Сарабьянов В. Д. Новгородская алтарная преграда домонгольского периода

С тех пор, как в 1859 г. увидела свет небольшая книжка Г. Д. Филимонова о церкви Св. Николая на Липне близ Новгорода⁴³⁰, вопрос о первоначальной форме иконостасов в русских церквах, вынесенный автором в подзаголовок издания, продолжает оставаться предметом исследований и дискуссий. Пожалуй, главным в кругу обсуждаемых проблем является вопрос о времени заполнения проемов невысокой алтарной преграды византийского типа иконами и начала постепенного преобразования ее в высокий иконостас. Этот процесс особенно актуален для истории русского искусства, поскольку именно на Руси на рубеже XIV-XV в. высокий иконостас получил свое логическое завершение. Однако изучение русских памятников предшествующей эпохи, и в первую очередь, домонгольского периода, сопряжено со множеством практических трудностей. Сами преграды XI – начала XIII вв. из-за многочисленных перестроек и переделок, которым на протяжении последующих столетий подвергались интерьеры русских храмов и, в первую очередь, сами иконостасы, полностью нигде не сохранились, а их остатки по причинам ветхости строительного материала – а чаще они создавались из дерева⁴³¹ – употреблялись при перестройках чрезвычайно редко. О конструкции преград можно судить по разнообразным, но как правило, слабо выявленным следам – гнездам различных креплений, отпечаткам от конструкций в полу или на стенах и т. д. Эти следы от преград, обнаруженные в целом ряде древнерусских и. в первую очередь, новгородских памятников, уже не раз становились предметом специальных исследований. Среди последних публикаций следует выделить работы С. И. Сивак и Г. М. Штендера, посвященные алтарной преграде Софии Новгородской⁴³², статью В. М. Ковалевой о конструкциях новгородских преград в соборе Антониева монастыря и в церквах Благовещения на Мячине на Спаса-Нередицы⁴³³, а также исследование Т. А. Чуковой⁴³⁴, собравшей и объединившей многочисленный и разрозненный материал по малым формам храмовых интерьеров домонгольских храмов, в том числе, и по алтарным преградам. Однако при всех достоинствах эти исследования не дают четкого ответа на вопрос, к какому типу, открытому или закрытому, т. е. заполненному иконами, относились древнерусские алтарные преграды. Именно эта проблема и будет в первую очередь, рассматриваться в предлагаемой работе, материалом для которой послужили данные предшествующих исследований, а также натурные наблюдения и обмеры, сделанные за последние годы на ряде домонгольских памятников Новгорода и Пскова.

Казалось бы. следы от конструкций не дают прямого ответа на вопрос, насколько та или иная преграда была заполнена иконами. Между тем, именно параметры конструкций преграды, в сопоставлении с объемными соотношениями самих храмов, позволяют составить представление о том, насколько прочными и мощными были эти конструкции и были ли они рассчитаны для установки на них больших и тяжелых икон. Следует учитывать, что при всем своем своеобразии эти конструкции не могли быть произвольным нагромождением стоек, балок и других инженерных сооружений. Иными словами, древнерусские алтарные преграды не выходили за общие рамки традиций, символики и эстетики византийского темплона. Их конструкция должна была иметь стандартный и обязательный набор элементов, в первую очередь, невысокий (погрудный) барьер, иногда называемый исследователями парапетом⁴³⁵, с чуть повышенными царскими вратами в центре, а также горизонтальную балку, или космитис. часто именуемую в научной литературе архитравом⁴³⁶. В византийских источниках эта балка обычно называется темплоном⁴³⁷ и именно этот термин мы будем использовать в наших дальнейших рассуждениях.

Принципиально важным является и тот факт, что новгородские алтарные преграды обычно создавались непосредственно в процессе строительства церкви или сразу же по его завершении, и их крепежные элементы вмуровывались в кладку, а затем примазывались фресковой штукатуркой. Следовательно, типология алтарной преграды, структура и схема ее декорации, т. с. выбор открытого или закрытого ее варианта, определялись с самого начала создания храма, что. соответственно, не могло не отразиться на ее строении. Сами конструкции, будучи вмонтированными в тело первоначальной постройки, оставляли следы, наличие которых в сохранившихся памятниках дает основания для достаточно определенных выводов. Столь же определенное заключение о констру кциях можно сделать и на основании доказанного натурным исследованием изначального отсутствия тех или иных стандартных деталей, поскольку средневековое строительство всегда руководствовалось принципом целесообразности любого конструктивного решения, и соответственно каждая часть преграды, несущая нагрузку, должна была крепиться к стене и оставлять по себе следы в кладке или же но крайней мере подчиняться простой инженерной логике. Эти соображения в сопоставлении с конкретным материалом памятников позволяют в общих чертах восстановить картину развития новгородской алтарной преграды домонгольского периода.

Самая древняя алтарная преграда Новгорода была установлена в Софийском соборе. В 1960-е годы в ходе археологических раскопок Г. М. Штендср обнаружил отпечатки от деревянных конструкций преграды, которая находилась в проеме триумфальной арки между боковыми лопатками алтарных столбов, будучи заглубленной к востоку на 10 см от западной грани этих лопаток. В шурфе, заложенном в алтарном проходе у северо-восточного столба, был выявлен отпечаток от нижнего бруса, являвшегося основанием для барьера а также след от столбца барьера, примыкавшего к южной грани северо-восточного столба собора. Ширина бруса, а возможно и его сечение, судя по отпечатку, равнялись примерно 30 см, а столбец был чуть уже⁴³⁸. Таким образом, археологические раскопки засвидетельствовали только существование деревянной преграды и наличие у нее барьера, крепившегося к полу брусом, а к плоскости столбов вертикальными столбцами. Ни высота всей преграды или барьера, ни наличие темпло- на ни количество и ширина пролетов преграды исследованиями 1960-х годов определены не были. Тем не менее, на основании этих данных Г. М. Штендер сделал вывод, что «алтарная преграда XI века была деревянной, вероятно резной. Представляла собой ряд вертикальных стоек, опиравшихся на нижний горизонтальный брус. Вверху стойки соединялись горизонтальным брусом – темпло- ном, на котором, по-видимому, находился один ряд икон деисусного чина. Между стойками в нижней части находился деревянный барьер. По ширине триумфальной арки могло быть размещено пять пролетов»⁴³⁹.

Позже в соавторстве с С. И. Сивак Г. М. Штендер предложил полную реконструкцию алтарной преграды Софии Новгородской⁴⁴⁰, которая оказалась еще более гипотетичной, чем ее первый вариант. Преграда была реконструирована в виде закрытой перегородки, имевшей трехчастную композицию. По сторонам от царских врат Г. М. Штендер расположил две древнейшие иконы Софийского собора, совпадающие по размерам. – «Спаса на престоле» или так называемого «Спаса Золотую ризу» – легендарный образ, дошедший в нескольких поздних «мерных» копиях⁴⁴¹, а также «Св. апостолов Петра и Павла». Совпадение размеров обеих икон (соответственно 236 х 146 см и 236 х 147 см) собственно и послужило главным поводом для реконструкции преграды закрытого типа, хотя реальные археологические данные для этого, как уже говорилось, отсутствуют. Икона «Св. Петр и Павел» явно выпадает из общей традиции, а предложенное авторами обоснование иконографической программы преграды ее ориентацией на Софию Константинопольскую представляется не более чем гипотезой.

Вероятнее всего, преграда Софии Новгородской имела стандартную конструкцию и классическую византийскую схему, состоя из барьера, невысокого темплона и столбцов. Образцом для нее должны были служить киевские соборы, и. в частности, мраморная преграда Софии Киевской⁴⁴², повторенная в новгородском кафедрале в дереве. Иными словами, теоретически можно согласиться с реконструкцией Г. М. Штендера и С. И. Сивак, исключив из нее установку икон в интерколумниях, чье присутствие в программе преграды не имеет убедительных обоснований⁴⁴³.

Княжеские новгородские соборы раннего XII в. содержат очень скудную археологическую информацию о формах алтарной преграды. Так. в Николо-Дворищенском соборе в ходе недавних археологических изысканий, проводимых под руководством В. А. Булкина, были обнаружены, как и в Софийском соборе, слабые отпечатки нижнего бруса алтарной преграды, однако располагалась она иначе – в проеме между западными ветвями крещатых алтарных столбов, проходя по линии их западных граней. Эта преграда датируется первым строительным периодом собора т. е. ориентировочно 1113 г.⁴⁴⁴Ее вынос из проема собственно алтарной арки в более широкое пространство между западными ветвями крещатых в плане алтарных столбов, т. е. очевидный отход от образца Софийского собора, дает основание для различных интерпретаций. В частности, этот факт может показаться доводом для предположения, что она была рассчитана на установку икон в проемах интерколумниев, для чего было выбрано более широкое пространство. Не исключено также, что ее параметры повторяли софийскую преграду, на что указывает близость размеров: ширина проема триумфальной арки и соответственно алтарной преграды Софии равняется 5,13 м, тогда как расстояние между западными ветвями алтарных столбов Николо-Дворищенского собора и соответственно размеры преграды -– 5,05 м. Если это предположение верно, то ориентация на параметры софийской преграды может восходить ко второй по времени каменной постройке Новгорода – Благовещенскому собору 1103 г., который, как показывают исследования М. К. Каргера, был идентичен Николо- Дворищенскому собору по плану и параметрам. Однако нам представляется, что отход от стандарта Софийского собора был обусловлен принадлежностью этого памятника к иному типу преграды, получившему распространение в Новгороде с начала XII в., о чем речь пойдет ниже.

Археологические исследования Георгиевского собора Юрьева монастыря, проводившиеся в 1933–1935 гг. под руководством М. К. Каргера⁴⁴⁵, не затронули пространство, где могли быть обнаружены следы алтарной преграды, поэтому достоверные свидетельства характера ее конструкций отсутствуют, однако в северо-западной башне сохранился изобразительный материал, содержащий важную информацию по данной теме. В куполе башни находятся фрески, датируемые около 1130 г., которые по распределению сюжетов точно повторяют систему росписи крестовокупольного храма. Зенит купола, где. вероятно, находилось изображение Иисуса Христа, утратился, но на его склонах находятся четыре медальона с евангелистами, повторяющие композицию парусов, а на востоке изображена Богоматерь Оранта в арочном обрамлении, представляющая собой традиционный образ алтарной апсиды. Ниже, в простенках окон, расположены фигу ры различных святых, в том числе патрона собора Св. Георгия, а по сторонам от восточного окна написаны две фрески иконного типа со Спасителем и Богоматерью Одигитрией⁴⁴⁶. Иконный характер этих изображений явно акцентирован: они выделены масштабно и подняты значительно выше уровня древнего пола, а также имеют иконный формат, подчеркнутый нижними горизонтальными отгранками. Росписи очень сильно пострадали и утратились, но в верхних углах левого простенка, по сторонам от Богоматери, можно едва различить контуры двух нарисованных капителей, поддерживающих, как архитрав, верхнюю отгранку композиции и как будто имитирующих колонки преграды или обрамление настолпных икон.

Вне сомнения, изображения Спасителя и Богоматери повторяли декорацию алтарной преграды, образцом для чего, казалось бы могла послужить конкретная преграда, уже существовавшая в основном объеме Георгиевского собора к моменту его освящения в 1130 г. Тем не менее, даже в форме предположения подобная версия порождает некоторые недоумения в связи с двумя древнейшими новгородскими иконами раннего XII в., происходящими из этого собора, – «Св. Георгием» и «Устюжским Благовещением». В. Н. Лазарев и Н. Е. Мнева высказывали предположение, что обе иконы были настолпными⁴⁴⁷, однако нельзя без доказательств исключить и вариант их предназначения для алтарной преграды, чему, казалось бы, соответствует, с одной стороны, наблюдение Н. Е. Мневой об идентичности древних размеров обеих икон, искаженных позднейшими поновлениями⁴⁴⁸, а с другой стороны, тот факт, что их параметры заметно превышают первоначальную ширину лопаток столбов собора, что, соответственно, исключает возможность их размещения в соборе в качестве настолпных образов⁴⁴⁹. Зная возможные параметры преграды и сопоставляя их с размерами икон, попробуем восстановить ее облик в варианте закрытого типа.

Возможны лишь два варианта ширины алтарной преграды Георгиевского собора: находясь в проеме триумфальной арки, она была около 480 см, располагаясь в пространстве между западными ветвями алтарных столбов – около 600 см⁴⁵⁰. В первом случае преграда могла иметь только две иконы. «Устюжское Благовещение» уже по своему иконографическому содержанию не может претендовать на эту роль. Что касается «Св. Георгия», то известны варианты, когда один из двух главных образов в программе преграды отводился под патрональ- иос изображение⁴⁵¹. В таком варианте преграда могла иметь трехчастную компо- шцию. состоящую из равных проемов шириной около 140 см (при ширине иконы «Св. Георгий» 142 см), два из которых были заполнены иконами, а центральный врагами, и четырех столбцов шириной по 15 см, что в целом составляет 180 см. Но при таком составе икон отпадает наше предположение о копийном характере росписей башни собора, где образ патрона собора св. Георгия отодвину г от центра и расположен вслед за Богородицей. Возможен второй вариант, когда преграда имела четыре иконы, и в таком случае, казалось бы, получает право на расположение в ней и парное «Св. Георгию» «Устюжское Благовещение». Однако такой преграде не находится места, поскольку, размещая четыре иконы с шириной не менее 140 см в проеме между западными гранями алтарных столбов не остается пространства для царских дверей. Итак, изложенные данные показывают. что существующего материала, к сожалению, абсолютно недостаточно для реконструкции типа преграды Георгиевского собора, которая могла быть как закрытого, так и открытого типа, что же касается фрески в башне, то она, вероятнее всего, ориентировалась не на конкретный, а на обобщенный образец. Подчеркнуто иконный характер этих изображений показывает, что подобные парные образы, обрамлявшие вход в алтарь, были хорошо известны новгородцам. однако такие иконы могли располагаться не обязательно в самой алтарной преграде, а и на столбах по сторонам.

Рассмотренные примеры новгородских алтарных преград XI и раннего XII в. не обладают тем объемом данных, которые позволили бы убедительно соотнести их с памятниками византийского мира. В целом они не противоречат, но и не подтверждают распространенное мнение, сформулированное М. Хадзидакисом, который, проанализировав многие памятники Греции, пришел к выводу, что практика заполнения ингерколумниев иконами появилась уже в XI в., а в XII столетии закрытая алтарная преграда стала повсеместным явлением, прокладывая путь к формированию высокого иконостаса⁴⁵². Однако, если мы обратимся к анализу других новгородских храмов XII в., то перед нами предстанет куда более наполненная и системная, и в то же время чрезвычайно своеобразная картина.

Наиболее показательной с археологической точки зрения, хотя и достаточно сложной конструктивно, является алтарная преграда собора Рождества Богородицы Антониева монастыря. Она была установлена, вероятно, сразу же по завершении строительства собора в 1119 г., поскольку фресковая штукатурка под росписи 1125 г. уже примазывалась к ее конструкциям, благодаря чему от них сохранились выразительные отпечатки, позволяющие во многом восстановить облик ее основных элементов. Кроме того, на западных гранях восточных столбов, а также на лопатках боковых апсид и примыкающих к ним участках северной и южной стен наоса до уровня пят сводов и арок сохранилась значительная часть древнего грунта с фресками, что дает уникальную возможность для максимального выявления следов алтарной преграды. Сохранность этой части первоначальной храмовой декорации обусловлена тем, что в 1716 г. здесь был установлен высокий резной иконостас, полностью заслонивший эти поверхности и спасший их от варварского уничтожения при ремонте 1838 г. Примечательной особенностью декорации алтарных столбов является то, что фресковая роспись, украшая цокольную часть в виде «полотенец» (в настоящее время почти полностью закрытых поздним полом), затем прерывается и возобновляется лишь на уровне половины высоты столбов, т. е. на расстоянии примерно 7.15 м от древнего пола или около 6 м от современного. При этом, будучи нерасписанной, эта часть столбов покрыта тем же древним грунтом и забрызгана потеками краски, образовавшимися при росписи верхних регистров этого объема. Тот факт, что при создании фресок средняя зона алтарных столбов осталась нерасписанной, породила устойчивое мнение, что здесь уже с момента постройки собора была установлена многоярусная конструкция, явившаяся прототипом высокого иконостаса. Эти представления сформулированы В. М. Ковалевой, предложившей реконструкцию этой преграды⁴⁵³. Однако следует у читывать, что обследование преграды проводилось автором в условиях, когда еще не был удален иконостас XVIII в., что привело к ряду принципиальных ошибок. После разборки конструкций позднего иконостаса общая картина предстает в принципиально ином свете.

Преграда состояла из двух основных конструктивных элементов (ил. 3) В проеме алтарной арки, вплотную к ее западной грани, находился невысокий барьер, от столбцов которого сохранились отпечатки, ныне скрытые под поздним полом; один из них был виден в археологическом зондаже у внутренней грани северного алтарного столба. Этот элемент наиболее традиционен и присутствует, как мы увидим, в большинстве новгородских памятников.

К сожалению, отпечатки утрачены в верхней своей части, поэтому невозможно установить точную высоту барьера, однако он вряд ли превышал стандартные параметры, рассчитанные на раздачу через него евхаристических даров, которые колеблются в ряде памятников в пределах 110–120 см⁴⁵⁴. Как показали археологические исследования В. А. Булкина, пол в апсиде повышен примерно на 115 см⁴⁵⁵. В то же время с западной стороны алтарных столбов выглядывают верхние кромки цокольной фресковой декорации XII в. в виде «полотенец», которые возвышаются над современным полом на 15–20 см. Вероятнее всего, барьер преграды по уровню соответствовал росписи «полотенец», и его высота таким образом равнялась примерно 130 см.

Вторым и наиболее характерным элементом являлась мощная балка темплона, лежавшая на воздушных связях нижнего уровня, выходивших на запад из алтарных столбов. Балка примыкала вплотную к западным граням алтарных столбов, где осталась не заштукатуренная полоса, или штроба. Высота расположения темплона весьма значительна: отметка гнезд от связей по их верхней грани находится на расстоянии 3,6 м от нынешнего или 4,75 от древнего пола, и если балка темплона вероятнее всего была врублена в связи в паз, то она возвышалась еще на 10–15 см. Темплон имел крупное сечение, аналогичное воздушным связям, т.е. около 25 см, о чем говорят следы от мощных дополнительных креплений в виде, очевидно, металлических крюков, которыми он был прибит к воздушным связям, проходившим на этом же уровне в проемах алтарных арок. Сохранились следы как минимум от четырех таких крючьев, примыкавших к граням столбов и поэтому оказавшихся примазанными фресковым грунтом; наиболее выразительный почти не поврежденный отпечаток находится на северном откосе алтарной арки.

Другие детали показывают, что темплон. несомненно, пересекал собор на всю его ширину, вплотную подходя к северной и южной стенам. Так, на северной лопатке арки жертвенника вдоль ее внешней западной грани сохранился четкий отпечаток узкого столбца, который примыкал к плоскости лопатки и подпирал балку темплона. О том, что балка вплотную примыкала торцами к боковым стенам собора, свидетельствует характер декора боковых лопаток дьяконника и жертвенника, которые она пересекала. Орнамент, покрывающий узкие плоскости лопаток ниже балки, имеет стандартный и повсеместно используемый в этом соборе рисунок стилизованных извивов виноградной лозы, тогда как выше балки он меняет свой характер: на лопатке дьяконника мы видим четко выполненный крещато-слупенчатый орнамент, а на щеке жертвенника использован сложный псевдо-куфический орнамент, уникальный для древнерусских памятников домонгольского периода. Здесь же сохранились небольшие фрагменты горизонтальной отгранки. обрамлявшей плоскость примыкания балки к лопатке. Но весьма примечательно, что при этом балка темплона не имела креплений в боковых стенах собора, поскольку на месте ее примыкания на северной стене сохранились фрески 1125 г. Иными словами, она не была рассчитана на установку на ней ряда икон, как это предложено в реконструкции В. М. Ковалевой⁴⁵⁶, и имела основательные крепления лишь в центральной своей части, тогда как се тяжелые концы были лишь подперты узкими столбцами, не способными нести большую нагрузку. Этот факт, кроме всего прочего, позволяет предположить, что композиция преграды была реализована не в ходе строительства храма, а чуть позже, но до создания фресок в 1125 г. Известно, что собор Антониева монастыря строился в два этапа – сначала, в 1117–1119 гг. был возведен четырехстолпный объем, а через несколько лет к нему были пристроены нартекс с хорами и северо-западная башня⁴⁵⁷, и лишь затем храм был расписан. Вероятно, эта пристройка была осуществлена около 1122 г.⁴⁵⁸, и тогда же в соборе мог быть установлен и данный темплон.

Над темплоном на высоту более 2 м поверхность столбов осталась не расписанной, а по нижней границе фресок проходит еще одна штроба, которая быта ошибочно принята В. М. Ковалевой за аналогичный нижнему след от верхнего тябла иконостаса. Между тем тщательное обследование показало, что никаких креплений, достаточных для установки тябла, ни на столбах, ни на боковых стенах собора здесь никогда не было, а штроба образовалась от прибитых на обоих столбах несколькими коваными гвоздями двух узких деревянных реек шириной около 5 см, которые не могли нести на себе никакой конструктивной нагрузки и вряд ли соединялись между собой. Иными словами, эта конструкция не пересекала арочный проем алтаря. При оштукатуривании стен под фреску ни верхние рейки, ни нижняя балка темплона не удалялись, чем и объясняется наличие здесь штроб с обнаженной кладкой. При нанесении фрескового грунта под изображение св. бессребреников – Кира и Иоанна. Флора и Лавра – штукатурка именно подмазывалась под рейку, и мастер пользовался не мастерком, а втирал грунт прямо рукой, из-за чего здесь сохранились очень выразительные следы его пальцев. Что касается балки темплона. то. вероятно, на ней в этот момент крепились какие-то декоративные или функциональные элементы – деревянная резьба, светильники и пр. Они мешали вплотную подвести грунт к балке, чем и объясняется большая ширина образовавшейся штробы, колеблющаяся в пределах 50–57 см.

Перечисленные данные, а также другие, не столь значительные детали позволяют достаточно полно реконструировать всю алтарную преграду собора Рождества Богородицы. В пространстве между» брусом темплона и полуфигурами целителей были установлены две огромные иконы; они стояли на брусе, а сверху прижимались рейками, вероятнее всего, имевшими форму карниза, который, впрочем, не имел серьезной конструктивной роли, а с корте выполнял декоративно-композиционную фу нкцию, обозначивая границу между фреской и иконами. О наличии здесь четких горизонталей говорит следующий факт. Все четыре поля фресковой декорации алтарных столбов обрамлены отгранками, од-нако нижняя горизонтальная отгранка под фигурами св. бессребреников отсутствует, а раскраска их одежд, подходя к нижней кромке штукату рки, положена небрежно как бы обрывается на полумазке. упираясь в какую-то горизонтальную преграду. Совершенно очевидно, что нижняя кромка композиции была закрыта конструкцией, которая выполняла организующую роль отгранки и. скорее всего, имела декоративное оформление в виде профильного карниза. Кроме того, по центру столба у самой нижней кромки фрески хорошо видны гнезда от двух квадратных в сечении металлических гвоздей или штырей, которыми, вероятнее всего, были прибиты кронштейны для двух крупных лампад, висевших перед каждой из икон.

При определении сюжетов росписи обе иконы были оставлены на своих местах, а, следовательно, их содержание являлось необходимой частью общей программы храмовой декорации. В выборе возможных изображений для данных икон здесь вряд ли возможна ошибка – самым вероятным вариантом представляется размещение здесь образов Спасителя и Богоматери, которые хотя и оказались вознесенными на высоту почти 5 м, занимали свое традиционное место в системе расположения главных храмовых сюжетов. При этом отметим, что подобные гигантские настолпные иконы, фланкирующие атгарь и обрамленные декоративными рамами, дтя XI-XII столетий были явлением достаточно частым. Пустующие ныне места от двух таких икон сохранились в соборе монастыря Хосиос Хризостомос на Кипре, около 1110 г.⁴⁵⁹, а в Катендерхане Джами по сторонам от атгаря сохранились мраморные рамы от двух, вероятно, мозаических икон, также относящиеся к XII в.⁴⁶⁰

Анализ конструкций алтарной преграды собора Антониева монастыря позволяет сделать однозначный вывод, что никакой двухгябловой конструкции для крепления икон, которую предлагает В. М. Ковалева, здесь не существовало, а, следовательно, пространство между столбами оставалось открытым или, правильнее сказать, свободным от икон. Оговоримся, что речь идет сейчас только о крупных образах, наличие которых превращало бы преграду открытую или прозрачну ю в преграду закрытого типа. Нельзя отрицать тот очевидный факт, что темплоны византийских и, соответственно, древнерусских церквей в XII в. повсеместно украшались небольшими иконами различного содержания, не требующими дополнительных креплений и поэтому не влияющими на конструкцию преграды, и об их присутствии в рассматриваемых новгородских памятниках мы подробно скажем ниже.

Итак, отсутствие верхней балки делает очевидным и отсутствие здесь крупноформатного иконного ряда, перекрывавшего алтарную арку. Но столь же очевидно отсутствие больших икон и ниже балки темплона, поскольку барьер, на который иконы могли бы опираться, и темплон, к которому они могли бы крепиться своими верхними гранями, находились в разных плоскостях: барьер располагался в проеме арки, а темплон примыкал к западной грани алтарных столбов. Если бы иконы все же помещались на барьере, то они неизбежно крепились бы к откосам атгарной арки, но здесь нет никаких следов, при том, что на данных участках почти полностью сохранились фрески. Таким образом, алтарная преграда собора Антониева монастыря не имела привычного византийского облика, ибо в ней отсутствовали столбцы, капители и архитрав, а двумя ее основными элементами были не соединенные между собой барьер и темплон. роль которого исполняла мощная балка, пересекавшая алтарь на ширину всех трех апсид собора.

Близкая по конструкции и функции алтарная преграда находилась в церкви Спаса Нередицы.Часть ее элементов вмонтирована в кладку, следовательно ее можно датировать временем строительства храма, т. е. 1198 г. До разрушений 1941–1944 гг. в церкви находились детали подлинных конструкций, и даже до нашего времени дошла часть балки темплона, которая сохранилась на всю ширину арки дьяюнника и южного алтарного столба; ее средняя и северная часть наращена при послевоенном восстановлении церкви⁴⁶¹. Темплон в виде бруса сечением 15–16 х 18–19 см пересекал весь храм на высоте около 4 м⁴⁶² от древнего пола⁴⁶³ на одном уровне с проходившей здесь же воздушной связью, которая немного больше сечения темплона и сдвинута относительно него на восток на 13–14 см⁴⁶⁴. Тело балки в местах соприкосновения с алтарными столбами было вмонтировано заподлицо в их кладку, так что видна оставалась только внешняя западная грань бруса, которая выполняла роль горизонтальной отгранки, разделяя ярусы росписи на столбах. Торцы темплона уходят в кладку северной и южной стен церкви, а места их креплений обведены красной отгранкой, остатки которой сохранились на южной стене. Кроме того, балка темплона имела дополнительные вертикальные крепления в виде столбцов, врубленных в пол паза в балку темплона, благодаря чему можно определить их ширину, равную 13,5 см. На фрагменте балки сохранились гнезда от крепления двух столбцов, расположенных в проеме арки дьяконника. Один столбец примыкал вплотную к южной грани юго-восточного столба и здесь хорошо читается след от его примазки фресковым грунтом шириной 6–8 см, что примерно соответствует глубине вруба в балку темплона, равную 5–6 см. Второй столбец был установлен на расстоянии 30 см от южной стены и, судя по размерам вруба, имел такие же параметры. Внизу столбцы, вероятно, крепились в горизонтальном брусе, вмонтированном в древний цемяночный пол, следы от которого зафиксированы В. М. Ковалевой⁴⁶⁵.

Весьма примечательно также, что в проеме центральной апсиды подпорок под темплон вовсе не было. На северной грани южного алтарного столба сохранился след от столбца, расположенный также у самой западной грани и имеющий такие же характерные следы от примазки фресковой штукатуркой, как и в арке дьяконника, а клеймо мраморировки и медальон со св. Евдокией занимают плоскость столба в этом уровне с небольшой асимметрией, будучи чуть смещенными на восток. Однако след от столбца поднимается только до горизонтальной отгранки, тогда как выше он отсутствует, а живопись обретает симметричность. Очевидно, что перед нами отпечаток от столбца барьера, который отличался тем не менее большой высотой, поднимаясь примерно на 2 м от уровня древнего пола (или 1,5 м от современного). Не исключено, что барьер имел какие-то дополнительные конструкции или декоративные элементы, но установить это не представляется возможным. По крайней мере, конструктивные детали нередицкой алтарной преграды, несомненно, имели достаточно богатую декорацию. Поскольку» даже воздушные связи еще в начале нашего столетия сохраняли древнюю орнаментальную роспись⁴⁶⁶.

В своем исследовании В. М. Ковалева предложила два варианта реконструкции алтарной преграды Спасо-Нередицкой церкви, отдав предпочтение одному из них, где темплон служит основой для предположительной установки нескольких рядов икон⁴⁶⁷. Однако рассмотренная конструкция оказывается слабой не только для многоярусной композиции, но даже для одного ряда икон. Темплон Нередицкой церкви, имея сечение всего 15 х 19 см, подпертый в проемах боковых арок еще более узкими столбцами (13,5 х 6–8 см), не мог быть рассчитан на значительную нагрузку. Отметим, что столбцы центральной арки в реконструкции В. М. Ковалевой доходят до тябла, становясь его дополнительной опорой, тогда как в реальности, о чем уже говорилось, они не поднимались выше барьера. Поскольку сам темплон был утоплен в кладке столбов, то и любые конструкции могли находиться только внутри арочных проемов и не выступали за плоскость западных граней столбов. На это однозначно указывает и наличие фресок на этих гранях ниже темплона, и отсутствие гнезд креплений предполагаемых горизонтальных брусьев, и такое расположение росписей на северной и южной стенах, что их композиционная целостность неизбежно была бы нарушена, окажись преграда глухой иконной стенкой, отстоящей от стены всего на 30 см.

Схожую конструкцию алтарной преграды, видимо, имел Ивановский собор 11 с ко на (около 1140 г.), в котором, согласно исследованиям С. П. Михайло- ва, были обнаружены гнезда от трех брусьев сечением 35 х 35 см, проходивших единой линией от южной до северной стены заподлицо с западной гранью ал- i ирных столбов на высоте около 5 м (что, отметим, соответствует уровню зале- I лнин среднего яруса воздушных связей)⁴⁶⁸. Весьма вероятно, что композиция ад- I ирной преграды Ивановского собора во многом повторяла образец Антониева монастыря, поскольку, как отмечают исследователи, псковский храм демонстрирует несомненную преемственность по отношению к архитектуре собора Рождества Богородицы⁴⁶⁹. К сожалению, эти данные изложены в публикации С. Г. Михайлова слишком суммарно, что не позволяет полноценно включить их в настоящее исследование, однако они служат весомым дополнением для разработки типологии новгородских алтарных преград XII в.

Если собор Антониева монастыря и храм Спаса Нередицы дают пример преграды, полностью перекрывавшей все пространство восточной части храма, то в других новгородских постройках XII в. преграды не выходили за пределы центральной алтарной арки и обладали очень простой конструкцией. Самый показательный археологический материал, исследованный и убедительно реконструированный В. М. Ковалевой, сохранился в церкви Благовещения на Мячине (1179 г.)⁴⁷⁰. Преграда состояла из двух традиционных элементов – барьера и темплона (ил. 11, 12). Невысокий барьер с царскими вратами был установлен в одной плоскости с западными гранями алтарных столбов. Его месторасположение воссоздастся по отпечатку в цеминочном полу закладного бруса сечением 14 х 14 см, который был обнаружен и ходе археологических исследований.

К сожалению, высота барьера не поддается точному определению, поскольку в местах примыкания столбцов к откосам алтарной арки древняя штукатурка полностью утрачена на высоту около 2,5 м. Темплоном служила балка воздушной связи сечением 19x21 см, проходящая на высоте 4,80 м (по верхней грани) от древнего пола (ил. 11). Балка сильно смещена с оси столба на запад – расстояние от ее края до западной грани алтарных столбов всего 14 см. и этот факт является неоспоримым доказательством использования алтарной воздушной связи в качестве темплона⁴⁷¹. Древняя балка темплона сохранилась до наших дней и содержит ряд весьма примечательных деталей, о которых речь пойдет ниже (ил. 13, 14). Пространство между барьером и темплоном. составлявшее, вероятно, более 3 м, иконами занято не было, как не было здесь и столбцов. На это указывает прежде всего расположение барьера и темплона в разных плоскостях. а также отсутствие следов дополнительных креплений, необходимых при такой высоте, да и строго центрованное относительно оси столба размещение фресок на откосах алтарной арки, которые, как, например, в церкви Спаса на Нередице, неизбежно были бы сдвинуты вглубь алтаря, окажись в этой плоскости примыкающие ко граням столбов иконы. Если бы предполагалось установить здесь преграду традиционной византийской формы, т. е. со столбцами между барьером и темплоном, то эти элементы преграды были бы совмещены в одну плоскость, чего легко достигнуть, сдвинув барьер чуть на восток или выведя балку темплона заподлицо к внешней плоскости алтарных столбов. Но отсутствие этого простого решения является самым убедительным доказательством того, что в пространстве между темплоном и барьером не было никакого конструктивного заполнения.

Вероятно, именно такой тип конструктивно упрощенной преграды был наиболее распространенным в новгородских храмах середины – второй половины XII в. Следы аналогичных конструкций сохранились в Георгиевской церкви в Старой Ладоге (последняя четверть XII в.), где в цокольной части откосов алтарной арки хорошо читаются отпечатки от примыкания столбцов барьера, к которым была примазана фресковая штукатурка (ил. 15). Столбцы имели ширину около 15 см и располагались, аналогично преграде Благовещенской церкви, в плоскости западных граней алтарных столбов. Отпечатки от стоек барьера были заштукатурены и расписаны под отгранку при поновлении церкви в 1445 г., когда первоначальная преграда была заменена иконостасом, однако они читаются достаточно четко за счет разницы грунтов и раскрасок (ил. 16). В качестве темплона здесь могла служить только балка воздушной связи, проходящая на высоте примерно 3,7 м от древнего пола и. в силу небольших размеров храма, расположенная на расстоянии всего 35 см от западной грани алтарных столбов. Никаких других конструкций здесь не было, что можно утверждать с полной уверенностью, поскольку в ходе последней реставрации памятник был обследован самым тщательным образом⁴⁷².

Столь же тщательное реставрационное обследование Успенского собора в Старой Ладоге (50-е годы XII в.)⁴⁷³ выявило следы схожих конструкций, где столь же четко читаются отпечатки от столбцов, образовавшие пггробу во фресковом грунте. Барьер был слегка (примерно на 5 см) смещен к востоку от западной плоскости алтарных столбов (ил. 17). Сохранились также гнезда от балки темплона, торцы которого были вмурованы в кладку, а из этого следует, что он был установлен при строительстве храма. Темплон был составлен из двух положенных рядом прямоугольных в сечении брусьев, оставивших четкие отпечатки в гнездах (ил. 18). Высота темплона – около 3,6 м от уровня древнего пола, его общее сечение, отличающееся необыкновенной широтой – 35 х 65 см. Пространство между барьером и темплоном не было заполнено иконами, поскольку их конструкции, как и в остальных памятниках этого типа находились в разных плоскостях. Преграда создавалась одновременно со строительством храма и ее конструкция, будь она запланирована закрытого типа неизбежно была бы иной.

В соборе Мирожского монастыря во время реставрации рубежа XIX–XX вв. была установлена мраморная алтарная преграда «в древнем стиле», уничтожившая следы первоначальных конструкций, поэтому известна лишь высота крепления темплона, равная 3,6 м от нынешнего пола или 4,7–5 м от уровня древнего. Расположение темплона устанавливается по архивной фотографии 1898 г. из альбома О. Парли, на которой запечатлена часть алтарной стены, где в утрате грунта хорошо видно гнездо от крепления балки⁴⁷⁴, долгое время остававшееся под поновлением Н. М. Сафонова. В ходе последней реставрации на северной стене апсиды было раскрыто гнездо темплона балка которого представляла собой круглое неокоренное бревно, заведенное в кладку стены на глубину 63 см. Балка не является воздушной связью, а глубина ее залегания в кладке говорит о расчете на значительную нагрузку. Вероятно, по завершении строительства она была подтесана и явилась основанием для крепления на нее либо самого темплона, либо каких-то декоративных накладок. Здесь таже можно с уверенностью реконструировать сквозную преграду, на что недвусмысленно указывают фланкирующие алтарную арку фрески, где изображены Богоматерь Параклесис (Просительница) (ил. 19) и Вседержитель, т. е. диалогическое изображение Богородицы и Христа, являющееся одним из самых устойчивых иконографических сочетаний обрамления алтаря⁴⁷⁵, которое не могло быть дублировано в иконных образах той же преграды. Более того, на изображении Богородицы, как будто на иконе, читается множество следов от крепления накладных украшений – венца, звезд на лбу и плечах, тонких обкладок по кайме чепца и поручей. Эти накладки, имевшие, вероятно, драгоценное исполнение, были прибиты тонкими коваными гвоздиками, частично сохранившимися в стене. Перед нами очевидное свидетельство почитания изображения Богоматери именно как иконного образа.

Итак, рассмотренные материалы показывают, что все новгородские алтарные преграды XII в., поддающиеся реконструкции, были, вероятнее всего открытого типа, без столбцов между барьером и темплоно, и следовали по крайней мере двум типологиям. Первая, представленная собором Антониева монастыря, Нередицкой церковью и Иоанновским собором в Пскове, перегораживала все восточное пространство храма. Вторая типология (храмы Ладоги, церковь Благовещения на Мячине, Мирожский собор) предполагала более простую конструкцию, занимавшую только центральный проем алтаря. Что касается ранних новгородских соборов, то выявленных данных слишком мало, чтобы определять типологию установленных в них шпарных преград, однако можно высказать ряд предположений. Если преграда новгородской Софии, вероятнее всего, имела стандартную конструкцию и повторяла киевские образцы, т. с. состояла из барьера невысокого темплона и столбцов, то пример Николо-Дворищенского собора демонстрирует отход от этой классической византийской схемы. Вынос преграды к внешним граням алтарных столбов может скорее свидетельствовать в пользу ее принадлежности к типологии, представленной собором Антониева монастыря и Спаса Нередицы. Однако эти предположения могут быть подтверждены только в ходе дополнительных археологических и реставрационных исследований.

Но главной отличительной особенностью новгородских преград являлась, вне сомнения, большая высота расположения темплона: напомним, что в храмах Антониева, Ивановского, Мирожского и Благовещенского на Мячине монастырей она колебалась в пределах 4,7 – 5 м, а в Нередицкой и двух ладожских церквах – между 3,6 и 4 м. Для сравнения укажем, что более чем в 20 памятниках, обмеры которых опубликованы в работе Г. Бабич, высота преград не превышает 3,5 м⁴⁷⁶; в Велюсе преграда имела высоту 2,5 м⁴⁷⁷, в соборе монастыря Пантократора – около 3,5 м (по A. Mere)⁴⁷⁸, в Софии Охридской (по А. Эпштейн) – чуть больше 3 м⁴⁷⁹, и т. д. Этот список можно было бы значительно расширить, но общая тенденция достаточно очевидна: новгородский темплон оказался на порядок выше, чем в византийских храмах, что повлекло за собой ряд принципиальных изменений в композиции преграды.

Чтобы понять побудительные мотивы столь высоких конструкций, обратим внимание на одну закономерность. Во всех сохранившихся новгородских храмах домонгольского периода выявлены деревянные конструкции, которые закладывались в толщу стен, как правило, в трех уровнях (на высоте хор, пял сводов и в основании барабана), и в пространстве рукавов подкупольного креста выходили в интерьер храма, получив за это название воздушных связей ⁴⁸⁰1. Примечательно, что темплоны всех рассмотренных нами памятников проходят на уровне нижнего яруса воздушных свяхй, и лишь единственное исключение составляет собор Мирожского монастыря, где связи открывались во внутреннее пространство храма только в уровне пят подпружных арок. В случае собора Антониева монастыря такая взаимозависимость вполне оправдана, поскольку связи являлись опорами для темплона. Очевидна эта зависимость в церквах Благовещения на Мячине и Св. Георгия в Ладоге, поскольку здесь сама воздушная связь являлась темплоном. Однако и в других случаях темплон устанавливался строго на том же уровне – параллельно связи, как это сделано в Спаса- Нередицкой церкви, или замещая се в пространственной композиции храма.

Примером чему могут служить темплоны Ивановского собора Пскова или Успенского собора в Старой Ладоге. Примечательно, что в последнем случае брусья темплонов не имели никакой конструктивной перевязки с внутристен- ными связями, хотя и находились с ними в одном горизонте.

Это, на первый взгляд, весьма прозаическое объяснение высотных отметок новгородского темплона, непосредственно зависящих от уровня нижнего ряда воздушных связей, оказывается, как представляется, весьма важным для объяснения эволюции древнерусской алтарной преграды. Высота преграды новгородских храмов становится соразмерной общим высотным показателям всей постройки, поскольку уровень заведения связей естественным образом зависел от высоты церкви. Итак, преграда оказывается введенной в систему общих пропорциональных соотношений интерьера храма, и ее размеры теперь определяются масштабными характеристиками и строительными особенностями того или иного храма. Примеры Ивановского и Успенского собора и особенно Спаса Нередицы, где темплон буквально дублирует воздушную связь, показывают, что эта заданность высоты темплона очень скоро стала своего рода традицией, которая соблюдалась даже в тех случаях, когда темплон не имел никакой конструктивной зависимости от крепежных перевязок воздушных связей. Более того, новгородский темплон оказался поднятым столь высоко, что по принципиально изменило традиционные пропорции самих составляющих преграды и вынудило новгородских зодчих исключить из ее композиции такой важный элемент как столбцы, которые, окажись установленными в данных преградах, были бы неестественно вытянутыми и нарушали бы гармонию и пропорциональность соотношений конструктивных элементов.

Высота классической византийской преграды определялась, с одной стороны, естественной взаимной пропорциональностью ее частей, а с другой стороны – се антропоморфностью, зависимостью размеров составляющих ее элементов, и, в первую очередь, высоты барьера от человеческого роста, что хорошо видно на примере алтарных «Евхаристий» XII в., где Христос, стоя за барьером, причащает через него апостолов⁴⁸¹ (ил. 20). Именно поэтому византийские преграды являлись своего рода константной, если не универсальной величиной⁴⁸², и, независимо от размеров церкви, имели схожие высотные показатели. В новгородских храмах высота преграды стала определяться совершенно иными факторами, что лишило ее классической пропорциональности и открыло путь для ее дальнейшей трансформации. Изменения конструкции повлекли за собой преобразование всего художественного и символического облика преграды, и именно здесь кроется один из побудительных мотивов се постепенного превращения в высокий русский иконостас – процесса, растянувшегося не на одно столетие. В этой связи приобретают особое значение вопросы, что могло находиться в свободном пространстве между темплоном и барьером и как новгородская алтарная преграда соотносилась с византийской традицией установки на темплоне ряда икон или расписного эпистилия.

Говоря об алтарной преграде собора Антониева монастыря, следует оговориться, что главным в предлагаемой реконструкции становится вопрос, что же могло находиться на столбах в пространстве между темплоном и «полотенцами», украшавшими их цокольную часть. Если бы эти плоскости, оштукатуренные фресковым грунтом, но намеренно оставленные нерасписанными, были закрыты иконами, то их размеры (а высота этого пространства около 3,2 м) требовали бы очень мощных креплений, которые неизбежно оставили бы следы, а между тем они полностью отсутствуют. В. М. Ковалева предположила наличие здесь завес, крепившихся к брусу темплона и перегораживавших все восточное пространство алтаря. Действительно, конструкция темплона такова, что, будучи рассчитанной на большой вес только в центральной своей части, она более чем достаточна для крепления завес по всей ширине предалтарного пространства. Эта функция объясняет и размеры темплона, который не было никакой необходимости доводить до боковых стен наоса, будь он рассчитан только для крепления икон По остроумному замечанию В. М. Ковалевой, присутствие завес, закрывавших алтарь, подтверждается и декорацией нижней части столбов «полотенцами», вторившими свисающим с темплона завесам⁴⁸³, тогда как в остальной части собора, по данным археологии, цоколи стен имели традиционную роспись под мрамор. Догадка В. М. Ковалевой находит целый ряд убедительных подтверждений. Завесы, судя по ряду свидетельств, являлись традиционным, если не обязательным элементом открытой алтарной преграды⁴⁸⁴. Об их частом употреблении преимущественно в монастырском обиходе уже в VIII в. со ссылкой на патриарха Германа говорит Е. Е. Голубинский⁴⁸⁵. Аналогичные сведения приводит Т. Метьюз, который, опираясь на ряд источников, сообщает о распространении в византийских монастырских храмах XI–XII вв. алтарных завес, закрывавших вместо икон проемы алтарной преграды⁴⁸⁶. Более того, в Софии Киевской в прошлом столетии были даже обнаружены остатки приспособления для крепления завесы в виде железного прута, длина которого равнялась ширине атгарной арки⁴⁸⁷. Следовательно, у нас есть веские основания включить в предлагаемую реконструкцию завесы, которые, учитывая большую высоту темплона, являлись одной из главных доминант в композиции алтарной преграды собора Рождества Богородицы. Вероятно, и в церкви Спаса Нередицы темплон служил прежде всего для крепления завес, перекрывавших почти на половину высоты все алтарное пространство, повторяя тем самым схему и главную особенность алтарной преграды собора Антониева монастыря. Отличие нередицюй преграды заключалось лишь в том, что завесы перекрывали внутреннее пространство арок, оставляя открытым плоскости столбов, украшенные фресками.

Ориентация обоих памятников на общую схему, где принципиально важная композиционная роль могла быть отведена именно завесам, предполагает и единое символическое осмысление этого мотива. Отмстим, что живописная имитация завес иди так называемых полотенец, восходящая к византийским памятникам доиконоборческого периода, широко использовадась в практике древнерусской монументальной живописи⁴⁸⁸. Исследователи не без оснований считают. что символика пелен, обрамлявших цоколи стен храмов или их алтарные объемы. восходит к библейским описаниям устройства Скинии и Святая Святых. Именно такое объяснение этим часто используемым мотивам в домонгольских росписях Смоленска дал Н. Н. Воронин⁴⁸⁹, к аналогичному выводу в отношении владимиро-суздальских росписей ХП в. пришел Л. И. Лифшиц⁴⁹⁰. Если предложенная реконструкция двух новгородских алтарных преград в принципе верна, то активное включение в композицию темплона завес, почти наполовину высоты перегораживающих алтарное пространство, обретает достаточно определенный символический смысл, раскрыть который помогают росписи, сохранившиеся в обоих памятниках в зоне алтарных преград.

Наиболее показательным представляется пример Нередицкой церкви, где на западной грани южного столба сохранились фрагменты изображения, которое до сих пор не получило убедительной интерпретации (ил. 7). Поле над клеймом полилитии, отделенное снизу горизонтальной разгранкой, а сверху самим темплоном, раскрашено на первый взгляд вполне традиционными диагонально расходящимися разводами мраморной имитации, а в центре композиции, откуда идут волны мраморного рисунка, написан лик, выполненный сильно разбеленной желто-розоватой краской, который имеет странный и очень условный облик, более напоминая театральную маску, чем иконописный образ. При этом линии мраморных извивов, образуя плавные изгибы, своей формой повторяют рисунок крыльев херувима, а не стандартную мраморировку. Создается впечатление, что перс (нами действительно представлен херувим, но его облик скорее имитирует и изображение небесных сил, выполненное в камне или какой-то иной технике. Невольно вспоминается описание Иерусалимского храма Соломона, где на внутренних стенах были вырезаны херувимы, а Святая Святых быша украшена по подобию Скинии Моисея (Исх. 25:18–20): «И сделал он (Соломон) во Святом Святых двух херувимов резной работы и покрыл их золотом... И сделал завесу из яхонтовой, пурпуровой и багряной ткани и из виссона и изобразил на ней херувимов» (2Пар. 5:7–14). Именно этому описанию херувима как скульптурного изображения больше всего и соответствует фреска Спаса Нередицы. Примечательно, что и в изображениях Скинии, известных нам по примерам византийской миниатюры, херувимы представлены не в своем природном виде, соответствующем видениям пророков, а именно как золотые изваяния⁴⁹¹ (ил. 9). Итак, атгарную апсиду Нередицкой церкви фланкировали изображения двух херувимов, а вся декорация алтарной преграды, очевидно, воспроизводила элементы символических украшений Скинии Моисея и Святая Святых храма Соломона.

В контексте темы Скинии приобретают новый смысл и росписи алтарной арки собора Рождества Богородицы Антониева монастыря, где в нижней ее части непосредственно за алтарной преградой изображены два совершающих богослужение ветхозаветных первосвященника, в которых можно безошибочно узнать Аарона и Моисея благодаря особенностям облика последнего: Моисей представлен с густыми черными волосами и бородой, а среди первосвященников только он один обладал такой внешностью (ил. 10). Размещение фигур первосвященников в алтарной арке или предалтарном пространстве, оставаясь явлением достаточно редким в византийской храмовой декорации⁴⁹², для русской монументальной живописи становится своего рода традицией. Показательно, что первосвященники присутствуют здесь отнюдь не как представители одной из категорий святости в ряду ветхозаветных праведников, что можно встретить в некоторых византийских памятниках⁴⁹³, а именно как творцы богослужения, неизменно изображаемые с атрибутами священства – кадилами, ковчегами или богослужебными сосудами в руках. Эта традиция на Руси идет из Киева, где в Софийском соборе сохранилась фигура Аарона⁴⁹⁴, а алтарь Златоверхого Михайловского собора (около 1112 г.) фланкировали фигуры Самуила и Захарии⁴⁹⁵. О чрезвычайной популярности темы ветхозаветного богослужения в новгородско-псковском искусстве свидетельствуют и росписи соборов Мирожского (около 1140 г.) и Снетогорского (1313 г.) монастырей, где первосвященники занимают склоны подпружных арок, и памятники XIV-XV вв., во многом ориентированные на традиции XII столетия. Есть все основания полагать, что в предалтарном пространстве Софии Новгородской (1109 г.), вероятно, в алтарной арке, были изображены фигуры первосвященников, которые впоследствии явились образцом для многочисленных повторов в новгородских росписях XIV-XV вв. Так, в Успенской церкви на Волотовом поле (1363 г.), система росписи которой во многом повторяла декорацию Софии⁴⁹⁶, в своде алтарной арки были представлены Мелхиседек и Захария⁴⁹⁷. Там же расположены Аарон и Мелхиседек в церкви Спаса на Ковалеве (1380 г.)⁴⁹⁸, а в росписях церкви Рождества Христова «на поле» (90-е годы XIV в.) фигуры Захарии и Мелхиседека в своде триумфальной арки дополнены изображениями Моисея и Аарона в восточной подпружной арке⁴⁹⁹. Две фигуры первосвященников, судя по описанию В. Д. Белецкого, располагались в Покровской церкви Довмонтова города (конец XIV в.) на стенах вимы в нижней зоне алтарной росписи⁵⁰⁰. С конца XIV столетия Мельхиседек и Захария как будто становятся обязательными персонажами декорации новгородских церквей: они занимают своды алтарной арки церквей Михаила Архангела на Сковородке (рубеж XIV-XV вв.)⁵⁰¹, Сергия Радонежского новгородского Кремля (1459–1463 гг.)⁵⁰² и Симеона Богопримца Зверина монастыря (рубеж 60–70-с годы XV в.)⁵⁰³, они же находились на триумфальной арке погибшей Николо-Гостинопольской церкви (1460–1470-е годы)⁵⁰⁴. В Успенской церкви в Мслстово (1465 г.) на алтарном своде также сохранились фрагменты двух фигур неизвестных первосвященников⁵⁰⁵. Эта традиция находит отражение даже во фресках собора Ферапонтова монастыря (1502 г.), где в своде триумфальной арки изображены те же Аарон и Моисей⁵⁰⁶.

Принципиальным отличием антониевских первосвященников, по сравнению с приведенными примерами, является их расположение именно в нижней зоне алтарного проема, где они буквально обрамляют вход в святилище, что имеет несомненные иконографические протографы, известные нам по памятникам византийской миниатюры. В уже упоминавшихся выше иллюстрированных Октатевхах ХII–XIII вв. повествование об устроении Скинии сопровождается, как правило, несколькими иллюстрациями, где Моисей и Аарон, облаченные в одежды первосвященников, совершают богослужение перед дверьми святилища⁵⁰⁷. Таким образом, тема Скинии не только определяет символизм алтарной преграды собора Антониева монастыря, но и получает зримое развитие и продолжение в алтарных образах первосвященников, а вместе они составляют разворачивающуюся в пространстве композицию, где изображение Скинии как прообраза храмового алтаря включено в общую символическую программу алтарной декорации. Элементы, составляющие традиционное изображение Скинии, введены в общую композицию в этих памятниках с известной прямолинейностью, вообще свойственной новгородскому искусству, но в целом у нас есть основания говорить о том, что ветхозаветная алтарная символика была достаточно актуальной для Новгорода XII в., и ее роль не только для новгородской, но и всей русской духовной культуры еще предстоит оценить. Несомненно, эта тема разрабатывалась и в алтарных преградах византийского мира, на что указывают знаменитые Синайские врата XIII в. с Аароном и Моисеем⁵⁰⁸. Примечательно, что в поздних памятниках византийского круга сцена с Моисеем и Аароном, совершающими богослужение перед Скинией, станет одной из составляющих частей алтарной росписи⁵⁰⁹.

Несмотря на некоторые второстепенные отличия, примеры собора Антониева монастыря и Нередицкой церкви демонстрируют нам в широком смысле единую конструктивную и символическую типологию алтарных преград. Учитывая, что между их созданием лежит 80 лет, можно высказать уверенность, что это не был единичный повтор подобной композиции. Правильнее было бы говорить об известной преемственности, тем более что преграда Нередицы демонстрирует явную техническую эволюцию по сравнению со своим прототипом: конструкция темплона, в отличие от собора Антониева монастыря, имеет более простое и совершенное строение, крепясь главным образом вмурованными в кладку торцами и отрезками у столбов. Если в преграде Антониева монастыря ощущается некоторая спонтанность в формировании композиции преграды (отсутствие крепления торцов темплона в кладке стен, дополнительные крепления в виде крюков), то строители нередицкой церкви действовали уже по хорошо знакомой схеме, что позволило облегчить ее конструктивные элементы. Соотношение рассмотренных фресок обеих церквей демонстрирует нам живое развитие темы Скинии, иконография которой, хотя и не очень распространенная, была хорошо известна византийскому искусству с древнейших времен⁵¹⁰. Учитывая преемственность образного решения обеих преград, можно предположить, что собор Антониева монастыря послужил образцом для целого ряда новгородских построек, в том числе и Нередицкой преграды, или, по крайней мере, стоит в самом начале этого типологического ряда который может быть расширен и другими памятниками. Весьма вероятно, что аналогичную композицию и символику имели алтарные преграды Николо-Дворищенского и Ивановского соборов. На западной грани северо-восточного столба Аркажской церкви сохранились остатки изображения, также напоминающие херувима. Несомненную ориентацию на ту же символическую программу демонстрируют нам фрески церкви Св. Николы на Липне (1292–1299 гг.), где на западных гранях алтарных столбов под «Благовещением» находились изображения двух херувимов (высота по верхней отгранке около 4 м), а на откосах алтарной арки в том же уровне располагались две фигуры первосвященников⁵¹¹. Этот пример красноречиво говорит об устойчивости данной типологии и ее жизненности еще на рубеже XIII-XIV вв.

Что касается традиции установки икон на темплоне, то многочисленные свидетельства говорят о том, что форма алтарной преграды с антаблементом сложилась не позднее V в., а в эпоху Юстиниана уже было принято украшать ее темплон святыми изображениями⁵¹². Одним из центральных памятников доиконоборческого периода являлась преграда Софии Константинопольской, известная нам благодаря описанию Павла Силенциария 563 г.⁵¹³ В VII в. расположение образов различных святых на темплоне, видимо, было уже вполне традиционным, по крайней мере для столичных храмов⁵¹⁴. В одной из миниатюр Мадридской «Хроники Иоанна Скилицы», иллюстрирующей эпизод порчи икон по приказанию иконоборческого Патриарха Иоанна Грамматика (середина IX в.), изображена подобная алтарная преграда, на архитраве которой стоит деисус из четырех икон⁵¹⁵(ил. 22).

Послеиконоборческий период сохранил уже не только письменные, но и материальные свидетельства, позволяющие реконструировать многие алтарные преграды и их иконную декорацию. Е. Е. Голубинский⁵¹⁶, а вслед за ним и В. Н. Лазарев⁵¹⁷, считали, что установка икон на темплоне стала широко практиковаться со времен Василия I Македонянина (867–886), который роскошно украсил возведенную им в царском дворце церковь Спасителя. В жизнеописании Василия I, говоря об этой церкви, Продолжатель Феофана пишет: «А преграда, отделяющая алтарь сего божественного дома, о Боги, какого в нем только не было богатства! Колонны сделаны целиком из серебра, а балка, покоящаяся на капителях, – вся из чистого золота, и со всех сторон индийскими богатства им покрыта. Во многих местах отлит был и изображен богочеловечный образ Господа нашего»⁵¹⁸. А. Эпштейн считает, что темплон этой церкви имел украшения в виде праздничного ряда, выполненного в технике эмали⁵¹⁹. А типикон монастыря в Бачково, написанный в 1081 г., предписывает постоянно поддерживать огонь в лампадах перед несколькими иконами алтарной преграды, располагавшимися, вероятнее всего, также на темплоне⁵²⁰.

Для XII столетия украшение византийского темплона рядом икон было повсеместным, если практически не обязательным явлением⁵²¹, тем более что эта практика поддерживалась в императорских постройках. Таковой, по мнению А. Эпштейн, являлась алтарная преграда монастыря Пантократора. украшенная эмалевыми иконами деисуса и праздников, которые частично были вывезены ве-нецианцами и стали частью знаменитой Палла Д’Оро⁵²². О повсеместном распространении этой практики в XII в. говорят и разнообразные письменные свидетельства. опубликованные А. Эпштейн и К. Уолтером⁵²³, и сохранившиеся иконы- эпистилии Синая⁵²⁴, Ватопеда⁵²⁵, Верии⁵²⁶ или собрания Гос. Эрмитажа⁵²⁷. Иконы не только ставились на темплон, но и подвешивались к нему, что явствует из типикона константинопольского монастыря Богородицы Кахаритумсны, написанного в конце XI в., или из описания базилики в Монтекассино конца XI в.⁵²⁸, где космитис украшали 18 икон, пять из которых были подвешены, а остальные стояли сверху⁵²⁹. Близкое расположение икон на и под темплоном, основываясь на монастырской описи 1164 г., предлагает П. Мильковик-Пепек в реконструкции алтар-ной преграды церкви Богородицы Елеусы в Велюсе⁵³⁰.

В отношении русских памятников свидетельств украшения темплонов иконами – документальных или материальных – осталось значительно меньше. Так, «Сказание об убиении Андрея Боголюбского», перечисляя украшения Богородичной церкви Боголюбова, говорит о Деисусе, который, судя по контексту, украшал темплон алтарной преграды храма⁵³¹. Косвенные сведения содержатся в Новгородской I летописи под 1156 г., где в перечне заслуг архиепископа Нифонта перед Новгородом называются различные украшения Софийского собора, в том числе некий «кивот», который интерпретируется исследователями как одна из частей алтарной преграды⁵³².Что касается самих икон, которые могли бы использоваться в качестве украшения темплона, то от домонгольского периода сохранилось лишь два владимиро-суздальских «Деисуса» позднего ХП в., несомненно входившие в композицию алтарной преграды⁵³³, тогда как расписные иконы-эпистилии типа синайских темплонов известны на русской почве лишь в единичном экземпляре в виде праздничного чина выполненного греческими мастерами около 1341 г. для темплона Софии Новгородской и состоящего из 12 сцен, написанных на трех горизонтальных досках⁵³⁴. Несмотря на то, что не сохранилось ни единой безусловно новгородской иконы домонгольского периода созданной для украшения темплона, мы, тем не менее, имеем все основания говорить о том. что такие иконы существовали и структура новгородской алтарной преграды в этом отношении следовала византийской традиции. Этот вывод подтверждается и рядом косвенных фактов.

Обратим внимание на одну странную деталь в системе декорации апсиды собора Мирожского монастыря: гнездо крепления темплона обрамляет большое клеймо мраморировки высотой 192 см, соответствующее верхнему регистру святительского чина (ил. 21). Мраморировка является традиционным для новгородских росписей элементом, которым декорировали цокольные части стен. Панели мраморов, возвышаясь в новгородских храмах на высоту от 1 до 2,5 м, имели не только декоративно-архитектоническое, но и сакральное значение, являясь символической границей между человеком и священным изображением, отделяя «мир горний» от «мира дольнего»⁵³⁵. Совершенно очевидно, что их появление в средней зоне росписей алтаря собора Мирожского монастыря далеко не случайно и, таким образом, здесь на уровне темплона была выделена зона присутствия человека. Действительно, другие памятники подтверждают, что люди регулярно поднимались на темплон. Так, на откосах арки дьяконника в соборе Антониева монастыря на высоте около 1,5 м от уровня темплона или соответственно 6.5 м от древнего пола сохранилось множество граффити домонгольского времени, представляющие собой рисунки и пространные надписи молитвенного содержания. В церкви Благовещения на Мячине аналогичные клейма мраморировок также обрамляют гнезда креплений темплона. но не менее выразительна и сама древняя деревянная балка, верхняя грань которой, смотрящая внутрь алтаря, буквально стоптана и имеет характерный завал внутрь, постепенно сходящий на нет к ее торцам (ил. 13, 14). Эта особенность предстает перед нами как очевидное материальное свидетельство длительной эксплуатации темплона, на который регулярно поднимались в течение многих лет. Можно полагать, что такой же функциональной нагрузкой объясняются и внушительные размеры балки темплона в Успенском соборе в Старой Ладоге, которая, напомним, имела сечение 35 ж 65 см (ил. 18) и свободно могла бы выдержать человеческий вес.

Для каких целей необходимо было регулярно подниматься на темплон ? Из всех возможных версий наиболее правдоподобным представляется вариант, связанный с обиходом и эксплуатацией лампад, горевших перед иконами. Согласно уже упоминавшимся письменным источникам, приведенным в работах А. Эппггейн и К. Уолтера, на темплоне чуть ли не перед каждым образом горела лампада или свеча, режим зажигания которых отличался достаточно сложной структурой и был подробно разработан в каждом отдельном случае⁵³⁶. То, как могло осуществляться зажигание этих свечей или лампад мы видим на примере уже упоминавшейся миниатюры из Мадридского Скилицы, где служка поднимается к иконам по приставленной к темплону лестнице⁵³⁷ (ил. 22). В случае с новгородскими преградами такой подъем осуществлялся изнутри алтаря, на что однозначно указывает балка в Благовещенской церкви, стертая именно со стороны алтаря. Учитывая большую высоту новгородской алтарной преграды, можно предположить, что в отдельных случаях для подъема на темплон могли использоваться более стационарные конструкции, чем обычная приставная лестница, и в таком случае служитель, зажигавший свечи пли лампады, должен был передвигаться по темплону, который иногда и создавался с расчетом на человеческий вес (Успенский собор в Старой Ладоге).

В соборе Антониева монастыря и вовсе было невозможно зажечь лампады перед настолпными иконами, не встав на балку темплона или на воздушную связь в арочном проеме узких боковых апсид. Очевидно, так и возникли граффити на южном откосе юго-восточного столба, где нужно было буквально прижаться к стене, чтобы достать лампаду перед настолпным образом. Относы боковых алтарных арок собора покрыты фигу рами преподобных, однако на данных плоскостях изображены две «Голгофы», или поклонные кресты, имевшие в византийской традиции функцию закрытого, личного молитвенного обращения – проскинезиса, часто рассчитанного только на клириков, а именно в тех случаях, когда эти изображения были обращены внутрь алтаря. Подобные кресты написаны на оборотах расписных темплонов, например. Синайских эпистилисв XII в.⁵³⁸, на оборотах образов, заполнявших интерколумнии алтарной преграды, в частности, в Старо Нагоричино, 1313–1318 гг.⁵³⁹, или в арочных проемах каменной алтарной преграды в Белой церкви Карана. 1340–1342 гг.⁵⁴⁰. Очевидно. «Голгофы» появлялись внутри алтаря именно как такие объекты, рассчитанные на личное молитвенное обращение, сопровождавшее те или иные обрядовые действия, связанные в основном с подготовкой богослужения, что в полной мере можно отнести и к изображениям собора Антониева монастыря. Эго объяснение представляется совершенно естественным, если учесть, что росписи появились здесь через несколько лет после установки алтарной прегралы. и практика подъема на темплон и процесса зажигания огня перед главными образами храма, непременно ритуализированная и сопровождаемая молитвами, уже слала обязательным элементом ежедневного монастырского обихода. Эти обрядовые детали могли повлиять на частные элементы системы росписи и найти отражение в размещении здесь поклонных крестов.

Если наше предположение верно, то факт регулярного подъема на темплон говорит в пользу того, что в соборах Антониева монастыря, Успенского собора в Старой Ладоге и Благовещенской церкви на Мячине, а вероятно, и во всех остальных новгородских церквах на темплоне крепился ряд икон, перед которыми горели лампады или свечи. В тех преградах, где темплон перегораживал всю восточную часть церкви, т. е. в храмах Антониева, Иоанновского и Нередицкого монастырей. иконы, вероятнее всего, находились только в центральном алтарном проеме. Теоретически их расположение на темплоне многовариативно – они могли стоять или свешиваться с него, и даже крепиться на его лицевой плоскости. Однако, учитывая, что композиция алтарной преграды имела между темплоном и барьером большое пустующее пространство высотой от 2 до 3,5 м. более естественным кажется стремление заполнить это пространство, т. е. расположить иконы либо под темплоном, либо на внешней плоскости его балки. Такое их размещение делало простым и крепление светильников, кронштейны которых могли просто прибиваться к балке сверху и имели необходимый вынос для подвески самой лампады. Более того, светильники могли просто возвышаться над иконами, т. с. устанавливаться непосредственно на темплон. В этом отношении можно полностью согласиться с реконструкцией преграды Благовещенской церкви на Мячине, выполненной В. М. Ковалевой⁵⁴¹, тем более что такой вариант крепления икон подтверждается приведенными выше примерами описаний монастырских соборов Богородицы Кахаритумены и Велюсы, а также базилики Монтекассино.

Итак, рассмотренные памятники показывают, что в новгородской среде преобладали два типологических вида преграды – со сплошным темплоном, который перекрывал весь храм и имел мощные завесы, и с укороченным темплоном, который также мог иметь завесы, но закрывал только центральный алтарный проем. Принципиальным отличием новгородской алтарной преграды от классической византийской схемы явилось достаточно произвольное соотношение высот темплона и барьера, и, как следствие, отсутствие в композиции столбцов. Своеобразие новгородских памятников на первый взгляд не представляется чем-то особенным: история развития атгарной преграды дает множество примеров куда более существенной трансформации классической схемы в таких про-винциях византийского мира, как Апулия⁵⁴², Калпадокия⁵⁴³ или Грузия⁵⁴⁴, где конструкция и декорация алтарных преград определялась, в первую очередь, местными реалиями. Даже в такой классической византийско-итальянской постройке XI-XII вв., как собор в Торчелло. специфику алтарной преграды исследователи относят именно на счет местных традиций⁵⁴⁵. Однако в случае с новгородскими памятниками это своеобразие имело далеко идущие последствия, во многом предопределив, как представляется, эволюционное движение от преграды к высокому иконостасу.

Вероятнее всего, названные особенности новгородских алтарных преград отражали специфику отнюдь не только новгородско-псковских церквей, но были характерны и для иных русских земель, на что недвусмысленно указывают некоторые примеры. Весьма показательный материал в отношении конструкции алтарной преграды содержит Кирилловская церковь в Киеве, где в толще южной стены дьяконника сохранилась древняя лестница для подъема в уровень темплона. Она имеет арочный выход в центре южного откоса арки дьяконника на высоте около 4 м от нынешнего пола, поднятого относительно первоначального уровня минимум на 1 м⁵⁴⁶. Напротив этой арки и на том же уровне в кладке южного алтарного столба сохранилось выразительное по своей форме и размерам гнездо в виде пггробы размерами около 50 х 20 см. где могла бы крепиться мощная и широкая балка, по которой свободно можно было бы ходить. Очевидно, что перед нами следы аналогичного сооружения – самого темплона или скорее конструкции, рассчитанной для подъема к нему, которая могла напоминать своими формами темплон ладожского Успенского собора.

Не менее убедительную параллель изложенным материалам дают остатки росписей 1158–1161 гг. на западных гранях алтарных столбов Успенского собора во Владимире, которые закрыты в настоящее время иконостасом XVIII в. Здесь в нижней зоне расположены два огромных креста (ил. 23), изначально имевших высоту около 4 м, над которыми находятся клейма мраморировок, и лишь выше располагаются фигуры святых, относящиеся уже к рублевской росписи⁵⁴⁷. Совершенно очевидно, что перед нами остатки фрескового обрамления первоначальной алтарной преграды, относящейся к собору Андрея Боголюбского, которая обнаруживает несомненное типологическое сходство с рассмотренными преградами Новгорода и Пскова.

Разнообразные косвенные свидетельства, в той или иной степени подтверждающие предложенные реконструкции, содержатся и в некоторых письменных источниках. В частности, постройки Андрея Боголюбского неоднократно уподобляются Храму Соломона, основанием для чего служит именно внутренняя декорация церквей⁵⁴⁸. В описании пожара 1185 г., при котором пострадал Успенский собор Владимира, упоминаются «порты», «паволоки» и «укси церковные»; последнее слово Е. Е. Голубинский переводит как название драгоценной пурпурной материи⁵⁴⁹. Эти ткани, согласно реконструкции Н. Н. Воронина, на праздники развешивались на «вервях» поперек собора вдоль алтарной преграды, вероятно, имитируя тем самым завесы Скинии. О тканном убранстве церквей говорится и в «Летописце Владимира Васильковича Волынского»⁵⁵⁰, относящемся к 1289–1290 гг., где возведенные князем церкви вновь сравниваются с Храмом Соломона⁵⁵¹, и, в частности, упоминаются «завесы золотом шиты, а другые оксамитные съ дробницею»⁵⁵². Приведенные свидетельства показывают, что использование завес в русских храмах не было редкостью, а имело достаточно широкое распространение и единую символическую интерпретацию, повторяя, в первую очередь, декорацию Скинии и Храма Соломона.

Материал главных русских центров, и в первую очередь. Киева и Владимира. требует прежде всего самого тщательного натурного исследования, которое может прояснить многие принципиальные вопросы. Но и данные новгородских церквей позволяют высказать некоторые соображения о возникновении высокого русского иконостаса. Большая высота темплона, отсутствие вертикальных членений в центральном объеме, который, являясь композиционным центром преграды, не содержал в себе практически никакой зрительной информации, провоцировали к заполнению пустоты, образовавшейся между барьером и темплоном. По существу, новая конструкция уже была сформулирована, оставалось придать ей художественную и смысловую целостность. Мы не знаем, когда и где в предалтарном пространстве впервые появился крупномасштабный Деисус, но пример церкви Федора Страгилата на Ручью, построенной в 1360–1361 гг., показывает, что во второй половине XIV в. он существовал в новгородской среде уже в сформировавшемся виде.

На западных гранях алтарных столбов Федоровской церкви сохранились две глубокие горизонтальные штробы. являющиеся вне сомнения следами от тябел, которые были вмурованы в кладку и пересекали всю восточную часть храма. крепясь концами в северной и южной стенах. Тябла имели сечение примерно 20 х 20 см. причем стесанными были только плоскости, выходящие наружу, тогда как их замурованная часть имела форму круглого бревна. Нижнее тябло проходило на уровне 2.05 м от пола, верхнее – на высоте 4,3 м, из чего следует, что иконы, расположенные между ними, имели высоту около 210–220 см. Примечательно. что кладка на всю высоту иконостаса делает выступ шириной около 10 см, и плоскость иконостаса оказывается чуть выдвинутой вперед, на запад, тогда как верхнее тябло частично лежит на образовавшейся полке. Таким образом, вся тябловая конструкция была спланирована при строительстве храма и может датироваться 1361 г. Плоскость стены между тяблами закрыта фресковой штукатуркой, но, будучи заслоненной иконами, оставлена нерасписанной, и на ней во множестве видны брызги и потеки краски, образовавшиеся при написании фресок, тогда как пространство под нижним тяблом имеет цокольную раскраску. из чего следует, что нижняя часть оставалась открытой. Итак, перед нами один из первых русских иконостасов, состоявший из Деисуса и, вероятно, царских врат, которые, как и в постройках XII в., могли и не иметь конструктивной связи между собой. (К сожалению, плоскости возможного примыкания столбцов барьера или его крепления в полу сейчас недоступны для исследования.) Отметим, что этот иконостас по высоте (4.3 м) близок преградам Х31 в., и его композиция подтверждает наше предположение, что вектор заполнения пространства преграды иконами был направлен не вверх, а вниз от темплона.

Именно эта схема, представленная иконостасом церкви Федора Стратилата на ручью, получила распространение в новгородских храмах с конца XIV в. н особенно в XV столетии. Показательно, что в первой половине XIV столетия еще сохраняется старая форма преграды, о чем косвенно говорят упомянутые выше три праздничные иконы Софийского собора, чья общая длина составляет 626.5 см⁵⁵³.

При этом общая ширина пятичастного Деисуса, установленною в иконостасе Софии в 1438 г. архиепископом Евфимисм II, равняется 615 см⁵⁵⁴, а расстояние между западными ветвями крещатых алтарных столбов в настоящее время, т. е. с учетом толщины штукатурки XIX в., составляет 623 см. Совершенно очевидно, что в 1341 г., когда архиепископ Василий после пожара Софии «иконы исписа и кивот доспе»⁵⁵⁵ темплон, а, вероятно, и вся алтарная преграда XI столетия были выдвинуты из проема триумфальной арки, где ее зафиксировал Г. М. Штендер в более просторный объем между западными ветвями алтарных столбов. Сюда же был установлен и Деисус 1438 г., т. е. западные плоскости алтарных столбов еще оставались открытыми. Однако очень скоро ситуация стала меняться. Прежние формы алтарной преграды уже не устраивали новгородцев, о чем красноречиво говорит история ремонта Георгиевской церкви в Старой Ладоге, который был осуществлен по инициативе того же Евфимия II в 1445 r. Этот ремонт носил явно ретроспективистский характер возрождения старых новгородских святынь, что в целом было свойственно для церковной политики Евфнимия. и многие утраченные детали храма, в том числе и фрески, восстанавливались в «древнем духе». И тем не менее низкая преграда была разобрана, а вместо нее был установлен иконостас, деревянные конструкции которого, вынесенные перед алтарными столбами, оставили в древнем полу ясные отпечатки⁵⁵⁶.

О распространении подобных иконостасов свидетельствует обилие дошедших до нас ростовых Деисусов этого времени⁵⁵⁷, а также материал двух псковских памятников – церкви Покрова в Довмонтовом городе, конца XIV в.⁵⁵⁸, и Успения в Мелетове. 1463 г., где сохранились следы от аналогичных тябловых конструкций, пересекающих весь храм вдоль восточных столбов, при том, что нижняя часть иконостаса оставалась открытой, а плоскость стен расписана. Примечательно, что в обеих церквах внизу алтарных столбов написаны аллегорические изображения птицы неясыти (пеликана)⁵⁵⁹, что свидетельствует о сформировавшейся традиции единого символического облика иконостаса и окружающих его фресковых изображений. Местный ряд в этих памятниках, как и в церкви «Федора Стратилата. отсутствовал, и этот факт еще раз подтверждает мнение большинства исследователей о том. что символическое и композиционное развитие иконостаса, т. е. постепенное заполнение его пространства рядами икон, начиналось с Деисуса⁵⁶⁰. Деисус не поднялся над темплоном, а спустился с него, и для его крепления возникло нижнее тябло, тогда как сам темплон превратился в верхнее тябло. По существу, с этих примеров XIV и XV вв., а также с памятников московского круга⁵⁶¹ начинается история русского тяблового иконостаса, в символике которого во многом продолжали развиваться идеи, заложенные в домонгольской алтарной преграде. Преобразование этих форм продолжалося вплоть до конца XVI столетия, когда еще существовали тябловыс конструкции без местного ряда, с открытыми росписями алтарных столбов, и лишь XVII столетие полностью изменило облик и смысл русского иконостаса, превратив ее в сплошную перегородку, полностью отделившую молящихся от алтаря.