VI. Протестантский след в русском сектантстве

<…>

...стали разводить руками: где же наша церковь и где такие ее руководители, с которыми можно было бы совершать живой завет Спасителя о любви к ближнему приходским союзом?

И тогда совершилась горестная вещь: добрые и очень христиански настроенные, но мало сведущие люди... решали себе, что в Русской церкви осталась одна внешность и совсем нет духа Христова. И вот тогда-то началось поныне продолжающееся шатанье по протестантским кирхам и общинам, где приходская жизнь имеет серьезное развитие и солидное значение. Добрые и, несомненно, благонамеренные русские люди, разочарованные в участливости своего духовенства, искали в протестантской приходской жизни примера и указаний: как бы ввести и упрочить что-либо подобное в церкви Русской? Разрыва с церковью у них еще не было, но уже явилась тенденция – не учиться от священников, а их «переправлять» по-раскольничьи, переделывая на свой лад, но опять и тут дело шло об «переправке» не в догматическом отношении, о котором все эти добрые люди имели самые смутные понятия, что им, конечно, и послужило во вред. Не зная русской церковной истории, по которой до весьма недавно вышедшего в свет сочинения казанского профессора Петра Васильевича Знаменского у нас и не было живо и художественно написанной книги, люди эти не знали, кого винить и на что жаловаться. Все сначала до конца у них сливалось в одно понятие: Русская церковь – обрядовая и безжизненная, и они стали с нею «в контры». Незнакомые с уставом православной церкви, они в этих контрах чаще всего не умели отличать в нашей церковной практике существенно важное и поистине святое и великое от явлений случайных, происходящих от тех или других исторических причин, явлений, которые не только подлежат изменению, приспособительно к живым потребностям церкви, но даже неотразимо требуют этих приспособлений опять-таки именно в интересах церкви. С этих пор глухое неудовольствие против церкви в великосветском круге становилось все больше, – меж тем как в среднем круге, наиболее интеллигентном, и даже в низших слоях городского населения разливалось повсеместно или холодное равнодушие, или даже открытое неверие. <...>

В заключение два слова о том, имеет ли все это наскоро и неискусно мною очеркнутое великосветское религиозное движение характер раскола (как его теперь называют)? И да, и нет.

Если смотреть на раскол как на полное отщепенство церкви с признанием невозможности соглашения с нею в главнейших основах веры, то такого раскола нет... Редсток²⁸⁴ и сам не основывает никакого отдельного толка, и не требует ничего подобного от своих последователей. Люди эти ни к чему подобному не стремятся, а если и есть, может быть, одно какое-нибудь единоличное исключение, то о нем не стоит и говорить. Весь редстоковский раскол есть группа людей, любящих потолковать о Слове Божием, о спасении и об оправдании. Разномыслие их с Церковью православною состоит в особенном мнении об оправдании и о так называемом «культе мертвых», да в совете обходиться при молитве без призывания святых и Девы Марии. Но в этом смысле, мне кажется, у нас наберется очень много раскольников, даже совсем не имевших никакого общения с Редстоком: таковы, например, все уповающие на милость и забывающие о правде, каковых и у нас, как и везде, весьма много; таковы и все молящиеся одною молитвою Господнею, или молитвою Манассии, или псалмами, или совсем никак и никому не молящиеся, каковых при нынешних учрежденных порядках всего больше. Неужто и эти последние с господствующей точки зрения лучше и терпимее скромных богомольных редстокистов?

В так называемом великосветском расколе до сих пор нет еще ничего сформированного. Последователи Редстока ничем не обнаружили никакого определенного отщепенства от Церкви и не показали ни малейшей вражды к ней. Напротив, за весьма небольшим исключением, петербургские друзья Редстока нынче более, чем когда-нибудь, готовы горячо стоять за православие. Теперь, благодаря даровитейшему и образованнейшему из них гр. ***, они с радостным восторгом начинают, если так можно выразиться, входить во вкус православных воззрений и находить их прекрасными. Они рады, когда этот ловкий на слове человек рассевает их сомнения в том или другом из смущающих их вопросов о православии. Они принимают его разъяснения и чувствуют себя в двойной выгоде: и оправдание себе достали, и с родною церковью не расстались. Словом, они теперь со всем в мире; а где мир – там и любовь, а где любовь – там и Бог. Теперь они с несмущенною совестью будут исповедоваться у священников, причащаться с верою в тайну пресуществления: даже могут давать целование любви мощам. Они все еще в церкви и не уйдут оттуда, если охватившее их религиозное возбуждение не будет сурово остужено отталкивающим безучастием к их жажде участия в церковной жизнедеятельности.

Настоящее время, чрезвычайно интересное в политическом и социальном отношении, не менее интересно и в отношении религиозном. Во всем оно, по прекрасному выражению Гете, являет «образ прошедшего, которое еще не прошло, и образ настоящего, которое еще не наступало». И это непрошедшее прошлое и неначавшееся настоящее понять мудрено; а между тем они уже делают свои заявления и требуют своих прав, в признании которых отказывать им очень трудно.

У нас в России, благодаря ли нашим темпераментам или иным историческим условиям нашей народной жизни, все это тише и желания наши очень скромны. Те из наших образованных людей, которые имели редкое счастье с приобретением познаний не утратить веры в спасающую силу христианской религии, пока хотят только живой учительности в храмах и непосредственного участия в церковной приходской жизнедеятельности. Но они ждут этого и сомневаются, что это будет...

Русский епископ (весьма близкой к Москве епархии), который, оценив способности и горячность к вере гр.***, предложил ему продолжать дело проповеди с епископского благословения, многих очень обрадовал. Разнесшийся об этом в Петербурге слух самым благотворным образом подействовал на разных людей, заинтересованных религиозными вопросами. Это как будто приласкало, приветило и обрадовало добрых мирян доброю надеждою, что не вековечен искусственно созданный чуждыми церкви условиями недостаток близкого и живого общения клира с мирянами и у нас, при храмовых моленьях оживится и усилится евангельская учительность в храме и живая практика христианского милосердия в церковной общине, т. е. в своем npuxoдe!..

Если же и для этих скромных и законных желаний ничего не будет сделано, то из всех нынешних религиозных брожений, до сих пор еще не имеющих характера сформированного раскола, но имеющих уже все элементы раскола готового сформироваться, конечно что-нибудь да образуется. Только в этом виноват будет отнюдь не лорд Редсток и его поклонницы, а слишком долговременная отсрочка исполнения этих добрых и справедливых желаний.

Благоч. Бернард²⁸⁵ говорит в одном месте, что «долговременная отсрочка есть скук питательница, подозрений поджога, нетерпеливости воспаление, мачеха любви и мать отчаяния. Если это есть искушение, то должно признаться, оно чрезвычайно скучно».

Так говорит человек, почитаемый за святого, – что же можем сказать мы, люди грешные, давно обреченные витать духом с оною скук питательницею и подозрений поджогою? Скажем то же, что св. Бернард, т. е. что «если сие есть и искушение, то должно признаться, что оно весьма скучно», а поскольку оно «весьма скучно» даже для святого, – то как мы, грешные, станем укорять тех из своих собратий, которые этой скуки не выдержали и предпочли довольно несовершенное движение совершенному застою?

Вот, мне кажется, почему русское общество относится так снисходительно, а иногда даже почти покровительственно ко всем религиозным движениям вроде того, которое мною описано.

Введение

1. Понятие о секте. Для обозначения лиц, по той или другой причине отделившихся от единения и союза с Православною Кафолическою церковью, и их лжеучения в православной богословской науке существует три термина: ересь, раскол и секта.

Ересью называется осужденное Церковью лжеучение, искажающее те или другие основные христианские догматы; таковы ереси: Ария, Македония, Нестория, Евтихия, жидовствующих и др.

Расколом называется также осужденное Церковью самочинное отделение от нее не из-за догматов, а по каким-либо внешним побуждениям, вследствие, напр., сознательного извращения церковных обрядов или упорного отрицания церковной дисциплины; таковы расколы: донатистов, стригольников или мнимого старообрядчества.

Труднее определить: что такое секта? Ни в книгах Св. Писания, ни в святоотеческих творениях как первых трех веков, так и в период вселенских соборов слово «секта» не встречается. Св. Василий Великий (пр. 1-е) знает три вида отпадений от союза с Православною церковью, но называет их ересью, расколом и самочинным сборищем. Под последним он разумеет, однако же, не секту, а самовольные собрания, которые могут быть устрояемы непокорными пресвитерами без разрешения их епархиального епископа, или епископами – без согласия их митрополита, или же «ненаученным народом». В Пространном Катехизисе Православной Восточной Кафолической Церкви говорится только о ереси и расколе; о секте же не упоминается.

«Секта» (Secta) – слово латинское, и у древних римских писателей (Цицерона, Плиния, Тацита и др.) оно было употребляемо для обозначения философского метода, правила, школы, учения, отделившихся от общепринятого мировоззрения, приемов, правил и господствовавшего философского учения. Кто не мыслил так, как мыслили все, того и называли сектантом. В этом смысле и Плиний Младший говорит о «секте христиан», появившейся в его время среди иудеев. В Средние века в римско-католической богословской литературе слово это стали употреблять как термин для обозначения общин, отделившихся от союза с Католическою церковью вследствие искажения ее вероучения, т. е., для обозначения общин, несомненно, еретических, но которых учение еще формально не осуждено церковью на соборе. В этом смысле слово «секта» перенесено и к нам нашими южно-русскими богословами, получившими свое научное образование в католических школах.

2. Сущность и причины сектантства. Враждебные Православной церкви писатели, как и неверующие интеллигенты вообще, относясь с симпатиями к сектантству, смотрят на него как на явление отрадное и прогрессивное, как на свободный порыв к свету, как на идеальное стремление к разумной христианской добродетели и устроению по ее началам частной, семейной и общественной жизни; а причины его происхождения полагают в том, что в наше культурное и просвещенное время уже нельзя будто бы находить удовлетворения возвышенным запросам духа и религиозного самосознания в Церкви, – учреждении средневекового византизма, застывшем уже давно в своем движении, отсталом, безжизненном, мертвом. Сектанты, по их мнению, люди передовые, мыслящие, бескорыстно ищущие правды жизни и желающие уяснить себе истинный смысл своего бытия, цель своего существования. Их религия есть вместе с тем и их философия, их народная поэзия. К удивлению, нужно сказать, что в последнее время встречаются даже церковные писатели, представители богословской науки в духовных академиях, которые признают русское сектантство «самородным, самобытным, самостоятельным выражением духовной жизни русского народа»²⁸⁷, проявлением «живого, неподдельного, искреннего, переходящего в страстность чувства», «исканием формы для обнаружения порывов религиозного чувства», а причинами его происхождения называют «печально сложившиеся исторические обстоятельства»²⁸⁸, «тяжелое общественное положение нашего простолюдина», даже «недостаток свободы в жизни гражданской»²⁸⁹ и, наконец, «неудовлетворительность форм, которые предлагаются Православною церковью»²⁹⁰.

Этот взгляд на русское сектантство и причины его происхождения не соответствует действительности и тенденциозен. Что наше сектантство не есть «явление самобытное, самородное или самостоятельное» в смысле произведения русского национального творческого гения, даже в смысле раскрытия русского народного самосознания, этого нет нужды и доказывать. Кто же будет отрицать, что штунда и баптизм²⁹¹, как свидетельствуют и самые их названия, порождены немецким протестантством, пашковщина насаждена английским лордом Редстоком, адвентизм²⁹² – американцем Вильямом Миллером, молоканство – квакерами²⁹³, а толстовщина есть результат влияния пантеистической и материалистической западноевропейской философии? Но то же самое пантеистическое влияние язычествующей в христианстве мысли сказалось и в других видах русского сектантства: хлыстовстве, скопчестве, духоборчестве, иеговизме и др. Как же после этого можно говорить о самобытности сектантства, о творчестве русского народного гения? Как увидим в свое время, в русском сектантстве все – чужое!

Но этого мало. Сектантское лжеучение вообще не может похвалиться и богатством своего содержания. Видное место в нем занимают только отрицательные черты: нападки на учение и обряды Православной церкви, отрицание Св. Предания как источника богопознания, Церкви как Божественного учреждения, священной иерархии, таинств, внешнего богопочитания, почитания Богоматери, ангелов и св. угодников Божиих, почитания св. мощей, молитв за умерших, значения добрых дел и христианских подвигов, постов, почитания честного креста, икон и т. п.

Но и эта отрицательная сторона в сектантстве ничуть не оригинальна и не самостоятельна: она целиком заимствована из протестантства. Что протестанты со времен Лютера возражали католичеству, то теперь наши сектанты повторяют в отношении к Православной церкви: перевод с немецкого сделан без всяких исправлений и дополнений.

Что же касается положительного учения наших сектантов всех видов и наименований, то оно чрезвычайно скудно, неоригинально и настолько поверхностно, что сами сектанты не дерзают раскрывать его и опираться на него в своих собеседованиях с православными миссионерами, благоразумно стараясь скрывать его от посторонней критики и предпочитая ограничиваться своими отрицаниями и нападками на учение и обряды Православной церкви. После этого говорить о сектантстве как о «самородном, самобытном и самостоятельном выражении духовной жизни русского народа» значит – не только не понимать или умалять, но и оскорблять творческий гений великого народа.

Несправедливо называть русское сектантство и «явлением прогрессивным», «свободным порывом к свету и добродетели», ибо, заимствуя свое содержание от утративших уже всякое значение западно-европейских религиозно-философских мировоззрений и исповеданий и на них устрояя свою жизнь, сектантство русское, очевидно, идет не вперед, а назад. Что признано негодным на Западе, то не может быть животворным на Востоке. Протестантство как отрицание папства и его злоупотреблений, без сомнения, имело свое историческое значение; но в России папства не было и нет; Православная церковь, по требованию своих канонов, отрицает его, как отрицает она и все католические заблуждения, а потому насаждения протестантских лжеучений в нашем отечестве могло быть вызвано только искусственно, из пустого подражания Западу. Что же касается сектантского «света» и «добродетелей», то одно хлыстовство с его многочисленными разновидностями или толками ясно покажет нам, каким «светом» оно озаряет своих исповедников и какими добродетелями оно их украсило!..

Скудость положительного учения в русском сектантстве, отсутствие в нем оригинального творчества и перенесение на русскую почву протестантских идей и религиозно-философских мировоззрений Запада с их отрицательными и положительными составными частями – все это говорит только о величии, целесообразности, полноте и всеобъемлемости тех форм для выражения религиозного самосознания и чувства, которые установлены Православною церковью. Оставив родную церковь и намереваясь устроить отдельную от нее общину, русские сектанты были не в силах создать что-либо самостоятельное, ибо все лучшее, что может служить к выражению религиозного самосознания на всех ступенях его развития, уже было достоянием отвергнутой ими Православной церкви. Поэтому им не оставалось ничего другого, как обратиться к различным фракциям протестантства и воспользоваться хотя тем, что осталось в них после разгрома папства и католичества.

Некоторые сектанты в последнее время стали называть себя «евангельскими христианами» или «евангеликами», уверяя, что их вероучение основывается только на одном Св. Писании, ибо предания они не признают. Интеллигентные покровители сектантства поверили этому и начали восхвалять всех сектантов, как единственно истинных христиан, во всей чистоте и неповрежденности исповедующих учение Христа. Места переменены: на место церкви Православной поставлено сектантство, а на место сектантства – Церковь. Защитники сектантства не проверили слов своих друзей. Правда, в начале появления секты ее исповедники большею частью стараются изучать Библию, но – не с тем, чтобы усвоить содержащееся в ней Богооткровенное учение, а с тем, чтобы найти в ней опору и подтверждение своего ложно-метафизического мировоззрения, которое, при помощи своих «просветителей», они усвоили гораздо раньше, чем взялись за изучение Библии. Изучение Библии не предшествует появлению сектантства, а лишь следует за ним. Но так как в Библии, как Божественном Откровении, сектанты никогда не могут найти оправдания своего человеческого лжеучения, то они с нею не церемонятся: или треплют ее по примеру западноевропейских рационалистов, вроде Баура, Штрауса²⁹⁴ или Ренана (так поступают толстовцы, пашковцы, духоборы, штундисты), или же искажают ее смысл своими иносказательными и аллегорическими толкованиями, по которым даже имя «Иисус» превращается в слово «изустъ», «ослица» в «девицу», а Иуда объявляется «последовательнейшим» учеником Христа! Если же и с таким толкованием сектанты оказываются не в состоянии найти в Библии оправдание для своего лжеучения, то они прямо отбрасывают ее от себя, как вещь для них совершенно ненужную. Основатель хлыстовщины все книги Св. Писания сложил в куль и бросил в Волгу; основатель секты духоборов (Побирохин²⁹⁵) обозвал Библию «хлопотницей». И теперь духоборы говорят: «в Писании иное тому, иное другому пригодно, а мы принимаем только то, что нам следует». Штундисты и толстовцы объявляют подложными или искаженными все те места, а иногда даже целые книги Св. Писания, которые противоречат их лжеучению. О хлыстах и скопцах и говорить нечего. Вот их характеристические афоризмы: «Евангелие – книга бела, да всех от Бога отвела»; «Кто Библию прочтет, тот с ума сойдет». И эти афоризмы находятся в «божьих словах» сектантов, т. е. в их гимнах, которые только и содержат их вероучение. Там же все книги Св. Писания Ветхого и Нового Заветов названы прямо «тенетами, которыми опутывается народ». Православному миссионеру, желающему сослаться на Евангелие, сектанты часто говорят: «ты эту книгу слож, да под себя полож!» Кто знаком с сектантскими лжеучениями, тот знает, как в них искажено (в некоторых – до неузнаваемости) учение Христа. После этого можно только удивляться, что есть люди, которые сущность сектантства полагают в исповедании чистого и неповрежденного христианского учения, непосредственно заимствованного из книг Св. Писания.

Но в чем же, однако, нужно полагать сущность сектантства и где находятся причины его появления и существования?

Сущность и причины сектантства самым точным образом определяются учением Божественного Откровения. По учению слова Божия, причинами сектантства являются: 1) неблагоразумная ревность человека о своем спасении (Рим.10:2‒3); 2) гордость и высокомерие, повергающие иногда даже аскетов, в так называемую, «духовную прелесть» (1Тим.6:3‒5; 1Кор.8:2; 10:15; Рим.12:3); 3) увлечение ложною наукою и лже-философией (Кол.2:4, 8; Евр.13:9; 1Тим.1:6‒7; 4:1‒5; 14:1‒2; 6:21, 22; 1Ин.3:7; 2Ин.1:7‒12; 2Кор.4:3‒4; Ефес.5:6); 4) плотские похотения или страсти, нравственная разнузданность и ложно понятая свобода, доводящая иногда людей до само-обоготворения (Иак.1:3‒19; 2Тим.3:1‒13; Тим.1:10,11; 2Пет.3:3; 2; 1‒3; Рим.16, 17:18). Но главным виновником сектантства слово Божие называет диавола, как исконного врага человеческого спасения, отторгающего людей от Бога и старающегося разрушить их союз с Ним (Быт.3:4,5; Ин.8:43‒45; 1Тим.5:15; Рим.16,20; 1Пет.5:8; 2Кор.2:11;11:14)²⁹⁶. Итак, по учению слова Божия, сущность сектантства и причины его происхождения коренятся не в каких-либо внешних – исторических, культурных, социальных или бытовых – условиях жизни, не вне человека, а именно – в самом человеке, в области нашей религиозно-нравственной психологии, а все виды сектантства суть не что иное, как патологические, ненормальные, греховные проявления ложно направленного религиозно-нравственного самосознания человека.

К таким выводам нас должно привести и объективно-научное исследование или анализ появления всякого сектантского вероучения. Мы увидим, что лжеучение сектантов не есть ошибочное только понимание Божественного Откровения, а есть греховное насилие над ним, сознательное искажение его под давлением той страсти, которая и ангела света обратила в диавола, оторвав его от Бога.

Религия охватывает все главные силы духа человеческого: ум, сердце и волю, просвещая первый, облагораживая второе и направляя к добру третью, но – при условии, если эти силы, в свою очередь, способны в соответствующей мере стать под благотворное влияние религии; при нарушении гармонии самосознание человека теряет равновесие и становится на тот ложный путь, который ведет к сектантству и ересям. Кроме того, ум человеческий ограничен в своих способностях и помрачен грехом; он не может во всей полноте, одними своими силами, усвоять истины ума Божественного и всесовершенного, содержащиеся в слове Божием, т. е. в книгах Св. Писания. Ограниченность его может быть причиною ошибочного понимания не только Божественного Откровения, но и естественных явлений, при некоторых же условиях, она может быть и одною из причин происхождения сектантства.

Католические богословы, ныне весьма внимательно изучающие религиозную жизнь русского народа, обвиняют нашу Православную церковь, утверждая, будто бы она сама содействовала появлению и распространению в России разного рода сектантств. Они ставят ей в вину ее заботы о переводе Библии на русский язык и об ее распространении среди простого невежественного народа, и не находят слов для восхваления мудрости своей церкви, которая вообще запретила мирянам читать Библию, чем будто бы и спасает их от увлечения сектантством и еретичеством. По их мнению, ошибочное понимание Библии есть единственная причина всякого рода сект.

С таким взглядом согласиться нельзя. Его никогда не разделяла и не будет разделять Православная церковь. Слова Спасителя: «исследуйте Писания» (Ин.5:39), сказанные не апостолам только, а даже неверовавшим иудеям, навсегда останутся для нее священным заветом. Библия не плодит сект и ересей, как думают католики; она спасает, а не губит. Как сказано, русские сектанты от того и упорны в своих заблуждениях, что не хотят знать Библии: они ее под себя положили.

Второю причиною появления сект и ересей должна быть признана греховная воля гордых и высокомерных людей. Вот пример. Великое дело искупления рода человеческого крестными заслугами нашего Спасителя может быть усвоено нами только верою, под руководством Св. Церкви, при непременном условии побеждения нами своей гордости и приобретения такого глубокого смирения, которое доставляется человеку сознанием своего бессилия, беспомощности, ничтожества, греховности и невозможности самому достигнуть примирения с Богом. Греховной гордости противно такое смирение и самоуничижение. Гордец не нуждается ни в чьей помощи. У него есть собственные средства спасения. Свою плоть он может обуздать оскоплением, радениями, постом или веригами. Он сам может быть таким, каким был Христос. Он сам может быть богоносцем и сыном Божиим. Как богоносец, он может быть даже Саваофом, и может поэтому сказать своим последователям, как и сказал основатель хлыстовства: «да не будет у вас других богов, кроме меня!» Нужно заметить, что горделивое приписывание своим аскетическим подвигам излишнего значения часто порождает то патологическое состояние человека, которое принято называть «духовною прелестью»: оно начинается уверенностью человека в своей святости, богодухновенности, даре пророческого ведения, а оканчивается самообоготворением в собственном смысле этого слова. Так произошли секты хлыстов, скопцов, духоборов, шалопутов с их многочисленными разновидностями.

Третья причина появления сектантства – патологическое состояние сердца человека, как источника чувствований. На этой почве развились, например, секты воздыханцев, плакальщиков, трясунов.

Наконец, гордость не терпит ни власти, ни авторитета; а потому каждая секта непременно начинается отрицанием Церкви, иерархии и дисциплины.

Таким образом, рассматривая происхождения сектантства с психологической точки зрения, мы также должны прийти к заключению, что секты появляются и развиваются только на почве патологического состояния человеческого духа, подавленного похотями и страстями, а прежде всего гордостью. <...>

3. Разделение русских сект. Весьма затруднительно точно установить определенный критерий для разделения сект по группам, главным образом потому, что все русские секты, даже старейшие из них, существующие уже от 100 до 250 лет (например, хлысты), еще не заключили своих лжеучений в точно определенные формы и даже в настоящее время находятся в состоянии брожения. В нашей миссионерской литературе можно встретить много попыток выработать такой критерий, но все они оказываются неудовлетворительными.

Так, некоторые сектоведы делят все русские секты на две группы: 1) секты простонародные, к которым относят хлыстовщину, скопчество, молоканство, штунду и им подобные; 2) секты интеллигентные: толстовщина, редстоковщина, пашковщина. Но такого деления нельзя признать удачным, потому что к хлыстовщине и скопчеству, например, принадлежали многие интеллигентные лица, а толстовщина и пашковщина легко усвояются простонародием.

Другие делят все русские секты на евангельские и духовные, потому что одни сектанты заимствуют свое вероучение (будто бы) из Евангелия, а другие – из своих непосредственных откровений; но мы видели уже, как сектанты пользуются Евангелием, а каковы их откровения, увидим в свое время.

Третьи рекомендуют признать критерием разделения сект самые причины, их вызвавшие; но трудно указать такие секты, которые своим происхождением были бы обязаны только одной или некоторым причинам, а не всем им, взятым вместе.

Четвертые хотели бы видеть изложение сект в их хронологическом порядке; но здесь представляется три затруднения: во-первых, не всегда точно известно время происхождения того или другого сектантского толка, во-вторых, некоторые секты явились почти одновременно, а в-третьих, при таком изложении неизбежно было бы разрывать органическую связь между основными сектами и их позднейшими разветвлениями.

Наконец, почти общепринятым обычаем установлено делить все русские секты на мистические и рационалистические; к первым относят хлыстов, скопцов, шалопутов и им сродных сектантов; ко вторым – духоборцев, молокан, штундистов, баптистов и т. д. Это деление русских сект также не без недостатков. Все секты, по самой природе своей, более или менее не чужды мистицизма, и ни одна из них не может быть названа в точном смысле рационалистическою; можно утверждать только, что в некоторых сектах заключается больше мистического или рационалистического элемента, чем в других. Кроме того, находясь еще в процессе брожения, сектанты одной категории часто делают заимствования у сектантов других категорий и чрез это меняют свой характер в течение самого непродолжительного времени. Новохлыстов Кубанской области уже почти нельзя назвать хлыстами: из мистиков они перешли в грубых рационалистов. Значительное изменение в своем учении допустила и штунда. Отказавшись от многих собственных мнений и сделав позаимствования в толстовщине, штундисты ныне сливаются с баптизмом, от которого в свою очередь отделились «евангелики». Пашковщина среди простого народа выродилась в штунду, от хлыстов отделилась секта Нового Израиля. Молокане принимают баптистическое крещение и иерархию, усвояя в то же время и элементы хлыстовства (кавказские прыгуны и самарские мормоны). Баптисты начинают допускать крещение младенцев. Штундо-баптисты составляют свой катехизис, представляющий немало уклонений от гамбургского исповедания и т. д. Наконец, есть секты, которые совершенно не подходят под рассматриваемое деление. Таковы все секты, развившиеся под влиянием еврейского мировоззрения (адвентисты, жидовствующие, субботники) или взросшие на почве мнимого старообрядчества (немоляки, дырновцы, аристовцы, белоризцы, неплательщики, душители и др.).

Впрочем, деление русских сект на мистические и рационалистические представляет все-таки некоторые преимущества пред другими делениями. Во-первых, оно имеет уже свою давность и в настоящее время может быть названо почти общепринятым, а во-вторых, оно указывает сравнительно лучший критерий делимости если не для всех, то для очень многих русских сект.

Замечательное явление нашего времени представляет несущееся отовсюду отрицание Церкви со всеми ее догматами и установлениями, соединенное с проповедью христианства без Христа. Никем не призванные учителя разных толков, объединяясь лишь в отрицании, проповедуют с ревностью, доходящею до фанатизма и до глумления над всяким возражением, туманное, не приведенное в систему, но повелительное применение к жизни начал, произвольно извлеченных и произвольно истолкованных из Евангелия, но вместе с тем отрицают Евангелие во всей его целости и отрицают вместе с Церковью главу Церкви – Иисуса Христа – Богочеловека. Они называют это свое христианство истинным, а то, которое сначала проповедовалось Церковью, – ложным.

В отрицании людям всего легче объединиться, их влечет к этому общий дух недовольства и смутного стремления к лучшему. Всякий, сосредоточась на своем я, всегда себялюбивом, самочинном, исключительном, отрешаясь в духе от мира своих собратий, приходит к отрицанию. Возмущаясь против неправды и зла в человеческих отношениях, забывает притом о своей неправде, ищет водворения правды в человечестве и забывает притом, что всякий человек раздвоен в себе – хочет, чего не делает, и делает, чего не хочет, и что жизнь человечества совершается тысячами и миллионами годов и впадает в вечность; что тем же ходом идет в человечестве прерывистая и мучительная эволюция правды, коей вечные законы, от века начертанные, от века нарушаются и подвергаются поруганию. Хранительницей этих законов, говорят они, поставила себя Церковь; она не умела водворить их в действительности; здание ее обветшало, дело ее преисполнено мертвых формальностей, суеверий, обманов и злоупотреблений. Надо разрушить это здание, и новый закон любви и правды объявить человечеству: разрушим Церковь. Самый легкий способ усовершенствования учреждений, по мнению новаторов, есть разрушение существующих. С этого начинают и неохристиане, но на месте разрушенного учреждения не в силах они построить новое; ставя закон своего изобретения, ничего не хотят и не умеют создать для хранения и возможного в природе человеческой осуществления закона, как будто сам закон должен самостоятельно действовать и сам собою объединить человечество для новой жизни.

Прежде, чем отрицать Церковь и ее верования, надобно знать ее. А для того чтобы знать ее, мало изучить внешним образом догматы ее, учреждения и обычаи. Церковь есть живой организм, совокупность верующих душ; и для того чтобы познать Церковь, надо войти в душу народа, который составляет Церковь, надо жить одной жизнью с народом, как с равными собратьями, не ставя себя выше народа, не относясь к нему с одним отрицанием, как к толпе невежественной и дикой. Но к этому не способны самочинные пророки неохристианства, и потому, когда они обличают пороки и зло, и ложь в жизни церковной, в этих обличениях нет любви, а слышатся только гордость самодовлеющей мысли и злоба раздражения; нет того пламенного стремления к исправлению и усовершенствованию, той горячей надежды на победу любви и правды, что слышится в речах Христа, а обличения, исполненные гордого духа, приводят лишь к голому отрицанию.

Откуда все это? Невольно думается, что идеалом нынешнего века, конечным пунктом прогресса в человечестве становится теперь самодовлеющее я, стремящееся в человеческом образе возвыситься над человечеством и самому быть законом. Таковы, по-видимому, идеалы новейших философских учений, таковы герои излюбленных романов, драм и поэм в новейшей литературе. Идеальным представляется человек, кто сам себя ставит конечною целью своих действий и на других людей смотрит как на орудие для своего возвеличивания. Быть самим собою, слушать только свою волю и свое хотение, ничего и никого не признавать над собою, сверх себя – таков идеал человека, стремящегося быть сверхчеловеком. Под эту мысль, в сущности чудовищно нелепую, иные подкладывают в основание другую мысль: всего этого должен достигнуть человек посреди общества для того, чтобы, овладев им, подчинить его себе для его же блага и водворить в нем царство любви и братства. Но такого основания никакая философия признать не может. Что исходит из эгоизма и на эгоизме основано, в том не может быть никаких зачатков любви и преданности, и тот, кто сознательно заключил себя в своем я, не может сбросить его с себя и освободиться.

Правда, для деятельности, посвященной общественному благу, потребны не бездушные, равнодушные и бесхарактерные люди, но лица с характером и совестью, и такое лицо всякий, желающий служить обществу, должен воспитать в себе. Но и личность в нравственном смысле может образоваться и достигнуть развития не иначе как через сношение человека с подобными себе, так только человек может выработать в себе достоинство. Но когда человек начинает с того, что, чуждаясь общества, посреди коего живет, подвергает его презрению для того, чтобы в отчуждении воспитать в себе свое гордое, причудливое я и затем присвоить себе миссию разорить это общество вконец и на месте его создать новое по своему плану – в этом нет никакой мудрости, а одно лишь безумие.

Тем не менее в наши дни это безумие возводится в идеал, художественно изображаемый мыслителями и поэтами. А за ними, не рассуждая, увлекаемая талантом, стремится стадным движением толпа, восхищаясь героями и героинями идеализированного эгоизма. Один за другим появляются самозваные пророки безумной автономии мышления и действия, пророки социальной реформы, пророки анархии и злодейства, пророки новых верований, отрицающие религию. А когда берется за это художник мышления и слова, он привлекает к себе толпу поклонников. Многие увлечения, при внутренней несостоятельности учения доходящие нередко до энтузиазма, объясняются силой художественной его конструкции. Когда идея, какая бы ни была, овладевает гениальным художником мышления и слова, он может приложить к ее развитию всю силу своего таланта и воздвигнуть на ней здание, поражающее красотой и стройностью логических выводов из мысли, в существе своем ложной. Но к распознанию этой основной лжи не способна толпа, увлеченная своим восторгом. А творец-художник, увлекаясь и своим созданием, и восторгами своих поклонников, сам входит мало-помалу в роль пророка, призванного обновить человечество новой идеей и рассылать во все концы восторженных ее проповедников – учеников своих.

Наше время изобилует учениями, основанными на началах крайнего материализма, отрицающего духовную силу в жизни человечества. Разделяясь на множество отдельных систем и толков под разными названиями (позитивизм, натурализм, агностицизм, утилитаризм, крайний социализм, анархизм и пр [очее]), эти учения, сложившись в научно-художественное построение, расплодившись в обширной литературе, приобрели себе множество восторженных поклонников, располагают бесконечными средствами пропаганды посредством печатного и устного слова и мало-помалу овладевают умами возрастающего поколения. Так создается почва для неверия, для легкомысленной критики Церкви и легкомысленного от нее отчуждения.

Но, отойдя от своей Церкви, в коей родились, люди не могут отрешиться от многих ощущений и впечатлений своего общества, порожденных и воспитанных веками христианского учения. Опыт доказывает, что где засохли корни веры, там еще остаются корни суеверия, повсюду нередко смешанного с неглубоко сидящею верою. Остается какое-то ощущение духа в жизни, какой-то страх перед чертою, отделяющею дух от материи. Отсюда замечаемое повсюду в наш век, подобно тому, что происходило в веке разложения римско-языческой культуры, искание какой-нибудь веры: с одной стороны, размножение суеверий, иногда диких и чудовищных, создающих себе особенный культ; с другой – стремление найти ответ на запросы духа в магометанстве и буддизме; наконец, стремление создать новую религию на рациональных началах, вложив в нее по внушению фантазии нравственные правила, взятые из Евангелия, религию любви под названием очищенного Христианства. Отрицаясь от Церкви, разрушая всякую ограду церковной веры и церковного единения, апостолы этих учений хотят вместо Церкви создать какое-то расплывающееся в любви всемирное братство мнимых последователей Христа – без веры во Христа. Осудив Церковь, не сумевшую в течение веков осуществить царство Божие на Земле, сами они мечтают достигнуть этого своим учением, водворив любовь, общее довольство, равенство без порока и преступления: вот, проповедуют они, истинная цель нашего учения – осуществление на Земле царства любви и мира.

Напрасная мечта, напрасная смута умов и сердец человеческих. Религия не может быть без веры, а это новое мнимое Христианство в кого и во что верует и на чем, кроме бедного слова человеческого, утверждает и свои заповеди, и свое мечтательное чаяние царства любви и правды на земле? Это учение ходит по земле и не имеет того, чем живет Церковь Христова, – стремления к небу. В Церкви это стремление не праздно и не мечтательно, потому что имеет живую цель, живой образ Христа Спасителя – Богочеловека.

Вера не может держаться на одном учении, как бы ни было оно чисто и возвышенно, не может держаться и на одном собрании догматов. Могут они проповедовать жизнь, но жизни в них еще нет. Жизнь Христианской Церкви – в лице Христа, Богочеловека, в коем вечно идеальное существо Божества воплотилось и явилось человеку. Он, явившись, овладел всей душой человека и явил ему Отца Небесного. Христианство без Христа быть не может, а завет Христа не в том состоит, чтобы водворить на земле царство от мира сего, царство всеобщего довольства, благополучия и мира: Царство Его не от мира сего. В существе бытия по закону Его поставлена радость, но не счастье, не покой, не материальное благосостояние, а с радостью духа и со служением ближнему – жертва, поношение ига Христова, крест, блаженство нищих духом и плачущих, освобождение от греха и жизнь вечная. Кто хочет изъять все это из христианства, тот уничтожает его в самом корне и льстивое мечтание гордой мысли воздвигает на место вечной правды Христовой.