Об иезуитах в Москве и Петербурге

Исторический отрывок

До Петра Великого в Москве не было костелов, и Латинские духовные не жили там постоянно, а бывали или проездом на Восток, в качестве миссионеров, или при посольствах. В 1684 году Цесарский посол Жировский оставил в Москве своего духовника иезуита Шмита, которому было дозволено исполнять требы для иностранных начальных людей, бывших в Русской службе и других Римско-католиков. В 1687 году явился в Москву, с рекомендательным письмом от Германского Императора, другой иезуит Тихавский (Тихановский), и весьма скоро составился там целый иезуитский кружок. На счет Германского Императора и через посредство его посланника, куплен был в 1685 году иезуитов дом в Москве, в Немецкой слободе; но записан на имя Итальянца Гваксония, который был ничто иное, как светский иезуит, под названием купца, и служил иезуитскому обществу агентом. Не теряя времени, иезуиты начали действовать: тотчас же основали школу и стали приглашать в неё Русских детей; для совращения Православных, выпускали пропагандические книги на Русском языке, напечатанные в Литовских типографиях, и Латинские образа; вмешивались в дела политические, и служили агентами и шпионами некоторых Римско-Католических держав. Намерения их были решительны: не зная вовсе России, не понимая привязанности Русских людей к своей вере, они почитали за легкое дело утвердить в Москве Латинство. Способы, употребленные иезуитами, состояли в прельщении прозелитизме; примером собственной жизни им трудно было склонить к своей вере, – дело не соответствовало словам, а жизнь – проповеди¹. Покровителем иезуитов был сильный временщик, Князь В.В. Голицын, любимец Царевны Софии; за то иезуиты обещали прославить имя Голицына по всей Европе.

Когда в 1688 году Государи Иоанн и Петр Алексеевичи прибыли на богомолье к Троице, Патриарх Иоаким, опечаленный уже волнениями раскольническими, и видя новую опасность для Православия извне, с Запада, объяснил Государям действия иезуитов, и просил, чтобы их выслали из Москвы. Так и было сделано. Но, дорожа дружественными сношениями с Германскою Империею, Правительство заботилось, чтобы изгнание иезуитов не раздражило Леопольда, потому и велено было отпустить их «милостиво», дать пособие и подводы до Литовской границы; а им поручено было донести Цесарю, что это делается в угождение ему.

Не хотелось иезуитам оставить Москвы, погубить свои начинания; всячески старались они там удержаться. Сначала просили остаться некоторое время, под предлогом продажи дома, купленного ими в Немецкой слободе; но когда им дано было на это только два дня, то они стали ходатайствовать, чтобы им подождать в Москве до тех пор, пока они спишутся с Веною, конечно для того, чтобы вмешать в это дело Императора. «Не для чего предупреждать вам об этом Императора», было им сказано; «Государи сами о том ему напишут, по отъезде вашем из Москвы». После этой неудачи, обратились они к Польскому Резиденту Довманту, который, не смея хлопотать о них официально, за состоявшимся уже указом о их высылке, попробовал устроить дело чрез Думного Дьяка Украинцова, – и просил его хоть одного иезуита оставить в Москве. Украинцов не только отказал ему положительно; но и весьма кстати выразил удивление, что Польский Резидент вступается в дела людей, состоящих в подданстве не Польши, а Римского Императора. Таким образом, иезуиты должны были выехать из России.

Однако они не отчаялись; ибо были уверены в деятельном покровительстве Германского Императора. И действительно, в 1691 году прибыл в Москву Императорский посол Курцей, с миссиею в пользу Иезутского Ордена. Курцей требовал, чтобы иезуитам дозволено было вернуться в Россию и поселиться в Москве, для исполнения духовных треб и распространения Римско-Католической веры, на том основании, что исповедники других вер, как-то: Лютеране и Кальвинисты, пользуются в России полною свободою богослужения. Курцею объявлено было, что иезуитам возвратиться в Москву не позволят, потому что поведение и деятельность их не соответствовали условиям, под которыми им было разрешено оставаться в Москве. Сделано это было только в удовольствие Цесаря и то на время. Иезуиты обязались жить спокойно и отправлять службу на дому; вместо того, они стали вмешиваться в дела, совершенно для них чуждые, завели переписку с заграничными своими агентами о том, что делается у нас; учредили пропаганду, и стали привлекать Русских детей в свое училище.

Курцей уверял, что все неудовольствия на иезуитов произошли от происков и клевет живущих в Москве еретиков, Лютеран и Кальвинистов; что, напротив того, иезуиты столько же отличаются своим образованием, сколько и смирением; желали они одного, – отравлять службу Божию; и что ежели они впоследствии, по слабости человеческой, и отступили бы ненамеренно от этого правила и предписаний высшей их духовной власти, то их легко остановить и строго приказать более того не делать. Понимая однако, что настаивать на безусловном возвращении иезуитов нельзя, Курицей просил разрешить им оставаться в Москве по три года, и через каждые три года переменяться в личном своем составе; и чтобы купленный для них дом, под ложною фирмою Гваксония, записать официально на имя Германского Императора. Чтобы успокоить Правительство, он предложил составить инструкцию, как иезуиты должны поступать и действовать, живя в России, и ручался за то, что они исполнят в точности такое предписание. Ежели и на это не согласятся Государи, то в какое положение они поставят Императора? Он дал им слово, что не будут изгнаны из России, и слова этого не сдержит! Какую славу получат иезуиты? Московские Лютеране и Кальвинисты огласили по всей Европе об изгнании иезуитов; взвели на них разные клеветы, и теперь это пятно лежит на них; везде их поносят, и некому оправдать этих невинных страдальцев; вот от чего Цесарь и желает так, чтобы иезуиты прибыли снова в Москву: это оправдает их в общественном мнении.

Какой стыд Императору, отвечали Курцею, что иезуиты не исполнили своего долга, что завели у нас пропаганду и за это уволены из России? Этого нечего стыдиться, да и печалиться об этом не стоит. А иезуитам уже более в России жить не доведется; да и размножать у нас Латинского учения, как проговорился Курцей, не надобно и неудобно; потому что мы исстари имеем свою Христианскую веру, непоколебимо ей преданы, и иностранных учений не принимаем. Ежели же Цесарь непременно желает, чтобы иезуиты находились в иностранных государствах, то пускай он пошлет их к таким народам, которые не исповедуют и не знают истинного Господа Бога и блуждают во мраке, – тех бы они просвещали и обращали в свою Римскую веру! Что касается до Лютеран и Кальвинистов, то хотя их учение гораздо более различествует от Православного, чем Римско-Католическое, но они живут в России спокойно, не вмешиваются в дела, до них не касающиеся, и не затевают пропаганды; а позорили ли они иезуитов, или нет, до этого Правительству нет дела. Дом иезуитский в Москве куплен на имя Гваксония, пускай он им и владеет, а записывать его на имя Императора не пристойно, и не для чего, ибо этого и прежде никогда не бывало, да и в Германской Империи нет ни одного дома, принадлежащего Русским Государям. В заключение Курцею объявлено, что Государи, снисходя на просьбу начальных людей Римско-Католического закона, разрешают побыть в Москве одному ксендзу, но никак не монаху, и еще менее иезуиту; и отравлять богослужение на дому, с условием, чтобы он не вмешивался в светские дела и не покушался совращать Православных; ежели же, под именем священника, прислан будет иезуит, только в одежде, принятой белым духовенством, то его отправлять за границу, и Римско-Католическим духовным запретится жить в России.

Не убедив Русского Правительства своими доводами в пользу иезуитов, Цесарский посол попробовал подействовать на него экономическими расчетами; привел, как невыгодно содержать светских ксендзов, привыкших получать значительные доходы, тогда как служивых людей Римско-Католиков в России мало, значит и содержать духовника будет им трудно. Напротив того, содержание иезуитов почти ничего не стоит: они монахи, едят мало, всё постятся и молятся. В этом его успокоили: служивые люди, генералы и полковники, без затруднения примут на себя содержание священника, сказано было Курцею; а иезуитам, хотя они и постятся постоянно и проводят жизнь свою в лишениях, никогда более не позволять жить в России.

Не таких последствий ожидал от своей миссии Курцей. Искусны были его доводы; весьма ловко он придумал обеспечить жилище иезуитское, заставить признать его собственностию Императора Германского, и потому сохранить навсегда повод вмешиваться в дела Русских Римско-Католиков и предъявлять новые требования. Но он был понят вполне. Постоянное водворение в России Римско-Католицизма, сделавшееся необходимостью с переселением к нам иностранцев, было совершенною новостию в это время. Однако, не смотря на это, Русские государственные люди весьма разумели дух этого учения, и очень верно провели черту между религиею и пропагандою, между духовными нуждами Римско-Католиков и кастовыми притязаниями их духовенства. Римско-Католики могли молиться по обрядам их веры и иметь для этого своих священников, но не принадлежащих к монашеским орденам, учрежденным, по большой части, для распространения Римско-Католицизма через прозелитизм.

Иезуиты однако не переставали делать свое дело. Под именем светских священников и в одежде белого духовенства, они потихоньку пробирались в Россию, под предлогом проезда в Индию и Персию, а преимущественно под покровительством Императорских послов, при которых состояли духовниками, и с рекомендательными письмами от Императора. Вначале неведение, а потом желание сохранить дружественные сношения с Германским Двором, обеспечили пребывание иезуитов в России. Получив снова некоторую оседлость, и когда Правительство свыклось уже с мыслью, что они опять в Москве, иезуиты сбросили с себя маску, учредили опять училище, и начали открыто принимать в него Русских детей, уговорив Посольский приказ помещать в эту школу приготовлявшихся для дипломатической службы мальчиков, для изучения будто бы языков Латинского и Немецкого. Пропаганда пошла своим чередом: некоторых Русских детей иезуиты успели даже отправить в Рим; так, например, Ладыженский, подготовленный Московскими иезуитами, вступил в Риме в их орден, и иезуиты хлопотали получить для себя принадлежавшее ему в России имение. Тоже отношение сохранили иезуиты и к Венскому Кабинету: они остались его шпионами. Наиболее замечательный и деятельный из них был Енгель, присланный в Петербург в 1715 году Инфляндским Римско-Католическим Епископом Шембеком с рекомендательным письмом к Государственному Канцлеру Графу Головкину. Ему усердно помогали прибывший в том же году иезуит Байер и живший в Москве Милан. Правительству известны были действия иезуитов; но, в угоду Венскому Двору, оно смотрело на них как бы сквозь пальцы; пока не изменились политические отношения с Императором Римским. Укрывательство Царевича Алексея в Австрии, затруднения в выдаче его разгневанному отцу, охладили и даже пресекли сношения обоих Правительств. Императорский посол Блеер, подозреваемый в интригах в пользу Царевича и против Государя, должен был выехать из России; но Император Петр, не высылая его сам, просил Венский Двор отозвать его, и когда он получил от своего кабинета предписание прибыть в Вену, то ему дозволено было после того пробыть еще несколько месяцев в С.-Петербурге. С своей стороны, Цесарь не нашел нужным отвечать тою же учтивостию: он предложил Русскому послу Веселовскому выехать через неделю из Австрийских владений, не дав ему времени ни уведомить свое Правительство, ни собраться приличным образом в путь; и выслал кроме того Русского агента по коммерческим делам, не принимавшего никакого участия в политике. Желая ответить тем же Цесарю, Петр повелел декларациею 17 апреля 1719 года выслать из России иезуитов, столь ревностно покровительствуемых Германским Императором.

Иезуиты предупреждены были во время: еще в Январе 1719 г. они получили предписание своего провинциала прекратить корреспонденцию и вести переписку разве лишь чрез агентов Австрийского Правительства; по этому успели уничтожить все подозрительные письма. Только 25 Апреля иезуит Енгель приглашен был к Графу Головкину и Шафирову, и освидетельствованы его бумаги; в них, разумеется, ничего важного уже не нашли. Распоряжения высылкою иезуитов предоставлены были Императором тому самому Румянцеву, который вывез из Австрии Царевича Алексея. На приготовление к дороге дано было четыре дня со времени объявления указа. Один экземпляр декларации 17 Апреля прибит был к стене Московского костела, другой отдан иезуитам, а третий светским Римско-Католическим священникам, бывшим в России; кроме того, эта декларация разослана была ко всем Дворам, и некоторые из них, как например Английский, признали, что распоряжения Петра относительно Венского Кабинета правильны и справедливы.

Итак, в течение тридцати лет дважды успели иезуиты пробраться в Россию, и дважды были из нее изгнаны, но по совершенно различным видам и побуждениям. – В первый раз вооружилось против них оскорбленное прозелитизмом Православие, и выслал их не Царь, а Патриарх; во второй раз они удалены были, как Австрийские шпионы. Но в обоих случаях действия их были одинаковы: фанатизм и пропаганда. – С тех пор уже на долго не показывались иезуиты ни в Москве, ни в Петербурге.

Императрица Екатерина, присоединив в 1772 году Белоруссию, нашла там этот орден, и дозволила ему остаться, не смотря на то, что в следующем же году он был уничтожен Папою Климентом XIV. Но иезуиты заключены были в пределах Белоруссии, и переходить их не могли. Не знаешь, чему тут более удивляться: явному ли ослушанию ордена, не повиновавшегося Папе, которого он называл себя вернейшим слугою, или покровительству, ему оказанному образованнейшею Монархинею своего времени? Объяснить действия в этом случае Екатерины можно только тем, что, желая утвердить свою власть во вновь присоединенной стране, она на могла выбрать более удобного для этого орудия, как иезуитов, людей, не имеющих отечества, заключившихся в тесном кругу своего ордена, составляющих в полном смысле слова status in statu. В числе Белорусских иезуитов были люди всех возможных наций: Итальянцы, Французы, Немцы, и сами Поляки переставали быть Поляками, как скоро делались иезуитами. Поддерживая всякого рода Правительства, лишь бы они благоприятствовали их ордену, иезуиты могли быть в первое время полезны Русскому Правительству в Белоруссии, но только лишь разве в смысле полицейском.

При Императоре Павле все изменилось: иезуиты нашли возможным действовать решительнее. Орудием своим они избрали своего сочлена, прибывшего из Австрии Грубера, человека необыкновенно умного и хитрого, специально изучавшего науки физические и механику, в которой сделал даже некоторые открытия. Он приехал в Петербург как бы для того только, чтобы представить Академии Наук сделанные им усовершенствования по части механики. Здесь он нашел не мало покровителей, в том числе несколько Русских вельмож, бывавших в Белорусском иезуитском гнезде – Полоцке, и восхищавшихся отлично устроенными иезуитами физическим кабинетом, типографиею и другими учеными приспособлениями. Грубер и сопровождавшие его иезуиты появились в Петербургском обществе, посещали Академию, одним словом, бывали везде, где могли составить себе связи, и отличались столько же своими знаниями, сколько и необыкновенною наружною скромностию. Весть об их достоинствах и Христианской жизни дошла до Государя. Он призвал к себе Грубера, был от него в восхищении, и, в доказательство своей милости, тут же хотел пожаловать его кавалером какого-то ордена. Грубер поблагодарил, но не принял этого отличия, так как правила его сословия того не дозволяют; и при этом смиренно сказал, что они обязываются служить государям и их подданным, единственно для умножения хвалы Божией, ad majorem Dei gloriam. Этот ответ так понравился Императору, что он позволил Груберу приходить к нему, когда захочет, прямо в кабинет, и в последствии всегда встречал его словами: ad majorem Dei gloriam! Посещения эти не остались безуспешными для иезуитов: вскоре им отдан был Петербургский костел с принадлежащим к нему домом, и тотчас же открыты при костеле иезуитские школы и конвикт. Таким образом иезуиты основались в Петербурге, украсили свой храм, угождали всем прихожанам, ничего не брали за требы, и ввели красноречивых проповедников на главнейших Европейских языках. Вскоре заговорила о них вся столица.

Но иезуитам мало было одного Петербургского костела; они искали его, чтобы приобрести оседлость в столице и с большим удобством схватить в свои руки всё управление Латинскою церковью в России, и достигли этого вполне. Через своих сообщников, оставаясь сами как бы в стороне, они заставили подавать жалобу за жалобою на Римско-Католический Департамент Юстиц-Коллегии (высшее церковнео управление), в котором председательствовал Митрополит Сестренцевич, ненавидимый иезуитами за его чуждое фанатизма просвещение и твердый характер. Государь, желая знать истину, потребовал к себе Грубера, который тут же и довершил иезуитскую победу: Сестренцевичу запрещено было являться во дворец, снято с него достоинство Мальтийского ордена, и велено ехать на покой в его имение, недалеко от Могилева (на Днепре)²; все близкие к Митрополиту духовные лица, в том числе и его Суффраган-Епископ (Викарный), разосланы на жительство в дальние города. Сделавшись владыками судеб католицизма в России, уничтоженные и не признаваемые тогда Папою иезуиты поставили в главе в главе Латинской иерархии в Империи свою креатуру, коадъютора Митрополита, Епископа Бениславского, человека, который, по сознанию самих личных врагов Сестренцевича, не способен был ни к какому управлению. Единственною целию действий Бениславского было угождать иезуитам.

Император Александр ни по воспитанию, ни по просвещенному уму своему, не мог быть склонен к иезуитскому ордену; застав его в своей Империи, он его терпел, но не расположен был ему покровительствовать. При самом вступлении своем на престол, оставляя иезуитов в тех местах, где они уже находились, он ограничил ими пределы распространения ордена, следуя в этом примеру Екатерины. Но основавшись в Петербурге, иезуиты не упадали духом, в полной уверенности найти себе там сильных пособников, и не ошиблись: Князь А. Н. Голицын, еще прежде назначения своего Главноуправляющим духовными делами иностранных исповеданий, сделался ревностным их покровителем и действовал вместе с ними против Сестренцевича; Граф Местр, воспитанник Иезуитов, сначала эмигрант, потом Сардинский посланник в С.-Петербурге, приобретший своим умом, познаниями и светскою образованностию большие связи в столице, был не только их защитником, но и руководителем. Много других лиц высшего общества, и преимущественно между дамами, были в восхищении от иезуитов. Эти монахи преобразовали Петербургский костел по своему, не обращая никакого внимания на Регламент, изданный для него в 1769 году, удалили вовсе синдиков (церковных старост) от заведывания церковным имуществом, м стали распоряжать им по собственному произволу³; в противность Регламента, принимали в учрежденную при костеле школу не одних детей Латинской веры, но и других вероисповеданий, в том числе и Православного; а потом учредили в Петебурге благородный пансион, в котором имели несчастие получать воспитание дети лучшего Русского дворянства, из коих многие совращены были здесь из Православия в Латинство.

Верх торжества иезуитов было основание их Академии в Полоцке. Это случилось в 1812 году, когда Россия готовилась встретить войска Наполеона. Обращаем на это особенное внимание читателей: иезуиты всегда и везде действовали, как говорится, под шумок, и постоянно приобретали наибольшую силу тогда, когда более важные события не дозволяли о них думать, и в этих случаях они одни и остаются в выигрыше. Тоже случилось в наше время: о социализме февральской революции нет более и речи, а иезуиты сильнее, чем когда либо во Франции; уже десять лет, как Австрийские революционеры без голоса, а иезуиты царствуют в Австрии, благодаря заключенному в недавнее время конкордату с Римом. Так они будут действовать в каждой стране, где происходят важные социальные перевороты, и где не до них.

Почитая себя довольно сильными, иезуиты открыли деятельную пропаганду в Петербурге и притом в высшем обществе столицы. «Обращение умов к нашей вере», писал в начале 1816 года Граф Местр, «чрезвычайно «быстро, и переход в католичество замечателен как «по числу лиц, так и по положению, занимаемому ими «в обществе». «Что за отрадное зрелище!» пишет он Архиепископу Рагузскому: « какое множество обращений, «и какая быстрота в них, и это в самом высшем «здешнем обществе»! Разумеется, Граф Местр объяснял эти совращения естественною прелестию и истинностию католицизма, и не сомневался, что это религиозное движение сделается общим в России. В сущности же это была только Иезуитская пропаганда, которая наконец дошла до того, что в 1815 году Иезуит Баландре (Balandret) публично с кафедры в костеле Св. Екатерины поносил все Христианские исповедания, для того, чтобы выставить превосходство Латинского. Прочитав эту проповедь, Князь Голицын писал Митрополиту Сестренцевичу: «Некоторые места этой проповеди противны не только духу любви и мира, который должен одушевлять всякое истинное Христианское учение; но и в особенности тем правилам, которые Правительство искони наблюдало в отношении терпимости всех Христианских церквей в Российской Империи. Я не почитаю себя ни в праве, ни в обязанности входить в рассмотрение учения какой либо церкви; но по должности моей, будучи обязан пещись о благоустройстве и сохранении тишины в Господствующей Греко-Российской Церкви, так и во всех терпимых и покровительствуемых в России исповеданиях, я покорнейше прошу Ваше Высокопреосвященство, чрез кого следует, сделать замечание патеру Баландру, чтобы он не дерзал впредь, под опасением строгого взыскания делать какие либо внушения, предосудительные для других Христианских исповеданий и потому несовместные с миролюбием и с общественным порядком. Если господствующая церковь никогда не позволяет себе и малейшего отступления от сего священного правила, то тем менее может Правительство допустить нарушение онаго со стороны терпимой церкви, которая впрочем пользуется полною свободою богослужения. Сия самая терпимость, которую столь явно осуждает Римский проповедник, называя ее подпорою всех ересей, отдельных от Римской церкви, открыла ему недра нашего отечества и сделала церковь его сопричастною всех благодетельных попечений Правительства».

Уже одно обращение замечания иезуиту не к Генералу ордена, а к Митрополиту, власть коего орден не признавал, показывало, что Правительство переменило наконец свое доверчиво выгодное мнение об иезуитах. И могло ли оно добровольно закрыть себе глаза, чтобы не видеть их действий? Что беспрестанно доходило до него? Что в Новороссийских и Саратовских колониях иезуиты разными происками присоединяют к Латинству Лютеранских колонистов; что в Сибири перекрещивают в свою веру Православных; что в Петербурге совращают лиц лучших Русских фамилий. А в Белоруссии? Там тысячами, как овец, переводили в свою веру Униятских крестьян. Конечно, такого рода деятельность клонилась не ко благу Государства Православного. – С этого времени стали наблюдать за иезуитами; прежний ревнитель их Князь Голицын был раздражен их поступками и даже испуган теми огромными размерами, которые стала принимать их пропаганда. Иезуиты это знали; но так были уверены в силе своих связей и в своем уменьи, что не ожидали готовившейся для них участи.

16 Декабря 1815 года последовало Высочайшее повеление о высылке иезуитов из Петербурга и о запрещении им въезда в обе столицы; а 20 числа состоялся Указ о том Сенату. В этом Указе, написанном Адмиралом Шишковым, читаем следующее справедливое рассуждение: «Домогаться сделать человека отпадшим от своей веры, от веры предков его; погасить в нем любовь к единоверцам, согражданам своим; отделить дух его от духа отечества; посеять раздор и вражду между семействами; отторгнуть брата от брата, сына от отца и дочь от матери; водворить несогласие между чадами единой церкви, – сей ли есть глас и воля миролюбивого Бога и единородного Сына его Богочеловека Христа, пролившего за нас пречистую кровь свою, да поживем тихое и мирное житие?» 16-го числа Генерал-Губернатор Вязмитинов арестовал иезуитов в их доме, и поставил стражу на дворе, в коридорах и у дверей их комнат. Можно себе представить ужас и негодование их приверженцев. «Католицизм уничтожен в Петербурге!» восклицал Граф Местр, и беспокоился о том: дадут ли иезуитам шубы, не умрет ли кто из них на дороге. Но беспокойства эти были излишни: всем им даны были шубы, теплые сапоги и зимние экипажи; и ночью с 22 на 23 Декабря они вывезены из Петербурга, и благополучно достигли Полоцка. Иезуитское училище при церкви Св. Екатерины в Петербурге отдано в заведывание Министерства Просвещения, а иезуиты замещены были в этой церкви Доминиканами.

Замечательно, что сам Граф Местр сознается, что пропаганда иезуитов была уже через чур ревностна, поспешна и неосторожна; ч

То для такой важной деятельности им не доставало главного руководителя, головы Грубера или Аквавивы, и приписывает упадок ордена тому, что он, по своему составу, сделался преимущественно Польским, а Польша – страна отжившая. Но, как умный человек, несмотря на свой фанатизм, Местр понимал, что Русское Правительство не могло долее терпеть иезуитов. «Каждый Государь», говорит он, «защищает свою религию против чуждого нападения, – ничего не может быть естественнее. Русский Император опасался прозелитизма иезуитов»; а в другом месте сознает, что, если бы иезуиты явились в Россию в виде ангелов и продолжали свою проповедь, то они были бы изгнаны, и Правительство поступило бы благоразумно в смысле политическом.

Граф Местр утешал иезуитов; говорил, что друзья, их и недруги в Европе, узнав об их прозелитизме и его последствиях, скажут: это батальон, высланный за свою храбрость. – Мы, писал он, те Альпийские огромные сосны, твердо пустившие корни свои в землю, которые удерживают лавины; вырвут их, и лавины – покатятся: так иезуиты поддерживают и Греко-Российскую церковь. (Странная нелепость!) Он внушал иезуитам, чтобы они ни под каким видом не высказывали своего неудовольствия, чтобы не только в России, но и за границею не произносили ни одного оскорбительного для Русского Правительства слова; чтобы даже хвалили Государя во всех случаях, где это уместно, но впрочем умеренно, чтобы похвала не имела вида лести⁴. Начертанный план поведения был не только осторожен, но и искусен, и иезуиты вполне ему последовали. Сам Местр должен был принять не меньшие предосторожности: его обвиняли в главнейших совращениях в столице, и Государь поручил даже одному из своих министров сказать ему, что он это знает. Подозрения эти были вполне основательны: Местр направлял иезуитов, сам делал прозелитизм, и, что всего хуже, служил тайным агентом Римского Двора, – сообщал ему, через разных духовных лиц, с коими вел переписку, о всех распоряжениях и даже предположениях Русского Правительства по делам Латинской церкви, давал аттестации духовным, следил за их образом действий и т.п. После этого, Граф Местр не долго оставался в России: официальное положение его, как Сардинского Министра, сделалось в этих обстоятельствах весьма не ловким.

Итак: в третий, и будем надеяться, в последний раз, очищена была Россия от вредного иезуитского ордена. Не так однако думают явные и тайные, носящие и не носящие орденскую одежду иезуиты. Они и теперь помышляют как бы пробраться в Россию. Первые попытки их легко можно будет заметить, припомнив только историю; ибо вообще Римская система, заслуживающая полного внимания в отношении настойчивой своей последовательности, не отличается особою изобретательностью; и потому, по всей вероятности, употреблены будут в дело давно известные способы, как это уже и видно из некоторых иезуитских современных сочинений, где передается другими словами, как новая мысль, постановления Флорентийского собора; рассуждается, по старым богословским учебникам, об утопической возможности соединения церквей и т. п. Тогда мы скажем иезуитам то, что они уже слышали от нашего Правительства более полутора века тому назад: «размножать у нас Латинского учения не надобно и неудобно, потому что мы исстари имеем свою Христианскую веру, непоколебимо ей преданы, и иностранных учений не принимаем; а если хотите, идите к таким народам, которые не исповедуют и не знают истинного Господа Бога и блуждают во мраке; тех вы просвещайте и обращайте в свою Римскую веру».