Октябрь. Книга 1-я

Самыми опасными и самыми вредными сектами для Церкви и государства должны быть признаны секты рациональные: духоборство, молоканство, пашковщина, штунда, толстовщина и проч. К несчастью у нашего правительства они-то и признаются наиболее терпимыми и даже просветительными, так как, по мнению многих современных образованных людей, содержат более разумные и сознательные верования, чем какие имеет раскол, и другие секты, и даже весь наш в простоте сердца верующий народ. Причина такого взгляда на рационалистические секты заключается в самом умственном и нравственном складе многих из наших администраторов последнего времени, воспитанных под влиянием протестантских воззрений по религиозным вопросам, и новейших философских учений. Между тем для непредубеждённого православного образованного человека видно, как нельзя яснее, что крайняя опасность грозит нам именно от рационалистических сект.

Совращение нашего простого народа в рационалистические секты ныне стало легче, чем прежде, по духу нашего времени, склонного вообще к рационализму. Всюду распространяется учение о праве каждого иметь своё мнение о предметах веры и о так называемой свободе совести, под которой разумеются неограниченное право каждого верить во всякую ложь и распространять всякое заблуждение, – стремление к реформам во всех сферах общественной жизни в том числе и церковной; дух отрицания в отношении к христианским догматам и практическим учреждениям православной Церкви. Наконец, стремление к независимости от всякой власти, в том числе и церковной. Молодой землевладелец и чиновник современного образования, недоученый гимназист, сельский учитель, волостной писарь, лакей знатного барина, наслушавшийся о пашковщине, – все эти люди в среде простого народа, не стесняясь, громко рассуждают вкривь и вкось о христианских догматах и церковных учреждениях. Надобно ещё удивляться, как глубоко в течении девяти веков внедрены в дух нашего народа безусловная вера, страх Божий и послушание Церкви. Старики только вздыхают и крестятся, слушая кощунственные речи этих пошлых передовых людей, но молодёжь уже колеблется. Прибавьте к этому распространяемые десятками тысяч известные брошюры гр. Толстого и пашковцев, и вам будет ясно, какой опасности в религиозном отношении подвергается народ наш от рационалистических сект. Одно то, что можно безнаказанно слушать и говорить всякие враждебные Церкви речи, что правительство ничего, по-видимому, против этого не имеет, так как ничего не делает, представляет уже для простого русского человека величайший соблазн; а когда при этом дают ему ещё и деньги, как делают пашковцы и проповедники штунды, когда при этом говорят ему, что он свободен, что может в церковь не ходить, священников не слушать, ничего им не платить и что за это ничего ему не будет: тогда соблазн усиливается до крайней степени. Безнаказанность совращения в секту в глазах народа подтверждается фактами. Так, во всех случаях, где крестьяне, по ревности к вере, оскорбляемые наглостью штундистов, разгоняли и били их, неосторожные ревнители веры были осуждаемы и подвергаемы тяжким наказаниям; между тем как тем же судом, до которого доходили дела о совращениях, штундисты бывали оправдываемы, потому что он (суд) не имеет закона о преследовании проповедников штундизма, а крестьян подвергает осуждению за строго преследуемое законом самоуправство.

Таким образом оказывается, что защиту у суда находят сектанты, а не православные христиане, в защиту которых закон ещё не придуман! Стоять за верность православной вере и Церкви неразвитому человеку становится не по силам, а совращение в секту представляется благополучием, от которого не следует отказываться. Двумя этими обстоятельствами, т. е. духом нашего времени и ловкостью, с какой пользуются им пропагандисты рациональных сект, наиболее объясняется их быстрое распространение. Чтобы не осложнять речи подробным разборам современного состояния всех рациональных сект, мы остановимся на штунде, так как она получила в последнее время значительную силу и её характером, и влиянием на народ объясняется значение и всех подобных ей сект.

Трудно историческим путём объяснить с точностью происхождение и распространение рациональных сект, но до последнего времени в движении их была заметна общая всем им черта, – это появление секты в известном месте и постепенное распространение её в другие местности, исключая переселения сектантов группами по распоряжению правительства, как напр. молокан и духоборцев на Кавказ.

Иное дело со штундой: в короткое время она заняла все южные и юго-западные губернии и пробирается уже на север: появляется в городах между прочим и в деревнях между крестьянством, и овладевает сразу десятками и сотнями людей. Из этого видно, что кто-то забрал штунду в свои руки и всюду рассылает для распространения её своих агентов, снабжая их книжками и деньгами. Следы протестантства на штунде очевидны: произвольное толкование Св. Писания, отвержение церковного предания, православного богослужения, и священства, св. икон, мощей, постов и др. Но несомненно, что протестантские идеи служат только средством для отторжения нашего народа от Церкви, от этого корня и основания нравственной его жизни и нашей государственной силы. Откуда могла взяться у протестантов такая ревность по своей вере и такая самоуверенность, что они возымели надежду сразу превратить православную Россию в протестантскую? Ясно, что кто-то стоит за спиной проповедников этой рациональной религии, и что сами немецкие колонисты и протестантские пасторы, которых считают главными виновниками распространения штунды, служат орудиями в чужих руках. Доселе эта тайная руководящая сила была тщательно скрываема, но в последнее время прорвалась наружу и показала своё истинное свойство. Штундисты наиболее дерзкие из крестьян стали оскорблять в глаза полицейских чиновников, с целью получить удар от станового пристава или урядника. С какой же целью? Чтобы сейчас-же, в глазах крестьян, показаться мучениками за веру, что издавна в глазах нашего народа составляет свидетельство истинности веры страждущего. Одним хитрым приёмом, которым легко воспользоваться социалистам, достигаются два результата: распространение секты и указание народу возможности противления власти. Представьте себе в будущем полное развитие двух этих сил рациональной религии, доставляющее торжество свободно мыслящему разуму над верой и движением народных масс против правительственной власти, как то и другое видим мы в настоящее время в Западной Европе, представьте себе это, – и вы поймёте, что такое наша штунда и чем она угрожает православной Церкви и нашей монархической России. Основное начало православия есть подчинение разума вере, или по православному Катехизису – доверие к свидетельству истине, т. е. к учению Иисуса Христа, преданному Апостолами, изъяснённому их преемниками, св. отцами, и покорность Богоустановленной церковной власти и на Апостольском предании основанным церковным законоположениям и учреждениям. Неизменная норма отношений разума к вере, по учению православной Церкви, есть доступное ему усвоение, уразумение и изъяснение Божественнных догматов веры, и раскрытие смысла и силы церковных учреждений с нравственными целями. Всякое движение разума в христианской религии, вопреки руководству веры, всякое противоречие и своевольное толкование церковного учения и учреждений есть по Апостолу посягательство на разум Божий (2Кор.10:5), а практические изменения в жизни церковной по произволу человеческого разума – суть не что иное, как вторжение его в дело Божие, каковым изображается в учении Божественного откровения всё дело нашего спасения. При ограниченности нашего разума, при его повреждении вследствие грехопадения, при его склонности подчиняться влиянию нашего сердца и его страстей, его посягательство на господство в деле веры неизбежно оканчивается расторжением союза души с Богом и отчуждением от дарованных Им средств спасения. Начинаются сомнения в тайнах веры, отрицание превосходящих человеческий разум священных догматов, произвольное разъяснение их, смешиваемое с философскими учениями; в церковной практике являются все постепенно умножаемые ограничения и изменения, и всё оканчивается искажением христианского учения и разрушением цельности и стройности священного здания Церкви, которого художник и содетель Бог (Евр. 10). Всё это ясно видно из истории протестантства: рационализм в религии сначала породил бесчисленные секты, потом ложные философские учения, распространившиеся и в страны католические, а от них в практической жизни брожение, своеволие, противление власти и возмущение. В это-то безбрежное и бурное море рационализма враги наши из Церкви, которую св. отцы справедливо называли кораблём, хотят выбросить наш православный народ.

Религиозная жизнь нашего народа основана на безусловной вере в учение и руководство Церкви. Это и есть первое основание его нравственной силы. Наука большинству народа в должной полноте недоступна, так как ему некогда заниматься ею в его заботе о добывании насущного хлеба. Отнимите у него веру, т. е. полное доверие к возвещаемой Церковью от имени Божия истине – и законом жизни что у него останется? У человека образованного и при заблуждениях есть по крайней мере идеи философские, не лишённые доли истины, в жизни практической есть чувство чести, приличия, уважения, но в душе нашего крестьянина, с утратой элементарных истин веры приемлемых от Церкви, ничего не останется. Пишите на ней, что хотите. Всякая ложь легко к нему привьётся и всякие корыстные и материальные побуждения будут началами его жизни. Благоговение к Богу, страх Божий и опасение греха, внушаемые постоянно русскому человеку Церковью суть могущественные силы, сдерживающие в душе его беспорядочные порывы и страстные движения, охраняющие в нём честность, верность и любовь к ближнему. Отчёт в поведении, какой даёт он при исповеди, есть нравственный суд, объясняющий ему силу закона и преступления; св. таинство приобщения есть источник благодатного утешения и укрепления его угнетённой души и страждущей совести. Благочестивое провождение праздников, когда не вредят этому благовременные базары и безнадзорные увеселения – есть его душевный и телесный отдых, богослужение – его духовное наслаждение; пост – нравственный подвиг, испытывающий в нём воздержание, терпение, способность переносить лишения.

Допустите отнять все эти нравственные влияния Церкви, воспитавшие в русском народе в течении веков мужественных и выносливых воинов, безгранично преданных своему отечеству граждан, чем вы их замените?.. Сектантскими собраниями, лишёнными общения с Духом Божиим, обитающим в Церкви, их бессодержательными молитвами, холодными поучениями и голыми правилами жизни, поставленными на место многосторонних разнообразных и глубоких воспитательных учреждений Церкви?! Или потом, когда вера в нём оскудеет, когда человеческие страсти в нём возобладают, чем вы поднимите его нравственно? изящной литературой, театрами, высокими принципами прогресса и цивилизации, идеалами равенства, свободы, развития человеческой личности во имя блага человечества? Но это и есть прямой путь к превращению цельного и крепкого народа в сборище космополитов, жадных пролетариев, бунтовщиков и забастовщиков? Если вовремя мы не озаботимся охранением народа от этой опасности, представляемой рациональными сектами и главным образом штундой, это будет значить, что мы не хотели учиться из чужих примеров народных смут и бедствий, какие видим в западной Европе, а нам желательно всё испытать на себе. Но после веры в Бога, составляющей основание нравственной жизни нашего народа, есть у него догмат нравственно-политический, – это вера в Божественное происхождение самодержавной царской власти, выражающаяся не только в безусловной покорности и преданности, но и в сердечной любви к царю, известной всему миру. Она воспитана в нём Церковью: учением о царской власти, как Богом установленной, и о царе, как помазаннике Божием, молитвами за царя, церковными празднествами во дни высокоторжественные, объявлением царских манифестов в храмах и на церковных амвонах, где читается и слово Божие. Всеми этими влияниями внедрено в сознание народа не только убеждение ума в высочайших правах царской власти, но и в сердцах воспитано чувство мира и безопасности под покровом этой власти, Богом руководимой и направляемой: «Бог на небе и царь на земле» – вот две силы, на которые уповает русский народ во всех обстоятельствах своей жизни. Нечего и говорить о том, как с устранением влияния Церкви на политические воззрения нашего народа легко могут быть посеяны в нём семена всяких ложных политических учений.

Интересен вопрос: в какой степени представляется возможным возврат в православие последователей рациональных сект? На первых порах совращения православных в эти секты, когда в них не изгладились ещё следы влияния на них православной Церкви, возврат в неё для них возможен. Но когда это влияние изгладится, когда в умах сектантов рационалистические воззрения на предметы веры устоятся, тогда решительно можно сказать к служению Церкви им нет возврата, потому что сердечная связь с Церковью и обитающею в ней благодатью порвана, ум окреп в свободомыслии, человеческая самость заняла место кроткой покорности вере и водительству Божиему, сокрытому во всех действиях православной Церкви, наконец, благочестивые навыки, свойственные православным, с детства заменены другими, и Церкви чуждыми. Это доказывается всей историей протестантства, которое, отрешившись от католической церкви, не возвращается к ней и не может найти пути к Церкви вселенской, а идёт по принятому сначала направлению в дебри разномыслия и сектантства. Есть доказательство и у нас: об обращениях молокан и духоборцев совсем не слышно. Да и наши протестантствующие и философствующие образованные люди как относятся к Церкви? Они выражают сомнения, возражения, склонность к рассуждению и спорам, а сердечная преданность вере, любовь к Церкви и склонность к духовной жизни утрачены. Дай Бог, чтобы не на всегда!

Какие же меры могут быть принимаемы против штунды и других толков новейшего рационалистического сектантства? Разумеется, на первом месте и здесь, как во всех подобных случаях, должны стоять проповедь и увещания со стороны миссионеров и духовенства. Нет сомнения, что этим делом надобно спешить и справедливость требует сказать, что духовенство не остаётся равнодушным к этой беде, постигшей нашу Церковь и отечество. Много собрано сведений о штунде, написаны руководства для борьбы с нею, но успеха мало.

Миссионеры знают, как трудно говорить с штундистами. В большинстве случаев у них один ответ: «мы все веруем по Евангелию»; но объяснить, как криво толкуют их учителя Евангельские изречения и установить в их уме правильные понятия, – это тоже, что учить человека ничего незнающего, и притом не желающего учиться. Очевидно, что упорство штундистов поддерживается внешними побуждениями: так как невозможно ничем объяснить, почему простой русский человек оставляет свои православные верования и навеки принимает учение, совершенно ему чуждое и превышающее его разумение. Штунда есть нравственно-политический пожар в нашем отечестве, – его надо тушить усиленными средствами. А вернейшим средством оказалось Высочайшее Его Императорского Величества в Бозе почившего Благочестивейшего Государя Александра III распоряжение, 4 сентября 1894 г., о применении к штундистским собраниям и вожакам штундистов мер правительственных, как против вредных политических собраний и их вожаков.

Нам скажут, что в результате всех наших рассуждений о борьбе с сектантством выходит обращение к помощи правительства, что по мнению многих обнаруживает склонность к религиозным гонениям и преследованиям. Не признаём за собой этой склонности. Нет, мы даём должное место средствам убеждения, но в виду преувеличенных понятий о свободе убеждений, которых держатся многие из наших администраторов столь же упорно, как штундисты своего учения, мы намеренно указали во всех сектах такие положения, в которых сектанты становятся недоступными убеждениям по совершенному искажению своих понятий, или по внешнему своему положению. В религиозно-нравственной жизни христианского народа есть стороны, прямо принадлежащие правительству. Это именно там, где Церковь теряет всякую возможность действовать на убеждения людей. Есть люди, по религиозным заблуждениям подходящие под разряд психически больных, которых нужно лечить принудительными средствами, вопреки их воле, разумеется согласными с духом христианства, не инквизиционными, есть из них совершенно сумасшедшие, фанатики – пропагандисты, которых нужно вязать и лишать свободы, чтобы спасти от их неистовства других, что конечно должно входить в виды правительства. Мы обращаемся только в крайности к христианскому правительству, на котором лежит значительная доля обязанности своими средствами блюсти Церковь Христову, а с нею весь народ и всё своё государство.

Амвросий, Архиепископ Харьковский

Есть много непокорных, пустословов и обманщиков, особенно из обрезанных, каковым должно заграждать уста: они развращают, целые дома: учат, чему недолжно, из постыдной корысти. (Тит.1:10–11).

Пресловутые «Правила вероисповедания новообращённого русского братства», – вероисповедной кодекс штундистов, – так определяют отношения штундистов к существующему государственному порядку: «высшая власть в государстве Богом установлена, каковой власти мы обязаны покоряться, где это не противоречит заповедям Царя царей». (9 Член). Итак, существующий государственный порядок, основанный на установлениях божественных, штундисты признают не потому, что он сам по себе есть наилучшая форма государственной жизни народа, а потому и настолько, насколько он не противоречит заповедям Бога, как их понимают и истолковывают штундисты. Но так как штундисты в понимании и изъяснении Св. Писания, единственного по их мнению источника Боговедения, допускают полный субъективизм, и свободомыслие, то поэтому и заповеди Бога каждый из них понимает по своему, – всё зависит от личного настроения, от цели, которая преследуется в каждом отдельном случае, так что вся сила богословствующей мысли штундистов уходит не на открытие истинного смысла Св. Писания (да они, равно как и все протестантствующие, никогда его и не откроют, пребывая в разобщении с религиозным сознанием вселенской Церкви, вне руководительного света св. Предания), чтобы потом расположить согласно с заповедями Бога свою жизнь, а на изобретения такого толкования священного текста, которое давало бы благовидный предлог подвести заповеди Бога под формы своей жизни, другими словами – оправдать хорошие и дурные явления своей жизни словами Свящ. Писания.

С особенной ясностью эта тенденциозность богословских измышлений более крайних вожаков штундизма выступает в тех случаях, когда последние пытаются словами св. Писания оправдать потаённые, но заветные мечты секты о тех счастливых временах, с наступлением которых «земля от православных помещиков будет отобрана и разделена штундистам: всему простонародию, которое только поступит в святые штундисты и анабаптисты, будет великое добро: свобода на всё и роскошь; всё будет общее: магазины с шёлком и другими товарами будут открыты для всех, – что кому понадобится, тот и бери бесплатно; денег не будет, всё будет производиться посредством обоюдного согласия и по братски»²⁸⁰. Эти коммунистические чаяния штундистов стоят в центре системы их политических воззрений, составляют её жизненный нерв. Взяв идею всеобщего равенства из Н. Завета (Мф.5:45; Лк.20:36; Ин.1:12; Ин.11:52; Рим.8:15–17, и др.), они частью под влиянием собственных соображений о житейских выгодах, а главным образом под влиянием разных социалистических брошюр, факт распространения которых в среде штундистов не подлежит сомнению²⁸¹, придали ей ложное толкование: равенство перед Отцом Небесным превратили в равенство экономическое! Идеи всеобщего равенства и общности имуществ не остаются только в области умозрений штундистов, но при удобных случаях проводятся и ими в жизнь. Вот что, напр., свидетельствует в своём показании (1894 г.) правительственной власти, об одном из вожаков елисаветградской штунды, Никите Пуховом, некая М. Шоликова, крестьянка с. Троицкого Щербатовской волости того же уезда: «Около пяти лет назад, когда муж мой находился в услужении в Одессе, я часто посещала брата своего крестьянина того же села В. Спивака. К нему по вечерам каждый день заходил с целью совратить нас в свою штундовую веру штундист, наш односельчанин Никита Пуховой, с книжкой в руках, которую называл св. Евангелием. Пуховой всякий раз читал книгу эту и разъяснял нам, что вера штундистов есть истинно православная, а нашу веру называл идолопоклонством. А потом Пуховой уверял брата и жену его Агафью, что скоро уже будет весь народ штундовой, и что один их старший брат, живущий в с. Широком, вблизи г. Николаева, удостоился пред Богом того, что в одно из собраний их братии для поучения, книга сама явилась перед ним и раскрылась, – что этот самый брат отправится куда-то за книгами и, получивши эти книги, пойдёт по свету проповедовать Божие слово и раздавать эти книги, и что царя настоящего не будет, что тогда будут все равны и цари будут по выбору: на кого жребий упадёт, тот и будет царём, а когда царь будет по выбору, тогда золото и серебро, а также всё будет общее и будут открыты магазины с вещами и другими товарами: кто в чём будет нуждаться, тот то и будет брать бесплатно»... Далее Шоликова свидетельствовала, что после смерти мужа, показательницу снова встретил Пуховой и снова совращал её в штунду и, так как она была обвенчана третьим браком, говорил, что если она поступит к ним в общину, то он обвенчает её и четвертым браком... Показания М. Шоликовой были подтверждены и целым рядом других свидетелей²⁸².

В приведённых словах ясно слышится голос пропагандиста социалистических идей, чающего государственного переворота, и переустройства существующего строя общественной жизни, на началах всеобщего равенства и общности имуществ. К таким странным выводам приводит мысль нашего простолюдина – сектанта, лежащий в основе русского рационалистического сектантства принцип свободы в толковании и понимании св. Писания, при рукодительстве тёмных неблагонамеренных вожаков сектантских общин. Печальнее всего в данном случае то, что подобным коммунистическим мечтаниям сектантская масса придаёт священный характер евангельских истин и усиливается оправдать их словами св. Писания. В этом случае штундисты рассуждают так: Иисус Христос хорошо знал, что цари, священники и богачи будут его противниками, врагами и убьют его; Он знал также, что Его будут обвинять, как возмутителя народа против римского кесаря, священников и богачей; в виду этого Он скрывал истинный смысл своего учения под иносказаниями – притчами... Священники это знают, но ради своей пользы, не объясняют народу, который для них выгодно держать во мраке неведения, и только «от своих» простой крестьянин может узнать истинный смысл учения Иисуса Христа.

Сектанты тщатся основать коммунистические воззрения на учении Св. Писания. Но представляет ли Св. Писание какие-либо основания к отрицанию частной собственности и даёт ли оно право утверждать, что государственный строй на началах всеобщего равенства и общности имуществ, который составляет предмет заветных чаяний штундистов, оправдывается учением Иисуса Христа и Его Апостолов и примерами из жизни первых христиан. Не подлежит никакому сомнению то, что священные книги не дают основания отрицать частную собственность, – а наоборот, заключают в себе учение совершенно противоположное. Иисус Христос не только не осуждал частную собственность, Он, напротив, много раз торжественно признавал её и освятил её права. «Не убивай, не прелюбодействуй, не крадь» ... говорит Он юноше, который спросил Его: «что должно делать, чтобы наследовать жизнь вечную»? (Мф.19:18). В другом месте Иисус Христос сказал своим ученикам: «из сердца человеческого исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кража, лихоимство» ... (Мк.7:21–22). Какой смысл имели бы эти слова в устах Господа, если бы Он отрицал права частной собственности? Каким образом воровство могло бы считаться преступлением у Законоположника, не признающего частной собственности?

Напрасно мы искали бы в евангельских повествованиях хотя одну фразу, которуй можно было бы привести против законности частной собственности. Если с одной стороны Спаситель порицает злых богачей, то с другой – бедным заповедует терпение и преданность воле Божией. Он не говорит бедным, что богатые овладели общей собственностью, которую Бог предназначил всему роду человеческому, Он не убеждает их отнимать у богачей свою часть из общего имущества; Он не уподобляет, подобно социалистам, богача вору, и не учит, что собственность есть воровство. Иисус Христос осуждает жадность, порицает тех, которые живут только для того, чтобы увеличивать свои богатства, которые ржавчина и моль истребляют, которые воры подкапывают и крадут (Мф.6:19); но в то же время Он признавал абсолютное право собственности. Припомним притчу о работниках, посланных в виноградник (Мф.20:1–15). Эта притча, к которой можно было бы присовокупить много других мест Св. Писания, заключает в себе очевидное освящение Господом прав и преимуществ частной собственности. Домохозяин, который отказался дать более одного динария работавшим от первого часа, говорит языком абсолютного права: «друг, я не обижаю тебя, не за динарий ли ты договорился со мной? Возьми своё и пойди; я же хочу дать этому последнему тоже, что и тебе. Разве я не властен в своём делать, что хочу? Или глаз твой завистлив от того, что я добр?» (Мф.20:13–15 ст.) В приведённых словах находится не только различие «моего» и «твоего,» но оно указано как основание справедливости и право в отношениях между собственниками и теми, которых они нанимают в помощь себе.

Предположим на минуту, что И. Христос ясно не санкционировал прав принадлежащих частной собственности, что Он хранил на этот счёт молчание и что, следовательно, вопрос должен быть решён на основании общих принципов евангельского учения. И в этом случае мы находим в Евангелии ясные доказательства неприкосновенности собственности. Иисус Христос объявил, что Он пришёл не нарушить закон и пророков, ни исполнить (Мф.5:17). Но какие были по предмету права частной собственности положения ветхозаветного закона, который Спаситель пришёл исполнить? – «Не укради. Не пожелай жены искреннего твоего, не пожелай дому ближнего твоего» (Исх.20:14.17). В таких ясных, недопускающих и тени сомнения выражениях высказывается десятословие относительно частной собственности! Не только частная собственность признана и обеспечена ветхозаветным законом, но она является здесь настолько неприкосновенной, настолько священной, что простое желание воспользоваться благами ближнего есть преступление пред Богом. В виду этой основной заповеди ветхозаветного закона, Спаситель, Который сказал, что Он пришёл не нарушить, а исполнить закон, мог ли полагать такое исполнение в общности имуществ и всеобщем равенстве, о которых мечтают вместе с социалистами и наши сектанты – штундисты духоборы и проч.? Без сомнения – нет, так-как частная собственность лежала в основании ветхозаветного закона и коммунизм был бы её отрицанием. Уничтожение частной собственности было бы равносильно разрушению ветхозаветного закона в его существенной части – десятословии. Очевидно, что если Спаситель благоволил умолчать о частной собственности, то это самое молчание, сопоставленное с приведёнными выше словами Его (Мф.5:17), ясно подтверждает заповеди десятословия. К такому же заключению приводит нас евангельское учение о милостыне, которое можно установить путём изъяснения священного текста. Господь заповедал творить милостыню: «у кого две одежды, тот дай неимущему; и у кого есть пища, делай тоже». (Лк.3:41. Срав. Мф.6:4–5;25:35–40; Лк.6:30;11:41; Ин.13:34–35;15:12.17). Как штундисты не поймут того, что это учение несовместно с их коммунистическими мечтаниями! Если всякая частная собственность не законна, если она есть похищение из общего достояния всего человечества, если собственник есть вор, то каким образом милостыня творящему её может стяжать благословение Божие? Вор, который возвращает украденное, человек, который возвращает законному собственнику то, что некогда незаконно было взято его предками, могут вызвать в нас только сочувствие к ним, но никогда, ни у одного народа возвращение украденных вещей не рассматривалось, как акт добродетели, заслуживающей награды на небе.

Наконец, есть ещё одно обстоятельство, которое не должно быть пройдено молчанием в решении нашего вопроса. Во время земной жизни И. Христа в Иудее существовала многочисленная секта, известная под именем ессеев. В числе учреждений, которые по мнению представителей сей секты могли одни только освободить человечество от рабства материи и привести к истинному совершенству, была поставлена и общность имуществ. Подобно нашим штундистам, эти сектанты проповедовали, что природа, общая мать всех людей, должна питать всех одинаково, что только жадность людей создала собственность и те неравенства, которые вытекают из неё. Соединившись вдали от населённых мест в многочисленные общины, где различие между твоим и моим было неизвестно, ессеи пытались восстановить то, что они называли первоначальной чистотой рода человеческого. Они не собирали ни золота, ни серебра, заботились только о самом необходимом и жили трудами рук своих. Конечно, если бы Иисус Христос отрицал частную собственность и проповедовал коммунизм, то ессеи старались бы прославить Его и стать в ряды Его первых последователей, но историки того времени, как священные, так и языческие, указывают на ессеев, как на злейших врагов Иисуса Христа, действовавших заодно с фарисеями.

Итак, пусть перестанут сектанты утверждать, что их коммунистические мечтания вышли из христианского учения, что они (т. е. мечтания) есть самое истинное выражение евангельского учения. Евангелие не заключает ни слова, которое можно было бы обратить против частной собственности; оно нигде ни выступает с словом обличения мнимых несправедливостей социального строя; оно не представляет богатых как угнетателей, и бедных как угнетённых: оно стоит выше этих различий, заповедуя одним преданность воле Божией, другим милостыню, а всем – отвержение от самих себя, милосердие и любовь. Любовь, вот основной принцип нравственного учения Иисуса Христа и этот принцип отнюдь не противоречит принципу справедливости и права. Мы должны подражать, как предписывает Евангелие, благости Бога, Который повелевает солнцу восходить над добрыми и злыми, но это не уничтожает различия между добром и злом, не лишает добродетельного человека его заслуги, а злого не освобождает от вины. Мы должны любить ненавидящих нас, прощать тем, которые нас обидели, молиться за своих преследователей, но это не значит, что ненависть не есть злое чувство, что оскорбление и преследование невинного не есть преступление. Точно также, когда мы уделяем часть из своих достатков бедным, следуя заповеди Евангелия, то отсюда не должно заключать, что мы не имеем права удерживать её у себя, и что бедные, получая от нас дар, принимают только то, что им принадлежит. Если бы такой смысл имели Евангельские заповеди о прощении обид и о милостыне, то где тогда были бы любовь и милосердие? Евангелие провозгласило равенство всех людей перед Богом, но оно не осудило неравенство имуществ и общественного положения. Это последнее неравенство есть дело Творца, Который дал одним силы и способности, в которых Он другим отказал. Строй общественной жизни человечества не есть только плод усилий человеческого ума, но в большей мере – дело Творца, ибо выше тех человеческих законов, которыми обусловливается строй общественной жизни людей и течение её, существуют первоначальные законы Творца, которыми однажды навсегда положен предел земной жизни людей и указана ей цель. Евангельская притча о талантах утверждает основание различия между людьми в их земной жизни по воле Творца, дарующего каждому противо силы его. Когда дан евангельский закон, то нет более и не может быть непостижимой судьбы, ни безумной игры случая в управлении жизнью человека, которые осуждали бы бедняка на внешнюю низость его положения: каково бы ни было положение человека, оно указано ему Богом, как наилучшее, в каком он, сохраняя свободу, может сделаться угодным Богу. Занимающий высшую ступень общественной лестницы, равно как и находящийся на низшей её ступени – суть рабы Бога, из которых каждый должен отдать некогда отчёт Господу своему соответственно тому, что вверено было ему здесь (1Кор.12:7–11 Ср. Мф.25:14–30).

Дабы яснее видеть и правильнее уразуметь то, как Христос и Его Евангелие относится к вопросам из области социально-экономического устройства человеческих обществ на земле, достаточно припомнить здесь одно событие из земной жизни Господа, записанное Евангелистом Лукой. перед Ним предстали два брата и один из них (вероятно, считавший себя обиженным другим) просил Иисуса Христа решить им вопрос о наследстве: «скажи брату моему, чтобы он разделил со мной наследство» (Лк.12:13). На эту, по-видимому справедливую, просьбу Иисус ответил: «человек, кто поставил Меня судить или делить вас»? (Лк.12:14). Что значит этот отказ? Он значит, что цель и задача посланничества Сына Божия на землю, Евангельского учения и Церкви Христовой не в том состоит, чтобы путём внешних насильственных мер, предписаний и распоряжений изменять существующий строй общественной жизни, заключающий в себе много не справедливостей, нет – она выше земных интересов: она состоит в том, чтобы путём слова и убеждения на сердце человеческое водворить в человеческих обществах любовь и правду, внушить стремление к царству Божию. Только плоды этих святых семян слова Божия в состоянии устранить между людьми все пагубные следствия корысти и любостяжания или стремления к наживе. А потому Господь как в поучение заинтересованных сторон (имущего и домогающегося иметь), так и в общее назидание всех, прибавил: «берегитесь любостяжания, ибо от изобилия имения не зависит жизнь человека» (Лк.12:15). Истинная причина распри и домогательств – это корыстолюбивое пристрастие к земным благам: корыстолюбие лиц имущих и корыстолюбие, зависть и алчность – неимущих – неодинаковые в глазах людей они одинаковы, равны перед Богом и нуждаются в высшем духовном врачевании словом Евангелия.

И так, напрасно наши политико-экономисты будут искать в Евангелии ответа Христова на их земные партийные вопросы: другого ответа, кроме записанного Евангелистом Лукой, Он не даст им. Но и этого ответа вполне достаточно, чтобы видеть и судить, каковы должны быть отношения истинного христианства и истинной Церкви Христовой к решению вопросов подобного рода. В заключительных словах Господа ясно выражена причина (любостяжание) имущественной несправедливости между людьми и дана надлежащая оценка заботам о приобретении земных богатств... «Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, а сия вся приложится вам» ...

Глава 4-я.

Критический разбор основании и доводов, приводимых защитниками принципа абсолютной свободы религиозной совести и необходимости проведения его в уголовные кодексы русского законодательства относительно еретиков и раскольников. Их несостоятельность с точки зрения правильного понятия о существе христианства, как религии Богооткровенной, имеющей объективную достоверность истины, и с точки зрения свойств истинной свободы, понимаемой в истинно-христианском смысле. Теория и практика древней вселенской Церкви в отношении вопроса о свободе религии. Свобода религии и свобода в религии... Объективная достоверность истины в христианстве обязывает христианское государство охранять истину от лжи. Суждение о сём предмете православного канониста. Свойство „повелительности“ совести, как акта психологич., не освобождает от ответственности за обнаружения свободы. Маассен и Блюнчли о сём. Печальные результаты абсолютной терпимости религиозной в современной жизни западно-европ. государств свидетельствуют не за, – а против абсолютной терпимости. Вывод из всего сказанного.

Основания, на которых покоится идея о необходимости проведения принципа индивидуальной свободы совести в уголовные кодексы относительно еретиков и раскольников вообще, сводятся главным образом к трём пунктам: во-первых, свобода совести и веротерпимость требуются самым существом христианской религии: эта религия исполнена духа любви, кротости и терпения, перед лицом этой религии дорого только свободное, внутреннее расположение и настроение человека, источником которых служат внутренние, недосягаемые тайники человеческого сердца. Как имеющая такие свойства, христианская религия должна давать полную свободу и простор каждой личности – исповедовать то, или другое религиозное убеждение или верование, не стесняя в этой области самодеятельности ума и направления воли человека; если же христианской религии не противоречит право индивидуальной свободы исповедования веры, то значит, она, по существу своему, не претендует на объективность; коренные положения её не имеют характера непреложной для всех, общеобязательной и самодовлеющей истины, а бывают истинными и принудительными постольку, поскольку таковыми признаются нашим субъективным чувством и воспринимаются нашим индивидуальным, сознанием. Навязывать какие-либо положения кому-либо, как истинные, значит насиловать разум человеческий, который внешней силе не подчиняется и если и может принять и исповедовать навязываемое принудительно учение, то лишь притворно, лицемерно, а на самом деле будет оставаться при прежних религиозных убеждениях, Отсюда, не следует, так или иначе, навязывать кому-либо, а равно и вынуждать силой у кого-либо исповедание веры, даже и в том случае, если предположить, что истина имеет объективный характер; ибо если природа её такова, то она будет принята не в силу каких-либо репрессий от вне, а в силу своей собственной очевидности и непосредственной убедительности. Значит, государство не имеет никакого права внутренний невидимый акт религиозной жизни души подчинять даже в его внешнем обнаружении каким-либо законодательным нормам, нарушение которых влекло бы за собой какие-либо кары, тем более уголовного характера.

Во-вторых, свобода совести должна быть признана естественным правом человека, заложенным в его духовно-нравственную природу. В этом не трудно убедиться, если мы свободу совести станем рассматривать как понятие, выражающее собой и заключающее в себе такой психологический акт, характеристические признаки которого не могут оставить никакого сомнения в том, что он составляет неотъемлемую принадлежность духовной, внутренней жизни человека. Анализ этого акта открывает нам, что совесть обладает повелительностью над человеком, безотносительно к тому, истинно её содержание или ложно; далее, совесть есть начало самоопределяющееся, независимое даже от воли субъекта и в этом смысле, в некоторой степени, невменяемо даже человеческой свободе; наконец, самое важное свойство совести то, что она не может оставаться на степени внутреннего акта, а стремится обнаружить воспринятые ею религиозные убеждения и верования во вне. Из первых двух свойств совести вытекает то положение, что человек не властен в своих религиозных убеждениях и потому не ответствен за них перед внешним законом; из последнего же свойства совести вытекает право религиозных обществ на свободу культа.

В-третьих, индивидуальная свобода совести должна быть необходимо осуществлена в интересах всего человечества вообще и для пользы каждого из государств в частности, ибо проведение её в жизнь служит залогом мира, спокойствия, благополучия и силы, как первого, так и последних.

Взвесим теперь то, какую степень убедительности, силы и значения имеют сейчас приведённые нами доводы, на которых современная наука и цивилизация основывают своё право проведения в уголовном законодательстве относительно преступлений против веры принципа личной свободы совести, понимаемой в смысле права человека исповедовать то религиозное убеждение, которое он считает истинным и необходимым для своего спасения.

Мы видели, что право практического осуществления и проведения принципа индивидуальной свободы в уголовное законодательство относительно еретиков и раскольников либеральные умы, следуя прогрессивным идеям века, выводят из самого существа христианства, из идеи о том, что религия сама по себе и исключительно есть дело совести и что в своей совести человек не обязан отчётом никому, кроме Бога. При этом предполагается, что свобода совести может быть внутренняя, личная, неограниченная не только религией общества или законами государства, но и учением церкви, – такая, что всякий по своему разумению и убеждению может независимо исповедовать ту или другую религию, иметь свой личный образ мыслей в делах веры, без всякого положительного обязательства поступать так или иначе в этих делах и давать кому бы то ни было отчёт в своих религиозных чувствах и убеждениях. Конечно, совершенно справедливо то мнение представителей современной культуры и цивилизации, что свободу совести нужно производить из существа самой религии, ибо только имея твёрдое основание в религии, она будет истинна, верна в своём направлении и благотворна в своих действиях ²⁸⁴. Но вопрос заключается в том, можно ли выводить принцип свободы совести из существа христианства, понимая эту свободу в смысле права исповедовать то религиозное убеждение, какое кому нравится? Имеет ли такая идея религиозной свободы достаточные для себя основания в самой религии, в её существе? И верно ли здесь понимается религия и существо её? Сообразна ли эта идея с положительным учением христианства, с его основными началами в Евангелии, с его чистейшими неповреждёнными первобытными преданиями?

Идея такой безусловной религиозной свободы не согласна с христианством и не имеет за себя оснований в его положительном учении²⁸⁵. Как она могла возникнуть у интеллигентных людей западноевропейского образования? Отвечаем: по недоразумению²⁸⁶. Справедливость этого мнения открывается из следующих рассуждений. По отношению к религии и совести вообще, вопрос о её свободе существует в двух видах: в виде вопроса «о свободе религии», понимая эту «свободу религии», как свободу жизни по религии, устройства культа²⁸⁷ и т. п. В этом последнем случае, когда под свободой совести разумеется внешнее обнаружение религиозных верований, «свобода совести» делается «свободой вероисповедания» и на этой ступени может быть рассматриваема, как вопрос государственного права, имеющего дело с разными сторонами внешней жизни членов государства. Ясно также, что вопрос о свободе совести, понимаемый в смысле вопроса «о свободе религии», составляет вопрос внешней жизни церкви, как общества видимого, существующего на ряду с обществом другого назначения, т. е. государством²⁸⁸. По отношению к христианству вопрос о свободе совести существует ещё в виде вопроса «о свободе в религии», или о мере свободы, допускаемой Церковью для каждого отдельного человека – христианина по отношению к содержанию самого же христианства²⁸⁹. Если вопрос поставляется таким образом, что в решении его хотят найти то или другое решение вопроса об отношении, в какое само христианство, по своим коренным принципам, ставит личное богословское мнение христианина, разномыслие по вопросам догматики, обряда и т. п., то вопрос о свободе совести, оставаясь таковым и при такой постановке дела, находит уже своё решение в самом христианстве, в коренных положениях и свойствах догматического закона, и становится вопросом внутренней жизни Церкви²⁹⁰. Из приведённых рассуждений вытекает, что употребляя один и тот же термин «свобода совести», можно иметь в виду два положения совести: одно имеет в виду совесть чисто-христианскую, – совесть человека, принадлежащего к Церкви Христовой, и рассматривает индивидуальное христианское убеждение в его отношении к обще-церковным требованиям; другое имеет в виду совесть в её всеобщности, независимо от того, будет ли она совестью православного христианина, или христианина заблуждающегося, или даже человека внешнего по отношению к христианству²⁹¹. Свобода совести, понимаемая безотносительно к содержимому человеком учению религиозному, а только в смысле свободы устроения внешнего культа, никогда не была противна к христианству²⁹². Это показывает теория и практика древне-вселенской Церкви, к которым нужно всегда обращаться за разрешением вопросов о религии и в них искать точных ответов: там истинное христианство, там вся его чистота, целость, сила; там его верный, неповреждённый образ²⁹³.

Древне-вселенская Церковь, взятая в целом, как самостоятельный институт, безотносительно к личным мнениям, выражаемым некоторыми отцами и учителями Церкви по вопросу о веротерпимости, никогда не стояла враждебно к этой веротерпимости и никогда, по своему собственному почину, не стремилась её нарушить. Принуждение в делах веры и проповедовалось и приводилось на практике или отдельными лицами, – пусть они и принадлежат к Церкви, – которые не могут быть непогрешимы в своих мнениях и действиях, или установлением в истории человечества, вовсе независимым, в громадном большинстве случаев, от мнений самой Церкви, т. e. государством, и возводить нарушение принципа терпимости к самой Церкви, как учреждению Божественному, коим руководит Дух Святый, по меньшей мере несправедливо.²⁹⁴ Основным вопросом по отношению к свободе совести, очевидно, служит вопрос об условиях вступления в христианское общество верующих, или Церковь.²⁹⁵ Какое же коренное начало было положено Церковью для принятия людей, желающих войти в её ограду? Коренным таким началом христианского прозелитизма была абсолютная свобода при восприятии религии Христовой, как следствие не нудящей силы, которая влекла бы человека ко спасению даже против его воли, но призывающей благодати.²⁹⁶ Общая мысль Церкви о свойствах «пропаганды» была та, что этой «пропаганды» не свойственно совершаться путём насилия над чужой религией, путём не только прямого, но и косвенного принуждения к принятию христианства, помимо открытой и свободной пропаганды его. Так христианская Церковь первых трёх веков отрицала всякую мысль о возможности привлекать к христианству путём каких-либо облегчений в гражданской жизни и путём снисхождений: напротив, христианство положительно требовало пожертвований со стороны прозелита в отношении к его гражданской жизни, как доказательства совершенной свободы вступления в христианство, в случае, конечно, конфликта между требованиями христианства и отношениями и условиями внешне – гражданской жизни прозелита.²⁹⁷ Если позднее, в IV и начале V века, Церковь, по-видимому, отступила от указанного принципа, прося у правительства некоторых привилегий для вступающих в неё, (например, не принуждать гладиаторов исполнять обязанности их профессии), то это объясняется тем обстоятельством, что эти привилегии обыкновенно касались лишь устранения внешних препятствий, вытекающих из общественного положения обращающегося к христианской вере, по которым сама Церковь не могла принять желающих вступить в неё.²⁹⁸ В общем же теория абсолютной свободы христианского прозелитизма в древне-вселенской Церкви возведена была в неукоснительное правило²⁹⁹. Особенно яркое обнаружение этого принципа можно видеть в отношении Церкви к язычникам. Церковь не одобряла, в видах распространения христианства, уничтожения предметов языческого культа. Так, в 306 г. собор Эльвирский категорически осуждал тех из христиан, кои думали способствовать торжеству христианства уничтожением предметов языческого культа. «Если бы кто разрушил идолов, говорит одно из правил этого собора, и при этом был убит язычниками, то поскольку такое разрушение ни в Евангелии не предписано, ни апостолы этого никогда не делали, собор определяет, чтобы таковой не считался в числе мучеников».³⁰⁰ Древне-вселенская Церковь IV и V веков, в лице своих представителей, – как напр. Афанасия Александрийского, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустого, Кирилла Иерусалимского, в эпоху полной внешней своей свободы, держались той же теории пропаганды христианства, которая была развиваема в первые три века существования христианства. Вступление в Церковь указанными представителями её было признано, независимо от прозелитических приёмов государства, как дело, требующее свободы, любви, а не принуждения или завлечения, с прямым или косвенным насилием над личностью или верой обращаемых.³⁰¹ Церковная практика IV и V веков вполне соответствовала теории. Церковь не только не употребляла насилия или каких-либо материальных средств для завлечения в христианство, но, как и в первые три века, выражала стремление иметь в своей среде только людей убеждённых.³⁰² Об этом с достаточной ясностью свидетельствует существование так называемого огласительного института, получившего своё начало ещё в первые времена христианства и имевшего своей целью ознакомление с истинами христианской веры человека, желающего принять крещение и соделаться членом Церкви Христовой.³⁰³ Правда, что Феодорит в своей истории рассказывает о Златоусте, будто он прибегал к насилию над предметами языческого культа: «Узнав, что в Финикии есть безумцы, говорит Феодорит в своей истории, – служащие ещё демонам, он (Златоуст) собрал пламеневших ревностью подвижников, и, уполномочив их царскими указами, послал (в Финикию) для сокрушения идольских капищ, и таким образом, остававшиеся языческие капища они разрушили до основания».³⁰⁴ Действия, приписываемые Феодоритом Златоусту, сомнительны.³⁰⁵ Из собственных писем Златоуста, в которых он излагает своё мнение о том, какие средства он считает дозволенными для действовавших в Финикии монахов, не указано ни одного такого, которое побуждало бы монахов к тому, для чего, по Феодориту, Златоуст прямо посылал их.³⁰⁶ И в позднейшее время, в VI и VII веках, Церковь продолжала держаться той мысли, что не следует усвоять иного способа распространения христианства кроме проповеди, и иных условий принятия в Церковь, кроме свободного убеждения. VI Вселенский Собор в правиле 59 и VII – в правиле 8 категорически высказались против принятия еретиков в лоно Церкви путём поблажек и привилегий. Указанные правила Соборов знают только «хотящих» крещения, а тех, которые, вследствие политики Византийского государства, оказались бы в Церкви без своего хотения, извергает из своего лона и предоставляет им «явно» быть тем, чем они, при наружном христианстве, были «тайно». Только на одном соборе мы имеем, по-видимому, факт противного свойства. Так, пятый карфагенский собор (прав. 69 ср. 95)³⁰⁷ отправил императору Гонорию посольство с просьбой, «искоренить останки идолов по всей Африке», в частности «идолов истребить и капища их в сёлах и в сокровенных местах без всякой благовидности стоящия». Но, по толкованию Вальсамона, последнее выражение собор употребил не для того, чтобы различать, что остающиеся без благообразия капища нужно разрушать, а те, которые имеют ещё прежний (благообразный) вид, сохранять, – но, чтобы показать, что капища уже начали разрушаться, оставаясь как бы полуразрушенными.³⁰⁸ Аристин мотивы этой просьбы собора объясняет так: «ибо если эллины почитали некоторые (из предметов, указанных собором) или делали при них прорицания», то зачем «и по уничтожении заблуждения» сохраняться таковым предметам?³⁰⁹ Текст правила и снесённые с ним толкования, таким образом, показывают внутренний смысл этой противо-языческой просьбы: просьба клонилась не к насилию над предметами почитания язычников, а к уничтожению предметов ненужных никому, но производящих соблазн и религиозный вред.³¹⁰ Остальные правила этого собора, касающиеся язычества, ничего не говорят о мерах насилия над язычниками, будто бы узаконенных собором. Так, правило 41 карфагенского собора говорит только о том, чтобы государи в городах и селениях запретили языческие пиршества (convivia), и чтобы никакие зрелища и ни под каким видом не совершались в дни воскресные.

Эту аксиому о свойствах христианской пропаганды, самой Церковью по собственной её инициативе провозглашённую, она (Церковь) старалась применять на практике; по своей собственной инициативе Церковь не требовала чего-нибудь противного принципу свободы вступления в её лоно; лица, мнением которых дорожило христианское общество, продолжали признавать справедливым тот же принцип, хотя в отдельных случаях и не всегда можно было видеть согласие принципа с совершившимся фактом.³¹¹ Уклонения от коренных идей Церкви относительно свободы христианского прозелитизма и осторожности при принятии в Церковь людей, желающих вступить в неё, стали замечаться на востоке с VI века.³¹² Особенно эти уклонения ярко бросаются в глаза на западе, где ослаблен был институт катехумената и практиковалось насильственное обращение в христианство иудеев³¹³ узаконенное даже собором Толедским. Что же касается государства, то оно начало практиковать меры прямого и косвенного принуждения над разномыслящими и не право мыслящими ещё в первой четверти IV века. Сама же Церковь, если и не оказывала открытого протеста этим мерам, но нельзя доказать, что она одобряла эти меры.³¹⁴ Итак в первые века христианства и во весь период Вселенских Соборов Церковь сама по себе оказывалась совершенно чуждой всякого насилия совести, нетерпимости и религиозной вражды.³¹⁵

Но если христианству не противна «свобода религии», то отсюда ещё не следует с логической необходимостью, что оно допускает полную «свободу в религии.» В древней Церкви, в периоде вселенского единства, нечего искать терпимости, в смысле безразличия ко всякой формуле исповедания или в смысле признания за каждым отдельным членом Церкви права одну часть символа принимать, а другую отбрасывать.³¹⁶ Церковь не могла допустить такой терпимости потому, что подобное допущение повело бы к движению в существе самой истины христианской, которая неизменна, непоколебима.³¹⁷ Если Церковь и допускала развитие в христианстве, то только в смысле «объяснения» того, что ранее было недостаточно объяснено, «решения» того, что прежде не было решено,³¹⁸ и, во всяком случае, старалась точнейшим образом определить как «предметы» могущие быть оставленными для свободомыслия, так и «условия» пользования свободой мысли.³¹⁹ Напрасно поэтому утверждают выразители прогрессивных идей века, что свобода совести в том состоит, чтобы религия человека основывалась на собственных личных убеждениях его ума и сердца. Очевидно, что они совершенно не могут дать себе отчёта о пределах религиозной свободы, дозволенных христианством и определяемых термином «свобода в религии.» Все их доводы в пользу такого безусловного понимания свободы совести не выдерживают поэтому на малейшей критики. Прежде всего, нельзя выводить такого понимания свободы совести из самого существа христианства, как религии свободы, религии, перед лицом которой дорого только внутреннее настроение и расположение человека и которая, отрицая поэтому всякое насилие над внутренним религиозным чувством человека, всецело проникнута духом любви, кротости и терпения. Ссылаться в данном случае на дух самой религии, без положительных оснований, заключающихся в самом Евангелии и учении Церкви, недостаточно и ненадёжно потому, что дух без живого, ясного слова, без положительного выражения его мыслей и верного, ему принадлежащего, образа, не может быть верно понят, не может быть твёрд и действен; он будет только отвлечённым понятием, общей идеей, скорее призраком, чем действительностью, и очень легко может смешиваться с другими, чуждыми ему духами; а неверно понятый в самом себе, он будет уже невольно вводить в заблуждение людей.³²⁰ Поэтому, когда в настоящее время в религиозных отношениях с людьми, разномыслящими в вере, требуют терпимости и гуманности во имя самой религии, исполненной духа свободы, любви, кротости и терпения, то приводят недостаточное доказательство и основание для своего требования.³²¹ Говоря вообще, действительно таков дух христианской религии.³²² Но в приложении к иноверию и разномыслию в вере он имеет свои определённые черты, которые указываются в самом учении религии, которые придают духу её точный образ, ясное очертание, верные границы, наконец – силу положительного закона в христианстве. Эти черты мы должны видеть, напр., в следующих словах Спасителя: «пройдёт небо и земля, но ни одна йота, ни одна черта из закона не пройдёт, пока всё не будет исполнено. Кто нарушит одну из заповедей малых и научит так людей, тот меньшим всех будет признан в царстве небесном; а кто сделает (всё) и так научит (других), тот великим признан будет в царстве небесном» (Мф.5:18–19). Следовательно, в истинном христианстве не общий дух только имеет значение и силу нравственную, но и каждое положительное правило веры и жизни обязательны для христианина и всего христианского общества: и только в точном разумении и деятельном исполнении всех этих правил, а не в одном духе религиозном, заключается истинное достоинство христиан.³²³ Сюда, к разномыслию в вере, относятся и слова Апостола: «еретика человека, по первом и втором вразумлении, отвращайся» (Тит.3:10); или: «если мы или ангел с небеси благовестит вам иначе, нежели как мы (апостолы) благовестили, анафема да будет (Гал.1:8). Устранять из вида такие черты положительного учения значит повреждать или неверно понимать сам дух учения Христова.³²⁴ Таким образом, религия христианская имеет точный, определённый образ, начертанный в Божественном Откровении, которое и должно служить для нас единственным основанием для определения истинности христианской религии.³²⁵ Отсюда истина христианского учения должна быть абсолютна и едина,³²⁶ а не безотносительна, как думают некоторые; общеобязательна,³²⁷ а не давать места для безусловной личной свободы при её восприятии и независимости суждений о ней, ибо это поставило бы её в зависимость от человеческого разума и убеждения,³²⁸ – факторов, которые могли бы далеко отклонить человека от той самой истины, которая служит предметом его исканий. А если Богооткровенная истина абсолютна, едина и общеобязательна, то очевидно, что не всякое внутреннее настроение и расположение сердца, хотя бы и совершенно свободное, вытекающее из тайников человеческого сердца и потому искреннее, имеет цену перед Богом, а только такое, которое вполне согласно с этой Богооткровенной истиной.³²⁹ Если же допустить, что само содержание религии необязательно для человека, то нужно признать, что человек может быть и полновластным в религии, может быть не учеником и послушным исполнителем её, а самоучителем и судьёй, т. е. свободно может сам себе составлять учение религии, выбирать в ней угодные себе правила, отвергать неудобные и сам определять свои отношения к Богу. Но в таком случае признание полной свободы человека в содержании религии равняется отрицанию её в совести, ведёт к уничтожению её в действительности.³³⁰ Отсюда, истинная точка зрения на свободу совести должна всецело совпадать с верным пониманием существа христианства и согласоваться с требованиями вытекающими из самого его существа.³³¹ Свобода совести в религии должна вести к точному и неизменному определению и сохранению её по учению Богопреданному, а не по соображениям человеческим. Это подтверждает Сам Спаситель в следующих словах: «кто исповедает Меня перед человеками, исповедаю его Я пред Отцом Моим, который на небесах. А кто отречётся Меня перед человеками, отрекусь и Я от него пред Отцом Моим» (Мф.10:32,33). Вот истинная свобода совести в христианстве: это независимость положительной христианской веры, а не собственных мнений и убеждений человека в религии, это открытое общественное, а не уединённое, исповедание в мире Сына Божия и притом такое, которое могло бы оправдаться исповеданием Самого Сына Божия перед Отцом Небесным, т. е., чтобы Сын Божий мог признать это исповедание верным Его духу, Его учению, Его искупительному делу в мире. Так как слова эти сказаны Спасителем при назначении апостолов на проповедь Евангелия, то ясно, что исповедание должно разуметь здесь евангельское, апостольское, вселенское, а не частное какое-либо или личное, предоставленное собственному образу мыслей каждого из нас.³³² Отсюда должно заключить, что независимое от учения Спасителя, апостольского предания и Церкви исповедание веры, иначе – свободное, личное понимание религии должно почитаться только делом «мира», т. е. людей вольномыслящих, враждебных истинной вере, и потому не может быть и признаваемо христианским.

Теперь, когда мы установили истинно христианскую точку зрения на понятие свободы совести, спрашивается, как должно с этой точки зрения представить себе отношение государства к религиозному разномыслию, когда оно, в своих внешних обнаружениях становится фактом государственного права?

Мы видели, что представители современной культуры и цивилизации требуют от государства вероисповедной равноправности, выходя из принципа личной свободы совести, принципа, имеющего обоснование, по их мнению, в учении о безотносительности христианской истины, иначе говоря, в учении о субъективной только её достоверности для нас. Значит и мы с равным правом можем представить себе преимущественное положение в государстве одной христианской религии, выходя из истинно-христианского понятия свободы совести и обосновывая это понятие, в свою очередь, в той же христианской истине, но представляя эту истину имеющей объективную достоверность. Если достоверно, что религиозная истина одна и что только одно вероисповедание может быть истинным, то свобода совести должна быть понимаема, как согласие индивидуального религиозного мнения христианина с коренными принципами этого вероисповедания. Всё, что выходит за пределы этой свободы, превышает её меру и вредит ей, должно быть устранено. Значит, христианское государство поступает, с точки зрения христианской свободы совести, законно, если, чуждаясь само мер насильственного привлечения в недра Церкви людей не убеждённых в истине, однако, с одной стороны, своими постановлениями охраняет, распространяет и утверждает это единое истинное исповедание, как неприкосновенное, даёт ему права и способ для развития в обществе, защиту и безопасность от враждебных против него действий иноверия, лжеучения, фанатизма и проч. Сама Церковь нередко испрашивала от Православных государей таких постановлений (Карфаг. 69, 71, 78, 104, 105). С другой стороны, с точки зрения христианской свободы совести, нужно почитать вполне нормальным то явление, если какое-нибудь вероучение, становясь в своём внешнем обнаружении фактом государственного права, не пользуется в христианском государстве полной свободой культа, а признаётся только терпимым, как вовсе не имеющее в себе элементов христианского учения, или-же, хотя и носит в себе эти элементы, но не пользуется полной свободой, как уклонившееся от первоначального учения.³³³ Мало того; христианское государство может и вовсе отказать в праве на существование такому вероисповеданию, в учении которого положены начала, разрушающие совершенно религию, нравственность и социальный строй общества, и культ которого соединён с какими-нибудь противо-нравственными и гнусными действиями. Вот что говорит один из наших знаменитых канонистов, Еп. Иоанн Смоленский, о той норме отношений, которая должна существовать у Церкви и государства к разномыслящим в вере членам гражданского общества. «Что касается до иноверных членов гражданского общества, то, хотя Церковь, по евангельскому праву всемирного распространения веры Христовой и по свойственному ей самой стремлению – обращать заблуждающих на путь истины, не может не желать, чтобы иноверцы присоединялись к её обществу: но она по духу Христову и апостольскому никого не принуждает к обращению (2Тим.2:24–26), а терпеливо ожидает обращения и принимает только добровольно обращающихся (Карфаг. 77, 80, 103 и 122). Соответственно этому духу православной Церкви, и гражданское общество может иметь свою веротерпимость, обращая её в право для себя и в закон для своих членов, чтобы в составе его имели свои неприкосновенные гражданские и религиозные права иноверцы разных, более или менее отдаляющихся от Церкви, исповеданий; в таком случае иноверцы пользуются свободой вероисповедания. Но священные права Церкви православной, первенствующей в обществе, требуют: 1) чтобы иноверные религии не имели права распространения между православными в обществе, где эта Церковь должна господствовать, и где, следовательно, это право для неё одной должно быть сохранено (Карфаг. 104, 105, 112); 2) чтобы иноверцы своими открытыми обрядами не производили соблазна и вреда для членов Церкви, особенно, чтобы своим вмешательством или насилием не делали никакого замешательства в православной Церкви, её собраниях, обрядах, управлении (Лаодик. 6, Тим. 9, Ап. 75, II Всел. 6); 3) чтобы намеренно не препятствовали распространению православной веры в своих обществах и свободному обращению к ней желающих из своих членов; 4) чтобы, не подлежа прямо внутренним законам православной Церкви, касающимся только её членов, не нарушали внешних, к ней относящихся, постановлений, как то: относительно её мира, благочестия, прав гражданских (Карфаг. 104); наконец, 5) чтобы со стороны государства употреблены были надлежащие меры к предупреждению и пресечению всяких совращений в иноверие от веры православной (Карфаг. 69, 71, 95, 104, 120). Мера веротерпимости, соответственно тому, степень свободы и прав, даруемых иноверцам в отношении к их исповеданию, зависит от государственных постановлений, – впрочем, не без соображения с церковными, чтобы свобода иноверия не была стеснительна для православия, чтобы усиление прав первого не было противоречием господствующим правилам последнего, не могло бы вести общество к равнодушию или безразличию в вере.³³⁴

Далее, напрасно представители современной культуры и цивилизации, защищая принцип абсолютной свободы совести и веротерпимости и требуя проведения его в наше уголовное законодательство относительно еретиков и раскольников, стали бы ссылаться на те свойства этой свободы, которые ей присущи, когда она рассматривается как психологический акт: на то, что она обладает повелительностью над человеком безотносительно к истинности или ложности её содержания; что она есть начало скрытое в глубинах человеческого духа, не подлежащее внешней репрессии; что она есть начало самоопределяющееся, независимое даже от воли субъекта и в этом смысле невменяемое даже человеческой свободе; что она, наконец, и это самое главное, – не может оставаться на степени внутреннего акта, а стремится обнаружиться во вне. Эти свойства совести опять-таки не ведут к признанию того, что за еретиками и раскольниками, с точки зрения христианского учения, должно быть признано право абсолютной свободы совести, право содержать всякое религиозное убеждение, какое им только вздумается, и свободно выражать его во вне. Это видно уже из ранее приведённых рассуждений об объективности христианской истины и из определения истинно христианского понятия свободы совести. Не делая насилия над религиозными убеждениями других, христианство провозглашает, однако, в принципе, что религиозная истина есть одна, что не может быть нескольких одинаково истинных религий и что поэтому и точка зрения на свободу совести должна быть одна, именно должна совпадать с верным пониманием христианства и согласоваться с требованиями, вытекающими из самого его существа. Отсюда следует, что обязанность, как всякого частного человека, так и государства, заключается в том, чтобы признать одно только вероисповедание христианское истинным, универсальным для всех людей, независимо от их национальности и принадлежности к тому или другому государству. Вполне естественно, след., со стороны государства и то его действие, если оно именно это одно только вероисповедание, как вполне православное, необходимо нужное всем для спасения, наделяет привилегиями, делает господствующим, и если и терпит и не делает насилия над религиозными убеждениями людей разномыслящих в вере, равно как и над внешними обнаружениями этих убеждений, то и не даёт этим последним полной и безусловной свободы в ущерб господствующему культу, а ограждает неприкосновенность и целость этого культа, если прочие вероисповедания, выйдя из пределов предоставленной им свободы, посягнули бы на прерогативы этого культа или действовали ему в ущерб. Мало этого. Государство вправе и вовсе отказать в терпимости и преследовать даже уголовными карами за такие религиозные убеждения, которые, будучи противны христианскому учению и заключая в себе элементы вредные с общественной и государственной точки зрения, в своих внешних обнаружениях являются преступными деяниями, нарушающими правила нравственности, общественный порядок, вредящими жизни или собственности граждан и т. п. Необходимость строгих карательных мер по отношению к внешнему обнаружению таких религиозных учений оправдывают даже самые горячие защитники свободы совести и веротерпимости. Органы, призванные к защите внешнего юридического порядка, по их мнению, не могут оставлять преступления безнаказанным на том основании, что дозволенность его, может быть, составляет предмет религиозного учения. «Мыслим такой случай, говорит доктор Маассен, что какой-нибудь безумец – мечтатель делает во имя религии такие вещи, которые не согласны с юридическим законом, или что индивид, вступивший в конфликт с уголовными законами, ссылается с лицемерной отговоркой на свою совесть для оправдания своего преступного деяния. Что государству не возбраняется по отношению к таким святошам сделать употребление из того меча, который не напрасно носит начальство, – отрицать это не придёт никогда в голову сколько-нибудь серьёзному человеку». Обыкновенно вопрос о том, какие деяния государство с своей стороны не обязано терпеть, хотя бы они были религиозно-совестными деяниями, как теория, так и законодательная практика государства, отказавшегося от гонения, решают в том смысле, что нетерпимы те из форм и актов обнаружения религиозной совести, кои сопряжены с нарушением в каком бы то ни было отношении прав других членов государства. «Если, говорит Блюнчли, каждый имеет право, следовать субъективно – истинному исповеданию, то однако же никто не имеет права выбирать такую форму обнаружения своей религии, которая (форма) или: а) оскорбляет другие, признанные государством религиозные учреждения и наносит ущерб их существованию, или в) вредит общественному благу и является опасной для общества, – так как государство имеет своей задачей охранять общественное благополучие от ущерба и опасности.³³⁵

Что касается первого пункта, то удобоисполнимость его очевидна: охраняя одну совесть, государство обязано к тому же и по отношению к другой. Но что касается второго пункта, т. е. понятия преступности религиозных идей, как основания для изъятия их из закона терпимости, то уже известный юрист XVII века Томазиус заметил, что здесь государство может оказаться на пути весьма скользком. Ибо как известно, в государстве всегда бывают преступления, так сказать, условные, кои в одну эпоху суть преступления, а в другую – безразличные деяния. Поэтому под именем «преступности» в обнаружениях совести должно признать правонарушения в сфере натурального права, т. е. относительно жизни, имущества и т. п. членов государства. «Можно оставить человеку его иллюзии, насколько они не преступны, говорит один публицист (Portalis), пусть человек заблуждается, лишь бы он был добродетелен, но человек не должен быть безнаказанно преступен, каков бы ни был тот Бог, которого он призывает… Пусть свободно говорят оракулы! Но если эти оракулы потребуют преступлений, они должны быть наказаны, как деятели преступные.»³³⁶ Новое западно-европейское государство поэтому, не смотря на свою заботу о всецелом проведении начала личной свободы совести, совершенно отказывается признать гражданскую правоспособность известного религиозного общества, прежде чем не удостоверится в безвредности руководящих принципов учения этого общества³³⁷ и содержимого им культа. Признания гражданской правоспособности, напр., в германских государствах может ожидать от правительства только такое религиозное общество, которое в своём вероучении, в своих обрядах, уставах и действиях не заключает ничего противоречащего чувству благоговения к Богу (Саксонский закон 20 июня 1870 г.), требованиям нравственности и законам страны³³⁸.

Наконец, далеко не убеждают представители современной культуры и цивилизации в основательности своих требований безусловного проведения принципа личной индивидуальной свободы совести в уголовное законодательство, когда приводят в своё оправдание те аргументы, что терпимость к различным вероисповеданиям, к обнаружению учения различных религиозных сект и фракций, исключающая начала абсолютной ортодоксии и монопольного прозелитизма, служит залогом благополучия государств, проводником мира, спокойствия и довольства внутреннего для всего человечества. Прежде всего представляется не основательным то суждение представителей современной культуры и цивилизации, что абсолютная веротерпимость к разномыслию религиозному, безразличное отношение ко всем вероисповеданиям, игнорирование единства веры, способствуя спокойствию умов и умиротворению страстей, отнимает всякий предлог для недовольства у разномыслящих и неправомыслящих в вере. Действительно, в настоящее время все законодатели на различие вер в государстве смотрят с одной точки зрения: они остаются в той уверенности, что религиозная терпимость к различным исповеданиям есть наилучшее средство сохранять мир и тишину между религиозными диссидентами³³⁹. Едва ли кто решился бы теперь оспаривать и то, что нетерпимость к разномыслию и разноверию религиозному возбуждала всегда религиозный фанатизм преследуемых; что она была причиной, как показывает история, многих религиозных войн одного народа с другим, вредивших миру Европы и, вооружая руки правителей на своих подданных, влекла за собой для последних жестокие кары³⁴⁰, вследствие чего расстраивалось мирное течение жизни государств. Но из признания этого положения вовсе нельзя ещё сделать с логической необходимостью того вывода, будто полная абсолютная терпимость государства к разным вероисповеданиям, в нём существующим, терпимость, доходящая до презрения единой истинной христианской веры, до крайнего индифферентизма, влечёт за собой мир, спокойствие и благо человечества и государств. Дарование одинаковой свободы вероисповедания всем религиозным сектам и фракциям, исключающее собой существование в государстве на привилегированном положении единой истинной христианской религии, невозможно, ибо приводило иногда и приводит доселе на практике не к примирению этих религиозных сект и фракций между собой и не к уничтожению в них духа прозелитизма, а к усилению его в них и к столкновению их между собой. Полная равноправность в отправлении религиозного культа, предоставленная государством всем религиозным сектам и фракциям, поведёт к тому, что каждая из них будет искать случая усилиться на счёт другой посредством увеличения количества прозелитов своего учения, путём приобретения себе больших привилегий от государства и достижения в нём большей силы и значения в сравнении с прочими религиозными сектами и фракциями. При таких обоюдных стремлениях различных религиозных союзов к пропаганде своего учения, к захвату привилегий и преимуществ от государства и к распространению в нём своей силы и значения на счёт прочих вероисповеданий, не может быть, конечно, и речи о мирном течении жизни в нём, о его спокойствии и благе, если оно само не обратится, в известных случаях, к репрессивным мерам: не стеснит принцип личной религиозной свободы, не начертает законом определённых границ веротерпимости и не обставит более или менее строгими карами нарушение правил веротерпимости раз установленных законом ³⁴¹. В настоящей жизни Европейских народов можно подметить то явление, что различного рода волнения, беспорядки и неурядицы в государствах происходили и происходят иногда вовсе не от того, что ограничивалась терпимость к религиозным диссидентам в пользу какого-нибудь одного вероучения, а от того, что предоставлялась полная свобода одновременному существованию в государстве многих религиозных верований, сект и фракций, не могших ужиться мирно между собой. Такого рода неурядицы, имеющие своим источником желание одного религиозного общества возвыситься на счёт другого, испытало на себе и западноевропейское государство, руководствующееся принципом вероисповедной равноправности. Так германские государства вынуждены были совершенно лишить права на существование такие общества, которые обнаруживали тенденции нарушить политические, гражданские и религиозные права других религиозных обществ (Гессенский закон 23 апреля, 1875 года; Баденский закон 3-го октября 1860 года; Виртембергский закон 9 апреля 1862 г³⁴²). Но, при допущении абсолютной свободы вероисповедания, источником бедствия для государств может быть не только борьба религиозных вероисповеданий между собой, но и борьба этих последних с государством, могущая явиться следствием обоюдного их стремления к захвату от него больших для себя привилегий. Так католическая церковь в германских государствах, желая усилиться на счёт протестантской, пользующейся в Германии одинаковыми с ней правами, ведёт борьбу не только с протестантской церковью и другими религиозными союзами, но и принципиально стоит в оппозиции новому государству, не желающему удовлетворить её притязаниям на разного рода права. Эта оппозиция во всякое время может принять форму более или менее жаркого столкновения, пример которого даёт нам история в так называемой «культурной борьбе», предпринятой западными государствами с целью подавления возраставшего нравственного влияния и внешнего могущества католической церкви³⁴³. Предупредить эти столкновения, а также нарушение установленных государственных законов со стороны церковных властей новое государство не может; предупредительные меры не в его духе. Оно может прибегнуть в своей защите только к карательным мерам, которые уже и формулированы некоторыми германскими государствами – Прусским, Баденским и Гессенским. По законам этих государств положены уголовные кары (денежный штраф и заключение в тюрьме) за некоторые правонарушения со стороны церковных властей и духовных лиц вообще³⁴⁴. Достаточно привести себе на память и эти факты враждебных отношений между церковью и государством на западе Европы, чтобы прийти к убеждению в том, что и полная веротерпимость к различным вероисповеданиям не всегда может служить прочной гарантией мира и благоденствия для государств. Кроме этого, одинаковая веротерпимость к различным союзам не только может служить источником разного рода столкновений и распрей между этими последними, навлекать их ненависть на государство и через это сеять в нём смуту и неурядицу, но и прямо, так сказать, непосредственно вредить целости и прочности государственного организма. Дело в том, что известная, определённая, единая религия служит крепчайшей опорой всякого племени, всякой национальности, неразрывной связью, незаменимым цементом всех частей, входящих в состав того или другого племени, той или другой национальности³⁴⁵. Разрушается эта связь, колеблется целость и национальных и племенных элементов; получает устойчивость религия, растёт вместе с тем сила и крепость национальных и племенных устоев. Из этого общего закона следует то правило, что если верования какого-либо другого народа, живущего в государстве, помимо верований коренных и природных его обитателей, получают полную свободу в своём внешнем обнаружении, то происходит в данном случае то явление, что верования чуждого народа, получив полную свободу своего обнаружения и распространения, незаметно, может быть, медленно, но неуклонно содействуют сплочению нравственных сил этой чуждой народности, дают ей возможность могущественно воздействовать на упрочение своих и подавление государственных национальных элементов и таким образом организуют для нации известного государства опасного политического противника³⁴⁶. В том же случае, когда обособляется в своих религиозных верованиях от национальной религии известная часть народа, она стремится также к обособлению в политическом и гражданском отношениях, становится маленьким государством в государстве и в этой своей обособленности достигает иногда такой, можно без преувеличения сказать, упругости, если можно так выразиться, самозамкнутости и самособранности, что никакие компромиссы, никакие уступки со стороны государства не заставят эту маленькую часть добровольно слиться со своим целым, уподобиться или ассимилироваться с ним³⁴⁷. Из признания несомненности последнего факта следует тот вывод, что сепаратизм религиозный порождает и сепаратизм гражданский³⁴⁸. А если последний вывод, в свою очередь, верен, то значит, не веро-исповедно-безразличное государство может претендовать на большую устойчивость, крепость, след., и спокойствие, а государство, которое заботится об охранении единства веры и религиозного упования³⁴⁹. Не даром религиозное единение народа составляло могущество государств, и посреди великих исторических потрясений союз с Церковью удваивал силу этих государств³⁵⁰. Замечательно в данном случае то обстоятельство, что западноевропейское государство, в принципе старающееся относиться безучастно ко всем вероисповеданиям и сравнять их во всех отношениях с другими обществами частно правового характера, на практике не может выдержать безусловно этого принципа: оно как будто доселе более тяготеет к одним вероисповеданиям, чем другим. Так между религиозными обществами существуют на западе и такие, которые имеют характер публичных корпораций или учреждений публичного права³⁵¹. В свою очередь среди религиозных корпораций публичного права выделяются в особую группу великие исторические христианские вероисповедные общества – католическая, протестантская и реформатская церкви³⁵². Государство признаёт за ними даже в сравнении с религиозными корпорациями публичного права большие преимущества и привилегии.

Переходим теперь к последним основаниям, на которых представители современной культуры и цивилизации стараются утвердить своё мнение о необходимости проведения в законодательство, относительно людей разномыслящих и неправомыслящих в вере, принципа индивидуальной религиозной свободы. Они говорят: ересь не должна подвергаться уголовному преследованию не в силу только того, что она есть грех, а не преступление, а потому, главным образом, что она есть понятие относительное, ибо все люди в таком случае суть еретики одни по отношению к другим. Чтобы согласиться со справедливостью суждения о том, что ересь есть понятие относительное, нужно признать то положение, что истина не абсолютна; но мы уже видели, что само существо христианства не допускает такой относительности истины, а, напротив, признаёт существование одной неизменной, безусловной, Богооткровенной истины, которую и предлагает каждому, как необходимо нужную для спасения. След., и еретическое или раскольническое учение перед лицом этой истины не может быть безразличным и относительным. Недаром, конечно, христианство, отвергая всякое принуждение в делах веры, считает, однако, своим призванием быть религией всего человечества, исключающей все другие³⁵³. Таким образом, ересь если и не преследуется законом (равно как и раскол), то не в силу того, что она заключает в себе понятие по отношению к христианской истине безразличное, а именно только в силу того, что она признаётся законодательством грехом, а не гражданским преступлением. Что касается того утверждения представителей современной культуры и цивилизации, что принадлежность к тому или другому еретическому учению не может быть ярлыком или вывеской его негодности и нисколько не лишает человека права на почётное звание гражданина и титул верноподданного, то и это утверждение можно принять только с большим ограничением. Конечно, и между людьми разномыслящими и неправомыслящими в вере могут быть лица, вполне достойные звания человека и гражданина, но может случиться и обратное явление. В своём месте мы показали, что иногда сама принадлежность к тому или другому еретическому учению, как влекущая за собой антисоциальные и противогосударственные действия, лишает человека права считаться безопасным членом общества и верным сыном своего отечества и подвергает его наказаниям разного рода, не исключая и уголовных.

Выяснения понятий свободы совести и веротерпимости – их сущности, происхождения и значения, во имя которых произошло освобождение западных государств от многовековой опеки церкви и постепенно совершался процесс отделения церкви от этих государств, послуживший в свою очередь прямой причиной коренной перестройки уголовного западноевропейского законодательства относительно преступлений против веры и проведения в него новых начал, показали нам, что эти понятия были усвоены на западе неправильно. Свободу совести нельзя понимать в смысле безусловной индивидуальной религиозной свободы или в смысле права исповедовать всякое религиозное убеждение, и тем более нельзя выводить такой свободы совести из самой сущности христианского учения. Христианство не может признать такого понятия свободы истинным. С точки зрения христианства свобода совести есть радостное, проистекающее из самых заветных тайников человеческого сердца, исповедание веры, вполне согласное с духом и учением Сына Божия. Только такое понятие свободы совести вполне сродно христианству и может проистекать из его сущности. Неверно понятая в своём существе, свобода совести на западе Европы неверно понимается и в своих обнаружениях. Предоставляя право содержать всякому какое угодно религиозное убеждение, западноевропейское государство в своём законодательстве предоставляет такое же право свободы и внешним выражениям всякого религиозного убеждения – всякому богослужению, всякому культу, если только последний не нарушает общепринятых правил нравственности и не может вредить основам жизни государственной вообще. Естественно, что при таком понятии о свободе совести и веротерпимости, у нового западноевропейского государства установилось одинаковое почти и безразличное отношение ко всем культам, в нём существующим. А вследствие этого попирается единая, неизменная, вечная богооткровенная истина, имеющая своей задачей быть религией универсальной, обнимающей всё человечество и исключить все прочие религии, ей несродные или только подходящие к ней, а потому и по существу требующая от государства охраны своему культу от посягательств на него со стороны прочих исповеданий, особого покровительства своему развитию, существованию и распространению. Если, таким образом, ложно были поняты на западе Европы понятия свободы совести и веротерпимости, то ложен был в своём существе и процесс отделения Церкви от государства, происшедший во имя этих понятий; ложно в своём существе, стало быть, и уголовное западно-европейское законодательство относительно преступлений против веры вообще, явившееся непосредственным результатом этого отделения³⁵⁴.

Продолжающееся усиление секты в Москве после собора 1490 года и возбуждение её в Новгороде. Выступление преп. Иосифа Волоцкого на борьбу се сектой. Свержение м. Зосимы и падение придворной партии, покровительствовавшей сектантам. Собор 1503 года и принятие мер к ослаблению секты. Собор 1504 года, осуждение и казнь сектантов. Сочувствие Белоозерских иноков сектантам. Перемены при великокняжеском дворе. Вассиан Патрикеев в Москве и новая вспышка секты. Кончина преп. Иосифа Волоцкого. Торжество учеников преп. Иосифа, противо-сектантская деятельность м. Даниила и соборное осуждение Вассиана Патрикеева. Вспышка сектантского движения в начале второй половины XVI в. Видимое прекращение сектантского движения. Влияние секты жидовствующих на последующее развитие умственно-религиозной жизни русского общества.

Собор 1490 года, как мы видели, отнёсся сравнительно весьма снисходительно к сектантам. Соборный приговор не соответствовал вине осуждённых, по крайней мере, по понятиям того времени. А главное – собор не принял решительных мер к искоренению весьма опасной секты. Соборное осуждение постигло только самых грубых, невежественных сектантов, которые позволили себе открыто ругаться над православной святыней и хулить православную Церковь и её догматы. Но сам источник сектантского движения, руководители его остались неприкосновенными. В лице Зосимы секта восседала на митрополичьей кафедре, а в лице дьяка Курицина и великокняжеской невестки Елены она властвовала при дворе и в гражданском управлении, наконец – в лице многих знатных людей она спокойно продолжала существовать и даже распространяться в Москве. После собора 1490 года секта только притихла, только перестала открыто заявлять о себе, но и то ненадолго.

Вскоре произошло одно событие, которое дало новую пищу секте. В 1492 году истекала седьмая тысяча лет от сотворения мира. По весьма распространённому тогда между православными христианами убеждению, в этом году должна была последовать кончина мира. Ожидание мировой кончины, понятно, сильно занимало и волновало православных. Но сектанты, как люди большей частью начитанные и образованные по своему времени, критически относились к ожиданию православных и заранее смеялись над ними. Когда же совершенно спокойно прошёл 1492 год, они начали открыто глумиться над православными с тем, чтобы, поколебав одно верование, ниспровергнуть и другие. «Как же это», – говорили они, – «семь тысяч лет окончились, и пасхалия прошла, а Христос не приходит? И апостолы написали, что Христос родился в последнее время, а вот уже полторы тысячи лет проходит по рождестве Христове, миру же всё конца нет; стало быть, апостолы неправду писали. Говорят и св. отцы, что Христос скоро придёт, а его всё нет. Ефрем Сирин написал: пророчества и писания скончались, и ничего не осталось дожидаться, кроме пришествия Господа нашего Иисуса Христа. Но вот уже тысяча сто лет прошло с тех пор, как писал Ефрем Сирин, а второго пришествия все нет.» Во главе открыто издевавшихся над православной Церковью, по свидетельству преп. Иосифа Волоцкого, теперь выступил сам м. Зосима, который «обретая простейших, напоял их жидовским ядом», и открыто произносил самые дерзкие хулы на Господа Иисуса Христа, Пресв. Богородицу и все церковные установления, который, по свидетельству того же преп. Иосифа, говорил, что Иисус Христос Сам Себя назвал Богом, что иконы и кресты всё равно, что болваны, что евангельские предания, апостольские установления и всех святых писания – всё вздор, и даже доходил до отрицания воскресения мёртвых. «А что то царство небесное, а что то второе пришествие, а что то воскресение мёртвых»? – говорил он. «Ничего такого несть; умер кто ин то умер, по та места и был» ... Таким образом после собора 1490 года секта начала пользоваться открытым покровительством и даже содействием высшей церковной власти. Но этого мало. Приблизительно около того же времени совершилось ещё другое событие, которое должно было ещё более могущественно содействовать усилению и распространению сектантского движения. Разумеем слияние секты с одной из сильных тогдашних политических партий. При дворе великого князя Иоанна Васильевича давно уже боролись между собой две партии. Одну составляли новые политические деятели, которых создал сам Иоанн III, в качестве самодержавного государя, и отчасти получил из Литвы; другую наполняли приверженцы преданий старины русской, прежних порядков. Сначала между этими двумя партиями происходила тайная, глухая борьба. Но вскоре им представился прекрасный случай помериться своими силами в открытой борьбе. Со времени смерти старшего сына и наследника Иоанна III (1490 г.), возник вопрос: кого великий князь объявит своим наследником: внука ли своего Димитрия от покойного сына и невестки Елены, или же другого своего сына – Василия от второй жены своей Софии Палеолог. На сторону Софии и её сына Василия стала партия молодая, состоявшая из людей новых; а на сторону Елены и Димитрия перешла вся старо-боярская партия. Во главе этой последней партии стояли два могущественные боярина: Иван Патрикеев и Семён Ряполовский, которые и прежде были самыми доверенными и любимыми людьми у великого князя, так что все важнейшие дела проходили через их руки. К ним же присоединились Фёдор Курицын, брат его Иван Волк и многие другие знатные бояре, покровительствовавшие или прямо принадлежавшие к сектантскому обществу. Должно заметить, что великий князь Иоанн III сначала сочувствовал этой последней партии. Помимо других соображений, он мог это делать ещё по следующему побуждению. Некоторые мысли, проводившиеся сектантами, которым покровительствовала и содействовала эта партия, как нельзя более совпадали с мыслями и стремлениями самого великого князя. Особенно охлаждение к духовенству и высшей духовной иерархии, распространявшееся в народе сектантами, подходило к расчётам дальновидного Иоанна III. Как человек в высшей степени практический, пользовавшийся всеми наличными средствами для достижения своих целей, он видел и в этом подходящее средство для того, чтобы поставить, свою власть выше всякого противодействия со стороны представителей Церкви. Это было для него тем более желательно, что вместе с подчинением себе высшей духовной власти ему представлялась возможность осуществить ещё и другой заветный план – завладеть церковными имуществами, начало чему он уже и положил, отняв у новгородского владыки и новгородских монастырей значительную часть их имуществ. А между тем враждебное отношение к церковной иерархии, отрицание монашества и протест против корыстолюбия всего вообще духовенства составляли главные положения сектантского лжеучения. Всё это, должно полагать, и побудило великого князя Иоанна III покровительствовать партии, защищавшей секту, и объявить наследником своего престола внука Димитрия, сына Елены, которая сама принадлежала к сектантскому обществу.

Теперь секта достигла такого торжества, какого она не достигала никогда – ни прежде, ни после. Московские сектанты сплотились теперь в организованное общество и повели решительную, систематическую, хотя и тайную пропаганду своего лжеучения. По свидетельству преп. Иосифа Волоцкого, они, «всегда собирающеся тайно по всех местех, идеже кто обреташеся, и жертвы жидовския жряху, и пасху жидовскую и праздники жидовския творяху, на них же и многая хуления изрекоша на Господа нашего Иисуса Христа, и на пречистую Богородицу, и на великаго Иоанна Предтечу и на вся святыя Апостолы». Результатом деятельной пропаганды сектантов было весьма значительное увеличение сектантского общества: «и толико», – говорит преп. Иосиф Волоцкий, – «прельстиша и в жидовство отведоша, яко не исчести мощно». А с другой стороны, своей пропагандой они в умах православных христиан возбудили всеобщее волнение и развили страсть к религиозным рассуждениям и спорам. Нападая на современный строй церковной жизни, подвергая критике православные догматы и церковные установления, сектанты вызывали этим православных на возражения. Являлась необходимость для ревнителей православия опровергать сектантов и вдаваться в объяснения как Св. Писания, так и отцов Церкви. Результатом этого было всеобщее умственно-религиозное возбуждение. «Ныне», – говорит об этом времени преп. Иосиф Волоцкий, – «ныне и в домех, и на путех, и на торжищах, иноци и мирстии и вси сумнятся, вси о вере пытают, и не от пророк, ни от апостол, ниже от святых отец, но от еретиков и от отступников Христовых». Такое всеобщее возбуждение, в котором была, конечно, и своя добрая сторона, так как оно пробуждало самодеятельность в умах православных христиан, в общем было весьма вредно и сопровождалось самыми пагубными последствиями. Особенно печально было то, что, благодаря общему возбуждению, лжеучение сектантов выходило из пределов сравнительно немногочисленного кружка вольнодумцев и широко распространялось в народной массе. Под влиянием вольных мыслей, распространявшихся сектантами в обществе, сама нравственность православных христиан потеряла свой прежний строго аскетический характер и сделалась гораздо свободнее. «Отступили люди от истины и правды», – говорит тот же преп. Иосиф Волоцкий, – «отступили от братолюбия и нищелюбия, отступили от целомудрия и чистоты и предались сластолюбию».

Московские сектанты чувствовали себя в это время настолько сильными, что решились перенести свою пропаганду даже за пределы Москвы, начать её там, где зародилась секта и откуда она была почти совсем изгнана, благодаря ревностной противо-сектантской деятельности архиеп. Геннадия. С этой целью дьяк Феодор Курицын выхлопотал место архимандрита юрьевского монастыря новгородской епархии своему другу и единомышленнику Кассиану. Явившись в Новгород, Кассиан вместе с братом своим, в надежде на поддержку своих московских покровителей, начал открыто собирать около себя сектантов, которые притаились было, под влиянием строгих мер, принятых архиеп. Геннадием, устраивал в своей кельи постоянные тайные собрания, по подобию московских, и старался всячески поддерживать прежде существовавшее и вновь распространять сектантское лжеучение. Деятельность Кассиана так ободрила новгородских сектантов, что они, по свидетельству преп. Иосифа Волоцкого, «много сквернения и поругания сделаша на Божественныя церкви и на вся священныя вещи, и на все православное христианство».

Со скорбью смотрел на всё это новгородский владыка. Архиеписк. Геннадий теперь убедился в невозможности единоличной борьбы с зловредной сектой, так могущественно покровительствуемой и так деятельно распространяемой. Поэтому, он решился привлечь к делу борьбы с сектой знаменитого настоятеля волоколамского монастыря преп. Иосифа. Последний обладал решительным, твёрдым, настойчивым и непреклонным характером и был по своему времени широко образованный человек. Обширная богословская начитанность прекрасно восполнялась в нём счастливым даром слова, умением говорить живо, красноречиво и убедительно. К тому же все богатые, и нравственные и умственные силы его были направляемы одной великой мыслью. Преп. Иосиф был исключительно человек веры, истинный ревнитель православия, готовый во имя и для торжества его пожертвовать всем, даже своей жизнью. Наконец, благодаря отчасти своим родственным отношениям, а главным образом благодаря своей строго подвижнической жизни, преп. Иосиф пользовался глубоким уважением со стороны и великого князя, и других влиятельных людей. Во всеоружии таких редких свойств и – главное – с великой ревностью по вере православной, готовый претерпеть всякие страдания за правое дело, преп. Иосиф в 1493 году, по просьбе архиеп. Геннадия, решительно выступил на борьбу с вредной сектой. Он, прежде всего, занялся тщательным изучением истории и самих заблуждений секты. Плодом этих занятий его были 12 слов, которые были, как полагают, написаны им в это время, и в которых он пламенно обличал всех вообще сектантов, а в особенности м. Зосиму. Слова эти, заключавшие в себе вместе с обличением и подробное научно-богословское опровержение различных пунктов сектантского лжеучения, деятельно распространялись как самим преп. Иосифом, так и его учениками между православными христианами и, таким образом, давали им средство обстоятельно познакомиться с сектой и сознательно отнестись к сектантской пропаганде. Не ограничиваясь этим, преп. Иосиф затем отправил послание к суздальскому епископу Нифонту, на которого тогда смотрели, как на главу «православных христиан». Преп. Иосиф горячо убеждал его восстать против митрополита – еретика. «Как ученик учителя», – писал он, между прочим, ему, – «как раб государя, молю тебя, поучай всё православное христианство, чтобы не приходили к этому осквернителю и отступнику (разумеется м. Зосима, которого преп. Иосиф в настоящем послании изображал самыми мрачными красками) за благословением, не ели и не пили с ним».

Под влиянием ли подобных обличений преп. Иосифа, или по другой какой-либо причине, но только в 1494 году Зосима оставил митропотичий престол «не своей волей», а по свидетельству другого летописца, за то, что «непомерно пития держашеся и о церкви Божией не радяше». Вскоре после того совершилось другое событие, которое наносило ещё более сильный удар делу восторжествовавших было сектантов. В 1499 г. при дворе пала партия Елены, состоявшая из лиц, или принадлежавших, или покровительствовавших секте жидовствующих. Некоторые из бывших придворных покровителей секты были казнены, другие пострижены в монашество, а прочие и в том числе, кажется, дьяк Феодор Курицын подверглись опале. Через два года после того, именно 11 апреля 1502 г. сама невестка великого князя Елена с сыном Димитрием были заключены в темницу, а сын Софии Палеолог Василий был объявлен государем всея Руси. Это было полное торжество партии православных. Сам главный представитель её преп. Иосиф Волоцкий теперь был вызван в Москву и вошёл в полное доверие великого князя.

При деятельном участии преп. Иосифа Волоцкого и новгородского архиепископа Геннадия, которого также теперь стали приглашать в Москву, здесь состоялся ряд соборов. Главным предметом происходивших на этих соборах рассуждений был вопрос об ослаблении и, по возможности, о прекращении пустившей глубокие корни секты жидовствующих через устранение тех недостатков в жизни православного христианского общества, на которые больше всего нападали сектанты. Так, собор 1503 года сделал постановление, по-видимому, отсекавшее у вольнодумцев исходный пункт для их нападок на православную иерархию. Собор постановил, чтобы впредь не бралось никаких пошлин и ни каких поминков за поставление в священные степени. «Которой святитель из нас и после нас,» – говорилось в соборном постановлении, – «митрополит, архиепископ, или епископ, во всех русских, от сего дни впредь, некоторым нерадением дерзнёт уложение и укрепление преступить, да возмёт что от ставления или от места священнического, да лишён будет сана своего, по правилом святых апостол и святых отец, да извержется и сам поставленный от него без всякого ответа». Затем на том же соборе определён возраст, какой должны были иметь кандидаты на священнические, диаконские и иподиаконские места, во избежание поставлений на эти должности слишком молодых людей. Наконец, в видах устранения поводов к упрёкам сектантов в безнравственности, падавшим на православное духовенство, тот же собор подтвердил уже прежде сделанные распоряжения всероссийских митрополитов св. Петра и Фотия, чтобы чернецы и черницы не жили вместе в одном монастыре, равно как чтобы вдовые священники и диаконы не имели права совершать богослужение. Но положительных мер к прекращению секты на соборе 1503 года не было принято никаких. Великий князь, прежде покровительствовавший сектантам, не решался теперь начинать открытое преследование их. Только уже при последнем свидании с преп. Иосифом Волоцким, по окончании соборных заседаний, великий князь обещал ему «обыскать сектантов по всем городам и искоренить».

На этом основании преп. Иосиф в следующем 1504 г. писал к духовнику великого князя, андрониковскому архимандриту Митрофану, которого просил напомнить его духовному сыну данное им год тому назад обещание относительно сектантов. «Ты, господине», – писал преп. Иосиф архим. Митрофану, – «потщися вседушевно государю подокучить, оставив все дела, занеже Божие дело всех нужнее. А только ты, господине, о том деле не попечешися, ни донесеши до великаго князя, ино на тебе, господине, Бог взыщет. Страшно бо есть впасть в руце Бога жива... И только бы государь захотел их искоренить, ино бы вскоре искоренил, поймав двух или трёх еретиков, а они всех скажут». Ни откуда не видно, чтобы настоящее послание преп. Иосифа достигло желанной цели. Вероятно, велика была нерешительность Иоанна III в вопросе о принятии строгих и решительных мер против сектантов, которым он сам прежде покровительствовал и которых, поэтому, теперь боялся казнить, как того желал преп. Иосиф Волоцкий. Тогда этот последний начал действовать на великого князя через другое, самое близкое к нему и самое влиятельное лицо, именно через объявленного наследника престола, который «издавна прилежал церковным делам и которого окружали лица, вполне согласные, по своим убеждениям, с преп. Иосифом. В послании к Василию Иоанновичу преп. Иосиф кратко, но сильно и убедительно, рядом примеров из ветхозаветной и новозаветной церковной истории, доказывал высказанное им в начале положение, что «еретика руками убити или молитвою едино есть». И несмотря на то, что в данном вопросе преп. Иосиф встретил сильное противодействие себе со стороны лиц, которые стояли за снисходительное отношение к заблуждающимся сектантам и во главе которых стоял великий подвижник того времени преп. Нил Сорский, так что между учениками этого последнего и преп. Иосифа возгорелась ожесточённая борьба, – не смотря на всё это, преп. Иосиф Волоцкий, умело действовавший на великого князя через его сына, вполне достиг своей цели.

В декабре 1504 года состоялся собор, при участии самого Василия Иоанновича, с исключительной целью суда над сектантами. Последние были преданы проклятию, и руководители их были подвергнуты публичным казням – одни в Москве, а другие в Новгороде; остальных сектантов поразослали в заточение по монастырям.

Осуждение и казни главных представителей секты произвели на всех сектантов то самое действие, на какое они и были рассчитаны. Сектанты были напуганы и притихли. Но несмотря на это, секта всё-таки не была окончательно подавлена и последователей её оставалось много на Руси. А с другой стороны, и само постановление собора 1504 года и его строгое отношение к сектантам не было выражением всеобщего, единогласного мнения членов собора. В числе этих последних были лица, не сочувствовавшие насильственным мерам борьбы с сектой и защищавшие воздействия на сектантов посредством более кротких мер. Точно также и в самом православно-христианском обществе были лица, которые разделяли мнение о более снисходительном отношении к сектантам. Главными представителями этого мнения были белоозерские, или заволжские иноки во главе с преп. Нилом Сорским, который и на соборе 1504 года проводил тот же самый взгляд и протестовал против казни сектантов. Здесь позволительно, кажется, будет заметить, что белоозерские иноки во главе с преп. Нилом Сорским расходились с преп. Иосифом Волоцким и его последователями, бывшими в данном случае выразителями общего православно-христианского направления, не только в вопросе об отношении к сектантам, но и в своих воззрениях на другие стороны умственно-религиозной православно-христианской жизни. Внешне-обрядовой религиозности и строгим приёмам монашеского аскетизма, господствовавшим тогда в жизни православно-христианского русского общества, белоозерские старцы противопоставляли закон «духа и истины» и требования внутреннего, «умного усовершенствования»; обстоятельным расписаниям, «как поститися, как молитися, как милостыню творити, да как какой святыни коснутися в миру живущим», они предпочитали заботы о том, «еже воздвигнути в ближних совесть к любви Божией», крайности мёртвого обряда они противопоставляли созерцательную жизнь, религиозной нетерпимости – возможно большую личную свободу, большее уважение к личному мнению. Словом, если отличительной чертой господствовавшего умственного и религиозно-нравственного направления, представителем которого был преп. Иосиф Волоцкий, служила сильная привязанность к церковно-обрядовой внешности, при недостаточности понимания внутреннего духа и смысла православно-христианской веры, то отличительную особенность направления, выразителями которого служили белоозерские иноки во главе с преп. Нилом Сорским, составляло стремление возвысить внутреннюю сторону веры над подавлявшей её, внешностью; первое направление идеала для себя искало преимущественно в ветхом завете; а второе видело его исключительно в Божественном лице нашего Спасителя; первое всегда было господствующим в среде народных масс, второе же никогда не было достоянием большинства и последователи его часто считались единицами.

Но расходясь с господствующим общим религиозным мировоззрением в решении всех вообще сколько-нибудь важных религиозно-нравственных вопросов и по тому самому становясь в отрицательное отношение к нему, белоозерские иноки в тоже самое время незаметно для себя сближались с появившимися в Новгороде и затем в Москве сектантами. И это сближение было настолько очевидно для всех православных, что некоторые из этих последних и даже сам преп. Иосиф Волоцкий причислял белоозерских иноков к сектантам. И справедливость требует сказать, что такое сближение, несправедливое в отношении ко всем вообще заволжским инокам, относительно некоторых из них имело полное основание. Действительно, между белоозерскими иноками были единичные лица, положительно разделявшие некоторые личные мнения новгородских и московских сектантов. Проводником и распространителем таких ложных мнений между заволжскими иноками был Вассиан Патрикеев, насильно постриженный в монашество из придворных бояр великого князя Иоанна III. Ещё будучи светским человеком, князь Вассиан Патрикеев принадлежал, или, по крайней мере, сочувствовал стремлениям кружка московских сектантов и, без сомнения, разделял сектантские заблуждения, которых не оставил и после поступления в монашество. Во главе с этим иноком-князем Вассианом Патрикеевым, человеком бесспорно книжным и образованным по своему времени, белоозерские или заволжские старцы и вступили в открытую борьбу с преп. Иосифом по вопросу об отношении к сектантам. Они обвиняли преп. Иосифа в жестокости и защищали более снисходительное отношение к сектантам, особенно кающимся в своих заблуждениях. На обвинения заволжских пустынников преп. Иосиф Волоцкий отвечал целым рядом сочинений, в которых, доказывал, что еретиков следует разыскивать, выпытывать от них признания в ереси, что к причащению можно допускать после принесённого ими покаяния не всех сектантов, а только таких, которые впадали в ересь невольно, или бессознательно и заблуждались в понимании второстепенных предметов вероучения, что, наконец, не следует принимать вынужденное покаяние от сектантов-еретиков, осуждённых на казнь. Словом, литературная борьба между преп. Иосифом и заволжскими старцами, перешедшая на практическую почву, принявшая самый жгучий характер и затянувшаяся на многие годы, окончилась торжеством первого. Преп. Иосиф сделал всё, употребил все свои силы и средства для успеха того дела, которому всецело отдал себя и на которое смотрел, как на дело Божие.

Но, к сожалению, вскоре обстоятельства существенно изменились и притом не в пользу преп. Иосифа и того святого дела, которому он служил. В 1511 году умер митрополит Симон, который деятельно поддерживал преп. Иосифа и защищал православную веру в борьбе с сектантством. На его место митрополитом был избран Варлаам, – человек, судя по некоторым его действиям, несколько иных убеждений, чем был его предшественник. Кажется, что по его влиянию великим князем Василием Иоанновичем был вызван в Москву представителем белоозерских старцев инок – князь Вассиан Патрикеев, которому митрополит, между прочим, поручил приняться даже за исправление церковных правил. Вассиан, как бывший придворный, скоро вошёл в полное доверие великого князя и сделался первым его советником. Понятно, что он не замедлил воспользоваться таким своим положением для того, чтобы вступиться за подвергшихся преследованию и строгим наказаниям сектантов, которым он во всяком случае сочувствовал, если только не разделял их заблуждений вполне. По свидетельству одного современника, «старец князь Васьян учал печаловаться за еретиков великому князю». Печалование княжеского любимца было далеко небезуспешно. Строгое отношение к сектантам, которые по-прежнему существовали в Москве и возбуждали к себе даже ещё большее внимание и сочувствие, благодаря жестоким казням, каким были подвергнуты их представители, сразу ослабело. Но лишь только сектанты почувствовали перемену отношений высшего правительства к ним, как тотчас же начали открыто заявлять о себе и о своём лжеучении, и с особенным ожесточением стали нападать на главного их противника преп. Иосифа Волоцкого.

Последний однако же не унывал и не терял энергии, как ни тяжело было ему теперь вести борьбу на защиту православной истины. Он по-прежнему пламенно обличал сектантов и безбоязненно доносил великому князю о всяком кощунственном действии этих последних. «Пожалуй и попецыся и промысли о божественных церквях», – писал он, напр., ему однажды, – «занеже, государь, от великия десницы поставлен самодержец и государь всея Руси... Аще не подвигнишися, ино, государь, погибнути всему христианству... Вас бо Бог в себе место избра на земли и на свой престол вознес посади, милость и живот положи у вас».

Не ограничиваясь безбоязненным и постоянным предстательством перед великим князем за интересы православной Церкви, преп. Иосиф, думая, что белоозерские старцы не без причины принимают открыто сторону сектантов, отправил некоторых своих учеников в саму белоозерскую пустынь. Предполагают, что преп. Иосиф дал им даже нарочитое поручение наблюдать за белозерскими иноками, хотя и не разделявшими сектантских заблуждений, но сочувствовавшими им. Наблюдения учеников преп. Иосифа скоро хотя отчасти подтвердили подозрение последнего в действительном, а несловесном или литературном только сочувствии белоозерских старцев сектантскому движению. Так, напр., в кельи одного инока белоозерского ученики преп. Иосифа заметили крест под постелью, а другой, при входе их в келью, бросил в печь книгу, которую перед тем читал... Обо всём этом преп. Иосиф доносил великому князю и умолял его принять решительные меры к прекращению зловредной секты. И несмотря на то, что главный защитник белоозерских старцев – Вассиан был весьма близок в это время к великому князю, последний всё-таки слушался советов преп. Иосифа и, если и не преследовал сектантов, как того желал преп. Иосиф, то, по крайней мере, не позволял им открыто заявлять о своём лжеучении и распространять его между православными христианами. Так продолжалось дело до конца жизни преп. Иосифа.

9 сентября 1515 года скончался великий защитник православия в борьбе с сектой. Хотя мы и не имеем документальных данных, однако же решительно всё говорит за то, что после смерти преп. Иосифа секта жидовствующих снова оживилась и снова начала заявлять о себе. Это тем более вероятно, что тогда был близок к великому князю тот, кто был, по выражению летописца, «всесильным временным человеком», князь – инок Вассиан Патрикеев. Сектанты в это время снова почувствовали себя настолько свободно, что даже открыто начали по-прежнему распространять своё лжеучение между православными. Среди них в это время появился какой-то «жидовин, волхв, чародей и прелестник», который обольщал и увлекал православных. Около 1520 года созывался даже особый собор для суда над этим еретиком. Можно думать, что соборный суд повёл к раскрытию всей силы зла и вреда, какой причиняла секта жидовствующих православной Церкви. Это, в свою очередь, вероятно, побудило русское правительство принять сильные меры к прекращению сектантского движения. Обыкновенно полагают, что принятыми в это время мерами секта жидовствующих была окончательно подавлена. Но с этим мнением никак нельзя согласиться.

В двадцатых годах XVI столетия секта жидовствующих не прекратилась совершенно, а только на время притаилась, как это неоднократно бывало с нею и прежде. Такой образ действий тем более был необходим для сектантов, что тогда престол московской митрополии занимал один из лучших учеников преп. Иосифа, свято чтивший память его и достойно своего учителя продолжавший дело борьбы с сектой. Митрополиту Даниилу после упорной и продолжительной борьбы удалось, наконец, победить главного защитника и покровителя сектантского движения. В 1531 году Вассиан Патрикеев должен был предстать перед судом собора русских архипастырей. И хотя инок Вассиан на этом соборе не признал себя принадлежащим к секте жидовствующих, но без сомнения, в своих речах, какие он держал перед собором в ответ на обличения его м. Даниилом, он явил себя крайне дерзким вольнодумцем и упорным противником истинного православия, защищавшим некоторые из тех самых еретических мнений, какие проповедовались и жидовствующими. Вассиан был осуждён собором и сослан в заключение, где он вскоре и умер.

Но и после смерти Вассиана Патрикеева сектантское движение, возбуждённое жидовствующими, совершенно не прекратилось. Главными центрами его распространения служили с одной стороны, различные области московского государства, куда были переселены многие новгородские и псковские колонисты, среди которых, конечно, могли быть и люди с вольнодумными убеждениями жидовствуюших, а с другой стороны, белоозерские пустыни, где также вольнодумные понятия и воззрения, распространённые Вассианом Патрикеевым, видимо пускали глубокие корни. Даже в половине XVI века как в Москве и в московской области, так и среди заволжских монахов были лица и даже целые общества, которые держались рационалистических заблуждений жидовствующих. Так, на соборе 1553 года судились, с одной стороны, Башкин, московский уроженец, и несколько иноков, живших в белоозерских пустынях, а, с другой стороны Феодосий Косой из рабов одного московского боярина бывший потом белозерским монахом. Хотя учение первых представляло, кажется, только неосмысленное, бессознательное отражение еретического вольнодумства жидовствующих, но во всяком случае некоторые из них, напр., игумен Артемий с своими последователями составляли отдельное общество, отличное от православной Церкви и в иных пунктах близко примыкавшее к сектантскому движению, возбужденному жидовствующими. Так, игум. Артемий и его последователи отрицали силу заупокойных молитв (вспомним стригольников!) и восставали против фарисейского понимания религии и против излишней привязанности к религиозной обрядности. Учение же Феодосия Косого представляло самый крайний рационализм, вполне совпадавший с учением одного из направлений, какие существовали в секте жидовствующих. Таким образом, и в начале второй половины XVI века в московском государстве существовало рационалистическое сектантство, бывшее продолжением и дальнейшим развитием крайнего жидовства. Даже более того. Из расследования о сектантах, судившихся на соборе 1553 года, вполне выяснилось, что рационалистические вольнодумные мнения и суждения по вопросам веры были слишком широко распространены в среде русского народа, и особенно среди монастырских иноков, преимущественно заволжских. Напр., игумен Артемий, переходя из одного монастыря в другой (он был в Троицком, Корнилиевском, Ферапонтовом и Кирилловском монастырях) везде ратовал против излишней привязанности к религиозной внешности и даже успел составить особое религиозное общество с специальной целью распространения его вольнодумных понятий и убеждений.

Понятно, что при таких условиях сектантское движение и после мер, принятых соборами 1551 и 1553 гг., не могло быть окончательно прекращено. Оно продолжало существовать и впоследствии, хотя и в различных видах, и под различными наименованиями. Так, в XVII в. оно развилось в церковно-демократические секты беспоповщины, с таким усилием действовавшие в пределах именно Новгородской области. Равным образом в секте «субботников» ещё св. Дмитрий Ростовский открывал черты, ясно напоминающие «жидовство» и на этом основании, считал её продолжением новгородского сектантства XVI в. Нельзя не признать также весьма вероятной догадку тех, которые полагают, что последующее духоборчество составляло только осложнившееся продолжение рационалистического движения XV–XVI вв. Так, следовательно, были глубоки и значительны следы, оставленные по себе в русском православном народе сектой жидовствующих.

(Продолж. будет).

(Из письма окружного миссионера Донской епархии).

В Донской Области многие из крестьян Астраханской губернии, большей частью из села Пришиба – издавна арендуют землю на войсковых участках. Поселяне эти ранее держались молоканства, но в последние годы с появлением в нашей области немецких и русских проповедников штундо-баптизма, поселившиеся у нас молокане мало-по-малу, стали переходить в ново-распространяемую секту. Перешедшие из молоканства в штундо-баптизм, прозелиты новой секты рьяно ведут дело объединения молоканства с последней сектой, вследствие чего между представителями той и другой сектантской общины нередко возникают довольно крупные столкновения, наглядным примером чего может служить следующее обстоятельство, которое в то же время интересно, как характеристика приёмов пропагандистов штунды и их нравственного облика.

Баптисты, проживающие вместе с молоканами в д. Васильевой, все меры принимали склонить в свою секту зажиточного молоканина Μ. Е. Сит-ва. Но как они не убеждали этого завзятого молоканина, он стоял на своём и нисколько не поддавался, как он говорит, проповедникам немецкой веры. Видя неуспех свой, баптисты, чтобы досадить упорному, решили совратить в свою секту тринадцатилетнюю любимую дочь Сит-ва. Были пущены в ход все словесные чары духовного обольщения. Девочка склонилась. И вот, несмотря на то, что реки подёрнулись льдом, баптисты секретным образом от Сит-ва поспешили юную прозелитку закрепить в своей секте через крещение. Бедняжку увезли в степь, слишком вёрст за 20 от села, и там на реке Сал прорубили лёд и по-баптистски окрестили Сит-ву. Крещение совершил только что явившийся из военной службы молодой солдат В. Т. Л-кин. Отец узнал, но уже было поздно. Произошла семейная драма: оскорблённый такой нахальной проделкой баптистов, в пылу гнева Сит-ов жестоко наказал невинную жертву штундового фанатизма и, созвав однообщественников, донёс хуторскому атаману, которого и просил о происшедшем составить протокол и направить дело по начальству. Но на этом дело и окончилось. Проповедники остались безнаказанными, и теперь нагло заявляют молоканам и православным, что, будто бы заручившись согласием малолетних детей, они вправе вербовать последних в свою секту.

Обстоятельство это невольно наводит на печальные размышления: радоваться ли поражению молокан и успеху среди сектантства штундовой пропаганды? Необузданные ревнители немецкого штундо-баптизма ныне нагло завлекают в свои тенёта молоканских отцов, детей и матерей, считая свою пропаганду делом не преступным: но будучи поощрены успехом, не накинутся ли они, как стая хищных зверей, с своей проповедью, на наши смежные православные селения? Почему остались безнаказанными совратители и крестители дочери Сит-ва? Да имеют ли вообще по закону право безнаказанно проповедовать своё лжеучение штундо-баптистические проповедники среди молокан, или какого бы то ни было неправославного населения, и открыто совершать свои обряды над совращёнными из молокан в штунду прозелитами? Вот вопросы, о которых бы хотелось прочитать в „Миссионерском Обозрении“ компетентное мнение.

Окружной миссионер Евтихий Холостов

Возбуждаемый донским миссионером вопрос далеко не праздный: он имеет своё серьёзное принципиальное значение. На самом деле, радоваться или печалиться православной миссии по поводу того, что в застывшем молоканстве идёт брожение и движение, возбуждаемое усиленной пропагандой штундизма? А движение это замечается всюду и оно из года в год растёт, в чём мы имели случай лично убеждаться при служебных командировках на Кавказ и в Поволжские губернии. Богатые Тифлисская и Владикавказская штундо-баптистические общины (см. февр. хронику «Мисс. Обозр.») образовались почти исключительно из совращённых молокан. В Молоканских посёлках Самарской губ. назад тому 5–10 лет не было и слышно о штундо-баптизме, теперь же рядом с моленными молоканскими беспрепятственно отправляют свои богомоления штундисты под именем «евангеликов». И здесь не менее нахальны пропагандисты штундизма в своих приёмах, и не только в отношении молокан, но и православных. Так в позапрошлом году в Самар. г. имел место, аналогичный с рассказанным г. Холостовым печальный случай баптистического крещения совращённой из православия женщины в праздник Крещения Господня, причём несчастную погрузили на глубине реки в прорубь и упустили под лёд. Вынута она была в обмороке и затем вскоре от потрясения и душевных страданий, вызванных изменой вере отцов, потеряла рассудок. Несчастная всякий раз, как услышит пение в моленной штундистов, приходила в беспокойство и бежала на сектантское собрание, где в безумии рвала на себе платье и, обнажая срамоту, требовала поклониться ей. Случай этот многих отпавших поразил в самое сердце и произвёл глубокое впечатление на православное население, как кара Божия за вероломство. Высочайше утверждённый закон 4 сентября 1894 года об ограничении штундо-баптизма относительно собраний богомоленных ещё, по-видимому, не возымел действия в Поволжье...

Обращаясь по возбужденному вопросу с справкой к государственным законам, мы там находим, что основными законами Российской Империи (ст. 44 и 45) для всех подданных допускается свободное исповедание (т. е. содержание) каждым своей веры и беспрепятственное отправление своих обрядов. Но по тем же основным законам право проповедания и распространения (миссионерства) своего учения в пределах империи принадлежит одной лишь господствующей православной Церкви. Отсюда ясно, что ни иноверцы, ни отпавшие от Церкви сектанты или раскольники по существу не имеют права на проповедование своих лжеучений не только среди православного населения, но и среди прочего населения империи, хотя бы то и языческого.

Но в тоже время наши законы юридической ответственности и наказания не налагают на виновных в распространении лжеучений и заведении новых сект среди отпавших от Церкви и иноверцев. В кассационном решении Сената (по делу Абрамова 1869 г. № 877) говорится, что законы ограждают от повреждения преимущественно догматы господствующей Церкви и поэтому постановления ст.196³⁵⁶ Улож. и следующих должны быть применяемы только к распространению существующих или новых ересей между лицами православного исповедания. Другие христианские исповедания закон защищает лишь в одном случае, когда христианин (напр. католик или лютеранин) совращается в нехристианскую веру – (магометанство, еврейство, язычество и проч.). Хотя в виде исключения распространение ересей, признанных особенно вредными, каково напр. скопчество, преследуется и в том случае, когда оно произошло и между неправославными, (а, следовательно, и сектантами). (Кассацион. решение Сената 1871 г. № 1211 по делу Рейман Улож. Таганцева стр. 150). Отсюда понятно, почему дело о наглых баптистических крестителях дочери С-ва не пошло дальше хуторского атамана, и штундисты смело ведут свою пропаганду среди молокан. Таким образом действия штундо-баптистических проповедников, будучи de jure преступными по основным законам, de facto по практике юридической являются невменяемыми в преступление, как ненаказуемые. Штундовая миссия слишком хорошо организована, чтобы не знать лазеек. Да и одни ли баптисты ведут открытую пропаганду своих лжеучений среди отпавших от Церкви? А австрийская раскольничья секта разве не также энергично и смело миссионерствует среди беспоповцев, и особенно бегло-поповцев, устрояя свои миссионерские собеседования, съезды и проч.?

По вопросу о пропаганде новых сектантских лжеучений среди последователей инославия и сектантства можно встретить и в влиятельных правящих кругах, и в руководящей печати мнение, одобряющее это явление, как отрадное, вносящее де внутренний разлад в раскол, или сектантство, а, следовательно, производящее разложение и ослабление. Вследствие господства такого мнения, полагаем, и укоренилась в правительственной и судебной практике теория невмешательства во внутреннюю религиозно-общинную жизнь сект и раскола, в силу которой предоставлена отпавшим свобода действий внутри себя, в том числе и свобода сектантской пропаганды среди своих. Верна ли эта теория по существу и полезна ли она для миссии Церкви? Вопрос настолько важный, что о нём следует подумать и серьёзно... Мы с своей стороны уверены, что подобная радость об усилении одной секты на счёт другой, о дроблении старых толков на новые рано или поздно прелагается в печаль для Церкви и в частности для миссии.

То, что называется внутренним разложением в расколе и сектантстве, собственно никогда не клонится en masse в пользу истины веры, а скорее – к помрачению религиозного сознания отпавших и следовательно к удалению последних от православной Церкви; а это только осложняет и затрудняет дело воссоединения и миссионерского уврачевания. Такое разложение способно просветлять умные очи разве только избранных, но не толпы: последняя, с нарождением новых лжеучений, слепо движется по наклонной плоскости религиозного падения всё дальше и дальше в пропасть суеверий и безверия. Доказательство видим в расколе. Он раздробился на массу сект, а приблизился ли к Церкви? А такое движение, как штундо-баптистистическое или толстовское хотя бы и в сектантстве есть в сущности печаль сугубая и для Церкви, и для государства. Молокане всё-таки не потеряли ни русского облика, ни русского духа и ни разу не выступали сектой с прямыми космополитическими и социальными тенденциями... Примеры печальных последствий для церкви и государства умывания рук относительно событий, происходящих в недрах сектантства, мы видим в истории немецкого баптизма и кавказского духоборья. Когда бешено вёл баптизм свою пропаганду среди балтийских, западных и южных лютеранских колоний, делая чудовищные успехи, правительство, не смотря на ходатайства лютеранской консистории, пре-доставило движение самому себе, а в 1879 г., не взирая на серьёзное заявление некоторых членов государственного Совета (Бреверна) об опасном и вредном прозелитивном направлении этой немецкой секты, дало особое устройство церковного быта... Немецкий баптизм создал России штундовый вопрос, который так озабочивает вот уже много лет Церковь и правительство. Попущенная кавказской администрацией пропаганда толстовщины среди духобор дала известное анархическое движение и среди этой секты, о плодах которой прочитайте ниже, – в известиях Мисс. Обозр.

Долг православной миссии ни на минуту не упускать подобного движения нового сектантства среди старых сект и спешить на помощь к борющимся с светом православного учения, освещая тьму заблуждений и старого и нового сектантства. В период взаимной борьбы сектанты более чутки к слову истины.

В. Скворцов

(Из письма единоверца Черниг. губ.).

М. Г. г. Редактор!

Спасибо „Миссионерскому Обозрению“, что оно не упускает из виду нашей противо-раскольничьей миссии, современного состояния раскола и единоверия. В одной из книжек вашего журнала единоверцы с облегчённым сердцем прочли скорбную заметку о том, как нелегко живётся присоединившимся к церкви среди сильного своим капиталом и влиянием раскола. Но причиняемые нам раздорниками утеснения идут дальше материального гнёта и обид в общественной жизни. Раскольничьи заправилы, держа в руках кормило сельского управления, не упустят ни одного случая, чтобы не оскорбить нас в самых наших дорогих религиозных чувствах, глумясь над „единоверием“, называя его „платоновским измышлением“ и прочими нестерпимыми насмешками. А чтобы показать „своим“, что единоверцы якобы не православные, наши управские и волостные деятели – раскольники взяли себе манеру отмечать в паспортах, воссоединённых с православной Церковью на началах единоверия в графе об исповедании «единоверческого исповедания“. Разъясните, пожалуйста, печатно, законна ли такая надпись, если же нет основания в законе к такой отметке, то необходимо, кому следует, обуздать такое самовольство. Мы, единоверцы со всей русской семьёй суть члены одной православной Церкви и лишь сохраняем одни унаследованные от предков и благословленные нам Церковной властью господствующей Церкви святые древние обряды.

Единоверец купец Д. Карамин. П. Воронок.

Употребление выражения «единоверческое исповедание» в паспортах ли то, или в других каких-либо документах, составляет недоразумение, или же преднамеренную насмешку над единоверцами и единоверием. Хорошо известно, что гражданский закон не знает никакого «единоверческого исповедания», как исповедания, отличного от православного. В статьях закона единоверцы суть те же православные, только держащиеся иных обрядов, так называемых «старых», и употребляющие в некоторых молитвах и песнопениях другие выражения. Единоверцы суть старообрядцы, оставившие вражду с православной Церковью и принятые в церковное единение. По сему и взгляд Церкви на них может быть не иной, как тот, что они и православные составляют единую святую Церковь. Взгляд этот и выражен был архипастырями, собиравшимися в Казани в 1885 году, и одобрен Высшей церковной властью, т. е. св. Синодом. Значит и употребление выражения, что такой-то №№ «единоверческого исповедания» ни в глазах закона гражданского, ни в глазах Церкви ничего особенного, отдельного от православия, не означает, да и по существу выражения оно, т. е. «единоверческое исповедание», есть единое именно с православным, но так как выражение это может употребляться с целью некоторой насмешки, а в законе нигде не встречается и со взглядом Церкви не согласуется, то в официальных документах-оно и не должно иметь места. И это тем более, что между лицами не сведущими относительно настоящего смысла означенного словоупотребления оно легко может порождать недоразумения; как раз то и было в среде казанского воинского начальства при производстве юнкера в офицеры, в метрической выписке которого было употреблено выражение «старообрядец по единоверию». Начальство потребовало было от юнкера формального присоединения к православию, пока не было выяснено, что «единоверие» тоже православие, а не раскол.

Проф. Н. Ивановский

P.S. Таким образом указанные нашим корреспондентом действия сельской власти не могут быть оправданы законом и являются совершенно не соответственными задачам миссии Церкви, которая стремится к устранению всех тех недоразумений, какие подают повод некоторой части единоверцев (старого пошиба с раскольничьей закваской) мнить себя чем-то отдельным от православной Церкви. Такие действия сельской власти на руку лишь одному только расколу и не должны иметь места, как незаконные и вредные для Церкви.

Редактор

(Из письма священника Киевской губерн.).

М. Г. г. Редактор.

Несколько лет тому назад я удостоен благодати священства. Божественным провидением и изволением начальства назначено мне проходить своё пастырское служение в приходе, где давно уже существует штунда. Много об этой секте я слыхал ещё на школьной скамье, не без усердия, как бы предчувствуя свой жребий настоящий, читал и изучал полемическую литературу, но лично с штундистами ни разу не встречался до поступления в с. Ж. . . . Прочитав в сентябрь. книжке „Мис. Обозр.“ ободряющий молодого иерея совет (IV), я решился с Божьей помощью, не откладывая вдаль, теперь же пользоваться всяким встретившимся случаем для личных бесед с отпавшими. Но они крепко замкнулись в свою кружковую жизнь, – это какие-то мрачные тени, – держат себя в стороне от всего и всех, кто не их брат, а от меня, при встречах, прямо-таки отворачиваются, хоронят своих покойников сами, родившихся не крестят, детей в школу не отдают, так что и поводов доселе не выпадает, хотя с некоторыми я уже познакомился, побеседовал. Грядёт Филипповка, а там и праздники Рожд. Хр. и Крещения Господня, и представляется удобный случай узнать своих заблудших овец при посещении домов с молитвой. И я задумался над этим вопросом: имею ли я право заходить в дома сектантов, отпавших от Церкви, с обычным молитвословием перед праздником Рож. Хр. и св. водой в праздник Богоявления? Я вчера завёл об этом речь с причётником своим, здешним старожилом: он окончательно меня смутил, говоря, что сектанты здесь – „народ свирепый“, одержимые бесом, – при виде Животворящего креста и св. воды приходят прямо в неистовство и способны всячески поносить и служителей алтаря Господня и Святыню, так что с ними, – говорит причётник, – я беды могу нажить... что и молиться у сектантов не подобает, хотя бы они и пожелали выслушать молитвословие, так как у них нет св. икон, что мой предшественник давно оставил штунду в покое и махнул на неё рукой и проч... Под тяжестью дум и сомнений решаюсь, как начинающий пастырь-миссионер, просить вашего опытного совета: как надлежит мне поступить в данном случае? Не существует ли на этот счёт каких-либо начальственных указаний? Не будет ли на самом деле „метанием бисера“ и моё священническое молитвословие и окропление св. водой домов неверующих? Не нажить бы мне на самом деле какой беды при посещении, да и будет ли соответствовать последнее задачам миссии?

Свящ. N.

Хождение по приходу с обычной «постной» молитвой и со св. водой – дело благочестивого обычая, а не законоположения, а потому в церковных канонах определённого решения по затронутому вами вопросу нет надобности искать. Распоряжений и указаний епархиальных начальств по сему предмету не встречалось. Назад тому лет 5–7 одним священником Херсонской епархии был возбуждён вопрос: заходить ли в дома сектантов с молитвой, если последние просят? В епархиальном органе было дано разъяснение тогда же в таком роде, что если приглашение является выражением уважения к молитвословиям и обрядам православной Церкви и раскаяния просящих, то надлежит идти с радостью, а если имеют сектанты в виду нанести посмеяние, или оскорбление православной святыне, то священник должен уклоняться от посещения домов штундистов. Но когда же священнику прозревать в сокровенные намерения приглашающих? Приглашение может случиться у дома сектанта? Тут раздумывать некогда. Упорные штундисты никогда не позовут к себе священника, хотя бы и для глумлений, они скорее спрячутся и запрут двери. Если же позовёт сектант священника, то несомненно – по побуждениям добрым, и пастырь с радостью должен спешить на зов, не вдаваясь в соображения и сомнения, почему и для чего. Об охранении святыни и священнослужителей Церкви от оскорблений печётся закон, – этого бояться нечего (Улож. о наказ. ст. 182, 214 и 215).

Но как правильнее поступить, когда не зовут в свои дома сектанты и даже явно уклоняются от пастырских визитов, – т. е. в том положении, о котором вы спрашиваете? Наш вам, молодой иерей, совет: грядите во имя Господне, с словами мира и любви, ничтоже сумняся!.. Если вы теперь-же, при первом посещении домов ваших прихожан, пропустите столь удобный повод к миссионерскому знакомству с сектантами, то вы много потеряете для миссии, и наоборот, если вам Бог поможет достучаться в дверь загрубелых сердец сектантов до доброго впечатления и мнения о вас, то вы добрым началом на половину облегчите себе дальнейшее миссионерское делание. Вы пишете, что сектанты замкнулись и чужды интересов церковно-общественной жизни прихода. Едва ли это так. Штундисты – люди мрачные, скрытные, – это правда, но они крайне хитрые и любознательные и первые сплетники в приходе о причте. Под личиной отчуждения, поверьте, они зорко следят за вами, как новым пастырем, наверно подсматривали уже под окнами вашего дома, не курите ли вы, что кушаете, пьёте, словом – ищут сучков в глазе нового пастыря, чтобы возвести последние «в брёвна». Сектантские вожаки всегда рады пастырям не право ходящим, видя в них косвенных союзников своего дела, и наоборот очень злятся, когда пастырь во всеоружии и достойно ходит своего звания. Первый девиз сектантской пропаганды – «поражу пастыря» – во мнении прихода, – «и рассеются овцы» ... Вот почему ваше посещение, как нового пастыря, для них будет интересно, а для вас полезно: вы познакомитесь с семьями, увидите кто и насколько немощен и в этой, больной части вашего стада и какое кому после предложить уврачевание. Штундисты – не отлучены от Церкви, следовательно, ваше право и долг посетить их с словом увещания. Если бы в семье оказались все взрослые совращёнными в штунду, то дети сектантов и по вере нашей и по закону гражданскому (190 ст. Улож.) – чада Церкви, и они должны быть воспитываемы по православному, приводимы к обрядам и таинствам Церкви. Вот вам и законный повод, и легальная причина к посещению домов сектантов, если бы посыпались на вас обычные укоризны сектантов: «чего ходите? мы не ваши» ... Когда входите, не забудьте приветствовать словами «мир вам», – эти Евангельские глаголы удивительно умягчают сердце самого разъярённого сектанта. Если вам ответят «с миром принимаем», то ваша добрая беседа обеспечена. Садитесь и говорите смело. Дьячка с вопросом, «можно ли зайти», – наперёд не посылайте, – идите сами прямо, как право имущий.

Где будут заперты двери и не отверзутся, «отрясите прах от ног ваших», но кого-нибудь из отпавших да удастся посетить. Когда расположите в свою пользу беседой и обхождением, то о вашем посещении будут знать в тот же вечер все штундисты, а завтра везде двери будут гостеприимно отпёрты, в хате вожака, наверное, встретите десяток любопытствующих штундистов, и здесь у вас может завязаться серьёзная беседа и придётся выдержать первую атаку, может быть и бешеную. Будьте готовы, наперёд обдумайте какой-либо один предмет, на него сводите речь и им ограничьтесь. Многоглаголания на первый раз не допускайте, так как цель вашего посещения не беседа, а молитва; пригласите со-вопросников к себе на дом для разрешения прочих вопросов, назначив удобное время. Имейте в кармане «Новый Завет», когда пойдёте с молитвой по домам сектантов, и при беседе давайте ответы текстом Слова Божия, которым почаще уснащайте вашу речь. Пастыри делают большой миссионерский промах, когда беседуют с штундистами в гомилетическом тоне общего назидания, и отделываются общими фразами, не заглядывая в Библию. Штундисты серьёзно убеждены, что Слово Божие только они одни знают, а пастыри его, кроме храма, не читают. Как только вы заявите себя «библеистом», то возбудите к своей особе особый интерес, внимание и доверие к вашему увещанию со стороны отпавших.

Ваше обращение с сектантами должно быть сердечное, мягкое, но серьёзное, исполненное достоинства (Боже, сохрани заискивания, панибратства – вы представитель Церкви, пастырь). В беседе сохраните терпение, самообладание, сдержанность: отнюдь не следует допускать язвительности, хотя легко и степенно пошутить можно. Давайте больше сектантам высказаться, ваша позиция, как собеседника, должна быть выжидательная и тем выгодная, т. к. вы новый человек, знакомитесь... Ответы нужно, конечно, дать, но по существу, кратко. В полемике победа, по понятию слушателей, за тем, кто не потерял равновесия духа до конца и не впал в пыл гнева и горячности.

Не забудьте также взять с собой, при посещении домов сектантов, помимо причётника, человек двух толковых и почтенных из православных. Ваше посещение сектантов будет предметом толков всего села, и штундисты любят извращать слова собеседника в свою пользу. Когда вы взойдёте в дом, сектанты сейчас же сядут вперёд вас, чтобы заявить о своей независимости. Не смущайтесь такой наглостью. Своим скажете тоже сесть. Читать ли молитву? Почему же не читать? Побеседовав, вы пригласите всех присутствующих к молитве, сказав: «теперь помолимся Господу Богу, братия». И все встанут, наверное, и выслушают молитву, конечно с чувством и благоговейно вами прочитанную. Благотворно подействует на сердца отпавших, если вы после церковного молитвословия присоедините своё сердечное моление ко Господу всех «о спасении и вразумлении» заблудших в вере, рек имя хозяина и хозяйки». Отсутствие икон да не смущает вас и ваших спутников, у вас есть Крест и на персях, и в руках.

Сектантам креста целовать не навязывайте: подпустите своих спутников, а прочим преподайте общее осенение и с миром уходите. Побеседуйте с детками, заставьте перекреститься, спросите, как они молятся... Ребята непременно заревут и ни за что не захотят перекреститься, ибо боятся батька, который после накажет ребёнка за крест. Вот здесь-то благовременно будет выяснить родителям их беззаконное поведение в отношении детей; спросите, кто этих детей крестные отцы и матери, и на последних возложите после нравственное попечение о воспитании по обрядам православия и приведении в церковь, опираясь на долг и закон (190 Улож.). С св. водой также не следует проходить мимо домов сектантов. Тут непременно вам вожаки приведут 3–6 ст. 1-го посл. Тимофея и сделают возражения о св. воде: нужно быть готовым дать ответ вопрошающим. Окроплять ли св. водой неверующих и их дома? Благочестие подвигает русского человека окроплять св. водой даже скот и неодушевлённые предметы. Почему же не окропить штундистов и их дома? А может быть Богу угодно будет по вере вашей через окропление св. водой коснуться сердца кого-либо из отступников? Считаем в заключение не лишним предусмотреть и ещё один вопрос: штундисты, по указанию вожаков, могут вам предложить деньги за труды, после вашего посещения. Если вы примете благодарность, будут завтра же трубить, что новый «поп из корысти ходит и так сладко поёт нам», если не возьмёте, то будут хвалиться перед православными своим как бы привилегированным положением: «вы платите, а за нами даром поп ухаживает» ... Тут надо соблюсти и целость голубя, и мудрость змеи. Нужно предусмотреть, где взять (у зажиточного штундиста), а где отказаться, сказав: «ты беден – я слышал» ... Взятое у зажиточного, в следующем, – но лучше в штундовом же доме, при сектантах, распорядитесь поручить одному из спутников ваших отнести бедной вдове или семье, наказав, чтобы она помолилась о здравии, спасении и вразумлении раба Божия жертвователя.

Вот на какие мысли и соображения навёл нас ваш, честный отче, вопрос, мнение наше предоставляем на ваше пастырское усмотрение... Желательно бы знать практику и других пастырей по данному вопросу.

Задачу этого труда определяет в предисловии сам почтенный Издатель. Она «несложна и проста, и понятна будет всякой душе истинно-христианской», – именно внушить учащимся детям любовь к Церкви, научить любить её сознательно за то, что она всё превозмогла, и сберегла в себе тот святой огонь, который Спаситель пришёл Сам низвести на землю! Горит огонь этот и поныне, и, если Бог даст, даже эта малая книжка сможет зажечь его в юных сердцах, когда по прочтении её станет им понятно чувство умиления и благодарности за то, что соблюдена нам наша Церковь во всей красоте своей»! Нельзя, конечно, не сожалеть и не порицать такого изучения истории христианской Церкви, которое состоит лишь в заучивании известных фактов, расположенных в определённом порядке, без восприятия сердцем той великой идеи Царствия Божия, которая провозглашена в самом начале Евангелия и с тех пор непрерывно отзывается в жизни Церкви, а также и без живого ощущения той всемогущей Божественной силы, которая воодушевляет, и подкрепляет и утешает всех верных последователей Христовых в несении креста, в служении Христовой правде, в подвигах за св. православную веру и Церковь. «История Церкви, справедливо рассуждает издатель, должна запечатлеться не в одной памяти, но в сердце каждого, как таинственная история страдания, ради великой безграничной любви. Должно помнить, что все те, которые в борьбе и страдании претерпели до конца, терпели не только ради имени Божия, но нераздельно и ради Церкви Его: как во времена языческие самые страшные гонения не могли искоренить открытого исповедания Господа, так и во времена иконоборчества никакие страшные гонения не могли заставить отречься от св. икон, когда их освятила Церковь, не могли заставить умолкнуть те чудные песнопения, которые именно во время преследований слагались с такой любовью в честь этих икон». Разумеется, что только слово, сказанное от сердца, найдёт себе отголосок в юном чутком сердце учащегося; слово же сухое, рассудочное особенно будет бесплодно здесь, в обращении к детям. Между тем это очень важно в видах главной цели церковно-школьного образования – развития и укрепления в воспитанниках любви и привязанности к свей Матери – Церкви. «При должном отношении к истории Церкви, говорит издатель, скажется во всей полноте великое значение самой Церкви, и станет понятно, что ничто не может сокрушить её и что она теперь таже, что была в их далёкие времена: – источник нашей лучшей радости и единственное наше земное сокровище». Итак, углубление и укрепление связей воспитываемого поколения с св. Церковью Христовой – вот последняя цель и настоящей истории.

Указанной задачей вполне объясняется характер книги. Предлагаемый труд обнимает судьбы Церкви Христовой от её начала до отделения Церкви западной от единой вселенской и образования Церкви Русской. При изложении сведений о лицах и событиях на первый план выступают не подробности, а их значение, сила, влияние на современников и потомков. В очертаниях характеров лиц – выразительность, в изображении событий и явлений – живость и наглядность, главное же – все вообще рассказы согреты тёплым христианским чувством. Весьма характерно начало книги: взамен обычных рассказов о первенствующей Церкви апостольской помещено изложение содержания всей книги Деяний Апостольских в порядке глав с приведением буквально некоторых более важных текстов сей книги. Составитель не считает себя в праве перифразировать сказания самих апостолов. Назначая свою книгу для учительской школы, он говорит: «детям этих школ уже знакома кн. Деяний, пусть же привыкнут они прямо в этой св. книге находить простое, вдохновенное сказание о том, как сложилась история Церкви с самой той минуты, как прияла она Духа Святого. Пусть представление об этих первых годах роста Церкви останется во всей чистоте своей без примеси нашего словосочинения... Что можем мы убавить, или прибавить, например, к величавой картине обращения Савла? Священные слова лучше сохранить и для ума, и для сердца, и для слуха в неприкосновенной святости «Слова Божия», в цельном составе той книги, в которой они «сияют лучезарной красотой»».

Книга производит неотразимо – сильное впечатление на душу и несомненно будет благотворно действовать на мягкие и восприимчивые души юных читателей. При чтении её проникаешься благоговением к той силе, которая одушевляет подвижников, исповедников и страдальцев за веру Христову и св. Церковь, к св. отцам и учителям вселенским, которые служили Церкви с полным самоотвержением и любовью, а вместе и к св. Церкви, перенёсшей столько напастей и скорбей, и однако оставшейся нерушимой и неизменной, и восторжествовавшей над врагами своими.

Находя изданную историю весьма полезной для нашей православной в особенности церковно-приходской школы в деле воспитания горячей любви и беззаветной преданности святой православной Церкви, мы не можем не пожелать, чтобы труд сей был продолжен в том же духе и том же направлении до наших дней и завершён историей нашей отечественной Российской Церкви в самом не продолжительном времени.

П. Петрушевский

От Редакции: Справедливо говорят, что лучший способ убеждения в делах веры – исторический. А потому настоящая история издания K. П. Победоносцева имеет несомненную ценность и глубокий интерес и для целей миссии. Сектанты сами рвутся на путь исторического розыска о Церкви и пререкаемых истинах веры и христианской жизни; но, к сожалению, они пробавляются или историческими плагиатами в роде брошюры «Жизнь первых христиан», чрезвычайно распространённой среди штундистов, или громоздкой историей Фаррара. Весьма желательно, чтобы этому прекрасному изданию К. П. Победоносцева дана была полная возможность попадать в руки обуреваемых сектантским лже-мудрованием, и они ясно увидят и почувствуют, где искать света истины; а для того эта книга должна стать необходимой принадлежностью миссионерских библиотек.

Выше озаглавленный труд высокопреосвященного Сергия, доктора богословия, бывшего епископа Могилёвского и Мстиславского, а ныне архиепископа Владимирского, представляет собой тщательно и вполне научно обставленный трактат о почитании св. икон, направленный в ограждение православного учения об иконопочитании от иконоборческих наветов штунды и других рационалистических ересей, (II стр.). Автор, предпослав замечание об истории иконопочитания (1–5 стр.), доказывает необходимость иконопочитания на основании данных, заимствованных: 1) из свящ. Писания В. и Н. Завета и 2) из свящ. Предания и церковной истории. Кроме этого – истину иконопочитания он выводит из законов самой природы (31–32 стр.) человеческого духа.

Разбирая вопрос об иконопочитании, высокопреосвященный автор касается и вопросов соприкосновенных с православным учением о почитании икон, а именно: вопросов – о почитании святых угодников Божиих и св. ангелов, о почитании св. храмов и о Свящ. Предании, как непререкаемом голосе св. Церкви, с наибольшей ясностью утверждающем истину и всеобщность в Церкви Христовой с древнейших времён иконопочитания. С особой обстоятельностью и полнотой он излагает историю чудотворных икон, так-как чудеса от св. икон, совершаемые Духом Святым, самым убедительным образом свидетельствуют о непреложности догмата иконопочитания и подтверждает спасительность для человека честного поклонения св. иконам.

Разбор возражений сектантов против иконопочитания, отличающийся глубиной и основательностью, тонкий анализ приводимых по ходу речи мест св. Писания, искусство пользоваться для целей полемики контекстом речи; глубокое и всестороннее освещение предмета и неотразимая убедительность доводов разума – всё это вместе взятое говорит за то, что труд настоящий должен быть отнесён к числу капитальных произведений полемической литературы.

Нужно заметить, что труд высокопреосвященного Сергия по характеру своему резко распадается на две части: Первая – обследующая вопрос об иконопочитании на основании св. Писания и доводов разума в связи с другими соприкосновенными истинами православной веры – представляет из себя вполне научный трактат, не лишённый впрочем некоторой популярности; вторая – трактующая об исторических свидетельствах, начиная с первого века христианства, подтверждающих существование в христианской Церкви иконопочитания – поучительно-назидательного характера. Эта, кажущаяся, двойственность произошла вследствие того, что высоко-учёный иерарх в своём труде стремится достигнуть двух целей: дать читателям орудие для борьбы с иконоборческими ересями – с одной стороны, а с другой – предохранять чад церкви от иконоборческого лже-мудрования и дать им назидательного характера чтение о св. иконах.

Вследствие указанных высоких достоинств рассматриваемого труда сочинение это, должно занимать почётное место в богословско-полемической литературе и быть необходимой принадлежностью миссионерских библиотек.

И. Козицкий

.

Эта книга представляет собой собрание проповедей, которые говорил преосвященный Виссарион ежегодно в течение многих лет на торжественных годичных собраниях членов московского противо-раскольничьего братства св. Петра митрополита.

Содержание проповедей преосвящен. Виссариона ограничивается областью вопросов о расколе и соприкосновенных с ним явлениях и в общем довольно разнообразно. Предметом одних проповедей служат некоторые основные вопросы противо-раскольнической полемики; таковы проповеди: «Вечное общение Христа с Церковью» (стр. 95–105), «Неодолимость Церкви» (185–193), «Церковь и раскол» (30–42), «Преимущества чад Церкви перед чуждыми ей» (73–83). Другие выясняют сущность нашего раскола старообрядчества, раскрывают характер его заблуждения и дух его последователей; таковы проповеди: «Наши язычники и мытари» (61–72), «Татие и разбойницы» (130–140), «Наши самаряне» (161–173), «Суеверие и раскол» (174–184) и др. В некоторых проповедях разбираются основания, приводимые раскольниками в оправдание своего отделения от православной Церкви («Толки о клятвах Московского собора 1667 года, стр. 43–60; «Благовидные речи лжеучителей», стр. 84–94), и разные суждения о расколе в светской печати («Толки ревнителей полнейшей свободы раскола», стр. 1–14). Темы проповедей всегда интересны и по большей части касаются таких вопросов, которые по своей существенной важности никогда не утрачивают своего значения.

С разнообразием и занимательностью предмета в проповедях преосв. Виссариона соединяется редкое мастерство изложения и раскрытия трактуемых вопросов. Лёгкость и своеобразное изящество стиля проповедника нисколько не нарушают важности его речи, вполне сохраняющей тон и характер языка церковной проповеди. Благодаря этой особенности изложения, проповеди преосв. Виссариона легко и с неослабевающим интересом могут быть прочитаны каждым, даже не выработавшим в себе вкуса к строгим образцам церковной проповеди. Этот интерес в значительной степени обусловливается и особенной манерой проповедника в раскрытии избранного предмета. Проповедник говорит о расколе всегда с точки зрения св. Писания; библейские образы, лица и события служат ему для лучшего выяснения сущности нашего раскола и значения происходящих в нём событий. Отсюда в проповедях его очень часты сближения и сопоставления разных библейских образов, лиц и событий с современным расколом и его представителями. Эти сближения выходят у преосв. Виссариона чрезвычайно удачными и замечательно естественно, – без натяжки ярко раскрывают перед читателем сущность нашего раскола, дух и характер его последователей.

Ещё одна особенность рассматриваемых нами проповедей преосв. Виссариона. Совершенно справедливо проповедник видит в расколе не одно только заблуждение ума, но и превратное сердечное настроение, выражающееся в непомерной, чисто-фарисейской гордости его последователей и во вражде их против православной Христовой Церкви. Поэтому и в своих проповедях он, обращаясь к раскольникам, старается действовать не только на их ум, но и на сердце. И проповеди его – не сухие полемические трактаты, но глубоко-искренние сердечные речи разумного отца к своим заблудшим детям, – речи, в которых холод рассудочных доводов согревается теплотой отеческой любви.

Книжка преосв. Виссариона полезна для каждого, интересующего расколом. Но особенно, думаем, полезною может быть она для тех образованных людей нашего общества, которые, интересуясь расколом, но не будучи основательно знакомы с ним, склонны доверять тем превратным суждениям о расколе, какие нередко высказываются на страницах либеральных органов печати.

Новый труд о. И. И. Сергиева представляет собой весьма ценный вклад в нашу полемическую противо-раскольничью литературу. Важное значение этого труда обусловливается, с одной стороны, его выдающимися достоинствами, а с другой – самим именем его автора. Известно, каким глубоким уважением пользуется имя о. Иоанна Кронштадтского среди всех без исключения православных; отсюда понятно, какое значение в деле ограждения последних от сетей раскольничьего лжеучения может иметь его авторитетное слово по вопросу об истинном виде креста Христова. На самих же раскольников, для которых авторитет о. Иоанна не может иметь такого значения, как для православных, сочинение его должно действовать авторитетом всей христианской древности, силой неотразимых свидетельств истории и археологии, обличающих ложность старообрядческих мудрований. Эти то свидетельства и их истолкование и составляют собой содержание книги о. Иоанна. Последняя начинается с рассмотрения ветхозаветных преобразований св. креста. Здесь прежде всего устанавливается то общее положение, что прообраз непременно должен иметь сходство с прообразуемым им предметом, и затем с точки зрения этого принципа решается вопрос: какой крест – восьмиконечный ли, или четвероконечный, – прообразовали собой такие ветхозаветные события и явления, как благословение Иаковом детей Иосифа, пресечения моря жезлом Моисея, медный змий, крестовидное распростертие рук молящегося Моисея, крестообразное расположение полков израильских в пустыне (Числ.20:11) и др. Следующая, большая часть книжки (стр. 41–94) посвящена описанию сохранившихся до нас древних крестов и изображений креста, начиная с самых первых веков христианства до ХVIII в. включительно (о кресте, приписываемом св. Никодиму; о крестах и изображениях креста, открываемых в римских катакомбах; о знамении креста, явившемся на небе императору Константину; о крестах и изображениях креста в V–X веках; о крестах и изображениях креста XI–XVIII веков в памятниках русской старины). На основании исторических свидетельств и археологических памятников автор показывает, что в Церкви Христианской во все времена почитался крест Христов как четвероконечный, так и восьмиконечный; что первый, как более приближающийся к первоначальному виду креста Господня, даже находился в преимущественном употреблении и почитании у христиан, и что изображение восьмиконечного креста с косым подножием, как не вполне соответствующее действительному виду креста Господня, есть вольность, явившаяся уже только в русской Церкви и почти неизвестная церкви древне-греческой. Отсюда ясно, как заблуждаются наши мнимые старообрядцы, почитающие истинным крестом Господним только крест восьмиконечный и похуляющие крест четвероконечный. И тот, и другой крест одинаково досточтимы и достопокланяемы. как знамения одержанной Господом на кресте победы над адом; старообрядцы же, спорящие о числе концов креста, показывают этим своё невежество, полагая силу креста в числе его концов, а не в искупительной жертве, которую принёс на нём Господь. – Скорбью об этом невежестве проникнуто всё сочинение о. Иоанна. Однако эта скорбь чужда всякой горечи и раздражения; напротив, все увещания и обличения старообрядцев проникнуты духом кротости и отеческой любви к заблудшим.

В виду множества приводимых в книге о. Иоанна ясных свидетельств, доказывающих преимущественное употребление и почитание в христианской Церкви креста четвероконечного, нам кажется, можно было бы без ущерба для дела опустить некоторые свидетельства, говорящие об этом не достаточно ясно, каково, напр., свидетельство о св. Григории Богослове, что даже домашние его одежды были украшены четвероконечными крестами (стр. 61.), так как в нём нет решительно никакого указания на форму этих крестов, почему и автор в решении этого вопроса принуждён ограничиться простым утверждением, что они были, «конечно, такими, какими и теперь видны на священнических одеждах, т. е. четвероконечными».

Крупные достоинства рассмотренной книги о. И. И. Сергиева и имя всеми уважаемого её автора сами собой говорят о высоком значении нового труда для противо-раскольничьей миссии по той пользе, какую эта книга принесёт делу вразумления заблудших, утверждения колеблющихся и ограждения всех вообще православных от лукавых наветов и козней наших мнимых старообрядцев.

В. Т.

Безбожная Франция и та не могла не проникнуться глубоким умилением, при виде набожности нашего обижаемого Монарха и молодой Императрицы, во время недавнего пребывания Их Величеств во Франции.

После воистину триумфального въезда в столицу Франции, остановившись в Русском посольстве, Их Величества поспешили в православный храм для выслушания молебствия. Затем в один из следующих дней Государь и Государыня посетили знаменитый Собор Богоматери католической церкви Nonte Dame, где были встречены с величайшим почётом всем французским духовенством, во главе с кардиналом; в Православной церкви, в присутствии Их Величеств было исполнено Те Daum. Всё это, состоявшееся по воле Самого Русского Монарха, произвело глубокое впечатление даже на тех из французов, которые хвастаются своим анти-христианством; словом, пребывание Их Величеств во Франции послужило к пробуждению во французском народе религиозного смысла, ослабевшего, под растлевающим влиянием безбожного направления новейшего времени.

Настоятель церкви св. Николая в Булони, в письме на имя духовника Их Величеств о. протопресвитера И. Л. Янышева, пишет, что вся свободомысленная и религиозная печать, часто богохульствующая относительно христианских догматов и осмеивающая нашу религиозную практику, имела столько приличия, что молчала, «даже более того она удивлялась этому юному Императору и этой прелестной Государыне, Которые умеют воздавать Богу, что Ему принадлежит». При этом о. Жанкэ сообщает один факт, по-видимому, незначительный, однако же очень трогательный, который показывает, как велика сила примера, когда он подаётся великими мира сего. Вот этот факт. В первое по отбытии Их Императорских Величеств воскресенье один либерал известного типа является в одну парижскую церковь просить, чтобы совершили крещение над его шестью детьми, и прибавляет: «Я решился не крестить моих детей, но примеры веры, только что данные Франции русским Императором, заставляют меня отменить моё решение. Я хочу быть христианином, хочу, чтобы и моя семья была христианской вместе со мною». Священник, крестивший этих шестерых детей, сам рассказал об этом трогательном факте с высоты церковной кафедры. «Я уверен, – пишет Жанкэ, – что Его Величество Император порадуется, когда узнает, что Он был причиной этого обращения; ведь и Монархи, как бы могущественны они ни были, не могут, если они имеют веру, не быть счастливы, приобретая души Богу».

С отрадным чувством воспроизводим на страницах миссионерского журнала этот трогательный эпизод о крещении французом 6 детей своих под влиянием высокого примера живой христианской веры и набожности Августейшей Особы православного русского Монарха. Уповаем, что факт этот, сделавшись через миссионеров известным нашим штундо-баптистам, отвергшим крещение детей своих, не пройдёт без доброго влияния на сердца заблудших, но ещё боящихся Бога русских сектантов. Иностранцы и иноверцы, взирая на высокие образцы веры и набожности нашего благочестивейшего Государя, внемлют истине. Неужели кровные дети своего Отца-Царя, русские люди до конца будут пребывать в ужасном заблуждении; которого не разделяет ни одно христианское общество, кроме баптистов, которое заграждает пути к обителям Отца Небесного невинным детям, лишая их освящающей благодати – крещения!

В «Мис. Обозр.» сообщалось о вредном противо-правительственном движении среди закавказских духоборцев. Движение это началось со времени смерти в 1886 г. обожаемой сектантами правительницы их, Лукерьи Колмыковой. Из-за выбора нового управителя, духоборцы разделились на две неравные партии, из них одна признала своим повелителем духобора Петра Веригина, секретаря и любовника «их милости Луши» (богини). Эта партия стала называться «писанной», или Веригинской, другая партия не хотела записываться «под Веригина» и стала называться неписанной. Так как Веригин выдавал себя открыто за пророка и называл царём над царями, и не хотел отказаться от преступной роли правителя духоборья, которое вообразило себя «отдельным народом», – государством в государстве, самозванец выслан был в административном порядке в Архангельскую губернию. Но движение, предоставленное самому себе, не унималось: духоборцы поддерживали живые связи с своим повелителем «через послов», которые целыми фалангами курсировали в течение нескольких лет между крайним севером и Кавказом. Веригину отправляли не только громадные деньги из общественных сумм всего духоборья, но и живой товар... Молодой духобор Веригин в Шенкурске жил богато и беспутно, оттуда он издавал повеления тёмной массе рабов – духобор. Мы не встречали в Российской империи более суеверного и тёмного народа, как духоборы, хотя они люди даровитые от природы и даже приятные по характеру. Это дети природы, у которых грамота и просвещение в течение ста лет подвергнуты были остракизму их вожаками Колмыковыми. Только недавно заведена была одна правительственная школа в Славяне. Духоборы всячески старались добиться возвращения Веригина из ссылки. Нужно заметить, что духоборье, в продолжение всей своей истории не имела никаких живых связей с правительственной властью, кроме платы податей, – «дани» на языке духоборов. За 50 лет жизни в Закавказе не было ни одного дела о духоборах ни в одной правительственной инстанции: у сектантов были свои суды и расправы, с застенками в «Сиротском доме» – резиденции повелителей, – и плетьми. Строгость доходила до жестокости: особенно беспощадно наказывалось пьянство и воровство. Отказы правительства на домогательства духоборов относительно возвращения Веригина, крайне озлобили духоборье. Этим настроением ловко воспользовалась толстовская пропаганда, имеющая на Кавказе свои очаги и своих проповедников в лице бродящих и ссыльных последователей гр. Толстого.

Пропаганда велась сразу и с двух концов: в Шенкурске просвещали Веригина, которого обложили подпольными сочинениями гр. Л. Н. Толстого и последний особенно зачитывался книгой «Царствие Божие внутри вас». В Закавказье же толстовцы просвещали более влиятельных духоборов, сподвижников повелителя духоборья. Некоторые из духобор на выучке, побывали в Петербурге и Москве, где привели в восторг Яснополянского проповедника. В духоборье пропаганда велась и путём распространения сочинений Толстого, но больше всего устно: вышколенные отолстовившиеся, ловкие даровитые от природы духоборы расхаживали по духоборческим сёлам и держали собрания, преподавая новое учение, как заповеди Веригина.

Произошла невообразимая ломка в воззрениях старой секты, представляющая собой целую драму, породившая цикл легенд... Тогда Веригинская партия раскололась на две, – выделив из себя духобор «постников», принявших всю до мелочей толстовскую теорию, с вегитарианством включительно. На этой партии, которая по численности превышает обе первые и число последователей простирается тысяч до 8, проделаны опыты всех утопий и иллюзий толстовизма: решено было в работники не наниматься, прислуг не держать, обходиться во всём личным трудом, на базарах не покупать; заведены были артельные мастерские, артельная обработка полей, в количестве, потребном для прокормления семьи, – аренды артельные организованы, допущена общинная уборка хлеба: вымолоченный хлеб отмеряли по количеству едаков, уравнены денежные имущества и скот, уплачены долги, заведены общинные кассы из «половинчатого» капитала: даже бракоборные идеи «Крейцеровой сонаты» и те нашли себе применение: постники постановили свадеб не заключать, с жёнами не жить, детей не плодить. Как выражение идеи непротивления и в знак отрицания войны и насилия, всё оружие, которое было в домах постников, предано было торжественному аутодафе в ночь под 29 июня 1895 г. Ополченские свидетельства были сданы духоборами по начальству, бывшие же в рядах войск сложили оружие к ногам своих командиров.

В отношении власти и правительственных учреждений поступлено было на точном основании и даже согласно букве последних писаний гр. Толстого, причём заявлялось открыто полное отрицание, как власти Царя-Самодержца, так и уставленных от него правителей и законов. Духоборы теперь говорят, что признаём одного царя и законодателя, одного судию и Правителя над людьми – «Бога» и проч. Все эти воззрения толстовские приспешники успели облечь в особый молокано-духоборческий гектографированный катехизис.

Нафанатизированная масса ринулась в бездну анархии слепо, – стадно, а когда была разорена уравнением имущества, – то совсем обезумела и готова пойти на смерть. Нужно видеть на месте в период острого движения эту ужасную эпопею, чтобы понять, что такое брошенные в массу семена анархии в религиозной оправе...

Идею непротивления масса, вопреки взглядам некоторых кавказских благодушных администраторов, слишком долго полагавшихся на пассивное непротивление духобор, мы тогда же считали фикцией и предрекали со стороны последних самых эксцентричных действий самоуправства. Помещённый в судебной хронике газеты «Свет» отчёт о процессе по делу сопротивления властям кавказских духобор, доказывает, что мы были правы. Печатаем этот отчёт; он невольно наводит на серьёзное размышление о том, какой в политическом отношении ненадёжный горючий материал представляет наше рационалистическое сектантство, покоящееся на почве религиозного свободомыслия.

В елисаветпольском окружном суде с 4 по 6 октября рассматривалось дело о жителях сел. Славянки Николае Веригине и др., числом 28 душ, обвиняемых в сопротивлении властям. Около 10 лет тому назад, после смерти религиозной главы духоборов и хранительницы общественных сумм и имуществ Лукерьи Колмыковой, духоборы селений Славянки, Ново-Гореловки, Ново-Троицкого и Ново-Спасского, составляющие славянское сельское общество, разделились на две партии: «писанных», признающих своего односельца Петра Веригина преемником Колмыковой, и «неписанных», не признающих Веригина преемником её. Для урегулирования их отношений между собой, администрация учредила в нём должность правительственного старшины с жалованьем в 300 руб. в год из средств общества. Таким старшиной с 1893 года состоит Михаил Скляров. Летом прошлого года между духоборами славянского сельского общества «писанной» партии обнаружилось движение, выразившееся, между прочим, в том, что они отказались отбывать воинскую повинность и в то же лето объявили старшине, что они больше в нём не нуждаются, жалованья платить ему на будущее время не будут, а если правительство назначило его старшиной, то пусть оно ему и платит. В виду этого, старшина в январе обратился к приставу IV участка Елисаветп. у. Тер-Асцатурову с рапортом о взыскании с «писанных» причитающихся с них 140 р. жалованья, но пристав объявил ему, что дело это не администрации, а он должен обратиться о взыскании в подлежащее судебное учреждение. 24 января Скляров предъявил иск у заведующего дзегамским мировым участком о взыскании с славянского общества 140 руб. Разбор этого дела был назначен мировым судьёй на 31 января, о чём была послана сторонам повестка. Повестка эта была предъявлена на общественном сходе «писанным», которые отказались как от принятия её, так посылки в суд доверенных лиц по иску. Точно также отказались принять и копию с заочного решения судьи о взыскании с них 140 р. и 10 р. за ведение дела. По вступлении решения в законную силу, старшина Скляров получил из дзегамского мирового участка исполнительный лист и предъявил его для взыскания судебному приставу при мировом отделе Тер-Азарьеву, 13 марта Тер-Азаряев вручил «писанным» повестку о добровольном погашении взыскания по исполнительному листу, 14 марта «писанные» явились на квартиру Тер-Азарьева и категорически заявили, что добровольно уплатить Склярову 150p. по исполнительному листу не желают; тогда пристав Тер-Азарьев, в сопровождении помощника местного сельского старшины Агафонова, понятых, десятских и всадника земской стражи отправился во двор жителя сел. Славянки из партии «писанных» Николая Малова и там, по указанию Склярова, описал корову, по распоряжению Тер-Азарьева, десятские и всадник Адигезал хотели было взять описанную корову и дать её на сбережение кому-либо, домохозяин Малов и жена его Анна, схватив корову за рога, увели её в сторону: десятский и всадник вторично овладели коровой и погнали её к выходу со двора. Тогда толпа «писанных», человек до 70, следовавшая за приставом, нахлынула во двор Малова, из них Василий Кабатов ударом палки завернул корову во двор Малова, а когда десятские и всядник пытались опять овладеть, то он оттолкнул их ударами кулаков в грудь. Такому же насилию подверглись со стороны Маловой пристав Тез-Азарьев и взыскатель Скляров. Вслед затем, Василий Дымовский, Николай Семенов, Василий Кабанов и Василий Елецкий, схватили Тер-Азарьева и Склярова, повернули его лицом к выходу, а вся остальная толпа «писанных», сомкнув свои ряды и толкая должностных лиц и бывших с ними людей, двинулась вперёд и выгнала их на улицу. Толпа издевалась над ними по случаю постигшей их участи и называла их «грабителями». Кроме упомянутых выше лиц, в качестве зачинщиков были замечены и другие, из которых Николай Веригин уговаривал женщин бить судебного пристава и гнать его со двора, что «на баб суда нет». Судебный пристав Тер-Азарьев вернулся в квартиру и обратился к командиру расположенной в с. Славянке 6-й сотни 1-го лабинского казачьего полка с просьбой об оказании ему содействия присылкой воинской силы, но получил отказ; тогда он о содействии обратился к участковому полицейскому приставу Тер-Асцатуриву, 17 марта, в сопровождении всадников, понятых и взыскателя Склярова, вышел он из квартиры для описи имущества. Громадная толпа «писанных» ожидала прихода пристава во дворе Маловых, когда же последний миновал двор Маловых и направился дальше, то толпа вышла со двора и последовала за Тер-Азарьевым. На этот раз, по указанию Склярова, подлежала описи лошадь Плотникова. У ворот Плотникова стояло до 10 женщин во главе с хозяйками Пелагеей и Анной. Скляров, шедший впереди, подошёл к воротам, Пелагея Плотникова стала толкать его кулаками в грудь, не позволяя войти во двор, Скляров отстранил её и вошёл во двор, за ним вошли пристав и остальные бывшие при нём лица. Женщины бросились к дверям конюшни и загородили вход. По приказанию Тер-Азарьева, взадники направились к конюшне, чтобы вывести оттуда лошадь, но Авдотья Орехова взяла железные вилы и, держа их на перевес, закричала: «кто осмелится подойти, тому пузо проколю»! К тому времени вошла во двор Плотникова толпа «писанных», числом до 200 человек. Обойдя должностных лиц, часть толпы присоединилась к женщинам, а другая часть стала в стороне. При малейшей попытке всадников подойти к конюшне «писанные» ударяли кулаком, отстраняли их от конюшни. Тогда толпа, разъединив должностных лиц, стала причинять насилие каждому в отдельности. Старшину Склярова схватили за руки и называя его грабителем, трепали во все стороны: судебного пристава Тер-Азарьева со всех сторон толкали кулаками в грудь и спину, понятому Котельникову нанесли побои. Затем, толпа, сомкнувшись в ряды и подталкивая должностных лиц, кто кулаком, кто палкой, выгнала их со двора Плотникова. Зачинщиками на этот раз были те же лица, а Николай Варигин, Семенов, Орехов, Филипов, Кабанов и Елецкий, кроме того, подстрекали толпу к сопротивлению, 3 апреля в сел. Славянку прибыл полицейский пристав Тер-Асцатуров с 10 владниками для оказания содействия судебному приставу Тер-Азарьеву. Того же числа он пригласил к себе «писанных» и стал уговаривать их уплатить добровольно Склярову по исполниетельному листу, 4 апреля, утром «писанные» соседних деревень Ново-Гореловки. Ново-Троицкого и Ново-Спасовки прибыли в сел. Славянку и объявили приставу Тер-Асцатурову, что они положительно отказываются от уплаты 150 руб. старшине Склярову по исполнительному листу. Полицейский и судебный пристава Тер-Асцатуров и Тер-Азарьев, в сопровождении всадников, понятых и старшины Склярова, вышли из квартиры, чтобы взять описанную у Малова 14 марта корову. У квартиры приставов стояла громадная толпа «писанных» всех 4 селений славянского сельского общества. Толпа эта направилась за приставами. У ворот Малова стояла толпа женщин, с Анной Маловой во главе. На требование пристава Тер-Асцатурова пропустить его во двор, толпа женщин ответила, что «не пустят», а Анна Малова угрожающе подняла палку. В то же время толпа «писанных», около 400, обойдя должностных лиц, окружила их кольцом, стала теснить, толкать их кулаками и палками, а когда всадники, по приказанию пристава Тер-Асцатурова, взялись за плети, чтоб очистить дорогу для выхода из толпы, духоборы бросились на всадников, стали отнимать у них плети и бить палками, а женщины бросать в них камни. В виду грозившей должностным лицам опасности со стороны крайне возбуждённой и злобно настроенной толпы, а также во избежание кровопролития, пристав Асцатуров, обнажив шашку, направился в сторону женщин, причём они расступились и должностные лица поспешили выйти из толпы.

Суд после довольно продолжительного совещания, вынес следующий приговор: 20 подсудимых духобор отдать на один год в арестантские отделения, Василия Калмыкова заключить в тюрьму на 8 месяцев, Анастасию и Евдокию Орехову, Анну Малову, Пелагею Плотникову – на 4 месяца, но в силу манифеста подсудимых от наказания освободить. Николая Пугачова и Анну Плотникову по суду оправданными... Начав с неснимания шапок перед начальством, духоборы-толстовисты окончили кулаками... Таковы плоды теории непротивления. Sapienti sat.

20 октября исполнилось четверть века, как впервые в 1871 году выступил с своим просвещённым словом на поприще собеседовательной противо-раскольничьей полемики заслуженный проф. Казан. академии Н. И. Ивановский. Среди других юбилейных торжеств, которыми так богата паша современность, настоящий юбилей представляется явлением исключительным, а для миссионерства – знаменательным и радостным. Н. И. Ивановский пользуется всероссийской известностью, как учёный расколовед писатель и искусный, опытный полемист. Он первый из учёных людей взялся за это дело, как важное и серьёзное, с новыми приёмами человека науки, тогда как ранее прение о вере ведали почти одни простецы начётчики. На миссионерские публичные собеседования с отпадшими ещё и доселе смотрят не одинаково в епархиальных правящих сферах. Просвещённая и многополезная деятельность опытного полемиста – профессора несомненно помогла этому виду миссионерства занять подобающее место и снискать уважение. В наше время отсутствие собеседований где-либо в епархиях уже признаётся большим недочётом, тогда как раньше заведение бесед считалось чуть «не пустой затеей». В рядах миссионеров полемистов теперь мы видим магистров и кандидатов богословия, последователей почтенного профессора.

Полемический опыт и наблюдения Н. И. Ивановского обогатили и саму теорию этого трудного дела цепными методическими указаниями, так что всё, что выходит из-под увлекательного пера Н. И. Ивановского по части расколоведения и руководственных советов и указаний отличается глубокой практичностью и знанием дела полемики и психологии собеседников из раскола. Владея счастливыми качествами образцового полемиста, – хладнокровным спокойствием, благодушием, добротой и простотой обращения «с меньшим братом», меткой находчивостью, ясностью и точностью речи, при отчётливой дикции и звучном голосе, богатой памятью, широким знанием литературы и приёмов раскольничьих со-вопросников, Н. И. Ивановский даёт многочисленным ученикам своим и последователям живые примеры и уроки верной постановки дела полемики, не допускающей излюбленных приёмов старой полемической школы, с её девизом, – «око за око, зуб за зуб»... Вот какой взгляд печатью высказывает почтенный юбиляр на полемические собеседования: «нынешние собеседования не какое-либо формальное увещание, это – именно беседа, обмен мыслей с той и другой стороны, проверяемых непременно уважаемыми книгами. Авторитет лица, беседующего здесь ни причём. Всякому необходимо доказать и разъяснить свою мысль книжными свидетельствами. Все идут на такую беседу по собственному желанию, всякий может предложить волнующий его вопрос и открыто высказать своё несогласие с мнением противной стороны. Одно только условие при этом требуется и наблюдается – приличие в словах и поступках и правильный с логической стороны ход беседы» (см. брошюры памяти о. Архим. Павла стр. 10–11)

Начавшееся скромно в Казани собеседовательное дело проф. Ивановского, благодаря серьёзной и правильной постановке из года в год росло по количеству слушателей, и по тому благотворному влиянию, какое оказывает на раскольничью среду учёный собеседник. Раскольники чрезвычайно любят беседы и самого Н. И-ча, как беспристрастного собеседника, который всегда с усердием и участием даёт обстоятельный ответ вопрошающему раскольнику. Ежегодно начиная с осени и до Пасхи беседы Н. И-ча ведутся в особом зале для собеседований: зала эта бывает переполнена слушателями раскольниками и православными, из последних около профессора составилась целая школа любителей – начётчиков, которые, при своих частых обыденных сношениях с раскольниками, являются прямыми помощниками его в борьбе с расколом. После собеседований, а иногда и в будние дни в собеседовательной зале в поздний час ночи можно встретить сидящими за столом с чашкой чая оживлённо собеседующих профессора, поморца, представителя австрийского согласия и православных начётчиков: со-вопросники кипятятся, волнуются, жарко спорят, поражая друг друга и все обращаются к профессору с вопросом, кто из них правее. Н. И-ч, улыбаясь, с свойственной ему живостью и меткостью начинает их разбирать...

Полемическая деятельность Н. И-ча давно уже простирается дальше Казани: ежегодно его приглашают в Нижний на ярмарочные собеседования, часто в столицу. – Миссионеры и пастыри Поволжья, столь обильного расколом, имеют в Н. И-че своего как бы патрона, к которому обращаются в потребных случаях за советами.

Наш миссионерский журнал, приветствуя с истекшим 25-летием многополезной просветительной миссионерской деятельности старейшего из своих со-работников на поприще миссионерской полемики, от души желает доблестному ратоборцу долгоденственного служения интересам миссионерского дела.

Э. Я.