Глава I. Моленное (церковное) место Русских царей: традиции, замысел, формы

Царское место Успенского собора по своему назначению моленное, или церковное. Его местоположение в храме – справа, в юго-восточном углу перед алтарем, неизменное на протяжении четырех с половиной столетий, определено традицией гораздо более древней.

Устройство специального моленного места восходит к обычаям византийского императорского двора. Моленное место византийских императоров, митаторий, «μητατώριον»,находилось в юго-восточной экседре храма Св. Софии в Константинополе, и имело вид огороженной площадки с выходом в алтарь. Митаторий состоял из разных отделений, где императоры молились, отдыхали или переодевались¹⁹.

Расположение моленного места императора в непосредственной близости от алтаря объяснялось, во-первых, тем, что император в Византии, в отличие от мирян, имел право входа в алтарь во время службы. Первые христианские императоры стояли прямо в алтаре в продолжение всей литургии. В конце IV в. такой порядок изменился, и в алтарях тех храмов, где император стоял литургию, стали устраивать особые «раздевальные покои» – митатории. Во-вторых, близость императорского места к алтарю объяснялась тем, что византийский император принимал непосредственное участие в богослужении (нес свечу при Большом и Малом входах). Все это вводило его в круг церковнослужителей и выделяло из простых мирян²⁰.

Иван Грозный. Гравюра из книги С. Герберштейна «Записки о Московии». Вторая половина XVI в.

Русские князья по византийской иерархии всего лишь архонты, таких прав не имевшие, стояли во время службы на хорах, в западной части храма (как например, в Софии Киевской и Софии Новгородской). Оттуда, в отличие от других молящихся, они хорошо видели все происходившее в храме и в алтаре. В этом преимуществе они отчасти уподоблялись императору²¹.

По мнению некоторых исследователей, в древних русских Софийских соборах устраивались и помещения, которые можно идентифицировать как митатории. Они могли находиться в восточной части галерей (с севера и юга), и соединяться слуховыми окнами с алтарем²². Интересно, в связи с затронутой темой, летописное свидетельство XIII в. о пребывании русского князя в алтаре во время литургии. Это – известие из «Летописца Владимира Васильевича Волынского», из которого мы узнаем, что князь стоит литургию в малом алтаре, где «иереи совлачаху ризы своя»²³, то есть в дьяконнике. Заметим, что это опять юго-восточный угол храма.

Позднее в храмах XIV‒XV вв., не имевших хоров, князь занимает место внизу. Ко времени правления Ивана IV, в Успенском соборе Кремля уже сформировалась традиция, согласно которой великий князь стоит во время службы в правой (южной) стороне храма, ближе к алтарю, недалеко от митрополичьего места у юго-восточного столпа. Австрийский дипломат С. Герберштейн, посетивший Москву в правление Василия III, пишет, что во время праздничной службы на Успение государь стоит «...с непокрытой головой у стены направо от двери, в которую он вошел»²⁴.

Какую бы дверь (западную или южную) ни имел в виду мемуарист, выражение «направо от двери» равно указывает на правую сторону собора и южную стену. А так как великий князь не мог стоять позади всех, то это означает – у южной стены перед алтарем. Существование обычая подтверждается и тем, что в тексте Чина венчания на царство Ивана IV (по списку XVI в.) место в правой стороне храма именуется «своим царским местом», в отличие от «поставленного», «великого» или «чертожного» царского места, возведенного в центре храма специально к чину венчания. По отношению к обоим местам употребляются эпитеты «царское» и «уготованное»²⁵.

Тема «правой стороны», конечно, не случайна в связи с вопросом о месте великого князя и царя в храме. Ее осмысление христианской традицией выражено словами Евангелия: «Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: «Придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира» (Мф.25:34). В соответствии с этим южная и северная стороны храма связываются с представлениями о рае и преисподней. Так, например, в изображениях «Страшного суда» на западных стенах храмов праведникам отводится место справа от Христа, то есть в правой стороне храма, там же изображаются райские кущи. Этой же традиции подчинено и расположение великокняжеских гробниц XIV‒XVI вв. в их родовой усыпальнице – Архангельском соборе Кремля. Гробницы размещены вдоль южной стены, а самая древняя из них – Ивана Калиты, занимает место у южных дверей примерно то же, что Царское место в Успенском соборе²⁶.

С сакральной топографией храма связано и уподобление места, где князь во время богослужения, раю. К такому выводу подводят исследователей наблюдения, сделанные на материале памятников Владимиро-Суздальской Руси: роспись с изображением райских кущ украшала княжеские хоры в церкви свв. Бориса и Глеба в Кидекше²⁷. К сожалению, не сохранилось никаких материалов, позволяющих судить о том, как было оформлено старое великокняжеское место в Успенском соборе, и имело ли оно вообще какое-либо оформление.

Сменившее его Царское место – памятник иного времени, свидетель тех перемен, которые произошли в русской истории в середине XVI столетия. Одним из ключевых событий этой эпохи явилось венчание на царство юного Ивана IV, совершившееся 16 января 1547 г. Церемония состоялась в кафедральном Успенском соборе, где по традиции ставились на великое княжение московские князья. За полвека до этого, в 1498 г., здесь же, был впервые совершен и торжественный чин венчания на великое княжение, во время которого Иван III возложил древние регалии – бармы и шапку Мономаха, на своего внука Димитрия. Тогда целью церемонии было лишь закрепление прав наследования великокняжеского престола, а в обряде отсутствовало таинство миропомазания, придающее ему сакральный характер.

В 1547 г. актом царского венчания были торжественно приняты титулы царя и самодержца, использовавшиеся в дипломатических документах и ранее, при Иване III и Василии III, но теперь введенные в официальное употребление. Это была не просто смена титула, а итог долгой борьбы за единство Руси под властью великих князей московских, за сильное централизованное государство. Москва, из небольшого городка на далекой окраине христианского мира превращается к этому времени в оплот православия ― «Третий Рим», и нераздельно с Россией включается в «длительную и длящуюся, восходящую к первым векам христианской и всей Священной истории цепь преемства мировых столиц и священных центров»²⁸.

Эти идеи обрели свое законченное оформление в 20‒40-е гг. XVI столетия в целом цикле литературных произведений, связываемых с именем псковского инока Филофея, в Послании к великокняжескому дьяку М.Г. Мисюрю Мунехину, Послании московскому великому князю, а также в других произведениях ― таких, как Сказание о князьях владимирских. В сочинениях «Филофеева цикла» утверждается, что во всей Поднебесной ныне лишь один христианский царь – русский государь Василий III, а престол апостольской церкви – Успенский собор в Москве, что «вся христианская царства приидоша в конец, и снидошася во едино царьство нашего государя, по пророчьским книгам то есть Ромеиское царство. Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти»²⁹.

В этих сочинениях Русь предстает хранительницей истинной христианской веры, преемницей христианского Рима, уклонившегося в латинскую ересь, и Константинополя (Второго Рима), также «изрушившего» православие присоединением к Флорентийской унии и находящегося теперь (после турецкого завоевания) под властью «поганого царя».

В это же время возникает устойчивое понятие «Святая Русь», которое включается и в царский титул³⁰. В таком контексте акт венчания на царство русского царя приобретает вселенскую значимость – именно поэтому Ивану IV потребовалось подтверждение нового титула высшей духовной властью – собором греческих святителей во главе с вселенским патриархом. После 1547 г. необходимо было также добиться признания царского титула государями Европы, разрушить «единодушный заговор непризнания нового царя»³¹ западными соседями. Утвердительная грамота от константинопольского патриарха была получена в Москве в 1561 г.³²

В период между двумя этими событиями – венчанием на царство и присылкой грамоты, и было воздвигнуто в Успенском соборе Царское место. Знание точной даты создания этого уникального сооружения может многое объяснить в его замысле.

Годы с 1547 по 1561 стали временем интенсивной деятельности, когда при московском дворе создавались программы грандиозных монументальных ансамблей, циклов икон и миниатюр, литературных произведений (достаточно назвать росписи Золотой палаты, Благовещенского собора или тома Лицевого летописного свода), в которых разрабатывалась новая концепция русской истории в ее неразрывной, преемственной связи с историей древних царств. Во главе этой работы стояли люди, которые направляли тогда всю жизнь государства, – митрополит Макарий, духовник молодого царя протопоп Сильвестр, возможно, другие члены правительства «Избранной рады» и сам государь. В произведениях, созданных в этот период, на первый план выступают темы святости царства, богоустановленности самодержавной власти, царского родословия, призванные подтвердить и обосновать перед лицом современников и потомков легитимность царского сана Ивана IV. С этим кругом идей неразрывно связан и замысел Царского места³³. Воплощенные в произведениях различных искусств, они развиваются параллельно, взаимно дополняя, «окликая» и подкрепляя друг друга.

Особый интерес для нашей темы имеет текст Чина венчания на царство Ивана IV³⁴. Еще Н.М. Карамзин отмечал, что современные событию летописцы очень лаконичны при описании церемонии венчания на царство, и вовсе не упоминают о таких ее частях, как миропомазание, причащение, вручение скипетра³⁵. Греческий текст Чина венчания византийских императоров был привезен в Москву лишь в 1561 г. вместе с грамотой константинопольского патриарха³⁶.

По мнению современных исследователей, он не оказал влияния на Чин венчания Ивана IV, Пространная редакция которого сложилась не позднее середины 50-х г.³⁷ В ее составе использованы как Чин венчания Димитрия-внука, так и Чин венчания византийских императоров, о чем свидетельствуют многочисленные параллели с византийским обрядом. В распоряжении составителей русского Чина имелось описание коронации византийского императора Мануила Палеолога в 1392 г., сделанное очевидцем – Игнатием Смоленским. Списки Хожения Игнатия Смоленского имелись в Посольском приказе и в составе официального митрополичьего формулярника³⁸. По сравнению с Чином Димитрия-внука в Чине венчания Ивана IV в число инсигний включены крест, скипетр и цепь, а в состав церемонии введено таинство миропомазания (хотя отрывок о помазании, по мнению А.П. Богданова, был вставлен в текст позднее)³⁹. Составителем чина был, по-видимому, митрополит Макарий ― инициатор и участник венчания на царство Ивана IV. Это подтверждается тем, что в тексте особо подчеркивается роль церкви и ее главы⁴⁰.

Неизвестны реальные подробности церемонии венчания на царство 16 января 1547 г. Ни современники, ни сам государь в тот момент не придавали, по-видимому, этому акту того значения, которое он приобрел впоследствии. Для Ивана IV коронация была лишь подтверждением его царского достоинства, которое принадлежало ему по праву наследования: «...Яко же родихомся в царствии, тако и воспитахомся и возрастохом и воцарихомся божиим велением и прародителей своих и родителей благословением...» – писал позднее Иван IV А. Курбскому⁴¹. Именно наследственное право, а не коронация делала его царем⁴². Практически вступление на престол закреплялось присягой подданных и благословением церкви. Представление о значении, всенародном и вселенском характере церемонии коронации сформировалось в работе над Пространной редакцией Чина венчания, и запечатлелось в его окончательном тексте⁴³.

Только в 1557 г. Иван IV посылает грамоту константинопольскому патриарху о благословении его венчания Вселенским собором⁴⁴. В связи с этим интересен эпизод Степенной книги, работа над которой шла в это же время, рассказывающий о преставлении великого князя Василия Ивановича. На смертном одре Василий III благословляет трехлетнего Ивана «благословением нашего же прародителя, великого князя Владимера, Манамашим честным крестом», и передает сыну «венец царский Манамашь и диядиму и жезл и прочую утварь царскую Манамашу, им же мы великие князи венчаваеми на великое самодержвство Российского царствия»⁴⁵. Этот красноречивый эпизод не только напоминает о царственных предках государя, но и подчеркивает значение царского венчания и царских инсигний.

Работа по составлению Пространной редакции Чина венчания шла одновременно с оформлением Царского места для нововенчанного царя. Эти два произведения объединяет не только общая идея. В формах, надписях и барельефах Царского места, как мы увидим в дальнейшем, нашли отражение текстовые и структурные элементы и отдельные детали Чина венчания на царство.

Значительная роль в композиции Царского места отведена резным надписям, помещенным, как уже отмечалось, на его фризе и дверцах. Их содержание дает нам ключ к раскрытию замысла создателей замечательного сооружения.

Существенно уже само местоположение надписей – одной наверху шатра, как бы на «небе», другой – на дверцах, через которые входил царь. Еще И.Е. Забелин высказал мнение, что порядок чтения надписей должен следовать расположению их в упомянутой выше рукописи XVI в. из Погодинского собрания, содержащей отрывок о венчании на царство, то есть сначала должна следовать надпись на подзоре (фризе), раскрывающая основную мысль, а затем – текст на створках⁴⁶.

Текст на подзоре – это прямое обращение Бога к царю, утверждающее божественный характер установления царской власти, содержащее наставление творить «суд» и «правду» и обетование Божье царю хранить царство его «до века»: «Рече Господь: Аз избрах тя царя, взях тя за десницу твою и устрой тебе обладали людми моими во вся дни живота твоего. Аще ходиши по заповедей моим и твориши волю мою, дам тебе сердце смыслено и мудрость и будеши, яко не бы тако ни един в царех преже тебе и по тебе не будет, и аще твориши суд и правду посреде земля, и слышиши воздыхание и слезы сущих в скорбех, и милость и управление твориши им, вскоре умножю лет живота твоего, и дам тобе одоление на враги, и дам тоби на земли на умножение плодов земных, и возставлю семя твое, и устрою царство ваше и престол ваш до века, и буду вам во отца, и вы будете ми в сыны. К сим же, еже и не просиши у мене, дам ти славу и богатство, и покорят ти языци. Аще приидет неправда ваша, накажу вас, милости моея не отиму от вас».

По своему составу надпись восходит к тексту двух эпизодов из Второй и Третьей Книги Царств – к видению пророку Нафану и сну Соломона, содержащих обращение Господа к библейским царям Давиду и Соломону (2Цар.7:8‒16 и 3Цар.3:12‒14)⁴⁷.

Слова о богоустановленности царской власти, об обязанностях царя перед подданными имели многочисленные параллели в молитвах и речах, которые и в византийской, и в русской традициях, произносились патриархом и митрополитом во время обряда коронации. В составе русского чина – это речь святителя перед благословением великого князя Крестом Животворящего Древа, и особенно поучение митрополита после коронации, в тексте которого имеются почти буквальные совпадения с текстом надписи⁴⁸. Тема божественного происхождения царской власти и божественного покровительства царю, звучащая в надписи Царского места и тексте Чина, почти в тех же выражениях повторяется и в Степенной книге, в описании детства Ивана, где подчеркивается, что сам Господь с детства наставлял его⁴⁹. Подобные текстовые переклички объединяют три произведения как части одной программы.

В четырех круглых медальонах на дверцах Царского места помещен отрывок из Сказания о князьях владимирских, в котором заключен еще один пласт идей, основополагающих для создателей Царского места⁵⁰. Сказание о князьях владимирских – название лишь одного варианта целого цикла произведений, существовавших в XVI в. в разных редакциях, и утверждавших суверенный характер власти русских царей, а также новое родословие русских князей, ведущее их род прямо от римского императора Августа⁵¹. В отрывке, помещенном на дверцах Царского места, как уже упоминалось, излагается история русских царских регалий – шапки, барм, цепи, сердоликовой «крабицы», присланных русским князьям греческим императором Константином Мономахом.

Выделившись из Сказания, текст, помещенный на дверцах Царского места, получил особое название: «Поставление великих князей русских, откуду бе и како начаши ставити на великое княжение святыми бармами и царским венцом». Он был помещен как вступительная статья к Чину венчания на царство Ивана IV⁵², то есть стал официальным документом, обоснованием законности царской власти, унаследованной русскими князьями от славных предков. Так, например, во время переговоров с Литвой в 1549‒1550 гг. именно история о Владимире Мономахе излагалась русскими послами в качестве официального обоснования, объясняющего причины венчания на царство, и принятия царского титула русским государем⁵³.

Уже историки XIX в. отмечали хронологические несоответствия в предании о дарах Мономаха, и Н.М. Карамзин полагал, что венец, цепь и бармы Константина Мономаха послал его внуку великому князю Владимиру Всеволодовичу император Алексей Комнин⁵⁴. Но хотя текст Поставления (и шире – Сказания) не соответствовал историческим фактам, он отвечал настоятельной потребности времени «связать историю Русского государства с Греческой империей и даже древним Греко-римским миром»⁵⁵.

Рассмотренные последовательно надписи Царского места приобретают ярко выраженный программный характер. Обетование Господне библейским царям Давиду и Соломону становится обетованием русскому царскому роду и русскому царству – естественным преемникам древних царей и царств. Власть дается русскому царю как по праву наследования, так и по Божьему произволению – эта же мысль подчеркнута и во всем тексте Чина венчания Ивана IV.

Программное сходство двух текстов – свидетельство того, что и в замысле Царского места митрополиту Макарию принадлежала одна из главных ролей. Еще одним, хотя и косвенным свидетельством в пользу этого предположения, может послужить сам факт обращения заказчиков к деревянной скульптурной резьбе для воплощения своего замысла. Деятельность святителя Макария имела большое значение для утверждения почитания церковной деревянной скульптуры на Руси в XVI в.⁵⁶ Для нашей темы особенно интересен тот факт, что в 1533 г. по повелению святителя Макария (тогда архиепископа новгородского) в Софии Новгородской был устроен резной деревянный амвон «велми чуден», украшенный изображениями святых, орнаментальной резьбой, раскраской и позолотой⁵⁷.

Идеи, заключенные в резных надписях Царского места, получили свое зримое воплощение в его формах и в изобразительном цикле, украшающих его барельефов. По мнению В.Н. Щепкина⁵⁸, первоисточником архитектурных форм Царского места явились кивории, надпрестольные сени, образцы которых известны по византийским и средневековым западным памятникам, по изображениям в мозаиках и миниатюрах. Опирающийся на четыре колонны, киворий имел обычно полусферическое, многоскатное или плоское покрытие, иногда увенчанное многогранным острым шпилем в виде маленького шатра. Заимствованный из античного искусства, в искусстве христианском (как восточном, так и западном) киворий осенял не только престол, но и раки, амвоны, святительские кафедры, знаменуя тем самым святость места. В.Н. Щепкин полагал, что по памятникам миниатюры можно также проследить превращение кивория в церковное место, то есть соединение сени и седалища в архитектурное целое. Таким церковным епископским местом, принадлежащим к западной традиции, является каменное святительское место Успенского собора, современное его постройке (1479 г.) и, возможно, связанное с именем Аристотеля Фиораванти. Тип этого сооружения – четверик с глухими стенками, увенчанный четырехгранным шатром на круглых колонках, был для Руси новаторским и оказал большое влияние на сложение форм русских моленных мест – святительских и царских, и прежде всего – Царского места Успенского собора, на что указал Г.Н. Бочаров⁵⁹.

Интересно также проведенное В.Н. Щепкиным сопоставление форм Царского места с описанием, извлеченным из первого тома Лицевого летописного свода, и относящимся к Троянской истории. Речь идет об описании трона Гектора. В русском переводе с латинского текста, использующем русские названия архитектурных частей, перед нами предстает сооружение, напоминающее в основных чертах формы Царского места: квадратная в плане сень на четырех столбах, а «столпи имуще забрала и вершки чудною резью, свод же тое сени аще и весь бе от злата... Сень же та от низу земного бе вознесена и поставленным некоим степенем к той сени бе возход»⁶⁰.

Древнерусская повесть о Троянской войне, восходящая к латинскому роману XIII в. Гвидо де Колумна, была хорошо известна Ивану Грозному, который ссылается на нее в письме к А. Курбскому⁶¹. Предположение о прямом влиянии этого описания на формирование образа Царского места кажется нам интересным. Ведь римские императоры, к которым, согласно Сказанию о князьях владимирских, восходит род русских князей, считались, через Энея, наследниками троянских царей⁶².

Круг возможных прототипов Царского места был расширен Г.Н. Бочаровым, который, принимая во внимание такую заметную деталь, как фигуры зверей в его подножии, соотнес Царское место с традицией древних восточных так называемых «звериных тронов». Символика подобных сооружений, опиравшихся на изваяния царственных животных – львов, гепардов, тесно связана с идеей власти⁶³. Получивший широкое распространение во многих государствах Древнего мира начиная с Египта тип подобных тронов в его простейшем виде – кресло на львиных лапах, просуществовал вплоть до XX в.

К этому типу принадлежали, возможно, и древнейшие троны великих князей московских, опиравшиеся на изображения царственных птиц. К такому выводу пришла 3.П. Попова, реконструировавшая их вид по памятникам миниатюры и нумизматики⁶⁴. Трон с массивными ножками в виде львиных лап был высечен из белого камня на галерее у восточной стены церкви Вознесения в с. Коломенском (1532 г.)⁶⁵.

Самым сложным и ранним образцом подобного трона был трон царя Соломона, хорошо известный на Руси, благодаря библейскому описанию: «И сделал царь большой престол из слоновой кости, и обложил его чистым золотом. К престолу было шесть ступеней; верх сзади у престола был круглый, и были с обеих сторон у места сиденья локотники, и два льва стояли у локотников. И еще двенадцать львов стояли там на шести ступенях по обе стороны. Подобного ему не бывало ни в одном царстве» (3Цар.10:18‒20).

Образ «Соломонова трона» был воссоздан в тронном зале византийских императоров IX‒Х вв., в котором, согласно свидетельствам источников, рядом с троном размещались деревья с поющими на ветвях птицами, а в основании престола и перед ним – рычащие львы и движущиеся звери. Современники называли этот трон византийских императоров «троном Соломона»⁶⁶. Эти описания были известны на Руси и распространялись в XV‒XVI вв. посредством русских хронографов, получив особую актуальность в начале царствования Ивана Грозного⁶⁷.

Любопытно, что реминисценции «Соломонова трона» можно разглядеть в памятнике, относящемся к кругу чтимых русских государственных регалий. Это так называемый «костяной стул» – резное из слоновой кости тронное кресло, стоящее на фигурках львов. Привезенное, по преданию, Софией Палеолог и принадлежавшее Ивану III, оно не раз служило Ивану Грозному. Оформление нижней части костяного трона, украшенной рельефами в орнаментальном обрамлении, по мнению Г.Н. Бочарова, могло послужить и образцом для четверика Царского места⁶⁸.

Почти все описания Царского места, начиная с описи 1701 г., процитированной во Введении, называют четырех зверей в его основании львами. Впервые идентифицировал зверей И.Е. Забелин, пользуясь описанием из уже известной нам рукописи XVI в. Погодинского собрания: «Под местом Царя... зверь, а ему три имяна: лютой, лев, скимент; второй зверь уена, третий орел, четвертый оскроган, пятый оскроган же»⁶⁹.

И.Е. Забелин предположил, что упоминание об орле относится к орлу наверху трона, а также привел толкования имени «уена», почерпнутые из Азбуковника, «Сказаний русского народа» И.П. Сахарова и древних словарей: «уена – зверя окрутное, без оберненья шеи», «зверь дикий, окрутный», «медведица, рысь»⁷⁰.

Звери под Царским местом изображены свернувшимися, припавшими на согнутые лапы, с прижатыми ушами и оскаленными зубами. На поверхности фигур сохранились остатки раскраски – белой и охристой, с разделками, выполненными черной краской, имитирующими шерсть. Один из зверей гривой и округлой мордой напоминает льва, два очень похожих зверя с узкой мордой, большими клыками и длинным хвостом могут быть идентифицированы как таинственные оскроганы, и четвертый зверь – без клыков, с длинным высунутым из пасти языком – как уена. Символическое значение этих изображений, существование которого предполагал еще И.Е. Забелин, оставалось до сих пор не разъясненным.

Подножие Царского места. Лев. Подножие Царского места. Уена.

Предпринимая попытку их истолкования, уместно вспомнить, что изображение четырех зверей – распространенный в христианском искусстве символический образ четырех земных царств. Источник этого образа – видение пророка Даниила (Дан.7:1‒28), в котором описываются четыре зверя, вышедшие из моря: один – как лев, другой – похожий на медведя, третий – как барс и четвертый – страшный и ужасный с железными зубами и рогами (Дан.7:3‒7). Согласно пророчеству, звери означают четырех царей, после владычества которых наступит «царство святых Всевышнего» и «пребудет во веки веков» (Дан.7:17‒18). Образы Даниилова пророчества легли в основу христианской концепции истории, представляющей историю человечества как смену четырех царств⁷¹. В Средневековье существовало множество различных толкований на видение Даниила, которые идентифицируя царства, исходили из реалий своего времени.

В византийской традиции чередование царств завершается «Ромейским царством», то есть царством христиан. Это – вселенское духовное царство, которое возникло в недрах Римской империи при императоре Августе одновременно с рождением Христа⁷². Так, в русском переводе сочинения Козьмы Индикоплова «Христианская топография», имевшем хождение на Руси в XVI‒XVII вв., перечислены царства: Навуходоносорово (Вавилонское), Иудейское, Македонское, Римское, и наряду с последним – «Ромейское царство», иносказательный образ вечного царства Христа⁷³. Императорами ромеев, то есть всех христиан, именовали себя византийские василевсы. В соответствии с концепцией «Третьего Рима», они, утратив чистоту православия, вследствие этого потеряли и империю. В глазах русских XVI в. «Ромейским царством» не являлась и Священная Римская империя, отступившая от православия в результате разделения церквей. В Послании старца Филофея «Ромеиское царство» уже прочно ассоциируется с Россией, воплощаясь в православном царстве «нашего государя» – «Третьем Риме»: «Так знай же, христолюбец и боголюбец, что все христианские царства окончили свое существование и сошлись в едином царстве нашего государя. По пророческим книгам, это есть Ромейское царство»⁷⁴.

Шапка Мономаха. Конец XIII ― начало XIV в. Государственный историко-культурный музей-заповедник «Московский Кремль»

Подобной церковно-политической концепции вполне соответствует образ Царского места русского государя, содержащий явственные аллюзии на «Соломонов трон», в основании которого помещены не просто фигуры львов, олицетворяющих царственность и власть, а символические изображения четырех царств в виде фигур различных зверей. Не случайно и упоминание 1 сентября 1551 г. как даты «устроения» Царского места в Погодинском сборнике. Первое сентября – начало церковного новолетия, а в XVI в. и годового календарного круга – в символическом плане означает начало новой эпохи русского царства.

Важной деталью является упоминание в надписи на дверцах среди других русских царских регалий «сердоликовой крабицы», из которой «веселился» Август кесарь, то есть чаши, принадлежавшей этому императору. Фигура кесаря Августа имеет особое значение в связи с понятием «Ромейское царство», так как именно в его правление родился Иисус Христос. Недаром именно к Августу возводили род русских князей генеалогические легенды, вошедшие в Сказание о князьях владимирских и Степенную книгу.

На одновременность появления христианства и Римской империи обратили внимание уже ранние христианские апологеты, видевшие в этом провиденциальную предопределенность миссии Римской империи⁷⁵. Понятия церкви и царства, слившись воедино в понятии «Ромейское царство», легли в основу византийского теократизма. Священная империя, часто отождествляемая со священной особой императора, была призвана охранять и распространять «правую веру», а императорский сан превращался в особую форму церковного служения⁷⁶, что отразилось и в литургической практике Византии. С точки зрения византийцев, империя рассматривалась как земное подобие «Небесного Иерусалима», как наилучшая организация общечеловеческого жития⁷⁷. Этот круг представлений был перенесен в XVI в. на русское государство и русского царя, что выразилось, в частности, в послании хиландарских монахов Ивану IV, титулующих его: «...царь и господарь всех православных христиан, солнце христианства»⁷⁸.

Образ православного царства как подобия «Небесного Иерусалима», подводит нас к истолкованию форм верхней части Царского места. М. Флайер указал на сходство завершения Царского места с формами евхаристических сосудов – «Иерусалимов» или «сионов», воспроизводящих храм Гроба Господня, а также отметил очевидные параллели в современной архитектурной традиции, также связанные с темой Иерусалима (храм Покрова на Рву, 1555‒1561 гг.). Связывая образ Царского места с ветхозаветной символикой, исследователь подчеркнул большую актуальность для времени Ивана IV образа Иерусалима по сравнению с образами Рима и Константинополя⁷⁹. С темой Царства небесного, райской растительности можно соотнести и резной декор верхней части Царского места с изображением виноградной лозы и вьющихся побегов в закомарах кокошников, пышных цветов с сердцевиной, напоминающей плоды, вокруг шатра, птиц среди ветвей на подзорах. Оформление Царского места в виде некоего подобия райских кущ можно рассматривать и как отголосок традиции, восходящей к домонгольской Руси⁸⁰. Эта же символика могла быть воспринята создателями Царского места и из описания трона византийских императоров со стоящими вокруг него деревьями и поющими птицами и воплотиться в ажурную деревянную сень с изображением растений и птиц.

Другой образ, который явственно просвечивает в формах завершения Царского места, – это образ царского венца. Царскому венцу уподобил его еще в середине XIX в. И.М. Снегирев – автор первого научного описания памятника⁸¹. Это подтверждается наблюдением А.Л. Якобсона, отметившего сходство форм завершения Царского места и золотой «Казанской шапки», одной из русских корон, сделанной в 1552‒1553 гг. по указу Ивана IV. Украшенная тремя ярусами ажурных кокошников, эта шапка-корона, возможно, повторяет формы верха Царского места⁸². Корона как эмблема власти, упоминающаяся в таком качестве в Библии, имеет также значение «венца славы», которым увенчиваются Божьи избранники⁸³. Образ земного царства акцентируется тем, что в навершии шатра укреплен двуглавый орел, принятый на Руси как государственный символ в последнее десятилетие XV в., при Иване III⁸⁴.

Новое для Руси понятие о священной особе православного царя, в которой соединяются земное и небесное, дает, как нам кажется, возможность интерпретации такой заметной детали верха Царского места, как двенадцать сосудов в виде кубков, установленных по граням шатра и четырем углам. Несомненно, они являются не только декоративными элементами⁸⁵, и совсем не похожи на плоды граната, символизирующие плодородие, как предположил М. Флайер⁸⁶. Это – вазообразные сосуды, подобные готическим фиалам с высокой крышкой. Более обоснованным нам кажется предположение, что эти кубки изображают сосуды с миром, напоминая о таинстве миропомазания, которое, наряду с вручением инсигний, является важнейшей составной частью Чина венчания на царство⁸⁷. Именно миропомазание делает особу царя священной и придает его власти сакральный характер, знаменуя нисхождение Духа Святого на помазанника Божия. Об этом было известно на Руси давно. За полтора столетия до венчания на царство Ивана IV константинопольский патриарх Антоний писал московскому великому князю Василию Дмитриевичу: «Святой император занимает высокое положение в церкви... миропомазанием он определен императором и самодержцем ромеев, то есть всех христиан»⁸⁸.

Резные деревянные сосуды с Царского места (в процессе реставрации).

Мы уже имели случай заметить выше, что неизвестно, было ли совершено таинство миропомазания 16 января 1547 г. при венчании на царство Ивана IV. Первым русским царем, о котором это известно достоверно, стал его сын ― царь Федор Иванович. Но описание миропомазания вошло, тем не менее, в текст составленной вскоре Пространной редакции Чина венчания Ивана Грозного, то есть в то время значение этого сакрального акта было осознано в полной мере.

О форме сосуда для миропомазания в тексте Чина не упоминается. Сказано только, что миро было принесено на золотом блюде⁸⁹. В библейском описании пророк Самуил помазывает Саула из «сосуда с елеем» (1Цар.10:1), а при помазании Давида и Соломона используется рог (1Цар.16:13; 3Цар.1:39). Кубки с крышками буклированной формы, подобные изображенным на Царском месте, привозились в Москву из Европы в составе посольских даров. По замечанию Г.А. Марковой, на Руси в XVI в. кубки имели особое значение в качестве наиболее ценного царского «жалования» или вклада, что зафиксировано и в документах. Их изображения появляются на миниатюрах русских исторических рукописей: подобные буклированные кубки можно видеть на некоторых миниатюрах Лицевого летописного свода⁹⁰. Г.А. Маркова отмечает также, что сосуды с Царского места – первый и единственный пример кубков русской работы по западному образцу, изготовленных в Москве в XVI в.⁹¹

В западно-европейском искусстве XV‒XVI вв. сосуды для елея и других священных благовоний часто изображались в виде кубков-фиалов, на высоком стояне с крышкой, в том числе и буклированной формы. Такие сосуды можно видеть, например, на картинах с сюжетом «Поклонение волхвов»⁹². Неудивительно, что новая для Руси традиция нашла свое изобразительное воплощение в подчеркнуто-необыденных формах драгоценного сосуда⁹³. Предложенная интерпретация значения сосудов, украшающих Царское место, прекрасно соотносится со смыслом надписи на подзоре, уподобляющей русского царя Давиду и Соломону, первым Божьим помазанникам. В круг ветхозаветных ассоциаций вполне вписывается и предложенная М. Флайером трактовка числа кубков как двенадцати колен Израилевых⁹⁴. В дан контексте это может символизировать плодоносность родословного древа русских царей, что перекликается и с текстом надписи: «...и восставлю семя твое». Развивая эту мысль, слова из надписи об изобилии плодов земных можно соотнести с обильным растительным декором, сосредоточенным в верхней части Царского места. В целом формы верха Царского места могут быть рассмотрены как изобразительный эквивалент образам текста: царский венец, помазание, умножение плодов, тема Божьего покровительства и умножения рода (слова «буду вам во отца...» и образ двенадцати колен Израилевых).

Тема священного царства, священного венчания на царство, звучащая лейтмотивом в формах и надписях Царского места, указывает нам еще один возможный источник его архитектурных форм. Обратимся для этого к некоторым реалиям Чина венчания византийских императоров. Как уже упоминалось, в первые годы царствования Ивана IV сведения о порядке и деталях этой церемонии черпались, по-видимому, из описания Игнатия Смоленского⁹⁵. Согласно этому описанию, подкрепленному сведениями из других источников⁹⁶ и современными исследованиями⁹⁷, в юго-восточной части храма Св. Софии в Константинополе, между восточными столбами нефа возводилось специальное место для византийских императоров, отмеченное на полу храма платформой из порфира и гранита с мозаичными вставками. На этой каменной платформе сооружался высокий деревянный ступенчатый помост, обтянутый красным шелком и называемый «ἀνάβαθρα» (лестница). На помосте ставились троны, а также на нем или рядом с ним некое деревянное строение, называемое «оἰκίσκоς» или «ξύλινоν», что переводится буквально «домик» или «деревянное строение»⁹⁸, а в описании Игнатия и в русском переводе Псевдо-Кодина называется соответственно «чертог» или «кантора древяная». Согласно тем же источникам, этот деревянный «чертог» служил для переоблачения императоров во время церемонии. Собственно же коронация и миропомазание происходили на церковном амвоне, о чем впервые упоминается в начале IX в.⁹⁹ После коронации император сходит с амвона и возвращается на ступенчатый помост «анабатру», где садится на свой трон. Коронационные церемонии продолжаются несколько дней, и все эти дни император восседает на «анабатре».

В русской традиции помост для царского венчания ставился в центре храма, на нем находились места для царя и митрополита, но нет никаких упоминаний о «чертоге», хотя само место именовалось «великим» или «чертожным» царским местом, в отличие от «своего царского места» в юго-восточной части Успенского собора. Между тем Царское место в виде крытой деревянной постройки на помосте со ступенями, расположенной в юго-восточной части храма, удивительно напоминает сооружение для коронации византийских императоров. В том, что это сходство программное, а не случайное, убеждает и просуществовавший, по крайней мере, столетие обычай переоблачения царей на Царском месте. Известно, что царь Алексей Михайлович переменял платье на Царском месте, закрытом камчатными завесами¹⁰⁰.

«Анабатра» и «чертог» византийских императоров в соборе Св. Софии обивались красными драгоценными тканями, а после коронации их разрывали на куски, и уносили с собой присутствовавшие на церемонии люди. Тот же обычай описан и в русских Чинах царского венчания в связи с «чертожным» местом, находившимся в центре храма¹⁰¹. Традиция эта перешла и на Царское место: при поставлении архиерея, совершавшемся всегда в Успенском соборе, Царское место также обивали красным сукном, которое потом дарили новопоставленному иерарху¹⁰².

Облик временных коронационных сооружений храма Св. Софии явно угадывается в формах Царского места – постоянной постройки, что должна была и по прошествии столетий напоминать о торжественном акте первого царского венчания и о той традиции, которую наследовал русский царь. Хочется подчеркнуть, что речь здесь не идет о прямом подражании обычаям византийского двора, к тому времени давно не существующего. Византийские формы и традиции творчески используются и утверждаются как традиции национальные. Византийская линия – лишь один из элементов складывающейся идеи московского православного царства, которое сознает себя равно Третьим Римом и Новым Иерусалимом. Многослойные исторические и библейские ассоциации, которые заключены в формах Царского места, делают его, по выражению В.Н. Щепкина, «высшим светским завершением идеи святыни, почета и сана», что «в известной степени дает ему значение трона»¹⁰³. Именно в таком качестве его нередко воспринимали современники и потомки. Так, в уже известной нам рукописи из собрания М.П. Погодина прямо сказано: «Сие ж Царское место, еже есть престол»¹⁰⁴. А с начала XIX в. за ним прочно закрепляется наименование «Мономахов трон».