Введение в философию

В большей части наук содержание их, хотя в общих чертах, выражается в самом их названии; богословие, напр., есть наука о Боге, физика – наука о природе, зоология, минералогия, ботаника – науки о животных, минералах, растениях и т.п. Если и есть некоторые науки, названия которых не соответствуют их действительному содержанию, напр.: математика (слово, которое означает учение, науку вообще), геометрия, физиология, геология и др., то в подобных случаях общее словоупотребление все же установило за этими названиями более или менее определенный и ясный смысл, по которому каждый, сколько-нибудь образованный человек, довольно верно понимает общее содержание той или другой науки. Но если бы в обычном понимании держания какой-либо науки даже образованными людьми встречалась какая-либо неточность или неопределенность, то этот недостаток вполне устраняется в области знания научного, где и задача и границы каждой науки должны быть установлены с полной ясностью и определенностью.

В ином положении находится философия. Что касается до самого слова: философия (любомудрие), то оно дает нам очень неопределенное представление о мудрости, не говоря точнее, в чем состоит эта мудрость и отличие ее от познаний, входящих в состав других наук, которые также имеют полное право называться мудростью. Также мало для объяснения содержания философии дает нам и понятие любви, присоединяемое в ее названии к понятию мудрости. И каждая наука не обязана ли своим происхождением любви к знанию и не предполагает ли в занимающемся ею любви к своему предмету? Поэтому и каждая наука имеет право в своем роде называться любомудрием, – философией ¹.

Но, может быть то, чего не дает нам буквальное значение слова: философия, заменяется твердым, общепризнанным понятием о ее содержании? Но и в этом отношении наша наука находится далеко не в столь выгодном положении, как другие науки. Каждый, сколько-нибудь образованный человек, довольно ясно понимает, что такое, напр., математика, химия, физиология, ботаника, хотя филологический смысл этих терминов может быть для него непонятен, да и на самом деле не соответствовать точно их действительному содержанию. Но что такое философия? С этим словом даже в умах довольно образованных людей не соединяется часто никакого другого понятия кроме представления о чем-то темном, отвлеченном и трудном для уразумения. Один, предубежденный против нее, скажет, что это – наука, занимающаяся пустыми отвлеченностями; другой, предрасположенный в ее пользу, скажет, что это – очень важная наука, занимающаяся возвышенными предметами. Но что такое каждый из них разумеет под именем отвлеченности ли то или возвышенности, – на этот вопрос мы едва ли дождемся точного и определенного ответа.

Такой точности и определенности, по-видимому, мы вправе были бы ожидать от людей науки вообще; но и здесь наши ожидания остаются далеко неудовлетворенными. В области науки вообще мнения о философии расходятся до противоположности. Тогда как одни вполне признают и ее самостоятельность и важное значение в области науки, другие отрицают самую возможность философского познания и в опытах такого познания видят лишь неудачные попытки решить при помощи умозрения такие вопросы, которые или вовсе неразрешимы для человеческого ума или решения которых мы должны ожидать единственно от естествознания.

Если из области научного знания вообще перейдем в область философии, то и здесь к удивлению не встретим желаемого единомыслия в понимании предмета и задачи философии. И среди философов были лица, сомневавшиеся в возможности философии вообще или некоторых частей ее, – напр. метафизики. Что же касается до определений философии у различных философов, то без преувеличения можно сказать, что сколько философских систем, столько и определений философии. Одни из этих определений страдают общностью и неопределенностью, недозволяющей отличить содержание философии от содержания других наук. (Таково, напр., стоическое определение философии: «философия есть познание вещей божественных и человеческих» ; или определение ее у Вольфа: «философия есть наука о возможном, в какой мере оно возможно»; или определение Гербарта: «философия есть обработка понятий, состоящая в их выяснении, исправлении, и дополнении посредством определения их достоинства»); другие – страдают односторонностью и неправильным ограничением содержания философии (так напр. Епикур философией называет основанное на рациональных понятиях и размышлениях стремление к счастливой жизни; по мнению Конта, философия есть не более как обобщение и систематический свод результатов наук положительных). Но и независимо от этих недостатков, большая часть определений философии, встречающихся у разных философов, непригодны для первоначального ознакомления с этой наукой по их темноте. Каждый из философов в определении своей науки старался выразить особенности своего философского мировоззрения, и поэтому определения их вполне могут быть понятны только для тех, кто уже более или менее знаком с их философскими системами (таково напр. определение философии у Платона: «философия есть наука об идеях, как истинно сущем и совершенном бытии»; у Гегеля: «философия есть наука об абсолютном в форме диалектического развития, или наука самого себя понимающего разума»; у Шеллинга: «философия есть наука об абсолютном, как безразличии идеального и реального»).

Если же ни самый термин: философия, ни обыденное, ни научное понимание ее, ни определения ее в среде философов не сообщают нам ясного понятия о содержании философии, то не дает ли нам такого понятия история этой науки? Может быть, из того, что в продолжительную эпоху ее существования разум обозначал именем: философия, мы скорее поймем ее предмет, чем из филологического значения этого слова, из смутных представлений о ней большинства, или из разноречивых, часто темных и отвлеченных определений ее у философов?

Но и на этом пути разъяснения действительного содержания философии нас встречают большие затруднения и недоразумения. Оказывается, что не одно и то же в различные времена признавалось философией и носило это имя. Пределы ее то расширялись по всей почти области научно-познаваемого, так что все науки сливались с философией как ее отрасли, то сокращались до такой степени, что ей как будто и вовсе не оставалось места и занятия среди других наук. Первое имело место в древности; философия тогда обнимала почти все науки и Цицерон, согласно со стоиками, довольно верно мог определять ее так, что она есть rerum divinarum et humanarum scientia. Действительно, в системах древних философов мы часто встречаем исследования, которые в последствии времени, с большей специализацией наук и с более строгим разграничением области опыта и умозрения, выделились из философии и вошли в состав наук эмпирических и положительных. Таковы напр. сведения о форме земли, о величине и движении небесных тел, о свойствах различных растений и минералов, о происхождении органических существ, которые встречаем в древних философских системах. Таковы напр. исследования математические, грамматические и риторические, положительное учение о законодательстве.

Если в древности философия страдала неопределенностью и широтой своих границ, то в новом мир, с постепенным развитием знаний положительных, пределы философии начинают более и более суживаться. Учение о природе, после постепенных уступок своего содержания эмпирическим наукам, совершенно отделилось от философии. Политика и право разветвились в несколько отдельных наук с положительным характером. Учение о человеке с его физической стороны также давно отошло в область естествознания. Но уступка философией значительной части своего содержания другим наукам не спасла ее от смелых притязаний и на другие, по-видимому, остававшиеся за ней, части. Успешное приложение эмпирического метода к познанию видимого мира с одной стороны, противоречия и недостатки философских систем в решении высших вопросов знания и жизни с другой, привели многих к мысли, что философия во всех областях знания может быть заменена положительными науками и что в настоящее время она может иметь только историческое значение, как известный (умозрительный) способ исследования мира, излишний при существовании и усовершенствовании другого, – эмпирического.

Действительно, на какую бы из сторон человеческого познания мы ни обратили внимание, везде встречаем опыты положительного и эмпирического решения тех вопросов, которые в древности решались путем умозрения, – опыты, которые, по-видимому, делают философию излишней. Три главные предмета составляют содержание человеческого ведения: Бог, мир и человек. Но в деле познания о Боге мы имеем перед собой, независимо от философского, религиозное, а в христианской религии – откровенное учение о Боге. По-видимому, не без основания можно спросить: если есть богооткровенное учение и наука, систематически излагающая это учение – богословие, то какое значение может иметь наука, которая, как показывает ее история, с большими усилиями и малым успехом старается решить те вопросы, которые точно и верно решаются в другой? Что касается до учения о мире видимом, то бесспорно, что тем блестящим состоянием, в каком находится познание о природе в настоящее время, наука обязана не философскому умозрению, а естествознанию, основанному на опыте и наблюдении. Это приводит многих к мысли, что возможно и законно только одно эмпирическое познание мира видимого, что всякого рода философские исследования о природе не могут привести ни к каким прочным и достоверным результатам. Остается, по-видимому, для философии учение о духовной стороне человека и о коренных обнаружениях ее в деятельности теоретической и практической, – психология, теория познания (логика) и нравственности (ифика). Но и на эту часть философии изъявляет притязание естествознание. Отвергая самостоятельность духовного начала, материалистическое естествознание на человека смотрит, как на часть той же видимой природы, которую изучают науки опытные; психические, явления оно считает своеобразным продуктом органической жизни и в психологии видит только особую главу физиологии. Другие, не отвергая решительно самостоятельности психического начала, утверждают совершенную его непознаваемость и считают единственно возможной «психологию без души», т.е. одно чисто эмпирическое изучение феноменов душевной жизни. Что касается до основных проявлений психической жизни, – знания и деятельности, то с рассматриваемой нами эмпирической точки зрения изучение их возможно лишь со стороны чисто физической, а никак не умозрительной или философской. Логика и ифика из наук философских, определяющих, как должно мыслить и как должно действовать, превращаются в науки чисто эмпирические, описывающие простые факты сознания, необходимо условливаемые строем нашего организма и неотразимым влиянием внешних условий жизни.

Таким образом, будучи общим историческим корнем почти всех наук, философия в настоящее время, по-видимому, не удержала за собой бесспорно никакого специально принадлежащего ей предмета исследования, что приводит многих к мысли, что как самостоятельная наука она теперь уже не существует, раздробившись и исчезнув в других науках, отжив свое время, как необходимое переходное время для их появления на свет и воспитания.

Рассмотрение содержания положительных наук с целью более точного определения задачи философии. В виду подобного недоумения относительно возможности существования философии в настоящее время, мы должны попытаться точнее определить действительное ее содержание в отличии от других наук. Мы должны решить вопрос: действительно ли положительными науками исчерпывается все содержание человеческого познания так, что на долю философии в настоящее время не остается ничего, что могло бы составить предмет ее, как особой, самостоятельной науки?

Для решения этого вопроса, мы должны обратить внимание на содержание важнейших отдельных областей научного познания и посмотреть, нет ли в каждой из них каких-либо вопросов, которые не разрешаются или не могут быть правильно разрешены в пределах специальных наук и при помощи эмпирического метода? Нет ли в области познаваемого некоторых сторон или предметов, которые могли бы служить предметом особого самостоятельного исследования и давать содержание для философии?

Внимательное рассмотрение содержания наук положительных действительно показывает нам, что в каждой из них есть: а) понятия и при том основные, которые обыкновенно принимаются без исследования, на веру, но которые, тем не менее, по их принципиальному значению в науке, необходимо требуют рационального исследования и обоснования, чтобы наука могла быть наукой в точном и строгом смысле, то есть совокупностью познаний, основанных на началах вполне достоверных и доказанных; б) есть важные для знания и жизни вопросы, которые невольно вызываются и навязываются мыслящему уму при изучении каждой почти специальной науки, но на которые, однако же, наука или не дает ответа, или если и пытается дать, не выходя из своей специальной сферы, то по самой узкости и односторонности этой сферы дает только односторонние и потому неверные ответы.

Для убеждения в этой истине, мы, не входя в подробное исследование содержания каждой из многочисленных специальных наук, остановим внимание на трех главных предметах человеческого ведения, кои суть: Бог, мир и человек, и посмотрим, все ли, что можно сказать, говорят о них специальные, касающиеся этих предметов, познания и науки?

1. Учение о Боге составляет содержание многочисленных и разнообразных верований человечества. Понятие об этих верованиях, конечно, можно получить как из письменных памятников каждой религии, так и из истории религий. Но задача истинно научного познания предмета не может ограничиться одним знанием фактов и указанием их преемственности и ближайшей внешней связи; высшая цель науки состоит в понимании смысла этих фактов, в открытии их внутреннего начала и уяснении законов их развития из этого начала. Но может ли привести к этой цели одно изучение верований различных народов? Очевидно, нет. Для этого необходимо, чтобы в ряду разнообразных фактов религиозного сознания мы открыли и выделили коренной и всеобщий факт, который служит первоисточником и внутренней движущей силой религиозной жизни человечества, и на основании этого факта объяснили смысл, значение и причины исторической преемственности частных религиозных верований. Таким коренным, лежащим в основе частных религий фактом, очевидно служит присущая всем людям идея о Боге с другими, состоящими с ней в связи, религиозными идеями. Итак, для понимания религиозных верований и жизни человечества, мы должны раскрыть содержание этой идеи, показать ее происхождение и значение. Но надлежащего понятия об этой идее не может дать нам одно фактическое знание религиозных верований, так как в них мы находим лишь частные видоизменения этой идеи, под влиянием разнообразных временных и местных условий, но не рациональное исследование о самом существе ее. Таким образом, кроме положительного и исторического знакомства с религиозными верованиями, возможна и необходима наука, которая раскрывала бы нам коренное и общее содержание этих верований, – понятие о Боге и религии.

Такая наука необходима и с другой стороны, – для сравнительной оценки содержания столь разнообразных религиозных верований. Это разнообразие, доходящее до противоречий, невольно вызывает вопрос: какое же из существующих религиозных учений есть истинное и где найти критерий для определения этой истинности? Такого критерия не дают нам сами религии; каждая из них предлагает известное положительное содержание с требованием веры в его несомненную истину. Итак, в области богопознания естественного этого критерия мы должны искать вне самих религий, – в разъяснении тех основных понятий, которые служат общим предположением всех религий; это – понятия о Боге и его отношении к миру и человеку. Степенью соответствия с этими понятиями будет для нас определяться и степень достоинства тех или других религиозных верований.

Таким образом и в виду крайнего разнообразия религиозных учений, и в виду того, что ни одно из них рационально не разъясняет и не доказывает истины своих основных понятий, оказывается необходимым отдельное от них самостоятельное учение о Боге и отношении Его к человеку ².

2. Второй главный предмет нашего познания составляет видимый нами окружающий нас мир. Так как ближайшее познание об этом мире мы получаем посредством внешних чувств и основанного на показаниях их опыта и наблюдения, то может на первый взгляд показаться, что этих способов познания вполне достаточно для полного и всестороннего понимания внешнего мира. Это действительно часто и утверждает современное естествознание, отрицая возможность и законность всякого другого способа познания природы, кроме эмпирического.

Такое отрицание имело бы полное для себя основание, если бы естествознание действительно решало и могло решить все вопросы, касающиеся природы. Но может ли похвалиться этим естествознание? Несмотря на многочисленный состав эмпирических наук, изучающих природу, нет ли в ней каких-либо сторон, на которые оно не обращает внимания, нет ли вопросов, на которые оно или вовсе не дает ответа или дает ответы неудовлетворительные?

Прежде всего оказывается, что естествознание хотя исследует предметы и явления природы, описывает их, приводит в систему, старается изучить законы их бытия и происхождения, но оставляет в стороне, предполагая, как нечто само собой понятное и известное, самые всеобщие и основные условия бытия природы: пространство и время и самое основное условие познания природы: уверенность в реальном существовании внешнего мира и в достоверности показаний о нем наших чувств.

Точно также естествознание принимает понятие материи, как факт; оно исследует состав, законы сочетания и образования данных материальных вещей; но что такое материя сама по себе, – этот вопрос оно составляет нерешенным. Самый атомизм, в котором некоторые видят естествознательное учение о материи, с одной стороны, в существе своем есть не эмпирическая, а философская теория, так как атомы не составляют предмет эмпирического наблюдения; с другой, естествознание доводит только до предположения качественно различных элементов или простых тел (след. собственно – до различных материй), но от чего происходит это различие и что такое материя первоначальная, оно не говорит.

Далее, для объяснения явлений природы естествознание предполагает понятие силы, которую отличает от материи. Но что такое сила природы? Какое отношение ее к материи? От чего происходит разнообразие сил? Решение этих вопросов выходит за пределы эмпирического знания, так как опыт показывает нам только обнаружение той или другой силы в явлениях природы, но не дает понятия о силе, как таковой.

Каждая сила природы действует по определенному закону. Ближайшее, эмпирическое разъяснение законов природы составляет задачу, успешно разрешаемую естествознанием. Но что такое самый закон природы? Могут ли законы природы быть выведены из понятий материи и силы, или предполагают высшую причину, установившую известный способ действия сил в материи? Ответа на эти вопросы не может дать эмпирическое знание специальных законов природы.

Изучением данного и настоящего состояния природы не ограничивается задача естествознания. Природа представляет нам процесс законосообразного развития, начало и конец которого скрываются в недоступном для эмпирического познания прошедшем и будущем. Отсюда для нашего ума естественно возникают вопросы о происхождении и конце (цели) существования предметов и явлений природы. Естествознание дам говорит, конечно, о происхождении тех или иных существ и предметов природы; оно позволяет себе говорить иногда и о цели их существования. Но его указания имеют полное значение только при объяснении сравнительно ближайших причин и следствий явлений природы; чем далее цепь этих причин и следствий удаляется в недоступное опыту прошедшее и будущее, тем более становятся недостаточными эмпирические данные для изъяснения начала и конца вещей, тем более и более оно должно прибегать к понятиям и предположениям, имеющим свое начало не в опыте, а в умозрении; таков напр. вопрос о происхождении органической жизни на земле. Еще более оказывается недостаточным естествознание, когда от объяснения происхождения частных предметов и явлений природы переходит к вопросу о происхождении всего мира и цели его существования. Притом, в самых смелых своих гипотезах, часто только называемых естествознательными, а в сущности умозрительных, оно пытается только решить вопрос: как образовался мир при предположении существования данных условий его бытия, напр. пространства, времени, материи и ныне действующих сил и законов природы. Но откуда первоначально произошли самые эти условия? Почему от сочетания их произошел такой, а не другой порядок вещей? Какой внутренний закон и цель этого порядка? На эти вопросы опыт не может дать ответа, – уже потому одному, что самые эти условия и предположения, как мы видели, выходят из пределов опыта.

Но количество касающихся мира вопросов, не решаемых естествознанием, возрастает, как скоро мы начнем рассматривать природу не только саму по себе, но и в отношении ее к человеку и к определяющим его умственную и нравственную жизнь идеям: истины, добра, изящества. По-видимому, природа не имеет ничего общего с этими, чисто рациональными и имеющими приложение только к духовной стороне бытия, идеями. Но не так на самом деле; уже общее и непосредственное сознание человечества никогда не могло обойтись без того, чтобы не только о явлениях умственного и нравственного мира, но и о природе и ее феноменах не судить с высших, идеальных точек зрения. Человек никогда не ограничивался эмпирическим познанием предметов природы, но, переходя от частных явлений ко всей совокупности их, к целому миру, старался понять вселенную не как простой агрегат предметов и явлений, но как благоустроенное целое (κὸσμος), как осуществление высших идей высочайшего разума. Далее, хотя понятия добра и зла, по-видимому, имеют существенное значение только в области духовно-свободного бытия, но по тесной связи человека с природой, как существо не только духовное, но и органическое, человек не мог обойтись без того, чтобы не рассматривать и природу с точки зрения этих понятий. Как оптимизм, так и пессимизм для своего оправдания искали доказательств не только в мире человеческом, но и в природе, в свойстве ее предметов и явлений. Наконец, не только разум и нравственное сознание человека принимали участие в оценке предметов и явлений природы, но и его чувства; одни предметы он называл прекрасными, другие – безобразными; он оценивал и изучал природу не только с эмпирической, но и с эстетической точки зрения.

Что указанные нами вопросы не решаются ни одной из специальных естественных наук, это не подлежит сомнению, так как каждая из этих наук имеет ограниченный круг предметов и явлений, а эти вопросы касаются всей природы вообще. Но если в то же время, как показывает история мышления, решение этих вопросов всегда составляло существенную потребность человеческого ума, то, очевидно, должна иметь право на существование и наука о природе, занимающаяся их решением, и притом, наука не эмпирическая, так как опыт не решает и не в силах их решить; эта наука – философия.

3. Кроме учения о Боге и мире, третий главный предмет человеческого познания составляет сам человек. Физическую сторону человека изучают науки естественные: анатомия, физиология и др. Разнообразные обнаружения сознательно разумной жизни человека дают содержание целому ряду наук исторических и положительных; таковы напр. история, этнография, филология, учение о законодательстве и др. Но, несмотря на обилие положительных наук, изучающих человека в том или другом отношении, ими далеко не исчерпываются все и притом важнейшие вопросы, касающиеся человека.

Прежде всего, все эти науки, говоря о различных обнаружениях человеческой природы, стараясь путем эмпирического исследования фактов установить их законы, оставляют нерешенным основной вопрос о сущности самого объекта, которым они занимаются. Само собой понятно, что такой сущностью не может быть один организм человека с его физическими свойствами, изучением которого занимаются, напр., анатомия и физиология. Сущностью его может быть только то внутреннее, недоступное внешнему наблюдению начало, которое, оживляя его организм, в то же время служит коренным источником всех тех многоразличных проявлений, которые отличают человека и возвышают его над всеми живыми существами. Эту сущность мы обыкновенно называем душой. Итак, независимо от положительных наук, должна быть наука, которая исследовала бы самый объект этих наук, независимо от его частных обнаружений, – должна быть философская наука о душе.

Не решая вопроса о духовном начале человеческой природы, положительные и исторические науки точно также не могут решить и важнейших вопросов, касающихся существенных проявлений этого начала, выражающихся в знании, деятельности и чувстве.

Что касается до познания, то, обозревая все существующие науки, замечаем, что каждая из них, говоря об известном круге познаваемых ею предметов, ничего не говорит, однако же, о самом познании и об условиях его правильности. Каждая наука исходит из несомненного для нее предположения, что мы можем знать истину и что те приемы мышления, которыми она пользуется, вполне благонадежны для достижения истины. Но если знание научное в точном значении этого слова должно основываться не на простом предположении или уверенности, но на убеждении, научно раскрытом и обоснованном, то очевидно должна существовать наука, которая предметом своего исследования должна иметь то самое предположение, которое хотя лежит в основе всех наук, но не разъясняется специально ни одной из них. Это – наука о познании вообще, его законах, условиях, достоверности.

Такая наука о познании, указывающая правила научного мышления для наук положительных, сама не может быть наукой эмпирической потому уже, что самое понятие об истине принадлежит не вещам, вне нас находящимся, а нашему духу. О вещах и фактах с эмпирической точки зрения можно сказать только, что они существуют так или иначе. Истинными или ложными могут быть только наши понятия или познания о них. Мышление, как и вообще познание, есть факт психический, а не физический. Поэтому и понятия о законах и правилах мышления мы не можем получить путем эмпирическим. Эти законы носят на себе характер необходимости, всеобщности и потому общеобязательности. Но могли ли бы они иметь эти качества, если бы образовались мало по малу путем продолжительных опытов и наблюдений над пригодностью тех или других приемов в деле познания? Логика естественная задолго предшествовала всякой теории познания; для того, чтобы отличить истину от лжи, человеку не было нужды в многовековом пути опыта. Уму человека всегда присуща идея истины. Анализируя эту идею и раскрывая ее в применении к частным случаям знания, наш разум приходит к установлению научных правил познания, создает его теорию.

Выражением практической деятельности человека служат разнообразнейшие проявления ее в жизни нравственной и общественной. Изображение этой жизни служит предметом истории в ее различных отраслях. Но наш ум не удовлетворяется самым обширным положительным знакомством с деятельностью человека, какое может дать ему, как история, так и положительное описание жизни, нравов, обычаев, как народов (этнография), так и отдельных лиц (биографии, художественные произведения).

Прежде всего, что касается до нравственной стороны человека, то в виду чрезвычайной важности, как лично для нас, так и для общества, нашей практической деятельности, существенный интерес для нас составляет не эмпирическое только знание того, как жили и как живут люди, но как должно нам жить, чтобы вполне выполнить свое назначение? При крайнем разнообразии побуждений, служащих источником людской деятельности, при противоречии нравственных начал, которыми они руководятся, при различии целей, к которым стремятся, эмпирическое познание нравственной стороны человека на выставленный нами вопрос не может дать удовлетворительного ответа. Получит такой ответ мы можем не иначе, как при помощи рационального разъяснения присущей всем людям идеи нравственности. Путем анализа этой идеи и применения к частным случаям нравственной жизни мы можем создать научную теорию нравственности точно так же, как, исходя из идеи истины, создаем теорию познания.

Та же нравственная идея, которая составляет глубочайшее основание практической деятельности отдельных лиц, в сущности лежит в основе такого же рода деятельности целых обществ и народов, где она принимает характер идеи юридической и социальной. Но как в области чисто нравственной, так и здесь, наш разум не удовлетворяется фактическим знанием существующих и существовавших законодательств, государственных и общественных учреждений. Он ищет общего начала, на котором зиждется весь строй юридических и социальных отношений между людьми, чтобы отсюда с одной стороны объяснить всеобщую обязательность этих отношений, с другой – открыть правильную норму, как для оценки существующих социальных фактов, так и для возможного усовершения общественной жизни. Но достигнуть этой цели путем эмпирическим невозможно; без руководительного начала мы затерялись бы в массе самых разнообразных, часто друг другу противоречащих, фактов. Такое начало может дать нам только заключающаяся в нашем разуме и не выводимая из опыта идея абсолютной правды и раскрытие этой идеи путем философского ее анализа.

Кроме теоретической и практической, мы укажем еще на третью сторону обнаружения разумной человеческой природы – эстетическую. Научное познание о ней сообщает нам теория и история искусств и литературы. Но как в других областях знания, так и здесь, положительные исследования не могут окончательно решить вопроса о самом главном понятии, лежащем в их основе, – понятии об изящном. На опыте мы видим, что произведения, которые в различные века, у различных народов, лиц, удовлетворяли их эстетической потребности, чрезвычайно разнообразны, даже противоположны. То, что одному народу одно время казалось прекрасным, другому представлялось не только лишенным всякого эстетического значения, но даже безобразным. Стоя на почве одних только фактов, какое бы мы имели основание произносить свое суждение об этих разнообразных произведениях творческой фантазии человека, называть одни из них прекрасными, другие – безобразными? Эмпирически, все они равноправны, как скоро удовлетворили нашему эстетическому вкусу, вызвали в нас известного рода приятное ощущение. Как об истине выражались софисты: «подлинной истины нет; истинно то, что каждому кажется истинным», – так и об изящном мы должны будем сказать: прекрасно то, что каждому кажется прекрасным, что кому нравится. Если же подобное воззрение разрушило бы все значение наук, рассуждающих об изящных произведениях, то очевидно, как при оценке их, так и при начертании научных законов искусства, мы должны руководствоваться не изменчивыми фактами, а принадлежащей нашему разуму идеей изящного. Такая идея и действительно предносится уму каждого исследователя в области искусства, точно так же как и уму каждого истинного художника или поэта, но предносится безотчетно, как его личный вкус и такт, как его личное мнение. Суждения, основанные на этой идее, конечно, могут быть правильными; но чтобы они были не личными мнениями или мнениями современного большинства, но суждениями истинно научными, необходимо, чтобы эта идея, независимо от эмпирических ее обнаружений, была исследована в ее существе и в связи с другими основными идеями нашего ума; а это необходимо требует рационального, философского учения об изящном.

Таким образом, общий очерк содержания положительных наук показывает нам, что в них решаются далеко не все и притом важнейшие вопросы человеческого знания, и что поэтому необходима особая наука, которая исследовала бы те лежащие в основе специальных наук понятия, которые принимаются ими, как истинные, только безотчетно и по предположению.

Если обратим внимание на характеристические черты этих понятий, в отличии их от содержания частных наук, то легко заметим, что ими выражается существенное, основное, и вместе составляющее последнюю цель научных исследований в различных областях познания.

Так, понятие о Боге есть общее и основное понятие для всех религиозных учений; различные виды религиозных верований составляют только раскрытие и видоизменение этого основного понятия. Истинное понятие о Боге, насколько оно доступно нашему уму, составляет и высочайшую цель религиозного знания. Но не только в области познания, но и в области действительного бытия Бог есть высочайшее начало, основание и, путем приближения к Нему, последняя цель всего существующего.

Так, в учении о мире физическом, главные, не решаемые эмпирическими науками вопросы, как мы видели, касаются его начала, сущности мирового бытия, его целесообразности и последней цели.

Так, в учении о человеке, его разумно свободный дух есть начало и сущность, лежащая в основании многоразличных проявлений его умственной и нравственной деятельности. Исследование этого субстанциального начала приводит нас к решению вопросов о его происхождении и последней цели его существования. Точно также мы имеем право назвать существенными и основными понятия, служащие предположениями различных частных наук, имеющих в виду познавательную, практическую и эстетическую деятельность человека. Таковы понятия об истине и условиях истинного познания, о нравственности и праве, об изящном. Нетрудно видеть также, что истина, добро, изящное, будучи исходным началом разумной деятельности человека, служат в то же время и последней целью его стремлений.

Итак, философия, по своему общему содержанию, может быть определена как наука о сущности, последнем основании и цели существующего.

Узнав содержание философии, мы должны теперь разъяснить: 1) каким наилучшим и более надежным способом мы можем достигнуть разрешения ее задач, и 2) в какой, наиболее соответствующей этому содержанию, научной форме изложить его?

Логика указывает два основных метода научного познания: аналитический и синтетический. В первом наш рассудок в деле познания начинает с единичного, с фактов опыта и от них постепенно, без перерыва и опущения посредствующих членов, восходит к общему. Следуя этому методу, мы идем от частного и условного назад, к условливающему их первому основанию, от явлений к причинам; поэтому он называется методом нисходящим, регрессивным ³. Ощущения и представления в нем составляют первое; общие понятия и суждения – последнее; по научным приемам он изучает единичное, прибегает для этой цели к наблюдению и опыту для познания в фактах существенного и согласного, точно так же, как несущественного и различного, и приводит или наводит таким путем нашу мысль на познание причин и всеобщих законов явлений; поэтому он называется индуктивным. Так как факты, из которых исходит аналитический метод, даны в опыте, и так как общие законы явлений выводятся на основании анализа этих фактов, то этот метод называется также эмпирическим методом. – Метод синтетический, наоборот, начинает с общего и от него нисходит к частным фактам; от первоначальных условий и первого основания он идет к следующему за ним условному и к последним следствиям. Из начал и из очевидных самих по себе положений (аксиом) он выводит путем умозаключений прочие положения науки; поэтому он называется прогрессивным⁴, дедуктивным. Так как те начала, из коих нисходит синтетический метод – общие понятия и первые основоположения знания, даны не в опыте, а в рассудке, так как в нем мы исходим не из фактов, а из рациональных понятий, то этот метод, в противоположность эмпирическому, может быть также назван рациональным, умозрительным.

Каким же из этих двух методов должна руководствоваться философия для достижения своей цели?

Доказательством недостаточности эмпирического метода в деле философского познания служит уже то, что, как мы видели, пользующиеся преимущественно этим методом положительные науки не дают окончательного и верного решения тех вопросов, которые мы назвали философскими. Причина этого заключается в том, что в области философии мы имеем дело не с эмпирическими фактами, а с предметами, недоступными внешнему наблюдению и опыту; опыт же дает нам только явления, а не указывает непосредственно на то, что лежит за явлениями и составляет действительный предмет философского ведения. Конечно, сводя частные факты и явления в известные однородные группы по их сходству, современности и последовательности, мы можем более и более обобщать их и путем умозаключений приходит от частного к общему, от явлений к причинам, к некоторым общим понятиям и выводам. Но эти обобщения и выводы не простираются далее определения и установления ближайших причин и законов видимого мира. Что же касается до последних и основных начал знания и бытия, то первоначального понятия о них не могут дать нам ни непосредственные наблюдения над чувственным и частным, ни обобщения и выводы из этих наблюдений. Каким образом, например, видя постоянную смену предметов и явлений в мире, из которых каждое имеет определенное начало и конец своего бытия, мы могли бы прийти к мысли о первом, абсолютном и неизменном начале их бытия? Каким образом, видя в окружающем нас мире одни частные, постоянно изменяющиеся, чувственные предметы и явления, мы могли бы на основании одного внешнего наблюдения предположить, что в основе их лежит нечто постоянное, что составляет сущность мира, и что весь мир в совокупности своих явлений составляет стройное и единое целое? Каким образом, наконец, мы могли бы стремиться к самому познанию истины, различать истину и ложь, достоверность и сомнительность различных мнений, если бы в нас самих не было высшего, независимого от внешнего опыта, хотя первоначально и неясного, понятия об истине? Итак, первоначальным источником всех тех основных понятий, исследованием которых занимается философия, служит не внешний опыт, а собственный наш разум и его природные, предшествующие опыту (априорные) идеи и понятия.

Если же при помощи эмпирического, индуктивного метода мы не можем достигнуть до высших и основных понятий, то, очевидно, и в дальнейшем раскрытии этих понятий и применении их к разрешению частных философских вопросов мы должны идти не путем индуктивного восхождения от частного к общему, но обратным путем – нисхождения от общего к частному, методом дедуктивным, синтетическим.

Что философия должна быть, по преимуществу, наукой дедуктивной, об этом согласно свидетельствует и общее мнение о философии, и ее история, и ее существенная задача.

Философия всегда считалась наукой далекой от опыта, извлекающей свои положения и их доказательства не из наблюдений над эмпирической действительностью, но из разума, – наукой умозрительной. Это убеждение было общим, как у защитников, так и у врагов философии, потому что и у последних главной причиной недоверия и вражды против нее было то, что она в ходе своих исследований будто бы чуждается действительности и старается решать свои вопросы путем отвлеченным, умозрительным.

История философии со своей стороны оправдывала такое мнение о ней. В большей части своих систем она шла от общего к частному, старалась решать свои задачи путем, независимым от опыта. Правда, в истории философии мы встречаем и исключения из этого правила; в числе философских направлений мы встречаем сенсуализм, материализм, позитивизм – системы, которые основным началом познания выставляли опыт, а методом – анализ фактов опыта. Не говоря о том, что эти системы представляют лишь частные направления философской мысли и что все выдающиеся по своему историческому значению философские системы не принадлежат к числу эмпирических, самая неудовлетворительность решения философских вопросов в системах эмпирических уже говорит о недостаточности метода, избранного для их решения. Притом же, ближайший анализ содержания систем, именующих себя эмпирическими, показывает, что они не выдерживают строго своего метода, что те элементы, которые сообщают им философский характер, не происходят из опыта и достигаются не путем индукции. Так напр. в материализме, который хвалится наибольшей близостью к опыту, основные его понятия: материи, атомов, силы и др., как ясно доказал Кант, суть вовсе не эмпирические, составленные путем отвлечения от данных опыта, но рациональные, а priori привносимые для объяснения фактов опыта. Вообще все то, что делает материализм философией, хотя и односторонней, и дает ему место в истории этой науки, есть, хотя и безотчетно для него, плод не опыта, а умозрения.

Преобладающее значение в философии дедуктивного метода оправдывается и высшей целью этой науки. В противоположность эмпирическим наукам, она занимается исследованием не специальных предметов, а общего строя бытия, имеет целью представить нам полное и законченное миросозерцание, а не дать частные только сведения об известных предметах, или группах предметов. Но для достижения этой цели наша мысль, очевидно, должна идти от общего к частному, от высочайшего начала знания и бытия к частным истинам и явлениям, от первой причины к ее произведениям. Цельность и полнота философского миросозерцания возможны только тогда, когда мы будем обозревать все существующее, исходя из одного высшего начала, из идеи истинно сущего и первоначального. Только с возвышенности мы можем видеть общий характер местности, ясно представить отдельные части и предметы в их взаимном отношении и составить таким образом цельное представление о ней. Такого представления не может дать нам самое внимательное обозрение каждого отдельного предмета; оно даст нам только представление об отдельных предметах, но не понятие о целом; за деревьями мы не увидим леса. Таким образом синтетический метод составляет естественную особенность философского познания.

Но признавая и на основании истории философии, и на основании самой задачи этой науки, существенное значение для нее синтетического метода, мы, однако же, ошиблись бы, если бы стали считать этот метод единственным и вполне достаточным в деле философского понятия. Имея в виду, что философии особенно свойствен дедуктивный метод, нельзя представлять себе процесс философского познания таким образом, будто философия, взяв какое-либо самое общее и отвлеченное начало или понятие, одним чисто логическим разрешением его на подчиненные понятия и дальнейшей комбинацией этих понятий, может развить полную систему своей науки, независимо от действительности и не справляясь с ней. Смелая мысль – построить стройную систему философии совершенно а priori, силой одной творческой деятельности мышления и не выходя никуда за его пределы, прельщала многих философов, но в приложении она всегда оказывалась и неудачной и неудобоисполнимой. История идеалистических систем, созданных даже первостепенными мыслителями, показывает, что при всей их логической стройности, при всем блеске глубокомысленных построений и выводов, они оказывались несостоятельными, потому что представляли опыты миросозерцания, не выдерживавшие поверки действительностью. Скоро замечали, что в подобных блестящих системах много искусственной стройности, но нет духа жизни; что в них действительность, как скоро не подходила под отвлеченные, a priori выведенные, формулы, или искажалась, или даже совершенно отрицалась как нечто призрачное, не истинное, не существующее. Далее, как мы сказали, чисто априорное построение системы оказывалось неудобоисполнимым. Как ни решался философ быть верным своему методу, не заглядывать никуда за пределы своего разума, на самом деле в его системе, как показала беспристрастная критика, скоро оказывались понятия, вторгшиеся отинуды, как результат наблюдений и опытов и только искусственно поставленные в общую связь его мнимо априорных построений.

Отсюда видно, что, несмотря на важное и преобладающее в философии значение синтетического метода, философия, чтобы не быть односторонне идеалистической, должна дать законное место в своих исследованиях методу аналитическому. Необходимость такого дополнения синтеза анализом подтверждается, как самым свойством дедуктивного метода, так и наблюдением над действительным ходом нашего познания и историей самой философии.

Прежде всего, с понятием дедукции мы соединяем мысль об одном или нескольких началах, или высших понятиях, которые логически мы должны разрешать на понятия низшие, чтобы затем путем комбинации их достигать решения философских вопросов. Но, спрашивается: откуда философия должна взять эти понятия, эти начала и основоположения науки? Заимствовать их откуда-нибудь извне философии, приняв их на веру, как непосредственно известные и достоверные положения, значило бы противоречить идее философского знания, как знания, основанного не на предположениях, а на рационально доказанных началах. Предполагать ли вместе с некоторыми философами (Шеллингом и Гегелем) в нашей душе какую-то особенную способность «интеллектуального воззрения», для которой вдруг открывается первое начало знания и бытия? Но такой акт познания не естествен и психологически не верен. На самом деле, как каждый мыслитель, так и они доходили до общих начал своей системы путем предварительного, более или менее продолжительного размышления, исследования. Принцип философии, ими избранный, конечно, не явился в их голове вдруг, как счастливая находка или как внезапный проблеск какого-то непосредственного озарения: он был выработан ими после критического исследования различных мнений и философских направлений и принят как результат, казавшийся им единственно верным и твердым. Что именно этим путем предварительного размышления и исследования, упомянутые философы доходили до установления общих начал своих систем, выдаваемых ими за априорные, за продукт чистого мышления (Гегель) или умственного созерцания (Шеллинг), доказательством тому служит уже одно то, что определенный характер их мышления, окончательная система их философии образовалась у них не вдруг во всей целости, но слагалась мало-по-малу, путем разъяснения и видоизменения их собственных понятий. Конечно, тот предварительный ход мышления, который приводил философов к основным началам их систем, не изложен ими в своих сочинениях, да и для них самих впоследствии может быть представлялся не совсем ясно; но что он действительно существовал, в этом не станет сомневаться никто, кому сколько-нибудь известен психологический процесс образований наших познаний. Думать иначе – было бы чистым самообольщением.

Итак, в области философии синтетическому построению ее должен предшествовать некоторый процесс мышления, результатом которого и должны быть те основные начала или истины, которые должны служить надежным фундаментом философской системы. Какого же рода этот процесс? Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно обратить внимание на обыкновенный ход нашей познавательной деятельности, посредством которого мы достигаем, путем более или менее продолжительного обдумывания, до какого-либо, представляющегося нам окончательным и верным, общего результата. Сначала нашему уму предносятся разные частные мысли и частные мнения, касающиеся данного предмета; мы вникаем в них, сличаем, обсуждаем, оцениваем их достоинства и недостатки и, наконец, мало по малу вырабатываем собственную мысль о нем. Очевидно, здесь прием мышления аналитический: мы от частных мыслей и понятий восходим к понятию общему, вырабатываем его путем своего рода критики и анализа, как своих собственных, так и чужих отдельных мнений.

Если от мышления обыденного мы перейдем теперь к мышлению философскому, то и здесь увидим в сущности тот же прием, с тем только различием, что, так как познание философское есть познание научное, то в деле анализа понятий, для вывода при помощи его общих начал, мы не имеем права действовать на авось, брать во внимание случайно возникающие в нашем сознании мысли и случайные мнения других, в надежде додуматься до каких-либо твердых выводов, но должны исходить из фактов, разъяснение которых имело бы действительное значение для философии. Какого же рода эти факты? Так как философия имеет дело не с внешними и чувственными явлениями (изучение которых – дело наук эмпирических), а с понятиями, первоначальный источник которых заключается в самом нашем разуме, то очевидно предметом философского анализа должны быть самые эти понятия или идеи. Дальнейшее развитие эти идеи получают в положениях общечеловеческого смысла (здравого разума), в религиозных верованиях и, наконец, в философских мнениях и системах. Внимательное исследование этих фактов философии, достигаемое путем критического анализа их, и должно вести нас к установлению того философского принципа, той точки зрения, с которой возможно будет для нас образование цельного и верного, по нашему мнению, миросозерцания.

Но такого рода анализ, предшествующий синтетическому⁵ построению философии, сам по себе еще недостаточен, чтобы сообщить философии прочную и истинно-научную основу. Анализ данных понятий о философских предметах, – понятий, выражающихся как в общем сознании человечества, так и в мнениях философов, чтобы быть плодотворным, необходимо предполагает сравнительную их оценку, суждение о степени их истины или неистины. Но чем бы мы стали руководствоваться в этом суждении о достоинстве не только чужих, но и своих собственных мыслей и понятий? Нашим непосредственным чувством истины, нашим личным мнением, по которому мы отвергали бы одно, принимали другое потому, что-то кажется нам ложным, другое – истинным? Правда, такое непосредственное обсуждение может быть верным; но оно будет верным случайно и во всяком случае не будет иметь общеобязательного, следовательно – научного значения. Другой мыслитель в деле оценки придет к результату противоположному нашему мнению и, ссылаясь на свое непосредственное чувство истины, будет иметь одинаковое с нами право утверждать его истину.

Отсюда видно, что для того, чтобы выведенное путем анализа наших и чужих понятий общее миросозерцание было не личным убеждением, а строго обоснованным философским воззрением, мы должны иметь какой-либо несомненный критерий, что мы должны считать истинным и что нет, и на каком основании. Но как и где мы можем найти такой критерий? Так как истина составляет известное качество нашего познания, то очевидно твердое понятие об этой истине мы должны получить не иначе, как посредством тщательного изучения нашего познания и той способности, которая служит источником и органом его, – мышления. Мы должны обратить внимание на мышление, как на данный во внутреннем опыте факт, и путем анализа отделить в нем то, что составляет материал познания, полученный из впечатлений опыта, и то, что составляет самую природу разума, – его априорные и независимые от опыта законы и формы его деятельности, и посредством изучения их определить, в какой мере мы имеем возможность и право посредством приложения их к фактам внешнего и внутреннего опыта познавать не только эмпирическую деятельность, но и восходить за пределы ее к бытию идеальному и познаваемому разумом. Вообще, положительному, синтетическому построению философской системы должна предшествовать философская теория познания, основанная на аналитическом исследовании самого органа познания – разума.

Признание необходимости такого исследования есть характеристическая черта и вместе преимущество, выгодно отличающее новую философию от древней и средневековой. Родоначальник новой философии – Декарт обратил внимание на первую указанную нами форму этого анализа, – на предварительное, критическое исследование, как общепринятых, так и философских мнений об основных истинах знания. Необходимость второй, представленной нами формы философского анализа, указана отчасти Локком и Юмом, но с особенной ясностью выражена Кантом. Его знаменитая «Критика чистого разума» представляет нам опыт аналитического исследования познавательной способности, как необходимое условие для положительного решения философских вопросов. Потребность такого исследования вытекает из самого характера философии, как науки, которая должна быть основана на самостоятельных, не заимствованных отинуды и не предполагаемых только несомненными, как в других науках, но проверенных и доказанных в их несомненности, началах. Но начала философии заключаются не где-нибудь вне ее, а в той самой способности, которая служит ее источником, – в разуме. Итак, исследование самого разума есть первое и существенное ее дело. От точного исследования этой способности зависит всецело не только характер дальнейшего положительного направления философии, но и самая судьба ее; потому что только критический анализ нашего познания может сказать нам о возможности и степени достоверности решения задач философии. Мы должны прежде изучить наш рассудок, как в нем самом, так и в его продуктах, – философских теориях, чтобы видеть, может ли и что может он знать, чтобы потом не трудиться, может быть, напрасно, над решением вопросов, недоступных нашей познавательной силе.

Из сказанного нами видно, что в философии, как анализ, так и синтез должны иметь каждый свою долю законного участия и взаимно содействовать достижению истины. При помощи анализа мы достигаем познания основоположений философии; исходя из этих основоположений, мы решаем частные философские вопросы и образуем систему философского знания ⁶.

Каждая наука, в отличие от знаний ненаучных, кроме самостоятельного содержания и правильного метода, должна иметь и особую научную форму, в которой излагается это содержание. Такая форма есть систематическая. Наш ум несравненно выше ценит познания, изложенные в форме систематической, чем в бессвязном виде отрывочных мнений, положений, частных фактов; истинное знание не иначе мыслимо, как систематическим.

В философии эта потребность систематического мышления тем значительнее, чем выше, отвлеченнее и труднее для непосредственного уразумения ее понятия и чем поэтому необходимее указание логической связи и взаимного отношения между этими понятиями для полного их уяснения.

Кроме высоты и трудности предмета, необходимость строго систематической формы для философии условливается, как преобладанием в ней дедуктивного метода, так и содержанием этой науки. Высшая задача философии состоит в том, чтобы, исходя из твердо обоснованных путем анализа принципов, представить все существующее в одном цельном миросозерцании, как один идеальный мир в гармонической связи и соотношении его частей. Но отображение этого мира в нашем уме может быть выражено только в виде системы, как научного целого, исходящего из одного принципа и путем дедукции стройно проводящего этот принцип по всем частям философского исследования. Задача философии в том и состоит, чтобы реальную систему вселенной отобразить в более или менее адекватной форме в системе нашего познания. Вот почему понятие системы всегда считалось чем-то по преимуществу свойственным философии. Мы обыкновенно говорим: система философии, история философских систем, а не говорим: система истории, химии, медицины и т.п., несмотря на то, что систематическое изложение свойственно и прочим наукам; ни одна из них не предлагает своего содержания в виде нестройно и бессвязно изложенных фактов, наблюдений, мыслей. Но различие между философией и другими науками в том, что в последних формах по отношению к содержанию есть нечто не столь существенное, как в философии. Главная цель и значение ее здесь состоит в приведении разнообразного научного материала в такой логический порядок, который облегчал бы разумение науки и удержание в памяти фактов посредством правильной их группировки. Самое же содержание науки не изменяется от такой или иной формальной обработки; разнообразие в построении науки, в порядке изложения, даже недостатки в этом отношении, мало вредят действительному достоинству содержания, если таковое существует. Здесь действительно требуется не столько система, сколько систематическое изложение науки. В философии напротив, – система требуется самым содержанием и господствующим методом науки, – есть не только система изложения, но и система мышления. Что система мышления, существенно принадлежащая философии, и система, или точнее, систематический порядок изложения, который свойствен и другим наукам, не одно и то же, можно видеть из того, что в философии систематичность мышления не всегда соединялась с систематическим изложением науки. История философии представляет нам часто философию в формах вовсе не систематических. Ксенофан, напр., и Парменид излагали свое учение в поэмах, Платон в диалогах, Лейбниц и Якоби в виде отдельных сочинений, написанных по поводу частных вопросов; Монтан, Паскаль, Руссо, Вольтер причисляются к философам, хотя у них нет ни одного сочинения, которое по форме могло бы быть названо строго философским.

Отсюда видно, что истинная система философии заключается не в одной внешней ее форме, но во внутренней, взаимной связности ее положений. В действительной системе отдельные мысли находятся между собой в такой же живой связи, как отдельные органы в организме. Они взаимно друг друга условливают и, взаимно поддерживая, образуют одно стройное целое. Поэтому, истинная система и в отдельных своих положениях, если мы даже возьмем их вне формальной связанности, не теряет своего характера; и отдельные ее положения, как разъединенные органы организма, тотчас покажут, к какому целому они принадлежали и какое место в нем занимали. Вот почему внимательная критика из немногих сохранившихся отрывков сочинения, написанного истинным философом, может правильно заключать о характере целого учения. В истинно философской системе важно не столько то, в каком порядке изложены мысли философа, сколько то, соответствуют ли они одна другой, совместимы ли в целом организме науки. Так напр., читая разнородные и, по-видимому, ничем между собой не связанные диалоги Платона, мы, тем не менее, признаем в его философии строгую систему, потому что находим единство и взаимную связь всех его идей.

Если философия в сравнении с другими науками есть наука систематическая по преимуществу, то таким характером ее уже указывается на необходимость логически стройного выведения частных ее отделов (специальных философских наук) из какого-либо общего начала, причем они представлялись бы нам в таком же правильном соотношении и взаимозависимости, в какой находятся отдельные члены в едином, живом и цельном организме. Таким началом может служить для нас понятие о методе философии.

Мы видели, что в деле философского познания синтетической части науки должна предшествовать аналитическая, что те основоположения, которые составляют руководящие начала для раскрытия философских понятий о Боге, мире, человеке, нравственности, праве, изящном, должны быть предварительно разъяснены в их происхождении, значении, достоверности. Прежде положительного раскрытия философских понятий мы должны исследовать самый орган нашего познания – мышление и показать условия правильного познания; это задача логики. Далее, так как наши познания, наша деятельность, наше эстетическое чувство не есть что- либо совершенно самостоятельное и независимое в своих обнаружениях от общей жизни души и от различных частных функций нашего психического организма, то нам необходимо исследование этого организма, – аналитическое изучение нашей души – опытная психология. Она должна показать психологическое образование тех основных идей, коими определяется наша умственная, нравственная и эстетическая жизнь, и указать те многоразличные оттенки и изменения этой жизни, которые условливаются как взаимодействием различных сил нашей природы, так и разнообразными внешними влияниями. Чрез это она может привести нас к открытию коренных законов и требований нашей природы и выделить их от случайных ее видоизменений. Наконец, основные философские понятия не суть нечто данное, готовое или непосредственно открывающееся уму; они должны быть найдены, предварительно научным образом обоснованы. Но для этого недостаточно одной только силы формального мышления, как бы оно изощренно и логически безукоризненно ни было; недостаточно здесь и знания природы нашей души, которое может дать внутренний опыт при содействии науки о душе. Доверившись только себе самим и силе собственного мышления в деле философии, мы предприняли бы труд непосильный и недалеко ушли бы. Лучший путь к установлению прочного и истинно научного философского миросозерцания есть путь изучения, сравнения, критического исследования различных философских учений. Философия, как и всякая другая наука, не есть что-либо готовое, данное, навсегда остановившееся; она не есть также нечто, каждый раз вновь создаваемое индивидуальной силой отдельного мыслящего ума; она находится в постоянном движении, имеет свои корни в прошедшем, и настоящее ее положение не может быть верно понято без знания этого прошедшего. Все это показывает на необходимость изучения исторического хода философского мышления, необходимость истории философии. Только при знании истории философии возможно, как точное знание философии вообще, во всей совокупности ее обнаружений в человечестве, так и действительное движение вперед без опасения повторить то, что давно уже известно и для нас лишь кажется новым и нами открытым.

Указанные нами науки (логику, психологию и историю философии) можно назвать основными, пропедевтическими в том смысле, что они составляют необходимое приготовление к высшему философствованию и дают основание к разрешению проблем метафизических, нравственных и эстетических, имея конечно и самостоятельное научное значение. Можно назвать их также и аналитическими, так как преобладающий в них метод есть анализ, на основании которого и возможно дальнейшее, синтетическое построение науки.

Второй круг философских наук составляют: метафизика, ифика с философией права и эстетика. В этих науках философия должна представить нам опыт положительного решения своих важнейших задач. Метафизика, в своем учении о сущем вообще (онтология), о безусловно (естественное богословие) и условно сущем (космология и умозрительная психология), должна дать нам полное цельное философское миросозерцание идеальной стороны бытия, в какой мере она доступна для нашего ума. Ифика и философия права должны представить законы и нормы нашей практической, нравственной и общественной деятельности; эстетика – законы и формы эстетического творчества. Что касается до относительной самостоятельности этих наук, то она предполагается не только различием главных высших сил человеческого духа: ума, воли и чувства, но и различием самых идей: истины, добра и изящного, лежащих в их основании.

Но исчисленными нами науками не исчерпывается содержание философии. Философия есть наука о сущности, последнем основании и цели существующего. Но сущности, основания и цели вещей не составляют области бытия и знания отрешенной от действительного обнаружения и проявления этих высших, идеальных начал в мире реальном; отсюда и задача философии не может быть ограничиваема одним общим рассмотрением идеальных начал в их отвлечении от бытия действительного. Все существующее может быть рассматриваемо с высшей философской точки зрения в связи с высшими теоретическими идеями и практическими идеальными требованиями и оцениваемо по отношению к этим идеям и требованиям. Философия имеет право с высоты общих умозрительных начал сходить в область действительности и предлагать опыты освещения и уразумения ее при свете идей, показывая способы осуществления их в последней. Отсюда возникает возможность разнообразных философских исследований, которые общие и основные начала, установленные предыдущими науками, будут прилагать к философскому объяснению различных сторон действительного бытия. Такого рода исследования, как скоро они по широте и важности захватываемого ими философского содержания разрастаются до объема целых наук, мы можем назвать прикладными философскими науками. По важности рассматриваемого содержания первое место в числе такого рода наук занимают философия истории и философия религии. При свете раскрытых метафизикой идей о Боге, мире и душе человека, эти науки должны иметь своей задачей раскрыть нам общие законы, истинный смысл и разумность, первая – исторического развития человечества, последняя – религиозного его сознания, а вместе с этим представить новое, фактическое подтверждение нашего общего философского миросозерцания.

Таким образом, на основании сказанного нами, состав философских наук мы можем представить себе в виде следующих трех групп:

1. Науки основные, пропедевтические, с преобладающим аналитическим методом: логика, опытная психология, история философии.

2. Науки составные, с преобладающим синтетическим методом: метафизика, ифика с философией права, эстетика.

3. Науки прикладные, в которых одинаковое участие принимает как анализ, так и синтез: философия истории, философия религии и др.

В виду логического требования от каждого систематического исследования – дать предварительно общее понятие о его предмете (определение) и методе, указать его части и отношение к другим соприкосновенным с ним предметам знания, изложению отдельных философских наук должно предшествовать общее введение в философию. Если к этому введению присоединяется очерк всего содержания философии, с целью в сжатом и систематическом виде изложить сущность известной философской системы, то мы получаем энциклопедию философии ⁷.

После разъяснения содержания, метода и состава философии мы должны показать отношение ее к прочим наукам, ее значение, и устранить важнейшие возражения, которые могут быть сделаны против этого значения.

Ближайшая соприкосновенная с философией область познания есть область знания религиозного. По содержанию богословие и философия в важнейших своих частях и задачах совпадают; и то и другая одинаково говорят нам о высочайшем начале бытия – Боге и о других высших вопросах знания и жизни, имея в виду установить правильный взгляд на мир, на человека, на последние цели его бытия и деятельности; основные и всеобщие истины религии всегда составляли важнейший предмет и философского знания. Отсюда вытекает необходимость точнее установить отношение между религией и философией, тем более, что при общности вопросов, подлежащих решению в той и другой, как показывает история, очень часто возникали недоразумения об их относительном значении для знания и жизни. Крайним выражением этих недоразумений служат два противоположные воззрения на отношение религии и философии, из которых одно ведет к совершенному уничтожению значения религии, другое – философии.

1. Так как философия есть знание рациональное и научное, а религия основывается на вере и доверии к авторитету, то это подавало некоторым повод думать, что, при единстве существенного содержания и задач, философия вполне может заменить религию, как форма высшего познания истины низшую и менее совершенную. Религия, по мнению Гегеля, есть знание в форме представления, философия – в форме понятия.

Но против этого мнения должно заметить, что достоинство всякого рода познаний измеряется не одной их формой, но главным образом истиной их содержания. Истинное познание, хотя бы приобретено было по простому доверию к словам других и не было выражено в научной форме, в действительности выше и совершеннее, чем искусно построенная, но ложная по содержанию философская система. Поэтому, говоря о значении каких-либо познаний для знания и жизни, мы должны иметь в виду не одно совершенство их научной формы, но внутреннюю ценность и действительное влияние на жизнь.

Сравнивая с этой точки зрения религию и философию, мы должны решительно отвергнуть мысль о возможности замены первой последней.

а. История философии представляет нам крайнее разнообразие философских мнений, друг другу противоречащих и неустойчивых. Не говоря о частных причинах такого явления, самая ограниченность человеческого разума не позволяет надеяться, чтобы в какой-либо системе и в какое-либо данное время мы могли бы при помощи философии достигнуть полного и окончательного решения высших вопросов знания и жизни. Философия, как и всякая другая наука, находится в процессе постоянного развития и усовершенствования и поэтому никакой частный момент в ее развитии, никакая философская система не может быть признана выражением безусловной истины, а имеет значение только степени известного приближения к ней.

Между тем, для достижения цели бытия человеческого, в особенности для осуществления нравственного совершенства, необходимо твердое убеждение в несомненности различных теоретических и практических истин, определяющих нашу нравственную жизнь; без этих истин вся наша деятельность не имела бы под собой твердой почвы, была бы неустойчивой и сомнительной. Жизнь не ждет, пока наука или философия окончательно решит те высшие вопросы, от которых зависит направление нашей нравственной деятельности; она требует немедленного и верного их решения.

Такое решение может быть дано только религией. Она силой высшего, божественного авторитета делает твердыми и несомненными для нас те, определяющие нравственную жизнь, истины, которые для философии могут быть только проблемами, более или менее удовлетворительно, но не окончательно решенными. Такая необходимость восполнения знания религиозной верой, очевидно, существует и для философа столько же, сколько и для каждого человека; для философа даже настолько более, насколько яснее и глубже он должен сознавать и природу нашего познания и его границы, чем не философ.

б. Но если бы даже философия могла дать несомненное решение высших вопросов жизни (чему противоречит опыт), то, будучи знанием научным и при том по своей отвлеченности, труднейшим в области познания, она могла бы служить заменой знания религиозного только для некоторых, философски образованных лиц. Между тем, истинные понятия о Боге, Его отношении к миру и человеку, о нравственности, безусловно необходимы для каждого человека независимо от степени его образования. Бог хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины. (Тим.2:4). Для достижения этой цели дарована человеку богооткровенная религия, где высочайшие истины предложены в такой форме, которая делает их удобоприемлемыми для простых людей столько же, сколько и для людей высокообразованных.

в. Наконец для осуществления нравственного совершенства, как высшей цели человеческого бытия, необходимо, чтобы усвоенные человеком высшие истины были не мертвыми теоретическими истинами, не состоящими ни в какой связи с его деятельностью, но убеждениями живыми и действенными, имеющими определяющее влияние на его жизнь. Но может ли дать философия такую жизненную силу своим истинам? Нравственное падение древнего языческого мира ясно показало, как несбыточны мечты нравственного усовершенствования частного и общественного при помощи философии. Древние мудрецы были уверены в истине сократовского положения: «знание есть добродетель» и потому надеялись, что истинно знающий человек – философ – может быть и добродетельным, и счастливым. Опыт ясно показал, что не только знание того, что хорошо и что худо, но даже искреннее желание добра бессильны сделать человека добрым и счастливым, без особенной помощи свыше, так как человек по самой, грехом поврежденной, своей природе склонен делать не добро, которого хочет, но зло, которого не хочет. Отсюда видно, что не только в теоретическом, но и в практическом отношении философское знание не может заменить религии.

2. Но отвергая, как совершенно ложную, мысль о возможности заменить религиозное знание философским, мы должны признать неверным и противоположное мнение, об излишестве и бесполезности философии при существовании богооткровенной религии.

Правда, для достижения цели христианской религии нет настоятельной нужды в философском исследовании вопросов о Боге и Его отношении к миру и человеку, так как в своем попечении о спасении всех людей она имеет в виду не только научно-образованных, но и простых людей. Но для лиц, которые в силу их высшего умственного развития чувствуют потребность не только веровать, но неразумно убеждаться в истинах веры, христианская религия не только не полагает преграды этой естественной потребности, но напротив содействует ей, освещая своим божественным светом путь, по которому должен идти наш разум в познании истины. Предлагая человеку откровенное учение о Боге, она не уничтожает тем самодеятельности нашего ума, не обращает его в деле богопознания в пассивную способность, все назначение которой состоит в одном восприятии готового, отвне данного содержания. Напротив, возрождая человека всецело, по всем сторонам его духовной природы, христианская религия сообщает новую жизнь не только нравственным, но и умственным его силам. Поэтому, если у нас есть, как показывает вся история мышления, естественное, законное и неискоренимое стремление к рациональному разъяснению высших вопросов знания и жизни, то это стремление должно находить себе законное удовлетворение и в области религии христианской.

Возражением против необходимости такого удовлетворения естественной любознательности разума не может служить то, что в истинной религии с достаточной ясностью решены все высочайшие вопросы человеческого знания и что затем нет уже для нас нужды решать их силами своего разума. Если у нас есть свет солнечный – богооткровенная истина, то зачем, могут сказать, искать нам истины при помощи тусклого света свечи – человеческого разума, философии? Подобного рода заключение могло бы иметь силу, если бы наш разум был чисто пассивной способностью познания, в роде «чистой таблицы» эмпириков, на которой только отпечатлевается начертанное на ней какою-либо внешней, чуждой ей, силой. Но ум наш не есть такая темная, мертвая таблица, освещаемая только отвне, то солнцем – откровением, то свечей – философией. Он есть сила живая, столько же необходимая для созерцания истины, сколько глаз для того, чтобы видеть предметы при помощи света. Для познания истины необходимо самостоятельное участие нашего разума столько же, сколько нужна деятельность нашего глаза, чтобы видеть предметы внешние. Если же глаз будет бесчувствен, недеятелен, то ему также мало может помочь свет солнца, как и свет свечи. Действительно, откровение можно назвать светом солнечным в сравнении с светом разума относительно важнейших вопросов нравственно-религиозной жизни, и истинная философия при решении их должна идти при руководстве этого света. Но этот свет не уничтожает самодеятельности нашего ума; он не ослепляет человека, но делает более ясным его собственное зрение. Сказать, что при свете откровения человек должен отказаться от самодеятельности разума, не значит ли тоже, что требовать, чтобы человек при свете солнца закрыл глаза, чтобы лучше видеть?

Если же наш разум есть сила живая, самодеятельная и потому нуждающаяся в соответственном упражнении, чтобы не чахнуть и не слабеть в бездействии, то он, конечно, не только может, но и должен иметь свою долю участия в деле богопознания. Необходимость первоначального усвоения религиозной истины верой не упраздняет последующей деятельности разума в раскрытии этой истины. Напротив, как справедливо замечает один христианский философ, было бы признаком умственной лености и нерадения, если бы мы, утвердившись в вере, не старались затем уразуметь то, во что веруем⁸.

Но вполне совместимая с религией, философия еще большее имеет значение для тех лиц, для которых истины христианской религии служат не только предметом веры, но и научного разъяснения, – для лиц, изучающих богословие.

Религиозная вера, как скоро принимает форму научного знания, становится богословием, необходимо должна допустить и общенаучные приемы исследования. Не довольствуясь непосредственным признанием религиозных истин, наш разум стремится изложить эти истины в систематической связи и подтвердить их соответствующими доказательствами; религиозную веру он должен сделать не только верой сердца, но и ума, верой сознательной и разумной. Но для достижения этой цели всего лучше может служить философское образование ума, так как философия не только указывает нормальные формы и приемы научного мышления (логика), но и сама, по своему преимущественно синтетическому методу и по своим предметам, часто совпадающим с предметами религиозного знания, более чем какая другая наука имеет сродство с богословием и более, поэтому, чем какая-либо иная наука может содействовать образованию научно-богословского мышления.

Что касается до самого содержания богословия, то для более отчетливого уразумения богословских истин и их исторического раскрытия, во многих случаях необходима помощь философии. Постепенное уяснение и раскрытие догматов в древней христианской церкви постоянно шло в самом тесном и живом соприкосновении с философией своего времени. Ни полемика отцов и учителей церкви против современного язычества и, состоявших иногда под влиянием философии, еретических учений; ни положительные доказательства ими многих истин христианской религии, причем они и имели в виду лучшее в языческой философии и пользовались приемами исследования, употребительными в современной философской науке; ни точный смысл догматической терминологии, образовавшейся не без содействия философской терминологии своего времени, – не могут быть надлежащим образом поняты и оценены без знания древней философии. Все средневековое, схоластическое богословие заключает в себе значительную долю философского элемента, обязанного своим происхождением отчасти влиянию Аристотеля, отчасти Платона чрез посредство блаженного Августина, отчасти самостоятельной философской деятельности замечательных средневековых мыслителей. В новое время в богословской протестантской науке постоянно отражалось влияние современных ее движению философских систем и без знания их трудно понять историю этой науки и причины появления различных богословских направлений.

Но не в одном только отчетливом разумении христианской истины состоит цель высшего богословского образования, но и в защите ее от вражеских нападений. Эти нападения, как показывает история церкви, часто исходили из области философии. Для понимания враждебных христианству направлений философской мысли, нужно знакомство с ними, а для опровержения их – не простое указание на несоответствие их с истинами религии (ибо такое указание было бы бесцельно и не убедительно для отвергающих авторитет религии), но знание философии и приемов философской критики. Еще более необходимо для современного богослова знание философии для успешной, совместной с истинной философией борьбы против современного столько же антифилософского, сколько антирелигиозного материализма, думающего стоять на твердой почве естествознания, равно как и против различных видов позитивизма и утилитаризма, в теории отрицающих не только сверхчувственный элемент религии, но и вышечувственный (метафизический) философии, а на практике всю цель жизни полагающих в одном внешнем благосостоянии. Здесь философия и религия должны идти дружно и согласно для защиты общих той и другой высших идеальных интересов разума и человечества.

Каждая эмпирическая наука, конечно, до известной степени может обойтись без разъяснения своих основных понятий и без научного оправдания достоверности тех логических приемов, какими она пользуется, – но только до известной степени. Мы можем напр. заниматься химией, не касаясь вопроса, что такое материя и откуда она произошла; можем заниматься математикой, не спрашивая, что такое пространство и время; можем заниматься всякого рода научными исследованиями, не спрашивая о достоверности нашего мышления и познания. Но наука в высшем и идеальном ее значении не должна исходить из положений, принимаемых на веру, но должна исследовать самые эти положения, чтобы мы вполне могли быть убеждены в твердости самого фундамента науки и надежности тех познавательных средств, какими мы пользуемся. Но для этого необходимо содействие той науки, которая своей задачей поставляет исследование оснований знания и бытия, – философии.

Истинно научное знание предмета, исходя из твердо обоснованных начал, должно быть полным и всесторонним. Но для достижения этой цели недостаточно чисто эмпирического знания фактов и ближайших причин и законов явлений; такое знание стоит еще на окраинах истинного знания; оно не может дать нам полного понимания истины бытия, проникнуть в его последние основы, смысл, цель; оно не может поэтому и решить для нас высочайших жизненных вопросов человеческого духа. О положительных науках, обогащающих нас массой всевозможных сведений, можно сказать словами древнего философа (Гераклита): «многознание уму не научит; мудрость состоит в одном – понять мысль, управляющую всем чрез все». Такое высшее знание, – знание не только фактов и явлений, но и самой сущности вещей, не только ближайших причин явлений, но самой первопричины бытия и старается дать нам философия. Вообще, идеал истинно научного знания есть гармоническое сочетание философского и эмпирического изучения предмета. И одно философское знание, несмотря на его значение, без знания эмпирического было бы также односторонним, так как наш ум требует познания не одних только оснований и форм существующего в их отвлеченности, но и познания частных явлений, в которых разнообразно выражаются эти идеальные формы. Из одного философского учения о бытии также трудно составить точное и полное понятие о живой действительности, как по архитектурному плану здания о его действительной красоте или как по скелету животного судить о живом организме. Но, тем не менее, такое знание оснований бытия и коренных его форм точно также необходимо для истинно-научного понимания существующего, как знание плана для полного понятия о здании. Тем более в величественном и необъятном храме вселенной мы растерялись бы в мелочах и подробностях и не составили бы верного понятия о красоте самого храма и о совершенствах его Архитектона, если бы наш ум не пытался, под бесконечно-разнообразной тканью явлений, открывать незримые для эмпирического наблюдения общие, простые основы бытия, – идеи, на которых держится и которыми связывается разнообразие явлений.

Сообщая положительным знаниям научную основательность и полноту, Философия в то же время служит началом, объединяющим частные научные познания в одно стройное целое и чрез то сообщает им высший идеальный характер. Характеристическая черта научного знания нашего времени есть его крайняя специализация. Это явление необходимо условливается и естественным умножением научного материала с течением времени и тем, по преимуществу положительным направлением, которое приняла наука в наше время. При постоянно увеличивающейся массе фактов и сведений, становится невозможным для отдельного лица, как бы ни был велик его талант, овладеть научно всей совокупностью накопившихся веками сведений; научные занятия и самые науки постоянно расчленяются и раздробляются; самостоятельная работа становится возможной только в одной какой-либо строго ограниченной области познаваемого, причем другие области естественно остаются более или менее неведомыми и недоступными для исследования. Это явление, конечно, имеет свою полезную сторону в деле научного знания. Сосредоточение ума на одном известном предмете предотвращает поверхностное многознание и служит наилучшим средством основательного изучения предмета. Но есть и невыгодная сторона в указанном явлении. И в обыкновенной жизни ограничение занятий одной какой-либо специальностью может повести к понижению общего уровня умственного развития человека и измельчанию его жизненных интересов, сделать его односторонним и тупым ко всему, что лежит за узкими границами его специальности. Тоже может быть и в области науки. Дробление умственного труда, условливаемое специализацией наук, создавая усердных тружеников на поле знания, поможет произвести, хотя ученых, но в то же время крайне ограниченных и упорных в своей ограниченности специалистов, неспособных надлежащим образом ни понять, ни оценить того, что выходит за узкие рамки их специальности. Является естественная, при увлечении известным кругом занятий, привычка преувеличивать их значение, судить обо всем на основании сравнительно скудного запаса фактов известной специальности, результатом чего может быть не только неуважение к правам других наук, но и прямо односторонние и ложные суждения о вопросах первостепенной важности.

Предотвратить это печальное явление, которое с ожидаемой большей и большей специализацией науки грозит усилиться, может только философия. Как наука универсальная, в том смысле, что рассматривает как бытие, так и знание в их общих, первоначальных основаниях, она должна служить объединяющей связью всех наук, показать каждой свое место в целом организме науки и служить нитью, связывающей каждое специальное исследование с общим строем научного знания данного времени. Как наука, занимающаяся вышечувственной идеальной стороной бытия, философия должна затем вложить душу и жизнь в изучение фактов, озарить их идеальным светом и предотвратить ту, так сказать, материализацию научного знания, к которой так склонна современная наука с преувеличенным уважением к простым фактам, независимо от них внутреннего значения для высших целей и интересов человеческого знания и жизни. Она укажет, что внешней, эмпирической действительностью, не говоря уже о какой-либо специальной ее области, не исчерпывается область сущего и познаваемого, что за видимостью явлений лежат невидимые их основы – идеи, и уже этого одного признания будет достаточно, чтобы предотвратить опасность того узкого специализма, который в своем самомнении и ограниченности не видит и не уважает ничего, кроме доступного его ограниченному опыту и наблюдению.

Против представленного нами столь важного значения философии для знания противники ее издавна указывали: а) на бесполезность ее в этом отношении; б) на несостоятельность ее в решении предлагаемых ею себе задач, и с) на вредное влияние ее в области религии и нравственности.

а) Исходя из той точки зрения, что только положительные сведения имеют научную ценность и находят практическое применение к жизни, некоторые отвергают всякое значение философии в наш «положительный век». К чему, говорят, нужна наука, занимающаяся трудными и отвлеченными вопросами, решение которых совершенно не требуется действительными, живыми интересами современного знания и жизни практической?

Если бы и действительно философия была наукой вполне далекой и отрешенной от жизни, то и в таком случае это нисколько не могло бы служить возражением против ее важного значения. Высшая цель всякого научного познания состоит не в служении изменчивым интересам практической жизни, но в самостоятельном и свободном исследовании истины; знание должно само себе служить целью, а не быть только средством для достижения полезных для жизни применений. Поэтому, если философия действительно возникает из прирожденного человеческому духу стремления к истине и удовлетворяет каким-либо существенным запросам ума, то тем самым она оправдывает свою необходимость в ряду других наук. А что философия носит на себе действительно эти признаки истинного знания, это показывает и ее содержание и ее история. Если бы философские вопросы были не более как игрой воображения или измышлениями школьного остроумия, то, конечно, ум человека был бы вправе от них отказаться; но мы видим, что это самые жизненные, самые неразрушимые вопросы человеческой мысли. Тогда как проходят и сменяются философские системы, сами они остаются в глубине умов; они не исчезают с системами, которые имеют притязания решить их. Душа человека, его будущая судьба, цель жизни, мир, Бог, начала и причины вещей, – это не суть только проблемы праздной диалектики; они законные порождения человеческой мысли, они родились и могут исчезнуть только с этой мыслью; мир их знает точно так же, как и школа. В колыбели человеческих обществ ими овладевает религия и поэзия, затем с развитием человеческой мысли их берет философия, подвергает анализу, созерцает при чистом свете разума и пытается дать им научное решение. Сменяются религии, проходят одна за другой системы философов, но самые вопросы остаются бессмертными, как сам разум, который носит их в своих недрах.

Если так устойчивы, так важны для ума и сердца философские вопросы, то можно ли говорить, что занятие ими бесполезная трата времени? Если природа физическая привлекает к себе пытливый ум человека с такой силой, что он способен посвятить всю свою жизнь исследованию каких-либо микроскопических насекомых или известного отдела минералов, то не более ли способен возбудить нашу любознательность мир сверхчувственный, идеальный, где человек надеется найти ключ к разрешению высших тайн природы и собственного существования?

б) Но положим, скажут, вопросы, которые стремится решить философия, очень важны и основываются на действительной потребности человеческого разума. Но в силах ли она решить эти вопросы? Сама история философии не свидетельствует ли о ее несостоятельности в этом отношении, представляя нам постоянное разногласие и борьбу философских учений? И какие же результаты этой борьбы? В течение тысячелетий философия не успела выработать никаких прочных и бесспорных истин, тогда как другие науки представляют нам несомненный прогресс в своих исследованиях.

Что касается до борьбы мнений, разрушения в философии одних систем и появления других, по-видимому, обреченных на ту же участь, то это явление есть такое общее свойство ограниченного человеческого знания, что выводить отсюда какие-либо результаты, в особенности неблагоприятные для философии, было бы, очевидно, несправедливо. И в области положительных наук разве истина открывалась и утверждалась вдруг и сразу? И здесь, самые простые и теперь столь очевидные истины науки вырабатывались упорной борьбой мнений и долговременным трудом. Давно ли и естественные науки выбрались на прямой путь из области предрассудков и произвольных гипотез? Да и теперь, ужели наука о природе сказала свое последнее слово и все ее гипотезы не допускают уже дальнейшей критики и замены новыми? Вообще борьба, возникновение нового не иначе, как под условием разрушения прежнего, оказавшегося несостоятельным, есть общий удел жизни человека на всех ее путях, и нет никакого основания, почему бы одна философия должна составлять здесь исключение. Такой закон есть следствие самой природы ограниченного человеческого духа, задача которого не достигнуть раз навсегда абсолютного покоя и неподвижности, но безустанно стремиться вперед, не довольствуясь ничем данным, и в этом стремлении более и более приближаться к единой абсолютной истине.

Кроме этого естественного закона развития знания, есть и особенные причины, объясняющие возникновение в философии разногласий и споров, больших чем в других науках. Прежде всего, нет сомнения, что философия по самому содержанию своему, есть наука более отвлеченная и трудная для понимания большинства, чем другие науки. Но где самый предмет более темен и труден для уразумения, там естественно и споров, и недоумений больше. Отсюда понятно и то, почему философские истины должны входить в общее научное сознание с большим трудом после большей борьбы и пререканий, чем в других областях знания; почему проверка их и отчетливое убеждение в их истине более затруднительны, чем напр. убеждение во вновь открытой эмпирической истине.

Затем причиной возникновения споров и разногласий в философии служит самое значение философских вопросов для знания и жизни. В этом отношении, вопреки общепринятому мнению об отвлеченности философии, ее истины гораздо ближе касаются жизни и ее существенных вопросов, чем истины наук эмпирических или исторических. Но где затронуты жизненные интересы, там являются не только мирные, легко улаживаемые ученые споры, но и ожесточенная вражда, непримиримые противоречия. Это дает нам ключ к объяснению многого в судьбах философии и наук положительных. Лично для нас, напр., совершенно безразлично – составляет ли ядро солнца твердое тело или газообразное; были ли Варяги-Русь норманское иди славянское племя; если и возможны здесь споры между учеными, объясняемые отчасти недостаточностью научных данных для решения вопроса, отчасти ученым самолюбием, то они легко прекращаются, как скоро дается новое более верное объяснение спорного факта, так как упорно отстаивать каждому свое мнение нет особенно важных побуждений. Но в философии дело идет о вопросах в высшей степени важных для определения нашей нравственной и общественной жизни, таковы вопросы о Боге, о самостоятельности души, ее свободе и под. Даже самые отвлеченные ее вопросы, напр. гносеологические о происхождении и степени достоверности нашего познания, имеют более или менее близкую связь с этими коренными и главными. Неудивительно поэтому, что в решении философских вопросов принимает участие и влияет на это решение в том или ином смысле не только холодный и беспристрастный рассудок, но и чувство с разнообразной настроенностью его у различных лиц; человек во что бы то ни стало старается отстаивать то убеждение, к которому влекут его личные симпатии и нравственная настроенность. Этим объясняется не только особенная резкость споров и устойчивость противоположных учений, но и то, редко встречающееся в истории других наук, явление, что заведомо ложные, не раз опровергнутые, теории неоднократно вновь появляются в философии и, пользуясь сочувствием времени, получают вновь неожиданную силу, – таков напр. материализм.

Но нам говорят: положим, борьба и смена философских учений есть явление естественное и законное, находящее себе аналогию и в истории других наук. Но отчего же в то время, когда подобной борьбой в области этих наук вырабатывались новые всеми признаваемые истины, философия одна не достигала никаких прочных результатов? В то время, как естественные науки представляют нам наглядные результаты своих успехов в виде новых открытий, новых опытов изъяснения законов природы, философия представляет нам только постоянные вариации на одни и те же старые темы. Те же философские проблемы, которые возникали во время глубочайшей древности, стоят пред умом человека неразрешенными и теперь, а при обилии существующих неудачных решений их, ничего нового здесь философия по-видимому сказать не может.

Противоположение прогресса наук положительных безуспешности философии составляет любимое современное возражение против ее состоятельности. Но кажущаяся сила этого возражения проистекает от недостаточно ясного понимания задачи философии и вследствие этого, неправильного понимания и того, в чем должен состоять прогресс в области философии и в чем в области наук эмпирических. Ближайшая задача эмпирических наук – познание частных фактов и затем вывод отсюда общих законов явлений путем восхождения от частного к общему – путем индукции. Отсюда, всякое открытие новой частности, нового факта в области опыта есть действительное приобретение науки и само по себе, и как новое средство к выводу дальнейших результатов. Таким образом, в науках опытных прогресс состоит, главным образом, в расширении объема знания; здесь ум идет вперед, прибавляя шаг к шагу, одно пройденное пространство к другому. Философское знание напротив, идет от общего к частному. Основные философские идеи и положения не суть нечто постоянно вновь открываемое; заключаясь в глубине человеческого разума, они присущи каждому, в существе известны издавна и наукой могут быть только раскрываемы, разъясняемы и доказываемы. Понятия о Боге, о мире, о нравственном долге, о свободе, о бессмертии и т.п., не открыты когда-либо, как напр. Америка или обращение земли около солнца; они существовали в человеческом духе еще до появления философии и составляли предмет разнообразных религиозных воззрений. Далее, основные философские воззрения, напр. идеализм, материализм, скептицизм мы найдем в самой глубокой древности, равно как и решение различных философских вопросов в духе этих направлений. Отсюда видно, что ход философского знания отличен от хода наук эмпирических. Именно, – в философии он состоит не столько в увеличении содержания, сколько в его раскрытии и разъяснении; ее прогресс не количественный, а качественный; не механический, а органический. Движение естественных наук всего нагляднее мы можем представить себе как нарощение, увеличение массы неорганического предмета путем механического прибавления новых и новых частиц. Движение философии – как органическое развитие семени или растения; в семени, в маленьком растении в неразвитом виде есть уже задатки всего того, дальнейшее развитие чего есть цель жизненного процесса; в этом процессе, – ничего нового, в смысле новых частей, органов, членов не прибывает, но, тем не менее, организм бесспорно развивается. Отсюда отношение предыдущего к последующему в области опыта есть отношение меньшего к большему; меньшего количества сведений, фактов открытий к большему; в философии – отношение неразвитого, неясного, неопределенного, недоказанного, – к более точному, ясному, рационально обоснованному. Науки опытные идут в даль; философские в глубь; в первых – движение от центра к периферии, в последних – от периферии к центру. Вот почему требовать от философии постоянного, чуть не ежедневного увеличения предметов познания или новых истин в том смысле, как это требуется от других наук, значит не понимать ее задачи. Но мы имеем право требовать от философии постепенного уяснения, раскрытия, более и более точного и строгого доказательства тех понятий, которые составляют ее содержание; – и история философии показывает, что такое требование постоянно выполнялось. Конечно, верно, что те же самые проблемы, которые представлялись древнейшим мыслителям, стоят пред философией и теперь; но постановка этих проблем и способы их решения – в новой философии далеко не те, что в древней.

с) Как на возражение против значения и пользы философии указывают часто на вредное влияние ее в области религиозной и нравственной.

Что касается до религии, то уже некоторые учители Церкви неблагосклонно смотрели на философию, обвиняли ее в противодействии христианству, называли ее матерью ересей. В новое время философию также нередко обвиняют в том, что она порождает дух сомнения, неверия и враждебного отношения к религии.

Не отвергая возможности и действительности частных случаев вредного влияния философии в области религии, заметим, что это явление зависит не от какой-либо специальной особенности философии, ее содержания и метода, но есть неизбежное следствие общего несовершенства человеческой природы. Как произведение ограниченного и потому несовершенного человеческого знания, философия, конечно, может уклоняться иногда от прямого пути и сталкиваться с религией; наряду с правильным и благотворным употреблением разума, может быть и злоупотребление. Но это зло неизбежное по самому свойству нашей природы и философия виновна в нем не более, как и другие направления человеческого знания и жизни. Говорят (повторяя слова Тертуллиана), что философия матерь ересей, источник ложных понятий о Боге и пр. Но ложные религиозные понятия существовали и до появлении философии; первое дело древней философии состояло в разрушении чувственных представлений о богах политеизма и в стремлении установить истинное понятие о высочайшем начале всего. В мире христианском не гораздо ли более возникало ересей из неправильного, превратного понимания различных мест Св. Писания, чем из влияния философских теорий? Но кто же осмелится винить здесь Св. Писание, а не припишет это явление просто ограниченности человеческого знания в связи с другими нравственными недостатками нашей природы. Философия, говорят, возбуждает дух сомнения и неверия. Но забывают при этом, что не всякая философия есть истинная философия и что легкомысленное сомнение и дерзкое отрицание религиозной истины, в этой последней часто встречало самого решительного противника. Вспомним лжеименную мудрость софистов и истинную философию Сократа и Платона, столь победоносно сражавшуюся против этой мнимой мудрости.

Философию часто смешивают с вольнодумством и в вину ей ставят то легкомысленное, презрительное и враждебное отношение к религии, какое замечается иногда в образованном обществе. Но это общество большей частью совершенно неповинно в знании философии, и философия с ним не имеет ничего общего. Здесь вина легкомысленного отношения к религии заключается не в философии, а скорее в недостатке ее. «Правда», – говорит Бэкон, – «что недостаточное познание философии может произвести в людях наклонность к неверию; но более глубокое знание ее возвращает людей к религии»⁹. С этой мыслью нельзя не согласиться. Поверхностное знакомство с отрицательными выводами односторонних философских теорий, полузнание, которое при своем самомнении бывает иногда вреднее невежества, легкомыслие при испорченности сердца, – вот что большей частью служит источником неверия. В истинной же философии современное неверие точно так же могло бы найти себе противоядие, как в древности, увлеченное софистами образованное общество нашло себе врачевство в подлинной философии Сократа, Платона, Аристотеля.

Кроме вредного влияния философии в области религиозной, указывают иногда на такое же влияние ее на жизнь нравственную, имея в виду ложные теории материализма, скептицизма, пантеизма. Но и здесь, в устранение этого нарекания, мы должны сказать то же, что говорили выше об отношении философии к религии; в деле знания, наряду с правильным употреблением разума, могут быть и злоупотребления, отражающиеся в гибельном влиянии на нравственную жизнь; но это явление, свидетельствующее о несовершенстве человеческой природы, не может быть поставлено в виду одной философии. При неограниченной свободе философского исследования вполне возможно возникновение наряду с другими и учений разрушительно действующих на строй нравственной жизни. Но в извинение философии здесь должно заметить, что, с одной стороны, самые эти теории, как показывает история, возникают не из одной теоретической, хотя и односторонней деятельности разума, но от влияния на направление философского мышления личных, социальных, временных условий. Нематериалистическая, напр., философия создает нравственную распущенность, но напротив, упадок нравственности и преобладание чувственных интересов в известное время вызывает и поддерживает подобного рода философию. Не только к отдельным лицам, но и к обществам можно применить слова известного философа (Фихте): «какую кто избирает философию, это зависит от того, какой кто человек». С другой стороны, служа почвой для возникновения противонравственных учений, философия в самой себе находит и средство к исправлению возникшего зла. История философии свидетельствует, что здравая философия не только всегда побеждала противонравственные теории, но и сама служила могущественным средством к нравственному усовершенствованию человека. С особенной ясностью выразилось это благотворное влияние философии на нравственную и общественную жизнь в древнем мире. Языческая религия, не давая твердых оснований и мотивов для нравственной жизни в своих чувственных мифах о богах, которые являлись образцами не нравственных доблестей, а пороков и страстей, заставляла человека искать удовлетворения своему нравственному чувству в области разума и знания. Философия старалась, со своей стороны, по мере сил и небезуспешно, восполнить недостаточность в этом отношении религии.

Она стремилась не только установить понятия о Боге и нравственности высшие, чем те, какие давала религия, но, не ограничиваясь теорией, провести эти понятия в жизнь. Что это стремление не осталось бесплодным, свидетельствует история и то глубокое уважение, какое питали к нравственному и общественному значению философии лучшие люди языческого мира¹⁰.

В мире христианском, где человек нашел не только чистые нравственные понятия, но и благодатные силы к осуществлению их в жизни, естественно должно было ослабеть и влияние философии на нравственную жизнь. Но нельзя сказать, чтобы и здесь занятие истинной и здравой философией оставалось бесплодным для нравственности. В этом отношении ее влияние может быть не столько прямое, состоящее в указании нравственных обязанностей и в содействии к их исполнению, сколько в сообщении человеку умственного настроения, благоприятного для нравственной жизни. В область философии входит рассмотрение не только теоретических, но и нравственных идей; но разъясняя эти идеи, она способствует к тому, чтобы сделать нашу нравственную деятельность сознательной, отчетливой, разумной, следовательно, она если и не создает нравственности, то, по крайней мере, придает ей высшую ценность и достоинство.

Но и независимо от содержания, самое занятие философией не может остаться без благотворного влияния на жизнь уже потому самому, что, имея своим главным источником разум, а методом – анализ заключающихся в разуме понятий, она приучает человека к углублению в себя, к самонаблюдению, к анализу своих внутренних состояний. Столь необходимое для нравственного усовершения сократовское: γνῶθι σεαυτὸν, несравненно удобнее и легче для философа, чем для занимающегося какой-либо другой наукой, тем более, чем для человека, увлеченного шумным потоком деятельной жизни. С другой стороны, вращаясь в мире идей, общих понятий, принципов, философия невольно приучает и на явления нравственной жизни, как своей, так и чужой, смотреть с высшей, идеальной точки зрения и оценивать их не по их эмпирической видимости, не по временнным и случайным их побуждениям и результатам, но по внутреннему их смыслу и безотносительной ценности, – приучает поэтому относиться к себе и к другим с той серьезностью и строгостью, которая возможна только при ясном понимании высоты нравственного идеала и несоответствия с ним собственного нравственного состояния.