Алексей Будищев

Будищев Алексей Николаевич (1864–1916) – поэт, прозаик, драматург. Издал с десяток прозаических книг, в том числе психологических романов, основанных на детективных сюжетах, но признания как прозаик так и не получил. Иной оказалась судьба единственной поэтической книжечки, вышедшей в 1901 году, и единственного стихотворения, получившего необычайную популярность в качестве городского романса «Только вечер затеплится синий..»). Стихотворение Будищева «Весна» («Идет, шумит нарядная..») из той же книжки легло в основу одной из самых популярных детских хоровых песен А.Т. Гречанинова.

Александр Куприн писал вскоре после смерти друга:

«Навсегда живой, врезанной неизгладимыми чертами, останется во мне светлая и простая личность Будищева, сохраненная в памяти по тому времени в начале войны, когда моя семья в нашем небольшом гатчинском доме устроила лазарет для раненых солдат. Каждый день посещая наших гостей, Алексей Николаевич всегда приносил с собой какие-нибудь гостинцы: булки, табак, яблоки, – читал им газеты, и несколько часов пролетали в неторопливой содержательной беседе на всегда волнующую и никогда не иссякаемую тему о том, „как и что в деревне». Я не завистник, но иногда меня брала досада на самого себя за то, что я никогда бы не сумел так просто, естественно и ласково, без всякой натяжки, без лишней фамильярности подойти к душе русского солдата и заставить ее звучать правдивыми глубокими звуками, как это умел сделать Алексей Николаевич. Многих из наших незаметных героев он проводил благословением на новые подвиги, может быть, на новые раны и даже на смерть. Помню, как у него дрожал голос и блестели глаза, когда впервые объявил он весело солдатам о выступлении Италии. Все вы, бодрые и милые солдаты: красавец Балан, и рыболов Тунеев, и длинный Мезенцев, и ловкий Досенко, и добродушный татарин Собуханкулов, и веселый Николенко, и мастер вырезать из дерева игрушки Пегенько, и Шилько (ныне пленный), и Аксенов, и Прегуадзе, и многие, многие другие, – я уверен, что, если до вас дойдут случайно эти строки, вы помянете вашего друга искренним вздохом, добрым словом, крестом.

Поистине весь Алексей Николаевич светился какой-то внутренней глубокой христианской чистотой. Именно более чистого душевно человека я никогда не встречал в моей жизни. Всякое насилие, несправедливость, ложь, хотя бы они касались чужих ему людей, заставляли его терпко и болезненно страдать. Фиглярство и обман, наглая крикливость и хулиганство в литературе были ему прямо физически противны. Показной или обязательной набожности в Будищеве не замечалось, но в душе он был хорошо, тепло, широко верующим человеком, светлым, беззлобным и легко прощающим человеческие слабости и ошибки. Насколько я помню, только против германцев, особенно против их способов вести войну, вырывались у него жестокие, гневные слова. А надо сказать, что известиями и слухами о войне он волновался и горел непрестанно с самого ее начала. И без всяких преувеличений можно сказать, что это страстное отношение к войне значительно ускорило его кончину. Умереть, не достигнув пятидесяти лет,– ведь это очень рано даже и для русского писателя, особенно для такого воздержанного, целомудренного, умеренного и постоянного в привычках хорошей жизни, как Будищев».

Ночью

Стопы нетвердые на путь благой направь!

Дай силы, крепость дай гореть лишь пред Тобою

И от лукавого избавь!

Всю ночь, без сна, стою я на молитве,

Звеня веригами во мраке стен немых.

Мне тяжко, Господи, мне трудно в этой битве

С воспоминаньем лет былых!

И тщетно я всю ночь, одетый власяницей,

В слезах взываю пред Тобой:

От козней дьявола Твоей святой десницей

Укрой!..

Я распахнул окно, прохлада притекла...

И вспомнилась мне ночь, когда в живом веселье

Душа все радости пила.

Со мною ты была. Пастушеской свирели

Унылый звук мне ветер приносил...

Какою ласкою глаза твои горели,

Как счастлив я был там! Как я тебя любил!

С прошедшим порвано последнее звено!

Я сам пришел сюда к таинственной пустыне,

Где Слово Господа лишь бодрствует одно!

Исчезни, сатана, перед лицом Господним,

Как исчезает дым от светлого огня,

Скитайся там, внизу, по мрачным преисподним,

А здесь виденьями не искушай меня!..

Лишь только сон глаза закроет мне,

Безумная мечта придет ко мне на ложе

И речи дикие зашепчет в тишине...

Но я устал! Покровы власяницы

От плеч до пояса изрезали мне грудь.

Колеблется нога... Смыкаются ресницы...

Пора уснуть!

Над нами небеса, пред нами лунный мост...

Ни звука. Небеса беседуют с землею.

И только тишина. Да ты. Да очи звезд.

Сядь ближе! Вот сюда! Дай руки, эти руки!

Они мои, не правда ли, мои?

Я их купил за дни невыносимой муки,

За слезы, за позор любви.

Я их купил за жизнь! Я их добуду кровью!

Железом и огнем, за мой загробный рай!

Соблазн! О Господи! Укрой святой любовью!

Прощай, далекая! Прощай!..

(1900)

* * *

Мой грех пытливого сомненья,

И жажду бурь, и горький смех,

И слезы грешного мученья!

В полночь без месяца и звезд

Я вышел, странник одинокой,

И мне веригой был Твой крест,

И жизнь казалась мне жестокой.

Я пламенел враждой слепой,

И за врагов я не молился,

Когда с отвагой молодой

За счастье призрачное бился.

Апостол мира и любви!

За миг единый просветленья

Прости безумия мои

И слезы грешного мученья...

Он в лес ушел, построил келью

И жил в молитве и трудах;

Земным утехам и веселью

Навеки дверь замкнул монах.

И долго жил он дикой птицей,

Суров, безгласен и уныл,

Одел он плечи власяницей,

Вериги день и ночь носил.

И по ночам, стеная глухо,

В молитве долго он стоял,

Он плоть свою во имя Духа

Железом тяжким истязал.

Однажды Матери Всепетой

Лампаду на ночь он зажег,

Стоял веригами одетый,

Хотел молиться – и не мог.

Под власяницею суровой

Дышала жаркой страстью грудь,

И он не смел святое слово

Устами грешными шепнуть.

Из кельи видно – месяц бродит,

Вот тихо скрипнула ступень,

К монаху женщина приходит,

Идет, колеблется, как тень.

Дрожит, сверкая, грудь нагая,

Дрожат лукавые уста,

Горит пленительнее рая

Ее нагая красота.

Зовет и манит к наслажденью,

Служить готовая ему...

Ужель отдаться искушенью,

Ужель идти за ней во тьму?

Монах дрожит, бросает взгляды

На черный шелк ее волос –

И вот к огню святой лампады

Ладонь суровую поднес...

Потуплен долу взор нескромный,

Дымясь, вздувается ладонь,

И тяжко капли крови темной,

Шипя, упали на огонь...

(1901)

В стихотворении использован известный житийный сюжет о предотвращении греха, легший в основу повести Льва Толстого «Отец Сергий» (1890–1891).