Виктор Афанасьев

Источник

Обретение духовного отца

Из записок В. В. Яшерова, напечатанных в журнале „Русский Паломник“ № 4 за 1896 г. и помещенных архимандритом Агапитом в Житии преподобного Амвросия, старца Оптинского

Мое знакомство с о. Амвросием произошло при довольно своеобразных обстоятельствах. В 1882 году, во время своего отпуска из Южной Болгарии, я, живя в Москве, встретился и познакомился с одной женщиной, родственницей очень близкого мне семейства. Эта женщина и была причиною моего знакомства и сближения с праведным Старцем, ибо он был ее постоянным духовным отцом в течение нескольких лет. Надо заметить, что это была замечательно религиозная особа: в посты, например, она ежедневно посещала все церковные службы, являясь в церковь ранее всех и уходя последней. Мне, человеку тогда с другим совсем направлением, все это казалось ни чем иным, как ханжеством и даже недугом душевным. Но вскоре мне пришлось переменить свой образ мыслей.

Между прочим, моя знакомая, вдобавок ко всему сказанному, до такой степени увлекалась послушанием еще мне тогда неизвестному какому-то Оптинскому старцу, что была готова исполнить всякое его малейшее требование или желание. В один октябрьский день эта особа показала мне полученную ею чрез какую-то монахиню записку от о. Амвросия, писанную карандашом, в которой ей приказывалось немедленно бросить все и приехать к нему в Оптину. Что особенно ее беспокоило, это приписка взять с собою пенсионную книжку. „Видно, Батюшка надолго вызывает меня“, – говорила она с грустью. Напрасно я убеждал ее не верить никаким „старцам“ или „юродивым“ и оставаться дома. На следующее утро я получил от нее по городской почте записку, что, не смея ослушаться Батюшки, она уезжает в Оптину, а чрез восемь дней ко мне пришло от нее уведомление, что о. Амвросий приказывает ей остаться в Оптиной на весь Рождественский пост, а пока отсылает ее в женский монастырь в Белеве.

Это письмо меня сильно раздражило, чтобы не сказать более. Считая поведение моей знакомой плодом окончательного душевного расстройства и обвиняя в этом исключительно старца Амвросия, я взял два больших листа почтовой бумаги и написал ему длиннейшее письмо, в котором в самых вежливых и почтительных выражениях высказал много резкостей, приправляя каждую текстами Св. Писания и протолковывая эти тексты на свой лад. Не прочитав написанного, я тотчас отправил письмо по почте. И что же? Чрез пять дней моя знакомая возвратилась, рассказала мне, что, к ее изумлению, о. Амвросий не только остался доволен моим письмом, но приказал ей немедленно возвратиться в Москву, прислал мне просфору и просил передать мне свое желание видеть меня в Оптиной. Я был тронут таким результатом моего послания и решил исполнить желание Старца при первой возможности, чувствуя себя виноватым пред ним за необузданность моего пера.

На четвертой неделе Великого поста 1883 года я выехал в Оптину чрез Тулу и Калугу; из последнего города пришлось ехать верст 60 на почтовых. Я выехал из Калуги в понедельник утром и в Оптину приехал уже поздним вечером. Утомленный дорогой, я наскоро напился чаю и лег спать. Когда я сидел на другой день утром за чаем, ко мне явился келейник о. Амвросия с приглашением „пожаловать к Батюшке“. Я нисколько, впрочем, не удивился этому, предполагая, что ему доносят о каждом приезжем.

Оптинская Пустынь состоит из двух частей: собственно монастыря с храмами, корпусами монашеских келлий, скотными и конными дворами, которые, кстати сказать, содержатся в образцовом виде, как по постройкам, так и относительно животных, гостиницами и разными хозяйственными зданиями и Скита, где в то время жили только строгие подвижники. В ограду Скита женщины не допускаются. Мы с послушником пошли мимо собора, чрез фруктовый сад, пересекая всю площадь монастыря, и вышли наконец за ограду. Перед нами во все стороны густо раскинулся оголенный зимою лес, а прямо убегала тропинка, протоптанная среди высоких сугробов снега массою почитателей преподобного Старца. Она-то и вела чрез лес к Скиту, отстоящему от монастыря на полверсты. Мы вышли на поляну, и пред нами открылась белая ограда. Вправо от входных ворот виднелся небольшой белый каменный флигелек, одною половиною выходивший наружу, а другою прятавшийся внутри ограды.

Пред крылечком наружной части домика, который женщины почему-то называют „хибаркой“, стояла толпа человек в пятьдесят женщин, и высокородных и простого звания, в ожидании увидеть о. Амвросия. Большая часть из них пришли или приехали издалека, и во всех них царила твердая вера, что у него они найдут и утешение в горе, и добрый совет в трудных обстоятельствах, и даже исцеление в болезнях. Но случалось, что, походивши безуспешно к заветному крылечку несколько дней подряд, иная богомолка, не принятая Старцем, в сильном смущении должна была уезжать ни с чем домой, так и не видав его.

Войдя в ограду, мы повернули направо к внутреннему крыльцу флигеля, который оказался обширнее, чем представлялось снаружи. Прямо с крыльца дверь отворялась в коридор, разделявший флигель пополам; направо первая комната небольшая, но чисто меблированная – приемная для мужчин, налево собственно помещение о. Амвросия, а далее комнаты для послушников и для приема женщин. Послушник, приняв от меня пальто, пригласил войти в приемную направо, пока доложит Батюшке. Чрез минуту он вышел и сказал, что Батюшка просит меня подождать немного, пока окончит беседу с посетителем. Я принялся осматривать приемную. Приглашение послушника пожаловать к Батюшке прервало мой осмотр, и я отправился вслед за ним по коридору, уставленному по обе стороны скамьями, на которых ожидали с десяток посетителей.

Повернув налево, чрез маленькую переднюю, я прошел в узенькую дверь и очутился в каморке аршина четыре в длину и около трех в ширину, с довольно низким потолком. Прямо против двери было небольшое окно и под ним маленький столик с выдвижным ящиком и шкапчиком; правой стороны я не помню, ибо левая сторона каморки привлекла все мое внимание. На постели аршин двух с половиною длины и четверти три ширины, сделанной из досок, покрытых тонким, дюйма в два, ковром или матрасом (не разглядел), полулежал на левом боку в черном поношенном подряснике и такой же скуфейке, облокотись левою рукою на ситцевую подушку и перебирая правою зерна четок, маленький старичок с небольшою клинообразною бородкой, с проницательными добрыми глазами и чрезвычайно симпатичным лицом, – решительный контраст Старцу, рисовавшемуся в моем воображении! Я остановился, ожидая приглашения приблизиться. Старичок внимательно и не шевелясь вглядывался в меня с минуту. Наконец он немного приподнялся, улыбнулся и сделал мне знак рукой подойти. Я подошел и поневоле должен был опуститься на колена, чтобы принять его благословение. Благословив меня, о. Амвросий взял мою руку, пристально посмотрел мне в глаза и мягким и веселым голосом произнес:

Так вот он какой, этот свирепый защитник своего счастья!

Я пробормотал что-то вроде извинения, но он остановил меня и, указав на лежащее на столе мое письмо, продолжал:

Нечего извиняться! Я очень доволен этим письмом, чему доказательством служит мое желание вас видеть. Какая это на вас форма?

Я ответил, что командую Южно-Болгарской дружиной и что это форма Восточно-Румелийских войск.

Первое название хорошо, а второму и быть бы не следовало, – серьезно произнес он.

Мне очень приятно, Батюшка, слышать, что вы совершенно согласны в вашем взгляде с покойным Скобелевым и со всеми истинно русскими! – ответил я с почтительным поклоном.

Вы ведь были и в Сербии добровольцем, как мне говорила С.? Кстати, как ее здоровье? Я слышал, что она была больна после поездки в Петербург.

Слава Богу, поправилась, – сказал я.

Старец опять улыбнулся и сказал:

Я вас не удерживаю более, вы видели, сколько людей ожидают слова утешения. Ступайте, мы потом поговорим. Да вы надолго приехали сюда?

Я думаю еще съездить взглянуть на ваш знаменитый город Козельск и выехать из Оптиной в четверг.

Вот и прекрасно! Значит, вы можете и отговеть здесь.

Отец Амвросий! Сегодня вторник, когда же я успею отговеть? Четверг послезавтра! – возразил я немного удивленным тоном.

Для истинного покаяния нужны не годы и не дни, а одно мгновение, – заметил он серьезно, почти строго, – сегодня вы будете у вечерней службы, завтра у заутрени и преждеосвященной обедни, а после вечерни придете ко мне на исповедь, в четверг приобщитесь Св. Таин и вечером можете выехать в Москву.

Выйдя из ограды, я обратил внимание на какое-то особое движение в группе женщин. Любопытствуя узнать, в чем дело, я приблизился к ним. Какая-то довольно пожилая женщина с болезненным лицом сидя на пне рассказывала, что она шла с больными ногами пешком из Воронежа, надеясь, что старец Амвросий исцелит ее, что, пройдя пчельник, в семи верстах от монастыря, она заблудилась, выбилась из сил, попав на занесенные снегом тропинки, и в слезах упала на сваленное бревно, но что к ней подошел какой-то старичок в подряснике и скуфейке, спросил о причине ее слез и указал ей клюкой направление пути. Она пошла в указанную сторону и, повернув за кусты, тотчас увидала монастырь. Все решили, что это – или монастырский лесник, или кто-либо из келейников; как вдруг на крылечко вышел уже знакомый мне служка и громко спросил:

Где тут Авдотья из Воронежа?

Все молчали, переглядываясь. Служка повторил свой вопрос громче, прибавив, что ее зовет Батюшка.

Голубушки мои! Да ведь Авдотья из Воронежа я сама и есть! – воскликнула только что пришедшая рассказчица с больными ногами, приподымаясь с пня. Все молча расступились, и странница, проковыляв до крылечка, скрылась в его дверях. Мне показалось странным, как успел о. Амвросий узнать так быстро об этой страннице, и откуда она пришла. Я решился дождаться ее возвращения.

Минут через пятнадцать она вышла из домика вся в слезах и на посыпавшиеся на нее вопросы чуть не рыдая отвечала, что старичок, указавший ей дорогу в лесу, был не кто иной, как сам отец Амвросий, или кто-либо уж очень похожий на него. В большом раздумьи вернулся я в гостиницу. „Что же это такое? – думалось мне. – Положим, сходство, но, во-первых, в монастыре нет никого похожего на о. Амвросия, а во-вторых, два такие странные совпадения: о. Амвросий, как всем известно было, по болезненности в зимнее время до теплых летних дней не мог выходить из келлии, а тут вдруг в холодное время явился в лесу указателем дороги страннице, и затем чрез какие-нибудь полчаса, почти в минуту ее прихода к его „хибарке“, он уже знает о ней подробно“.

Я решился исполнить обряд моего короткого говенья по всем правилам: выдержал пост по-монастырски и все церковные службы также. В среду вечером после вечерни прямо из церкви отправился в Скит; Старец принял меня только чрез полчаса после моего прихода. Войдя в каморку, я застал его в том же положении, как и в первый раз, и, став на колена, принял благословение.

Ну, теперь я могу поговорить с тобою подолее, подвинься сюда поближе, – сказал мне ласково Старец.

Я предполагал, что мне порядком достанется на исповеди, ибо не говел целых шесть лет, и приготовился вынести грозу. Отец Амвросий начал меня расспрашивать о моем детстве, воспитании, службе, наиболее замечательных лицах, с которыми мне приходилось сталкиваться в жизни, о моем несчастном браке, о Сербии, Болгарии и Турции, пересыпая завязавшийся разговор замечаниями и улыбками. Я, который и в церкви-то не мог стоять на коленях вследствие боли в ногах, не заметил, что наш разговор продолжался час и семь минут, – до того разговор Старца был мил, увлекателен и разумно-наставителен! С каждой его фразой мне казалось, что я более и более сродняюсь с ним и душою и сердцем.

Передай мне епитрахиль и крест, – сказал мне вдруг отец Амвросий, помолчав минуты две.

Я подал то и другое. Надев на себя епитрахиль, он приказал мне нагнуться и, накрыв епитрахилью, начал читать разрешительную молитву. Я живо выдернул из-под нее голову и воскликнул:

Батюшка! А исповедь? Ведь я грешник великий! – Старец взглянул на меня, если можно так выразиться, ласково-строгим взглядом, накрыв опять епитрахилью и докончив молитву, дал поцеловать крест.

Можешь идти теперь, сын мой! Завтра после Литургии зайди ко мне.

И ласково отпустил меня.

При выходе моем из Скита меня встретил послушник отца игумена Пустыни, с приглашением на стакан чаю. Маститый старец встретил меня приветливо, благословил просфорою, а при прощании подарил книгу.

Никогда в жизни не совершал я такой чудной прогулки, как в этот раз. Точно какое-то громадное облегчение чувствовалось во всем существе моем, а вокруг меня лучи полного месяца так и играли мириадами алмазных искр по снегу полян и фантастическим хлопьям, причудливо лепившимся кой-где по ветвям оголенных деревьев. Я и не заметил, как дошел до своего номера и как затем заснул.

На следующий день, приобщившись Св. Таин, после Литургии я отправился к моему новому духовному отцу. Старец ласково встретил меня, благословил просфорою и подарил получасовою беседою, в которой высказал мне несколько наставлений и указаний на пути моей жизни, которых я никогда не забуду и которые поныне служат часто мне и утешением, и поддержкой в трудные минуты. Прощаясь, он опять благословил и поцеловал меня и дал завернутую в бумагу просфору для передачи его духовной дочери.

Вернувшись в гостиницу, я застал приготовленный для меня прекрасный грибной обед. Распорядившись относительно лошадей, я потрапезовал в обществе о. гостинника и, отслушав вечерню, помчался на почтовой тройке по направлению к Калуге, унося с собой самое лучшее воспоминание о приветливой Оптиной Пустыни, а в сердце своем – любовь и уважение к старцу Амвросию, этому великому наставнику и целителю душ и сердец человеческих.


Источник: Житница жизни. Страницы истории духовного бытия Оптиной пустыни / Виктор Афанасьев. Свято-Введенская Оптина Пустынь, 2003 г. 252 с.

Комментарии для сайта Cackle