II. СОБОР КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИЙ I-й, ВСЕЛЕНСКИЙ ВТОРОЙ.

Когда император Констант, царствование которого для православных пастырей постоянно служило прибежищем и обороною от арианских нападений, был умерщвлен в Галлии Магненцием: Констанций, освободясь от брата, которого боялся, и предавшись своим наклонностям, излил на Церковь всю свою злобу, которая давно уже скоплялась в душе его. Здесь можно привести слова Илария, епископа пиктавийского, который в это смутное время оказал величайшее мужество и испытал жесточайшее гонение. «Провозглашаю к тебе, Констанций, говорил он, то́, что́ я сказал бы Нерону, и что́ услышали бы от меня Декий и Максимиан! Ты ратуешь против Бога, свирепствуешь против Церкви, преследуешь святых, ненавидишь проповедников Христовых, разоряешь веру. Я сказал о том, что́ есть у тебя общего с ними: теперь выслушай, что принадлежит собственно тебе. Ты только притворяешься христианином, а на деле ты – новый враг Христа. Ты созидаешь веру, а живешь против веры; ты даешь епископии своим (приверженцам), заменяешь добрых злыми; священников заключаешь в темницы; расставляешь войска свои на страх Церкви; созываешь соборы и веру западных (христиан) принуждаешь к нечестию: заключив их в одном месте, страшишь их угрозами, ослабляешь голодом, умерщвляешь холодом, развращаешь насмешками; а разногласия восточных искусно разжигаешь: отыскиваешь льстецов, подущаешь доброжелателей. Ты совершаешь всевозможные жестокости без ненависти к умирающим славною смертию. Ты побеждаешь с новым и неслыханным торжеством демонского ума, и преследуешь без мученичества. Мы очень много обязаны вашей жестокости, Нерон, Декий и Максимиан: ибо мы чрез вас победили диавола. Повсюду торжествует святая кровь блаженных мучеников, когда демоны рыкают, исцеляются болезни, созерцаются удивительные дела, души горят без огня, вера исповедуется без принуждения вопрошающих. А ты, жесточайший из всех жестоких, свирепствуешь против нас с бо́льшим вредом и с меньшею милостию. Ты подкрадываешься тихо под нашим именем, умерщвляешь ласково, совершаешь нечестие под видом набожности, уничтожаешь Христову веру, – быв ложным проповедником Христа. Ты не оставляешь несчастным даже и оправдания, т. е. не даешь им представить своему вечному Судии какие-либо язвы своих истязанных тел, дабы немощию извинилась неизбежность (падения). Все бедствия гонения ты, преступнейший из смертных, располагаешь так, что и в грехе уничтожаешь помилование и в исповедании мученичество. Но этому научил тебя твой отец, виновник человеческой смерти: научил побеждать без храбрости, умерщвлять без меча, преследовать без поношения, ненавидеть без подозрения, обманывать без соображения, исповедовать без веры, ласкать без расположенности, делать, что хочешь, но не обнаруживать, чего хочешь»⁴⁴. Когда Констанций таким образом свирепствовал, из корня арианской ереси, которая, как гнилое дерево, казалось была посечена никейским и другими (поместными) соборами, явились многие отростки. Из них особенно вредны были три – Первый: Македоний, которого поставил епископом константинопольской Церкви Констанций, низвергнув Павла, преемника Александрова. Сначала он только разделял мысли Ария. Но управляя епископиею, он навлек на себя сильную ненависть не только со стороны православных, которых тогда называли омоусианами⁴⁵, за свои жестокие поступки с ними, но и со стороны арианских епископов, особенно Акакие и Евдоксия, за свои необычайные злодейства. И сам Констанций возненавидел Македония за то, что, без его ведома, он перенес кости отца его Константина в церковь мученика Акакие: при чем произошло такое волнение народа, что преддверие храма обагрено было кровью убитых граждан. Когда же Евдоксий обратил взор свой на константинопольскую Церковь, то, воспользовавшись негодованием императора, с помощию приверженцев Акакие, отнял епископскую власть у Македония и овладел его кафедрою. Оскорбленный Македоний перешел от акакианцев на сторону полуариан, и чтобы приобресть их благосклонность, начал употреблять слово δμοιούσιος; (подобосущен), тогда как до этого времени он принадлежал к той стороне ариан, которая, под предводительством Акакие, утверждала, что Сын не подобосущен (όμοιούσιος) Отцу, а только подобен (όμοιος) Ему. Когда православные спрашивали, почему так: македониане отвечали им чрез Софрония, епископа Помпеополя пафлагонского следующее: «мы отвергаем слово единосущна ὀμοούσιον, чтобы не слить, подобно Савелию, ипостаси Отца и Сына; осуждаем и тех, которые проповедуют разность существа между Отцом и Сыном: потому что они слишком удаляют одного от другого. Между этими крайними разногласиями мы держимся среднего пути и верим, что Сын по существу подобен Отцу». Так отвечали македониане. Но надменный Македоний, считая унижением для себя следовать чужим мнениям, захотел быть главою какой-либо секты и измыслил новую ересь, состоящую в богохульстве против Св. Духа. Македоний стал утверждать, что Дух Св. вовсе не имеет единения со Отцом и Сыном в божестве и славе: от чего последователи Македония названы духоборцами и также полуарианами. Впрочем, спустя недолго, когда император Валент объявил нетерпимым учением о подобосущии, последователи Македония, преследуемые от Валента более, чем они ожидали, прибегли к общению с Римом, и чрез послов поклялись папе Либерию признавать единосущие; но после, когда Август Грациан, в начале своего царствования, допустил в народе свободу вероисповеданий, македониане, как нечистые животные к болоту, возвратились к своим заблуждениям. Епископы македониане, воспользовавшись временем безнаказанности, собрались в Антиохии и провозгласили, что Сын не единосущен, но подобосущен Отцу. Впрочем некоторые из них еще правильно рассуждали о Сыне, хотя божество Св. Духа все отрицали. Это была первая сорная трава, выросшая из арианского семени.

Другою было лжеучение Аеция, за великое нечестие прозванного безбожником (αθεος). Он был посвящен в диакона арианским епикопом. О его невежестве и грубости Епифаний пишет так: «по слухам, этот Аеций до совершенного возраста своего не был знаком и с мирским образованием. Но отправившись в Александрию, он начал брать уроки у какого-то философа, из школы Аристотеля и софистов. Научившись здесь диалектическим тонкостям, он помышлял только о том, как бы измыслить новое учение о Боге Слове, и был так прилежен в этом деле, что занимался им постоянно, с раннего утра до вечера; он думал учить и рассуждать о Боге при помощи математики, а между тем учил и жил, как истый арианин. Когда он принял неистовое учение Ариево, от этого общения произошло еще более вреда: он ежедневно изощрял свой язык против Сына Божия и против Святого Духа»⁴⁶. Это же софистическое, коварное искусство доказывать свои мысли о́н передал своему слушателю Евномию, который, быв смелее и речистее своего учителя, достиг того, что секта его прозвана евномианскою. Последователи этой секты отвергали не только единосущие но и подобосущие, и таким образом ввели иносущие (ετερούσιος), т. е. учили, что Сын совершенно другое существо имеет, чем Отец. Евномий, по словам Феодорита, еще прямее высказывал, что Сын есть первая и превосходнейшая тварь Отца, а Св. Дух создан Сыном прежде прочих тварей. Евномий также сумасбродно говорил и о крещении: он принимал только тех, которые крестились во второй раз у него, и совершал крещение не по образу, преданному от Иисуса Христа апостолам: «во имя Отца и Сына и Св. Духа» (Матф. 28,19), – а в смерть Христа; говорил и другой подобный вздор. По причине такого учения о разности или неподобии между Отцом и Сыном, Аеций, Евномий и их последователи названы аномианами или аномеями (ανομοιάνοι), от слов: αν не и ομοιος подобный). Это – второе чудовище, выродившееся из арианства.

Третье возникло на ариминском соборе из лжи Валента и Урсакия, которые обманули православных епископов, провозгласив, что Сын Божий – от Бога и подобен Отцу, а не есть тварь, как прочие твари. «Слова их, говорит Иероним⁴⁷, звучали благочестием, и никто не подозревал, что к такому открытому исповеданию подмешен был яд. А для отменения слова существо (οὐσια) представлено было благовидное основание: так как, говорили, оно не находится в Писании, и соблазняет своею новизною многих простых людей, то его лучше отменить. Епископы не заботились о слове, предполагая, что смысл оставался неприкосновенным». Этим пагубным учением заразился Констанций, и держался его с упорством. Так, по словам Феодорита, он издал указ, чтобы никто не смел называть Сына Божия ни единосущным, ни иносущным: ибо, говорил он, непозволительно исследовать существо Божие, и повелевал называть Сына во всем подобным Отцу. Но утверждая это подобие, он не был согласен с македонианами. Последние говорили, что Сын подобен существу Бога, а он утверждал, что Сын подобен не существу Божию или Богу, но Отцу. Различие между тем и другим выражением некто, знакомый с македонианскою сектой, так объяснил Иларию, который расспрашивал его об этом: «Сын не подобен Богу, но можно мыслить его подобным Отцу, потому что Отец захотел создать такую тварь, которая стремится к подобному себе; и поэтому Сын подобен Отцу, так как Он есть Сын скорее воли, чем божества. Но он не подобен Богу: потому что не есть Бог, и не рожден из Бога, т. е. из существа Божия»⁴⁸. Сумасбродствуя таким образом, Констанций не мог терпеть тех, которые каким бы то ни было образом употребляли слово οὐσια (существо). И прежде всего Констанций напал на омоусиан (исповедующих единосущие Сына с Отцом), с такою жестокостию, что преследование его отторгло множество людей от Церкви. Потом, не терпя также иносущия, он сослал в заточение виновников его – Аеция и Евномия, первого во Фригию, второго в Памфилию. Тоже хотел сделать он и с Евдоксием, который, по мнению многих, измыслил это чудовищное учение: но Евдоксий, боясь Констанциева гнева, сложил вину иносущия на Аеция.

Эти три ереси в царствование Констанция не переставали потрясать Церковь Божию. Мы не говорим еще ни о Фотине, которого за единомыслие с Павлом самосатским и Савеллием осудил сирмийский собор; ни об Аполлинарие, который полагал, что плоть Христа Господа взята с неба, из лона Отца, но не имела человеческой души и разума, что отсутствие души восполняло Слово Божие, и что Божество оставалось мертвым в продолжение трех дней: ни о Люцифере, каларитском епископе, который хотя мужественно перенес ссылку за никейскую веру, но рассердившись на некоторых православных епископов, отступил от Церкви: горько оплакивал Иероним падение этого мужа⁴⁹; – наконец не говорим о других, которые своими противоречащими мнениями и разными, хотя и неважными особенностями, раздирали тело Церкви, так что вера, по словам Илария⁵⁰, сделалась верою времени, а не Евангелия. И эти язвы в разных учениях, возникшие при Констанцие, или спустя недолго после его смерти, продолжались и росли до самого царствования Феодосия. Юлиан, хотя повелел сосланным при Констанции епископам возвратиться к своим церквам, желая тем приобресть любовь народа, но он помышлял не об утверждении истинной веры, которая так много страдала, а более о ниспровержении ея. Иовиан, в продолжении своего семимесячного царствования, мог только сам лично чтить православную веру, а не защитить ее от стольких бурь и напастей. Валентиниан, когда начались исследования о вере на востоке, сам защищал веру в единосущие, но развлекаемый управлением Запада и войною с савроматами, вверил управление Востоком брату своему, арианину Валенту, которого жестокость кратко описывает Григорий Назианзин, с твердостию перенесший бедствия того времени вместе с Василием, в следующих словах: «как ни блистательны первые злые дела Валента, но еще блистательнее оказались его последние с нами подвиги. Какие же я разумею первые злодеяния? Изгнания, описания имуществ, явное и тайное коварство; обольщения словами, где представлялся к тому случай; насилие, где не помогала лесть; изгнание из церквей исповедников правой веры, введение в церковь тех, которые держались пагубного учения императора, которые отыскивали нечестивые рукописи и составляли еще более нечестивые сочинения: сожжение пресвитеров на море; нечестивые военачальники, которые не персов побеждали, не скифов покоряли, не варварский какой-нибудь народ преследовали, но ополчались против церквей, издевались над алтарями, бескровное священнодействие обагряли кровию людей и жертв, и оскверняли чистоту дев величайшим поруганием»⁵¹.

Но после того, как Валент, побежденный и сожженный готфами, получил достойное наказание за свое святотатство, Август Грациан признал соучастником своей власти Феодосия, под предводительством которого он, в отмщение за смерть своего дяди, разорил и побил готфов, и вверил ему начальство над всем Востоком. Этот усерднейший чтитель единосущия, крещенный в Фессалонике, обнародовал закон, чтобы все народы, оставив, несогласия и споры о вере на площадях, согласно приняли веру в единое божество Отца и Сына и Св. Духа, преданную апостолами. Отправляясь вскоре в Константинополь, он возымел мысль исследовать ереси на вселенском соборе и посредством его соединить Церкви в одной истинной вере. Для этой цели Феодосий созвал сто пятьдесят православных епископов. Это было во время консульства Евхерия и Сиагрия в 381 году. Кто председательствовал на этом соборе, в точности не известно. Что император не был председателем на соборе, а только созывал епископов на собор, показывают соборные послания о действиях собора к папе Дамасу и к императору. Папа Дамас не участвовал в деяниях собора ни сам лично, ни чрез своих легатов. Епископ Нектарий еще не был поставлен на место Григория Назианзена, отказавшегося от константинопольской кафедры. Итак на соборе председательствовал – или Григорий Назианзин, оставаясь еще епископом константинопольской церкви, или Мелетий антиохийский; Тимофей александрийский явился на собор позже, когда Мелетий уже скончался и рассуждения о вере были закончены⁵². Между многими мужами отличных достоинств, присутствовавшими на этом соборе, указываются: Елладий, епископ кесарийский, преемник Василия великого, Пелагий лаодикийский, которого Валент, за никейское исповедание, ссылал в горы Аравии; Амфилохий, епископ Иконии ликаонской, друг Василия в. и Григория, не мало лет проведший в изгнании; Мартирий, епископ маркианопольской; Кирилл иерусалимский, который претерпел много огорчений за исповедание единосущия и входил в важные споры с арианами; Геласий, епископ Кесарии палестинской, знаменитый своими добродетелями и познаниями; Ахолий Фессалоникский, который благодатию крещения возродил для Христа Феодосия⁵³. Но больше всех прославились трое: – Григорий нисский, брат Василия великого, соединенный с ним сколько родством по крови, столько же и славою отличного благочестия и учености; – Мелетий антиохийский, муж знаменитый святостию, во время тирании Валента прославившийся бедствиями, ссылкою, различными прениями и частыми чудесами; Феодосий, быв еще частным человеком, видел во сне, что Мелетий давал ему знаки императорской власти – мантию и корону; когда же на соборе Феодосий узнал Мелетия по лицу, черты которого сохранились в его памяти, то сильно обрадовался, так что едва мог удовольствоваться почетным объятием святого мужа; – Григорий Назианзин, знаменитейшее светило Церкви, который с одной стороны видя, что константинопольскую церковь около сорока лет колебали разные ереси и потрясали Македоний, Евдоксий и Демофил арианские епископы, преемники друг друга, а с другой стороны возбужденный просьбами и вызовом православных епископов, вступил в управление этой Церкви, для очищения ее от терний и сорных трав, которые почти заглушили апостольскую ниву. В то время Григорий учил в малой церкви, в которой после, подвигнутые благочестием императоры пристроили обширный храм, названный Анастасиею (воскресением), потому что в этом месте воскресло исповедание никейского собора, попранное нечестием людей. Но, изнуренный долговременными трудами, перенося различные скорби в столкновениях с арианами, Григорий не избежал, наконец, и зависти некоторых православных. Египетские епископы самовольно избрали на его место Максима, цинического философа, который подкупил их деньгами, и который впоследствии был ослеплен Аполлинарием. Григорий тотчас уступил бы место другому и охотно удалился бы на вожделенный для него покой, если бы просьбы благочестивых не удержали его почти против воли его.

Деяния собора в полном составе в подлинном виде не дошли до нас. Сохранились только: 1) слово, сказанное Григорием Назианзеном на соборе, 2) соборные канонические постановления с посланием отцов собора к императору Феодосию, 3) изложение веры, 4) подписи лиц, присутствовавших на соборе, и 5) послание восточных епископов в Рим, после собора. Соображая указания, находящиеся в этих документах, также и свидетельства современных собору историков, можно деяния собора представить в следующем порядке. Мелетий и прочие епископы, созванные на собор, прежде всего пожелали восстановить порядок в константинопольской церкви, нестроения которой много вредили и самому делу веры. Они объявили, что Максим, поставленный в епископа константинопольской Церкви египетскими епископами, не был и не есть епископ: что следовательно и поставленные им клирики, как неутвержденные правильною (канонической) властию, не принадлежат ни к какой степени клира; что сам он есть последователь ереси Аполлинария и потому не имеет никаких прав в Церкви. Затем Максим изгнан из церковного дома, а Григорий, как пастырь законный и досточтимый по своим заслугам, общим голосом собора снова утвержден на константинопольской кафедре. Но сам Григорий Назианзин, видя, что египетские епископы более и более раздражаются против него, произнес в оправдание свое пред собором отцов весьма сильное, красноречивое и трогательное слово, и решительно, просил себе увольнения от епископской должности. Тогда собор, для умирения Церкви, не стал удерживать его, и сколько по желанию императора, столько же и по согласию всех отцов, поставлен, был на константинопольскую кафедру Нектарий тарский, из знатного сенаторского рода, бывший тогда претором, человек преклонных лет и самой честной жизни. Епископы, прежде столь сильно разногласившие между собою, так были единодушны в избрании Нектария, что самое место избрания, в котором возвращен был мир делам их, назвали согласием.

Между тем Феодосий пригласил на собор еще 36 македонианских епископов, под начальством Елевсия кизического, надеясь, что ради союза который он заключил с папою Либерием, они согласятся признать единосущие. Но так как они решительно объявили, что никогда не согласятся допустить это, то и удалились с собора. Тогда отцы собора приступили к рассуждению о вере. Предложен был собору на рассмотрение свиток западных, содержавший исповедание веры, которое папа Дамас послал с римского собора к антиохийскому епископу Павлину. Прочитав этот свиток, отцы единодушно постановили, против Македония, что Дух Святой есть не служебное существо, но Господ животворящий, от Отца исходящий, со Отцом и Сыном спокланяемый и сславимый. А для осуждения прочих ересей – евномиан, ариан и полуариан, все немедленно приняли и утвердили никейский символ православной веры. Но так как в нем о божестве Св. Духа было сказано кратко, потому что во время никейского собора еще не возникала никакая против Св. Духа ересь: то собор признал за благо (подобно тому, как никейский собор сделал дополнение о Божестве Сына) присовокупить несколько слов о Божестве Духа Св., в которых бы против всех еретиков выражалось единосущие Духа Св. с Отцом и Сыном. Таким образом, с общего всех отцов согласия, написано было изложение веры, и особым постановлением преданы анафеме ереси евномиан, ариан и других с их виновниками. Наконец собор изложил несколько частных правил, относящихся к управлению Церкви. После того отцы отправили к императору Феодосию соборное послание, с изложением своих действий, и утвердили их своими подписями. По окончании собора епископы пожелали возвратиться к своим церквам: но внезапная смерть Мелетия, епископа антиохийского, и назначение преемника ему, удержали их в Константинополе⁵⁴.

Император, с своей стороны, строжайшими законами постановил⁵⁵, чтобы все епископы, отступающие от цареградского символа, лишены были епископства, и не только не были переводимы в другие места, но чтобы удаляемы были от церквей, от городских стен и от сообщества людей⁵⁶. Когда, вследствие этого, еретики начали волноваться по городам и своими смутами везде, производили беcпорядки, Феодосий, усердно желавший возвратить мир Церкви, получив письмо от Дамаса, приглашавшего восточных епископов, на римский вселенский собор⁵⁷, повелел епископам своих владений, какой бы кто из них веры ни держался и к какой бы секте ни принадлежал, снова собраться в Константинополь. Эта было уже в 382 году. Когда собрались епископы, император, по совету Нектария, спросил ариан, евномиан и македониан, хотят ли они следовать святым учителям Церкви, которые, еще прежде происхождения их ересей, рассуждали о правой вере в Бога. Некоторые одобряли намерение и мысль императора, другие охуждали, увлекшись не столько учением древних отцов, сколько тонкостями диалектики. Когда те и другие спорили и препирались между собою, Феодосий приказал предводителям сект изложить каждому свой образ мыслей о вере на бумаге. Получив в назначенный день и прочитав их записки, император благоговейно испрашивал себе света божественной мудрости в столь трудном деле; затем, осудив и при всех разодрав еретические записки, подтвердил веру в единосущие, как истинную, православную. Еретики разошлись в унынии, порицаемые даже их приверженцами за взаимные разногласия, которые навлекли на их дело общее презрение.

Тогда император объявил епископам об отправлении в Рим, по вызову Дамаса. Епископы, понимая, что среди стольких смут и происков еретических им нельзя оставить своих паств, особенно тех, которые недавно исхищены были из бездны арианства, послали к Дамасу трех епископов: Кириака, Евсевия и Нрискиана, с извещением от собора о причинах, не позволявших им отправиться в Рим, и препроводили к римскому первосвященнику деяния вселенского собора, бывшего в 381 году в Константинополе?⁵⁸.

Как вам кажутся дела мои, любезные пастыри и сопастыри? Красны ноги у вас, благовествующих мир и благая (Исаии 52, 7), с коими вы пришли сюда; особенно же красны для меня, к которому пришли вы благовременно, не с тем, чтобы обратить заблудшую овцу, но чтобы посетить пастыря странника. Как представляется вам мое странствование? и какой плод его, или лучше сказать, какой плод Духа, живущего во мне, которым и всегда я был движим, и теперь подвигнут, не желая иметь, а может быть и не имея, ничего собственного? Сами ли вы понимаете и дознаете мои дела и готовы быть снисходительными ценителями их, или, как от других требуется отчетность в военачалии, в народоправлении, в распоряжении имением, так и я должен публично дать вам отчет в моем управлении? Я не стыжусь быть судимым, потому что в свою очередь и я сужу: и с одинаковою любовию делаю то и другое. Это древний закон. Ибо и Павел сообщал апостолам о своем благовествовании не для того, чтобы получить похвалу (Дух далек от всякого честолюбия), но чтобы или устроенное им было утверждено, или недовершенное (если только что-нибудь подобное было в его словах или делах) было исправлено, как сам он показывает, говоря о себе (Гал. 2, 2). И дуси пророчестии пророком повинуются (1Кор. 14, 32), по распоряжению Духа, все прекрасно устрояющего и разделяющего. Если же Павел давал отчет наедине и немногим, а я публично и всем; не удивляйтесь этому. Мне больше Павла нужно воспользоваться свободою обличений, если окажусь опустившим что-нибудь должное, да не како вотще теку, или текох. И нельзя иначе оправдаться, как дав отчет знающим дело. Итак – какое мое оправдание? Если оно ложно, обличите; если же истинно, засвидетельствуйте вы, для которых и пред которыми мое слово. Ибо вы для меня и оправдание, и свидетели, и (осмелюсь употребить слово апостола) венец похваления (1Солун. 2, 19).

Паства эта некогда была мала и несовершенна, и, судя по-видимому, это была не паства, а лишь малый след, или остаток паствы; без порядка, без надзора, без точных пределов; она не имела ни свободной пажити, ни огражденного двора, скиталась в горах и в вертепах и в пропастях земных (Евр. 11, 38), была рассеяна и разбросана тут и там: всякий, кому как случилось, находил себе надзирателя и пастыря, и искал себе спасения. Она подобна была стаду, которое львове изнуриша (Иерем. 50, 17), или погубила буря, или рассеяла темная ночь, – что оплакивают пророки, уподобляя тому бедствия Израиля, преданного язычникам (Иезек. 34, 12). – Плакали и мы, пока дела наши были достойны слез. Ибо, действительно, и мы были изгнаны, извержены, рассеяны по всем горам и холмам, как бывает без пастыря. Какая-то дурная погода настала для Церкви; напали на нее лютые звери, которые и ныне, по возвращении ясных дней, не щадят нас и не стыдятся быть сильнее самого времени. Какая-то печальная темнота объяла и покрыла все, – гораздо тягостнее девятой египетской казни (Исх. 10, 21), – разумею ту осязаемую тму, в которой мы не могли почти видеть друг друга. Скажу еще нечто более достойное сожаления, уповая на предавшего нас, как на отца: Авраам не уведе нас, и Израил не позна нас, но Ты Отец наш (Исаии 63, 1 б), и к Тебе взирая, разве Тебе иного не знаем: имя твое именуем (Исаии 26, 13). Посему отвещаю: обаче судъбы возглаголю к Тебе, говорит Иеремия (Иерем. 12, 1). Быхом яко исперва, егда не владел еси нами (Исаии 63, 19); Ты забыл Святой завет твой, и заключил для нас милости твои. Посему мы стали поношением для возлюбленного твоего, мы – поклонники Троицы, совершенно преданные совершенному Божеству, не осмеливающиеся унижать до нас того, что выше нас, ни столько превозноситься, по примеру безбожных и богоборных людей, чтобы Господство почитать подобным нам рабством. Но, без сомнения, за другие наши грехи, за то, что вели себя не достойно заповедей твоих, а ходили в след лукавого разума нашего (за что же иное)? мы преданы были людям самым несправедливым и лукавым более всех, живущих на земле. Первый оскорбил нас Навуходоносор⁵⁹ который, отступив от Христа, восстал на Христа и возненавидел Христа за то, что Им спасен был, и который священные книги заменил безбожными жертвами. Снеде мя, раздроби мя, покры мя тма тонка (Иерем. 51, 34): (не отступлю от Писания, когда и слезы проливаю). Аще не Господ помогл бы ми, не предал бы его праведно в руки беззаконных, удалив к персам (таковы судьбы Божии!), и за кровь, пролитую беззаконно, не была бы пролита кровь правосудно (здесь только суд Божий не дал места долготерпению): вмале вселилася бы во ад душа моя (Псал. 93, 17). – Другой⁶⁰, не человеколюбивее первого, если еще не жесточе его, нося имя Христово, был лжехристом и поношением для христиан, которым и действовать было богопротивно, и страдать бесславно, потому что, по-видимому, они и не терпели несправедливости, и не украшались благолепным именем мученичества; но и в этом скрывалась истина: страдая, как христиане, они были наказываемы, как нечестивые. О, как богаты мы были бедствиями! Оть пояде красная вселенной (Иоил. 1, 19); останок гусениц поядоша прузи, и останок пругов поядоша мшицы (Иоил. 1,4), потом черви, а потом уже не знаю, что было далее, и как одно зло раждалось из другого. Да и кто бы вполне изобразил все бедствия того времени, и постигшее нас тогда (прилично сказать) наказание, или испытание и огненное очищение? Впрочем проидохом сквозе огн и воду (Пс. 65, 12) и, по благоволению спасающего Бога, внидохом в покой.

Но да обратится слово мое к сказанному в начале. Нива эта некогда была мала и бедна, и не казалась не только нивою Бога, который добрыми семенами благочестия и учением возделал и возделывает целый мир, – но даже нивою недостаточного и малоимущего бедняка. Это вовсе не была нива, не стоила, может быть, ни житниц, ни гумна, ни серпа; на ней не было ни копны, ни снопов, а разве малые и незрелые рукояти, какие вырастают на кровех, которыми не исполнит руки своей жняй, которые не призовут на себя благословения мимоходящих (Псал. 128, 6–8). Такова была наша нива, такова жатва! Хотя она велика, тучна и обильна колосьми пред Видящим сокровенное, прилична такому Земледелателю, и удолиа душ, хорошо возделываемых словом, умножают ее (Ис. 64, 14), но она неизвестна в народе, не соединена в одном месте, а собирается понемногу, яко слама на жатве и яко пародок во объимании винограда, не сущу гроздию (Мих. 7,1). Присовокуплю еще и, кажется, весьма кстати слова: яко смоковницу в пустыни обретох Израиля (Ос. 9, 10), и как одну или две зрелые ягоды на незрелой кисти винограда, которые сохранены, правда, как благословение (Господне), и освящены, как начатки (Исаии 65, 8), но малы и редки, не могут наполнить уста ядущего, и яко знамя на холме и аки щогла (мачта) на горе (Исаии 30, 17), или что-нибудь другое, стоящее уединенно и не видное из-за многих других предметов. Такова была прежняя нищета и скорбь!

Но как скоро Бог, – который убожит и богатит, мертвит и живит (1Цар. 2, 6. 7), и единым хотением творит вся и претворяет (Амос. 5, 8), творит из ночи день, из зимы весну, из бури тишину, из засухи обильный дождь, и все это – часто по молитве одного, весьма долго гонимого праведника, – как скоро Бог, приемляй кроткия в высоту, и смиряяй грешники до земли (Пс. 146, 6), изрек сам к себе это слово: видя, видех озлоблеше Израиля (Исх. 3, 7), и его не будут более изнурять брением и плинфоделанием (Исх. 1, 14), и изрекши посетил, и посетив спас и извел народ свой рукою крепкою и мышцею высокою, рукою Моисея и Аарона, избранных Его: тогда что́ было, какие чудеса творились? Они сохранены в книгах и в памяти людей. Ибо, кроме чудесных событий на пути, и великой о том молвы (Иис. Нав. 2, 11) (скажем как можно короче), Иосиф один пришел в Египет, а чрез несколько времени вышли из Египта шесть сот тысяч человек (Исх. 12. 37). Что чудеснее этого? Нужно ли большее доказательство великой Божией премудрости, когда Бог благоволит дать делу свободный исход из самого безвыходного состояния? Чрез одного, подпавшего ненависти, земля обетования разделяется по жребию; проданный переселяет народы, а сам воздвигается в великий народ, и эта малая отрасль делается виноград благолозен (Осии 10, 1), столь обширный, что проходит далее рек, простирается до моря, расширяется от одних до других пределов, покрывает горы величием славы, превышает кедры, и даже горы и кедры Божия (какие бы горы и кедры ни надлежало здесь разуметь. Пс. 79, 11. 12).

Такова была некогда эта паства; и такова она ныне, – столь благоустроенная и расширенная! И если она еще несовершенна, то чрез постепенные приращения восходит к совершенству и, пророчески скажу, будет восходить. Это предрекает мне Дух Святой, если и я имею сколько-нибудь пророческого дара, могу видеть вперед, по предшествовавшему надеяться о будущем, и дознавать по умозаключению, как ученик Слова. Ибо гораздо удивительнее то, что паства эта из прежнего состояния пришла в настоящее, нежели то, чтобы из настоящего достигла она верха славы. Если, по гласу Животворящего мертвых, уже начали соединяться кости с костями, составы с составами, и сухим костям дан дух жизни и пакибытия (Иезек. 37, 7): то, хорошо знаю, должно совершиться и полное воскресение. Да не возносятся в себе преогорчевающии (Пс. 65, 7), да не думают, что обладают чем-нибудь, уловляя тень, или соние востающих (Пс. 72, 20), или мимолетный ветр, или след корабля на воде. Да плачевопльствить питис (плачет сосна), зане паде кедр (Зах. 11, 2). Пусть вразумляются бедствиями других и узнают, яко не до конца забвен будет нищий (Пс. 9, 13), и, как говорит Аввакум, во исступлении рассечь главы сильных (Аввак. 3, 14) не замедлит Божество, рассекаемое и худо разделяемое на начальственное и подначальное, при чем весьма оскорбляется и Божество, низводимое до твари, и тварь подавляется равною честию с Божеством.

Слышу, кажется, и эти слова Того, кто собирает сокрушенных и приемлет угнетенных: продолжи ужя твоя, еще надесно и налево простри, водрузи, покровов не пощади (Ис. 54, 2. 3). Я предал тебя, Я и помогу тебе; в ярости мале поразил тебя, и милостию вечною прославлю тебя (ст. 8). Мера человеколюбия превышает меру вразумления. То было за неправды, а это за поклонение Троице, –то для очищения, а это для славы моей; ибо прославлю прославляющих, и огорчу огорчающих (1Цар. 2, 30). Сия запечатлеся у мене (Втор. 32, 34); это ненарушимый закон возмездия. А ты захватил у меня стены и доски, и украшенные камни, длинные ходы и обходы, ты блистал и светил золотом, то расточал его, как воду, то собирал, как песок, не зная, что вера под открытым небом лучше великолепного нечестия, и что трое, собранные во имя Господне, пред Богом больше, нежели многия тысячи отвергающих Божество. Ужели хананеев, сколько их ни есть, предпочтешь одному Аврааму, или содомлян одному Лоту, или мадиамлян Моисею, – этим пришельцам и странникам? Что ж? Кого предпочтешь? Триста ли человек, которые при Гедеоне припадши пили воду, или тысячи обратившияся в бегство (Суд. 7, 7. 21)? Домочадцев ли Авраамовых, которых было немного более Гедеоновых воинов, или многих царей и десятки тысяч войска, которых прогнали и обратили в бегство первые, хотя и малочисленные? Как же ты разумеешь следующие слова: аще будет число сынов израилввых яко песок морский, останок спасется (Рим. 9, 27)? или следующие: оставих себе седм тысящ мужей, иже не приклониша колена пред Ваалом (Рим. 11,4)? Нет, нет; не во множайших благоволи Бог (1Кор. 10, 5). Ты изчисляешь десятки тысячь, а Бог – спасаемых, ты неизмеримую пыль, а я соуды избранные (Деян. 9, 15). Ибо для Бога ничто так не благолепно, как слово очищенное и душа усовершенная учением истины. Ничего достойного не можем дать и принести Богу, который все сотворил, от которого все и для которого все, – не потому, что приносимое дело одной руки, или избыток одного человека, но хотя бы кто, желая почтить Бога, собрал во едино все богатство и труды рук человеческих. Еда небо и землю не Аз наполняю? рече Господь (Иер. 23, 24). И кий дом созиждете Ми, или кое место покоища моего (Исаии 66, 1)? Но так как неизбежен недостаток в достоинстве дара, то требую от вас того, что есть второе, (т. е.) благочестия, этого общего и равночестного предо Мною богатства, которым иногда и самый бедный, если только высок духом, может превзойти самого знатного. Ибо здесь щедрость происходит от произвола, а не от богатства. Приму и это из рук ваших; но знайте также, что вы не будете попирать двор мой, но поперут его ноги кротких (Исаии 26, 6), которые здраво и искренно познали Меня и единородное Слово мое и Духа Святого. Доколе будете наследовать гору святую мою (Исаии 57, 13)? Доколе будет ковчег у иноплеменников? Насладитесь теперь еще недолго чужим достоянием, полечите желаемое вами. Как вы совещали отринуть Меня (Пс. 61, 5), так и Аз отрину вас, говорит Господь Вседержитель (Иезек. 5, 11).

Мне казалось, что слышу, как говорит Господь, и чувствую, как приводит в исполнение, и кроме того – взывает к народу сему, который из малочисленного сделался уже многочисленным, из рассеянного довольно собранным, из жалкого возбуждающим, может быть, и зависть: «идите враты моими (Ис. 62, 10) и расширяйтесь; не всегда вам страдать, живя в кущах, а оскорбляющим вас веселиться чрез меру»! Взывает Он и ангелам – покровителям (ибо я уверен, что особенный ангел покровительствует каждой Церкви, как и научает меня Иоанн в Апокалипсисе): путь сотворите людем моим, и камение, еже на пути, размещите (Ис. 62, 10), чтобы не было препятствия и затруднения народу моему в божественном шествии и вхождении – ныне в рукотворенные храмы, а в последствии в горний Иерусалим и в тамошнее святая святых, где, как я знаю, будет конец здешнего страдания и усилий для шествующих доблестно, в числе которых находитесь и вы – званные святые (Рим. 1, 7), люди избранные (Титу 2, 14), царское священие (1Пет. 2, 8), достояние Господне державное (Пс. 15, 6), от капли целая река, от искры небесное светило, от горчичного зерна древо – пристанище птиц.

Их (так шествующих) приносим в дар вам, любезные пастыри и сопастыри; их приводим, их предлагаем нашим друзьям, странникам и таким же пресельникам, как и мы сами. Ничего прекраснее и блистательнее этого мы не можем принести вам, хотя бы приискали самое лучшее из всего, что имеем, дабы вы знали, что мы, будучи странниками не бедны, а напротив того нищи, а многи богатяще (2Кор. 6, 10). Если же это маловажно и ничего не стоит, то желаю знать, что важнее и достойнее большого внимания? Ибо если такой город – око вселенной, могущественнейший на суше и на море, как бы взаимный узел Востока и Запада, куда отовсюду стекается, и откуда, как с общего горжища, исходит все важнейшее в вере, если этот город, и притом отовсюду возмущаемый таким множеством языков, утвердить и укрепить здравым учением не важно; то окажется ли что другое великим и стоющим попечения? А если это заслуживает похвалу: дозвольте и мне сколько-нибудь похвалиться этим, потому что и мною привнесена некоторая часть к видимому вами. Возведи окрест очи твои, и виждь, кто бы ты ни был, ценитель слов моих! Посмотри на сплетенный венец славы, вместо наемников Ефремовых и венца гордыни (Ис. 28, 1). Посмотри на собор пресвитеров, украшенных сединою и мудростию, благочиние диаконов, недалеких от того же Духа, смирение чтецов, любовь к учению в народе. Посмотри на мужей и жен, – все равны честию добродетели. Из мужей – посмотри на любомудрых и простых, – все умудрены в божественном; на начальников и подчиненных, – здесь все прекрасно управляются; на воинов и на благородных, на ученых и любителей учености, – все воинствуют для Бога, и, кроткие в другом, бранноносны за Духа; все чтут горнее собрание, в которое вводит не буква убивающая, но Дух животворящий, все в подлинном смысле учены, все служители истинного Слова. Из жен – посмотри на живущих в супружестве, – они сопряжены более с Богом, нежели с плотию; посмотри на несвязанных супружеством и свободных, – они все посвятили Богу; – на юных и старых, – одни доблестно подвизаются к старости, другие усиливаются пребыть бессмертными, обновляясь лучшими надеждами. Сплетающим такой-то венец (еже глаголю, не глаголю по Господе (2Кор. 11, 17), однако же скажу) содействовал несколько и я. Иной из них есть дело моих слов, не тех, которые отвергнул я, но тех, которые возлюбил, – не слов любодейных (как сказал в поношение наше некто из любодейных и словом и нравами), но слов весьма целомудренных. Иной из них есть порождение и плод моего духа, как может дух поражать отрешившихся от тела. Об этом, я уверен, засвидетельствуют признательные из вас, или даже все, потому что я трудился над всеми. И моя награда – одно исповедание; иного не ищу и не искал; потому что добродетель должна быть бескорыстна, если хочет быть такою добродетелию, у которой в виду одно добро.

Хотите ли, чтобы я присовокупил нечто более отважное? Смотрите, языки противников стали кротки, и вооружавшиеся против Божества безмолвствуют предо мною. И это плоды Духа, и это плоды моего делания. Ибо я учу не как неученый, не поражаю противников укоризнами, как делают многие, сражающиеся не с учением, но с учащими, и укоризнами покрывающие иногда слабость своих умозаключений, подобно каракатице, которая, как сказывают, извергает пред собою черную влагу, чтобы избежать ловца, или, скрывшись в ней, изловить что-нибудь. Но воинствование свое за Христа доказываем тем, что сражаемся, подражая Христу, который мирен, кроток и понес на себе наши немощи; не заключаем мира во вред учению истины, уступая что-нибудь ради славы именоваться снисходительными (не достигаем добра худыми средствами), и соблюдаем мир, сражаясь законно, не выступая из пределов и правил Духа. Так я понимаю это, и вменяю это в закон всем строителям душ и раздаятелям слова: ни строгостию не ожесточать, ни потворством не надмевать, но соблюдать благоразумие в слове, и ни в том ни в другом не преступать меры.

Но, может быть, по желанию вашему, я должен представить и учение самой веры, какая нами содержится. Ибо и я освящусь постоянным напоминанием, и этот народ получит пользу, услаждаясь подобными словами более, нежели чем другим, и вы дознаете, что не напрасно завидуют нам, так как мы в раскрытии истины одним соревнуем, а с другими идем наряду. Как подземные воды, одни совершенно скрыты в глубине, другие от стеснения кипят, и, как ощутительно до слуха, готовы, кажется, прорваться вверх, однако же еще медлят, а иные действительно прорываются: так и между любомудрствующими о Боге (не говорю о людях вовсе несознательных) одни содержат благочестие совершенно втайне, и скрывают его в самих себе, другие только близки к тому, чтобы разрешиться словом, и это те, которые хотя бегают нечестия, однако же не осмеливаются говорить и благочестиво, руководясь ли какою-то осторожностию касательно слова, или прибегая к тому из робости, и хотя сами здравы умом, как говорят о себе, но не хотят сделать здравым народ, как будто возложена на них обязанность иметь попечение о себе только, а не о других; иные же всем открывают сокровище, не таят того, что болезнуют о благочестии, не почитают спасением, если спасаются они одни, а не изливается обильно благо это и на других. С последними желал бы стать и я, равно как и находящиеся со мною, чтобы, дерзая добрым дерзновением, исповедать благочестие.

Начертание нашего учения всегда одно и кратко; это – как бы надпись на столпе, вразумительная всякому, это – люди сии, искренние поклонники Троицы, так что иной из них скорее, разлучится с жизнию, нежели Единое из Трех отлучит от Божества; они согласно думают и одинаково ревностны, одним учением соединены друг с другом, со мною и с Троицею. Подробности же учения изложу сокращенно: Безначальное, Начало и Сущее с Началом – един Бог. Но безначальность или нерожденность не есть естество Безначального. Ибо всякое естество определяется не тем, что оно не есть, но что оно есть: оно есть положение, а не отрицание существующего. И Начало, тем, что оно начало, не отделяется от Безначального; ибо для Него быть началом не составляет естества, как и для первого быть безначальным; потому что это только относится к естеству, а не есть самое естество. И Сущее с Безначальным и с Началом есть не иное что, как тоже, что́ и они. Имя Безначальному – Отец, Началу – Сын, Сущему вместе с Началом – Дух Святой: а естество в Трех единое–Бог. Единение же – Отец, из которого и к которому они возводятся, не сливаясь, а сопребывая с Ним, и не разделяемые между Собою ни временем, ни хотением, ни могуществом. Нас делает чем-то множественным то, что каждый из нас разногласен и сам с собою и с другими. Но Тем, у которых естество просто и бытие тожественно, принадлежит единство.

Упорно же наклонять учение в ту и другую сторону, и уравнивать различные мнения – мы не берем на себя; мы не хотим как Савеллиевым учением об Едином вооружаться против Трех и худым соединением уничтожать деление, так Ариевым учением о Трех ополчаться против Единого и лукавым делением извращать единство. Ибо требуется не худое заменить худым, но не погрешить в добром: первое есть забава лукавого, который неверно взвешивает наши учения. Сами же мы, идя средним и царским путем (в чем и состоит совершенство, как рассуждают знающие это), веруем в Отца, Сына и Святого Духа, которые единосущны и единославны. В этих именах и действиях и крещение (как это знаешь ты, сподобившийся таинства) имеет свое совершение, будучи отречением от безбожия и исповеданием Божества. А таким образом мы не противоречим, познавая Единого по сущности и по нераздельности поклонения, Трех по ипостасям, или по лицам, как некоторые предпочитают последнее выражение. Пусть не стыдят себя те, которые спорят об этих выражениях, как будто наше благочестие заключается в именах, а не в делах?! Ибо что́ хотите сказать вы, которые вводите три ипостаси? Верно, вы говорите это, не предполагая трех существ? Знаю, что громко возопиете против тех, которые так предполагают; ибо вы учите, что одна и та же сущность в Трех. И вы, употребляющие выражение: лица, не образуете ли чего-то единого и вместе как бы сложного, совершенно трехличного, или человекообразного? Нимало; возопиете и вы: да не узрит лица Божия (что оно ни было бы), кто так думает. Что́ же (продолжу спрашивать) означают у вас ипостаси или лица? Трех разделяемых, не по естествам, а по личным свойствам. Превосходно! Можно ли думать и говорить согласнее утверждающих это, хотя и разнятся они в нескольких слогах? Смотрите, какой я примиритель у вас, возводящий от буквы к мысли, как будто примиряющий ветхий и новый завет.

Но я должен возвратиться к прежнему слову. Кому угодно вновь составлять имена, пусть говорит и представляет в уме: Нерожденное, Рожденное и Исходящее: не будем, бояться, чтобы бестелесное могло быть понято телесно, как это представляется клевещущим на Божество. Говори и о твари, что она Божия (ибо и это для нас важно); но никак не называй твари Богом; тогда разве допущу, что тварь есть Бог, когда я сам в собственном смысле буду Богом. Дело в том: если Бог, то не тварь: потому что тварь в одном ряду с нами, а мы не боги; если же тварь, то не Бог: ибо началась во времени; если же началась, то было время, когда ее не было, а чему предшествовало небытие, то́ не в собственном смысле сущее; а что́ не в собственном смысле сущее, то может ли быть Богом? Итак ни Единое из Трех⁶¹ не есть тварь и не произведено (что хуже и первого) ради меня, чтобы стать не только тварию, но даже тварию малоценнее нас. Ибо, если я существую для славы Божией, а Оно для меня, как клещи для колесницы, или пила для двери: то я выше по цели: чем Бог выше тварей, тем сотворенное для меня малоценнее меня, сотворенного для Бога.

Сверх того, да не будет и входа в Церковь Божию моавитянам и аммонитянам, то есть диалектике, спорам и тем пытливым вопросам о неизреченном рождении и исхождении Бога, с которыми дерзко восстают против Божества; как будто необходимо, чтобы или одним им было постижимо превышающее разум, или не могло то и быть, чего они не поняли. А мы, следуя божественным писаниям и устраняя препятствия, встречающиеся слепотствеющим, будем держаться спасения, отважившись на все прежде, нежели дерзнем на что-нибудь против Бога. Собирать же самые свидетельства предоставим другим, так как многие многократно уже предавали их писанию, да и мы сами не мимоходом касались их. Притом, по мне, – крайне стыдно собирать теперь доказательства на то, в чем издавна мы были уверены. Ибо не хорош порядок – сперва учить, а потом учиться, хотя бы шло дело не о божественном и столь высоком предмете, но о чем-нибудь маловажном и ничего не стоящем. А разрешать и разъяснять затруднения, встречающиеся в Писании, не дело настоящего времени; это требует совершеннейшего и бо́льшего занятия, нежели какое сообразно с настоящим намерением слова. – Таково в сущности наше учение; и я изложил его не для того, чтобы вступить в состязание с противомыслящими (ибо я уже много раз, хотя и умеренно, состязался с ними), но чтобы вам показать свойство моего учения, точно ли я сподвижник ваших догматов, и стою с вами против тех же врагов и за те же истины.

Таково, почтенные мужи, оправдание моего здесь пребывания. Если оно заслуживает похвалу, благодарение Богу и вам, призвавшим меня; если же не соответствует надеждам, – и в этом случае благодарение. Ибо я хорошо знаю, что оно несовсем укоризненно, и верю вам, подтверждающим это. Покорыстовался ли я чем-нибудь от этого народа? Приумножил ли сколько-нибудь свою собственность, чему вижу примеры на многих. Огорчил ли чем-нибудь Церковь? Может быть, оскорбил я иных, которые думали, что понапрасну говорю, и которым противопоставил я свое слово. Но вас, сколько сознаю сам себя, ничем я не оскорблял. Ни вола не взял у вас, говорил великий Самуил, состязаясь с Израилем о царе, ни мзды за души ваши; свидетель есть Господь в вас (1Цар. 12, 5); не взял я ни того ни другого, продолжал он: но я не буду перечислять это в подробности. Напротив того соблюдал я священство чистым и нескверным. Если же возлюбил я владычество, или высоту престолов, или если возлюбил попирать дворы царей: то пусть я не буду иметь никакой другой славы, а если приобрету, то пусть лишусь ее.

Что́ же значат слова мои? Я не безмездный труженик добродетели и не достиг еще до такого совершенства. Вознаградите меня за труды. Чем же? Не тем, о чем подумали бы некоторые, способные подозревать всякого; но тем, чего мне безопасно желать. Успокойте меня от долговременных трудов, уважьте эту седину, почтите мое странничество; введите на мое место другого, за вас гонимого. у кого руки чисты, у кого слово не неразумно, кто мог бы во всем вас удовлетворить и нести с вами церковные попечения; ибо настоящее время особенно требует таких пастырей. А у меня, видите, в каком состоянии тело, истощенное временем, болезнию, трудами. На что вам нужен старик робкий, ослабевший, умирающий, так сказать, ежедневно, не телом только, но и заботами, – и это с трудом говорящий вам? Поверьте голосу учителя, так как никогда не отказывали ему в доверии. Я устал, слушая обвинения моей кротости; устал, препираясь и с словом и с завистию, с врагами и с своими; одни поражают в грудь, и меньше успевают, потому что нетрудно остеречься явного врага; другие имеют в виду хребет, и больше причиняют огорчений, потому что неподозреваемый (враг) губительнее. Если бы я был кормчий, и даже самый знающий, но окружало бы нас обширное море, бурно волнующееся вокруг корабля, и в тоже время между пловцами восстал бы сильный мятеж, все спорили бы о том и о другом, и заглушали друг друга и волны: то я, сидящий у кормила, долго ли бы мог бороться и с морем, и с пловцами, и безбедно спасать корабль от двоякой бури? Где трудно спасение, когда все и всеми мерами трудятся над одним (делом): там как не потонуть, когда все противоборствуют друг другу? Нужно ли говорить о чем другом? Но как мне вынести эту священную брань? (пусть иная брань называется и священною, как есть брань варварская). Как совокуплю и приведу к единству этих людей, один против другого восседающих и пастырствующих, а с ними – и народ, расторгнутый и приведенный в противоборство, (подобно тому, как во время землетрясений расседаются места соседственные и близкия, или во время заразительных боленей страждут слуги и домашние, потому что болезнь удобно передается от одного к другому); и не только этот народ, но целые части вселенной, увлекающиеся тем же мятежным духом, так что Восток и Запад разделились на две противые стороны, и есть опасность, что они, составляя разные уделы, столько же будут различаться и мнениями.

Долго ли будут в употреблении слова: мой и твой, старый и новый, ученее или духовнее, благороднее или неблагороднее, богатее или беднее? Стыжусь старости, когда мне, спасенному Христом, дают имя от чего-нибудь другого. Несносны мне ваши ристалища, зрелища, и те расходы и заботы, которым предаетесь вы с таким неистовым рвением. И мы то впрягем, то перепрягаем коней, предаемся восторгам, едва не бьем воздуха, как они, бросаем пыль к небу, как исступленные споря за других, удовлетворяем собственной страсти спорить, бываем худыми оценщиками соревнования, несправедливыми судьями дел. Ныне у нас один престол и одна вера, если так внушают нам наши вожди: завтра подует противный ветер, и престолы и вера у нас будут разные. Вместе с враждою и приязнию меняются имена; а что всего хуже, не стыдимся говорить противное при тех же слушателях, и сами не стоим в одном, потому что любовь к спорам делает нас то такими, то иными; и в вас бывают такие же перемены, отливы и приливы, как в Еврипе⁶². Когда дети играют и служат игрушкой для других на площади: стыдно и несвойственно было бы нам, оставив собственные дела, вмешаться в их игры, потому что детские забавы неприличны старости. Так, когда другие увлекают и увлекаются, – я, знающий иное лучше многих, не соглашусь быть одним из них, а не тем, что́ я теперь, незнатный, но свободный. Ибо, кроме прочего, есть во мне и то, что не во многом соглашусь со многими, и не люблю идти одним с ними путем. Может быть, это дерзко и невежественно, однако ж я подвержен этому. На меня неприятно действует приятное для других, и я услаждаюсь тем, что́ для других неприятно. Поэтому я не удивился бы, если бы меня, как человека беспокойного, связали и многие признали сумасбродным, что, как сказывают, и случилось с одним из еллинских философов⁶³, которому целомудрие вменено было в безумие, потому что он над всем смеялся, находя достойным смеха казавшееся для многих стоящим усильных трудов; я не удивился бы, если бы почли меня опьянелым, как в последствии учеников Христовых, когда они стали говорить языками, почли пьяными, не зная, что это сила Духа, а не иcступление ума.

Рассмотрите же и мои вины. Говорят: «столько времени управляешь ты Церковию, обстоятельства тебе благоприятствуют, и самодержец ревностен (что́ весьма важно): в чем же для нас видна перемена? Сколько пред нами наших оскорбителей? Каких бедствий не претерпели мы? Не видели ли мы обид, угроз, изгнаний, разграбления и описания имений, сожжения пресвитеров на море? Не видели ли храмов, обагренных кровию святых, и из храмов соделавшихся кладбищами? Не видели ли всенародного заклания пресвитеров, епископов, точнее же сказать – патриархов? Не всякое ли место было непроходимо для одних благочестивых? Не столько ли мы терпели, что невозможно и пересказать всех бедствий? А чем мы воздали причинившим их нам? Между тем, что особенно хорошо, возможность действовать возвращена нам, и надобно было вразумить оскорбителей». Оставляю прочее, предложу свое, чтобы не все говорить о твоем. Разве и мы не были гонимы? не терпели оскорблений? Разве не изгоняли нас из Церквей. из домов и (что всего ужаснее) из самых пустынь? Разве не перенесли мы того, что и народ неистовствовал, и правители областей делали обиды, а цари, равно и указы их, были презираемы? Что же потом? Мы стали сильны, а гонители разбежались. И это, по моему мнению, достаточное наказание обидчикам, т. е. самая власть, какую имеем отмстить. Но эти люди думают иначе; они чрез меру точны и правдивы, когда идет дело об отмщении; потому требуют не пропускать случая. Они говорят: «какой начальник области наказан? Какой народ и кто из смущавших его вразумлен? Воспользовались ли мы чем-нибудь для себя самих, чтобы внушить страх и на будущее время»?

Может быть и за то будут порицать меня (как уже и порицали), что нет у меня ни богатого стола, ни соответственной сану одежды, ни торжественных выходов, ни величавости в обхождении. Не знал я, что мне должно входить в состязание с консулами, правителями областей, знатнейшими из военачальников, которые не знают, куда расточить свое богатство, – что и мне, роскошествуя из достояния бедных, надобно обременять свое чрево, употреблять необходимое на излишества, изрыгать на алтари. Не знал, что и мне надобно ездить на отличных конях, блистательно выситься на колеснице, – что и мне должны быть встречи, приемы с подобострастием, что все должны давать мне дорогу и расступаться предо мною, как пред диким зверем, лишь только издали увидят мое шествие!

Если что было для вас тяжело, то прошло. Простите мне эту горечь! Поставьте над собою другого, который будет угоден народу, а мне отдайте пустыню, сельскую жизнь и Бога. Ему одному я буду угождать даже простотою жизни. Тяжело, если буду лишен бесед, собраний, торжеств и этих окриляющих рукоплесканий, ближних и друзей, почестей, прекрасного вида города, величия, блеска, повсюду поражающего тех, которые смотрят на это и не проникают внутрь. Но это не так тяжело, как возмущаться и очерняться мятежами и волнениями, какие в обществе, и приспособлениями к обычаям народа. Они ищут не иереев, а риторов; не строителей душ, а собирателей имуществ; не жрецов чистых а сильных предстателей. Скажу нечто и в их оправдание: я обучил их этому, я, который всем бых вся, не знаю только, да спасу ли всех, или да погублю (1Кор. 9, 22).

Что скажете? Убедил ли и победил ли я вас этими словами? Или для убеждения вашего нужны выражения более твердые? Так, ради самой Троицы, которую я чту и вы чтите, ради общей нашей надежды, и ради соединения этого народа, окажите мне эту милость – отпустите меня с молитвами. Пусть это будет свидетельством моих подвигов! Дайте мне увольнительную грамоту, как цари дают воинам, и, если угодно, с добрым свидетельством, чтобы это служило к чести моей; а если нет, – как хотите; я не буду прекословить, пока не увидит Бог, каковы дела наши. «Кого же поставим вместо тебя»? – Узрит Господь себе пастыря для начальствования, как узрел овна во всесожжение (Быт. 22, 8). Только одного требую, чтобы он был из числа возбуждающих зависть, а не сожаление, из числа не всякому во всем уступающих, но умеющих в ином случае и воспротивиться для большего блага: ибо первое всего приятнее здесь, а второе всего полезнее там. – И вы составьте слово на мое отшествие, а я воздам за то вам таким прощальным словом:

Прости, Анастасия⁶⁴, получившая наименование от православия; ибо ты воскресила нам учение, дотоле презираемое! Прости, место общей победы, новый Силом, в котором сначала водрузили мы скинию, сорок лет носимую и блуждавшую по пустыне! Прости и ты, великий и славный храм, получивший настоящее величие от Слова, храм, который прежде был Иевусом, а чрез меня сделан Иерусалимом! Простите и прочие храмы, близкие по красоте к Анастасии, храмы, подобно узам связующие собою разные части города, и присвоенные той части, которая со всеми соседственна, храмы, которые наполнил не я, имеющий столько немощи, но наполнила благодать, со мною отчаянным! Простите Апостолы, прекрасный сонм, мои учители в подвижничестве, хотя и я редко торжествовал в честь вашу, нося в теле, к собственной пользе, может быть, того же сатану, который был дан вашему Павлу (2Кор. 12, 7), ради которого и ныне от вас переселяюсь! Прости кафедра – эта завидная и опасная высота; прости собор архиереев и иереев, почтенных сановитостию и летами; простите все, служащие Богу при священной трапезе и приближающиеся к тому, кто приближается к Богу (Лев. 10, 3)! Простите лики назореов, стройные псалмопения, всенощные стояния, честность дев, благопристойность жен, толпы вдов и сирот, очи нищих, устремленные к Богу и к нам! Простите страннолюбивые и христолюбивые домы, помощники моей немощи! Простите любители моих слов, простите и эти народные приливы, и отливы, и эти трости, пишущие явно и скрытно, и эта ограда, едва выдерживающая теснящихся к слушанию! Простите цари и царские дворцы и царские служители, домочадцы⁶⁵, может быть, и верные царю (не знаю этого), но по большей части неверные Богу. Плещите руками, восклицайте громким голосом, поднимите вверх своего витию! Умолк язык для вас неприязненный и вещий. Хотя он не вовсе умолкнет, и будет еще препираться рукою и чернилом; но в настоящее время мы умолкли. Прости, град великий и христолюбивый! Ибо засвидетельствую истину, хотя и не по разуму эта ревность (Рим. 10, 2): разлука сделала нас более снисходительными. Приступите к истине; перемените жизнь свою, хотя поздно; чтите Бога более, нежели сколько обыкли! Перемена жизни нимало не постыдна; напротив того постоянство во зле гибельно. Простите, Восток и Запад! За вас и от вас терпим мы нападение: свидетель сему Тот, кто примирит нас, если хотя немногие будут подражать моему удалению. Ибо не лишатся Бога удалившиеся от престолов, но будут иметь горнюю кафедру, которая гораздо выше и безопаснее этих кафедр. А сверх всего и сильнее всего воскликну: простите ангелы, блюстители этой церкви, и также моего здесь пребывания и отшествия отсюда, если только и мои дела в руке Божией! Прости мне, Троица – мое помышление и украшение! Да сохранишься Ты у сего народа моего и да сохранишь его (ибо он мой, хотя жизнь моя и устрояется иначе); да будет возвещено мне, что он всегда превозносит и прославляет Тебя и словом и жизнию! Чада! Сохраните предания (1Тим. 6, 20). Помните, как побивали меня камнями! Благодать Господа нашею Иисуса Христа со всеми вами, амин (Рим. 16, 24).

Послание святого собора к благочестивейшему императору Феодосию Великому, с приложением постановленных отцами правил.

Веруем в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца – неба и земли, всего видимого и невидимого. И в единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единородного, рожденного от Отца прежде всех веков, свет от света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, Отцу единосущного, чрез которого все произошло; – для нас человеков и для нашего спасения сшедшего с небес, и воплотившегося от Духа Святого и Девы Марии, и вочеловечившегося; – распятого за нас при Понтии Пилате, и страдавшего, и погребенного, и воскресшего в третий день, по писаниям, – и восшедшего на небеса, и седящего одесную Отца, – и опять имеющего придти со славою – судить живых и мертвых, – которого царству не будет конца. И в Духа Святого, Господа, животворящего, исходящего от Отца, вместе с Отцом и Сыном покланяемого и славимого, изрекавшего чрез пророков. В единую святую, соборную и апостольскую Церковь; исповедуем одно крещение в отпущение грехов. Ожидаем воскресения мертвых, – и жизни будущего века. Аминь.

Египетской области:

Достопочтеннейшим господам, и блаженнейшим братиям и сослужителям: Дамасу, Амвросию, Вриттону, Валериану, Асхолию, Анемию, Василию, и прочим святым епископам, собравшимся в великом городе Риме, – Святой собор православных епископов, собравшихся в великом городе Константинополе, желаем спасения о Господе.

Объяснять вашей прозорливости, как бы она не знала того, и рассказывать о множестве скорбей, причиненных нам владычеством ариан, может быть излишне. Ибо, думаем мы, ваше благочестие не так мало ценит наши дела, чтобы надлежало наставлять вас в том самом, в чем вы сами должны были соболезновать нам; да и бедствия, угнетавшие нас, не так малы, чтобы могли укрыться от вас. При том время преследований было так недавно, что все это еще в свежей памяти не только у тех, которые страдали, но и у тех, которые по любви разделяли страдания с ними. Только еще вчера, так сказать, и третьего дня, одни, освободившись от уз изгнания и вытерпев бесчисленные угнетения, возвратились в свои церкви; а других, умерших в изгнании, только останки принесены в отечество. Некоторые же, и по возвращении из ссылки, повергшись все еще бушующему гневу еретиков, потерпели в отечестве более жестокие мучения, нежели какие вынесли на чужбине, и скончались, подобно блаженному Стефану, побитые камнями. Другие, истерзанные различными казнями, еще носят на теле своем язвы и раны Христовы. И кто может исчислить – лишения имений, общественные пени, позорные оглашения о каждом особо, козни, обиды и тюрьмы? Все возможные притеснения против нас умножились без числа, может быть потому, что мы навлекли на себя наказания за грехи, а может быть и потому, что человеколюбивый Бог множеством страданий приобучает нас к подвигам. За это – благодарение Богу, который столькими скорбями научил рабов своих, и по множеству милостей своих опять извел нас в покой (Пс. 65, 12). А нам нужно было много свободы, времени и труда для исправления церквей, чтобы, исцеляя тело Церкви как бы от продолжительной болезни, понемногу, лекарствами, возвести его к первобытному, здравому благочестию. Ибо хотя мы, по-видимому, совсем освободились от жестоких преследований, и церкви, долго занимаемые еретиками, снова возвратили, – но у нас много хищных волков, которые и после того, как прогнаны от овчарни, по лесам расхищают стада, составляют против нас сборища, побуждают народ к возмущениям, и ничего не пропускают делать во вред церквам. Итак, нам было необходимо, как мы сказали, употребить на это много времени. Вы показали братскую любовь к нам в том, что, собирая по изволению Божию собор в Риме, и нас, как собственных членов, пригласили посланием к боголюбивейшему императору, чтобы ныне, – (а тогда мы одни подвергались гонениям), – ныне, при согласии самодержцев в благочестии, вы не без нас воцарились, но и мы с вами царствовали, по словам апостола (1Кор. 4, 8). А наше желание состояло в том, чтобы по возможности споспешествовать вашему намерению, или пользе церквей, когда все совокупно оставляют их. Кто даст нам криле яко голубине, и полетим и почием у вас (Псал. 54, 8)? Но как это (путешествие наше) совершенно обнажило бы церкви, возобновление которых только-что началось, а для многих это было бы и совсем невозможно, потому что мы собрались в Константинополь, согласно письмам, посланным от вашей чести в прошлом году, после аквилейского собора, к боголюбивейшему императору Феодосию: то мы приготовились к одному только этому путешествию – до Константинополя, и убеждали к согласию епископов, оставшихся в своих областях, только по одному этому собору, а не ожидали, что нужно будет дальнейшее путешествие, и даже вовсе не слыхали о том, прежде нежели собрались в Константинополь. К тому же и назначенный срок, по краткости, не давал возможности ни приготовиться к дальнейшему путешествию, ни уведомить всех областных епископов, общников наших, и получить от них согласие. Так как это, и многое другое кроме этого, воспрепятствовало прибытию многих епископов к вам: то мы, для устроения церковных дел и для поддержания вашей любви к нам, сделали то, что было возможно, – мы упросили почтеннейших и честнейших братий и сослужителей наших, епископов Кириака, Евсевия и Прискиана, великодушно принять на себя труд путешествия к вам. Чрез них мы докажем, что наше желание – мир, наша цель – единение (Церквей), и сделаем очевидною нашу ревность о здравой вере. Ибо гонения, мучения, угрозы императоров, жестокости правителей, и все другие испытания от еретиков, мы перенесли за евангельскую веру, утвержденную в Никее, что в Вифинии, тремя стами осьмнадцатью святыми богоносными отцами. Эта вера должна быть принимаема и нами, и вами, и всеми, которые не извращают слово истинной веры; потому что она древняя, и сообразна с крещением, и научает нас веровать во имя Отца и Сына и Святого Духа, то есть, в божество, силу и единое существо Отца и Сына и Святого Духа, равночестное достоинство и совечное царство – в трех совершеннейших ипостосях, или в трех совершенных лицах; так что уже не имеет места пагубное учение Савеллия, в котором сливаются ипостаси, то есть, уничтожаются (личные) свойства, и не имеет силы богохульное учение евномиан, ариан и духоборцев, которое рассекает существо, или естество, или божество, и в несозданную, единосущную и совечную Троицу вводит какое-то послерожденное, или сотворенное, или иносущное естество. И притом, мы сохраняем неизвращенное учение о вочеловечении Господа, и не допускаем, будто состав плоти Его не имеет души и разума, или – несовершен; но признаем, что Слово Божие прежде веков было само в себе вполне совершенно, а в последние дни стало совершенным человеком для нашего спасения. Вот в коротких словах изложение веры, без страха исповедуемой нами; полнее можете усладить ваши души, если вам угодно будет прочитать изложение¹⁴⁷, изданное в Антиохии бывшим там собором, и еще – составленное в прошедшем году в Константинополе вселенским собором: в них мы подробнее изложили наше исповедание вере, и письменно изрекли анафему недавно вымышленным ересям. А относительно управления частных церквей удержал силу, как вы знаете, прежний закон и определение святых отцов в Никее, т. е. чтобы в каждой области совершали рукоположение, для пользы Церкви, областные епископы, а вместе с ними (если только они захотят) и сопредельные им. Согласно с этим законом и определением управляются, как вы знаете, и прочие наши церкви, а также избраны предстоятели знаменитейших церквей. Посему, для константинопольской церкви, так сказать, вновь построенной, которую мы, по милости Божией, недавно исторгли от еретиков, как из челюстей льва, мы рукоположили епископом достопочтеннейшего и боголюбивейшего Нектария, на вселенском соборе, с общего согласия, под наблюдением благочестивейшего императора Феодосия, по избранию всего клира и всего города. Потом, для древнейшей и истинно-апостольской, антиохийской (в Сирии) церкви, которая первая стала употреблять досточтимое имя христиан (Деян. 11, 26)? епископы этой области и восточного округа, сошедшись вместе, по правилам рукоположили во епископа достопочтеннейшего и боголюбивейшего Флавиана, по избранию всей Церкви, восхвалившей этого мужа как бы едиными устами; – это законное рукоположение утверждено всем собором. Наконец, для матери всех церквей, церкви иерусалимской, мы утвердили епископом достопочтеннейшего и боголюбивейшего Кирилла, уже прежде рукоположенного по иравилам областными епископами, и много подвизавшагося против ариан в разных местах. Постановив все это законно и по правилам, мы призываем и вас, достопочтенные мужи, к участию в радости; потому что духовная любовь связывает нас взаимно, и страх Господень с одной стороны изгоняет всякое человеческое пристрастие, а с другой – предпочитает устроение церквей сострастию или любви частной – друг к другу. Когда таким образом учение веры согласно, и христианская любовь утверждена в нас: мы перестанем говорить слова, осужденные апостолами: аз убо есм Павлов, аз же Аполлосов, аз же Кифин (1Кор. 1, 12); и когда все явимся Христовыми, так как Христос не разделился в нас, то, по милости Божией, сохраним тело Церкви неразделенным и смело предстанем пред престолом Господа.