Глава 4. Микенская цивилизация

Территория современной Греции приблизительно совпадает с той, на которой расселились древние эллины, пришедшие в эту страну и завоевавшие ее в начале 2 тысячелетия до Р. X.

Континентальная Греция – горная страна, большую часть которой занимают южные отроги Балканских гор, протянувшиеся с севера на юг до Коринфского залива и далее по Пелопоннесу. Самая высокая вершина Эллады, пиерийский Олимп, куда религиозное воображение древних эллинов поместило небожителей во главе с Зевсом, достигает высоты около 3 километров над уровнем моря. Низменные места, в которых сосредоточена большая часть населения страны, расположены на побережье. В удалении от него простирается лишь одна равнина значительных размеров – в Фессалии.

Характерная черта этой страны – чрезвычайно извилистая и потому, протяженная береговая линия, образующая множество удобных для мореплавания заливов и бухт. «Нет точки на суше во всей Греции, которая отстояла бы от моря более чем на 60 км» (Боннар, цит. изд., с. 35). Ввиду крутизны гор и близости моря, основные пути сообщения пролегают по воде. Климат в большей части континентальной Греции, такой же мягкий и теплый, как и на островах архипелага, но не столь жаркий летом и прохладный в зимнее время в горах, удаленных от берегов, в особенности, на северо-западе, в Эпире, где он уже ближе к климату северных Балкан, чем Крита или Киклад. Вполне средиземноморским он остается там, где близко море, независимо от широты, так что на Аттике климат мало отличается от удаленных от нее Мессении или Халкидики, но заметно разнится с климатом расположенной поблизости, но высокогорной Беотии. Зимой в Греции дует влажный западный ветер, а летом – сухой и прохладный северо-восточный, поэтому восточная часть Эллады суше западной – дожди здесь летом крайне редки.

В материковой Греции, как и на островах, издавна сажали оливки, виноград, инжир, в долинах, в особенности, на Фессалийской равнине, сеяли злаки – ячмень, пшеницу. В горах расположены удобные пастбища, где пасли коз, овец, коров. Долгое использование горных склонов под пастбища привело со временем к значительному сокращению лесных массивов.

Высокие горы разделяют континентальную Элладу на области – номы, границы которых оставались, ввиду их ландшафтного характера, почти неизменными на протяжении веков и тысячелетий, составляя издревле основу политического и административного деления страны.

На юго-востоке Пелопоннеса, между Лаконским и Арголидским заливами, лежит Лаконика, значительную часть которой составляет плодородная солнечная долина, окруженная с запада и востока отрогами Парнона и Тайгета. С Тайгета стекает орошающая долину река Эврот, в болотистом устье которой расположены прекрасные пастбища для лошадей. В расположенной к западу от Лаконики Мессении, южное тепло сочетается с частыми дождями, что делает ее землю удобной, для выращивания винограда, фруктов, маслин и зерна. Сухопутное сообщение Мессении с соседними номами затруднено из-за крутизны окружающих гор, но на берегу Ионического моря находится древний портовый город Пилос с удобной бухтой. Элида, расположенная к северу от Мессении, представляет собой, в основном, обширную заболоченную равнину с прекрасными пастбищами, удобную также, для выращивания зерна в долине и виноградников в предгорьях. Центральную часть Пелопоннеса занимает Аркадское плоскогорье, где мало полей, зато прекрасные пастбища, на которых пасутся лошади, овцы, козы и свиньи. Через Аркадию протекает горная река Алкей, впадающая в Ионическое море. У ее устья, между Мессенией и Элидой, расположена крошечная Трифилия со священной, для эллинов, Олимпией. На севере Пелопоннеса по берегам Коринфского залива простирается высокогорная Ахея, ущелья и узкие долины которой лишены плодородных земель, где бы можно было сеять злаки, но на горных склонах выращивают виноград, оливки и фрукты. Выше в горах растут прекрасные дубовые и хвойные леса. С внешним миром Ахея связана, в основном, портом в Патрах. Арголида, представляющая собой полуостров, разделена горой Арахной на две части: плодородную долину, лежащую на берегу Саронического залива, через который она соединена с Аттикой, и болотистые места вокруг Лерны и Тиринфа, и по берегам Арголидского залива с пастбищами, для лошадей и рогатого скота, с огородами, на которых сажают овощи.

Коринф, с его окрестностями – Коринфией, контролировал дороги, пролегающие через Истмийский перешеек и связывающие Пелопоннес с Аттикой и Беотией, а также волоки между Коринфским и Сароническим заливами. Значительную часть Коринфии покрывают известковые почвы с редколесьем, но на западе Коринфской равнины выращивают пшеницу и виноград.

Уже в древности, Аттика пережила процесс денудации, оголения, ее пастбища истощились, но каменистая почва пригодна для выращивания оливок, а также винограда и инжира. Сердце Аттики – город Афины окружен горами Парнес, Гимет и Пентелик, с его мраморными карьерами. Через переходы, Приморская равнина вокруг Афин соединена с Элевсинской и Марафонской равнинами. Воротами Аттики в Эгейское море, служит, расположенная поблизости с Афинами, Пирейская гавань. Беотия с ее равнинами, разделенными отрогами горы Геликон, у подножья которой расположены древние Фивы, со всех сторон окружена горами, летом она выжжена солнцем, а зимой увлажняется дождями. В Беотии уже в древности выращивали зерно, разводили лошадей, коров и овец. На севере Беотии лежит озеро Копанда, в которое впадает река Кефис, протекающая по гористой Фокиде. В центре Фокиды возвышается Парнасский массив с глубокими ущельями, в одном из которых на горном склоне находятся священные, для древних эллинов, Дельфы. Узкая долина Кефиса обильно орошается зимними дождями и плодородна. На берегу Коринфского залива к западу от Фокиды расположена Озольская Локрида, изрезанная горными хребтами, но с плодородными долинами между ними и по берегу моря. В Этолии, расположенной к северу-западу от Локриды, климат сухой, умеренно континентальный, в горах много пастбищ с богатым растительным покровом. К западу от Этолии простирается прибрежная Акарнания с ее средиземноморским климатом, весьма удобным для выращивания оливок и винограда. Поблизости от этого нома расположены острова Ионического моря – Левкада, Итака, Кефалления и к югу от них – Закинф.

Путь из Этолии, Локриды, Фокиды и Беотии на север, в примыкающую к Пагасскому заливу Фтиотиду, отделенную узким проливом от самого большого острова архипелага Эвбеи, ведет через высокогорные перевалы или узкие Фермопильские ворота. В равнинной Фтиотиде теплый средиземноморский климат, и потому, там выращивают, типично, средиземноморские культуры: оливки, виноград, инжир, – сеют хлеб. К северу от Фтиотиды находится, отделенная от Эгейского моря Магнесией, с ее невысокими горами на западе и прибрежной долиной на востоке, равнинная Фессалия, со всех сторон окруженная горами, особенно высокими на севере, где на границе с Македонией, в Пиери, возвышается самая высокая вершина Греции – Олимп. Плодородные земли Фессалии орошает полноводный Феней, впадающий в Эгейское море. Фессалия – житница Греции, но ее умеренно континентальный климат позволяет, помимо пшеницы и ячменя, выращивать также, виноград, фрукты и овощи. В предгорьях, издревле разводили породистых лошадей, пасли коров, овец и коз.

На запад и северо-запад от Фессалии лежит гористый и, в сравнении с центральной Грецией или Пелопоннесом, холодный Эпир с его, в прошлом, по преимуществу, скотоводческим населением; земледелие в Эпире преобладает над скотоводством лишь в его юго-западной части, примыкающей к Амбракийскому заливу, где климат влажный и теплый и где, поэтому, выращивают злаки, фрукты, оливки.

В 3 тысячелетии до Р. Х. на континентальную Грецию одна за другой обрушиваются волны переселенцев из малой Азии, которые смешиваются с автохтонным европейским населением, культура которого, родственная культурам Триполья и нижнего Подунавья, не вышла за границы неолита. Пришельцы принесли с собой бронзовую индустрию, которая поставила этот регион на самый высокий уровень культурного развития в Европе. Одно из ранних поселений мигрантов, относящееся к первой половине тысячелетия, раскопано в беотийском Эвтресисе. Поселение состояло из трехкомнатных домов с ямами, для хранения запасов и трубообразной впадиной в полу. В раскопках найдены изделия из меди, в том числе, колющее оружие, полированная керамика красного цвета, особенно много было обнаружено своеобразных соусниц.

В Пелопоннесе, в Арголидской Лерне, на берегу Навплийского залива, с середины 3 тысячелетия стоял город, построенный на, искусственно выравненной, вершине холма – своего рода, акрополь, обнесенный оборонительной каменной стеной с подковообразными башнями. Циклопическая кладка крепостной стены подобна по технике и архитектурным особенностям крепостям, которыми обносили некоторые поселения на Кикладских островах, в особенности, на Сиросе. Помимо керамических соусниц, бронзового оружия, в раскопках Лерны найдено много глиняных печатей.

В 25 веке в центре акрополя был построен большой дом, украшенный изразцами. Вокруг него раскопаны дома меньших размеров апсидальной архитектуры. Эти жилища позволяют предполагать накопление богатств жителями Лерны и иерархическое устройство общества, включая существование в нем монархической власти.

В конце тысячелетия, в Лерне строится уже настоящий дворец, двухэтажный и площадью 270 метров, с черепичной крышей. Дворец состоял из главного зала – мегарона, и, окружавших его, помещений меньших размеров, соединенных коридорами и лестницами, которые вели с первого этажа на второй. В дворцовых кладовых находились глиняные сосуды и деревянные ящики, которые, вероятно, опечатывались, потому что в раскопках найдено много печатей. В 22 столетии этот дворец погиб от пожара и уже не был восстановлен.

В этот период, население Фессалии, Эпира и Македонии, видимо, не подвергшееся ассимиляции со стороны пришельцев из малой Азии, все еще оставалось на неолитической стадии культурной эволюции.

Племена, которые принесли с собой в Грецию изготовление меди и бронзы, обнаруживают несомненную культурную близость с критянами и обитателями Кикладских островов. Поскольку и в антропологическом отношении они мало отличаются от них, есть все основания предполагать между ними этническое и языковое родство. Языки и наречия, на которых они говорили, неизвестны, но одним из этих языков был тот, который зафиксирован на критских таблицах с неразгаданным линейным письмом А. О словарном составе, морфологических и фонетических чертах этого языка, или, вероятно, все-таки, нескольких родственных языков, можно судить по неиндоевропейскому лексическому субстрату греческого языка. Он присутствует в словах с суффиксами или окончаниями os, а во множественном числе – enai, что по-русски в собственных именах передается, обычно, как «ны». Эти слова употребляются часто в качестве топонимов, например, в единственном числе: Knossos (надо греческими буквами) (Кносс), Parnassos (Парнас), Hymettоs (Гимет), и во множественном числе – Athenae (Афины), Micenae (Микены). Неиндоевропейская лексика присутствует и в греческих названиях средиземноморских растений: kissos (плющ), olynthos (дикий инжир), terebinthos (терпентиновое дерево), hyathinthos (гиацинт), byssos (хлопок), кипарис, нарцисс. Слово «талассос» (море) также заимствовано в греческий язык из языка автохтонов. Неиндоевропейская топонимика преобладает на Пелопоннесе, в Аттике, на островах архипелага, но значительно реже встречается на севере Греции и, в особенности, в Эпире.

Греческая историография сохранила этнонимы древних минойских народов, которые, конечно, могут и не совпадать с их самоназваниями. Чаще всего, в античной литературе встречается, применительно к этим народам, этноним «пеласги». В классическую эпоху еще сохранялись языковые островки, где обитали пеласги. У Геродота они названы варварами, что, прежде всего, обозначает употребление ими негреческого языка: «На каком языке говорили пеласги, я точно сказать не могу. Если же судить по теперешним пеласгам, что живут севернее тирсенов в городе Крестоне (город в Халкидике – на северной окраине эллинского мира. – В. Ц.).. И затем, по тем пеласгам, которые основали Плакию и Скиллак на Геллеспонте, а также и по тем другим городам, которые прежде были пеласгическими, а позднее изменили свое название.., то пеласги говорили на варварском языке» (Геродот, цит. изд., с. 27). В этом же месте Геродот упомянул тирсенов, как соседей пеласгов в Халкидике. Между тем, тирсенами греки называли народ, который сам себя именовал расенами, а для Римлян это были этруски, или туски. Таким образом, одним из мест их обитания, до переселения в Италию, была северо-восточная Эллада.

Как и на островах архипелага, в Греции, по меньшей мере, на Пелопоннесе, обитали лелеги – народ, который Геродот отождествляет с карийцами, жившими в его время в малой Азии. Страбон, сближая лелегов с карийцами, не делает, однако, на этот счет категорического заключения: «Что касается лелегов, – пишет он, – то некоторые считают их одной народностью с карийцами, другие же, напротив, только близкими соседями и соратниками» (Страбон. География в 17 книгах. М., 1994, с. 293). Ссылаясь на Гекатея Милетского, Страбон пишет, что на Пелопоннесе до греков жили варвары, добавляя совершенно справедливо от себя, что «В древности, во всей Греции жили варвары, как это можно заключить из самой традиции», – и затем, он перечисляет ряд племен, обитавших по обе стороны Истмийского перешейка: «дриопов, кавконов, пеласгов, лелегов и другие подобные племена» (Страбон, цит. изд., с. 29). В классическую эпоху, из числа этих народов сохранились, также обитавшие на юге малой Азии, ликийцы, которых Геродот считает, в соответствии с, существовавшей тогда, традицией, выходцами с Крита.

В этой связи, остается невыясненным вопрос о том, не сохранялся ли в эпоху зарождения микенской цивилизации в Греции народ, который говорил на языке древнего неолитического населения, родственного носителям трипольской культуры, и с каким этнонимом, известным из античной историографии, его можно отождествить. Логика этнических процессов навязывает, конечно, положительный ответ на этот вопрос, а вот наличный достоверный материал делает всякую попытку этнической идентификации этого народа крайне гипотетической и едва ли плодотворной.

Другой вопрос связан с возможным присутствием в Элладе негреческих племен, которые, тем не менее, были носителями одного из индоевропейских языков. Специфический характер инородного субстрата греческого языка не позволяет идентифицировать его, как язык индоевропейский, но это обстоятельство не исключает возможности того, что, все-таки, некоторые из индоевропейских племен пришли в Грецию ранее эллинов. Наиболее вероятным, в таком случае, было бы предположение о том, что это могли быть носители одного из анатолийских языков, иными словами, близкие языковые родственники хеттов, лувийцев и лидийцев. В науке существует версия о принадлежности почти неизвестного языка карийцев, которых древние историки сближают или отождествляют с лелегами, и которые в малой Азии были ближайшими соседями с лидийцами, к анатолийским языкам. Но, в таком случае, эти племена, карийцы и лелеги, вначале, в 3 тысячелетии, переселились вместе с неиндоевропейскими народами – создателями критской культуры, которых можно сближать с исторически известными по имени ликийцами или кавконами, а также, заселившими континентальную Грецию и, родственными критянам, пеласгами – из малой Азии на острова и на Европейский континент, а затем, после падения крито-микенской цивилизации, в конце 2 тысячелетия до Рождества Христова, переместились вместе с частью эллинов – ахейцев назад, на малоазийское побережье. Возможно, что, приблизительно, так все и происходило.

Начало крито-микенской культуры хронологически совпадает с переселением на юг Балкан греческих племен. При этом, однако, парадоксальным образом, все-таки, не они, а родственные критянам и островитянам, ранее поселившиеся здесь, варвары были главными создателями этой культуры, на формирование которой эллины лишь повлияли, придав ей своеобразные черты, отличающие ее от материнской культуры Крита и Киклад.

Появление первых грекоязычных племен на севере Эллады – в Эпире, Македонии и Фессалии относится ко второй половине 3 тысячелетия до Р. Х. В Беотии, Аттике и на Пелопоннесе по-гречески заговорили только в начале следующего тысячелетия.

Откуда пришел этот народ на юг Балкан? Очевидно, что из центральной Европы, из региона археологической культуры шаровидных амфор, где во второй половине 3 тысячелетия произошло расщепление языка западных индоевропейцев на балто-славянский, прагерманский, пракельтский, праиталийский, праиллирийский, прафракийский и праэллинский языки. При этом, праэллинские племена до своего переселения в Грецию, обитали, вероятно, в юго-восточной части этого ареала, может быть, в прикарпатских верховьях и по среднему течению Прута, Днестра и южного Буга, но не на северо-западном побережье Понта, поскольку само слово, обозначающее «море» (талассос), они заимствовали у автохтонов Эллады.

В конце 3 тысячелетия до Р. Х. этот народ говорил на одном языке, не только не расщепившемся еще на, хорошо известные из классической эпохи, диалекты, но, вероятно, находившемся в, одинаково материнских отношениях и с этими диалектами, и с близко родственным им Македонским языком. То обстоятельство, что дорийцы, которые, в отличие от ахейцев, еще тысячу лет оставались на севере Балкан, по Геродоту (см.: Геродот, цит. изд., с. 26), ранее, когда они поселились у Пидна, называли себя македнами, позволяет с большой долей вероятностью предполагать, что язык македонцев классической эпохи, подвергшийся меньшему влиянию наречий народов минойской цивилизации, сохранял значительную близость с праэллинским языком, каким он был сразу после переселения его носителей на север Греции.

Праэллины были, в основном, скотоводами, пастухами, земледелие служило для них второстепенным занятием; из их родовой памяти не исчезли воспоминания о прежнем номадическом образе жизни, а разводили они не только коров, овец, коз и свиней, но и лошадей, которых употребляли, главным образом, для верховой езды. До переселения на юг Балкан они еще не были знакомы с мореплаванием. Их племена устроены были патриархально, держались на родовых отношениях, о чем свидетельствуют многочисленные слова, обозначающие разные степени родства, имеющие общую этимологию с соответствующими словами других индоевропейских языков. Во главе племен стояли вожди, которые именовались царями – ванактами, правившие совместно с советниками из числа родовых старейшин (агорой) и собранием всех свободных мужчин племени (демосом). Это был народ воинов, употреблявших в бою бронзовые боевые топоры; сражались они и в пешем строю, и как всадники.

Праэллины поклонялись не матери-богине, как средиземноморские народы, но мужским богам – обитателями неба, потом также заоблачного Олимпа. С традицией праэллинов связан был в верованиях классической Греции культ Урана, Зевса, Арея, Аполлона, но не Деметры, Афродиты или Диониса, почитание которых имело автохтонные корни. По археологическим данным известно, что, погребая своих вождей, праэллины насыпали курганы, простых людей они хоронили в ямах.

Об их бытовой и военной культуре во времена переселения в Элладу, которое совершалось не единократно, но волнами нашествий, до известной степени, можно судить по гомеровским «Илиаде» и «Одиссее», которые созданы были в совершенно иную эпоху и сюжеты которых также восходят к более позднему времени, отстоящему от покорения эллинами пеласгов более, чем на полтысячелетия, но, дело в том, что, хотя ко времени завоевания Трои, описанного Гомером, Эллада стояла на значительно более высоком уровне культурного развития – это было время расцвета микенской цивилизации, однако, между падением Илиона и, воспевшего войну с ним, Гомером, пролегла эпоха дорийского нашествия на Аттику, Беотию, Фокиду и Пелопоннес, которое привело к глубокому регрессу и варваризации (не в греческом, а расхожем смысле этого слова) Эллады – дорийцы (македны), очевидно, мало отличались от тех македнов, которые завоевали Грецию за много столетий до них. Но это замечание, относительно отражения у Гомера культуры праэллинов, имеет лишь ограниченное значение – все-таки, в «Илиаде» и «Одиссее» запечатлены и воспоминания о подлинных чертах высокой микенской цивилизации, какой она была до ее разорения воинственными дорийскими племенами.

Трижды в истории обитатели Македонии и Эпира – горцы, привыкшие к суровой и скудной жизни и, оттого, мужественные и отважные воины, покоряли южан, стоявших на высшей степени культурного развития, усваивая вслед затем, культуру покоренного народа. Так было при Филиппе Македонском, так было до него, при завоевании Эллады дорийцами в конце 2 тысячелетия до Р. Х., так было и на заре микенской цивилизации.

Расселившись в начале 2 тысячелетия в Беотии, Аттике и на Пелопоннесе, праэллины покорили туземцев, навязали им свою власть и, со временем, также, свой язык, по крайней мере, большая часть населения Эллады заговорила на нем, привнеся в него свою автохтонную лексику; но, сложившаяся в результате ассимиляции пришельцев и автохтонов, культура, носила, все-таки, по преимуществу, местные черты, роднящие ее с цивилизацией Крита. Но своим более мужественным и милитаристским, чем рафинированная культура Крита, стилем, микенская культура обязана завоевателям. Несомненно, что численно – пришельцы значительно, если не сказать многократно, уступали туземцам. По словам Геродота, «до своего объединения с пеласгами, эллины были немногочисленны» (Геродот, цит. изд., с. 27). Вероятно, это соотношение пришлого и местного элемента в разных номах Эллады было различным. Геродот, опираясь на древние предания, писал об ионийцах, которые в его время населяли не только эгейское побережье малой Азии, но и Аттику: «Ионяне первоначально были пеласгийского происхождения, а дорийцы, – которых он в этом отношении противопоставляет ионийцам, – эллинского» (Геродот, цит. изд., с. 26).

Хотя у микенской цивилизации, как уже было сказано, по преимуществу, местные, минойские корни, но сложилась она, как своеобразная ветвь эгейской цивилизации из синтеза двух культур – в результате завоевания Греции эллинами, которые, впрочем, себя тогда так не называли. Самое большее, в микенскую эпоху этот этноним, равно, как и топоним «Эллада», мог относиться, исключительно, к фтиотидам и Фтиотиде, подвластной во времена похода на Трою гомеровскому Ахиллесу. Употреблялись ли уже в ту пору в качестве наименований племен такие этнонимы, как ионийцы, эолийцы и даже дорийцы – сказать трудно, но, гораздо вероятней, что уже существовали гомеровские ахейцы, данайцы и аргивяне.

Из них, наиболее документированным этнонимом был «ахейцы», который известен и из хеттских памятников. К 14 веку до Р. Х. относятся хеттские тексты, в которых упоминается страна «Аххайива» или «Аххиява». В одном из египетских памятников того же столетия воспроизведена речь фараона, который в 1221 г. отразил нападение на его страну из Ливии. Вторгшиеся народы, по словам фараона, «Снова прошли по полям Египта к великой реке, там они остановились на долгие дни и месяцы... Они проводили время в сражениях и походах по всей земле за прокормом для своих животов... Они пришли в египетскую землю, чтобы насытить свои рты» (цит. по: Хаммонд Николас. История древней Греции. М., 2003, с. 64). Фараон перечисляет имена этих народов: шакалша (выходцы из палестинского сагаласса, турша (тирсены, этруски), лука (ликийцы), шардана (сардинцы) и акайваша (ахейцы).

Существование микенской цивилизации продолжалось с 16 до середины 17 столетия до Р. Х. При этом, археологический материал дает наиболее солидные основания, для периодизации ее истории. Микенскую цивилизацию в рамках более масштабной археологической периодизации принято обозначать, как позднеэлладский этап бронзового века, который продолжался с 16 до середины 12 столетия. При этом, на среднеэлладский археологический период, продолжавшийся с 22 по 16 век, приходится становление этой цивилизации, сопровождавшееся этнической ассимиляцией автохтонов пришельцами эллинами. В свою очередь, опираясь на смену стилей керамики, позднеэлладский этап подразделяют на более дробные периоды. Так, археолог У. Тейлор выделяет в нем I (с начала 16 века по 1500 г.), II (до 1400 г., на этот период приходится разрушение критского Кносса) и III периоды, подразделяя последний на подпериоды: a – до 1300 г., b – на который приходится падение Трои, – до 1200 г., и c – начало 12 века, так называемый, субмикенский подпериод, предшествующий протогеометрическому и уже выходящий за рамки, собственно, микенской культуры, которая тогда лежала в руинах.

Для керамической индустрии среднеэлладского периода, характерны расписные матовые вазы. На светлую основу наносился геометрический орнамент матовой черной краской. В I позднеэлладский период, геометрический орнамент заменил натуралистический декоративный рисунок красного или блестящего черного цвета. По своей форме, вазы этого периода отличались приземистостью и мешкообразностью. Материалом для них служила уже не только глина, но и алебастр. Для II позднеэлладского периода, характерно изготовление кувшинов и больших ваз, так называемого, дворцового стиля, заимствованного у Крита. Подражая критским мастерам, и, в то же время, привнося в заимствованный стиль оригинальные черты, микенцы выработали свой собственный стиль – эфирский, названный так по названию города, на предполагаемом местоположении которого, были впервые найдены вазы, выполненные в этом стиле. На двух сторонах таких ваз с двумя ручками, наносился растительный орнамент. У этих ваз была тонкая, стеблеподобная ножка.

В III позднеэлладский период снова начинает широко использоваться геометрический орнамент. Если же сосуды декорировались натуралистическими мотивами, то рисовали не только растения и цветы, но также животных – стилизованных быков, оленей, птиц, осьминогов. Изделия этого периода отличаются не только изяществом и элегантностью, но и высоким техническим качеством – отборную глину тщательно растирали в мелкий порошок, чрез обжиг ей сообщали необычайную твердость, так что при простукивании она звенела. После обжига, поверхность сосуда приобретала глянцевый вид. Роспись наносили коричневой, красной или черной краской. Производство керамических изделий разнообразных форм, размеров и назначения приобретает в этот период в материковой Греции массовый характер, ориентируясь не только на внутреннее потребление, но и на экспорт в страны средиземноморья. При этом, тонкие стилистические отличия, которые сменяли друг друга, позволили в III периоде выделить подпериоды А, В и С.

Привязка относительной хронологии микенской цивилизации, основанной на смене стилей керамических изделий, к абсолютной, основана, главным образом, на находках микенских артефактов в Египте с его выверенной хронологией. Так, микенские керамические изделия стиля IА обнаружены в деревне Тель-Эль-Амарна, где короткое время, с 1360 по 1350 г. до Р. Х., находилась выстроенная знаменитым религиозным реформатором Аменхотепом IV столица Египта, заброшенная после него.

Своим названием микенская культура обязана, расположенной в Арголиде, столице гомеровского царя Агамемнона, впервые открытой Г. Шлиманом. В 15 километрах от Микен, вблизи морского побережья, раскопан город Тиринф, в котором обнаружили руины дворца. Исключительную ценность представляют находки, сделанные в приморском Пилосе – столице гомеровского Нестора, расположенной в Мессении; это глиняные таблицы с линейным письмом В. В Мессении раскопан город Перистерия, в Лаконии обнаружены такие города микенской цивилизации, как Лас и Амиклы, в Трифилии – Каковатос, вне Пелопоннеса крупные городские центры находились в Этолии – Термон, в Фессалии – Иолк, в Беотии – Фивы, Гулас и Кадмея, в Аттике – Афины и Элевсины.

В этих городищах нашли не только руины дворцов, домов простолюдинов, погребальные сооружения, но и, что решительно отличает критскую культуру от микенской, мощные крепостные стены. Дворец в Микенах, расположенный на склоне холма, окружен циклопическими стенами из, грубо отесанных, огромных известняковых камней, при этом, толщина стен достигает 6 метров. Подступ к воротам в крепость прикрывал бастион. Сами ворота представляют собой проход шириной более двух с половиной метров, окруженный четырьмя каменными монолитами. Фронтон над воротами украшен изображениями двух львиц, положивших лапы на пьедестал колонны. От этих львиных ворот широкий пандус вел к царскому дворцу.

Дворец представлял собой комплекс помещений разнообразного назначения, в нем находился парадный зал – мегарон с, приподнятым над уровнем пола, очагом в его центре, окруженным четырьмя деревянными колоннами, отделанными бронзой. Стены мегарона украшены фресками с изображениями боевых колесниц в сражении, коней с конюхами и прогуливающихся женщин. В северной, самой высокой части дворца, находилось святилище с круглыми алтарями, рядом с которыми была найдена скульптурная группа из двух богинь и ребенка, выполненная из слоновой кости. Плоская крыша дворца из глины, укрепленной тростником, держалась на балках. Под мощеным полом дворца, были устроены дренажные каналы, для отвода воды. Вне дворца, в Микенах нашли остатки водопровода и цистерны, предназначенной, вероятно, для хранения воды на случай осады.

Мощные циклопические стены защищали также дворцы, воздвигнутые на акрополях в Тиринфе и Афинах. Своеобразие пилосского дворца в Мессении – в отсутствии акрополя и сильных бастионов. Оборонительные стены, окружающие дворец гомеровского Нестора, не производят впечатление мощной крепости. Как и в Микенах, в центре дворца находился мегарон. Стены мегарона и, примыкавшего к нему, вестибюля, покрыты фресками со сценами битв, торжественных процессий и геральдическими грифонами. В прилегающих к мегарону помещениях, в том числе, кладовых, найдены обломки 6 тысяч сосудов, и среди них кувшины, стеклянные килики и утопленные в землю пифосы, предназначенные для хранения масла. В одном из помещений обнаружена огромная ванна из терракоты с изысканной отделкой.

Вокруг цитаделей и дворцов в Микенах, Тиринфе и Пилосе, а также в других городских центрах микенского мира, стояли жилые дома частных лиц. Эти дома располагались террасами, причем, для выравнивания улицы использовались насыпи. Для сообщения между террасами делали ступени и пандусы. Большой пандус в Микенах, поддерживаемый стеной из больших необработанных камней, служил дорогой, по которой можно было ездить в экипаже. В незначительном удалении от столицы, на холмах, окружавших крепость, располагались небольшие поселения, которые также входили в состав полиса, отсюда идет и частое употребление множественного числа в названиях городов, воспроизводимого и в русской транскрипции этих топонимов – Фивы, Микены, Афины.

Особенно ценные находки сделаны в погребальных сооружениях в Микенах, в Дендре, расположенной поблизости от Микен, в Элевсине, в Лерне, в Пилосе и в других городах Мессении. Еще Г. Шлиман открыл около микенской цитадели 6 шахтовых гробниц – это были склепы прямоугольной формы, высеченные в скале и прикрытые сверху каменными плитами. Впоследствии, другими археологами были раскопаны иные гробницы шахтного типа, и не только в Микенах. В 14 веке до Р. Х. в Микенах появляются погребения нового типа – коридорные гробницы с толосами – купольными сооружениями. Погребальная камера в них круглая, перекрытая сверху конусообразным куполом. Внутрь камеры ведет дромос, или коридор. В Микенах обнаружено 9 таких гробниц, наиболее совершенные из них, получили названия «сокровищницы Атрея» и «гробница Клитемнестры». В микенских гробницах найдены керамические сосуды, бронзовые мечи с роскошной отделкой, цепочки, диадемы, кольца, браслеты, серебряный ритон в виде головы быка, золотые маски, в том числе, знаменитая погребальная «маска Агамемнона» из электрона. Большая часть гробниц была разграблена до археологических раскопок, и многие предметы из тех, что полагали вместе с покойником, утрачены.

Лучше других сохранилась одна из гробниц в Пилосе. В круглой могиле диаметром 5 с половиной метров найдено 23 захоронения, некоторые покойники погребены были в пифосах из обожженной глины, которыми, обыкновенно, пользовались для хранения запасов, другие – в кувшинах. В одном из пифосов найдены бронзовые котелок, булавка, кинжал и тонкий золотой кружок, в другом – бронзовые булавки, которые, вероятно, использовались для закалывания савана, котелок, серебряный сосуд и кремневые наконечники для стрел. Кинжалы, заколки, котелки найдены и в других захоронениях пилосской гробницы.

В еще одной хорошо сохранившейся купольной гробнице в лаконийском городе Вафио обнаружены золотые кубки, украшенные сценами охоты на быков, золотые перстни и ожерелье из 80 аметистовых камней, а также железное кольцо на пальце одного из покойников – это было первое найденное железное изделие, относящееся к микенской эпохе, когда импортное железо ценилось наравне с золотом.

У. Тейлор, по материалам раскопок многих захоронений, предпринял опыт реконструкции царского погребального обряда. Погребальная колесница с телом царя, в сопровождении плакальщиц, медленно ехала по длинному дромосу, который вел в середину холма. Все более высокие стены коридора постепенно закрывали солнечный свет. Колесница останавливалась перед дверным проемом с атаблементом, опиравшимся на высокие полуколонны, и тогда распахивались бронзовые двери с золочеными выступами. Свод гробницы, украшенный бронзовыми полосами, сверкал при свете факелов, которые держали в руках приближенные царя. Носилки с телом снимали с колесницы и ставили на пол, устланный златотканым покрывалом. Покойник был в парадном одеянии, с короной на голове, с кинжалом у пояса. Вокруг тела ставили сосуды с едой, вином, благовонными мазями, а также клали личное оружие – рапиры, кинжалы, копья, лук и колчан со стрелами. «Одна рапира, – пишет Тейлор, – выполняла особенные функции. Под пение магических заклинаний, ее отделяли от остального оружия и ломали, чтобы, заключенный в ней, дух освободился и отправился на битву за своего хозяина, защищая его от демонов, мешавших добраться до царства мертвых» (Тейлор. Микенцы. Подданные царя Миноса. М., 2003, с. 102). Слуги закалывали лошадей, которые привезли колесницу, их трупы укладывали так, чтобы морды были обращены друг к другу. Затем в жертву приносили баранов и других животных. Снаружи зажигали костры, на которых жарили жертвенное мясо, для поминальной тризны. После удаления участников погребения из гробницы, ее бронзовые двери затворялись, и каменщики замуровывали вход. Затем вход в дромос запирался огромными каменными блоками.

Повторные и последующие погребения в той же гробнице совершались уже не столь торжественно. В этом случае, приходилось, прежде всего, открывать вход в дромос и потом размуровывать вход в саму гробницу. Из-за запаха тления, концентрировавшегося в гробнице, зажигали многочисленные ароматические курильницы. Останки, прежде погребенных, покойников собирали вместе и зарывали в землю около стены склепа. Некоторые из драгоценных предметов могли, при этом, уносить из гробницы близкие родственники тех погребенных лиц, которым они принадлежали.

Погребения частных лиц сопровождались подобным же ритуалом, только, в зависимости от статуса и имущественного положения семьи покойника, все происходило скромнее и проще.

Погребальные обряды были связаны с религиозными верованиями, которые представляли собой сплав минойских и ахейских элементов. При этом, археологический материал, в большей мере, запечатлел туземное начало, а позднейший гомеровский эпос, сюжеты которого восходят к микенской цивилизации, имена богов и мифологию, привнесенную грекоязычными пришельцами. Сохранившиеся фрагменты фресок, изображения на вазах, мелкая пластика свидетельствуют о том, что у микенцев сохранялся, родственный критскому, культ Богини-матери. От минойской цивилизации унаследован был хтонический культ Диониса, связанный с обожествлением матери-земли, почитание Афродиты, в которой сконцентрировалась эротическая сторона из древнего культа богини-матери, и Деметры, к которой перешло материнское начало из культа этой богини, в то же время, почитание верховного бога Зевса, а также Ареса, представляя собой своеобразную трансформацию более древнего общеарийского культа, принесли в Элладу завоеватели – ахейцы. Сонм сугубо антропоморфных олимпийских богов, во главе с их предводителем Зевсом, подобным многими атрибутами и нравом, как он отразился у Гомера, племенному вождю, несет в себе черты воинской дружины. Культ некоторых божеств микенцев был заимствован у других народов. Так, хорошо прослеживаются фригийские и лидийские корни почитания морского божества Посейдона. Малоазийское и, вероятно, лидийское происхождение обнаруживается и у культа Артемиды, великой эфесской богини. Происхождение культа Аполлона связано с хеттами. «В хеттской надписи, найденной недалеко от анатолийской деревни, ученые смогли расшифровать имя “Апулунас”, “Бог врат”, которым, как напоминает нам Нильссон, Аполлон был в классической Греции» (Элиаде, цит. изд., с. 334).

Как и в классическую эпоху, общенародное почитание всего пантеона сочеталось с локальными племенными или полисными культами отдельных божеств – Афины в одноименном городе, Посейдона в Пилосе или Аполлона в Дельфах. На микенских табличках упоминаются Зевс, Гера, Посейдон, Дионис, Афина, а также, предположительно, Аполлон, именуемый Пиавоном, и Арес под именем Энуалиоса (см.: Тейлор, цит. изд., с. 77).

В микенскую эпоху не существовало больших храмов, местами поклонения служили пещеры, гробницы, святилища, устраивавшиеся в дворцах и, вероятно, также в частных домах состоятельных людей. Святилище было обнаружено во дворце гомеровского Нестора в Пилосе. Кроме того, культовые предметы находились там и в мегароне, где стоял алтарь, сделанный из бутового камня и раскрашенный геометрическим орнаментом. В тронном зале дворца найдены миниатюрные чаши ритуального назначения, при этом, возле трона была выдолблена канавка с резервуаром, в виде блюдца в конце ее. Весьма вероятно, что ритуал возлияний, о котором выразительно говорят эти находки, совершался не особым жрецом, но царем, в обязанности которого входило и жреческое служение. Жреческие священнодействия заключались, помимо произнесения молитв и заклинаний, в жертвоприношениях и возлияниях. Помимо пластических и живописных изображений божеств, культовыми предметами символического значения, служили, унаследованные у автохтонной минойской религии, двойные топоры и священные рога, которые обнаружены при раскопках в значительном числе.

О религиозной психологии микенцев судить затруднительно, некоторый свет на нее проливают гомеровские поэмы, но, ввиду их, значительно более позднего происхождения, вполне отождествлять религиозность героев «Илиады» и «Одиссеи» с религиозными идеями и чувствами микенского мира значило бы впадать в грубый анахронизм.

И, все же, гомеровские поэмы воспроизводят некоторые черты и религиозной психологии, и нравов, и повседневного быта микенской эпохи, хотя, конечно, существенно трансформированные впечатлениями, унаследованными от позднейшего периода дорийского завоевания Эллады. В «Илиаде» есть место, где Ахиллесу во сне является душа его верного друга Патрокла, убитого в битве Гектором, – «Призрак, величием с ним и очами прекрасными сходный, та ж и одежда, и голос тот самый, сердцу знакомый. Стала душа над главой и такие слова говорила: спишь, Ахиллес. Неужели меня ты забвению предал? Не был ко мне равнодушен к живому ты, к мертвому ль будешь? О, погреби ты меня, да войду я в обитель Аида. Души, тени умерших, меня от ворот его гонят и к теням приобщиться к себе за реку не пускают, тщетно скитаюся я перед широковоротным Аидом... Быстро к нему простираясь, воскликнул Пелид благородный: “ты ли, друг мой любезнейший, мертвый меня посещаешь?.. Рек, и жадные руки любимца обнять распростер он, тщетно: душа Менетеида, как облако дыма, сквозь землю с воем ушла. И вскочил Ахиллес, пораженный виденьем, и руками всплеснул, и печальный, так говорил он: ‘Боги, так подлинно есть и в Аидовом доме подземном, дух человека и образ, но он совершенно бесплотный’». В этих гомеровских стихах отразились представления о загробном бытии, которые, очевидно, сложились уже в микенскую эпоху.

О нравах микенцев, об их своеобразной этике можно судить по характерному эпизоду из “Илиады”, когда, безобразного видом, насмешника Ферсита, который «Каркал один празднословный, в мыслях вращая всегда непристойные, дерзкие речи. Вечно искал царей оскорблять, презирая пристойность, все позволяя себе, что казалось смешно для народа», проучил «Одиссей многоумный», который вначале сурово укорил его за неуважение к царям, а потом еще и «скиптром его по хребту и плечам он ударил. Сжался Ферсит, из очей его брызнули крупные слезы, вдруг по хребту полоса, под тяжестью скиптра златого, вздулась багровая, сел он, от страха дрожа и от боли, вид безобразный наморщив, слезы отер на ланитах. Все, как ни были смутны, от сердца над ним рассмеялись». Толпа воинов, которая до вмешательства Одиссея, вероятно, с услаждением и не без сочувствия слушала сатирические речи Ферсита, а потом злорадно потешалась над побитым насмешником, удивительно напоминает свору простодушно лукавых и жестоких подростков, хотя, возможно, обнаружившаяся здесь простота нравов ахейцев, отражает позднейшую эпоху дорийского завоевания с ее более грубыми солдатскими нравами.

«Илиада» двоится и в том, как отразилась в ней материальная культура народа, одни черты которой восходят к высокоразвитой цивилизации бронзового века, а другие воспроизводят хозяйство и быт позднейшего железного века дорийцев. Во всяком случае, знаменитое гомеровское описание, изготовленного Гефестом щита Ахиллеса, и нанесенных на него изображений передает, по преимуществу, черты рафинированной микенской культуры. Вот как представлены на щите сцены городской жизни – брачный пир и суд: «там невест из чертогов, светильников ярких при блеске, брачных песней при кликах, по стогнам градским провожают. Юноши хорами в плясках кружатся, меж них раздаются лир и свирелей веселые звуки, почтенные жены смотрят на них и дивуются, стоя на крыльцах воротных. Далее много народа толпится на торжище, шумный спор поднялся, спорили два человека о пене, мзде за убийство, и клялся один, объявляя народу, будто он все заплатил, а другой отрекался в приеме. Оба решились, представив свидетелей, тяжбу их кончить. Граждане вкруг их кричат.., вестники шумный их крик укрощают, а старцы градские молча на тесаных камнях сидят, средь священного круга, скипетры в руки приемлют от вестников звонкоголовых, с ними встают и один за другим свой суд произносят. В круге пред ними лежат два таланта чистого злата, мзда для того, кто из них справедливее право докажет». Это был, очевидно, своего рода, залог, подобный sacramentum из Римского права.

Представлены на этом щите и идиллии сельского земледельческого труда на пашне и в винограднике, где «и девицы, и юноши, с детской веселостью сердца, сладостный плод носили в прекрасных плетеных корзинах». Гефест представил на щите и стадо «волов, воздымающих роги, их он из злата одних, а других из олова сделал... Следом за стадом, и пастыри идут, четыре, златые, и за ними следуют девять псов быстроногих. Там же Гефест знаменитый извил хоровод разновидный. Юноши тут и цветущие девы, желанные многим, пляшут. Девы в одежды льняные и легкие, отроки в ризы светло одеты.., тех – венки из цветов прелестные всех украшают, сих – золотые ножи, на ремнях чрез плечо, серебристых». Золотые ножи не употреблялись ни во времена Гомера, ни в железный век дорийского завоевания Греции, они – реалии более ранней эпохи, воспоминаниями о которой и вдохновлялось воображение поэта.

Не столь пластический, зато более надежный материал, характеризующий хозяйственный быт, социальный строй и политическую структуру микенского общества, дают глиняные таблички. По данным археологических раскопок, гомеровских поэм и из текстов табличек видно, что в микенскую эпоху, как и в классическую, в Элладе существовало множество отдельных государств. Во главе них стояли наследственные правители, цари, которые в таблицах именуются ванактами. Употребление этого титула также и по отношению к богам, является свидетельством высокого статуса правителя, хотя, само по себе, это обстоятельство не позволяет делать вывод о том, что его власть была неограниченной, подобной египетским фараонам. Эти цари обладали, очевидно, полным суверенитетом, но один из них, правивший в самом значительном городе ахейского мира – Микенах, возвышался над другими настолько, что, в случае совместных военных предприятий, он, как это было в известном из «Илиады» походе на Трою, признавался верховным командующим соединенными войсками ахейских царей. В иные времена, ванакты воевали между собой. Мощные циклопические крепости континентальной Греции, контрастирующие в этом отношении с минойским Критом, лишь подтверждают эту черту из жизни микенского мира.

И из поэм Гомера, и по археологическим раскопкам известно, что Микены были самым крупным городом Греции, но тексты табличек, среди которых самые многочисленные найдены в Пилосе, дают наиболее полное представление о политическом и социальном устройстве того государства, где во времена похода на Трою царствовал гомеровский Нестор, в табличках, однако, ни разу не упомянутый.

Вторым, после ванакта, лицом в государстве был лавагет – командующий войском, который, как и царь, имел свою личную стражу–теменос. Это же слово употреблялось и для обозначения царского домена – его земельных владений. На следующей ступени иерархической лестницы стоял терета, что значит «управляющий землей» – чиновник, который ведал внутренними делами государства. Из того обстоятельства, что впоследствии, в классическую эпоху, титулом верховного жреца было телестас, можно сделать предположение, что терета пилосских табличек выполнял, также, жреческие обязанности. При этом, властные полномочия принадлежали не только царю, но и народному собранию. Во всяком случае, раздача земли в аренду, судя по текстам пилосских табличек, осуществлялась от имени народа.

Вся территория Пилосского государства была разделена на 16 округов, которые находились под управлением коретеров, чьей обязанностью было взимание налогов в виде золота, бронзы и сельских продуктов в дворцовую казну. Отдельные поселения внутри округов, а также отдельные хозяйственные службы при дворце, находились в ведении басилеев. В гомеровских поэмах, басилей становится титулом, аналогичным с анактом (ванактом), и обозначает уже царя – в этом, конечно, обнаруживается след глубокой трансформации греческого общества, которую оно пережило в результате дорийского завоевания.

Из пилосских табличек видно, что существовали, как частные, так и государственные земли, которые частично раздавались в аренду. В некоторых надписях упоминаются общественные горные пастбища, предназначенные для выпаса быков. Часть земли принадлежала богам, и, значит, она использовалась для содержания храмов, жрецов и для устроения всенародных религиозных празднеств. Размеры земельных владений, даже самых высокопоставленных лиц, были не велики, что объясняется скудостью пашенной земли в горной стране. Единицей измерения земли служили меры зерна, которое выращивалось на ней. Темен царя измерялся 1800 мер, земельный надел лавагета составлял 600 мер, крупные частные владения насчитывали от 50 до 500 мер, большинство участков земли, принадлежавших людям со скромным достатком, измерялось 10 мерами. Существовала, также, практика аренды земли у государства, причем, арендаторами бывали, как состоятельные лица, так и крестьяне. Крупные арендаторы и землевладельцы имели рабов или использовали наемных работников. В аренду сдавались и земли, собственниками которых считались боги. Арендаторы этой земли именовались в табличках божиими рабами, но, вероятно, рабами, в собственном смысле слова, они, при этом, не являлись, поскольку из табличек видно, что, получая землю в аренду, они заключали сделку и брали на себя обязательства.

В сельском хозяйстве занято было большинство населения. О его продуманной организации говорят тексты табличек, которые содержат записи о доставке и распределении продуктов к царскому двору, о налогах и платах, о пожертвованиях на храмы, о долгах и недоимках. Крестьяне выращивали пшеницу, рожь, маслины, виноград, лен, пряности. Важным продуктом, часто упоминаемым в табличках, была овечья шерсть. Причем, из документов видно, что шерсть, наравне с маслом и вином, шла не только на внутреннее потребление, но и на экспорт. Волы использовались, главным образом, не на мясо, но как рабочая скотина, на пашне. В то же время, воловьи шкуры выполняли функцию денег в товарообмене – служили единицей измерения богатства. В более поздний период, в качестве денег использовались медные болванки, которые отливались в виде воловьих шкур. Много таких болванок найдено при раскопках.

В хозяйстве микенской эпохи значительное место принадлежало труду ремесленников; некоторые из них состояли на службе при царских дворах, другие свободно продавали свои изделия, либо нанимались состоятельными владельцами. Существовали также рабы, которые заняты были ремеслами: в табличках упоминаются кузнецы, обрабатывавшие бронзу, столяры, резчики по камню, шорники, шерстобиты, парфюмеры, изготавливавшие ароматические притирания и мази из масла и пахучих растений. В одной из табличек упомянут врач. Женским делом почиталось прядение, ткачество и шитье.

Рабы упоминаются в разных табличках. Судя по некоторым записям, можно предполагать, что в хозяйстве и службах дворца пилосского ванакта было занято до 3 тысяч рабов и, главным образом, рабынь. Из табличек видно, что рабы доставлялись с островов Лемнос, Книд, а также из Киферы, расположенной к югу от Пелопоннеса. Рабы покупались на невольничьих рынках, в рабство обращали, также, пленных противников, некоторые рабы уже рождались в неволе. Никаких упоминаний о долговом рабстве, в найденных табличках, нет. Хотя рабский труд и рабские услуги составляли заметную часть хозяйства микенских государств, но, несомненно, что значительно преобладал труд наемных работников, арендаторов, а также, крестьян и ремесленников, обладавших собственностью на землю и орудия труда.

Торговые отношения связывали микенские государства не только между собой, но и с дальней периферией. Будучи замечательными мореплавателями, унаследовав это искусство от минойской цивилизации, микенцы имели интенсивные торговые контакты с жителями Фракии, Македонии, островов Эгейского архипелага, Кипра, Сицилии, Италии, Испании, малой Азии, Кавказа, Сирии и Египта.

На вазе среднеэлладского периода из Иолка в Фессалии обнаружено изображение корабля. Именно там, был построен мифологический корабль «Арго», и оттуда Ясон отправился за золотым руном в Колхиду. На изображении видно, что корабль приводился в движение веслами, а управлялся большим рулевым веслом, которое закреплялось на приподнятой корме. Продолжением киля служил таран, так что корабль мог использоваться не только для перевозок, но и для морского боя. Изображения кораблей на некоторых перстнях-печатках дают основание предполагать, что, в отдельных случаях, на судовой палубе устраивалась каюта и, иногда, употреблялся парус. В плавании корабли, обыкновенно, держались вблизи берега, во время волнения и шторма они укрывались в бухтах. Но и это не гарантировало их от крушения. У мыса Гелидония найдены остатки судна, потерпевшего катастрофу. Этот корабль перевозил, в основном, медь – ее на судне оказалось до полутонны. Обнаружены также изделия из бронзы, несколько египетских скарабеев, плетеные корзины, домашняя утварь и часть продовольственных запасов команды – рыба. Кораблекрушение датируется 13 веком до Р. X.

Контакты микенцев с внешним миром носили не только мирный торговый характер, но и военный. Еще чаще, очевидно, случались войны между отдельными микенскими государствами. Археологические данные с очевидностью говорят о том, что ахейцы были несравненно более воинственным народом, чем минойцы. На некоторых погребальных стелах микенской эпохи сохранились изображения колесниц, в которых, погребенный царь, торжественно проезжает мимо погибших противников. На одном из серебряных ритонов представлена осада и покорение вражеской крепости. Сохранившиеся фрагменты фресковой живописи, изображают массовые сражения и поединки.

Воинская повинность, вероятно, лежала на всех свободных гражданах государства, как это было впоследствии, в античную эпоху. Под началом царя и лагавета состояли бекетаи, которые во время войны возглавляли отдельные отряды воинского ополчения; эти отряды в пилосских табличках именуются оками. Воевали, в основном, в пешем строю, но главной ударной силой войска были колесницы, в которые запрягалась пара коней. Судя по сохранившимся изображениям, на каждой колеснице восседало по два воина – один из них управлял конями, а другой стрелял из лука. Кроме боя, колесницы использовались, также, для доставки знатных воинов на поле битвы и для того, чтобы быстро увезти их после сражения, когда оно складывалось неудачно.

Возницы колесниц были безоружны, поэтому, для защиты они надевали панцири, или, своего рода, кольчуги. Эти доспехи изготавливались либо из бронзы, либо из гораздо более дешевой кожи. Микенские таблички не упоминают ни щитов, ни лат, однак, их употребление подтверждается не только гомеровской «Илиадой», но и сохранившимися изображениями. На фресках во дворце в Тиринфе представлены щиты воинов, сделанные из бычьей шкуры. Еще одним защитным доспехом служил шлем, наиболее архаичным его видом, собственно, ахейского происхождения – был шлем, сделанный из клыков кабана, впоследствии, их изготавливали из кожи или бронзы. Боевым оружием микенцев были луки, копья, а также мечи, рапиры, кинжалы и сабли. Колющее и режущее оружие, а также наконечники для стрел изготавливались из бронзы, в более раннюю эпоху использовались обсидиановые или кремневые наконечники. На рукоятках некоторых из найденных кинжалов нанесены драгоценные украшения тонкой работы из золотых и серебряных инкрустаций.

Цари – ванакты микенцев были не только правителями, но, также, воинами и полководцами, героями позднейшей античной мифологии. Прочитанные глиняные таблички, не содержат их имен, но есть основания доверять Гомеру и, вообще, исторической мифологии, которая сохранила имена царей эпохи Троянской войны и, предшествующего ей, периода, хотя такое доверие в восприятии позитивистской исторической критики с ее безграничным скепсисом по отношению к мифам и легендам, заслуживало, в свое время, самой презрительной иронии. Руководствуясь топографией «Илиады», Шлиман не ошибся в установлении мест раскопок, не ошибались и его последователи, которые выбирали эти места по подсказке Гомера. Достоверность эпоса в передаче топонимов и места расположения городов дает основание доверять Гомеру и, вообще, античной литературе, черпавшей сюжеты из исторического мифа, и в том, что касается имен знаменитых царей. Не стоит принимать за чистую монету действительно фантастические обстоятельства из жизни и подвигов этих царей и героев, связанные с их общением с богами Олимпа, но присутствие в мифах языческого суеверия, а также поэтическая фантазия в, отразивших мифы, поэмах и трагедиях, не принуждают трезвого историка к ребяческой скоропалительности в тотальном отрицании исторической основы мифа.

Поэтому, пренебрегая скепсисом гиперкритической историографии, позволительно допустить реальное существование Персея, царствовавшего в Аргосе, не принимая, при этом, за действительные, события: ни рождение его от Зевса, который оплодотворил его мать Данаю, явившись ей в виде золотого дождя, ни пребывание его младенцем вместе со своей матерью в деревянном ящике, носимом морскими волнами, ни их чудесное спасение из пучины, ни убийство им Медузы Горгоны. Предполагая, что и за фантастическими эпизодами из приключений Персея стоит нечто реальное, мы, однако, не обладаем средствами, для надежного выщелачивания из них подлинных фактов и обстоятельств. С аналогичными ограничениями можно отнестись и к преданию об основателе и царе Коринфа Сизифе, не принимая, однако, за непреложный, факт его происхождение от бога, повелителя ветров – Эола, усматривая в этой его знатной генеалогии, скорее, некую связь с устойчиво ветреной погодой в Коринфе, выстроенном на узком перешейке и окруженном морем. Нет причин отвергать достоверность предания о царствовании в Афинах Эгея и потом – его сына Тесея, о правителе фессалийского Иолка Ясоне, сыне Эсона, что, конечно, не заставляет нас, заодно, верить мифологическому преданию о том, что его воспитателем был кентавр Хирон.

Основателями некоторых царских династий микенской Греции были, согласно мифу, иноземцы. Так, фиванскую династию основал финикиец, сын сидонского царя, Кадм, и это обстоятельство нашло замечательное подтверждение, хотя, конечно, только косвенного характера, в археологической находке – обнаруженной при раскопках фиванского дворца печати финикийского царя Бураббуриаса II, правление которого относится к середине 14 века до Р. Х.

Приблизительно к этому времени, или, лучше сказать, к эпохе, начало которой восходит на столетие раньше, а завершается Троянской войной, и относятся цари и герои, имена которых сохранил античный миф, воспроизведенный в греческом эпосе и трагедии, в античной историографии. Построив свои хронологические выкладки на счете поколений царей, историк Н. Хаммонд приходит к такому выводу: «Эпаф из Египта основал династию в Аргосе за девять поколений до Троянской войны, а Кадм из Финикии основал династию в Фивах за пять поколений до Троянской войны. Если, в среднем, оценить продолжительность поколения в 30 лет, то эти династии были основаны, где-то около 1470-го и 1350 гг., первая – в спокойный период, до разграбления Кносса, а вторая – после крушения критского морского могущества» (Хаммонд, цит. изд., с. 72).

К более позднему времени, 13 столетию до Р. Х. – кануну Троянской войны, относятся многочисленные имена царей и, соединенных брачными союзами, царских династий, упомянутых в гомеровских поэмах. Причем, в основном, это были новые династии, происходившие от недавних захватчиков царских престолов. Так, Нелей, выходец из Фессалии, овладел Пилосом, оставив после себя правителем, состарившегося ко времени Троянской эпопеи, мудрого Нестора. На трон Аргоса взошел пришелец из Этолии Тидей.

История двух династий микенской эпохи потрясла и заворожила воображение эллинов, составив сюжет великих трагедийных циклов и оказав влияние на всю европейскую культуру.

Одна из этих династий – потомки первого царя Фив, финикийца Кадма, сыном которого был Полидор, а внуком – Лабдак. Лабдаку, в свою очередь, наследовал его сын – Лай. Однажды, Лай был в гостях в Писе у царя Пелопса и там похитил царского сына Хрисиппа. В горе, Пелопс проклял Лая, пожелав, чтобы боги наказали его смертью от руки собственного сына. Вернувшись в Фивы, Лай женился на дочери Менойкея Иокасте. Опечаленный долгой бездетностью, Лай отправился в Дельфы, чтобы там спросить у бога Аполлона о причине своего несчастья. Пифия Аполлона ответила на вопрошание Лая, что у него будет сын, но он станет убийцей отца. И, когда сын, действительно, родился, Лай, чтобы предотвратить свою гибель, связал ноги младенца ремнями, проколол ему ступни и велел рабу выбросить его в лесу на склонах Киферона. Но раб не исполнил приказания царя, а передал ребенка слуге коринфского царя Полиба. Бездетный царь Коринфа решил усыновить младенца и назвал его Эдипом, из-за ног, распухших от ран.

Эдип вырос, не подозревая о своем действительном происхождении, но, однажды, на пиру один из его друзей назвал его найденышем. Эдип обратился за разъяснением к Полибу и его жене Меропе, которую считал своей матерью. Но они ничего не сказали ему о тайне его появления в Коринфе. Терзаемый сомнением и тревогой, Эдип отправился к дельфийскому оракулу и там услышал от пифии страшное предсказание, что он станет убийцей отца и женится на собственной матери. Чтобы избежать этой участи, юноша навсегда покинул Коринф и решил стать вечным скитальцем. Уходя из Дельф, он выбрал первую попавшуюся дорогу, которая вела к Фивам.

На этом пути, у подножья Парнаса, он встретил на дороге колесницу, на которой восседал величественный старец со свитой. Глашатай грубо накричал на Эдипа, приказав ему уйти с дороги, и замахнулся на него бичом. Эдип вступил с ним в драку. Разгневанный старец ударил юношу посохом по голове. В ответ, Эдип с такой силой поразил старца своим посохом, что тот замертво выпал из колесницы. Затем, Эдип перебил всех его рабов, кроме одного, которому удалось бежать. Убитым старцем, был фиванский царь Лай, который ехал в Дельфы, чтобы узнать от Аполлона, как избавить свой город от Сфинкса – чудовища, родившегося от Тифона и Ехидны, которое пожирало жителей Фив и собиралось оставаться около города, на его погибель, до тех пор, пока кто-нибудь не разрешит загадку: кто ходит утром на четырех ногах, днем на двух, а вечером – на трех. Подойдя к Сфинксу, Эдип разгадал загадку, перед которой вставали в тупик другие отважные и остроумные фивяне, пытавшиеся ее разгадать и становившиеся жертвой чудовища. «Это человек» – сказал Эдип; и Сфинкс оставил город.

В Фивах Эдип был провозглашен царем, потому что временный правитель города Креонт, брат царской вдовы Иокасты, постановил, что царем станет тот, кто спасет Фивы от Сфинкса. Взойдя на престол, эдип женился на Иокасте, от которой имел сыновей Этеокла и Полиника и дочерей Антигону и Исмену. Несколько лет царствование его продолжалось благополучно и безмятежно, но потом на город обрушилась новая беда. Люди во множестве стали гибнуть от моровой язвы и голода. Тогда Эдип послал Креонта в Дельфы, чтобы тот вопросил оракула о том, как избавиться от несчастья. Оракул передал через Креонта повеление Аполлона изгнать из Фив убийцу Лая. Чтобы найти убийцу, Эдип обратился к слепому прорицателю Тиресию, который, зная тайну, долго не хотел отвечать ему, но, принужденный к ответу угрозами, сказал, что убийца – это он, Эдип, и, к тому же, он женат на собственной матери. Царь не хотел верить Тиресию. Вскоре отыскали раба, который, в свое время, должен был погубить младенца, но пожалел его; тут же из Коринфа пришел вестник, сообщивший о смерти Полиба, чтобы призвать Эдипа на царствование в Коринфе, этот вестник и был, ранее, тем самым рабом Полиба, который принес спасенного от смерти мальчика бездетному царю. Истина открылась вполне. В ужасе от содеянного, Иокаста повесилась, а Эдип ослепил себя, и был изгнан из Фив, обретя приют в пригороде Афин Колоне, во время правления сына Эгея Тесея; там и закончилась его жизнь, исполненная страданий.

А в Фивах стали править сыновья Эдипа Этеокл и Полиник, вместе со своим дядей Креонтом. Но Этеокл, вскоре, изгнал из Фив старшего брата Полиника. Изгнанник пришел в Аргос, где правил Адраст, и женился на дочери Адраста Деипиле. Адраст решил помочь Полинику отвоевать семивратные Фивы. Войско аргосцев устремилось против могущественных Фив. В сражении под стенами города, в поединке, погибли оба брата – Этеокл и Полиник, но аргосцы были разгромлены.

Через 10 лет, выросшие сыновья героев, погибших у семивратных стен Фив, – эпигоны предприняли новый поход против этого города. Возглавил войско сын Адраста Айгиалей. В этом войске был и сын Полиника Ферсандр. Защищал Фивы царь Лаодамант, сын Этеокла. В боях у городских стен, пал Айгиалей, погиб и, убивший его, Лаодамант. Фиванцы потерпели в сражении жестокое поражение, но еще укрывались за неприступными стенами родного города. По совету мудрого слепца Тиресия, они, тайно от осаждавших, вышли из города и поселились в Гестиотидах в Фессалии. По дороге в изгнание, умер прорицатель Тиресий. Фивы были разрушены, что вполне достоверно подтверждается археологическим материалом – по результатам раскопок, разрушение Фив почти на столетие упреждает гибель других центров микенской цивилизации. Победители, эпигоны, поделили между собой добычу, а править в городе стал сын Полиника Ферсандр, который и восстановил разрушенный город.

Не все, конечно, в этом мифе отражает действительную историю, во всяком случае, участником этой истории не мог быть Сфинкс с головой женщины, телом льва и с крыльями, но имена героев, скорее всего, достоверны, а многие из этих мифологизированных событий, в особенности, военных, несомненно, имеют историческую основу, – в какой мере искаженную мифологическим преданием, – сказать трудно.

Другая, и самая влиятельная, династия правила в самих Микенах – важнейшем городе той цивилизации, которой они дали свое имя. Незадолго до Троянской войны, в Микенах воцарилось потомство выходца из лидийского города Сипила Пелопса, сына Тантала, которому миф усваивает происхождение от самого Зевса. Не веривший во всеведение олимпийских богов, Тантал, чтобы посрамить их, угостил олимпийцев прекрасно сваренным мясом своего сына Пелопса, но боги узнали о его злодеянии и не прикоснулись к ужасной трапезе, за исключением только Деметры, которая, поглощенная скорбью о похищенной дочери Персефоне, в рассеянности, съела плечо мальчика, так что, после того, как боги оживили Пелопса, Гефесту пришлось изготовить ему протез из слоновой кости, отчего потомки Пелопса носили на правом плече родовую метку в виде белого пятна.

Воцарившись в Сипиле, Пелопс потерпел поражение от троянского царя Ила, после чего, со всеми своими сокровищами на корабле покинул родину и, переплыв Эгейское море, высадился на южной оконечности полуострова, который от него принял название Пелопоннеса. Там Пелопс женился на прекрасной Гипподамии, дочери царя Писы Эномае, которую он приобрел коварством. Эномай объявил, что отдаст свою дочь в жены тому, кто победит его в состязании на колесницах, но, если жених потерпит поражение, ему придется заплатить жизнью. Когда Пелопс пришел к Эномаю, он увидел головы женихов, прибитых к дверям царского дворца, но Пелопса это не устрашило. Чтобы добиться своего, он вступил в сговор с царским возничим Миртилом, пообещав ему богатый дар – полцарства, если тот не вставит чек в ось колесницы Эномая перед состязанием, и тот, польстившись на посулы, так и сделал. Во время состязания, колеса соскочили с оси царской колесницы, и Эномай разбился насмерть. Пелопс завладел царством Эномая и его дочерью. Но, когда Миртил стал требовать условленного вознаграждения, Пелопс заманил его на высокий берег моря и столкнул со скалы. Падая, обманутый Миртил проклял Пелопса и все его потомство.

У Пелопса и Гипподамии родились два сына Атрей и Фиест. Совершив убийство Хрисиппа, которого родила отцу их Пелопсу нимфа Аксиона, они оба бежали от гнева отца в Микены, где тогда правил сын Персея Сфенел, женатый на их сестре Никиппе. Сфенел принял беглецов в своем дворце. После смерти Сфенела и его сына Эврисфея, властителем Микен стал Атрей. Брат его Фиест, позавидовал Атрею и стал требовать передать царство ему, но в этом не преуспел и вынужден был бежать от гнева брата и жителей Микен, которые поддержали Атрея.

В изгнание Фиест взял с собой похищенного племянника – сына Атрея Посфена, которого он воспитывал, как родного сына, и выдавал ему себя за отца. Полисфена Фиест хотел сделать орудием мести брату. Когда он вырос, Фиест послал его в Афины убить Атрея, и тот, в неведении о своем происхождении, попытался сделать это, но был убит рукой своего отца. Когда истина открылась Атрею, он ужаснулся содеянному и решил отомстить брату. Атрей сделал вид, что хочет помириться с Фиестом, и пригласил его вернуться в Микены. Приняв это предложение, Фиест не расстался с мыслью об убийстве брата. На его стороне оказалась жена Атрея Аеропа, которая строила вместе с ним козни против мужа. Между тем, Атрей, чтобы отомстить Фиесту за сына, велел схватить и умертвить юных сыновей Фиеста Полисфена и Тантала. Из их тел была приготовлена трапеза, для угощения их отца. Когда Фиест насытился угощением, он, терзаемый тревожным предчувствием, спросил брата о своих сыновьях, и тот велел слугам показать ему их головы и ноги. В горе, Фиест просил брата отдать ему их тела, для погребения. В ответ, Атрей сказал, что они уже погребены, но не в земле, а в нем самом. Обезумев от горя, Фиест проклял брата и все потомство Атрея, и бежал из Микен в пустыню, долго скитался там, а потом нашел приют у царя Эпира Феспрота.

После совершенного Атреем злодеяния, неурожай и голод обрушились на его владения. Царь велел вопросить оракула, и тот ответил, что бедствие прекратится только после того, как в Микены возвратится Фиест. Тщетно искали его по всей Элладе, но найти удалось лишь его юного сына Эгисфа, которого Атрей взял в свой дворец и воспитал племянника, как родного сына.

Много лет спустя, сыновья Атрея Агамемнон и Менелай открыли убежище Фиеста и доставили его в Микены. Но Атрей не примирился с братом, и велел бросить его в темницу, а Эгисфу, который считал его за родного отца, он приказал убить узника. В темнице, Фиест тотчас узнал сына и открылся ему. Вместе они обдумали план мщения Атрею. Выйдя из темницы, Эгисф доложил царю, что выполнил его приказ. На радостях, Атрей отправился на берег моря, чтобы там принести жертвы олимпийским богам. И во время жертвоприношения, Эгисф ударом кинжала в спину поразил дядю, после чего, из темницы выведен был Фиест, и они оба завладели Микенами. А сыновья Атрея Агамемнон и Менелай вынуждены были спасаться бегством, обретя пристанище и защиту у царя Спарты Тиндарея.

Они оба женились там, на дочерях Тиндарея – Агамемнон на Клитемнестре, а Менелай на прекрасной Елене. После смерти Тиндарея, Менелай стал править в Спарте, а Агамемнон, вернувшись в родные Микены, сверг и убил Фиеста, став царем самого могущественного города и государства Эллады, от которого, очевидно, зависели другие государства ахейцев.

Достоверность этого мифа представляется более убедительной в той своей части, которая связана уже с Микенами, но, весьма вероятно, также иностранное, не ахейское, а лидийское и, значит, в некотором роде, хеттское происхождение новой микенской династии, пришедшей на смену той, которая восходила к царю соседнего Аргоса Персею. Поражение, которое, согласно мифу, потерпел, некогда, лидийский предок Агамемнона от троянского царя Ила, могло быть одной из причин воспетой Гомером войны не менее, чем похищение прекрасной Елены Парисом.

Осада и падение Трои, или Илиона, составляют сердцевину исторической мифологии греческого народа. Воспетая в гомеровской «Илиаде», Троянская война воспринималась античными писателями, как вполне надежная отправная точка истории своего народа. Эратосфен вычислил дату падения Трои – 1184 г. до Р. Х., но в историографии нового времени, и Троя с ее царем Приамом, и Агамемнон, и все, вообще, гомеровские герои, и вся эта война почитались за поэтическое баснословие, однако, раскопки, проведенные Шлиманом в Троаде, на месте гомеровского Илиона, как оно с большой топографической точностью указано в «Географии» Страбона, убедительно опровергли скептиков. После Шлимана не осталось разумных причин сомневаться в исторической основе гомеровского эпоса. Правда, раскопки Трои, последовавшие за Шлиманом, показали, что гениальный дилетант от археологии ошибся с идентификацией слоя, который он отождествил с Троей Приама. Этот слой и знаменитые его находки из золота, относятся к более раннему периоду. Современные археологи, в частности, Блеген и Тейлор, Илион Приама, разрушенный полчищами Агамемнона, отождествляют с Троей-VIIA.

Тейлор считает дату падения Илиона, установленную Эратосфеном, слишком поздней, поскольку, на рубеже 13 и 12 веков – Микены и другие города Эллады пережили, археологически очевидным образом, фиксируемый упадок, вероятно, связанный с началом дорийского нашествия, после которого ахейцы уже не были в состоянии предпринять столь грандиозный и успешный поход против мощного государства, владения которого простирались на обширных территориях по обе стороны Геллеспонта. Привлекая, для определения даты падения Трои, сохранившиеся в египетских анналах сведения о нападениях «людей моря», которых Тейлор сближает, с одной стороны, с сорванными со своих мест дорийским переселением ахейцами, а с другой, – с побежденными Рамсесом III и, поселившимися вскоре после этого, на юго-восточном побережье Средиземного моря филистимлянами, давшими свое название стране Палестине, он датирует падение Трои 1260–1250 годами до Р. X. (см.: Тейлор, цит. изд., с. 218).

Своим богатством Троя, которая, впрочем, в «Илиаде» чаще именуется Илионом, обязана была торговле, разведению лошадей на плодородных пастбищах, о чем столь часто напоминает Гомер, а также, выявленным раскопками, развитым текстильным производством: «количество обнаруженных там веретен и прясл, значительно превышает аналогичные находки в других местах» (Тейлор, цит. изд., с. 215).

Значительный интерес представляет вопрос об этническом составе народа, проживавшего в царстве Приама и во владениях, зависевших от него, союзных царей. А состав этот был, очевидно, пестрым. Древний географ Страбон, опираясь на гомеровский текст, обнаруживает во владениях Приама и его союзников ликийцев и лелегов, восходящих к доарийскому населению Эллады, Эгейских островов и малоазийского побережья. Находясь на границе могущественной хеттской империи, троянское царство включало в число своих подданных лиц, принадлежавших к хеттам и, родственным им, лувийцам и лидийцам, и иным народам анатолийской языковой семьи.

Большая часть современных историков склоняется к тому, чтобы основное население Трои считать тождественным с ахейцами или близкородственным им. Очевидно, что в Европейских владениях Илиона могли проживать македны, или дорийцы, весьма вероятно, что они же, или, прямо, ахейцы жили и на азиатском берегу Геллеспонта – во всяком случае, в «Илиаде» нигде нет и намека на нужду в переводчиках, когда троянцы и ахейцы беседуют между собой. И все-таки, даже, если ахейская речь была хорошо понятна в Трое, или была родной, для большинства троянцев, это допущение, все-таки, не устраняет впечатление не междоусобной, а, говоря современным языком, межнациональной вражды, которой дышат гомеровские строки. Поэтому, невозможно удовлетвориться простой констатацией близкого языкового родства, до взаимопонимаемости, или совершенного этнического тождества врагов, сражавшихся у стен Илиона – в такой версии название города несомненно принадлежит эллинской лексике.

Ключом к разгадке этнической принадлежности троянцев, инородных ахейцам, может быть, столь обычный у Гомера, этноним «дарданцы», именование Приама Дарданидом. Исторический миф связывает это прозвище с прапрадедом Приама Дарданом, сыном Зевса, который пришел из Аркадии. Название родины Дардана, как будто бы, только подтверждает эллинские и даже, прямо, ахейские корни Илиона. Но, хотя бы гипотетически, этноним «дарданцы» и прозвище Дарданид, позволительно сблизить с, хорошо известным из позднейшей эпохи, этнонимом одного из иллирийских племен, проживавших на берегах Дуная, в самом центре Балкан, и, хотя переселение балканских народов, главным образом, фракийских – фригов и мизийцев, относится ко времени, которое последовало за Троянской войной, но, вполне допустимо предположить, что и ранее, некоторые фракийские и даже иллирийские племена, прорывались в малую Азию, в Троаду. О таком перемещении через пролив, косвенно говорит уже само его название «Дарданеллы», употреблявшееся и в древности, наравне с эллинским топонимом «Геллеспонт». По меньшей мере, представляется вполне вероятным, что даже при эллиноязычии троянцев, господствующий слой в этом царстве был связан происхождением с варварами-завоевателями, с выходцами из иллироязычной балканской Дардании.

О состоянии ахейского общества до похода на Трою, и о самом походе – Фукидид писал со свойственной ему трезвостью и реализмом, отчасти, в тон позитивистской историографии нового времени: «После установления морского господства Миноса, мореходство стало более оживленным, ибо Минос, изгнав разбойников, заселил большую часть находившихся под их властью островов. (Это относится к состоянию эгейского мира в 15 веке до Р. X. – В. Ц.). И некоторые приморские жители, которые теперь стали зажиточнее, и сидели более прочно на земле,.. окружили свои города стенами. Стремление к экономической выгоде побуждало более слабые города терпеть политическую зависимость от более сильных, а могущественные, пользуясь своим богатством, подчиняли себе малые. Хотя эллинские города уже давно пребывали в таком состоянии, но в поход под Трою они выступили, лишь спустя много времени». «Агамемнон, – продолжал историк, – полагаю я, вовсе не потому стал во главе похода, что женихи Елены, которых он вел с собой, были связаны клятвой, данной Тиндарею, а оттого, что он был могущественнее всех своих современников» (Фукидид, цит. изд., с. 8), что, добавим, вполне достоверно подтверждается раскопкам Микен и других городов Эллады микенской эпохи. «Конечно, – писал далее Фукидид, – живя на материке, Агамемнон не мог бы владеть островами, кроме близлежащих (а их не могло быть много), если бы не обладал значительным флотом» (Фукидид, цит. изд., с. 8). «Троянский же поход, – замечает историк, искусно минуя опасность уклониться в сторону Сциллы наивного легковерия, или Харибды чрезмерного скепсиса, – следует признать самым важным из всех, происходивших ранее, но уступающим теперешним, походам, если, опять-таки, верить поэмам Гомера, хотя Гомер, как поэт, вероятно, приукрасил и преувеличил это событие» (Фукидид, цит. изд., с. 9).

Затем Фукидид пытается определить число воинов, отправившихся в поход, опираясь на «Илиаду»: «Поэт называет 1200 кораблей, на кораблях беотийцев, он говорит, было по 120 человек матросов, а на кораблях Филоктета – по 50. Поэт, видимо, выбирает самые большие и самые маленькие корабли». В своих калькуляциях историк учитывает и то обстоятельство, что «все люди на кораблях были и воинами, и гребцами, поэт ясно указывает» на это, «при описании кораблей Филоктета. Действительно, всех гребцов он называет лучниками. Невероятно также, чтобы на кораблях были, кроме гребцов, какие-либо лишние люди, исключая царей и знатнейших вождей, тем более, что воинам приходилось переплывать море с военным снаряжением. К тому же, у кораблей не было верхней палубы, и строились они по стародавнему обычаю, скорее, на манер разбойничьих судов». Фукидид не приводит окончательный результат своих выкладок, но на основе приведенных им примеров и высказанных им соображений, всех участников похода было, очевидно, около 100 тысяч. Историк грандиозной Пелопоннесской войны находит это число незначительным, «если иметь в виду, что они были посланы, совместно, всей Элладой. Причиной этого был не столько недостаток в людях, сколько скудость денежных средств» (Фукидид, цит. изд., с. 9), – заключает он.

Исключительную историческую, если не сказать прямо документальную, ценность, представляет гомеровский список кораблей, городов, племен и вождей, которые участвуют в походе. Фактическая достоверность этого списка подтверждается тем обстоятельством, что могущественными городами в нем представлены те, которые подтвердили этот свой статус по материалам раскопок, проведенных в конце 19 и в 20 веке, между тем, в эпоху, к которой относится текст «Илиады» в его литературной редакции, они превратились в незначительные деревни – Микены, Пилос, Тиринф, в то время, как один из двух политических центров архаической и классической Эллады – Спарта – упомянута в этом списке вскользь, между соседними – Фарой и, «стадам голубиным любезной, Мессой». Из этого обстоятельства Н. Хаммонд делает резонный вывод: «Троянский список отражает историческую ситуацию, существовавшую в 13 веке, но не позже, иными словами, троянский список Гомера восходит к перечню, сочиненному во время Троянской войны или вскоре после нее. Это подлинное свидетельство, сохранившееся от бронзового века» (Хаммонд, цит. изд., с. 76)

Список племен с их городами и царями начинается с упоминания «рати беотийских мужей», которых «предводили на бой воеводы: Аркезилай и Лент, Пенелей, Профенор и Клоний». Среди прочих, упоминаются, затем, племена фокеян, локров, «народы эвбейские», «мужи, населяющие град велелепный, Афины», «суда саламинские» во главе с «мощным Аяксом Теламонидом», затем, «жившие в Аргосе мужи, населявшие Тиринф крепкостенный», «живущие в Микене, прекрасно устроенном граде, и в богатом Коринфе», воины из Пилоса, из Аркадии. «Царь Одиссей предводил кефалленян, возвышенных духом, живших в Ифаке мужей и при Элите трепетолистном», «рать из племен этолийских Фоас предводил Андремонид», «критян же Идоменей предводил», «Тлиполем Гераклид, как отец, и огромный и мощный гордых родосцев извел в девяти кораблях из Родоса».

Перечень племен и городов начинается с центральной Греции, за нею следует Пелопоннес, потом – Ионические острова и западная Эллада, затем Крит и Эгейские острова и, наконец, северо-восточная Греция, где самым могущественным из царей был Ахиллес, которому миф и Гомер приписывают рождение от богини Фетиды. Приведенные здесь имена царей и племен – это только отрывки из обширного списка, в котором отражена вся география Эллады микенской эпохи, очевидно, не без некоторых анахронизмов – наслоений позднейших времен.

Илиада переполнена батальными сценами. Особенно выразительны описания единоборств героев из стана ахейцев и из Илиона, но, с исторической точки зрения, важнее описания массовых сражений. Вот одно из них: «Тою порой укрепилися снедью ахейские мужи, быстро по кущам и в битву оружием все покрывались. Трои сыны на другой стороне ополчались по граду в меньшем числе, но и так готовые крепко сражаться... Все растворились вороты, из оных зареяли рати конные, пешие, шум между толп их воздвигся ужасный. Рати, на место одно устремляяся, быстро сошлися, разом сразилися кожи, сразилися копья и силы воинов, медью одеянных, выпуклобляшные разом сшиблись щиты со щитами, гром поднялся ужасный. Вместе смешались победные крики и смертные стоны воев губящих и гибнущих, кровью земля заструилась. Долго, как длилося утро и день возрастал светоносный, стрелы и тех и других поражали – и падали вои».

Гомер описал только один эпизод войны у стен Илиона, относящийся к ее 10-му году: от распри между предводителем соединенных войск ахейцев Агамемноном и самым могучим воином Ахиллесом, из-за плененных наложниц, и до погребального костра и тризны по убитом Ахиллесом Гекторе, сыне троянского царя Приама, но исход войны известен – Илион пал.

Возвращение ахейских воинов из-под стен павшей твердыни, было сопряжено со многими бедствиями. Многомудрый Одиссей, которому предстоял особенно долгий путь вокруг Пелопоннеса, заблудился в море и пережил приключения, фантастически отразившиеся в другой гомеровской поэме – «Одиссее», и возвратился на родину, когда уже возмужал его сын, оставленный им на Итаке младенцем.

Особенно тяжела была участь предводителя похода Агамемнона. Во время отсутствия царя, его жена Клитемнестра, сошлась с его двоюродным братом Эгисфом, убийцей Атрея. Сговорившись с любовником, она убила мужа, набросив на него, когда он выходил из ванны, длинное покрывало, в котором царь запутался, как в сети, после чего, она поразила его ударами секиры. В Микенах воцарился Эгисф. Мстителем за отца стал, впоследствии, его сын Орест, который действовал с помощью своего друга Пелида и сестры Электры, возненавидевшей мать за коварное убийство отца. Орест собственными руками убил Эгисфа и потом свою мать Клитемнестру возле трупа ее любовника.

Но падение Трои явилось проклятием для победителей не только потому, что судьбы многих из них сложились печально. Разрушение мощного государства, преграждавшего путь через Босфор и Дарданеллы, создало, своего рода, сквозняк, в который устремились фракийские народы, вторгшиеся в пределы малой Азии, что, в конце концов, привело к гибели могучей хеттской империи. Переселение народов затронуло Кипр, Египет и Сирию. В движение пришли и греческие племена, обитавшие к северу от той территории, где расцвела микенская цивилизация, вскоре после падения Трои, погибшая под ударами дорийцев. Археологические раскопки свидетельствуют о разрушении Микен, Пилоса и Тиринфа, последовавшем через несколько десятилетий после падения Трои.