Глава 5. Эллада в эпоху дорийского завоевания

За время, которое протекло от зарождения первой европейской цивилизации до падения Трои, – за 8 столетий бронзового века, – население Европы, в результате освоения, необжитых ранее, территорий, развития земледелия с широким использованием металлических орудий, образования государств на Крите, Эгейских островах и на юге Балкан, остановивших массовое кровопролитие в нескончаемых межплеменных войнах, по меньшей мере, удвоилось, составив уже около 15 миллионов, одну шестую или седьмую долю численности всего человечества, какой она была более 3-х тысяч лет назад.

Демографический рост был особенно значителен в цивилизованной части Европы, в Элладе, население которой в канун падения Микен могло достичь 4-х миллионов. Можно также с большой уверенностью предположить, что и в других южноевропейских регионах с их развитыми культурами, давно уже вступившими в бронзовый век – на северном Кавказе, в Италии и Испании, – проживало по одному или по два миллиона человек в каждом регионе.

В конце II тысячелетия до Р. Х., возможно, уже большинство европейцев составляли народы, говорившие на индоевропейских языках, но в Европе оставались еще регионы, арийское присутствие в которых не зафиксировано. На северо-востоке Европы, на пространстве от Скандинавии до северного Урала, равно, как и в Зауралье, в западной Сибири, по-прежнему обитали охотники и рыболовы, значительную часть которых можно отождествить с предками угро-финнов.

Автохтонные кавказские племена, родственные закавказским иберам и месхам, а также урартам и ближневосточным хурритам, оставались на своей исконной территории – на северных склонах Кавказских гор и на Кубани. Туземными народами были, также, тавры и меотийцы, населявшие Крым и Приазовье. Во второй половине II тысячелетия, индоевропейцы не проникли еще за Пиренеи, где существовали высокоразвитые культуры бронзового века. В Скандинавии уже появились германцы, а в Британии кельты, но они составляли там меньшинство. На юге Франции, а также в Лигурии и Пьемонте обитали автохтонные лигурийцы, на отрогах Альп жили реты. В ту пору, вероятно, еще большая часть Франции, ее запад и юг заселены были народами, говорившими на языках древней Европы.

Апеннины подвергались уже интенсивному заселению, со стороны переправлявшихся через Адриатику италийцев, венетов и иллирийцев, но, несомненно, что и там оставались еще автохтонные южноевропейские племена, к тому же, среди переселенцев в Италию, были не только индоевропейцы, но и потомки пеласгов, часть которых оставалась в Греции, оказавшись там в окружении индоевропейских ахейцев. Туземные народы, занимавшие Сардинию, Корсику, Мальту и Балеарские острова до конца II тысячелетия еще не встретились с агрессивными индоевропейскими пришельцами, но проникновение италиков, возможно, также, иллирийцев и греков, на Сицилию в эту эпоху уже началось.

Островки автохтонного населения сохранялись и в тех регионах, где доминировали индоевропейцы – в западной, центральной и восточной Европе, например, по среднему течению Днепра, на стыке между балтами и ираноязычными кочевниками, где впоследствии обитали геродотовы невры – вероятные наследники древних трипольцев, в Карпатах, по берегам Северного моря, куда уже проникли кельты и германцы.

Преобладание в восточной и центральной Европе индоевропейцев, означает, конечно, не истребление ее более древних обитателей, а их покорение и ассимиляцию – при том, что палеантропологический материал, соотносимый с современными антропологическими данными, однозначно свидетельствует о том, что биологическими предками позднейших и современных европейцев остались, по преимуществу, древние европейцы, а не вторгшиеся арийцы, расовый тип которых практически не поддается идентификации, ввиду того, что он растворился в, значительно преобладавшей, биологической массе автохтонного населения, многообразие типов которого подверглось незначительным модификациям в результате многократных переселений народов.

Поэтому понятие «индоевропейцы» в минимальной степени связано с расой, значительно больше с археологическими культурами – в середине II тысячелетия до Р. Х. Это была, например, культура курганных погребений, названная так по характерным, для нее, курганам, которые насыпали над могилами; эта культура находится в генетическом родстве с более ранней культурой шнуровой керамики, арийский характер которой сомнений не вызывает. Но, главным образом, понятие «индоевропейцы» относится даже не к археологии, а к лингвистике.

Глубокая дифференциация индоевропейского праязыка в конце II тысячелетия, привела к его окончательному разделению на праязыки известных ныне кельтской, германской, италийской, иллирийской, фракийской, балтской, славянской, иранской, нуристанской, индийской, тохарской и анатолийской семей, прагреческий и праармянский язык, а также гипотетический язык венетов. Взаимное понимание речи на одном из этих языков носителями другого, стало окончательно невозможным – это в полной мере относилось тогда, в отличие от ситуации, сложившейся на рубеже 3 и 2 тысячелетий до Р. Х., к балтам и славянам, а также к тем, кто говорил на праиранском и праиндийском языках.

Более того, на исходе II тысячелетия, уже произошло глубокое расщепление иранского праязыка на язык, который употребляли племена, кочевавшие в евразийской степи, и язык народа, который, наряду с традиционным для него скотоводством, осваивал земледелие в регионе, расположенном к югу от Каспийского моря и Копетдага, и по берегам Персидского залива. С большой долей вероятности можно предполагать аналогичную ситуацию с кельтским праязыком, разделившимся на языки, которые в лингвистике обозначаются буквами Q и P – к первому из них восходит современный гэльский язык, культивируемый в Ирландии и употребляемый также в горной Шотландии, а ко второму – языки валлийский и бритский. Возможно также, что расхождения между наречиями италийских, фракийских, иллирийских и анатолийских народов переступили в конце II тысячелетия до Р. Х. меру диалектной дифференциации.

Но славянский праязык еще долгое время, может быть, более полутора тысячи лет, протекших после обозначенного здесь рубежа, не подвергался языковой дивергенции – это, очевидным образом, вытекает, как из значительной близости современных славянских языков, так и из того обстоятельства, что в текстах эпохи начала славянской письменности, по сути дела, зафиксированы лишь диалектные различия. Вероятно также, что дифференциация внутри германского и балтского праязыков в конце II тысячелетия не вышла еще за пределы диалектных различий.

Армянский и греческий языки существуют и в настоящее время в качестве изолятов в большой индоевропейской семье, не имея близких родственников. Аналогичное одиночество современного албанского языка имеет иную природу, став следствием исчезновения других иллирийских языков, носители которых были ассимилированы соседними народами. Хорошо известно о существовании в античную эпоху македонского языка, близкородственного греческому, но из исторических данных представляется вероятным, что этот язык был ранее тождественным наречию дорийцев и грекоязычных обитателей Эпира, каким оно оставалось до их переселения на территорию микенской цивилизации, где, подвергшись влиянию ахейской речи, оно составило основу для диалектной дифференциации классического греческого языка.

Археологический материал, анализируемый в комплексе с лингвистическими, в частности, с топонимическими и даже ономастическими данными, позволяет с большой надежностью локализовать в Европе конца II тысячелетия ареалы народов и племен, говоривших на различных индоевропейских языках.

Центральную часть восточной Европы от Вислы и Балтики до верховьев Волги и Оки, включая всю территорию современной Белоруссии, занимали племена балтов, язык которых может считаться прямым продолжением праиндоевропейского, поскольку он подвергся минимальному влиянию инородного языкового субстрата. В 13 веке до Р. Х. здесь начинается местное производство из бронзы – наиболее характерными изделиями были удлиненные боевые топоры, воспроизводившие модели каменных топоров неолитического века, а также, булавки и браслеты. Главным богатством края, являлся янтарь, который вывозился отсюда в разных направлениях – в центральную Европу, в Италию, Грецию и на Кавказ, где его меняли на бронзовые, серебряные и золотые изделия и на руду, которая употреблялась уже самими балтами в их бронзовой индустрии.

Принадлежность фатьяновцев, обитавших во II тысячелетии до Р. Х. на территории ярославской губернии, и даже носителей более восточных – балановской и абашевской культур, к балтам, на чем настаивает крупнейший знаток балтских древностей М. Гимбутас, не представляется бесспорным, ввиду отсутствия на этой территории, в отличие от обозначенного выше региона, балтской гидронимики. Учитывая явные расовые отличия в палеоантропологическом материале фатьяновской и позднейших балановской и абашевской культур, уместно сделать вывод и о ее этническом плюрализме. На этой территории могли присутствовать и носители праиранского языка, очевидно, также, что фатьяновцы разместились в местах обитания финских племен, которые, вероятно, впоследствии, их поглотили, обогатив свою культуру достижениями своих ассимилированных соседей; возможно также, что одним из результатов контакта явилось выделение из угро-финской общности, собственно, угров, подвергшихся более глубокому воздействию иранцев.

Археологи М. Гимбутас и Б. Рыбаков локализуют прародину славян территорией, расположенной к югу от поселений балтов, южнее Припяти и в верховьях Днестра, по правому берегу Днепра и даже, у Рыбакова, по его левому берегу, отождествляя ее с комаровской и более поздними чернолесской и белогрудовской культурами, а Рыбаков, также, и с восточным ареалом тшинецкой культуры. Но, принимая эту версию, трудно объяснить многочисленные заимствования в финских языках из иранского, поскольку, при столь восточной локализации первоначального расселения славян, предельно сокращается возможная зона контактов финнов и иранцев.

Эта концепция предполагает также отождествление со славянами позднейших геродотовых скифов пахарей, что до Гимбутас и Рыбакова делал уже крупнейший археолог и этнограф Л. Нидерле, для чего, однако, как кажется, нет достаточно убедительных археологических, ономастических и гидронимических оснований. При этом, Нидерле, в отличие от М. Гимбутас, западную границу славянской прародины отодвигал дальше на запад и помещал в верховьях Вислы и по ее среднему течению. Поэтому, к высказанной в начале 20 века позиции Л. Нидерле, восходит, как концепция восточной прародины славян, представленная Рыбаковым и Гимбутас, так и локализация праславян на юге современной Польши, от западного Буга до Одера, в ареале тшинецкой культуры, просуществовавшей с 15 по 12 век до Р. X., которая восходит к польскому археологу С. Носеку, чья точка зрения представляется более убедительной.

Находки артефактов тшинецкой культуры восточнее этого региона могут, конечно, свидетельствовать не только о вывозе изделий, но и о присутствии славяноязычного элемента на территории Волыни, Подолья и в Поднепровье, которая впоследствии им действительно была занята, но эпицентр этой культуры, с которым связано компактное расселение праславян, относится, по преимуществу, к верховьям Одера, к междуречью Вислы и западного Буга, к северным склонам Карпат. Во всяком случае, массовое заселение славянами Поднепровья, несомненно, относится к более поздней эпохе, и есть основания считать, что, ранее проникшие в этот регион, праславяне были затем ассимилированы фракийцами и иранцами.

К западу от ареала тшинецкой культуры, в Силезии и в междуречье Одера и Эльбы, расположена область более развитой лужицкой культуры. Ее начало восходит к середине II тысячелетия до Р. Х. и территориально она почти совпадает с более ранней унетицкой культурой, ареал которой, однако, простирался дальше на юг, занимая значительную часть современной Чехии. Большая часть археологов и этнографов связывает лужицкую культуру с иллирийским этносом. Польский ученый В. Хенсель, не исключая присутствия в регионе лужицкой культуры иллирийцев, по преимуществу, сближает ее с индоевропейским народом венетов, которые локализуются и в других регионах – на северо-востоке современной Италии – в основном, на побережье венецианской лагуны, на северо-западе Балкан, на западе Анатолии и даже в Арморике, или Бретани. Этот этнос впоследствии исчез, был ассимилирован италийскими, кельтскими и германскими племенами, но в месте своего основного расселения, в ареале лужицкой культуры, его поглотили, продвинувшиеся на запад, славяне, на которых с тех пор их соседи, главным образом, германцы, и перенесли этноним венеты, или венды.

Прародина германцев находилась на южном побережье Балтики, по обоим берегам Эльбы – от устья Одера до устья Рейна, а также в Ютландии. Некоторые германские племена уже в конце II тысячелетия переселились на скандинавский полуостров, в южную Швецию. В культурном развитии, германцы, подобно славянам и балтам, таким же прямым наследникам и продолжателям культуры шнуровой керамики, уступали индоевропейцам центральной Европы – носителям лужицкой культуры, то есть венетам, а также кельтам и иллирийцам.

От верховьев Дуная и Рейна до Среднедунайской равнины во второй половине II тысячелетия простирался регион «полей погребальных урн»; название этой археологической культуры связано с захоронениями кремированных останков в биконических урнах, без насыпания курганов. Как писал Т. Пауэлл, «В середине 2-го тысячелетия до н. э. очень важное влияние на население этого региона оказала минойско-микенская цивилизация эгейцев» (Пауэлл, цит. изд., с. 40). Притоки Тиссы были золотоносными, в Трансильвании добывалась медь. Металл и изделия из него были, очевидно, главным предметом торговли с микенцами, от которых носители культуры полей погребальных урн перенимали технологию бронзовой индустрии. Эти люди занимались, главным образом, земледелием, а не скотоводством, в отличие от своих восточных соседей и своих более ранних арийских предков, переняв этот образ жизни, вероятно, от автохтонного древнеевропейского населения, покоренного индоевропейцами и ассимилированного ими. Они «основывали поселения и жили в прямоугольных деревянных домах, окруженных садами» (Пауэлл, цит. изд., с. 38). Лужицкая культура – это тоже разновидность культуры полей погребальных урн, но с элементами, унаследованными от предшествующей унетицкой культуры.

В ареале «полей погребальных урн» присутствовали разные этносы. Верховья Дуная и Рейна с его притоками Бекаром, Майном и Мозелем, северные склоны альпийских гор – это прародина кельтов, часть которых, продвинувшись на запад, на территорию Франции, и ассимилировав носителей культуры колоколовидных кубков, расовый тип которых отличался брахицефалией, составила ту ветвь кельтов, которая лингвистически связана с языком Q, в то время, как другая ветвь этого народа оставалась на месте первоначального расселения, восточнее и южнее, а потом продвинулась и на запад, и на восток – эти кельты в расовом отношении обнаруживали, по преимуществу, долихоцефалию и говорила на языке Р. Археологических, топонимических и лингвистических данных недостаточно, для языковой идентификации культуры строителей знаменитого Стоунхенджа, воздвигнутого в первой половине II тысячелетия до Р. Х., но представляется большой натяжкой предположение, что это были, проникшие в Британию, кельты, а не более древние насельники острова. Возможно, Стоунхендж был творением носителей культуры колоколовидных кубков до их кельтизации.

На территории современных Австрии, Венгрии, Хорватии и Словении обитали иллирийские, а южнее – италийские племена, которые уже начали переселяться в Италию, но не через Альпы, как это предполагали археологи и историки 19 века, в частности, Моммзен, а из Далмации через Адриатику. Иллирийцы, прародина которых расположена была в регионе унетицкой культуры, южнее Праги, постепенно заселяли западную часть Балкан, но передвигались и дальше в разных направлениях: в Италию – как и италики, через адриатическое море, в области, занятые фракийцами на востоке Балкан, и даже вместе с фракийцами через Босфор и Дарданеллы в малую Азию.

Евразийские степи оставались местом обитания ираноязычных скотоводов, кочевников и полукочевников, прямых преемников носителей ямной культуры, а также культуры курганных погребений. В степях от Днепра до Урала, в северном направлении до верховьев Дона и средней Волги локализуется срубная культура, носителями которой и были эти иранцы. В прямом соприкосновении с ними, и на восток от них, на территории современного Казахстана, простирался огромный регион андроновской культуры, созданной, возможно, носителями тохарского языка, но после перемещения тохарцев на восток, в Синьцзян, их территорию заняли ираноязычные племена, близкородственные носителям срубной культуры. В среднем Поволжье, в Приуралье и Зауралье срубники соседствовали с абашевцами – родственные связи этих культур очевидны, но не настолько тесны, чтобы можно было безоговорочно утверждать ираноязычие абашевцев. В бассейне средней Волги и в Заволжье, ираноязычные скотоводы соседствовали с угро-финскими племенами охотников и рыболовов.

В северном Причерноморье, в течение многих веков, жил народ, имя которого зафиксировано в греческих и ближневосточных памятниках – киммерийцы, принадлежность которых к ираноязычным народам вероятна, но не бесспорна. Некоторые историки, в частности, М. И. Ростовцев, сближают их с фракийцами. В Книге Бытия упомянут сын Иафета Гомер (Быт. 10:2), которого большинство экзегетов отождествляет с, известным из ассирийских текстов, народом гимераи, а некоторые, также, и с кимврами Цезаря, то есть с народом германского или кельтского происхождения – в Библии, среди сыновей Гомера, назван Аскеназ, чье имя в еврейской литературе служило патронимом германцев. И, все-таки, предположение о кельтском характере киммерийцев, – а такой точки зрения придерживался известный этнолог Л. Н. Гумилев, – представляется экзотическим.

Многочисленные фракийские племена во второй половине II тысячелетия до Р. X. обитали в Паннонии, Трансильвании, на западных, восточных и южных склонах Карпатских гор, в северном Причерноморье – от Прута до Днепра, а также на востоке балканского побережья и на азиатском берегу Босфора и Дарданелл. Их собственные этнонимы нам, отчасти, известны, поскольку они отразились в гомеровском эпосе – в «Илиаде» упомянуты фракияне и мисяне, гомеровские имена других фракийских племен, вроде, гиппемолгов и абиев (13, 5–6), этимология которых греческая, не могут, естественно, считаться самоназваниями этих народов. В культурном отношении фракийцы, контактировавшие с микенскими греками и с анатолийцами, включенными в мир хеттской цивилизации, стояли выше своих северных соседей, приближаясь к порогу, за которым начинается уже фаза цивилизации.

К югу от фракийцев и иллирийцев, в Эпире и Македонии, во второй половине II тысячелетия обитали македны и иные близкородственные им племена, которые, однако, в культурном отношении обнаруживали большую связь с носителями культур погребальных урн, чем со своими ближайшими языковыми родственниками – ахейцами, а те, в свою очередь, мало отличались от них, когда, до своего вторжения в область распространения минойской цивилизации в Греции в начале II тысячелетия до Р. X., они обитали в Македонии, Эпире и Фессалии.

Македны были, по преимуществу, скотоводами, в особенности, те из них, что вели в гористом Эпире полукочевую жизнь, разводили коров, овец, свиней. Жители Фессалийской равнины, с ее плодородной почвой и благоприятным, для выращивания злаков, климатом, занимались не только земледелием, но и коневодством. Своими военными успехами македны обязаны были использованию в бою конницы, что не было типично для микенской стратегии. Керамические изделия македнов, или дорийцев, – с этим именем они стали известны ахейцам и с ним они вошли в историю, – были одного типа с керамической индустрией лужицкой культуры. Это значит, что, достаточно однородная культурная зона, простиралась в центральной Европе с севера до южных Балкан, исключая только Пелопоннес и, примыкающий к нему с севера, регион – Аттику, Беотию, Фокею и другие номы, принадлежавшие микенской цивилизации, включив в свою орбиту разноплеменные народы, в том числе, и носителей некоторых греческих диалектов.

Македны, или дорийцы, употребляли изделия из бронзы, в том числе, и бронзовое оружие. Убеждение русского историка В. С. Сергеева, что «они уже были знакомы с обработкой железа», что «железное оружие сыграло не последнюю роль в успехе дорийского вторжения на территорию средней и южной Греции» (В. С. Сергеев. История древней Греции. М., 1963, с. 98), во всяком случае, применительно, к первой волне этого вторжения, а значит, и к техническому уровню дорийского общества до начала его экспансии, не представляется обоснованным. Железные изделия в 13 веке изготавливали в малой Азии, в империи хеттов, в Европе же оно было продуктом импорта – одинаково, и в центрах микенской цивилизации, и вне ее – и употреблялось, в основном, или, даже, исключительно, в виде предметов роскоши, для экзотических украшений.

Распространение кремации в Греции после дорийского вторжения говорит о том, что, до переселения на юг, македны сжигали останки умерших. Отражение, именно, этого способа погребения в «Илиаде», не находящее археологического подтверждения в ареале микенской культуры, явилось, очевидно, наслоением позднейших воспоминаний об эпохе дорийского завоевания на древний сюжет троянской эпопеи.

Весьма вероятно, что самоназванием одного из многих вторгшихся племен, было эллины: редко употреблявшийся в микенской Греции этноним, – у Гомера в списке кораблей предводителем эллинов, вместе с мирмидонами, назван Ахиллес, – становится в архаическую эпоху самоназванием всего греческого народа. Но, по Аристотелю, первоначальная Эллада располагалась вокруг горы Додоны в Эпире.

Военное вторжение дорийцев в ахейскую Грецию происходило одновременно с переселением других народов балканского и малоазийского регионов, одной из отдаленных причин которого, стало падение Трои. Новый Илион, выросший на развалинах сожженного полчищами Агамемнона города Приама, судя по археологическим находкам, далеко уступал прежней Трое и уже не мог служить заслоном для фракийского народа фригов, которые, перебравшись через проливы, разрушили империю хеттов и обосновались в малой Азии. За ними в малую Азию последовал еще один фракийский народ – мисийцы. Народы островов, как их называют древние египетские источники, разрушили древние цивилизованные города Тарс, Угарит, Сидон, опустошили Кипр и вторглись в Египет. Один из этих народов, филистимляне, обосновался на юго-восточном побережье Средиземного моря, потеснив евреев и хананеев.

Вероятной причиной переселения македнов на юг было давление со стороны иллирийских народов, которые передвигались из центра Европы в теплый край, в среднее Подунавье, на Балканы. В памяти эллинов, вторжение, под ударами которого пали процветающие центры ахейской цивилизации Микены, Аргос, Тиринф, Пилос, приписывается дорийцам. Между тем, этот этноним, в своем первоначальном значении, относится к жителям Дориды, расположенной к северу от Фокиды, на границе микенского мира, откуда пришли захватчики, в свою очередь, вытесненные пришельцами из Македонии, так что, наиболее вероятным исконным самоназванием, хотя бы части дорийцев, было, все-таки, македны, которое было удержано их соплеменниками, оставшимися на родине, вплоть до классической эпохи и до Александра Македонского. Дорийцев эллинское историческое предание сближает с потомками Геракла – гераклидами, которые, однако, по тому же преданию, были изгнанниками из ахейского мира, вернувшимися на родину своих предков, вместе с полчищами иноплеменников, отвоевывать свое наследие, беззаконно отнятое у них Пелопсом и его потомками. В известной мере, и этот миф может отражать действительные события, прототип которых тысячекратно повторялся в истории разных народов и эпох.

Фукидид, у которого исторические события, предшествовавшие Пелопоннеской войне, отражены крайне лаконично, имея характер предисловия к собственному содержанию его «Истории», так характеризует эпоху переселения: «После троянской войны в Элладе еще происходили передвижения племен и основывались новые поселения, так что страна не могла развиваться спокойно. Ведь запоздалое возвращение эллинов из-под Илиона вызвало в городах много перемен и междоусобных распрей, вследствие чего, изгнанники основывали новые города. Так, предки теперешних беотийцев, на шестидесятом году после взятия Илиона, вытесненные фессалийцами из Арны, поселились в современной Беотии, прежде называвшейся, Кадмейской землей (часть их, конечно, уже раньше жила в этой стране, и к ним принадлежали беотийцы, отправившиеся под Илион), а на восьмидесятом году после падения Трои, дорийцы, вместе с гераклидами, захватили Пелопоннес. Лишь постепенно, на протяжении долгого времени, установилось прочное спокойствие, так как насильственные переселения прекратились и эллины стали высылать колонии в заморские страны» (Фукидид, цит. изд., с. 10).

Фукидид – исключительно надежный и трезвый историк. Его изображение бурных событий 12 и 11 столетий до Р. Х. – верно, но, судя по археологическим данным, действительность носила более драматический характер – прекрасно отстроенные города, были разрушены, и прежняя высокоразвитая цивилизация умерла, уступив место варварству не в, специально, греческом, а в общеупотребительном значении этого слова. Гибели избежали только Афины и некоторые из окраин микенского мира.

После падения главных центров микенской цивилизации, победоносные пришельцы расселились на ее территории. Наиболее полное представление об этом расселении дает диалектологическая карта Греции архаической и классической эпохи. Все позднейшие диалекты явились результатом сплава двух наречий завоевателей – дорийского и северо-западного – с, родственными им, местными ахейскими диалектами микенцев. Захватчики пользовались, вероятно, двумя диалектами, один из которых составил основу, собственно, дорийского наречия архаической и классической эпохи, и который распространен был ранее в Македонии и Фессалии; носители другого, северо-западного диалекта, до переселения на юг, обитали в Эпире. При этом, образовались такие новые диалекты, как дорийский, в собственном смысле слова, который основательно известен по текстам классической эпохи и который, конечно, отличается от гипотетического наречия пришельцев, каким оно было до их смешения с автохтонными ахейцами; северо-западный, о котором можно сказать то же самое; и еще три диалекта: аркадский, эолийский и ионийский, разновидностью которого является аттический диалект, на котором говорили в Афинах, и на котором написаны лучшие памятники греческой драматургии и философии. В этих трех диалектах сильнее выразились черты местного ахейского языка микенской эпохи, в особенности, это относится к аркадскому диалекту, употреблявшемуся в горах в центре Пелопоннеса, где долго продолжалось сопротивление захватчикам, причем, если иметь в виду влияние наречий пришельцев, то эолийский – ближе к северо-западному, а ионический диалект, и, в особенности, его аттический вариант, – к дорийскому.

Северо-западный диалект был в употреблении в Этолии, Дориде, Фокиде, на островах Ионического моря Итаке и Кефаллении, а также на Пелопоннесе: в Ахее и Элиде; дорийский – на истмийском перешейке, в южной и восточной части Пелопоннеса – в Арголиде, Лаконии, Мессении, а также на Крите, Родосе, в дорийских колониях на юго-западном и южном побережье малой Азии; эолийский диалект – в Фессалии и Беотии, на некоторых островах архипелага, и среди них, на Лесбосе, в Эолиде – северной части малоазийского побережья; близкий ему аркадский диалект – не только в Аркадии, но и на далеком Кипре, куда эмигрировали ахейцы, пережившие разрушение микенской цивилизации; ионический – в Халкидике и, главным образом, в городах на малоазийском берегу Эгейского моря, а также на большинстве островов архипелага: на Хиосе, Самосе и Наксосе; и, наконец, аттический – в Аттике и на Эвбее.

Диалектная карта, наряду с археологическими следами и отрывочными историческими преданиями эллинов, позволяет с известной долей проблематичности восстановить последовательность событий, связанных с дорийским завоеванием микенского мира. Наиболее убедительная версия такой реконструкции принадлежит современному английскому историку Н. Хаммонду, который писал: «Через 60 лет после гибели Трои, т. е. около 1140 г., фессалийцы во главе с Гераклидами перебрались из Феспротии в южном Эпире в юго-западный ном Фессалии, который отныне назывался Фессалиотида. Они выгнали, обитавших там, беотийцев, которые ушли на юг и соединились с другой ветвью этого же племени в Кадмее, получившей с тех пор название Беотия. 20 лет спустя (ок. 1120) дорийцы во главе с Гераклидами, выйдя из Дриопиды.., достигли северного побережья коринфского залива. Переправившись через него, в союзе с пришельцами из западной Этолии, они захватили надежный плацдарм на северном берегу Пелопоннеса. После первого успеха, союз распался: дорийцы вторглись в Арголиду, а прочие – в северо-западный Пелопоннес. Еще позже дорийцы повернули на север, победили этолийско-язычные народы Коринфии и заняли Истм» (Хаммонд, цит. изд., с. 88).

Этнонимы «фессалийцы» и «беотийцы» Н. Хаммонд считает самоназваниями завоевателей, а имя дорийцев, по его версии, покоренные ахейцы дали пришельцам, вторгшимся из Дориды, которая, в свою очередь, ранее, при начале их продвижения на юг, была завоевана ими. На своей же родине, у подножья Пидна, они назывались македнами. Западная группа завоевателей, как пишет далее историк, шла «из горных областей северо-западной Греции, расположенных между Доридой, Фессалиотидой, Западной Македонией и Феспротией. Однако, их вожди были уже хорошо знакомы с морем. Это ясно из того, что их первые поселения возникли на Крите, Родосе, Нисиросе.... Мореплаванию они могли научиться в Амбракийском заливе или на западном побережье Феспротии» (Хаммонд, цит. изд., с. 89).

По версии Хаммонда, фессалийцы заселили всю Фессалийскую равнину, где 9 государств микенской эпохи сменились четырьмя со столицами в Ларисе, Кранноне, Фарсале и Ферах. Беотийцы, в своем продвижении на юг, разделили на две части государство локров, так что с тех пор локров стали разделять на опунтийских и озолийских. Главными поселениями беотийцев стали Херонея, Платея, Фивы. На Пелопоннесе западная группа агрессоров поселилась на плодородных равнинах Элиды, а их восточная ветвь, дорийцы, заняли богатые земли на востоке и юге Пелопоннеса. «пока главные силы дорийцев штурмовали микенские твердыни в Арголиде, Лакедемонии и Мессении, другие отряды отправились за море захватывать острова и объединились со своими предшественниками на Крите, Родосе, Нисиросе и других островах» (Хаммонд, цит. изд., с. 91). Дорийцами колонизовано было и юго-западное побережье малой Азии, где одним из крупных городских центров стал Галикарнас. Вытесненные из Фессалии, Беотии и Фокиды эолийцы, ранее представлявшие собой одно из ахейских племен, отправились в поисках убежища за море. Так появились эолийские поселения на островах Тенедосе и Лесбосе, на северо-западном побережье малой Азии, около Троады.

Не затронутая первой волной нашествия Аттика, стала прибежищем для беженцев, среди которых были ионийцы из Ахеи – первоначально, так могло называться одно из ахейских племен или, даже, один из родов ахейцев, а также потомки Нелея из Пилоса – Нелеид Мелантий и стал, по эллинскому преданию, царем Афин – «в списке афинских царей и в генеалогии Нелеидов Мелантий числится в четвертом поколении после гибели Трои, следовательно, время его правления очень приблизительно можно датировать 1080 г.» (Хаммонд, цит. изд., с. 97).

При новом натиске дорийцев обороняться пришлось и афинянам – защитников города возглавил сын Мелантия Кодр. Затем, при его младшем сыне Иелее, в конце 11 века до Р. Х., произошла эмиграция части афинян и жителей других городов Аттики через Эгейское море на острова архипелага и на малоазийское побережье, где, впрочем, и раньше присутствовало грекоязычное население, составляя там дальнюю периферию микенского мира, – это и была ионическая эмиграция, в результате которой появились такие полисы малой Азии, как Милет, Смирна, Эфес.

В результате дорийского завоевания, произошло смешение автохтонных греков, а также, живших бок о бок с ними пеласгов с завоевателями – дорийцами и выходцами из Эпира северо-западными грекоязычными племенами фессалийцев и беотийцев, но, господствующее положение в Греции везде, кроме Аттики, удержали за собой завоеватели. Коренных жителей равнин они поработили, как это сделали спартанцы с илотами, а горцев поставили в зависимое положение периэков. Но речь покоренных племен и захватчиков, оказавшихся на одной и той же территории, во время завоевания существенно различавшаяся, хотя и взаимопонятная, постепенно, сливалась в единый диалект, и эти диалекты сохранялись на протяжении многих веков в своих основных чертах без существенных изменений.

Завоеванная дорийцами Эллада, переживала глубокий упадок, одним из проявлений которого был демографический кризис. Численность населения сократилась, в результате гибели одних, массовой эмиграции других, а также голода, который неминуемо последовал за хозяйственным разорением, вызванным разрушениями городов, превращенных в развалины, ограблением покоренных, распадом прежних устоев общественного строя. На пике упадка, которым завершилась последняя волна нашествия и который можно приблизительно датировать концом 11 века до Р. Х., численность населения Эллады сократилась не менее, чем в два раза, вернувшись, вероятно, к исходной точке, с которой в первой половине 2 тысячелетия началась история микенской цивилизации, составляя, едва ли, более 2 миллионов человек. Но с тех пор, как отгремели бурные события завоевания, и жизнь в Элладе вошла в берега, в начале 1 тысячелетия до Р. Х. численность населения возобновила свой рост.

Наиболее надежную основу для периодизации нового периода в истории Греции, дает археология. Особой иллюстративностью отличается смена стилей археологических находок на афинском кладбище в керамике – квартале горшечников, имя которого стало названием самой индустрии. Дело в том, что Афины, разоренные менее других городов, – археологи не обнаружили следов разрушения древнего акрополя, от пожаров пострадали только поселения, окружавшие его, – дают обильный материал, удобный для хронологической типизации. В результате обобщения керамических находок в Афинах, выделены следующие периоды: субмикенский, который датируется концом 7 – серединой 11 столетия до Р. X., протогеометрический – от середины 11 (в Афинах уже с 1075) до середины 10 века и, наконец, геометрический, который продолжался до конца 8 века до Р. X.

В субмикенский период, на смену изящным керамическим изделиям позднемикенской эпохи приходит более простой и грубый гранарский стиль. Изделия гончаров были украшены примитивным и маловыразительным орнаментом, главным и почти единственным мотивом которого, служила спираль, унаследованная у предшествующей микенской керамики. В этот период исчезают скульптурные фигурки, столь характерные для микенской культуры. Прежние грандиозные гробницы уступают место камерным единичным или двойным погребениям. Частыми находками в этих гробницах становятся длинные бронзовые булавки, браслеты и изысканные фибулы – заколки для плащей, которые употреблялись дорийцами или, что более вероятно, для жителей Афин и Аттики, были заимствованы у них автохтонным населением, культура которого в субмикенский период представляет собой не принципиально новый тип, а, скорее, вульгаризацию, упрощение древней микенской культуры.

Но более крупные бронзовые изделия – оружие, орудия труда – встречаются редко. Эллада страдала от недостатка бронзы. Дело дошло до того, что снова, как в каменном веке, стали употребляться наконечники для стрел и лезвия для ножей из обсидиана. Некоторые исследователи причину этого видят в иссякании местных источников добычи олова и в изоляции страны от внешнего мира или, может быть, в том, что, разоренная нашествием страна, не располагала средствами, для эквивалентной оплаты импорта. Но в этот же период появляются бронзовые ножи с железными вкладышами. Вероятно, они ввозились из Кипра и из Сирии.

В субмикенский период, кремация употреблялась редко, но в позднейший, протогеометрический, она уже преобладает и становится почти исключительным способом захоронения – его принесли с собой дорийцы, и он был заимствован потомками ахейцев, в Аттике остававшимися большинством. Пепел сожженных трупов хоронили в урнах. Кремация стала вытесняться ингумацией лишь на рубеже 9 и 8 столетий до Р. Х.

В протогеометрический период, в урны с прахом кремированных покойников, нередко клали железные мечи и кинжалы. Заимствованная в Азии, выплавка железа, стала в 10 веке до Р. Х. одной из важнейших отраслей производства в Греции. На смену роскошным и дорогим изделиям бронзового века приходят более примитивные и дешевые изделия железного. Эти изделия имели, однако, функциональное преимущество перед бронзовыми – они лучше рубили и резали, и это важно было не только в бою, но и для лемеха в плуге – железный плуг был не только дешевле и доступней бронзового, но и более производителен. Ввиду того, что железная руда встречается, несравненно, чаще меди и олова, из которых выплавляли бронзу, металлические изделия получили теперь более широкое употребление, чем в бронзовый век, так что дефицит олова и обнищание страны, в конечном счете, подтолкнули греческое общество к радикальной смене типа индустрии, к техническому перевороту, и способствовали позднейшему прогрессу и процветанию, который, однако, полноценные плоды принес только в эпоху архаики. До тех пор железный век Эллады обнаруживал свою убогость, в сравнении с великолепием микенского бронзового века, из технологии которого греки дорийской эпохи унаследовали парусный корабль, колесную повозку, гончарный круг, плуг, а также все известные виды оружия – меч, кинжал, копье и лук.

Сравнивая крито-микенскую цивилизацию с культурой, разрушивших ее, дорийцев, А. Дж. Тойнби нашел тут одну из иллюстраций своей мысли о том, что технический прогресс часто сопровождается «отступлением цивилизации»: «Минойское общество не вышло за пределы бронзового века. Последним, и наиболее разрушительным нападением континентально-европейских варваров постминойского движения племен, был приход дорийцев, племен – носителей техники железа. Однако, победа, вооруженных железом дорийцев, над вооруженными бронзой минойцами, была победой варварства над цивилизацией. Железный меч, равно, как и стальной танк, подводная лодка, бомбардировщик или любая другая машина уничтожения, может быть символом победы, но не символом культуры. Дорийцы, освоив технику железа, не перестали быть варварами» (Тойнби, цит. изд., с. 227–228).

Новейшие археологические исследования не подтверждают распространенного ранее представления о том, что дорийцы пользовались железным оружием, до покорения микенцев: железный век пришел на Балканы в эпоху, наступившую уже после дорийского завоевания микенского мира. Но, несомненно, что и, вступив, под влиянием технологических заимствований из малой Азии в железный век, Эллада оказалась на низшем уровне культурного развития, даже в технологической области, чем тот, на котором стояла, предшествовавшая микенская культура. Особенно убедительным образом бедность железного века выразилась в удручающем падении строительной техники. Не только жилые дома, но даже храмы этого периода – и так это оставалось, вплоть до архаической эпохи – строились из сырцового кирпича, крыша подпиралась деревянными столбами, а храмовый цоколь делался из каменных плит – об этом говорят раскопанные руины храма Артемиды в окрестностях Спарты и храма в Этолийской терме. Жилые дома, даже знати, строились из дерева, полом служила утрамбованная земля, а дым очага выходил через отверстие в крыше.

Вазы протогеометрического стиля покрывались геометрическим орнаментом, который составлялся из кругов, полукругов, ромбов и пересекающихся линий. Этот стиль достигает совершенства на рубеже тысячелетий – изделия этого времени отличаются замечательным чувством ритма, пропорций, изяществом отделки. Протогеометрическая вазопись появилась в Аттике, в Афинах. Керамик, где обнаружены наиболее ранние изделия этого стиля, находился за пределами города – там хоронили своих покойников переселенцы, беженцы из разоренной Ахеи и Элиды, которые, вероятно, и явились создателями этого стиля. Из Аттики протогеометрическая керамика распространилась затем по эгейскому побережью, по островам архипелага, а также в малоазийских поселениях ионийцев.

Начало, собственно, геометрического стиля также связано с Афинами. Наиболее характерными изделиями этого стиля стали амфоры и кратеры из дипилонского некрополя, близ Афин – огромные сосуды, высотой до человеческого роста, которые первоначально употреблялись в качестве надгробных памятников афинской знати, поэтому они украшены поясами росписей, изображавших погребальные обряды: оплакивание покойника, поминальную тризну, погребальные игры. На этих вазах изображались также всадники, колесницы, батальные сцены, корабли – все, что имело отношение к жизни покойников. Эти изображения составлялись из упрощенных фигур, приближенных к геометрическим – повернутый вершиной вниз треугольник, представлял человеческое тело, руки и ноги изображались почти прямыми линиями, голова на этих рисунках неизменно имеет форму круга, непропорционально малого, по отношению к корпусу, и неизменно повернута в профиль – это был, своего рода, древний кубизм.

В эпоху дорийского завоевания, искусство письма, привязанное к нуждам дворцового хозяйства, было утрачено. Но, помимо археологических материалов, о жизни греческого общества этого периода можно много узнать из гомеровских поэм, которые приобрели свой окончательный вид уже в эпоху архаики. Причем, образ этого времени лучше отразился в фантасмагорической по своему сюжету «Одиссее», чем в «Илиаде», творец которой всецело погружен в древнее предание о героическом общенациональном подвиге – победоносной войне под стенами Илиона.

Воспоминания о роскоши микенских дворцов, исчезнувших в мареве давно минувшего, отличаются в «Одиссее» сказочными преувеличениями до неправдоподобия, а вот скудость царского быта позднейших темных веков представлена в поэме достоверно и убедительно, ее зримые черты почерпнуты не из фантазии, а из живых наблюдений. Дворец феакийского царя Алкиноя так предстает изумленному взору «стойкого в бедах» Одиссея: «Стены из меди блестящей тянулись и справа и слева внутрь от порога. А сверху карниз пробегал темно-синий. Двери из золота вход в крепкозданный дворец запирали, из серебра косяки на медном пороге стояли, притолока – из серебра, а дверное кольцо – золотое. Возле дверей по бокам собаки стояли. Искусно из серебра и из золота их Гефест изготовил... В доме самом вдоль стены, прислоненные к ней, непрерывно кресла внутрь от порога тянулись: на них покрывала мягко-пушистые были наброшены. Юноши там золотые стояли на прочных подножьях, каждый в руке поднимал по пылавшему факелу, ярко комнаты дома в ночной темноте, для гостей, освещая».

В сравнении с великолепием дворца Алкиноя, запущенный за время отсутствия хозяина, дом самого Одиссея представляется жилищем частного человека – помещика или богатого крестьянина: «Это, Евмей, не иначе, как дом Одиссея прекрасный! Даже средь многих других узнать его вовсе не трудно. Все здесь одно к одному. Зубчатой стеною искусно двор окружен, и ворота двустворные крепки на диво. Пес, лежавший близ двери, вдруг голову поднял и уши. Лежал он в куче огромной навоза, который обильно навален был от коров и от мулов пред дверью, чтоб вывезти после в поле, удабривать им Одиссеев пространный участок. Там он на куче лежал, собачьими вшами покрытый. В двери вошел, для жизни удобного дома и к женихам достославным направился прямо в палату. Свинопас огляделся и взял табуретку. Кравчий, обычно, на той табуретке сидел, раздавая мясо. Вошел Одиссей многоумный. На ясеневый порог внутри у дверей он уселся, о кипарисный косяк опершися спиною, который плотник выстругал гладко, пред тем по шнуру обтесавши».

Гомеровский эпос дает ясное представление о хозяйственной жизни железного века. Греки сеяли пшеницу, ячмень и полбу. Тягловой силой на пашне служили волы и мулы, поля вспахивали железным плугом – в «Одиссее» чаще, чем в «Илиаде», упоминается, как раз, железо. Зерно мололи на ручных мельницах. Важной отраслью земледелия было огородничество, виноградарство и садоводство – выращивали оливки, яблоки, груши, гранаты, смоквы. В земледелии широкое применение находили оросительные каналы, которые не раз упоминаются как в «Илиаде», так и в «Одиссее». Но главным богатством – был скот. Одиссей владел стадами быков, овец и коз. Когда злополучные женихи Пенелопы уже основательно расточили его имение, у него оставалось еще 360 кабанов, которых свинопас содержал в 12 закутах: «в те закуты по пятьдесят запирались, привыкших по грязи валяться, маток свиных. А самцы кабаны ночевали снаружи... Звероподобные псы там лежали, свиней охраняя». В «Одиссее» упоминаются, также, кони, ослы и мулы.

Хозяйство эпохи дорийского господства было, в основном, натуральным. Земельный участок семьи именовался клером, что значит жребий. Возможно, что распределение земли по клерам имело общие черты с землепользованием в русской крестьянской общине – мире. Выращенные в клере продукты, потреблялись в самом хозяйстве – икосе. Разорившиеся бесклерные общинники нанимались работниками, фетами, или, по-русски, батраками к состоятельным хозяевам. Собственные владения Василевсов именовались теменами, которые составляли некоторое подобие средневековым Европейским доменам. Предметом обмена была, в основном, военная добыча, особенно, обращенные в рабов пленники, а также изделия из драгоценных и цветных металлов, из железа. Денег, в собственном смысле слова, эта эпоха не знала, но в качестве единицы обмена служили быки или бычьи шкуры, а также слитки из железа, бронзы, серебра или золота определенного веса, треножники и топоры.

Купцами в Элладе были, в основном, иноземцы – финикийцы, которые, помимо торговли, в том числе, и продажи невольников, занимались еще морским разбоем. Репутация их у греков была вполне определенной: «как-то причалили к нам финикийцы, народ плутоватый». В сравнении с лукавыми финикийцами, греки считали себя доверчивыми и простодушными людьми.

Василевсы и знать владели рабами, а еще чаще – рабынями, но число их было невелико – в доме гомеровского Василевса Одиссея содержалось всего лишь 50 рабынь. Рабство носило домашний, патриархальный характер. Рабыни часто бывали наложницами господина, в гинекеях они занимались ткачеством, пряжей, порой, вместе со своими госпожами, которые также не чурались рукоделия – так, повседневным занятием царицы Пенелопы было тканье савана, для своего престарелого свекра Лаэрта, при этом, она, правда, ночью распускала все, что соткала на станке за день, чтобы иметь предлог, для отлагательства нового замужества. Рабы часто ели вместе со своими владельцами, спали в одном помещении с ними. Одиссей считал преданного ему раба, свинопаса Евмея, своим другом, теплые чувства испытывал он и к любящей его кормилице Евриклее.

Но жизнь рабов была в руках их господ. Над козлопасом Меланфием и рабынями, вступившими в преступный сговор с женихами Пенелопы, сын ее Телемах учинил жестокую расправу: «Канат корабля черноносого взявши, через сарай тот канат перебросил, к столбу привязавши. После вздернул их вверх, чтоб ногами земли не касались... Так на канате они голова с головою повисли с сжавшими шею петлями, чтоб умерли жалкою смертью. Ноги подергались их, но не долго, всего лишь мгновенье. Выведен был и Меланфий на двор чрез преддверие зала. Уши и нос отрубили ему беспощадною медью, вырвали срам, чтоб сырым его бросить на пищу собакам, руки и ноги потом в озлоблении яром отсекли».

Основу политического устройства Греции, эпохи дорийского господства, составляла община – демос, которая составляла полис. Островные полисы окружены были морем, континентальные – морем или горами. Полис – это и укрепленный город, в ту пору совсем малых размеров, и, зависевшее от него, государство, в состав которого входила также сельская округа – хора, состоявшая из деревень – комэ (у дорийцев) и дами – в элиде. В них жили земледельцы и скотоводы, которые, несомненно, преобладали над знатью, ремесленниками и рабами. По дальней периферии полиса разбросаны были пастушеские хижины и загоны для скота.

Центром полиса был дворец, или, лучше сказать, дом Василевса, которого называют, по-русски, царем только потому, что василевсами греки именовали действительных царей восточных народов, а также позднейших Византийских императоров. Но не случайно для правителей этих полисов стало употребляться слово, которое в ахейскую эпоху обозначало местных администраторов, а, отнюдь, не царей – ванактов. Размеры полисов темных веков были настолько ничтожны, что они, действительно, соответствовали тем территориальным округам, которыми управляли Василевсы микенского мира, но ахейские Василевсы были чиновниками, а Василевсы дорийской эпохи суверенами. Это были наследственные племенные вожди, власть которых, главным образом, обнаруживалась на войне, когда они брали на себя командование народным ополчением, в котором участвовали способные к употреблению оружия свободные и принадлежащие к демосу мужчины. В мирное время Василевсы выполняли, в основном, жреческие и судейские обязанности. Распоряжаясь хозяйством своего темена, Василевсы, порой, и сами не чуждались физического труда. Так, Одиссей, похваляясь своей телесной силой, говорил: «Если б с тобой, Евримах, состязаться пришлось мне в работе в дни весенней поры, когда они длинны бывают, на сенокосе, и нам по косе б, изогнутой красиво, дали обоим, чтоб мы за работу взялись и не евши, с ранней зари дотемна траву луговую косили, если бы, также, пахать на волах нам с тобою пришлося, – огненно-рыжих, больших, на траве откормившихся сочной... ты бы увидел, плохую ль гоню борозду я на пашне».

Советниками Василевса были родовые старейшины – геронты, которые, вместе, составляли герусию, или буле, своего рода, аналог Римского сената. Лишь геронтам принадлежало право высказываться на народном собрании – агоре, в которое входил весь демос. От агоры, или демоса, требовалось получить согласие на особенно важные предприятия – войну, заключение мира, выселение за пределы полиса части народа, для устроения колонии. Народ выражал свое одобрение на агоре криками или бряцаньем оружия.

В «Одиссее» описан созыв народного собрания на Итаке сыном Василевса Телемахом: «Встал с постели своей возлюбленный сын Одиссея, в платье оделся, отточенный меч чрез плечо перебросил. И приказанье отдал глашатаям звонкоголосым длинноволосых ахейцев тотчас же созвать на собранье. Очень скоро на клич их на площади все собралися. После того, как сошлись и толпа собралася большая, вышел на площадь и он, с копьем медноострым в ладони. За ним две резвых собаки бежали. Сел он на месте отцовском, геронты пред ним расступились. Встал благородный Египтий и речь пред собранием начал: “слушайте, что, итакийцы, пред вами сегодня скажу я! Не созывались у нас ни совет, ни собранье народа с самой поры, как отплыл Одиссей на судах изогнутых». Телемах жаловался собранию – агоре на бесчинства женихов его матери, но не преуспел – народ покорился одному из этих знатных женихов, который прекратил собрание, приказав: «ты же, народ, расходись! К своим возвращайся работам!.. И по жилищам своим разошелся народ из собранья».

В состав демоса входили, очевидно, только те, кто принадлежал к завоевателям, а не потомки покоренных жителей полисов, периэки, хотя бы те и оставались лично свободными, но существовали, конечно, какие-то возможности для получения и ими гражданских прав, однако, об условиях, порядке и процедурах подобной «натурализации» в эпоху дорийского господства, нет определенных сведений. Автохтонное население Аттики, а также ахейцы, переселившиеся на ионические острова, на малоазийское побережье, на Кипр – словом, племена, не подвергшиеся порабощению со стороны дорийцев и выходцев из Эпира, образовывали, естественно, собственные демосы, в отличие от их покоренных соплеменников, которые оказались вне демосов своих завоевателей.

Политическое устройство эпохи дорийского господства носило ярко выраженный родовой характер – демос, своего рода, союз племен, делился на филы, а филы на фратрии, каждая из которых состояла из нескольких родов (генос). При этом, все дорийские демосы непременно делились на три филы – гиллейцев, диманцев и памфилов. Так было в Спарте, Коринфе, на Крите, Кифере и Родосе. В основе этого разделения лежал древний союз трех племен, сложившийся еще до вторжения в микенскую Грецию. Возможно, что одно из них имело инородное – фракийское, иллирийское или даже италийское происхождение. О памфилийцах, которые составили население малоазийской Памфилии, Страбон писал, что они происходят от «народностей, предводимых Амфилохом и Калхантом, какой-то помеси племен, которая последовала за ними из-под Трои» (Страбон, цит. изд., с. 624). При этом, он ссылается на Геродота, который, однако, определенно называет памфилийцев эллинами (Геродот, цит. изд., с. 337). Там, где дорийцы приняли в свой демос потомков покоренных племен, те составили четвертую филу.

Религиозные представления дорийской эпохи претерпели существенные перемены в сравнении с теми, что существовали в микенском мире. Хотя имена некоторых богов и богинь были унаследованы у предшествующей цивилизации, в том числе, и у доэллинского Крита, но они приобрели теперь новый иерархический порядок. Центральное место в пантеоне занял воинственный и патриархальный бог Зевс, подобный Василевсу олимпийцев. Былое почитание женского Божества как верховной Богини, заимствованное микенцами у критян, с одной стороны, отодвигается на второй план, а с другой, дифференцируется, превращается в культы Геры, Афродиты, Деметры, Афины, Артемиды. В честь богов совершались жертвоприношения – сжигался животный жир – тук, возливалось вино. Гомеровские поэмы представляют склад жизни, нравы и образ мыслей олимпийцев весьма похожими на обычаи и нравы греков, отличавшихся от них только своими немощами и смертностью.

Одним из святилищ эллинов стали Дельфы, средоточие культа Аполлона; туда приходили, чтобы поклониться богу и услышать от Пифий оракул – туманное изречение, которое содержало в себе ответ на вопрошание и повеление, относительно надлежащих действий, чаще всего, политического характера – войн и заключения мира, реформ государственного строя и управления. Аполлон был общеэллинским богом, но особым почитанием под именем Аполлона Карниоса он пользовался у Пелопоннесских дорийцев: «карнос» значит баран – чрез это имя прозрачно проступает пастушеское прошлое почитателей Карниоса, завоевавших Пелопоннес.