Трактат о священном учении. Вопрос 1. Сущность и значение священного учения

[Рассуждение] о священном учении, каким оно должно быть и к какому надлежит стремиться, изложенное в десяти разделах.

Поскольку мы понимаем, что наше исследование связано с некоторыми ограничениями, прежде всего, необходимо уяснить о самом учении: каким оно должно быть и к какому надлежит стремиться.

Относительно этого исследуется десять положений: 1) необходимо ли оно; 2) является ли оно наукой; 3) является ли оно одной [наукой], или многими; 4) умозрительно ли оно, или же носит прикладной характер; 5) как соотносится оно с другими науками; 6) суть ли оно то же, что и мудрость; 7) может ли Бог быть его объектом; 8) должно ли оно быть доказательным; 9) может ли оно пользоваться метафорическими или символическими выражениями; 10) можно ли, таким образом, согласно этому учению изъяснять Святое Писание во многих смыслах.

С первым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что нет нужды в ином знании помимо того, которое предоставляет философская наука. Ибо человеку не дано познать то, что превосходит его разумение. «Что свыше сил твоих, того не испытывай» (Сир. 3, 21). Но все, что может познать разум, в полной мере исследуется философскими науками. Посему кажется излишним любое знание помимо того, которое предоставляется философией.

Возражение 2. Кроме того, знание есть знание о сущем, ибо познается лишь то, что истинно, а сущее и есть то, что истинно. Но именно все сущее и является предметом философской науки, и даже самого Бога, как доказал Аристотель¹, исследует тот раздел философии, который называется теологией, или учением о божественном. Поэтому и нет нужды в ином знании помимо того, которое предоставляет философская наука.

Этому противоречит сказанное [апостолом Павлом]: «Все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности» (2Тим. 3, 16). Очевидно, что богодухновенное Писание не может быть разделом философской науки, каковая основывается на человеческом разуме. Поэтому необходимо, чтобы помимо знаний, предоставляемых философской наукой, существовало и иное, богодухновенное знание.

Отвечаю: ради спасения человеческого было необходимо, чтобы помимо знаний, предоставляемых философской наукой, основанной на человеческом разуме, существовало знание, основанное на откровении, исходящем от Бога. Прежде всего, это нужно потому, что человек определен к Богу как к [своей] конечной цели, каковая [цель] превыше человеческого разумения: «Никакой глаз не видал другого бога, кроме Тебя, который столько сделал бы для надеющихся на него» (Ис. 64, 44). Но необходимо, чтобы человек заранее знал свою цель, дабы сообразовывать с ней свои помыслы и деяния. Поэтому ясно, что ради своего спасения человеку следует знать и нечто такое, что превосходит возможности его разума и открывается ему божественным откровением.

Но даже и те истины о Боге, которые способен исследовать человеческий разум, необходимо должны были быть преподаны людям через божественное откровение, ибо иначе божественные истины, доступные разумению, стали бы достоянием немногих, да и то не сразу и с примесью немалых заблуждений. А между тем, всецелое спасение человека, каковое обретается в Боге, полностью зависит от знания им этих истин. Посему, дабы люди достигали спасения более успешно и более уверенно, необходимо, чтобы божественные истины были преподаны им через божественное откровение. Поэтому ясно, что помимо философской науки, опирающейся на разум, должна быть и священная наука, преподанная через откровение.

Ответ на возражение 1. Поскольку человеку не дано посредством разума познать вещи, возможности оного разума превышающие, то, коль скоро они явлены Богом в откровении, их следует принимать на веру. Об этом говорит и Писание: «Не нужно тебе размышлять о том, что сокрыто» (Сир. 3, 25). В этом-то и состоит значение священной науки.

Ответ на возражение 2. Различие в способах познания и создает разнообразие наук. Как астроном, так и физик могут прийти к одному и тому же заключению, например, что земля – кругла; но астроном придет к этому математически (т. е. [рассуждая] отдельно от материи), а физик – всегда имея в виду материю. Отсюда следует: нет никаких оснований полагать, что коль скоро иные вещи могут быть постигнуты философской наукой, насколько они [вообще] могут быть познаны естественным разумом, они в то же время не могут быть преподаны нам посредством другой науки, насколько они явлены в откровении. Поэтому ясно, что теология, основанная на священном учении, качественно отличается от теологии, являющейся частью философской науки.

Со вторым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что священное учение – не наука. Каждая наука исходит из самоочевидных положений. Священное же учение исходит из положений веры, каковые не самоочевидны; потому-то и не все приемлют истины вероучения, что «не во всех вера» (2Фес. 3, 2). Отсюда ясно, что священное учение – не наука.

Возражение 2. Кроме того, [ни одна] наука не рассматривает единичные вещи. Священная же наука имеет дело с единичными вещами, например, с деяниями Авраама, Исаака, Иакова и т. п. Поэтому ясно, что священное учение – не наука.

Этому противоречит сказанное Августином: «Только одной науке принадлежит то достоинство, что через нее спасительная вера порождается, питается, оберегается и укрепляется»². И это сказано не о какой другой науке, а именно о священном учении. Поэтому ясно, что священное учение – наука.

Отвечаю: священное учение – это наука. Надлежит знать, что существует два типа наук. Одни исходят из положений, очевидных в свете естественного разума, каковы арифметика, [геометрия] и им подобные. Другие же исходят из положений, которые известны в свете других, высших наук: такова теория перспективы, основанная на положениях, разъясняемых геометрией, и теория музыки, основанная на положениях, установленных арифметикой. К такого рода наукам относится и священное учение: эта наука исходит из положений, установленных в свете высшей науки, преподанной самим Богом и теми, кто удостоился блаженства. Как музыкант принимает на веру положения, предложенные ему математиком, так и священная наука целиком основывается на положениях, преподанных ей Богом.

Ответ на возражение 1. Положения любой науки или самоочевидны, или являются заключениями иной, высшей науки; как было показано, таковы суть и положения священного учения.

Ответ на возражение 2. Священное учение имеет дело с единичными вещами не потому, что принципиально руководствуется ими, но либо потому что через них являет примеры праведной жизни (подобно наукам моральным), либо потому, что таким образом устанавливает, через кого именно преподано нам то божественное откровение, которое лежит в основании священного писания или учения.

С третьим [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что священное учение – это не одна наука; ибо, как доказал Философ³, одна наука исследует вещи, относящиеся к одному роду. Но Творец и сотворенное, о коих идет речь в священной науке, никак не могут принадлежать к одной категории. Поэтому ясно, что священное учение – не одна наука.

Возражение 2. Кроме того, в священном учении говорится об ангелах, телесных тварях и смертных людях. Но все это – предметы различных философских наук. Отсюда ясно, что священное учение не может быть одной наукой.

Этому противоречит то, что в Святом Писании сказано о нем как об одной науке: «Премудрость даровала ему познание святых» (Прем. 10, 10).

Отвечаю: священное учение – это одна наука. Единство способностей или навыков следует понимать в соответствии с объектом, но не материально, а с точки зрения формального определения объекта; например, человек, осел и камень суть единство с точки зрения формального определения «окрашенное»; сама же «окрашенность» является формальным объектом зрения. Из этого ясно, что поскольку Священное Писание рассматривает все вещи с точки зрения формального определения их как проявлений божественности, то все, что подпадает под формальное определение «проявление божественности», является объектом одной науки, а потому и включено в священное учение как в одну науку

Ответ на возражение 1. Священное учение не рассматривает Бога и сотворенное как нечто одно, но в первую очередь говорит о Боге, о сотворенном же – лишь в той мере, в какой оно соотносится с Богом как со своей причиной и целью. Таким образом, единство данной науки не нарушается.

Ответ на возражение 2. Ничто не препятствует тому, чтобы разделенные по какому-либо признаку низшие способности или навыки подпадали под [одну] высшую способность или навык, каковая [высшая способность или навык] присуща объекту с точки зрения более общего формального определения. Так, объект общего чувства является чувственным [как таковым], поскольку воспринимается как видимый и слышимый. Отсюда: общее чувство – это единая способность и относится к объектам всех пяти чувств. Подобным же образом и объекты различных философских наук могут изучаться на едином основании в той мере, в какой они явлены в божественном откровении. Отсюда ясно, что священное учение – одна божественная наука, единая, хотя и объемлет все вещи.

С четвертым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что священное учение – это практическое знание; согласно Философу, цель практического знания – деятельность⁴, священное же учение как раз [и] предписывает деятельность: «Будьте же исполнители слова, а не слышатели только» (Иак. 1,22). Следовательно, священное учение – это практическое знание.

Возражение 2. Кроме того, священное учение подразделяется на Ветхий и Новый Заветы, [всякий же] завет имеет отношение к моральному знанию, каковое суть практическая наука. Следовательно, священное учение – это практическое знание.

Этому противоречит следующее: всякое практическое знание сосредоточено на человеческой деятельности; так, наука этика исследует поступки людей, а наука архитектура – постройки. Но священное учение преимущественно сосредоточено на Боге, на человеке же – главным образом потому, что он суть Его творение. И потому оно – не практическая, а умозрительная наука.

Отвечаю: священное учение, будучи одним, потому объемлет вещи, изучаемые в различных философских науках, что рассматривает каждую из них с одной и той же точки зрения, а именно: насколько все они суть проявления божественности. Таким образом, хотя философские науки и подразделяются на умозрительные и практические, однако священное учение объемлет и те, и другие; так и Бог одним и тем же знанием знает и Себя, и Свои творения. Но все же оно скорее умозрительно, нежели направлено на деятельность, ибо более сосредоточено на вещах божественных, нежели на деяниях людей; тем не менее, оно выносит суждение и о последних, так как человек обретает посредством него наилучшее знание о Боге, с коим связано [обретение] вечного блаженства. Сказанное полагаю достаточным ответом на [выдвинутые] возражения.

С пятым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что священное учение не превосходнее других наук; в самом деле, превосходство науки зиждется на несомненности ее основоположений. Но другие науки, чьи положения ни у кого не вызывают сомнений, выглядят куда как более основательно, нежели священное учение, положения которого, например, положения веры, [у иных] вызывают сомнения. Таким образом, [некоторые] другие науки кажутся более превосходными.

Возражение 2. Кроме того, низшие науки принимают положения высших [наук]; так, теория музыки основывается на [положениях] арифметики. Но священное учение черпает многие свои положения из философских наук; как заметил еще в своем письме великому оратору города Рима (начинающемся словами: «Что наш Себесий исправился, это мы узнали...») Иероним [Стридонский], «древние учителя наполняют свои сочинения таким множеством философских доктрин и мнений, что не знаешь, чему нужно больше удивляться в них – светской ли образованности, или знанию Священного Писания»⁵. Следовательно, священное учение – это наука, подчиненная другим наукам.

Этому противоречит то, что другие науки названы [в Писании] служанками этой: «Премудрость послала слуг своих провозгласить с возвышенностей городских» (Прит 9, 3).

Отвечаю: поскольку эта наука отчасти умозрительная, а отчасти практическая, она превосходит все иные науки: как умозрительные, так и практические. Итак, ни одна умозрительная наука не может считаться превосходнее другой, если только не превосходит ее либо несомненностью [своих основоположений], либо большим достоинством предмета [своего изучения]. В обоих смыслах данная наука превосходит все прочие умозрительные науки: в смысле большей несомненности потому, что все прочие науки устанавливают свои основоположения в естественном свете человеческого разума, коему свойственно заблуждаться, тогда как эта устанавливает свои основоположения в свете божественного знания, не подверженного заблуждениям; в смысле же большего достоинства своего предмета потому, что эта наука преимущественно говорит о вещах, превышающих возможности человеческого разума, в то время как прочие науки изучают только те вещи, кои разум приемлет. Что же до наук практических, то превосходнее та из них, которая предписывает цели другим⁶; так, политическая наука превосходнее военной, ибо благо армии сообразуется с благом государства. Но целью этой науки, в той мере, в какой она суть наука практическая, является вечное блаженство, с каковой, как со своей конечной целью, сообразуются [частные] цели всех прочих практических наук. Поэтому ясно, что, с какой бы стороны мы ни рассматривали дело, эта наука превосходнее других.

Ответ на возражение 1. Бывает и так, что, по слабости ума нашего, наиболее очевидное кажется нам наименее очевидным, ибо «разум бывает ослеплен яснейшими по природе вещами, как летучие мыши – солнечным светом»⁷. Таким образом, если положения веры и оспариваются, то не потому, что истины сомнительны, а потому, что разум слаб; к тому же, как сказано в [книге] «о душе», даже и скудные знания, но о вещах возвышенных, предпочтительнее знаний полных, но о вещах низких.

Ответ на возражение 2. Эта [священная] наука может принимать некоторые положения от философских наук: не потому что она зависит от них, но лишь затем, чтобы сделать учение более доступным для разумения. Ибо свои начала она получает не от других наук, а непосредственно от Бога через откровение. Потому-то она и не зависит от прочих наук, как от высших, но использует их, как низшие, как [госпожа] прибегает к услугам служанок; так и наука архитектура использует служебные ей науки, и политика – науку войны. Да и само то, что она все-таки прибегает к ним, происходит не вследствие ее недостаточности или неполноты, но потому, что недостаточно разумение наше, каковое легче восходит от ясного естественному уму, источнику прочих наук, к возможности разума превышающему, о чем и учит эта наука.

С шестым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что это учение – не то же, что и мудрость. Ведь ни одно учение, заимствующее свои основоположения, не может именоваться мудростью; это следует из того, что «мудрому надлежит не получать наставления, а наставлять»⁸. А это учение заимствует свои основоположения. Поэтому ясно: эта наука не есть мудрость.

Возражение 2. Далее, одно из предназначений мудрости – устанавливать положения для других наук. Потому-то она и названа [Аристотелем] в «Этике». VI (7) «заглавной наукой». Но это учение не устанавливает положения для других наук. Следовательно, оно не то же, что и мудрость.

Возражение 3. Кроме того, этим учением овладевают посредством обучения, тогда как мудрость богодухновенна, ибо упомянута среди других даров Духа Господня (Ис. 11,2). Потому-то это учение и не есть то же, что и мудрость.

Этому противоречит сказанное [в Писании]: «В этом⁹ мудрость ваша и разум ваш пред глазами народов» (Вт 4, 6).

Отвечаю: это учение суть мудрость, превосходящая все человеческие мудрствования вместе взятые, причем не в том или ином смысле, но абсолютно во всех. В самом деле, мудрому, в числе прочего, надлежит исследовать [вещи] и выносить суждения, а так как низшие вещи устанавливаются в свете высших [себе] причин, то мудрым в чем-либо [по праву] считается тот, кто умеет увидеть в каждом деле высшие причины¹⁰; так, мудрым в строительном деле (архитектором) зовется тот, кто проектирует здания, каменщиков же и плотников мы называем ремесленниками: «Я, как мудрый строитель, положил основание» (1Кор. 3, 10). Затем, когда говорят о самой человеческой жизни, мудрым называют и человека благоразумного, если он сообразует свои поступки с конечной целью: «Человеку разумному свойственна мудрость» (Прит. 10, 23). Поэтому если кто умозрит наивысочайшую из всех причин, Бога, тот более всех достоин имени мудрого. И Августин не напрасно определил мудрость как знание божественных вещей¹¹ '. Но священное учение преимущественно и трактует о Боге, видя в Нем высочайшую причину; к тому же [познает Бога] не только так, как познают Его философы, – через Его творения, «ибо что можно знать о Боге, явно для них, потому что Бог явил им» (Рим. 1,19), – но и так, как Он знает Себя и [это знание] сообщает другим. Потому-то именно священное учение и есть наипервейшая мудрость.

Ответ на возражение 1. Священное учение черпает свои положения не из каких-либо человеческих знаний, но из знания божественного, которое, как высшая мудрость, предопределяет и все наши познания.

Ответ на возражение 2. Положения прочих наук или самоочевидны и не подлежат доказательству, или же устанавливаются естественным разумом при посредстве какой-либо иной науки. Но сама способность к научному познанию исходит не из естественного разума, а ниспосылается через откровение. Потому-то и основоположения других наук нуждаются не столько в доказательствах, сколько в [согласном] установлении. Все же, изысканное в других науках, что входит в противоречие хотя бы с одной истиной этой [священной] науки, должно быть признано ложным: «Ниспровергаем замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия» (2Кор. 10, 4, 5).

Ответ на возражение 3. Поскольку искусство рассуждения относится к мудрости, то удвоение этого искусства удваивает и мудрость. С одной стороны, человек может рассуждать благодаря [природной к этому] склонности; так, иному дано выносить верные суждения о тех добродетелях, к коим сам он имеет [природную] расположенность. Добродетельнейшие же, как читаем в Священном Писании, те, кому дано измерять и взвешивать людские деяния. С другой стороны, [человек может рассуждать] благодаря знаниям; так, обученный науке этике может судить о добродетелях, сам оными добродетелями не обладая. Первый способ рассуждения о божественных вещах относится к мудрости, которая перечислена среди даров Духа Господня: «Духовный судит обо всем» (1Кор. 2, 15). И Дионисий [Ареопагит] сказал: «Иерофей говорил не по мере обученности, но от переживания божественного»¹². Второй способ рассуждения основывается на этой доктрине, постигаемой посредством обучения, хотя ее основоположения и получены через откровение.

С седьмым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что Бог не является объектом этой науки. Ибо любой науке [должна быть] известна природа ее объекта. Но этой науке не может быть известна сущность Бога, на что указывал еще [Иоанн] Дамаскин: «Сказать о Боге, что Он есть по существу, невозможно»¹³. Отсюда ясно, что Бог не может быть объектом данной науки.

Возражение 2. Кроме того, любые выводы, полученные какой бы то ни было наукой, должны относиться к объекту этой науки. Но из Святого Писания мы черпаем знания не только о Боге, но и о многом другом, например, о творениях и о человеческой этике. Поэтому ясно, что Бог не является объектом этой науки.

Этому противоречит следующее: объектом науки является то, о чем трактуют ее основоположения. Основоположения этой науки трактуют о Боге: она потому и зовется теологией, что учит о Боге. Следовательно, объектом этой науки является Бог.

Отвечаю: объектом этой науки является Бог. Наука соотносится со своим объектом так же, как способность или навык со своим. Справедливо сказать, что способность или навык относится к своему объекту с той же точки зрения, что и ко всем прочим вещам, относящимся к оной способности или навыку; так, человек и камень, будучи [вещами] окрашенными, суть объекты зрительной способности. Таким же образом и [все] окрашенные вещи суть объекты зрительной способности. Но священная наука трактует обо всем с точки зрения Бога: или потому, что оно и есть Бог, или потому, что оно соотносится с Богом как со своей причиной и целью.

Значит, истинным объектом этой науки является Бог. Это также очевидно явствует и из основоположений данной науки, в частности, из положений веры, ибо вера есть [вера] в Бога. Но как основоположения, так и вся наука в целом [необходимо] относятся к одному и тому же объекту, поскольку вся наука фактически зиждется на своих основоположениях. Иные же, видя, о чем учит эта наука, но не понимая, с точки зрения чего она об этом учит, полагают, что ее объектом является не Бог, а что-то другое: или вещи и знамения, или откровения, или все, что связано с Христом, как с ним Самим, так и с членами [Церкви Христовой]. Действительно, обо всем этом трактуется в этой науке, но лишь постольку поскольку оно относится к Богу

Ответ на возражение 1. В самом деле, мы не можем знать сущности Бога; но в этой науке мы исходим из следствий Его [сущности], [явленных] как в природе, так и в благодати, проводя дефиниции, на основании которых в данной науке и говорится о Боге; ведь и в философских науках мы часто судим о причине на основании ее следствий, рассматривая следствие как одну из дефиниций причины.

Ответ на возражение 2. Любые выводы, установленные этой священной наукой, относятся к Богу, причем не как части, виды или акциденции, но как тем или иным образом связанные непосредственно с Ним.

С восьмым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что это учение не может быть доказательным. Ведь и Амвросий [Медиоланский] сказал: «Оставьте доказательства, когда взыскуете веры»¹⁴. Но главное в этом учении – это взыскание веры: «Сие же написано, дабы вы уверовали» (Ин. 20,31 ). Отсюда понятно, что священное учение не может быть доказательным.

Возражение 2. Кроме того, если оно – предмет доказательства, то при [его] обсуждении можно опираться либо на авторитет, либо на разум. Если на авторитет, то это – ниже его достоинства, ибо доказательство со ссылкой на авторитет – слабейшее из доказательств. Если же на разум, то это – недостойно его цели, ибо еще Григорий [Великий] сказал: «Недостойны веры те вещи, которые даны на опыте человеческому разуму»¹⁵. Поэтому ясно, что священное учение не может быть доказательным.

Этому противоречит следующее: в Писании сказано, что епископу надлежит держаться «истинного слова, согласного с учением, чтоб он был силен и наставлять в здравом учении, и противящихся обличать» (Тит 1, 9).

Отвечаю: как прочие науки не доказывают свои основоположения, но [напротив] опираются на свои основоположения при доказательстве других своих научных истин, так и это учение не доказывает свои основоположения, каковые суть положения веры, а основывает на них доказательства всего остального; так, апостол [Павел] выдвигал воскресение Христа в качестве аргумента в пользу всеобщего воскрешения (1Кор. 15). Однако, как утверждают философские науки, да это очевидно и разуму, низшие науки ни основоположений своих не доказывают, ни даже в спор не вступают с теми, которые эти основоположения отрицают, но предоставляют все это высшей [себе] науке; высшая же из всех, метафизика, вступает в спор с отрицающим ее основоположения только в том случае, если тот готов пойти на уступки, а если он отказывается уступать, она вправе отказаться от спора, хотя бы и могла опровергнуть возражения. Подобным образом и Священное Писание, не имея высшей себе науки, может спорить с отрицающим ее основоположения только тогда, когда противник готов признать некоторые из истин, преподанных через откровение; так, мы вступаем в спор с еретиками, опираясь на тексты Святого Писания, и с теми, кто отвергает какое-либо из положений веры, ссылаясь на прочие. Если же наш противник вообще не верит в божественное откровение, тогда нет никакого смысла в разумных доказательствах положений веры; остается лишь отвечать на его возражения, если таковые у него имеются., против веры. Поскольку же вера покоится на непреложных истинах, и поскольку невозможно доказать опровержение истины, то ясно, что ни один из аргументов, выдвинутых в опровержение веры, не может быть доказан; на все же затруднения всегда можно найти ответ.

Ответ на возражение 1. Хотя аргументы, выдвинутые человеческим разумом, бесполезны для доказательства того, что предоставляется верой, тем не менее это учение может строить доказательства других истин на основании положений веры.

Ответ на возражение 2. Это учение основано преимущественно на доказательствах, опирающихся на авторитет, так как его основоположения преподаны через откровение: потому-то нам и надлежит веровать в авторитет тех, через кого нам было явлено откровение. Все же это никоим образом не принижает достоинства учения, ибо хотя доказательства, опирающиеся на авторитет человеческого разума, и есть слабейшие, но доказательства, опирающиеся на авторитет божественного откровения, – сильнейшие. Впрочем, священное учение опирается и на человеческий разум; не затем, конечно, чтобы доказывать веру (ибо это было бы противно достоинству веры), но для прояснения иных вещей, о коих в этом учении идет речь. Поскольку благодать не уничтожает природу, но совершенствует ее, то и природный разум может служить вере, как естественная склонность [к добру] служит делам милосердия. Потому-то апостол и сказал: «Пленяем всякое помышление в послушание Христу» (2Кор. 10, 5). Таким образом, священное учение ссылается на авторитет философов в тех вопросах, в которых им было дано познать истину силами естественного разума; сказал же Павел в ареопаге: «Как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: мы Его и род» (Деян. 17, 28). Впрочем, авторитет их для священного учения условен и случаен, авторитет же канонических Писаний – истинен и неоспорим; [более того] даже авторитет учителей Церкви, хотя на них и ссылаются, не неоспорим. Ибо вера наша зиждется на откровении, преподанном апостолам и пророкам, написавшим канонические книги, а не на откровениях (если таковые имеют место), преподанных учителям Церкви. Поэтому и сказано Августином: «Только эти книги Писания, называемые каноническими, столь достославны, что мы веруем: авторы их ни в чем не погрешили против истины. Что же до прочих писателей, труды коих мне довелось читать, то, полагаю, не все в их трудах истинно: ведь какой бы ни достигли они учености и святости, это все равно – просто их собственные писания и помышления»¹⁶.

С девятым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что Святое Писание не должно прибегать к метафорам. Ибо то, что прилично науке низшей, недостойно этой, занимающей высочайшее место. Ведь прибегать к посредству всевозможных уподоблений и риторических фигур – это дело поэзии, малейшей из всех наук. Поэтому ясно, что не должно этой науке использовать такого рода уподобления.

Возражение 2. Кроме того, предназначением этой науки является прояснение истины. Отсюда и награда проповедующим ее: «Проповедующие меня обретут жизнь вечную»¹⁷. Но уподобления лишь затемняют истину. Из этого ясно, что не должно этой науке учить божественным истинам, уподобляя их телесным вещам.

Возражение 3. Далее, творения тем возвышенней, чем ближе они к божественному. А потому, коль скоро Господу угодно являть Себя через творения, то очевидно, что это должны быть одни из возвышеннейших творений, а не нижайших; тем не менее и последние нередко упоминаются в Писании.

Этому противоречит сказанное [в Писании]: «Я умножал видения и чрез пророков употреблял притчи» (Ос. 12, 10). Но излагать что-либо, употребляя притчи, это значит использовать метафоры. Отсюда понятно, что этому священному учению присуще использование метафор.

Отвечаю: Святому Писанию прилично учить божественным и духовным истинам, прибегая к сравнениям с материальными вещами. Ибо Бог доставляет каждому сообразно его природе. В природе же человеческой устроено так, что он постигает умозрительные истины через чувственные вещи, поскольку источником наших познаний является чувственность. Потому-то в Святом Писании духовные истины преподаются через уподобление их материальным вещам. Об этом [хорошо] сказал Дионисий: «Ведь невозможно, чтобы божественный луч просиял нам иначе, чем мистически окутанным пестротою священных завес»¹⁸. Тем более это прилично Святому Писанию, кое обращается ко всем, независимо от их ума, – «я должен и мудрецам, и невеждам» (Рим. 1, 14), – чтобы духовные истины преподавались им и через [всевозможные] риторические фигуры, соотнесенные с телесными вещами, дабы и те, кто не способен [непосредственно] сознавать умопостигаемое, постигал его посредством [таких] упрощений.

Ответ на возражение 1. Поэзия потому использует метафорические уподобления, что человеку, в силу его природы, любезны уподобления . Что же до священного учения, то оно использует метафоры потому, что они необходимы и полезны, как уже было сказано [ранее].

Ответ на возражение 2. Луч божественного откровения, окутанный, как сказал Дионисий, священными завесами, не затмевается чувственными образами; и истины его непреходящи, ибо разум тех, кому это откровение было преподано, не почиет на метафорах, но восходит от них к постижению истины; и чрез научение обретших откровение и другим надлежит следовать их путем. Потому-то те вещи, о коих в одном месте Писания говорится метафорически, в других местах явлены более очевидно. Истина, прикрытая риторическими фигурами, и для упражнения вдумчивых умов полезна, и защищена от насмешек нечестивых, согласно сказанному: «Не давайте святыни псам» (Мф. 7, 6).

Ответ на возражение 3. Как сказал Дионисий, божественные истины более приличествует изъяснять на примерах простых, нежели возвышенных¹⁹, и на то есть три причины. Во-первых, потому что благодаря этому человеческий ум бывает лучше защищен от заблуждений. Ведь в этом случае куда очевидней: эти вещи никоим образом не есть буквальное отображение божественных истин, тогда как, будь они связаны с возвышенными вещами, могли бы возникнуть многочисленные сомнения, особенно у тех, которые полагают, что нет ничего возвышеннее тел. Во-вторых, потому что это более приличествует тому знанию о Боге, какое мы можем обрести в настоящей жизни. Ибо то, что не есть Он, нам понятней, чем то, что Он есть. Поэтому чем далее отстоят уподобления от Него, тем истиннее мы постигаем: Бог превосходит все, что мы только можем о Нем сказать или помыслить. В-третьих, потому что благодаря этому божественные истины надежней укрыты от недостойных.

С десятым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что слова Святого Писания не могут иметь нескольких значений [как-то]: исторического или буквального, аллегорического, тропологического или этического, анагогического. Ибо многозначность текста создает путаницу, вводит в заблуждение и сводит на нет всю аргументацию. Отсюда: не доказательство, но заблуждение – вот следствие многозначности. Однако Святое Писание должно утверждать одну только истину, свободную от заблуждений. Поэтому ясно, что его слова не могут иметь несколько значений.

Возражение 2. Далее, [хотя] Августин [и] сказал, что «есть четыре способа изъяснения Закона: исторический, аллегорический, аналогический и этиологический»²⁰, однако эти четыре вместе – не те четыре способа, о которых шла речь в первом возражении. Поэтому ясно, что одно и то же слово Святого Писания нельзя изъяснять теми четырьмя способами, что были указаны выше.

Возражение 3. Кроме того, помимо указанных способов есть еще и способ иносказательный, о коем не упоминалось ни в одном из тех четырехчастных [перечней].

Этому противоречит сказанное Григорием: «По способу изложения Святое Писание возвышеннее всех наук, ибо в одном и том же речении и указует на событие, и обнаруживает тайну»²¹.

Отвечаю: автор Святого Писания – Бог, который властен выражать то, что Ему угодно выразить, не только посредством слов (что дано и человеку), но и посредством самих вещей. Таким образом, тогда как предметы других наук могут быть обозначены только словами, особенностью этой науки является то, что ее предметы обозначаются как словами, так и сами по себе суть знаки. Поэтому первый способ обозначения, когда предметы обозначаются словами, относится к первому смыслу, историческому или буквальному. Тот способ обозначения, когда предметы, обозначаемые словами, сами в свою очередь являются знаками, называется смыслом духовным, который включает в себя буквальный и основывается на нем.

Этот духовный смысл имеет трехчастное деление. Как указал апостол, Ветхий Закон – прообраз Закона Нового (Евр. 10, 1 ), а Дионисий сказал, что Новый Закон – прообраз грядущей славы²². С другой стороны, дела Главы нашего, о коих повествуется в Новом Законе, есть пример того, как надлежит поступать и нам. Таким образом, в той мере, в какой вещи Закона Ветхого прообразуют вещи Закона Нового, речь идет о смысле аллегорическом, в той же мере, в какой [представлены] деяния Христовы, и в той, в какой вещи прообразуют Христа в целях преподания руководства для наших действий, – о смысле этическом. Ну, а в той мере, в какой они предуказуют на вечную славу, – в анагогическом. Поскольку же автора [прежде всего] следует понимать буквально, поскольку [далее] автором Святого Писания является Бог, который единым умопостигаемым актом объемлет все вещи, то, как прекрасно показал Августин, слова Святого Писания могут пониматься в нескольких значениях даже в буквальном смысле²³.

Ответ на возражение 1. Разнообразие значений не [обязательно] приводит к двусмысленности или иному [такого рода] умножению [смыслов]; ибо это смысловое разнообразие зиждется не на том, что одним словом обозначаются несколько вещей, а на том, что обозначенные словами вещи сами по себе являются знаками других вещей. В Святом Писании потому-то и нет противоречий, что все значения опираются на одно, буквальное, из коего, как из единого основания, выстраиваются все доказательства, как это показал Августин в своем письме против Доната²⁴. И никто из мучеников в Писании не претерпел таким образом²⁵, ибо ничто, необходимое для веры и преподанное духовно, не существует иначе, как опираясь на букву Писания.

Ответ на возражение 2. Эти три [способа истолкования] – исторический, этиологический и аналогический – относятся к буквальному истолкованию. Ибо история, согласно Августину²⁶, есть то, когда что-то попросту припоминается; этиология – то, когда приводятся причины, например, когда (Господь приводит причину того, почему Моисей позволил разводиться с женами: по причине человеческого жестокосердия (Мк. 10, 4, 5); аналогия – то, когда показывается согласие в истине различных текстов Писания. И только четвертый способ, аллегорический, подразделяют на три духовных [смысла]. Поэтому Гуго Сен-Викторский, считая анагогический способ разновидностью аллегории, полагает, что всего их три: исторический, аллегорический и тропологический²⁷.

Ответ на возражение 3. Иносказание целиком содержится в буквальном, ибо слова обозначают вещи как в их собственном смысле, так и в переносном. Но не сама по себе метафора, а то, что ею обозначено, относится к буквальному смыслу. Так, когда Писание говорит о деснице Божией, то буквально следует разуметь не то, что Бог имеет руку, а то, что обозначается рукою, а именно – силу Божию. Отсюда ясно, что в букве Святого Писания не может быть никакой лжи.