Христианские кончины. Союз любви живых и умерших

Видите ли вы Ангела светлого, блистающего, как молния?!

Иеромонах Троице-Сергиевой Лавры отец Мануил, служивший при храме Петроградского подворья, сообщил: «Однажды часов в десять вечера позвали меня напутствовать одного больного старца. Лицо его было светло и приятно, и весь он дышал благочестивым чувством преданности воле Божией. После исповеди я поспешил приобщить его, так как он был очень слаб, а соборован он был еще раньше.

По принятии Святых Христовых Таин он сделал мне знак, чтобы я подошел к нему. Лицо его сияло светом радости. Когда я приклонил ухо к его устам, он тихо спросил меня, показывая вдаль: “Батюшка! Видите ли вы Ангела светлого, блистающего, как молния?” Я сказал, что ничего не вижу. Он употребил последнее усилие, чтобы сотворить крестное знамение, и скончался.

Вспоминается мне и смерть другого хорошо известного человека, состоявшего на государственной службе. В момент кончины он громко воскликнул с необыкновенной духовной радостью: “Честнейшая Херувим!” Супруга, находящаяся при нем, спросила его: “Сама?! Ты видишь Матерь Божию?” Он ответил ей: “Да, я ясно вижу Царицу Небесную!” – и скончался».

После пасхальной литургии отец Никодим сидел неподвижно, с сияющим лицом, но был уже мертв

Иеромонах Троице-Сергиевой лавры отец Мелетий сообщил достойную памяти историю последних лет жизни иеромонаха московского Покровского монастыря⁴⁰ отца Никодима. Иеромонах Никодим, по словам отца Мелетия, был муж просвещенный и доброго сердца. Своей истинно иноческой доброй жизнью он был известен даже митрополиту Филарету.

Вдруг с ним случилось что-то непостижимое для человеческого ума. Он впал в непонятную тоску и от уныния не находил себе места. Чтобы сколько-нибудь забыться в своем тяжелом угнетенном состоянии, он стал прибегать к вину, постепенно пристрастился к водке и сделался настоящим алкоголиком. Архимандрит Паисий, тогдашний настоятель Покровского монастыря, уважаемый всей Москвой за свою духовную жизнь, принимал все меры, чтобы удержать отца Никодима от запоя. Но все старания его были напрасны, и он был вынужден наконец доложить об этом митрополиту Филарету

По прибытии членов следственной комиссии из консистории в Покровский монастырь отец Никодим не открыл им даже своей двери. Находясь в нетрезвом состоянии, он беззастенчиво грубил некоторым из них. На донесении членов комиссии о результатах следствия митрополит Филарет наложил резолюцию, в которой выражал сожаление о поведении отца Никодима и назначил его на поселение в Николо-Пешношский монастырь. На Пешноше игуменом состоял тогда истинный монах мудрой и духовной жизни, которому, однако, никак не удавалось благотворно повлиять на отца Никодима. Тот и здесь продолжал вести нетрезвую жизнь и доходил до такого состояния, что, удаляясь и соседнюю деревню, все пропивал с себя. Игумен не знал, что с ним делать. Лишать его сана и обратить в первоначальное состояние он не хотел, так как не терял надежды на его исправление и просил о том Бога. О спасении отца Никодима заботился и сам митрополит Филарет, всегда спрашивавший о нем.

Так прошло три года. Отец Никодим был буквально соблазном для всей Пешношской обители. Однажды игумен, будучи в Москве, специально просил митрополита Филарета, чтобы он помолился об искушаемом иеромонахе Никодиме. Владыка митрополит в ответ на просьбу настоятеля сказал: «Верю, что не до конца Господь прогневался на него. Он помилует и исцелит его немощи». Однажды, к неописуемой радости игумена, отец Никодим неожиданно для всех пришел в церковь к полунощнице, стал на клирос и своим мощным голосом стал помогать братии в пении.

В тот же день он пришел к литургии, к вечерне, а затем и в последующие дни стал неопустительно являться ко всем службам. Братия часто замечала его плачущим и молитвенно кающимся. В таком благодатном душевном состоянии он провел восемь месяцев. Игумен, видя его исправление, официально сообщил о том митрополиту Филарету и просил разрешить священнодействие отцу Никодиму. На донесении святитель Филарет наложил следующую резолюцию: «Душою и сердцем радуюсь исправлению отца Никодима. С любовью благословляю и разрешаю ему священнодействовать».

Разрешение это было получено отцом игуменом в Великую Пятницу на Страстной седмице. Объявляя об этом отцу Никодиму, игумен благословил ему готовиться к священнослужению вместе с ним в светлый день Святой Пасхи. Предстоя святому престолу в служении с отцом игуменом, отец Никодим всю светлую заутреню и всю обедню пламенно, со слезами молился. По окончании литургии благодарственные молитвы после причащения отец Никодим от изнеможения читал сидя. По окончании молитв к нему подошел пономарь, чтобы напомнить о разоблачении. Но отец Никодим уже ничего не слышал. Он был мертв, но лицо его сияло пасхальной радостью.

Когда об этом было донесено митрополиту Филарету, то владыка со слезами на глазах сказал: «Слава и благодарение Всевышнему Богу, не хотящему смерти грешника, но промыслительно спасающему человеческие души!»

Федя! Радости моей нет предела, и все это ради беспредельного милосердия Божия…

Известный московский профессор-хирург Ф. И. Синицын сообщил об одном друге своей юности, сокурснике-студенте, следующее.

«Этот юноша, – говорил Синицын, – по душе своей во всех отношениях был идеальным человеком, добрым и милостивым. Но он проявлял полнейшее неверие в Бога. На этой почве у меня много раз бывал с ним горячий спор. Друг мой был слабого здоровья. У него быстро развивалась чахотка, и он таял не по дням, а по часам. Я видел это, и сердце мое разрывалось на части от скорби, что юноша умрет в неверии. У меня оставалась лишь одна надежда на помощь Божию. Я и сам лично стал молиться за него усиленно и просил знакомых священников совершать о нем молитву. Помощь Божия вскоре посетила душу моего умирающего друга.

Врач, лечивший больного, сообщил мне, что друг мой безнадежен и что жизни ему осталось два-три дня. Находясь неотлучно при юноше, я выбрал минуту, когда он был спокоен, призвал на помощь Господа и стал просить его, чтобы он примирился с Богом покаянием и приобщился бы Святых Христовых Таин. Просьба моя, видимо, на него подействовала неприятно, и он нервно сказал мне: “Оставь меня в покое и больше мне об этом не говори!” Скорбь моя о нем была настолько сильна, что я был готов идти на все жертвы, чтобы спасти друга, который уходил из жизни в отчуждении от Бога. Я не мог выдержать этой скорби и заплакал. Видя мои слезы, он стал меня успокаивать. Я же, чувствуя, что он смягчился, опустился перед ним на колени и воскликнул: “Коля, друг мой! Ты ведь знаешь мою беспредельную дружескую любовь к тебе. Прошу тебя, ради этой любви и дружбы обрадуй меня! Не смею более просить тебя о приобщении Святых Христовых Таин, если не вмещает этого душа твоя. Но хотя бы ради нашей святой дружбы покайся пред Богом при посредничестве духовного отца как свидетеля твоего покаяния пред Богом”. Немного подумав, он ответил, что во имя нашей дружбы всей душой желает сделать мне приятное и готов исполнить мою просьбу.

Радости моей не было предела. Тотчас же был приглашен больничный священник, который сумел пастырской любовью разъяснить умирающему значение Таинства Святого Покаяния. По мере своего искреннего раскаяния и сознания своей виновности пред Богом больной, видимо, все более и более смягчался сердцем. Наконец он заплакал, потом зарыдал и воскликнул: “Теперь я вижу и сознаю свою вину пред Богом. Прошу вас, батюшка, если вы найдете возможным, ради милосердия Божия, удостойте меня причащения Святых Христовых Таин”.

После исповеди священник пригласил всех желающих войти к больному и присутствовать при его приобщении. Когда тот принял Святые Таины, на лице его отразились радость и блаженство. Я подошел поздравить его. Он от избытка радости хотел поцеловать мою руку, но я убедил его не делать этого как имеющего в себе Господа, говоря, что и уста его святы, и я недостоин того. Тогда он с чувством глубокого смирения обратился ко мне и сказал: “Федя, если бы ты знал, как я несказанно счастлив! Радости моей нет границ. И все это ради беспредельного милосердия Божия и твоей истинно святой дружбы, благодарю тебя от всей души! Последняя моя к тебе просьба, дорогой друг: пока еще священник здесь, попроси его, чтобы он совершил надо мною Святое Таинство Елеосвящения”.

Болящий видимо слабел. На протяжении всего Таинства Елеосвящения он был в полной памяти и с умилением внимал каждому слову священника. По окончании Таинства он со всеми простился и, впав в забытье, с улыбкой на устах тихо-тихо скончался, как бы уснув мирным сном».

Мама! Не проси и не желай продолжения моей жизни

Покойный ныне священник одной из московских церквей, отец Николай Смирнов, некоторое время переживал с величайшей горечью, как своего рода семейное несчастье, совершенное неверие в Бога своей жены. У них родилась дочь Мария, прелестный ребенок, по душе и по внешности подобная Ангелу. Когда Марии исполнилось пять лет, она не отходила от своего отца ни на шаг. Для нее величайшим удовольствием было участвовать во всех молитвах отца, сопровождать его в храм и вместе с ним возвращаться домой. Добрые уроки отца Николая благотворно действовали на юную чистую душу дочери. Девочка, развивавшаяся духовно и телесно не по летам, была радостью и утешением родителей и всех родных.

Когда ей исполнилось семь лет, она неожиданно заболела. У нее появился сильный жар. Пригласили доктора, который, освидетельствовав больную, сказал, что у нее дифтерит в сильной форме. Прошло три дня, и доктор сообщил отцу Николаю, что девочка безнадежна. Мать Марии была в отчаянии, и отец Николай боялся, что она не перенесет смерти дочери. Сам отец Николай, как истинный слуга Божий, верил, что все совершается промыслительно.

Наступил час смерти девочки. Видя отчаяние своей матери, умирающая сказала ей: «Мама! Не проси у Бога и не желай мне продолжения жизни. Я в ней сгорю!» – и скончалась. В момент исхода ее души из тела мать промыслительно увидела, как от тела почившей, подобно молнии, отделилось точное подобие ее и блеснуло к небу.

Этот момент был решающим в обращении жены отца Николая к Богу. Она стала верующей, и такой верующей, что после смерти дочери заменила ее в неотлучном сопровождении отца Николая в храм и из храма. С ним она участвовала и в его домашней молитве, сделавшись истинной спутницей его жизни.

Я проснулся и вижу: в соседней комнате два светоносных юноши…

Лет сорок тому назад в одном духовном журнале был напечатан рассказ странника. «Однажды зимой, – рассказывает он, – я зашел для ночлега на постоялый двор. Хозяйка, накормив меня ужином, постлала спать на полатях, говоря, что там мне будет спокойно. Когда я улегся, вижу, что над дверью в соседнюю комнату есть окошко. Через него видно все, что делается в комнате.

Вскоре послышался стук в дверь дома. Я увидел через окошко, как в комнату вошел пожилой мужчина, хорошо одетый, и с ним юноша, по-видимому, его сын. Путники поужинали, затем встали на молитву и долго и усердно молились. Наконец они улеглись спать. Я тоже заснул.

Вдруг ночью я проснулся как бы от сильного толчка и вижу: в комнате два светоносных юноши. Один облачен в священнические одежды, а другой – в диаконском стихаре и препоясан орарем. Священник держит в руках потир и, указывая на спящего мужчину, говорит другому светоносному мужу в сане диакона: “Приподними его, я его приобщу”. Светоносный священник причастил мужчину прямо из потира. Указывая на мальчика, лежащего на постели лицом вниз, он говорит: “Поверни его и тоже приподними”, – и затем причастил и его. После этого видение кончилось.

Как только свет померк, я вдруг услышал страшный треск. Оказалось, в этой комнате был ветхий потолок, он обвалился, и отец с сыном были раздавлены насмерть. Блаженная кончина двух путников, вероятно, была подготовлена их предыдущей светлой жизнью. Так по жизни человека Господь нередко предуготовляет его кончину напутствием в Вечную Жизнь».

Чувствую позади себя судорожную дрожь больного. Когда я оглянулся, то увидел, что он уже скончался…

Один священник рассказал архиепископу Никону Вологодскому случай из своей пастырской практики: «Произведен я был в священники на приход близ нашей северной столицы, где живет много православных финнов. Помню, день клонился к вечеру. Смотря в окно, я увидел подъезжающего к дому молодого финна. Он, войдя ко мне, помолился святым иконам и приветствовал меня. Я спросил его, какова причина его приезда. Финн ответил: “У моего отца родился сын, которого необходимо окрестить на дому. Наша приходская церковь от нас далеко, да, кстати, и отцу нездоровится, и он просит приобщить его”. Я сказал финну: “Теперь уже поздно. Распряги лошадь, поставь на отдых, а сам подкрепись у меня чем Бог послал и отдохни”. Финн так и сделал.

Прошло два часа. Сколько я ни старался уснуть, никак не мог. Наконец, не в состоянии бороться с преследовавшей меня мыслью о том, что больной меня ждет и мне необходимо спешить к нему, я стал будить его сына с просьбой собираться и ехать. Молодой финн стал уверять, что его отец не так слаб и что можно обождать до утра. Но неотвязная мысль упорно твердила мне, что надо ехать немедленно. Финн с неохотой внял моей просьбе, запряг лошадей, и мы отправились в путь.

Вот уже шестнадцать верст мы проехали благополучно. На горизонте заблестели огоньки той деревни, куда мы ехали. Еще несколько мгновений – и наша лошадь доставила нас к дому финна, который имел нужду в пастырской помощи. При выходе из повозки в ночной полутьме я увидел в окне дома высокую фигуру хозяина. Он протирал запотевшие стекла в окне. Тогда я подумал: “Напрасно было предпринимать ночной путь из опасения, что больной умрет без напутствия Святыми Тайнами”. Войдя в дом, я, видя новорожденного малютку слабым, поспешил его окрестить и затем приступил к исповеди самого отца. На исповеди я узнал, что финн весьма благочестив. В течение всей своей жизни он ежедневно слезно просил Господа о даровании ему христианской кончины и напутствования перед смертью Святыми Тайнами.

После искренней, слезной исповеди и благоговейного Причащения больной лег на лавку в передний угол и попросил позволения немного отдохнуть. Я сел рядом с ним и стал записывать в памятную книжку имя новорожденного младенца. Вдруг чувствую позади себя судорожную дрожь больного. Когда я оглянулся и посмотрел на него, то понял, что он уже скончался».

Он стал худеть не по дням, а по часам, сделался живым скелетом и буквально иссох

Московский протоиерей Иван Григорьевич Виноградов, священствовавший при храме святой Параскевы Пятницы, что в Охотном ряду, из своей пастырской практики вспомнил такой случай. «В моем приходе, – говорил он, – жило благочестивое купеческое семейство, в котором был единственный сын, любимец отца и матери. Когда ему исполнилось двадцать лет, в семье одной благочестивой вдовы он познакомился с ее, тоже единственной, дочерью, имевшей среднее образование и отличавшейся редкостной красотой. Девушка была бедна состоянием, но богата благочестием и добрыми душевными качествами. Молодой человек стал у них бывать и, видимо, увлекся девицей.

Первоначально его визиты были благородны, но со временем девушка стала жаловаться матери на то, что молодой человек, когда они остаются наедине, позволяет себе в обращении с ней разные нескромности. Благородная мать, охраняя достоинство своей дочери, при первом удобном случае высказала молодому человеку, что она свободного обращения со своей дочерью не потерпит, и просила его больше к ним не приходить. Молодой человек со слезами стал уверять мать, что он так привязан к ее дочери и сердце его полно такой любви, что он жить без нее не может и погибнет от отчаяния, если перед ним закроют двери их дома. Тогда мать сказала ему: “Коли моя дочь действительно нравится вам, я не против того, чтобы она была вашей женой. Но вы повенчайтесь!” Молодой человек, видимо, готов был исполнить желание матери и повенчаться. Но в то же время стал уверять, что он только через год может сочетаться с невестой церковным браком, в чем и дал матери честное и благородное слово. «Только, ради Бога, разрешите мне,– продолжал он,– бывать у вас как жениху вашей дочери”. Мать подумала и ответила: “Я только тогда позволю вам бывать в нашем доме, когда вы в первый же воскресный день со мной вместе согласитесь пойти в кремлевский Успенский собор, где перед святой чудотворной Владимирской иконой Божией Матери дадите клятву исполнить свое обещание”. На это предложение он охотно согласился. И в первый же воскресный день, стоя на коленях перед чудотворным образом Богоматери, в присутствии вдовы дал следующую клятву: “Владычице, клянусь перед святым Твоим образом, как перед живой, что я через год исполню свое обещание свято и женюсь на девице, избранной мной. Если же я этого не исполню и окажусь клятвопреступником, тогда Ты, Матерь Божия, иссуши меня до основания”.

После этой великой и страшной клятвы молодой человек стал бывать у вдовы как родной, а через год молодая девица разрешилась от бремени мальчиком. В первое время молодой человек, как отец ребенка, приходил каждый день, затем посещения его стали все реже и реже и наконец совсем прекратились. Мать и дочь были в неописуемом горе.

В довершение своего ужаса и беспредельного несчастья мать и дочь узнали, что юноша женится на другой. Его соблазнило чуть ли не миллионное приданое второй невесты. Думая составить себе земное счастье с богатой женой, он забыл самое главное: счастье не в деньгах, а в благословении и помощи Божией, которых он лишился через свое клятвопреступление и вероломство. В чаду своего призрачного, безумного счастья он мечтал, что жизнь его будет обеспечена до смерти. Но суд Божий стерег его. В день свадьбы молодой человек почувствовал себя нехорошо. У него появилась слабость, которая не покидала его. Он стал худеть не по дням, а по часам и постепенно сделался живым скелетом, слег в постель и буквально иссох. Ничто не могло его утешить. Душа его была полна неописуемой скорби и тоски. Находясь в такой беспредельной печали, однажды среди бела дня он видит, как в комнату входит величественная дивная Жена, исполненная великой славы. Вид Ее был строгий. Она подошла к нему и сказала: “Клятвопреступник, ты за свое безумие достоин этого наказания. Покайся и принеси плоды покаяния”. Своей рукой Она прикоснулась к его волосам, и они выпали на подушку, а Сама Жена стала невидимой.

После того больной тотчас же пригласил к себе своего духовного отца, с великим плачем во всем покаялся ему, затем к смертному одру позвал своих родителей. В их присутствии он подробно рассказал духовнику всю историю своего увлечения бедной девицей, о своей клятве перед Владимирской иконой Божией Матери и о явлении ему в этот день дивной и величественной Жены, в Которой он признал Царицу Небесную. В заключение он со слезами просил отца и мать, чтобы они проявили великое милосердие к обманутой им девушке, младенцу, рожденному от него, и вдове, обеспечили их на всю их жизнь.

На другой день, утром, меня снова пригласили к нему. Больной был напутствован Таинствами Причащения и Елеосвящения. С каждой минутой он слабел. Прочитан был, наконец, Канон на исход души. Все молились и плакали. Вдруг больной воодушевился, силился приподняться и с чувством радости тихо-тихо, но ясно произнес: “Вижу Тебя, Владычице мира, грядущую ко мне, но взор Твой не строгий, а милостивый”, – и с этими словами скончался».

Протоиерей обливал слезами телеграмму митрополита Сергия и повторял: «Вот когда я приобрел мир…»

Незабвенен пример смиренного обращения из раскола известного московского протоиерея отца Валентина Павловича Свенцицкого⁴¹. Отец Валентин был наполнен адской злобой против Святой Православной Патриаршей Церкви. Он не мог спокойно слышать имя митрополита Сергия⁴² и ненавистью к нему заражал своих последователей и общавшихся с ним людей. Но, несомненно, какая-то тайная добродетель, совершенная им в жизни, была вспомянута милосердием Божиим незадолго до его кончины и породила в нем кротость и смирение. Благодать Божия внезапно ясным лучом высветила его внутреннее состояние, и он в его свете познал свое гибельное заблуждение и отвращение своих последователей от света истины во тьму. Смиренно каясь перед смертью, он написал Блаженнейшему митрополиту Сергию искреннее, покаянное письмо, где, между прочим, исповедал то, что, будучи объят гордостью и непокорством, отступил от истины Православия, но об этом глубоко сожалеет.

Митрополит Сергий, получив такое чистосердечное покаяние, выраженное в смиренном к нему обращении, немедленно ответил телеграммой, в которой сообщал, что он с отеческой любовью прощает и принимает его в лоно Святой Православной Церкви.

Когда протоиерей Свенцицкий получил эту телеграмму, то преисполнился неописуемой радостью и духовным веселием. Обливаясь слезами, он повторял: «Вот когда я приобрел мир и радость для своей души», – и с этими словами тихо и мирно скончался. Отпевание его совершено было на месте его первого служения в церкви Троицы в Листах на Сретенке.

Я готова страдать ради Бога еще больше…

В воспоминаниях покойного архимандрита Кронида приводятся два таких факта.

I

«Не могу предать забвению, – рассказывал он, – страдания знакомой мне односельчанки, Пелагеи Андреевны, урожденной Неждановой. Она была впоследствии женой одного состоятельного человека, имевшего в Москве свой магазин готового платья. В тридцатидевятилетнем возрасте у Пелагеи Андреевны обнаружилось сужение пищевого канала, а за ним – рак желудка. Невозможно передать ее страдания. Она так исхудала, что старушка мать, при надобности переложить ее с постели на диван, брала ее на руки, как ребенка, и свободно переносила. Иногда мать, видя ее страдания, говорила ей: “Поленька, дорогая моя! Тяжело тебе, невыносимо тяжелы твои страдания!” Но больная улыбнется и скажет: “Нет, мамочка дорогая, я готова страдать ради Бога еще больше, лишь бы не быть лишенной милости Его”».

II

«Вспоминаю еще монаха Даниила, у которого нога была покрыта ранами, в которых кишели черви. Когда врач или фельдшер хотели очистить его ногу от червей, тогда он горько плакал и просил оставить этих червей и не удалять их, говоря: “Я достоин еще больших страданий, чем эти раны с червями”. Он никогда не скорбел и до самой смерти в смиренном терпении готов был нести еще большие страдания».

Невестка! Зажигай свечи и лампады: гости пришли!..

Мать иеросхимонаха Троице-Сергиевой Лавры Виктора, Агриппина, по словам сына ее, всю свою жизнь провела в трудах, скорбях и бедности. Но духом своим она горела любовью к Богу и ближним. Дожив до семидесяти пяти лет, старушка стала изнемогать. Чувствуя свою слабость, она просила сына Василия съездить за священником, чтобы он напутствовал ее Святыми Тайнами. Просьба ее была исполнена.

По совершении всех Таинств: Исповеди, Причащения и Елеосвящения – умирающая утомилась и просила у священника разрешения прилечь в переднем углу. Через короткое время она вдруг поднялась со скамьи и обратилась к своей невестке: «Невестка! Зажигай скорее свечи и лампады! Гости пришли! Какие они милые и драгоценные гости!» С этими последними словами она склонилась на подушку и предала дух Богу.

Мать моя усиленно показывала жестами на дверь комнаты священника отца Луки со словами: «Спеши, спеши, спеши…»

Это было в семье брата архимандрита Кронида, наместника Троице-Сергиевой Лавры, священника Луки. Как-то раз, поздно вечером, отец Лука за чтением газеты заснул и не потушил стеариновой свечи на столе. Жена отца Луки тогда тоже уже легла спать. Вдруг в первом часу ночи она ясно слышит голос, торопливо и настойчиво будивший ее: «Маня, Маня!» Когда она проснулась, то увидела свою покойную мать, которая стояла, осиянная каким-то неземным светом, и, показывая настойчиво жестами на дверь кабинета, повторила ей несколько раз: «Спеши, спеши». «Тогда я, – рассказывала супруга отца Луки, – моментально поднялась с постели, накинула на себя капот и кинулась к двери кабинета. Когда я вошла, то увидела такую картину. Лука Петрович, склонившись в кресле, дремал, а газета, которую он читал, лежала откинутой на столе, где стояла спиртовая лампа “молния”. Тут же на столе была и свечка. Газета уже начала тлеть. Еще момент – и она бы вспыхнула. Тогда спирт в лампе в свою очередь мог загореться, и начался бы ужаснейший пожар, от которого едва ли бы спасся отец Лука. Да и всему дому грозила великая опасность. Я мгновенно погасила свечу, чем предотвратила беду».

Бочкин сказал мне: «И жизнь вечная есть, и муки вечные есть…»

В Сергиевом Посаде жили два друга: Николай Иванович Шабунин, заведовавший лаврской аптекой, и некто Сергей Сергеевич Бочкин. Шабунин был старше С. С. Бочкина, иногда позволял себе допускать фантазерство по вопросам веры, а С. С. Бочкин в религиозных убеждениях был строго православен. Иногда их разговоры касались темы вечных мучений. При этом всякий раз Н.И. Шабунин фантазировал, как и многие, говоря, что вечных мучений не бывает. «Не может быть, – утверждал он, – чтобы Бог осудил Свое создание на вечные мучения». А Бочкин, на основании слов Господа в святом Евангелии: идут сии в муку вечную (Мф. 25:46), считал истиной существование вечной муки. Шабунин обычно упорствовал, и спор друзей кончался тем, что они оставляли этот вопрос до смерти кого-нибудь из них. Кто первый умрет, уславливались они, тот должен, если на то будет воля Божия, обязательно явиться из загробной жизни оставшемуся в живых и сказать, есть ли вечное мучение. Шабунин говорил шутя: «Ну, Сережа, придется мне являться к тебе из загробного мира с ответом о вечных мучениях. Я старше и, несомненно, умру прежде тебя». Бочкин отвечал: «Бог знает, кто из нас умрет первым, может случиться, что я, молодой, умру прежде тебя». Так и вышло. Прошел год после их разговора. Бочкин заболел. Ему сделали операцию, которая оказалась неудачной, и он умер. После его смерти, накануне сорокового дня, Н. И. Шабунин, ложась спать, читал книгу профессора Ф. А. Голубинского «О Премудрости и Благости Божией в судьбах мира и жизни человека». Почувствовав усталость, он положил книгу под подушку и уснул. Только он задремал, как ясно видит перед собой Сергея Сергеевича. Лицо его было молодо, необычайно красиво и исполнено радости. Одежда на нем была изящная, что особенно привлекло внимание Н. И. Шабунина, а в его галстуке сияла крупная брошь, переливаясь всеми цветами радуги. Бочкин, подойдя к Шабунину, сказал: «Есть жизнь светлая, вечная, есть и муки вечные, уготованные собственным произволением грешников». Бочкин сказал другу еще несколько слов и в завершение добавил: «Всего сказанного мной ты и не упомнишь, но у тебя лежит под подушкой книга. Прочитай в ней с особенным вниманием шестую и седьмую главы, и твой ум просветится благодатной истиной о Жизни Вечной. В этой Жизни существуют и неизреченное райское блаженство, и мука вечная».

Когда Шабунин проснулся, то немедленно зажег огонь и с великой радостью прочитал в книге Голубинского указанные места. От прочитанного ум как бы просветлел, а сердце наполнилось радостью и успокоением. Он искренне благодарил Бога за Его великую милость к нему, а С. С. Бочкина – за дружескую любовь, которая вечна и не умирает.