Подвижники и подвижницы Владимирского Авраамиева женского монастыря

Память 2-го апреля

Любовь Андреевна из дворянок, вдова одного городничего, поселилась в городе Владимире, по кончине своего супруга, с которым она приехала сюда из Тобольска, куда муж ее был сослан за излишне строгое наказание одного провинившегося слуги своего. Возвращенный по милостивому манифесту ссыльный, доехав до Владимира, скончался. Оплакивавшая его вдова поселилась чрез несколько времени в монастыре. Но, по бедности средств, намеревалась возвратиться в Тобольск к благодетелям, там их призревавшим. Питая такое намерение, Любовь Андреевна усердно молилась св. мученику пособить ей в исполнении задуманного плана. И вот в одну ночь был ей такой сон: совершается, будто, крестный ход вокруг обители. Из крестного хода отделяется некто, как бы купец, по лицу совершенно сходный с древним ликом св. мученика Авраамия. Он вошел в келью Любови Андреевны и сказал ей: «ты от бедности хочешь оставить монастырь. Останься здесь! Назавтра тебе помогу и до кончины твоей не будешь нуждаться в потребном для жизни». Пробудившись от сна, бедная вдова в то же утро получила неожиданную помощь от одной благочестивой немки и решилась остаться в монастыре Владимирском. Ее же благодетельница не покидала старицу до самой ее кончины и каждодневно присылала ей трапезу. Кроме того, находились другие благодетели, в том числе незабвенный Владимиру ключарь собора, отец протоиерей Григорий Михайлович Чижов: они по временам справлялись о нуждах старицы, чтобы по возможности услаждать ее страдальческую жизнь. Восемь лет пред кончиною своею Любовь Андреевна, скончавшаяся на 86-м году жизни, страдала столь жестоким ревматизмом в руках и ногах, что даже встать с постели не могла. К физическим страданиям присоединились нравственные, какие терпела больная от несправедливых укоризн некоторых грубых и неразвитых лиц из прислуги, называвших ее часто: «ссыльная». Но она великодушно терпела все. По зимам в келии ее был иногда страшный холод от невнимания прислуги, какую нанимала начальница монастыря походить за больною. Во все 4 поста, а в Великий 2 раза Любовь Андреевна исповедовалась и приобщалась св. Таин. У священников, навещавших больную и по уважению к ее летам, и страданиям, не дававшим целовать благословляющей руки, всегда испрашивала дозволения целовать руку, замечая: блаженной памяти государь император Александр I, в царствование которого воспитывалась я в Петербурге, внушал всем нам собственным примером, как должно почитать священнический сан. При разговорах извинялась, что говорила громко, прибавляя к извинению: «блаженной памяти Александр благословенный не мог терпеть шепотников». Свое обыкновение говеть в Великий пост 2 раза она объясняла следующим видением, бывшим ей во сне: «представилось мне, говорила покойная старица, будто бы взял кто-то меня и, поставив на открытое поле пшеницы, сказал: ныне будет суд. Какой же ныне день? спросила я. Великий Четверток, ответил мне явившийся. С тех пор приобщаюсь я всегда в Великий Четверток, кроме первой седмицы поста». Страдалица скончалась за неделю до праздника Р. Христова в 1861 г., по совершении общего монастырского говенья, исповедавшись и приобщившись св. Христовых Таин. Многострадальное тело подвижницы и на 4-й день по кончине не издавало трупного запаха. Лицо умершей старицы было необыкновенно светло и приятно. Погребена она была не в монастыре, но на одном из городских кладбищ, что в Ямской слободе, вместе со своим покойным мужем.

В небольшом деревянном флигеле, при задних монастырских воротах, в котором была келья Любови Андреевны, помещалась еще другая келья, и в ней в одно время со страдалицею Любовью, страданиями же стяжавала себе венец славы небесной инокиня Александра. У этой 70-ти летней старицы был также жестокий ревматизм в теле, менее, впрочем, тяжкий, чем ревматизм Любови Андреевны. Эта не могла встать с постели, но целых восемь лет пролежала на одре болезни. Монахиня Александра могла, по крайней мере, посидеть на своей постели и сделать шага два от нее к св. иконам, чтобы поправить светильню или подлить нового масла в теплящуюся пред св. ликами Спасителя, Божией Матери и святых лампаду. Когда бы ни навещал кто болящую, всегда заставали ее за молитвенным правилом: тихо поет бывало священные псалмы или читает акафисты и каноны. Если кто выскажет сострадание к ее болезненному состоянию, то эта незабвенная страдалица со слезами на глазах отвечала: «мало, мало еще мне по грехам моим, еще больших заслуживаю наказаний».

С таким-то великим христианским терпением переносили инокини Успенского монастыря болезни, подражая блаженной основательнице монастыря, благоверной великой княгине Марии, которую летописец сравнивает, за ее терпеливое несение креста долговременных болезней, с праведным Иовом. И таковых блаженных крестоносиц немало было в монастыре.

Евдокия Ивановна Алякринская с самого рождения страдала от золотухи. Столетняя старица Анна, девяностолетняя монахиня Ксения, восьмидесятилетняя монахиня Макрина, монахиня Елизавета, страдали от десяти до пятнадцати и более лет самыми тяжкими болезнями, доколе наконец эти тяжкие страдания не сводили их в гроб. Замечаемы ли были в страдалицах малодушие, ропот, раздражительность, уныние? В некоторых – никогда. Напротив, иные были неизменно кротки и добры постоянно, как ангелы Божии. В других, если временно проявлялась некая нетерпеливость, то разве подобная негодованию праведного Иова на друзей, за их жестокость к страдальцу и несострадательность.

«Вспоминая монастырских страдалиц, говорит свящ. Флоринский, не могу пройти молчанием рабу Божию Анну Ивановну, скончавшуюся в 1870 или 71-м году в обители Успенской, на 66-м году своей жизни. Многоболезненная от детства, до крайности бедная и принужденная питаться милостыней, она при своих хождениях за подаяниями, при великом расслаблении телесном, при жестокой одышке, сверх всего этого терпела немало скорбей от пришлой монастырской прислуги, с которою не могла не иметь столкновения, живя на кухне общего монастырского деревянного корпуса. Анну не только бранили прислуги, как тяготившую своими немощами, и не могущую разделить трудов телесных, но и били почасту. Одно прибежище знала Анна – храм Господень. Но за утешение здесь как бы нарочно постигали ее в келии новые скорби. Несмотря однако же ни на что, раба Божия не удалилась из святой обители и терпеливо пронесла свой крест до могилы. Господь сподоблял ее многих благодатных утешений. Раз исцелил ее от ран, нанесённых прислугою, блаженный Амфилохий Ростовский, явлением во сне страдалице. Присматривавшимся к ее жизни и подвигам терпения, вспоминалась древняя блаженная Исидора».

Игуменья Евгения весьма много и усердно читала. Особенно любила она прочитывать наши духовные журналы. Следовавшая за нею игуменья Серафима также любила чтение. Эта читала по преимуществу отечественных учителей Церкви. Помню, с каким духовным наслаждением читала она, еще в сане простой монахини, письма блаж. Георгия Затворника. Настоятельницам подражали в душеполезном занятии чтением прочие монахини и послушницы.

Послужив св. обители Успенской со всем добрым усердием, возобновив и распространив в ней теплый храм во имя Казанской Божией Матери с двумя приделами, во имя св. муч. Авраамия и св. Иоанна Златоустого, соорудив, после пожара 1855 года, новые два корпуса – игуменский и общий, старица игуменья Евгения испросила себе увольнение от должности настоятельницы и уехала в Муромский монастырь, где была она пострижена и где состояла в должности казначеи, на попечение родной своей сестры – также монахини Евгении. В скором времени скончалась блаж. старушка, и владимирские инокини искренно оплакали кончину бывшей своей доброй и милостивой настоятельницы. Преемница ее по настоятельству, игуменья Серафима не прожила и двух лет в новой должности: она скончалась от простуды. Смирение, доброта, кротость, усердие к молитве и прочие многие добродетели делали Серафиму, не менее, как и Евгению, достолюбезною не только обители, но и горожанам.

Во время игуменства Серафимы, в 1862 году скончался духовник монахинь, он же и духовник владимирского архиерейского дома, иеромонах о. Иоанникий (Ключарев). При его кончине замечательно следующее обстоятельство. Давно приготовляясь к смерти, о. Иоанникий, в беседах с близкими ему по духу лицами, нередко высказывал свои заботы о погребении тела своего по смерти. «Вот, говорил, храм в нашем монастыре Рождественском (он же архиерейский дом) теперь возобновляют, и уже нельзя надеяться мне старику, чтобы меня положили здесь по смерти; а на общем городском кладбище, особенно где-нибудь вдали от церкви, лежать не хотелось бы мне». Года за два или за три до смерти своей это высказывал старец. По его кончине, сыну его – чиновнику палаты Г. И. А. И. Ключареву, пришла мысль просить владыку и губернатора о дозволении погребсти ему отца в Успенском монастыре, хотя отец ничего ему на этот счет не говорил. Разрешение последовало. И старицы монахини приняли тело своего духовного пастыря в приготовленную могилу близ холодного монастырского храма. О. Иоанникий до монашества был вдовый сельский священник, в священники же поступил из соборных псаломщиков. При своей целомудренной, воздержной и трудолюбивой жизни, сельский пастырь умел так образоваться чтением хороших книг, что не уступал в знаниях лучшим студентам.

Когда по кончине духовника дома архиерейского, о Филарета, преосвященному Парфению Владимирскому ризничий о. протоиерей Афанасий Яковлевич Кохомский указал на Ключарева, как на достойного кандидата в духовники, владыка спросил: а окончил ли он курс? – Нет, владыка; но он воспитал 4-х сыновей своих так: один поступил в дух. академию, другой в университет, а двое священствуют. – На этот ответ ризничего архипастырь заметил: «а когда так, быть ему духовником! Воспитавший четырех ученых не может быть сам неученый». И о. Иван Ключарев поступил к владыке и с пострижением в монашество удостоился быть отцом духовным самого преосвященного. Достоинствам преосвященного Парфения отец Ионникий не мог достаточно надивиться. «Он, незабвенный архипастырь, говорил старец с близкими, на первой исповеди своей прочел мне все нравственное христианское богословие так, как нигде не читывал я еще в книгах. И по нраву своему и по сердцу, он был истинно Парфений в монашестве. Сердечно любил и благоговейно чтил старец преосвященнейшего Иустина. Когда сей святитель исходатайствовал о. Иоанникию наперсный крест, старец при выходах за монастырь к сыну, или к кому из духовных детей своих, надевал крест под рясу. Спрашивали: зачем вы не носите крест сверх рясы? Я недостоин столь высокого отличия, отвечал с улыбкой смиреннейший инок. Он прочитывал не только правило по молитвеннику, но сверх того каждодневно в церкви по Минеи и Октоиху последование дня. В келии его можно было застать либо за молитвою, либо за чтением св. Библии, или что-либо починивающим в своем небогатом гардеробе. Зачем вы все читаете Библию да молитесь, о. Иоанникий? спрашивали молодые послушники архиерейского дома. «Да вот зачем, отвечал старец: когда умру, так вы, быть может, не отпоете меня, как должно, так вот сам себя и отпеваю заранее, прочитывая свящ. Псалтирь и свящ. Евангелие».

Для денег, коих обреталось у него всегда немного, не было у старца ни шкатулки, ни мешка, и он закладывал денежными билетами прочитываемые книги в местах, где останавливалось чтение, что заметив, некоторые, не считавшие грехом взять чужое, нередко брали деньги у старца. Но старец никогда никому не жаловался на похитителей, а лично их вразумлял кротким словом: смотри, брат! Господь накажет. Родственно нежный к своим родным внукам, вместе с ними он принимал в келии и потчевал чаем либо лакомствами, и чужих детей – сирот, и, давая на квартиру своим внукам деньги, всегда приказывал: смотри, и его (сироту) не обделяй, и с ним поделись. Божественную литургию начинал старец за час времени до звона, ибо не менее часа совершал проскомидию, поминая за оною всех знаемых и незнаемых, живых и умерших. По этому случаю иногда шутливо сам замечал близким своим: «на меня о. эконом сердится». За что? «Лишнюю свечу сжигаю в церкви на проскомидии». Кроме общей монастырской трапезы, в келии ничего не имел собственно для себя в запас. Даже чаю не заваривал для себя, если не было у него посетителей, а наливал воды для питья в прежний чай, спитой. К своим духовным дочерям по женскому монастырю относился с великим почтением и свидетельствовал пред другими о благочестивой жизни монахинь, говоря о той и другой, и о каждой всегда и неизменно одно: «да, эта монахиня добрая подвижница». И они все весьма почитали и слушались старца. Некоторые из вновь поступавших подкрепляли себя чаем еще до ранней обедни. Духовник однажды заметил: «монаху не раньше должно вкушать пищу, как после ранней литургии». Оказано немедленное послушание. Таков-то был добрый старец духовник монастырский о. Иоанникий. Он скончался 16-го августа на 75-м году труженической жизни своей, и воспринятый в останках тела в св. обитель Успения Божией Матери, конечно и душою своею обрёл чрез молитвы Богоматери дерзновение пред престолом Судии всех, Ея Сына и Бога Господа нашего Иисуса Христа, Которого пречистых и животворящих, страшных таинств Тела и Крови удостоился он вкусить и в самый последний день жития своего.

Здесь уместно вспомнить незабвенных отцов протоиереев Успенского монастыря Иоакима Гавриловича Смирнова и Павла Абрамовича Прудентова. Первый был законоучителем гимназии и, выслужив пенсион, доживал свою долголетнюю, исполненную добродетелей жизнь, по болезненной престарелости, за два года до кончины, в зашатате. Как священник, он и в своем вдовстве отличался самою строгою неукоризненностью нравов и величайшим благоговением и точностью в богослужении. В 1859 году, на днях недели св. мироносиц, скончался добрый 90-летний старец. Все владимирское духовенство, коего был духовником честнейший о. протоиерей, и все братство св. обители Успенской, со многими слезами, погребли его труженическое тело в монастыре, утешаясь над гробом приснопамятного старца пасхальными песнопениями. О. Павел Абрамович был наставником Священного Писания во Владимирской семинарии, и как учитель, и как священник, и как семьянин, он был муж необыкновенной кротости, терпения и снисхождения к ближним. Особенно любили его и почитали все в монастыре, как отца родного. Прослужив с честью и пользою для учеников семинарии 25 лет, ο. Π. А. не прекращал ученых, кабинетных занятий и по оставлении семинарии.