самые честные ессеи, довольные малым и в этом самодовольстве возвышавшее себя над всеми людьми, внушают ему горькую мысль о низком уровне духовно-нравственных требований и превратном узком взгляде на святое начало жизни у самых лучших представителей тогдашних поколений. Итак, когда мы представляем св. Иоанна в пустыне, мы представляем высоту его боговедения и чистоту его нравственных понятий, родившихся, по действию Св. Духа, в его собственной душе, а не вынесенных им из какой-либо школы, представляем его горькую мысль о религиозном усыплении народа, представляем брожение горячих чувств, – ревности, гнева и любви. При этом понятным становится, что в этом человеке, бродящем по пустыням, мало занятом мыслью о своем продовольствии и одежде, питающемся тем, что даст ему Бог и природа, сбирается и готовится сила, могущая поразить поколения, от давнего томления привыкшие к религиозной бедности, но не потерявшие впечатлительности и восприимчивости к новым, более питательным, словам, помнившие времена пророков и с часу на час ожидавшие Мессии.

Но это понятно нам, когда мы издали смотрим на великие совершившиеся события. Чувствовалась ли эта сила, собиравшаяся в св. Иоанне, его современниками? Для них молодой человек, в пустынях ищущий себе спокойного места для самовоспитания, мог казаться юношей мечтательных увлечений, который удаляется от мира, – потому что он охлаждает его мечты и требует от него дела, а не праздных созерцаний. Но нет, не такая молва ходила об св. Иоанне. Он же обращался среди людей, знакомился с их учением и обычаями, и везде, где был, он оставил впечатление силы и решительности. С его именем, с самых первых дней проявления его самостоятельной личности, соединяли настойчивую, непреклонную волю, огненную, сильную душу, крепкую, сосредоточенную мысль. Знавшие его говорили о нем, что в нем воплотилась сила и дух Илии, и в нем они ожидали такого же исполина, как Илия, готового, подобно ему, бороться и с небом и с землею, с величием и малостью этого грешного мира. Потому, когда св. Иоанн жил в пустыне, он не терялся и не исчезал для общества; из тех мест, где знали его, расходилась по народу молва о нем, как о человеке необыкновенном.

IV. В пятнадцатый год правления Тиверия Кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее, Ирод был четверовластником в Галилее, Филипп, брат его, четверовластником в Итурее и Трахонитской области, а Лисаний четверовластником в Авилинее, при первосвященниках Анне и Каиафе, был глагол Божий ко Иоанну, сыну Захарии, в пустыне (Лк.3:1,2). Ни евангелист, ни сам Иоанн не говорят нам, в чем состоял этот глагол Божий. Он звал Иоанна на публичную всенародную проповедь: упомянувши об этом глаголе Божием к Иоанну, евангелист тотчас же прибавляет: и он проходил по всей стране иорданской, проповедуя крещение покаяния во оставление грехов (Лк.3:3). Чувствуется необычайная важность глагола Божия, позвавшего Иоанна на проповедь, когда вы читаете у евангелиста подробное определение времени этого события (что бывает обыкновенно при описании происшествий особенного исторического значения), и когда вы видите еще, что он представляет его исполнением пророчества Исаии, который, предвозвещая о необыкновенном проповеднике, сказал: глас вопиющего в пустыни: уготовайте путь Господень; правы творите стези его (Лк.3:4; Ис.40:3). Имя человека, удостоившегося необычайного зова Божия, еще более внушает благоговения к силе Божьей, овладевшей волею Иоанна. Давно Бог приготовлял его к свершению великих судеб среди своего народа. Его сознание и душа давно полны были зачатками великих действий, и нужно было только возбуждение и освящение свыше для того, чтобы полным цветом распустилось богатое семя, возраставшее в великое дерево, под особенными попечением Промысла. Великую душу волновали глубокие разнообразные чувства, и столкновение в ней противоборствующих элементов должно было разрешиться так или иначе. В ней боролись и сталкивались между собою высшее просвещение духа и скорбь при виде жалкого состояния народной веры, услаждение небесными созерцаниям и горькое чувство от плотяных стремлений и тусклого, омраченного взора братий, его окружающих, сознание божественного закона и необходимости его воплощения в жизни для блага самой жизни и горячая ревность при его непонимании и постоянном уклонении от него со стороны народа и его вождей. Тьма облегала кругом, а в душе Иоанна возрастал внутренний свет, усиленный содействием света небесного. Слабая воля людей с опущенными руками стояла пред ношею жизни, не имея сил поднять ее на свои плечи, и без протеста позволяла увлекать себя ничтожеству и беззаконию, – и над разбитым, пораженным телом стоял исполин, чувствующий в себе избыток свежих, кипучих сил. Но чтобы видеть все величие нравственного характера св. Иоанна, вспомним, чем обыкновенно в жизни и истории разрешаются коллизии, подобные той, в какой чувствовал себя св. Иоанн Предтеча. Душа сантиментальная или чувствительная, без силы воли, могла бы разрешиться при этом бесплодными жалобами, вздохами и стенаниями. Душа самолюбивая, с характером, но с малым внутренним положительным содержанием, отворотилась бы от жизни и людей и язвила бы их раздражающим сарказмом и бесплодною насмешкою. Душа темная и мрачная исчахла бы в опьяняющей атмосфере отчаяния. У Иоанна не было ни сантиментальности, ни самолюбия, ни мрачной меланхолии. Его душа была твердою, любвеобильною, светлою и многосодержательною, и эти свойства привлекли к ней укрепляющую силу Духа Божия. Тяжелая дисгармония между его внутренним сознанием и внешнею действительности только вызвала и усилила энергию в этой несокрушимой и огненной душе. Св. Иоанн оставляет уединение, ищет людей, чтобы высказать им свои светлые мысли и полученные им небесные откровения, чтобы излить пред ними наболевшее чувство, обличить их в нравственной ничтожности и утешить их словом Божиим, обещающим им скорое избавление под условием покаяния. Как скоро раз услыхали это могучее и крепкое слово, запечатленное достоинством вышечеловеческим, – толпа взволновалась; в ней пробудилось желание лучшей, более питательной религиозной пищи, чем какую доставляли ей тогдашние книжники, и целые сотни и тысячи пошли к Иоанну в пустыню, чтобы послушать его слова и учения. Тогда исхождаше к нему Иерусалима, и вся Иудея, и вся страна Иорданская (Мф.3:5; Мк.1:5). Сильная душа св. Иоанна Крестителя сделалась центром, притягивающим к себе блуждающие сердца, потерявшие оживляющее начало духа, косневшие прежде во тьме и проводившие в томлении время, их истощавшее.

Интересный пункт в истории св. Иоанна Крестителя первое его явление народу с публичным словом, по зову божественной силы. Оно имело решительное значение по отношению к народу, который с первого явления нового проповедника обратил к нему сердца и взоры. Оно может давать богатый материал для размышления и историку и философу и художнику. Мы представляем себе стечение народа в каком-либо месте около Иордана, по случаю религиозного праздника или по чему-либо другому. Может быть, общество, стекшееся в одном месте, читало закон или воспоминало судьбы Божии, явленные в истории их отцов и дедов. Среди беседы, пред обществом, погруженным в размышление, вдруг является молодой человек, прикрытый епанчою из верблюжьего волоса, подпоясанный кожаным поясом. Суровая аскетическая жизнь его молодому лицу придала сухость и бледность. Но эта сухость и бледность не показывает истощения: крепкие мускулы и широкие кости, видные из-под его верблюжьей одежды, свидетельствуют о силе и твердости его организма и вместе с этим о силе и твердости его духа и воли. На челе его следы трудовой сосредоточенной мысли; в его глазах блестит и выражается какое-то особенное одушевление, и на всем лице ясный отпечаток самоуглубления и решительности. На него указывают; на него обратили внимание. Сильным высоким голосом он начинает сильную речь к этому собравшемуся обществу: оно поражается неожиданностью этой речи, поражается видом этого человека, Бог весть откуда явившегося, такого оригинального и заманчивого по виду. Молодость и нежность возраста, строгий аскетизм и непреклонная энергия, редко соединимые в одном лице, придают ему в глазах народа особенный интерес. Слова его, полные небесной святости и внутренней энергии, как гром, раздаются пред собранием и после того, как этого слова уже не стало, не вдруг приходит в себя ошеломленное собрание: первое впечатление парализовало самостоятельную мысль слушателей, и в них говорит только какое-то неясное чувство, похожее на страх и благоговение. Они одумываются, приходят в себя; новые слова глубоко запали в их душу, и уже слились с содержанием их сознания, и потому от них они не могут оторваться. Начинают спрашивать, кто этот странный и, по-видимому, великий человек. Называют имя Иоанна, молва о котором уже ходила, как о человеке высшего просвещения. Желание слушать его растет все больше и больше, по мере слухов о первом впечатлении, произведенного проповедью Иоанна. Пророчество, давно не слышное во Иудее, проявилось снова с такою силою, какой не было, говорят, и в устах Илии. Проповедь продолжается, впечатление усиливается, и св. Иоанн делается великим провозвестником новых начал и вождем нового направления духовной жизни в иудейском народе.

V. О чем же проповедовал этот новый и великий пророк? Об этом мы имеем краткие, но многосодержательные и характерные известия у евангелистов, и с этими известиями согласуется свидетельство Иосифа Флавия об Иоанне Крестителе. Иосиф Флавий называет Иоанна Крестителя праведным мужем, и говорит, что он возбуждал иудеев к добродетельному житию, и научал их, чтобы они хранили правду между собою, и наблюдали должное почтение к Богу, и потом приступали ко крещению. Это омовение, проповедовал он им, тогда будет угодно Богу, когда вы станете употреблять его не для одной чистоты тела, но и для очищения себя от пороков, расположив наперед к истине сердца свои. Народ, восхищенный сим учением его, стекался к нему в великом множестве7. Евангелисты с большею подробностью передали нам содержание Иоанновой проповеди. Они говорят нам, что он проповедовал крещение покаяния во оставление грехов. Покайтеся (говорил он): приближибося царствие небесное. Народ стекался к нему, и Иоанн видел многих фарисеев и саддукеев, идущих к нему креститься. Приходившему креститься от него народу Иоанн говорил: порождения ехиднины! Кто внушил вам бежать от грядущего гнева? Сотворите же достойные плоды покаяния, и не думайте говорить в себе: отец у нас Авраам; ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть чад Аврааму. Уже и секира при корени древа лежит: всякое древо, не приносящее доброго плода, срубают и в огонь бросают. И спрашивал его народ: что же нам делать? Он сказал им в ответ: у кого две одежды, тот дай неимущему; и у кого есть пища, делай тоже. Пришли и мытари креститься, и сказали ему: учитель! что нам делать? Он отвечал им: ничего не требуйте более определенного вам. Спрашивали его также и воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем. – Когда же народ был в ожидании, и все помышляли в сердцах своих об Иоанне, не Христос ли он, Иоанн всем отвечал: я крещу вас водою, но идет Сильнейший меня, у которого я не достоин развязать ремень его обуви: Он будет крестить вас Духом Святым и огнем. Лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно свое, и соберет пшеницу в житницу свою, а солому сожжет огнем неугасимым. Многое и другое благовествовал он народу, поучая его. Обличал он и Ирода четверовластника за Иродиаду, жену брата своего, и за все, что Ирод сделал худого. И Ирод боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святый и берег его: многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его (Лк.3:7–19; Мф.3:1,2,5–12; Мк.1:4–8; 6:18–20).

Вот известие о проповеди Иоанна Крестителя. Из него само собою вытекает ясное и определенное представление о ее характере. Иоанн прямо нападает на плотское понимание теократического царства иудеями, и хочет разрушить их грубые и горделивые представления о себе. Не думайте надеяться на то, что вы дети Авраама (прежде всего говорил он им). Современная жизнь и нравственность во всей наготе открывала свои язвы и болезни пред его богопросвещенным умом, и он проповедует общее покаяние, приглашает всех к новой жизни, полагая крещение видимым ее знамением, и от принимающих это знамение он требует, чтобы они приносили плоды достойные покаяния. «Мы ждем царства Божия (говорит он, отвечая на жгучее желание народа): оно вот скоро настанет. Но готовы ли мы для него? Секира при корне дерева лежит, и вас, как бесплодные деревья, срубят и бросят в огонь. Я проповедую вам покаяние и приглашаю вас креститься, не делая над вами, в случае непринятия моего приглашения, никакого властительского распоряжения. Но идет за мною Сильнейший меня, и Он не водою будет крестить вас, а Духом Святым и огнем. Я вижу и представляю Его: у Него лопата в руке, и Он очищает гумно свое, собирает пшеницу, а солому сожжет огнем неугасимым». Обличение сильное и проповедь новая. Доселе иудеи думали, что вот явится Мессия и облагодетельствует их за то, что они дети великих отцов; они надеялись, что в новом царстве они все будут блаженствовать, без всякой с их стороны личной заслуги, по одному благоволению к ним Божию. Эту надежду разбивает Иоанн: в новом ожидаемом царстве он указывает грозные судьбы, отвержение всех неправедных; он говорит своим современникам, что они, при своей нравственной косности, не годятся туда, их не примут там, и они подвергнутся жестокому и окончательному осуждению, если не начнут новой жизни.

Надежда народа поколеблена; в его сознании потрясены улегшиеся было и спокойно почивавшие представления. Что же делать нам (спрашивают Иоанна), чтобы войти в царство Божие? Всем он проповедует братскую любовь, милосердие к неимущим, чистоту и добродетель, благочестие, но благочестие внутреннее, а не соблюдение одних церковных обрядов. Он хочет внутреннего исправления и очищения сердца; он ищет перемен, но его стремление при этом простирается не на внешнее положение человека и общества, а на нравственное состояние и настроение каждого человека в частности и целого общества. Взгляд, возвышающий нашего проповедника над всею окружающею его средою! Фарисеи преследовали внешнюю праведность; саддукеи ослабляли требования нравственного закона до уровня простой чувственности; ессеи, при всем добром своем направлении, отталкивали от себя фанатическим сепаратизмом и ставили себя во враждебное отношение к обществу и обыденной жизни, удаляясь от своих собратий и не желая принимать участия в общественных трудах и скорбях. Св. Иоанн прямо ведет в жизнь своих слушателей, не отрывает их от своих мест, и здесь только требует от них нового нравственного направления.

Общею проповедью покаяния и нравственного исправления не довольствовался св. Иоанн Креститель. Каждому сословию и каждому лицу он старался сказать то, что наиболее соответствовало их настроению, и что наиболее могло быть полезно для них. Услышав о новом проповеднике, приходят к нему мытари, воины и другие лица из народа. Он им не велит бежать в пустыню, как сказал бы ессей, а советует свято совершать те занятия, какие возлагались на них общественным служением. Звание мытарей было одно из самых презренных званий у иудеев, и на них неблагосклонно смотрел народ, считая их людьми без чести и сердца, людьми потерянными в нравственном отношении. И когда эти люди, презираемые за свою должность, подававшую повод ко многим несправедливостям и утеснениям народа, с беспокойною мыслью приходят к Иоанну, и требуют у него наставления, он говорит им: «не притесняйте народ, и не берите с него больше того, сколько положено, – и ваше дело будет чистое». «Не оставляйте службы (говорит он воинам в то время, когда во Иудее не хотели мириться с этим званием), только никого не обижайте, никого не браните, ни на кого не клевещите, и довольствуйтесь тем, что дают вам».

Ирод же четвертовластник обличаем (был) от него о Иродиаде жене брата своего, и о всех, яже сотвори злая Ирод (Лк.3:19). Слово св. Иоанна Крестителя, исходя из пустыни, распространялось по всей Иудее и Галилее и достигало до высоты царского престола. Утешая, наставляя и обличая народ, своим правдивым и неподкупным словом великий проповедник поражал знатных и сильных земли, и блюстителям гражданского закона со смелостью посланника Божия напоминал об отступлениях от закона божественного. Человек сильного и крепкого духа, как скоро по сознанию правды выступает на общественное служение силою своего слова, и это сознание утверждает божественным полномочием, – никому не льстить, ни пред кем не сдерживает сильной проповеди, но всем говорит равное и, если нужно, резкое слово. В истории мы видим много искусных, но слабых волею, проповедников: они большею частью воскуряют фимиам знатным и сильным, и закрывают глаза от их слабостей и пороков. Если казнят они своим словом, то казнят ту низкую и презренную толпу, которой нечего бояться, и которой нужно скорее слово утешения и ободрения, чем сурового обличения; но пред людьми высшими они раскрывают свои уста или для хвалы и величания, или для общих разглагольствий, никого не задевающих и теряющихся в воздухе. Как не похож на них великий Иоанн! Желая обратить стропотное в правое и острое в путь гладкий, по пророчеству Исаии, он преследует пороки и уклонения от закона везде, на всех поприщах жизни, и в своих строгих обличениях не щадит никого, ни черни, ни богатых, ни знатных, ни сильных. Ему даже казалось нужнее направлять свое слово на тех, которые, быв поставлены на верху общества, своим развращением могли соблазнять обыкновенный народ, чем на людей простых и невидных. И вот Ирод и своею частною жизнью, и своим управлением вызывает у него сильное против себя слово. Как посланник Божий, он его обличает также смело, как и последнего раба, – и при этом нет у него робкой мысли о том, что с ним будет за это смелое слово. Он исполняет свое служение, а гнев сильных, темница, казни для него как бы не существуют. С различным чувством выслушивал Ирод проповедь св. Иоанна, – то он умилялся и смягчался от нее, в сладость его послушаше (Мк.6:20), то спешил выполнять советы и наставления Иоанна, то приходил в какой-то робкий страх, сознавая неподкупную святость и нравственное величие человека Божия и видя силу его у народа, то воспламенялся гневом и грозил Иоанну тем, другими, третьим. Проповедь, значит, достигала своей цели, и сильна была для того, чтобы преклонять себе земное могущество и возвращать его на путь правды и закона, в случаях уклонения его с этого пути. Но Ирод, имеющий в истории печальную известность, если и слушал Иоанна, не переменил от его слова своего злого нрава. Проповедь св. Иоанна сдерживала иногда порыв его страстей, не раз вынуждала у него добрые дела, но не пересоздала его. В борьбе разнообразных и противоположных чувств, с какими Ирод относился к св. Иоанну и выслушивал его обличения, сила зла взяла перевес над силою добра, и мы видим в темнице того проповедника, которого сам Ирод считал мужем праведным и святым. Обличение в грубом и соблазнительном нарушении законов о семейной святости вызвало у Ирода такую неправду по отношению к св. Иоанну (Мк.6:17). Ирод возымел сильную страсть к Иродиаде, жене брата своего Филиппа, родившегося от другой матери, приходившейся притом ему племянницею (она была дочь брата его Аристовула). Он убедил ее оставить своего мужа, приехать к нему в дом и вступить с ним в супружество, и со своей стороны обещался удалить от себя свою первую жену, дочь царя аравийского Ареты. Чем больше могла тревожить Ирода его совесть за такое явное беззаконие, тем тяжелее и неприятнее ему были смелые упреки великого мужа. Арестом или темничным заключением Иоанна Ирод думал оградить себя от того голоса, который будил его дремавшую совесть. Но и из темницы достигал до его слуха обличающей голос. Ирод в смущении и нерешительности: он боится поднять руку на пророка Божия; потому что чувствует, что с ним и в нем живет сила Божия. Но вмешалась в дело жена, и нерешительность мужа пала пред ее наущениями и хитростью. Злобясь на Иоанна за обличения его, Иродиада часто побуждала Ирода дать повеление об убиении докучавшего ему проповедника. Но в спокойном состоянии Ирод имел силу отказывать жене в исполнении преступного ее намерения. Но для Иродиады настал удобный день, когда Ирод, по случаю дня своего рождения, делал пир вельможам своим и старейшинам галилейским, – и здесь среди пира у упоенного вином и страстью Ирода нечестивая жена выпросила как награду кровавое приказание об убиении Иоанна после того, как Ирод с клятвою обещал ее дочери, угодившей ему своим плясанием, дать все, чего она ни попросит, даже до половины его царства (Мк.6:19–29). Но когда Ирод услыхал нежданную просьбу об отсечении главы Иоанна Крестителя от той, которой, без сожаления готов был дать половину своего царства, он сделался прискорбен и не мог освободиться от давящих его чувств. Связанный клятвою, он не посмел отказать просительнице; но внутренний голос говорил ему, что, ратуя против Иоанна, он ратует против силы Божией, и он до конца жизни не преставал бояться и умершего Иоанна, и ждал себе мщения небесного за совершенное над Иоанном Крестителем злодеяние. Потому, когда услышал он о чудесных делах Господа Иисуса Христа, он говорил: это Иоанн, которого я обезглавил; он воскрес из мертвых (Мк.6:14–16)8.

VI. После наших замечаний у читателя, вероятно, уже слагается представление о нравственном характере св. Иоанна Крестителя, как проповедника. Образ строгий, суровый и энергический! В его слове мало мягкого, ласкающего элемента; в нем слышится строгая и жесткая проповедь, сильная и привлекательная своею правдою и энергией. Когда он обличает, он не ищет успокаивающих, бальзамных, наших светских выражений и полунамеков, а говорит прямо, не стесняясь, обращает к людям тяжеловесные слова, в роде: порождения ехиднов! кто сказал вам бежать от грядущего гнева? Болезнь была сильна; и врач не хочет обманывать и обольщать больного; он со строгою, даже с суровою миною дает ему острое лекарство, предлагает тяжелую операцию, и в этом случае не разбирает ни звания, ни состояния, ни пола, ни возраста. Сердце его наболело, и он не видит возможности без крайних мер и суровых слов вывести уснувший нравственный народ из его несчастного нравственного положения. Сам он жизни безупречной, нравственности самой строгой; пост и молитвенные бдения его и его учеников известны всем, кому только знакомо имя Иоанна. Потому на него никто не посмеет обратить хоть часть того упрека, какой он относит к своим слушателям. – Строгость и жесткость видна не только в выражениях, но и в содержании проповеди Иоанна. Он говорит о казни, о конечном отвержении тех людей, которые ждали себе избавителя и считали себя избранными и особенно любимыми Богом, и в этих мыслях мало заботились о нравственной чистоте и добродетели. Этот сильный и строгий голос нужен был для пробуждения тогдашних поколений. Другого рода слово могло бы пропасть бесследно, и остаться без действия на народ.

Это строгое слово – выражение энергии характера и силы воли. С этою энергическою силою соединяется кипучая фантазия, блещущая образами. Молодой аскет проповедник не был человеком холодного рассудка; с холодным рассудком человек сидит в кабинете, и не выступает на общественное слово. Его душа живым вмещала в себе целый мир; даже в то время, когда он ходил по пустыне и носился со своею думою, эта дума не была жидким, безжизненным отвлечением. Она имела в виду практику жизни, к ней направлялась, и в голове пустынника облекалась в пеструю одежду радужных образов. Пустынники, говорят, всегда люди более или менее сильного воображения, которым не скучно в своем собственном душевном круге, и пустыня в свою очередь своим постоянным нашептыванием и чарующим влиянием еще больше возбуждает пламенную деятельность этого воображения. Потому в них, в их положении, в их речи всегда много поэтического. С природою сживается человек и говорит ее образным языком. Таким, по крайней мере, был Иоанн Креститель, от силы ли его кипучей натуры, или от влияния пустыни. Смотрите, немногое передали нам евангелисты из его речи, но в этом немногом какая полнота образов, какая радужная н поэтическая одежда! Убеждая народ искренно покаяться и исправиться, он говорит с угрозою: «уже и секира при корне дерев лежит: всякое древо, не приносящее доброго плода, посекают и в огонь бросают». Он изображает Мессию и его действия, и – новый образ: «у Него лопата в руке, и Он очищает гумно свое, собирает пшеницу в житницу свою, а солому сожжет огнем неугасимым!» Он указывает свое отношение к Нему и изображает Его таким сильным и великим, у которого он не достоин разрешить ремень Его сандалий. Другой раз на вопрос своих учеников о Спасителе, уже начавшем свои действия и возбудившем некоторую ревность в приверженцах Крестителя, он отвечает: имеяй невесту, жених есть: а друг женихов стоя и послушая его радостию радуется за глас женихов. Сия убо радость моя исполнися. Оному подобает расти, мне же малитися (Ин.3:29,30). Вообще, что ни слово от Иоанна, то образ и картина, и евангелисты своими немногими выдержками из речей Иоанна, имеющими оригинальный, своеобразный и всегда верный себе характер, ясно дают понять желающему коренные отличительные их свойства.

Когда мы, при мысли об Иоанне Крестителе, обращаемся к истории, и ищем в ней подобных ему деятелей слова, – во всей совокупности исторических лиц нам представляются три выдающиеся типа, родственные между собою и по своей натуре, и по деятельности, и по той внешней судьбе, какую они испытали. Читатель, может быть, догадывается, кого мы хотим назвать. Это именно св. Илия, самый замечательный из ветхозаветных пророков, – св. Иоанн Креститель, самый больший из рожденных женами, стоящий на распутии двух эпох, служащий предтечею божественного Учителя человечества и Спасителя мира, – и наконец, св. Иоанн Златоуст, один из самых сильных и славных проповедников христианской церкви. Все трое аскеты и подвижники; все трое любили пустыню и находили в ней особенное услаждение. У всех трех душа была сильная и независимая, характер энергический и непреклонный, фантазия богатая и пылкая. Все трое хотели поднять своим энергическим словом упадший уровень народной нравственности, и смело выступали на борьбу с противоборствующими им силами. И, как нарочно, в период деятельности каждого из них около трона являлась развращенная царица, с которою, конечно, не мирились аскеты-проповедники, и которая воздвигала на них гонение и доводила их до темницы, изгнания или ссылки. Илия ратовал с лживыми пророками Ваала, обличал Иезавель и был гоним ею. Иоанн Креститель говорил сильное слово на саддукеев и фарисеев, – представителей современной ему нравственности и религиозной науки, обличал Ирода и Иродиаду, и потерпел темничное заключение, а потом и смерть от обличаемой властительницы. Иоанн Златоуст нападал на развращенное высшее общество константинопольское, на испорченное духовенство, усыпленное богатством и ласками двора вельмож, и встретил себе врага в развращенной Евдоксии, которой он не щадил в своих строгих обличениях. Сила божественного полномочия воздвигала великих проповедников на борьбу с развращением своего времени, и содействие высшей помощи поддерживало их, когда против них восставала земная власть и внешнее могущество, и их слову давало неумолимую строгость. Но голос Божий находил отражение в голосе народа, и народ большим почтением окружал ревнителей веры и благочестия, возбуждавших против себя гонения сильных земли. Ахаав, один из наиболее сильных израильских царей, распоряжавшийся всеми средствами земного могущества, трепещет имени Илии, пророка, ничем не владевшего, кроме силы своего слова, отступает пред ним в открытом состязании, и чувствует, что он оскорбляет народ, когда поднимает против него гонение. Иоанна Крестителя, такого же строгого ревнителя, каким был Илия, Ирод долго соблюдал, т. е., долго не решался сделать с ним какое-либо насилие, – и в этом случае много значило пред ним необычайное влияние Иоанна на народ, который всецело предан был своему учителю и готов был слушаться его во всем. Иоанн Златоуст слишком много любви и преданности видел у толпы бедных и незнатных, которая готова была все отдать за него. Когда Евдоксия ссылает его из Константинополя, народ возмущается из-за него, и устрашенные Аркадий и Евдоксия униженно просят изгнанника возвратиться на свою кафедру. Другой раз изгоняют Златоуста, – народ стережет его, не хочет с ним расстаться и с угрозами идет во дворец требовать себе своего архипастыря, и если бы не покорность Златоуста, Константинополь не избежал бы кровопролития. – Сближения наши не выисканы произвольно; в одной половине, по отношению к предшественнику Иоанна Крестителя, они указаны были мнением современников и подтверждены евангелием. Дух и силу Илии предвозвестил в Иоанне Крестителе архангел, благовествовавший Захарии о рождении от него сына (Лк.1:17), и сам Спаситель сказал о нем, что он Илия, которого ожидали и который должен был прийти, пред явлением Мессии (Мф.11:14). Из одной стороны мы только продолжили это сближение в другую, и из представителей христианской церкви, чтивших память великого проповедника покаяния, сам собою рядом с именем Иоанна Крестителя становится энергический и сильный образ соименного ему пастыря – проповедника антиохийской, а потом константинопольской церкви.

VII. Значительную часть проповеди св. Иоанна Крестителя составляет проповедь о приближении царства небесного и о Мессии. Мысль о Мессии и его царстве носилась в воздухе того времени, и была общею мыслью и общим чаянием всего народа израильского. Когда возвещал и раскрывал эту мысль св. Иоанн Предтеча, он становился, так сказать, в самом средоточии своего общества, и затрагивал его думы и надежды. Точка соприкосновения между проповедником и его слушателями была здесь самая близкая и тесная. Что же собственно нового, оригинального внес в эту народную мысль св. Иоанн Предтеча? Как изображал он Мессию и Его царство?

Мы уже говорили, что он грубым, чувственным воззрениям и надеждам израильского народа противополагал взгляд на Мессию более внутренний и широкий, и ожидаемому царству его придавал духовный, нравственный характер. Он ожидал от Мессии нравственного деятеля необычайной силы, с высшим божественным полномочием, с властью, какой не может иметь простой смертный человек. Заслышав о проповеди и делах Иоанна, чающий народ думал, не Мессия ли он (Лк.3:15): Иоанн говорит на это, что «Мессия скоро придет, и что Он несравненно выше его. Я крещаю вас водою, а Он будет крестить Духом Святым и огнем. Я только приготовляю путь для Него: Я глас вопиющего в пустыни, уготовайте путь Господень; правы творите стези Его (Лк.3:4). Я приготовляю вас к пришествию высшего Властителя, и говорю вам, что вас постигнет отвержение и гибель, если вы не покаетесь и не перемените жизни. Высший Властитель очистит гумно свое, пшеницу соберет в житницу свою, а солому сожжет огнем неугасимым» (Лк.3:17). – Такими и подобными представлениями поучал своих современников Иоанн Креститель касательно Мессии, тогда всеми призываемого и ожидаемого. Нам понятною становится их высота и святость, когда мы вспоминаем, как узки и плотяны были в этом случае ожидания иудеев, подсказываемые им фанатизмом угнетенного и не очищенного национального чувства. И кто не видит их божественной правды? Откровение Духа Божия укрепляло и освещало их в сознании великого Предтечи Господня, и новозаветная история показала исполнение предсказаний св. Иоанна.

Но пытливость человеческая иногда внушает исследователям прошедшего, может быть, излишнее дерзновение приподнимать самые таинственные покровы со священных судеб и деятелей истории. Благочестивое чувство, предавшись этой пытливости, с благоговейным трепетом приступает к уяснению, как божественное соединяется с человеческим, не нарушая его самостоятельности, и исследующая мысль силится оживить пред собою человеческую деятельность сознания св. Иоанна, просвещаемого Духом Божиим. – В этом отношении мы не можем представлять одну страдательную восприемлемость сильного и светлого сознания, без самодеятельности подчиняющуюся внушениям свыше; не можем также допускать в нем жесткой неподвижности, при которой бы мысль без перемены стояла на одной точке, без малейших порываний вперед, без желания более и более уяснить себе предмет всеобщих ожиданий. Напряженная деятельность высокого ума призывала к чистой душе небесное откровение, но и; после полученных откровений в ней не прекращался, а только усиливался, при содействии благодати, духовный труд, – непременное условие плодотворного явления великих людей в царстве Божием. То царство Божие, о приближении которого проповедовал Иоанн, скрывалось от него в пределах будущего, всегда полного таинственной темноты, и он не мог созерцать его с такою ясностью, с какою открывалась пред ним и открывается пред нами широта настоящего со всеми его подробностями. Лучи света Божия, ему сообщенного, озаряли пред ним таинственную область будущего, и давали ему возможность видеть выдающиеся здесь точки так ясно, как не мог видеть их ни один из его современников. Но это было, во всяком случае, сияние денницы пред солнцем, и свет этой денницы – полумрак в сравнении с ярким светом наступившего дня. Из людей, по слову Господа, никто не обладал таким величием ума и силы, какое даровано было св. Иоанну Крестителю; но благодать, принесенная на землю Иисусом Христом, восполнила немощи искупленного человечества, и вследствие этой благодати, хранимой и раздаваемой в церкви Божией, взгляду христианина, слышавшего и усвоившего себе учение Христово, видно более в небесном царстве, основанном нашим Спасителем, чем сколько указывал здесь Предтеча Господень, издалека приветствовавший день искупления. Аминь глаголю вам (говорил Господь и Спаситель наш), не воста в рожденных женами более Иоанна Крестителя: мний же во царствии небесном болий его есть (Мф.11:11). Т. е., нам, меньшим членам царства Божия, открытого нашим Спасителем более ясны судьбы этого царства, чем сколько ясны они великому пророку, предрекавшему явление этого царства, и больше дано благодатных просвещающих и спасающих средств, чем сколько предлагала Иоанну Крестителю ветхозаветная церковь, его воспитавшая. – Личные святые желания непреклонного ревнителя правды и добродетели невольно и незаметно могли прирожаться к откровениям свыше о действиях Мессии; и представлениям о Нем они могли давать более определенное содержание, чем какое указано им небесным внушением. Вследствие этих личных стремлений энергической воли, св. Иоанн Креститель мог ожидать больше видимых проявлений божественной власти от проповедуемого им Мессии, больше властительских распоряжений, наглядных и осязательных, чем сколько открыл их божественный Основатель царства Божия, возраставшего незаметно из святых семян, тихо посеянных в нравственную почву человечества. Проповедуемое Иоанном царство небесное – царство правды и добродетели, но желания ревнивого сердца могли призывать, при основании этого царства, наглядное очищение народа, избрание в новое царство добрых и приготовленных к нему и отвержение злых и глухих к слову истины. Руководимый Духом Божиим, св. Иоанн Креститель узнал и указал своим ученикам Агнца Божия, вземлющего грехи мира (Ин.1:29–35), еще прежде явления Его с силою слова и чудес во Израили. Но со времени первого указания Иоанна на явившегося Мессию, не замолкала в нем мысль об этом Исполнителе всех ветхозаветных пророчеств. С нею жил он, ею питал и утешал себя, и все, открывшееся пред ним или доходившее до его слуха, чудные деяния нашего Спасителя производили разнообразные колебания и вызывали соответственный себе отзвук, как в туго натянутой струне, в напряженном духовном организме Предтечи Господня. Как к магниту, влеклись к исполнению предсказаний Крестителя все его помыслы, надежды и желания. Когда был уже в темнице Иоанн и предвидел свой близкий конец, он слышит о делах Христовых и посылает к Нему двух учеников своих спросить Его: Ты ли еси грядый, или иного чаем? (Мф.11:2,3; Лк.7:18,19). Нам кажется этот факт очень знаменательным. Благочестивое чувство объясняет этот вопрос Иоанна Спасителю тем, что он сделан был для убеждения учеников Иоанна и всего народа в божественном достоинстве Иисуса Христа. Но ни тексту Евангелия, ни благоговению к имени Иоанна Крестителя не противно и другое изъяснение, которое в ответе Иисуса Христа ученикам Иоанна видит последнее предсмертное откровение самому Иоанну. Личные желания Иоанна могли ожидать другого более решительного образа действий Мессии, другого более наглядного осуществления нового Царства Божия. Они могли в разные времена, под влиянием таких или других обстоятельств, нисколько не колебля его веры в божественное достоинство Иисуса Христа, тревожить спокойствие его ожидания. Читатель помнит ответ, данный Господом Иисусом Христом ученикам Иоанновым: шедше возвестите Иоаннови, яже слышите и видите. Слепии прозирают, и хромии ходят, прокаженнии очищаются, и глухие слышат, мертвии востают, и нищии благовествуют. И блажен есть, иже аще не соблазнится о Мне (Мф.11:4–6). Ответ не прямой, но слишком многосодержательный для человека глубокой мысли. Он показывает необычайные действия, видимые вокруг Иисуса, но действия чисто-нравственные, состоящие в благотворениях страждущему человечеству. В этих действиях указывается недоступное для человека величие божественной силы, и в тоже время представляется духовный характер ее, чуждый всего внешнего и юридического. Царство небесное, по этим действиям, – царство великое, сильное и спасительное для человечества; но оно не похоже на видимые царства, опирающиеся на внешние учреждения, не стоит в параллели с ними и не имеет стремления стеснять и отменять их. Неся спасение человеку, оно не приидет с соблюдением, и не будет окружено внешним шумом. Такими указаниями Спаситель давал удовлетворение пламенным желаниям Иоанна, призывавшего скорейшее явление нового царства и как бы побуждавшего Иисуса Христа скорее объявить Себя Мессиею пред всем народом, и вместе с этим в этих указаниях сообщалась сила, направляющая эти желания к самой чистой высоте боговедения. Сидя в темнице, видя свое служение исполненным и собираясь оставить свою земную жизнь, св. Иоанн Креститель неотступною мыслью следит за Тем, чьим Предтечею ему предназначено было явиться. В делах Его, о которых разносится молва по всей Иудее и Галилее, нет решительности, и благодеющий народу небесный Учитель не объявляет Себя прямо обетованным избавителем. Характер энергический, самоотверженно жертвовавший всем правде и смело выступавший на борьбу со всякою силою, он едва сдерживает порывы своей покорной, но огненной души, при виде той медлительности, с какою Господь Иисус Христос открывает прямое мессианское свое назначение людям, ждущим от Него избавления. Вопросы не сомнения, но недоумения волнуют его сознание, и он посылает к Спасителю двух своих учеников, чрез них отдает на суд божественного Учителя свое собственное сердце, и получает от Него ответ, который запечатлел его прежнюю веру и очистил его воззрения от всякой примеси личных желаний. После этого последнего откровения, после того, как ученики передали ему то, что поручил возвестить Иоанну (Мф.11:4, Лк.7:22) Господь Иисус Христос, Иоанн Креститель умер полным христианином.

Но как предположить в человеке такой необычайной силы и высшего небесного просвещения некоторую неясность представлений о будущем, внутреннюю борьбу сознания и раздвоение его личных желаний с указаниями свыше? Такое предположение кажется резким напряженному догматическому воззрению. Но едва ли не напрасна в этом случае щекотливость напряженного воззрения. Мы ценим те благочестивые побуждения, по которым благоговейное чувство устраняет все земное из драгоценного и любезного образа, и нисколько не думаем тревожить их, если в драгоценном образе, поражающем нас своим величием, указываем частные черты, уясняющие нам его внутреннее сложение и не умаляющее его силы и святости. Все великие и святые люди, пока жили в мире, подчинены были условиям земного бытия, и человеческий элемент в них не стеснен, не подавлен был избытком благодати, им сообщаемой; напротив он только возвышался и укреплялся от действия этой благодати. И мы не возвысили бы, а унизили бы достоинство прославленного богопросвещенного мужа, если бы представляли его безвольным и как бы бездеятельным орудием высшего откровения, если бы не хотели видеть в нем внутренней напряженной работы, внутреннего восхождения от силы в силу. Вера религиозная не есть простое холодное логическое знание: таких истин, как та, что дважды два четыре, человек достигает без всякой борьбы, а знание их, всегда одинаковое, не производит в душе никаких видоизменений; – при этом знании душа может стоять спокойно и неподвижно. Вера религиозная есть подвиг и заслуга; этот подвиг доступен человеку при трудовом участии воли и всех сил души: иначе это будет вера не живая, а мертвая, чужая. Достигая этого подвига, человек достигает такой нравственной высоты, на которой душа стоит уже как бы между небом и землею, и свои низшие желания подчиняет желаниям высшим, божественным. С его стороны нужно постоянное напряжение, чтобы удержаться на этой высоте, чтобы не ниспасть с нее, а, напротив, с одной степени переходить на другую, более высшую. Мир и святых людей, удостоившихся благодатного откровения, окружает своими влияниями, когда они возрастают в нем, как святое избранное семя: пред их просвещенным умом он расстилает свои тени; их воле он подставляет камни преткновения и соблазна, их сердцу он представляет свои утехи и обольщения. Святые люди побеждают эти влияния и возвышаются над ними; но победа предполагает борьбу, и венцы славы даются недаром. Наш глаз поражается светом откровения, озарявшим св. Иоанна Крестителя; но этот свет не сожигал, а воспламенял его: откровение не тяготило насильно его духа, и не уничтожало естественной деятельности его мысли и сознания. Колебания верующей души встречаются часто и в мире христианском, при полном свете солнца правды. Св. Иоанн Креститель несравненно выше всех нас; но он стоял на границе между двумя мирами, и новый мир мерцал пред ним как бы в утреннем полумраке, – был миром надежд и ожиданий, а не явившейся действительности…

VIII. Какой авторитет имел св. Иоанн Креститель у своих современников? И какие были плоды его проповеди? По немногим указаниям, до нас дошедшим, мы видим, что сила его духа и слова производила необыкновенное впечатление на современные ему поколения. Иосиф Флавий свидетельствует, что «народ, восхищенный его учением, стекался к нему в великом множестве... и что власть этого мужа была так велика над иудеями, что они готовы были сделать все по его совету, и что сам Ирод царь боялся этой власти великого учителя над своими подданными, видел, что они скорее послушаются Иоанна, чем его самого, и потому в беспокойстве за собственную власть заключил его в темницу»9. – По словам евангелистов (Мк.1:5; Мф.3:5,6) к нему выходила в пустыню вся иудейская страна и иерусалимляне, и крестились от него, исповедуя грехи свои. Он сделался, таким образом, пред явлением Мессии, самым видным общественным деятелем и таким влиятельным учителем, каких редко представляет история. Вокруг него образовался союз избранных учеников, которым он давал наставления и правила жизни более строгие, чем прочему народу. Их он научал молиться особенным образом или учреждал для них особенные молитвенные бдения, и это побудило учеников Спасителя просить Его, чтобы Он и их также научил молиться, как Иоанн научил своих учеников (Лк.11:1). Они постились больше других людей, и возлагали на себя особенные аскетические подвиги, и в этом случае их противопоставляли ученикам Иисуса Христа (Мф.9:14), и Спаситель наш нашел нужным защищать своих учеников пред народным мнением в том, что они не постятся, подобно ученикам Иоанновым (Мф.9:15)... В народе образовалось благоговейное уважение к имени и деятельности Иоанна. Все поражались необычайно его словом и его подвигами, и у всех на уме при этом таилось помышление: не Христос ли, не обещанный ли Мессия этот великий посланник Божий (Лк.3:15)? И многие лично высказывали св. Иоанну свои чаяния и помышления, на него возлагаемые. Народное мнение взволновало членов духовного правительства, и синедрион послал из Иерусалима нарочито в пустыню иереев и левитов спросить Иоанна: ты кто еси? И исповеда, и не отвержеся: и исповеда, яко несмь аз Христос. И вопросиша его: что убо? Илия ли ecu ты? И глагола: несмь. Пророк ли ecu? И отвеща: ни. Реша же ему: кто ecu? Да ответ дамы пославшим ны: что глаголещи о себе самом (Ин.1:19–22)? Люди всех сект без различия стремились к нему, и св. Иоанн в числе приходящих, к нему на крещение видел многих фарисеев и саддукеев (Мф.3:7). И сам Господь Иисус Христос свидетельствует, что фарисеи малое время хотели порадоваться при свете его (Ин.5:35). Но это было дотоле, доколе проповедь Иоанна не касалась их лично, а держалась общих обличений. В истории св. Иоанна Крестителя повторилась история многих сильных проповедников, говоривших о покаянии и исправлении. Великие и сильные в общественном положении окружают их похвалами и сочувствием, когда они проповедуют против общего развращения или против развращения других, далеких от них, слоев общества. Но как скоро проповедь касается их, нападает на их недостатки, – тотчас пропадает прежнее сочувствие, и рождается ненависть, злоязычие плетет клеветы, оскорбленное самолюбие готовит неприятности и гонения. И вот мытари, любодейцы и грешники теснее пристают к св. Иоанну, жадным сердцем ловят и принимают слова его, и воздают за него славу Богу; а фарисеи и законники отталкиваются от него, отвергают волю Божию о себе, открывавшуюся им чрез Иоанна, и, видев оправданную веру мытарей и блудниц, не раскаиваются в своем неверии (Мф.21:32, Лк.7:29–30). Они напротив в дурную сторону толкуют его святость и благочестие. Прииде Иоанн (говорит Спаситель наш) ни ядый, ни пия: и глаголют: беса имат (Мф.11:18). Между тем авторитет Иоанна возрос до того в народе, что недовольная им власть боится нападать на него, и не решается открыто отвергать его правду и божественное посланничество. Как-то в храме, уже по смерти Иоанна, приступили к Иисусу Христу, изгнавшему пред тем из церкви продающих и покупающих, первосвященники и старейшины народа, с вопросом: коею властию сия твориши? И кто Ти даде власть сию? Иисус Христос вместо ответа говорит им: вопрошу вы и аз слово едино: еже аще речете мне, и Аз вам реку, коею властью сия творю. Крещение Иоанново откуду бе? С небесе ли, или от человек? Они же помышляху в себе, глаголюще: аще, речем с небесе: речет нам: почто убо не веровасте ему? Аще ли речем: от человек: боимся народа: вси бо имут Иоанна яко пророка. И отвещавше Иисусовu, реша: не вемы (Мф.21:23–27). Из этих слов евангелиста понятно все величие авторитета, каким окружено было имя Иоанна в глазах всего иудейского народа. Ему волею или неволею подчинялись все, без различия званий и состояний, от Ирода, который боялся и уважал его и долгое время соблюдал его в безопасности, несмотря на строгие его обличения, считая его человеком праведным и святым (Мк.6:20), и до последнего мытаря и поденного работника, которые с жаром непритворного усердия выслушивали проповедь неподкупного судии и повелителя народной совести. Синедрион, высшее правительственное место иудейское, при всем своем желании не может поколебать побеждающей силы великого авторитета и после того, как посланник Божий, его приобретший, уже перестал действовать среди людей на этом колеблющимся земном поприще.

Между тем св. Иоанн Креститель, окруженный необычайным вниманием народа, со всех сторон встречавший благоговейное уважение, стоя неизмеримо выше всех своих современников по духу и силе, был довольно смирен в своей собственной оценке, и при всяком случае отстранял от себя все пышные титла и все почетные звания. «Я не Мессия, ни Илия, ни пророк», – отвечал он посланным от синедриона спросить его: кто он такой (Ин.1:19–27). И синедриону и народу, чаявшему видеть в нем обетованного Мессию, он представлял себя простым передовым вестником, который послан приготовить путь Господу, имеющему скоро явиться среди людей своих для их избавления от всех бед и напастей, и, по его словам, к нему относились слова Исаии: глас вопиющего в пустыни: уготовайте путь Господень, правы творите стези Бога нашего (Лк.3:4; Мк.1:3; Мф.3:3). По отношению к этому Господу, о пришествии которого он возвещает иудеям, он представлял себя таким малым, что называл себя недостойным преклонившись разрешить ремень сапогов Его (Мк.1:7; Лк.3:16; Мф.3:11, Ин.1:27). Явился новый божественней Учитель, – Тот Могущественнейший и Сильнейший его, к сретению Которого он приготовлял народ, – св. Иоанн склонил пред Ним свою голову, признавая и указывая в Нем высшее небесное посланничество. Ученики Иоанна, видя откровение славы нового учителя, Господа Иисуса Христа, с некоторым чувством ревности говорят Иоанну о делах Христовых. Наставляя их, Иоанн говорит им: вы сами мне свидетельствуете, яко рех: несмь аз Христос, но яко послан есмь пред Ним. Имеяй невесту жених есть; а друг женихов, стоя и послушая его, радостью радуется, за глас женихов. Сия убо радость моя исполнися. Оному подобает расти, мне же малитися (Ин.3:28–30). Иоанн не вступил в число учеников Господа Иисуса Христа, но продолжал свою приготовительную проповедь и после того, как выступил на общественное поприще новый высочайшей Деятель. В этом указано было Иоанну его назначение, и слово приготовления к принятию Мессии нужно было и имело значение и в то время, когда сам Мессия начал дело своего служения. Он указывал другим великого Учителя, и самым близким своим советовал следовать за Ним (Ин.1:29–37); но ему самому Бог, призвавший его к служению, не судил переменять звание учителя на звание ученика, хотя и открыл ему необыкновенную важность и нового учения и нового Учителя (Ин.3:30–36). При встрече со Спасителем на Иордане, когда Иисус Христос пришел принять крещение от Иоанна, Иоанн удерживал Его от этого, и изъявлял, желание вступить в число Его учеников. Аз требую Тобою креститися (говорил он Ему), и Ты ли грядеши ко мне (Мф.3:14)? Но Иисус Христос отклонил такое предложение, как дело, не согласное с предустановленными законами божественной правды, и воля Иоанна подчинилась велению Грядущего с неба и Высшего всех (Ин.3:31). По указанию Божию, св. Иоанн Креститель, с первых дней своего общественного явления в Иудее и до последнего дня своей жизни, остался одним и тем же, – проповедником покаяния и предтечею Господа.

IX. История в нравственном быту иудеев не указала нам ясно тех следствий, какими увенчалась проповедь св. Иоанна о покаянии и исправлении жизни. Святое слово, как семя, падало на сердца слушателей, и в глубинах этих сердец оно скрывалось от постороннего наблюдательного глаза, и там, незаметно для людей, производило действия, оплодотворяющие духовную почву народа добрыми замыслами, чувствами и делами. Современники Иоанна, скупые на записи и повествования, увлеченные течением обстоятельств, не имели довольно свободы воззрения для того, чтобы приглядеться к тому перевороту, какой давало народной воле сильное слово необыкновенного пророка. Мы, стоя в исторической дали от тех времен, по другой причине не можем с точностью обозначить тех нравственных перемен, какие были следствием Иоанновой проповеди о покаянии. Вслед за ним явился высший божественный Учитель, и слово пророка и Предтечи Господня как бы непосредственно слилось, пред взором наблюдателя исторических перемен в жизни народной, с всепобеждающим словом Того, Кем вдохновлялись и жили все пророки. Сильный приток вошел в великое русло, и с нашей стороны было бы напрасною попыткой усилие определить, что в новых нравственных расположениях иудейского народа и всего мира, в век явления Господа Иисуса Христа, принадлежит действию слова Иоаннова, и что действию слова Христова. Действие слова Иоаннова было мало, если мы сравним его с действием слова Христова, но оно было слишком велико, если мы сопоставим его с действием проповеди даже самых замечательных исторических деятелей слова. Недаром же от силы слова Иоаннова сверху до низу потрясся весь иудейский мир; недаром все стремились к нему в пустыню, открытым сердцем принимали его строгие и назидательные речи, и крещением в воде запечатлевали желание и обет вести явную, благочестивую и богоугодную жизнь.

Больше отмечено в истории и виднее для нас частное действие проповеди Иоанновой, состоявшее в предрасположении или приготовлении современных поколений к достойному сретению Мессии. Но в этом заключалось самое важное и главное служение Предтечи Господа, посланного уготовать и исправить пути Ему, обратить стропотное в правое и неровное сделать гладким. И с этою частною проповедью св. Иоанн Креститель соединял общую проповедь о покаянии и исправлении жизни, как главном условии достойного приятия Мессии. Потому отсюда, из меры и степени приготовленности современников Иоанна к принятию Мессии, мы справедливо можем заключать к мере и степени возвышения нравственной жизни народа. Долго Бог приготовлял израиля и все человечество ко дню избавления: Он ждал, пока сделается удобною для возращения нового семени нравственная почва грешного человечества, и слово Иоанна было, в планах домостроительства Божия, последним и самым сильным удобрением ее. Глас вопиющего в пустыне не пропал бесследно; он проносился над дебрями и горами, достигал сел и городов, – и долы наполнялись, холмы выравнивались, выпрямлялись кривизны, и открывался гладкий путь царственному шествию Мессии. Сам Господь и Спаситель наш засвидетельствовал, что от дней Иоанна Крестителя начала чувствоваться в народе сильная ревность к достижению царства небесного, и при действии доброй воли она доводила людей до желаемого (Мф.11:12). Из учеников Иоанна были первые последователи Господа Иисуса Христа. Когда пред началом общественного служения Иисуса Христа св. Иоанн Креститель встречался с Ним на Иордане, он всякий раз указывал в Нем окружающим себя агнца Божия, вземлющего грехи мира, и этим увязанием как бы рекомендовал им новую высшую школу, к которой они только готовились под его наставительным влиянием. И первозванные апостолы, – начатки общества Христова и нового царства Божия, были именно из учеников Иоанна, и пошли за Господом Иисусом после того, как слышали от своего учителя указание на Него, как на агнца Божия (Ин.1:29–42). Факт этот служит знаменательным утверждением важного и плодотворного значения приготовительной миссии св. Предтечи Господня, и Спаситель наш как бы нарочно встретился с ним на Иордане, чтобы непосредственно принять от него к себе наиболее приготовленных к вступлению в царство Божие, и составить из них ядро нового христианского мира. Школа Иоаннова, шкода низшая по отношению к учению Спасителя, служившая приготовлением к нему, оказалась вполне достигшею того назначения, какое указано ей внешними определениями Промысла.

Явления непосредственного перехода верующих из учеников св. Иоанна Предтечи в ученики Господа Иисуса Христа были не один только раз, и не в одном месте. Слово Иоанна разнеслось далеко за пределы Галилеи, и его действие не ограничивалось только временем его жизни. И после его смерти во всех концах римской империи встречались последователи великого пророка Божия. Проповедное слово Иоанна, вылившееся из сильной и могущественной богопросвещенной души, с неимоверною быстротой распространялось по всему тогдашнему историческому миру, – и в этом случае оно предрасполагало умы и сердца, людей к принятию нового христианского учения. Когда после смерти Спасителя апостолы стали возвещать людям слово спасения, и для этого предпринимать далекие путешествия, – в разных местах они встречали предупредивших их проповедников и последователей учения Иоаннова. И везде проповедь Иоаннова учения была достойным и наилучшим приготовлением к явлению христианства: она смягчала и разрыхляла жесткую и затверделую почву и делала ее способною к восприятию и возращению нового семени. Как с родными и знакомыми, встречались проповедники христианства с последователями св. Иоанна Крестителя; некоторое внутреннее родство связывало их между собою, и при первом слове о Христе, распятом и воскресшем, при первом соприкосновении с Его последователями, ученики Иоанна из низшей школы переходили в школу высшую. Чтобы наше свидетельство не показалось голословным, мы просим читателя припомнить историю Аполлоса, рассказанную в деяниях апостольских (Деян.18:24–28; 19:1–7). Аполлос быть родом иудей из Александрии, муж красноречивый и сведущий в писаниях, по изображенью деяний апостольских. Он был наставлен в начатках пути Господня, и горя духом говорил и учил о Господе, зная только крещение Иоанново. Он пришел в Ефес и начал смело говорить в синагоге. Акила и Прискилла приняли его, услышавши его, и точнее объяснили ему путь Господень, т. е., из ревнителя Иоанновой проповеди сделали его последователем Христовым. И он пошел в Ахаию, и там не преставал всенародно опровергать иудеев, доказывая писаниями, что Иисус есть Христос. – Во время пребывания Аполлоса в Коринфе, прибыл в Ефес апостол Павел, и, нашедши там некоторых учеников, вероятно, наставленных Аполлосом, сказал им: приняли ли вы Святого Духа, уверовав? Они же сказали ему: мы даже и не слыхали, есть ли Дух Святый. Он сказал им: во что же вы крестились? Они отвечали: в Иоанново крещение. Павел сказал: Иоанн крестил крещением покаяния, говоря людям, чтобы веровали в Грядущего по нем, то есть, во Христа Иисуса. Услышав сие, они крестилась во имя Господа Иисуса. И когда Павел возложил на них руки, – низошел на них Дух Святый, и они стали говорить языками и пророчествовать. Всех их было человек около двенадцати. Уже после приобщения к церкви этих учеников Иоанна, апостол Павел пришел в синагогу и начал небоязненно проповедовать о царствии Божием. – Конечно, в то время не один Аполлос был ревнителем Иоанновой проповеди; подобно ему, распространяли по городам Иудеи и Греции Иоаннову проповедь о покаянии и другие мужи, сильные в слове и учении. И конечно, не в одном Ефесе последователи этой проповеди были так близки к проповеднику христианства, что эти считали их за своих, и без особенных убеждений присоединялись к новой вере, встречая в них готовый начаток спасения.

Когда мы, при мысли о св. Иоанне Крестителе, обращаем внимание на длинное течение истории, мы здесь встречаем новое доказательство обаятельного значения имени и авторитета Иоаннова. Чрез длинный ряд веков держится общество, которое считает св. Иоанна Крестителя единым истинным пророком, прикрывает его именем свои верования и богослужебные обычаи, и в своей секте находит самое лучшее выраженье религиозного богопочитания. На востоке, в Сирии доныне существует эта секта мнимых учеников Иоанна Крестителя, которые называют себя мандаитами или мандеями10. (Имя это образовалось от Манда-дегайе, т. е., сына откровенного Бога, которого чтят своим Спасителем принадлежащие к секте, и имеет аналогию с именем христиан.) Упомянутая секта отнюдь не представляет верного отражения учения Иоаннова. Она злоупотребляет именем св. Иоанна Крестителя; с этим именем ее соединяет только вера в особенное значение крещения; крещение играет самую важную роль в их обычаях и обрядах, и употребляется у них очень часто, при каждом замечательном случае жизни, и они почитают его главным средством для прощения грехов. В их верованиях содержится смесь всяких элементов, и восточных, и эллинских, и иудейских, и христианских, и они служат остатком древности, напоминающим гностико-манихейские представления. Для нас эта секта не имеет значения. Св. Иоанн Креститель не мог воспрепятствовать злоупотреблению его именем в отдаленных от него веках, и не в нем, не в его учении причина тех ошибок, в какие впадали и впадают люди, благоговеющее пред его именем. Когда разрослось и широко распустилось по свету его учение, от великого сочного дерева могли отпасть отдельные ветви и сучья, и потом, оторвавшись от корня и ствола, потерять жизнь и способность к развитию. Заблуждение человеческое легко могло завладеть частями того святого учения, которое преподавал Иоанн, когда эти части в раздробленном виде доносились до отдаленных углов, и когда над их целостью не наблюдала душа самого учителя, в своем земном служении стесненная пределами пространства и времени. Св. Иоанн не хотел учреждать особого самостоятельного общества. Он называл себя только приготовителем путей Господних, и его ясные слова, какими он характеризовал свое служение и в каких возвещал скорое пришествие Мессии, которому он наравне с другими желал покланяться, служат всегдашним и сильным предостережением для тех, кто, опираясь на его авторитет, захотел бы учреждать особое религиозное общество. В свое время он осаждал ревнивые замашки своих учеников, с тоном недоумения возвещавших ему об откровении самостоятельного служения Принявшего крещение от него, и говорил им: не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба. Вы сами мне свидетели в том, что я говорил: не я Христос, но я только послан пред Ним (Ин.3:27). В сектах, прикрывающихся именем св. Иоанна Крестителя, для нас важно то значение, какое имеет для людей на протяжении многих веков это великое имя. Это далекий отголосок того могучего впечатления, какое произвел на свое время богопросвещенный проповедник покаяния. Нужно необыкновенно сильное действие человеческой личности для того, чтобы чрез восемнадцать слишком веков ее именем могло держаться целое общество, и авторитетом ее придавать себе силу и освящение.

X. Мы кончили свой очерк. Мы не думаем, что исчерпали в нем все, что заключает в себе великое имя св. Иоанна Крестителя. Мы, по крайней мере, старались по возможности дать ясное понятие о высокой деятельности Предтечи Господня, на основании тех данных, какие сохранила для нас священная и простая, не священная история. Но в заключение всего мы не хотим оставить читателя с одними нашими суждениями и представлениями. Для уяснения и усиления их мы прибегаем к божественному авторитету Господа Иисуса Христа, и Его кратким, но многозначительным словом хотим прикрыть и исправить свои обмолвки и недомолвки. Пусть читатель, недовольный теми или другими нашими замечаниями, примирится с нами под сладостным впечатлением, какое производит на христианина каждое слово нашего Господа и Спасителя.

Нам припоминаются три отзыва Господа Иисуса Христа о св. Иоанне Крестители, переданные нам евангелистами. В них божественный Учитель указывает и изображает пред нами строгий и возвышенный характер своего Предтечи, важное значение его служения, величие его лица или духовкой природы, силу и плодотворность его слова, и при этом равнодушие и ожесточение людей, которые, владея таким сокровищем, каким был ниспосланный от Бога Иоанн, не сумели или не захотели воспользоваться им во благо своей души.

Раз в Иерусалиме, на празднике иудейском, по исцелении тридцативосьмилетнего недужного, Иисус Христос говорил сильную речь в обличение и вразумление иудеев, укорявших Его в нарушении субботы и не понимавших Его великих дел и Его божественного учения. В этой речи Он сослался, между прочим, на свидетельство Иоанново о Себе, и при этом случае сказал о нем: он бе светильник горя и светя, вы же восхотесъте возрадоватися в час светения его (Ин.5:35).

Другой раз спрашивают Спасителя ученики Его: правда ли то; что книжники говорят, – будто пред пришествием Мессии Илии надлежит прийти прежде? Иисус Христос сказал им в ответ: Илия убо приидет прежде, и устроит вся. Глаголю же вам: яко Илия уже прииде, и не познаша его, но сотвориша о нем, елика восхотеша: тако и Сын человеческий имать пострадати от них (Мф.17:11,12). Тогда разумеша ученицы (прибавляет евангелист), яко о Иоанне Крестителе рече им.

Но самую полную и знаменательную речь об Иоанне Крестителе сказал Господь Иисус Христос народу, по отшествии от Него послов Иоанна, приходивших к Нему с вопросом: Ты ли ecu грядый, или иного чаем? Спаситель здесь обращается к собственному чувству народа, ходившего слушать проповедь Иоанна, – обращается с тем, чтобы довести его до сознания великого значения Иоанна Крестителя. Чесо изыдосте (говорит Он) в пустыню видети? Трость ли, ветром колеблему?.. Но чесо изыдосте видети? Человека ли, в мягки ризы облеченна? Се, иже мягкая носящии в домех царских суть. Но чесо изыдосте видети? Пророка ли? Ей глаголю вам, и лишше пророка. Сей бо есть, о немже есть писано: се Аз посылаю ангела Моего пред лицем Твоим, иже уготовит путь Твой пред Тобою. Аминь глаголю вам, не воста в рожденных женами болий Иоанна Крестителя: мний же в царствии небесном болий его есть. От дней же Иоанна Крестителя доселе царствие небесное нудится, и нуждницы восхищают е. Вси бо пророцы и закон до Иоанна прорекоша. И аще хощете прияти, той есть Илия, хотяй приити. Имеяй уши слышати, да слышит. – Кому же уподоблю род сей? Подобен есть детем, седящим на торжищах, и возглашающим другом своим, и глаголющим: пискахом вам, и не плясасте: плакахом вам, и не рыдасте. Прииде бо Иоанн ни ядый, ни пия: и глаголют: беса имать. Прииде Сын человеческий ядый и пияй: и глаголют: се человек ядца и винопийца, мытарем друг и грешником. И оправдися премудрость от чад своих (Мф.11:7–19).

* * *

1

Иуд. древности. Кн.18, гл. I. Пер. Самуйлова. Ч. III, стр. 193.

2

Иуд. древности. Кн.18, гл.I.

3

Там же.

4

Там же.

5

Там же.

6

По обычаю тогдашнего времени, юноши, ищущие образования, посещали разные школы и принимались и ессеями. У ессеев назначено было три гида приготовления для вступления в их секту. Но этого срока очень многие не выдерживали, как напр. Иосиф Флавий, остановившийся окончательно на фарисейском толке.

7

Иуд. древности. Кн.18, гл.V. Отд.2.

8

Иосиф Флавий не с такою подробностью и определенностью, как евангелисты, говорит об убиении Иоанна Крестителя. Но его свидетельство об этом не расходится существенно с евангельским сказанием. О смерти Иоанна Крестителя он упоминает при рассказе о войне Ирода с Аретою, царем аравийским, и главною причиною этой войны представляет оскорбление, нанесенной Иродом дочери Ареты, бывшей первой его женою. Готовясь к этой войне, Ирод заключил Иоанна в темницу и потом лишил жизни, по догадке Флавия, из опасения, чтобы «влияние этого мужа не привело к отступлению от него его подданных, которые готовы были сделать все по его совету. Он рассудил, за благо, прежде нежели произойдет в народе какое-нибудь возмущение, лучше лишить Иоанна жизни, нежели самому, подвергшись какому-нибудь бедствию, после бесполезно раскаиваться». Таким образом, причину темничного заключения и потом смерти Иоанна Крестителя Иосиф Флавий всецело приписывает беспокойству и подозрительной робости Ирода. Ирод видел, что народ соблазняется его супружеством с Иродиадою и удалением его первой законной жены; он понимал в тоже время, что обличения Иоанна Крестителя, какими этот праведный муж вразумлял соблазнявшего народ беззаконного царя, могут усилить недовольство народа, не могшего мириться с явным нарушением святости семейных законов. И вот, когда отец изгнанной или убежавшей жены Ирода грозил ему войною, Ирод естественно сомневался, на его ли стороне в этом случае будет сочувствие народа, и захочет ли этот народ защищать его. При этом беспокойная совесть и расчеты робости побудят виновного царя к насилию против того, кто хотел примирить его с народом, убеждая его прекратить преступную и соблазнительную связь с Иродиадою. – В войне с Аретою, в одном жестоком сражении войско Ирода побито было на голову. И иудеи думали, по замыслу Божию это поражение Иродового войска было наказанием ему от Бога в отмщение за смерть Иоанна Крестителя (Иуд. др. Кн. 18, гл. V, 1, 2).

9

Иуд. древности. Кн.18, гл.V.

10

См. о мандаитах или учениках Иоанна Крестителя в ноябрьской книге Трудов киевской академии за 1864 год.


Источник: Певницкий В.Ф. Св. Иоанн Креститель как проповедник покаяния // Труды Киевской Духовной Академии. 1868. № 1. С. 3–58.

Комментарии для сайта Cackle