Часть VIII. На суше и на море.

Распря между двумя братьями, возможно, придаёт немного цвета унылому правлению Баязида, продолжавшемуся тридцать один скучный год и не отмеченный какими-либо большими военными событиями в Европе. Его проигравший брат Джем, бежал во Францию, а затем перебрался в Италию, где и умер в 1495 году. Говорят, что он был убит папой Александром VI, печально известным Родриго Борджиа, быть может, по просьбе Баязида. В Европе правление Баязида, запомнилось появлением османского флота, под флагом джихада, которым командовал известный адмирал турецкого флота Кемаль Рейс. Он отметился как на востоке, в Османском государстве, так и в мусульманских владениях в Испании. Кемаль Рейс совершил набег на побережье Испании по просьбе местных мавров, которые, столкнувшись с нападением на королевство Гранада Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской, попросили султана Баязида II о помощи «как владыки двух морей и двух континентов» против испанцев.

Поэтому в этой главе мы вспомним про Испанию, где война между исламом и христианством вступила в заключительную фазу. К XV веке из мусульманских завоеваний сохранился только эмират Гранада, где проживало около миллиона человек, против 6 миллионов в Кастилии, и несколько очень маленьких тайфов, частью бывшими вассалами христианских королей, и которым как-то удалось пережить потрясения, охватившие мусульманскую Испанию после падения Севильи в 1248 году. Самыми важными из них были Альхесирас, Гибралтар и Тарифа и все порты на южном побережье, через которые в Гранаду прибывали солдаты, и шло снабжение оружием и припасами из эмирата Маринид в Марокко. Если бы не помощь из Северной Африки, то эти последние незначительные остатки мусульманского присутствия в Испании, вероятно, исчезли бы гораздо раньше.

Война на южных границах Испании стала, как пишет Дерек Ломакс, «ареной для праздных европейских дворян, которые хотели чего-то более экзотического, чем турниры в Виндзоре, и менее опасного, чем Крестовые походы на Балканах». И всё-таки Испания для большей части Европы имела не такую высокую важность по сравнению с борьбой, которая велась на Балканах между турками и христианами.

Однако за эти десятилетия на Пиренейском полуострове произошло несколько важных сражений.

Первое было в Рио-Саладо, недалеко от Тарифы, в 1340 году, где Альфонсо XI Кастильский вместе с Альфонсо IV Португальским разгромил превосходящие силы мусульман, часть которых только что прибыла из Марокко. В Марокко всегда хватало добровольцев для сражений на так называемом испанском фронте. Марокканцы считали Испанию подходящим местом для священной войны из-за наличия там христиан, а армии Маринидов никогда не испытывали недостатка в новобранцах: берберов с Атласских гор и арабов с побережья. Всем им не терпелось переправиться на другую сторону Гибралтарского пролива, чтобы получить добычу и испанских женщин, или мученичество и райских гурий.

Жителей Марокко воспринимали Испанию как землю джихада. Альхесирас был их обычным местом высадки. Испанцам сильно не нравились эти марокканские искатели приключений. А потому Альхесирас стал их ближайшей целью. Кастильцы призвали своих союзников на помощь.

Стратегическое значение этой кампании, начавшейся через четыре года после Саладо, было ясным с самого начала, особенно для Папы, которого всегда беспокоило проникновение ислама в Европу. Генуэзцы вошли в союз с союзниками Альфонсо XI, а к ним примкнул каталонский флот из Барселоны, и король Филипп III Наваррский, прибывший с армией, чтобы помочь испанцам, так же и некоторые доблестные английские рыцари, в том числе графы Дерби и Солсбери. Захват атлантического порта Альхесирас испанцами, быстрее, чем любые иные действия, сразу полагал конец той огромной поддержке, которую африканцы оказывали своим собратьям-мусульманам в Испании, так как блокировал основное место высадки марокканцев в Европу. Испанцы даже надеялись, что захват мавританских ворот на полуострове положит конец джихаду в Испании раз и навсегда.

Сдача мусульманами Альхесираса, безусловно, привела бы к быстрому исчезновению власти мавров в Испании и краху эмирата Гранада. Но вместо того, чтобы вести борьбу с марокканцами, Кастилия вовлеклась в Столетнюю войну между Францией и Англией.

Французская армия под командованием констебля Бертрана дю Геклена и английская во главе с Черным принцем направились в испанскую землю, чтобы поддержать двух претендентов на трон Кастилии. Французы выступали за Генриха II, англичане за Педро Жестокого.

Война против мавров отошла в тень, а антимусульманский фронт на юге стал второстепенным. Кастильцы, занятые событиями на северной границе, забыли о юге.

В основном против мусульман сражались местные андалузские христианские лорды, в частности, маркиз Кадис, Родриго Понсе де Леон (чей внук-конкистадор напрасно искал источник вечной молодости во Флориде) и герцог Медина Сидония (потомок которого возглавил испанскую армаду против Англии пару сотен лет спустя). Каждый из них, боровшихся за местную власть и землю, ненавидел и сражался с другим, уделяя стычкам между собой, столько же времени, сколько и войнам с маврами, заполняя редкие перерывы мессой, повечерием и вечерней.

Понсе де Леон называл Медину Сидонию «своим заклятым врагом.» Их борьба с маврами оказалась совершенно безрезультатной.

Но мы не будем останавливаться на этой заключительной и нерешительной фазе Реконкисты и сразу перепрыгнем через столетие, через тринадцать эмиров Гранады, быстро сменявших друг друга в своей маленькой и распадающейся стране.

Бесчисленные осады, стычки, контрнаступления, набеги и беспорядки следовали один за одним следующие полутора столетия, пока мусульманское государство неумолимо двигалось к неизбежной гибели, теряя свои города: Антекеру, Захару, Аямонте, Приего, Убеду, Кордову, Матреру, Руту и другие. Бесчисленные участники и малоизвестные личности: Абуль Хасан Али, Гонсало Мартинес, сын Абуль Хасана Юсуф I, Хуан Мануэль и Усман ибн Абиль Ула со смаком сражались и убивали друг друга. Список имен длинный, и не мало доблестных подвигов потеряны во мраке этих полузабытых кампаний.

Затем мы приближаемся к 1469 году, и начинаем видеть свет. В этот важный год Фердинанд, наследник короля Хуана II Арагонского, и Изабелла, наследница Энрике IV, короля Кастилии, поженились в Сеговии. Ему было восемнадцать лет, ей – девятнадцать. Их брак объединил христианскую Испанию. Свадебные колокола, звучащие для знатных гостей, возвещали о приближающемся рождении христианской Испании целиком и полностью. Они также звучали похоронным звоном по мусульманской Испании.

Фердинанд и Изабелла создали современную Испанию. Объединение Испании было главным достижением королевской четы. Они достигли этого поразив джихад.

Человеческие жертвы этой победы были ужасны, но, учитывая неуживчивый характер ислама, борьба с ним является единственным приемлемым способом. Возможно, существовал еще один путь к единству: исламизация Испании. Это путь джихада. Но тогда Испания не была бы самой собой; возникла бы другая страна, и, возможно, процветала бы, будучи европейским продолжением северной Африки. Призыв муэдзина, доносящийся с минарета, стал бы её символом. Живописно, да? Но Испания и Европа не желали быть Северной Африкой, так же как Северная Африка не хотела становиться испанской, французской, итальянской или британской и показала это. Анти-империализм – чувство, которое нужно уважать, даже восхищаться, независимо от его источника. Народы Испании и Португалии продемонстрировали это с VIII по XV века, сражаясь против мавров и арабов.

Народы Северной Африки показали это в XIX и XX веках, борясь с французами, испанцами, итальянцами и англичанами.

Через одиннадцать лет после свадьбы Изабеллы и Фердинанда в Испании начался последний изгнания ислама и джихада. В 1480 году Изабелла находилась на кастильском троне шесть лет, Фердинанд был королем Арагона один год. Они оба чувствовали, что у них есть силы, чтобы положить конец мусульманской Гранаде, уничтожив её, и сделать частью Испании. Король Гранады Мулай Абу аль-Хасан предоставил такую возможность. Сначала, как сказано в истории, он отказался платить ежегодную дань, отправив вместо денег сообщение, что «в сундуках Гранады больше нет золота, но в них есть сталь», глупая угроза от маленького и слабого соседа сильному и большому. Затем, во время внезапного ночного нападения на близлежащую Захару в 1481 году, мавры перебили всех мужчин, защищавших крепость, кроме одного, и захватив в плен 150 христианских женщин и детей отправили их в цепях в Ронду. Разгневанный король Фердинанд сказал высокопоставленному чиновнику в Галисии: «Теперь мы приложим все силы, чтобы завоевать Гранаду и изгнать из Испании врагов католической веры, посвятив Испанию на служении Богу.» Цель стала ясна: уничтожение мавританского эмирата Гранада и всей мусульманской Испании.

Это был христианский анти-джихад в действии. Политика, которой Фердинанд придерживался в отношении Гранады в течение следующих нескольких лет, показала, что он имел в виду именно то, что сказал.

Первой целью, частично в отместку за мусульманский набег на Захару, стала крепость Альхама, расположенная примерно в тридцати милях от столицы Гранады, построенная на скалистом гребне, отвесно возвышающемся над речной долиной, и поэтому считавшаяся неприступной среди мавров. Но она была слабо защищен и могла быть легко взята, о чём сообщил Хуан де Ортега, капитан эскаладорес, специальной команды армейских альпинистов. Фердинанд передал командование отрядом в 3500 человек дону Родриго Понсе де Леону, отложившего свою вражду с герцогом Медина-Сидонии и отправился на разведку в разгар зимы. Люди Хуана де Ортеги холодной декабрьской ночью прокрались в крепость, убили часовых и открыли ворота испанским войскам, которые после нескольких часов заняли город, основательно разграбив его, убив часть жителей и поработив большинство из оставшихся. Испанцы освободили христианских пленников, находящихся в крепости, и повесили отступника на зубчатых стенах. «Сообщение об этом поражении, как звон набата, обрушилось на жителей Гранады», – рассказывает Прескотт в своей истории Фердинанда и Изабеллы. Гибель была не за горами.

В высших кругах Гранады воцарилась неразбериха. Эмир Мулай Хасан был изгнан своими мятежными подданными и укрылся в Малаге. Его сын, девятнадцатилетний Боабдил, молодой, энергичный и неопытный, стал эмиром в 1483 году. Смятение охватило и кастильцев, которые, решив сохранить свою добычу в Альхаме, потратили много усилий, пытаясь захватить близлежащий город Лорку, владение которым, по их мнению, помогло бы им защитить Альхаму. Боабдил, несколько неорганизованный юноша, попал в плен к испанцам, когда отправился сражаться с ними в Лусене. Испанцы отпустили его при условии, что он принесет присягу вассала Кастилии. Затем он согласился разделить свой эмират со своим сводным братом эль-Загалем, отец которого Мулай Хасан отрекся от престола в его пользу. Испанцы захватили Боабдиля второй раз, взяли Лоху и в следующие несколько лет непрерывно нападали на Гранаду, завоёвывая его медленно по кусочкам. Самым выдающимся из испанских военачальников был Гонсало де Кордоба, великий капитан, чья пехота вступала в бой, вооруженная личным огнестрельным оружием против мусульманских луков, стрел и копий.

В 1487 году испанцы захватили Малагу, добавив ее ценный порт к своим владениям. Марбелья, такая модная ныне, стала главной военно-морской базой Кастилии. Альмерия, в последние годы излюбленное место съемок итальянских бесконечных вестернов, вскоре после этого пала под натиском войск короля Фердинанда. Сам король командовал армией из 80 тысяч пехотинцев и 15 тысяч всадников. Королева Изабелла была чем-то вроде генерал-квартирмейстера, скромная, непритязательная, но очень заметная. Возможно, она была одним из создателей военно-полевой медицины, установив палатки для больных и раненых. Находясь среди военных, она никогда не давала советов, если ее об этом не просили, и однажды, прежде, чем ответить, она предварила совет скромным замечанием, которое некоторые современные феминистки осудили бы: «Да простит меня ваша светлость за то, что я говорю о вещах, которых не понимаю», хотя она, похоже, понимала их лучше, чем ее муж или любой из окружающих его мужчин. Но, как и большинство умных людей, будь то мужчины или женщины, она не чувствовала необходимости хвастаться или самоутверждаться. Одно ее присутствие внушало уважение к ней. Когда она не занималась снабжением армии или управлением, ей нравилось вязать. Она была верна и предана своему мужу, финансировала Христофора Колумба, собирала деньги для выкупа пленников у мусульман, – замечательная женщина, интеллектуально намного превосходящей своих современников, как мужчин, так и женщин. Сильная, но также и женственная, и прекрасная, она уверенно стояла на землю, а разум летал в высоте, и ей не понравились бы феминистские мачо-женщины сегодняшнего дня. Она – одна из великих фигур в истории.

Испанская армия осадила столицу Гранады и за три месяца построила город-спутник прямо под стенами, чтобы разместить и предоставить убежище осаждающим. Войска хотели назвать город Изабеллой, но королева просила назвать его Санта-Фе¹¹⁸, поскольку это был единственный населенный пункт в Гранаде, который, по словам испанского писателя, «никогда не был осквернен мусульманской ересью.» Город существует и ныне. В осажденной Гранаде мусульмане каждый день ожидали подкрепления из Северной Африки, которое, как знал Боабдил, никогда не придет. Будущее для мусульман было безнадежным. Никакого решения, никакого выхода, кроме поражения и почетной капитуляции, не существовало. Переговоры между мусульманскими и христианскими представителями тайно велись по ночам. Они были ратифицированы двумя монархами в конце ноября 1491 года. Сдача произошла 2 января 1492 года. Теперь джихад в Испании закончился, но маврам Гранады разрешили сохранить мечети и религию – условие, которое испанцы позже полностью проигнорировали. Боабдилу выделили небольшое местечко для кормления в близлежащих горах Альпухарр, чуть южнее, в качестве вассала Кастилии.

Церемония капитуляции носила скорее религиозный, чем военный характер, как и подобало войне, которая для обеих сторон наполнялась религиозно-сакральным противостоянием. Кардинал привел испанские войска на церемонию. Фердинанд стоял у мечети, позже посвященной Святому Себастьяну, символу провалившегося джихада. Кардинал приветствовал Боабдила, когда тот с мрачным лицом выехал из Гранады в окружении своей семьи, и подвёл к королю, который обнял его и принял от него ключи от города.

«Эти ключи твои, о король, раз так повелел Аллах», – смиренно сказал низложенный властитель мусульман.

Все 780 лет мусульманской оккупации, Аллах присутствовал в Гранаде. Было вполне уместным вспомнить об Аллахе в день её окончания. Среди присутствующих на церемонии находился генуэзский мореплаватель по имени Христофор Колумб, просивший помощи у королевы Изабеллы в путешествии на запад, через Атлантику в Индию.

Когда король Фердинанд въезжал с распятием в руке на коне в сдавшийся мусульманский город, он, возможно, думал о другом городе, на этот раз христианском, Константинополе, захват которого мусульманами тридцать девять лет назад сопровождался сценами беспрецедентного ужаса. В то утро в Гранаде было холодно, а небо было голубым. И в нём развевались знамена Кастилии и Сент-Джеймса. Хор пел Te Deum. Вся армия стояла на коленях при чтении «этого последнего, славного триумфа креста», говорит нам Прескотт. Джихада в Испании больше не существовало. Благодаря Фердинанду и Изабелле Испания объединилась и стала одной нацией.

А Баобдил с матерью, отъехав на несколько миль от города по дороге, ведущей к Альпухаррам, остановился на возвышенности, что в нескольких милях от города, и оттуда смотрел вниз на Гранаду, бывшим его городом ещё вчера. Он видел его последний раз далеко внизу, красный на фоне зимней серой сельской местности, город красоты и радости. В конце концов, он тоже был испанцем, который родился и прожил всю свою жизнь под андалузским небом. Он глубоко вздохнул и разрыдался от отчаяния.

«Увы, – воскликнул он, оттирая глаза рукой, – чьё горе может сравниться с моим?»

Его мать, бывшая когда-то рабыней в гареме, не выразила ни слова сочувствия своему обезумевшему сыну. Ее охватила злоба.

«Ты плачешь как женщина, о том, что не смог защитить, будучи мужчиной,» – закричала она.

Печальный и заплаканный Боабдил покидает нашу историю. Через несколько месяцев он оставил свои андалузские владения в горах и отправился в Фес, в Марокко, где и погиб, сражаясь в одном из многочисленных междоусобных исламских конфликтов, вдали от Гранады, которую так любил и потерял. Место, с которого Боабдил в последний раз смотрел на Гранаду, называют «Последним вздохом мавра». Это метка в истории, важная не только символизмом, но и потому что положила конец арабскому военному проникновению в Западную Европу и отвержение ислама народом, который арабы пытались завоевать. И это же причина огромного воодушевления для одних, и драмы для других. Трагедия Боабдила носит универсальный характер и занимает важное место в европейской истории. Торжествующему, нетерпимому исламу не оказалось места на этом континенте. Джихад по самой своей природе разрушил бы Европу. Европа должна быть Европой. Она не осталась бы сама собой при воинствующем, нетерпимом, доминирующем исламе. А мусульмане хорошо знают, что Дар-аль-ислам, страна ислама, должна стать мусульманской, чтобы быть такой. Каждому свое.

После падения Гранады джихад взял передышку. В Венгрии, где страх перед турками немного исчез, именно христианская аристократия впала в варварство, и в стране началась ожесточённая гражданская война при новом короле Владиславе II, взошедшем на трон в 1490 году, вслед за Матиасом, сыном Хуньяди.

Крестьяне, жестоко притесняемые аристократией, восстали под предводительством некоего Георга Дозсы, которого, наконец, поймали дворяне, и за попытку стать королем посадили на раскаленный железный трон, надев на голову раскаленную железную корону и закрепив раскаленный железный скипетр в руке. Наполовину зажаренного Дозсу затем передали дюжине его последователей, которых не кормили в течение двух недель. Что произошло дальше, я предлагаю додумать читателю. Восставшее крестьянство осудили на вечное крепостное право, чтобы приучить их знать свое место. Неудивительно, что по сравнению со своими хозяевами, турки начали казаться венгерским крестьянам меньшим злом. Но, к счастью для диких мадьярских правителей, турки тогда не проявляли активности в Европе.

В то время как Испания изгнала несчастного Боабдила из Гранады и сбросила с себя мусульманское иго, мрачный султан Баязид II сумел навязать свою собственную версию мусульманского правления трем венецианским укреплениям на материковой части Греции, Модону, Корону, и более известному под названием Лепанто, где несколько десятков лет спустя произошла одна из величайших морских битв всех времен. Турция находилась в процессе превращения в военно-морскую державу. В 1499 году османская армада из 238 кораблей под командованием Дауда-паши и Кемаля Рейса разгромила венецианский флот из 170 судов, включая французскую эскадру из двадцати двух галер, и взяла Лепанто, осаждавшийся одновременно с суши войсками янычар. А испанцы провели своё первое выступление на османской сцене, смешанный венециано-испанский контингент во главе с Гонсало де Кордобой отбил ионический остров Кефалония у турецкой армии.

Как и все кампании правоверных, война против Венеции была частью джихада со всеми духовными и мистическими подтекстами и наградами, которые священная война имела в мусульманском сознании. «Прежде всего, религиозный экстаз побудил мусульман всех сословий принять участие в священной войне против неверующих. Коран ... учит также, что, когда идет война между правоверными и врагами ислама, долг каждого мусульманина – пожертвовать на такую войну свою собственность, свою жизнь и самого себя», говорит историк XIX века. И, упоминая турок, добавляет: «Общий настрой магометанской священной книги корана необычайно воинственен и, должно быть, в лучшие времена ислама возбуждал отважную кровь турок».

Следующий султан, Селим I, Мрачный, как его по праву называли, взошел на трон в 1512 году, когда его бездельничающий отец, Баязид II, отрёкся от престола. Он правил всего восемь лет, но сумел за этот короткий период почти удвоить размеры Османской империи. Все его завоевания сделаны в Азии и Африке, особенно в Персии, Ираке, Сирии и Египте, поэтому мы уделим ему немного место в нашей, нацеленной на Европу книге, что прискорбно, потому что он, возможно, самый успешный в военном отношении из всех турецких султанов. Он был не только султаном, но и первым из турецких халифов, что также означает наместника пророка Божьего (то есть Мухаммеда) и Верховного имама ислама (по крайней мере, суннитов; шииты, главным образом в Персии, имели своих сановников).

Он получил религиозный титул, главный в мусульманской иерархии, от последнего Аббасида, чьи предки нашли убежище в Каире после резни багдадских халифов монголами двести лет назад. С этого времени османские султаны пользовались религиозной властью, которую давал им титул халифа над мусульманами во всем мире, а не только в пределах Турецкой империи.

Но Селим еще более непривлекателен, чем Магомет II. Султаны, по крайней мере большинство из них, казалось, имели сильную склонность к садизму. У Селима Мрачного эта черта, оказалась особенно хорошо развита. Он упивался убийствами, и его правление состояло из сплошного кровопролития. Когда он пришел к власти, то сразу задушил пятерых своих племянников в возрасте от семи до двадцати лет, хотя младшие умоляли сохранить им жизнь. И, так же, двух своих братьев: Ахмеда и Коркона. Он душил своих визирей в среднем одного за несколько месяцев. Глубоко верующий, он ненавидел шиитов, которых считал еретиками, и провел перепись их в владениях. Их насчитали 70 тысяч, и 40 тысяч обезглавили палачи, разосланные по всей стране. Остальные попали в тюрьму. Ему не понравилось послание, доставленное от персидского шаха, и он приказал разорвать посла на куски. В битве у Тебриза он разгромил персидскую армию, и приказал казнить всех пленных шиитов на месте. Когда один из его генералов, Хемдар-паша, указал на трудности похода через пустыню, ему немедленно отрубили голову. Он казнил на месте несколько сотен пленных мамелюков в Египте, сдавшихся под обещание сохранить им жизнь. Когда он взял Каир и стал халифом, то казнил 50 тысяч жителей города, не забыв о 153 чиновниках казначейства, которых приказал казнить за некомпетентность, но, всё-таки, смягчился, когда храбрый муфтий заступился за них. К концу своей жизни он понял, что всех христиан в Турции следует предать смерти, и только заступничество муфтия, в очередной раз, предотвратило приведение приговора в исполнение бандами бродячих палачей. Когда он умер в 1520 году, все мужчины, женщины и дети в империи, мусульмане, христиане и евреи, вздохнули с облегчением. Его сын Сулейман стал султаном и халифом. И вошёл в историю как Сулейман Великолепный. Именно во время его правления Османская империя достигла своего апогея и стала сильнейшей военной и экономической державой в Европе.

Подобно своему отцу Селиму, смотревшему в одну сторону – на восток, Сулейман всегда глядел в одном направлении, но только на запад. Его устремления и политика всегда отдавали приоритет Европе над Азией. За свои сорок шесть лет в качестве султана и халифа он трижды воевал против своего главного мусульманского соперника Персии: в 1534 году, в основном потому, что персидский шах стал союзником императора священной Римской империи Габсбургов Карла V, правившего Испанией, Мексикой, Австрией и Нидерландами; затем в 1548 году, когда его янычары заняли Тебриз; и наконец в 1553 году, когда он разорил Месопотамию. В остальное время христианская Европа была врагом.

Эти кампании против Персии являлись по существу религиозными войнами, поскольку, хотя персы и были мусульманами, но придерживались ненавистной туркам и другим суннитам шиитской разновидности. В Азии Сулейман распространил свою империю на Аравийский полуостров, захватив Хиджаз, Йемен и Аден. И так, родина пророка стала турецким владением и оставалась таковой в течение четырех столетий, пока Т. Э. Лоуренс и его арабский легион не освободили ее от османского владычества во время Первой мировой войны.

Завоевания Сулеймана в Европе гораздо более впечатляющими, чем эти азиатские предприятия, занявшие менее шести лет. Сердце султана, его янычары и его джихад принадлежало Европе. За семь лет после своего восшествия на престол он отвоевал Белград, который турки ранее проиграли венграм, захватил остров Родос и осадил Вену. Но прежде чем Сулейман начал эту обширную кампанию турецкой экспансии по Европе, он повторил старые кампании джихада.

В начале первых османских завоеваний в Европе Сербия пала в Косово; Болгария попала под полумесяц после Никополя; Валахия и Босния присоединились, полностью или частично, к Дар-аль-исламу после Варны; христианская Албания умерла вместе со своим героем Скандербегом; и греческая империя исчезла в шуме, резне и изнасилованиях в Константинополе.

В регионе осталась только одна христианская нация, которая все еще сражалась, иногда побежденная, но всегда непокоренная, раздираемая своими собственными разногласиями, никогда не боящаяся, иногда легкомысленная, часто варварская, но всегда доблестная. Венгрия все еще присутствовала, готовая сражаться с турками за своего Бога, Папу и короля. Благодаря Яношу Хуньяди, она одержала последнюю победу давным-давно, в 1456 году, в Белграде, бывшего до того венгерским пограничным городом. С тех пор Венгрия шла своим собственным путем. Но Сулейман, еще молодой человек двадцати шести лет, был полон решимости снова подчинить Венгрию. Он отправил посланника в Буду, чтобы потребовать, в обмен на длительный мир, тяжелую ежегодную дань от семнадцатилетнего короля Венгрии Людовика II, молодого ничтожества, но замечательного плейбоя, которому нравилось окружать себя безответственными негодяями, подобными ему самому. Посчитав послание султана весёлой шуткой, молодой монарх презрительно ответил на требование, чего оно, возможно, и заслуживало, но которое не следовало выражать так открыто. Венгры оскорбили посланника и бросили его в тюрьму, прежде чем отправить обратно в Стамбул с пустыми руками. Говорят, они даже отрезали ему нос и уши, нанеся особую обиду султану.

Сулейман обрадовался, получив предлог от Людовика II, и начал войну. Решив отвоевать Белград, он выступил из Стамбула в феврале 1521 года во главе огромной армии неизвестной численности, но которая, похоже, была очень велика, поскольку ей потребовалось, как рассказывает Антоний Бридж в биографии Сулеймана, не менее 33 тысяч верблюдов и 10 тысяч повозок для перевозки припасов и ста артиллерийских орудий. Эти силы поддерживались флотом из сорока кораблей, поднявшихся вверх по Дунаю. Когда завоеватели спустились с гор на равнины Венгрии, то захватили город Шабац в июле месяце, защищаемый всего лишь пятьюстами воинами под командованием патриотов Симона Логоди и Эндрю Тормы. Весь гарнизон полностью вырезали. «В лагерь привезли сто голов солдат гарнизона Шабаца, не успевших отступить через реку», – лаконично отметил Сулейман в своем дневнике. На следующий день головы насадили на пики, для украшения османского лагеря. Шестьдесят венгерских защитников Шабаца, отказавшихся бежать, были еще живы на шестнадцатый день осады. Они выстроились на главной площади в ряд и ожидали последнего турецкого штурма, а затем стойко сражались с нападавшими, пока не осталось в живых ни одного венгра.

К концу месяца янычары подступили к стенам Белграда, защищаемых гарнизоном из 7 тысяч человек, надеявшихся на помощь из Буды. Но помощь не пришла. Людовик II отправился в свадебное путешествие, и его нельзя было беспокоить. Два могущественных лорда, Баторий и Иоанн Саполяй, с большими армиями у каждого, стояли недалеко от осажденного города, но каждый боялся другого больше, чем турок, и потому не вступал в бой. Янычары взяли город штурмом в начале августа. Защитники, которых теперь осталось всего несколько сотен, укрылись в цитадели, где продержались до конца месяца. Среди них находился месье де Круасси, французский рыцарь, загадочно и храбро попавший в эту битву, не имевшей прослеживаемой связи с Францией. Смешанные силы сербских наемников и венгров, и, возможно, месье де Круасси, сдались, когда в живых осталось только семьдесят пять, под обещание, что им сохранят жизнь. Но турки, как обычно, нарушили свое слово и пощадили только сербов. Венграм отрубили головы. История молчит о том, что случилось с месье де Круасси. А большинство местных жителей отправились на невольничьи рынки Стамбула.

Венгры гадали, где и когда будет нанесен следующий турецкий удар. Им пришлось ждать его пять лет, и жребий выпал местечку под названием Мохач, которое играет ту же погребальную роль в венгерской истории, что и Косово в сербских преданиях.

Прежде чем снова отправиться в Венгрию, Сулейман напал и отнял остров Родос у рыцарей Святого Иоанна Иерусалимского, боевого ордена христианских воинов, владевших им в течение двух столетий. Турки боялись и ненавидели их так же сильно, как и, христиане боялись и ненавидели турок. Великим магистром ордена был француз Филипп де Вилье де Лиль-Адам, недавно принявший командование в возрасте пятидесяти семи лет. Несколько месяцев спустя турки отправили флот из 700 судов, в основном галер, на борту которых находилось около 20 тысяч солдат и 40 тысяч матросов, а Сулейман отбыл на юг от Галлиполи с армией в 140 тысяч человек. Услышав о приближении этих огромных сил, рыцари-госпитальеры приготовились к битве. Их было пятьсот человек, поделённых на отряды из прованцев, французов, итальянцев, арагонцев, англичан, немцев, кастильцев и португальцев, в зависимости от языка, на котором они говорили. Группа из Прованса была самой многочисленной. Французы юга и севера всегда возглавляли эти боевые организации церкви. Рыцарей поддержала сотня боевых капелланов, около тысячи наемников и около тысячи жителей Родоса.

4 сентября 1522 года турки атаковали столицу острова, и рыцари боролись до 21 декабря, когда подписали капитуляцию. Турецкие потери в ожесточенных боях составили огромную цифру, вероятно, более 60 тысяч человек. Сулейман был еще достаточно молод, чтобы быть щедрым. Он позволил рыцарям уйти безопасно и с миром, обеспечив их необходимым, а также пообещал уважать жизни и дома островитян. Он приказал, чтобы герб Ордена, высеченный на стенах завоеванного острова, остался такими же, каким и был, в знак героизма рыцарей в битве. Маршал Наполеона – Мармон, служивший в Турции во время наполеоновских войн, отметил, что геральдические знаки все еще украшали стены 315 лет спустя.

Рыцари отплыли только 1 января. Один из выживших в осаде, молодой провансальский рыцарь Жан Паризо де ла Валетт, позднее станет главой рыцарского ордена. Он принимал участие в подборе новой обители для рыцарей и помог основать его на острове Мальта, но этот остров скоро и сам подвергнется еще более жестокой осаде. Столица Мальты, Валлетта, названа в его честь.

Осада Мальты случилась спустя сорок три года после осады Родоса, и еще живой Сулейман, наблюдая за ней, сожалел что должен сражаться с Ла Валетте ныне, потому что когда-то оставил его живым. Сама осада этих двух островов-Родоса и Мальты прекрасно отражает всю суть джихада. Многолетнее столкновение христианства и ислама, происходившее в этих маленьких точках Земли, выглядело так, словно вся ярость и ненависть накопившаяся за тысячу лет, вылилась за несколько месяцев. Но джихад всегда действует одинаково, независимо от того, христианин ли противник или иудей, индуист, сикх, буддист, зороастриец или анимист. Для ислама внешний немусульманский мир официально является Землей войны, Дар-аль-харб.

Через несколько лет после Родоса джихад появился в Венгрии. На этот раз у турок появился союзник: Его Христианнейшее Величество король Франции Франсуа I, которому не терпелось увидеть австрийскую армию своего врага Карла V втянутой в войну против турок, как лучшую защиту Франции на опасной шахматной доске международной дипломатии. Франсуа I попал в плен в бою к австрийскому императору и умолял султана о помощи. Сулейман покровительственно заверил короля Франции, что теперь, «когда тот подал прошение трону, который является убежищем для всего мира, ему больше не нужно бояться врага, угрожавшему и разорившему его владения и взявшему его в плен.»

Первой целью турок стала католическая Венгрия, которой правил союзник Карла V Людовик II, король-плейбой. «Сулейман Великолепный отправился из Стамбула с армией в 300 тысяч, чтобы завоевать мир», – написал Золтан Бодолай, словами, столь же по-своему великолепными, как и слова Сулеймана. Возможно, Франсуа I приказал спеть величественное «Te Deum» в Соборе Парижской Богоматери, услышав, что великое турецкое войско двинулось в путь, чтобы сразиться со его врагом. Князья и политики, увы, иногда пренебрегают религией.

В Венгрии, раздираемой распрями, с крестьянством, осужденным на вечное рабство и отчужденным от собственной страны, король Людовик II со своей гвардией из четырех тысяч человек отправился навстречу врагу. Иоанн Заполяй, богатейший владыка королевства, с личной армией в 40 тысяч человек, устранился от грядущих событий. Королю Людовику удалось собрать вокруг себя еще 22 тысячи человек, и с этим войском он встретил Сулеймана на поле Мохача, недалеко от Дуная, 29 августа 1526 года. Генрих VIII в Англии был слишком занят подготовкой к разводу с Екатериной Арагонской, чтобы думать о далеких венграх, столкнувшихся с исламским врагом. Король франков Франсуа I молился о победе мусульман, потому что поражение венгров от турок значительно ослабило бы его врага Карла V, союзника венгров. В Мохаче военные советники короля Людовика советовали набраться терпения. «Нас значительно больше, – говорили они, – Давайте дождемся армии Иоанна Заполяя.» Но король Людовик II был молод, неопытен и безрассуден. «Мы не будем ждать,» – ответил он.

Епископ Переньи, один из многих венгерских прелатов, сопровождавших короля на поле боя, посмотрев на турок, выстроившихся с обнаженными мечами в ожидании венгерской атаки, осенил себя крестным знамением, вверил свою душу Богу и сказал другому епископу, сидевшему рядом с ним на лошади: «Сегодня праздник святого Иоанна Мученика. Не придётся ли добавить к этому дню праздник 20 тысяч мадьярских мучеников.» Мадьяр – это имя, которым венгры называют себя. Когда-то они пришли из Азии, вторглись и захватили Венгрию в 800-х годах и так стали венграми. А теперь, в Мохаче, они столкнулись с новыми захватчиками, пришедшими, как и они ранее, из Азии. Они посмотрели на турок, и храбро бросились в атаку. Лучшие кавалеристы Европы, предшественники гусар, с криками и пением прорвали первые турецкие линии. Но чем дальше они продвигались, тем всё более тяжело вооруженных турок встречали их. Венгры пошли в атаку и были скошены турецкими артиллеристами. Сулейману потребовалось всего два часа, чтобы разбить венгерскую армию. Король Людовик, раненный в голову, в сопровождении своего телохранителя бежал с поля боя, но его лошадь поскользнулась, пересекая грязный ручей, упала на него, и король утонул под тяжестью своих доспехов. Среди убитых оказалось семь епископов и архиепископов, включая Переньи. 16 тысяч венгров погибли в сражении, 2 тысячи взятых в плен лишились голов, которые будучи насаженными на пики, украшали окрестности палатки Сулеймана в ту ночь.

Мохач определил судьбу Венгрии почти на два столетия. Его население уменьшилось с четырех миллионов до двух с половиной за эти сто пятьдесят с небольшим лет. Поведение Англии в Ирландии является эталоном порядочности по сравнению с турецким пребыванием в Венгрии. Турки охотились на венгров в сельской местности, как на куропаток. Вероятно, три миллиона венгров стали рабами и рассеялись по всему Османскому государству. Через несколько месяцев после Мохача, Сулейман вернулся в Стамбул с живым товаром из 100 тысяч венгров, мужчин, женщин и детей, распроданных затем на невольничьих рынках в столице, в Анатолии, Египте, Сирии и на Балканах. Гази, солдаты джихада, янычары и сипахи получили щедрую награду за свои боевые навыки. Как обычно пятая часть добычи досталась султану, имевший теперь повышенное право на свою долю как халифу, но большую часть поделили между солдатами. Джихад был народным капитализмом в его лучшем проявлении. От него выигрывали все. Позже, когда янычарам разрешили вступать в брак, их жены и дети также извлекали выгоду из всех махинаций и сделок, которые стали частью османской военной традиции.

Успешная кампания Сулеймана не только опустошила Венгрию; она оставила страну разбитой на три части: одной управляли турки, другую возглавлял брат Карла V, Фердинанд Габсбургский, и третью хитрый аристократ Иоанн Заполяй, всплывший на верх, на беде своей страны, которую он и помог создать, отвергнув призывы короля о помощи. Теперь он создал для себя королевство из обломков, оставшихся от земель мадьяр, и стал вассалом турок. Заполяй, когда ему начал угрожать Фердинанд, обратился за помощью к Сулейману и получил обещание османской поддержки. «Я лично отправлюсь к нему на помощь», пообещал Сулейман посланнику Заполяя. «Я клянусь в этом нашим пророком Мухаммедом, возлюбленным Аллахом, и моей саблей.» Аллах, ислам и меч для Сулеймана были одним целым, троицей джихада.

Встревоженному послу Фердинанда, которого австрийский король спешно отправил в Стамбул, услышав о происках своего соперника перед Сулейманом, султан высказал только высокомерие и пренебрежение. «То, что меч завоевал, меч и сохранит,» – увесисто произнёс он. Он пойдет и сразится с Фердинандом и отберет часть Венгрии у короля Габсбургов. «Я найду его на поле Мохача или в Будапеште, – сказал Сулейман. – Если он не встретится со мною там, я буду сражаться с ним под стенами самой Вены.»

Вена, столица священной Римской империи Карла V, казалась достойной цель для Османской империи. Именно к Вене устремлялись мысли и желания Сулеймана. Теперь венгры были поверженным врагом, бессильным, не способным нанести ответный удар.

Дунай, река, на берегах которой лежала Вена, вскоре станет такой же частью мусульманского мира, как Нил, Евфрат, Тигр и Инд. Дунай покраснеет от христианской крови. Вена станет Багдадом на Западе. Сулейман принесёт послание пророка к не признаваемому им за императора Карлу V. В мире существует только один император – Сулейман. Но, поскольку Карл V отсутствовал, «занятый своими делами в Италии», как сообщает Кризи в «Истории турок-османов», то хватит и его брата – Фердинанда. Следующей целью джихада станет Вена. 10 мая 1529 года Сулейман отправился в новую завоевательную кампанию на Западе с армией в 250 тысяч солдат, подкрепленной тремя сотнями тяжелых пушек и бесчисленными мулами, лошадьми и верблюдами. В Мохаче, специально выбранном султаном, чтобы унизить венгров, его встретил Заполяй, поцеловавший султану руку в знак уважения, признавая тем самым свою вассальную зависимость. Со своими венгерскими союзниками Сулейман отправился в Вену, захватывая по пути города, уничтожив несколько гарнизонов и подвергнув пыткам, убийствам и порабощению жителей деревень, мимо которых проходила его армия по пути в Австрию. Авангард армии Сулеймана прибыл под Вену 23 сентября, и мусульмане, разъезжая вокруг стен города на лошадях, выкрикивали оскорбления защитникам и обещали смерть. На копьё каждый из них насадил голову австрийца. Оставшаяся часть армии подошла к Вене через пару дней, и город погрузился в страх и ожидание, зная, что нападающие превосходят их по крайней мере в 10 раз. Вену обороняли всего лишь 16 тысяч человек, а осада продлилась только три недели. Сулейман ожидал, что Вену будет защищать король Фердинанд, но тот мудро, если не геройски, решил переждать в другом месте, вдали от турок, и оборону столицы поручили ветерану – немецкому генералу Николасу фон Зальме, подчёркнув этим, что Сулейман относится к лицам низшего сорта, недостойных внимания короля. Установилась отвратительная погода, которая помешала туркам подвести свои тяжелые орудия. Венцы проявили упорство в защите. Хотя городу серьезно угрожало огромное число осаждавших и применение мин и взрывчатки, однако, вскоре реалист Сулейман понял, что у него нет шансов на быструю победу, а его престиж неизбежно пострадает от длительной осады города, защищаемого неизвестным генералом. Отказ Карла V и Фердинанда встретиться с ним в бою, означает признание ими своего поражения, заявил Сулейман, и 16 октября турки, собрав вещи, отправились в долгое путешествие к себе домой в Стамбул. Перед отъездом они сожгли свой лагерь, убив тысячи пленных, в основном крестьян с их семьями из соседних деревень.

Упреки Сулеймана в трусости, выдвинутые против Карла и Фердинанда, никого не обманули. Все поняли, что Вена устояла, и жители праздновали победу. Вся Европа восприняла неудачу турок при взятии Вены, как первую крупную победу христиан над мусульманами с момента появления турок на континенте. Сообщается, что во время осады погибло 40 тысяч турок и 20 тысяч христиан. Отступающие янычары совершали обычные бесчинства, свойственные разбитой армии XVI века. А может и более. «Память об их зверствах настолько глубоко проникла в сознание Европы и завоевала такую неизгладимую репутацию варварства, что британский премьер-министр Гладстон все еще вспоминал «чудовищных турок» три столетия спустя», напоминает Бридж в биографии Сулеймана. Об этом помнят и сегодня, и нынешние турки несправедливо соединяются в сознании европейцев со зверствами, совершенными их османскими предками. Такие ассоциации подобны тому, как если бы англичан мистера Блэра сегодня обвинили в резне жителей Лиможа Черным принцем¹¹⁹ во время Столетней войны, или если бы нынешних французов осуждали за убийство двух тысяч османских солдат, сдавшихся Наполеону Бонапарту в Яффе в 1799 году во время Сирийской кампании.

Джихад действовал не только на суше. Морская война против христиан началась сразу же, как мавров изгнали из Испании. Вернувшись в Северную Африку, многие осели в Алжире, где бывшие рыбаки Гранады стали пиратами и работорговцами. Они начали совершать набеги на прекрасно знакомое им испанское побережье, чтобы заработать на жизнь, и главным товаром, за которым они охотились были христианские рабы. Несомненно, в этих набегах имелся и элемент мести. Мавры мстили за страдания, причиненные им испанцами. Эти прибыльные морские прогулки стали неотъемлемой частью жизни ислама и джихада, и все местные мусульмане считали так. Воевать ли с неверными? Никаких колебаний не возникало. Поскольку Аллах через пророка велел правоверным убивать их. В суре 9:5~совершенно ясно сказано «…избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте!» А многобожники – это, в частности, христиане, чья Троица представлялась мусульманам тремя богами. Засада, плен и убийство, где бы их ни находили, было делом благословленным Аллахом и получившим религиозное признание мусульманских толкователей. Мавры рассматривали эти набеги как сочетание добычи, удовольствия и религиозного долга. Удобный взгляд для головорезов, ищущих грабежей, денег и мести.

Поскольку для хорошего мусульманина обязанность религиозной войны заложена в коране и является постоянной, такие войны считались святыми деяниями. Первые мусульманские набеги на море не оставили заметных следов. Но мавры и арабы со светлыми волосами и голубыми глазами, встречающиеся в исламских странах, вполне могут оказаться потомками мужчин и женщин, похищенных мусульманскими налетчиками с европейских берегов. О пиратах Берберского побережья ходили легенды. «Берега Триполи» упоминаются даже в гимне морской пехоты Соединенных Штатов.¹²⁰ Но не забудем, что испанцы сражались с пиратами Берберского побережья за три столетия до американцев. Испанский вельможа дон Педро Наварро первым совершил карательную экспедицию на берега Северной Африки. В 1500-х годах он возглавил испанский флот, чтобы положить конец пиратству, захватил морскую крепость на побережье Алжира, вынудив тем пиратов прекратить свои набеги.

Но передышка длилась всего несколько лет. С острова Лесбос в Эгейском море османский пират Урудж отправился на запад Северной Африки и получил разрешение правителя Туниса пользоваться его портом в обмен на пятую часть доходов, вырученных от набегов. С этого момента Урудж правил западным Средиземноморьем. Он собрал вокруг себя суровых морских волков, главным из которых стал его брат Хайреддин, более известный в истории под именем Барбаросса – «Рыжая борода» по-итальянски, из-за цвета и обилия его усов. Барбаросса возглавил мусульманский корсарский флот после гибели своего брата в бою в 1518 году. И с тех пор Средиземное море стало мусульманским озером.

Его подвигам не было числа. Он стал величайшим поставщиком рабов в Алжир и наложниц для гаремов и совершал набеги по всему Средиземноморью. Высадившись в Фонди ночью, он пытался похитить местную красавицу Джулию Гонзагу, известную на всю Италию своей внешностью, фигурой и обаянием. Он задумал подарить ее султану как достойное украшение для его гарема. Проснувшись чуть раньше, она сумела сбежать в ночной рубашке верхом на лошади, под защитой молодого итальянского рыцаря. (История добавляет, что галантный молодой итальянец был казнен позже за то, что видел спасённую девицу в излишне нескромном виде.) Барбаросса высадился на Менорке под фальшивым флагом и захватил 6 тысяч местных жителей, отправив их в Алжир. В первом городе Калабрии, подвергшемуся налету, всех, кто сопротивлялся, убили, а всех хорошеньких девушек города изнасиловали и похитили. Он совершил набег на Апулию и похитил 10 тысяч жителей для продажи в Стамбуле.

Число жертв этих налетов кажется сильно преувеличенным, но нет никаких сомнений в том, что их было очень много, даже если официальные цифры делить на десять. Мусульмане считали рабство нормальным явлением. Оно допускалось и христианами, с той разницей, что христиане полагали рабство предосудительным, особенно в более поздние времена Уилберфорса¹²¹ и Гарриет Бичер-Стоу¹²² и даже задолго до того, когда Бартоломео де Лас Касас проповедовал в Перу в XVI веке. В то время, о котором мы пишем, венецианская работорговля подвергалась сильным и частым нападкам, хотя и без видимых результатов, со стороны Святого Престола. Папа римский снова и снова угрожал проклятием венецианским судовладельцам, чьи суда загружались русскими и грузинскими рабами в Черном море и продавались туркам или на венецианские сахарные плантации Крита и Кипра. Но, несмотря на угрозы отлучения от церкви, жадность венецианских купцов превышала страх перед адом. Венецианские коммерсанты, конечно, могли бы заявить, что такая торговля упоминается и в Библии. Например, книга Бытия рассказывает, как сыновья Иосифа продали своего брата Иосифа, и даже святой Павел убедил беглого раба Онисима вернуться к Филимону, своему христианскому хозяину, о чем говорится в кратком письме Павла. Но для мусульман рабство предопределено Аллахом и освящено кораном и хадисами.

Для многих мусульман в этом не было и нет ничего предосудительного. Даже сегодня рабство все еще практикуется в ряде мусульманских стран. Сам Мухаммед своим примером показал, что он за рабство. Он отказался утвердить завещание своего умершего последователя Имрана ибн аль-Хусейна и освободить четырех из шести рабов, (книга Мишката XIII, глава 20), «и сурово говорил о человеке, который освободил их.» В Словаре ислама Томас Патрик Хьюз настойчиво убеждает в том, что «Рабство находится в полной гармонии с духом ислама, в то время как оно отвратительно духу христианства.» Коран предоставляет хозяину полную власть над своими рабами. И даже сура 4:24~позволяет прелюбодействовать с замужней женщиной,¹²³ если она рабыня,¹²⁴ что никак не согласуется с нравственностью христианства, ни даже с исламской нормой побивания камнями за прелюбодеяние. Поскольку коран для мусульманина вечен и не тварен, и каждое его слово имеет силу на все времена, то это делает рабство сегодня, и, конечно, в XVI веке, столь же допустимым, как и во времена пророка.

В 1625 году в Алжире находилось около 20 тысяч рабов-христиан. Орден Святой Троицы, основанный в XII веке, за время своего существования выкупил около 90 тысяч христиан из рабства в Северной Африке. Одним из них стал автор «Дон Кихота» Сервантес, за освобождение которого тринитарии заплатили пятьсот золотых дукатов. В свое время у Барбароссы было тридцать шесть галиотов, все – его личная собственность, совершавшие набеги из Алжира, где он чувствовал себя королем. Около 7 тысяч христианских рабов, большинство из которых захватили в море или во время набегов в Испании, Провансе и Италии, трудились для укрепления и обороны порта. Барбаросса и генуэзский адмирал Андреа Дориа, его самый страшный враг, держались друг от друга подальше все эти годы, поскольку каждый опасался утратить лавры непобедимого, столкнувшись с мастерством другого. Но всё равно их корабли часто пересекались. Барбаросса стремился к большей власти, чем давало ему фактическое владение Алжиром. Он признал султана в Стамбуле своим сувереном и ввел Алжир в состав Османской империи. По просьбе Сулеймана Барбаросса в 1533 году отправился из Алжира в Стамбул с большей частью своих кораблей, чтобы реорганизовать и восстановить османский флот, который, в отличие от армии, находился в очень запущенном состоянии. Как адмирал оттоманского флота, старый пират, хотя и уступал в численности и вооружении, должен был сдерживать в Превезе генуэзский флот под командованием Андреа Дориа. Война в Европе распространилась и на Северную Африку. К тому времени Тунис пал перед Карлом V, вернувшим на трон местного правителя Хасана, редкого негодяя, которого христианский император, ведущий войну с османами и нуждающийся в надежной базе, избрал себе как союзника в Северной Африке, забыв про порочное и преступное прошлое Хасана. Когда Хасан пришел к власти, то приказал задушить сорок четыре из сорока пяти своих братьев, (сорок пятого не оказалось дома, когда убийцы пожаловали к нему). Он обожал содомию, и содержал два гарема, женский и мужской. Мужской гарем был укомплектован (это кажется наиболее подходящим словом) четырьмя сотнями мальчиков, и в то же время он отвратительно пренебрегал женским гаремом, населённым большим количеством жен и наложниц, в пользу мужских спутников по эротическим играм. Карл V высадился в Тунисе в 1535 году, чтобы восстановить Хасана на троне. Разграбление Туниса войсками Карла V, наряду с разграблением Рима имперскими войсками в 1527 году, входит в число самых безобразных кампаний императора. Даже турки не произвели бы большего разорения. Однако между этими двумя отрядами душегубцев существовала огромная разница. Джек Бичинг в своей книге о битве при Лепанто прямо указывает на это. «На протяжении всей своей имперской истории турки-османы использовали жестокость как орудие господства: в их религии нет ничего, что запрещало бы это», – пишет он. Здесь мы подходим к одному из основных расхождений между христианскими и мусульманскими злодеяниями. Обе стороны могли одинаково хорошо убивать и пытать, но, говорит Бичинг, «кровавые деяния, совершенные номинальными христианами, противоречили учению основателя их религии.... Христиане, виновные в таких деяниях, должны были в глубине души осознавать, что то, что они делают, неправильно.» Но мусульмане, совершившие то же, и даже хуже, не чувствовали никакой вины. Напротив, они полагали, что повинуются воле Божьей. Пристально наблюдая за христианской стороной, Бичинг добавляет: «Эти расхождения между теорией и практикой могли производить изменения к лучшему. Возможно, – добавил он, – именно по этой причине христианский Запад никогда не застаивался.»

А тем временем христианские державы сражались друг против друга так же ожесточенно, как и турки против них. Франсуа I Французский оставил Милан Карлу V несколько лет назад и собирался его вернуть. Два государя снова сошлись в войне. Войска Карла V вторглись в Прованс, но были отброшены за пределы Марселя. Французский король, к ужасу европейских стран, ошеломленный этим неестественным союзом между верующим Карлом V и неверующим Хасаном, заключил свой союз с Сулейманом с условием, что султан нападет на венгров, тем самым вынудив Карла V сражаться на двух фронтах. Его Католическое Величество Франсуа I стал теперь союзником государя, считавшего своей целью уничтожение христианства. На практике это означало присутствие французского офицера связи на корабле Барбароссы, когда османский флот выходил из Дарданелл, чтобы напасть на Италию. Барбаросса совершил набеги на Мессину и Реджо в Калабрии, где похотливый старый адмирал (ему уже было за шестьдесят) захватил восемнадцатилетнюю дочь местного командира, изнасиловал ее и заставил стать мусульманкой. А Франсуа I прибыл в Остию, расположенную не далеко от Рима, а затем провел тихую зиму на Французской Ривьере, в порту Тулона, к возмущению местного населения, которое не понимало, почему их король стал другом неверных, тем более что часть гребцов на мусульманских галерах, состоявших в основном из христианских рабов, были французами. Несмотря на близость короля, Барбаросса при поддержке нескольких французских судов совершил набег на близлежащую Ниццу, в то время не французскую, а входящую в имперские владения Карла V. Возмущенный этим преступным союзом между христианским королем и мусульманским султаном, король Англии Генрих VIII пообещал Карлу V свою помощь. Не смотря на свой напряжённый график следующих лет: женитьба и развод с Анной Клевской, четвёртой женой короля; отправка своего советника Томаса Кромвеля на эшафот за организацию этого брака; женитьба на пятой жене Кэтрин Говард; обезглавливания ее и двух ее любовников за прелюбодеяние и измену; и женитьба на шестой жене Кэтрин Парр, – дородный английский король сумел, всё-таки, найти время, чтобы отправить экспедиционный корпус во Францию, для помощи императору чтобы произвести отвлекающее нападение на Париж. Но вместо похода на французскую столицу, английские войска остановились в Булони, наслаждаясь ее прекрасными морепродуктами и местным вином, привезенным из Бордо. На другом конце Европы, тем временем, Барбаросса высадился в Отранто, на пятке Италии, во главе 20 тысяч пехотинцев из янычар и кавалеристов спахи. Замысел состоял в том, чтобы двинуться на Рим, превратить собор Святого Петра в мечеть и захватить всю Италию. Первыми подверглись нападению гарнизоны вокруг Отранто. Всех пленных убили, хотя Барбаросса обещал сохранить им жизнь. Обнаружив, что его планы столкнулись с непреодолимыми трудностями, Барбаросса вернулся в Стамбул с 10 тысячами пленных для продажи в рабство. Турки теперь также воевали с Венецией, поэтому Сулейман отправил Барбароссу в турне по греческим островам, большинство из которых принадлежало Венеции. Он захватил их один за другим и отплыл обратно в Стамбул с тысячей девочек и пятнадцатью сотнями мальчиков стоимостью в миллион золотых монет. Средиземное море, благодаря Барбароссе, на несколько лет стало мусульманским. Он превратил его в центр турецкой войны против христиан и, подобно лорду Нельсону, собрал вокруг себя капитанов, похожих на непобедимую группу братьев Нельсона.

В этой книге мы склонны использовать слово «турецкий» как синоним слова османский» Это то же самое, что называть всех британцев англичанами. Хотя многие из османов не были турками; большинство пришло из других стран. Некоторые, как Барбаросса, были греками, другие – боснийцами, сербами, армянами, молдаванами, маврами и арабами. Хватало и других. Янычар, дворцовых чиновников и слуг часто набирали из мальчиков христиан, с последующим обращением в ислам. Многие из моряков, а может и большинство, были греками, как, например, Драгут, грек из Малой Азии, осаждавший Мальту и посвятивший себя набегам на корсиканское побережье. Его пленил Дория, и заковал в цепи как гребца на одной из своих галер, пока Барбаросса не заплатил большой выкуп за освобождение. Улуч Али, командовавший эскадрой в Лепанто, родился калабрийцем и жил в Алжире. Еще один, вызывающий большой страх турецкий флотоводец Пиале, был хорватом. Но Барбаросса был величайшим. Он стал одним из самых прославленных лиц в истории морских войн. Хотя правильнее назвать его морским разбойником и грабителем, работорговцем и убийцей, чем боевым моряком. Похищение безоруженных мужчин, женщин и детей, для продажи в рабство, вот его сильная сторона.

Прямое сражение не приносило заметной прибыли, и он избегал его. Его нельзя сравнить с прославленными боевыми моряками Запада. В нем нет ничего от Нельсона. Это, безусловно, великий моряк и лидер, но по привычкам и методам войны прежде всего пират и бандит.

Я начну эту главу о великой осаде Мальты с упоминания имени молодого человека, которого там не было, но который отчаянно хотел быть: Это – дон Иоанн Австрийский.

В тот год король Испании Филипп II, бывший на двадцать два года старше, признал Иоанна своим сводным братом и родственником императорской семьи Габсбургов, правившей Испанией, южной Германией, Австрией, западной Венгрией, Бургундией, Голландией, Фландрией, южной Италией и Сицилией. Таким образом, дон Иоанн вошёл в семью самой возвышенной династии в Европе, и мечтал сделать имя на поприще воинской службы, рыцарства, мужества. Вместо этого он проживал в тиши Мадрида.

Дон Иоанн был незаконнорожденным сыном молодой баварской артистки с невероятным для матери принца именем Барбары Бломберг, закрутившей имперский роман с Карлом V, спев ему однажды за ужином. Ее сын, Иоанн родился в 1545 году в баварском городке Регенсбурге, окраину которого достигла в 1529 году турецкая кавалерия. Трудно найти более подходящее места для рождения человека, которому суждено было однажды выиграть в Лепанто самую громкую из всех битв христианского мира против турок. Лепанто положил конец мусульманскому продвижению через Средиземное море, угрожающему сокрушить Южную Европу. Регенсбург занимает не завидное место в мировой истории, Лепанто – огромное, и его помнят до сих пор. А Иоанн Австрийский соединяет их.

Теперь, в возрасте двадцати лет, Иоанн Австрийский жаждал славы и подвигов. Мальта, осажденная турками, казалась подходящим местом. Не сказав ни слова своему брату королю, юноша сбежал из своего роскошного дома в Мадриде и направился в Барселону, где надеялся сесть на корабль, чтобы добраться до острова в середине Средиземного моря, где семьсот рыцарей Святого Иоанна Иерусалимского и несколько тысяч испанских пехотинцев и жителей мальтийских островов сдерживали 40 тысяч мусульманских захватчиков Сулеймана. Дон Иоанн «решил завоевать свои первые лавры под знаменем креста», – говорит Прескотт. Но лавры ускользнули от него еще на несколько лет. Король, обеспокоенный безопасностью Иоанна, приказал тому немедленно вернуться ко двору. Нельзя ослушаться короля, даже если ты его брат. Итак, Иоанн Австрийский вернулся в Мадрид, и оборона Мальты продолжилась без него.

Осаждённая Мальта стала средиземноморским ключом к Западной Европе. Христианский мир не мог допустить, чтобы остров попал в руки врага. Мальта была не просто символом, а ключевым местом в войне между христианством и исламом. Расположенный на полпути между христианской Сицилией на севере и мусульманским Тунисом на юге, остров контролировал проход между западным и восточным Средиземноморьем. Его важность выходила за рамки этих тактических соображений. Беглый взгляд на карту сразу же показывает его огромное стратегическое значение для мусульманского завоевания Западной Европы.

Последствия падения Мальты могли оказаться более печальными для христианского мира, чем падение Константинополя, захваченного турками в 1453 году и ставшего Стамбулом. Константинополь уже не имел военного значения. Ещё за столетие до захвата турками, мусульмане обошли его и продвинулись далеко по Балканам. Его символическое и моральное значение оставалось высоким, поскольку он был столицей восточного христианства и бывшей столицей Римской империи. Но расположенный в отдаленном уголке восточной Европы, он превратился в захолустный город, важный только для турок как связующее звено между азиатской и европейской частями Османской империи. Его захват, каким бы душераздирающим он не казался христианскому миру, и последующее владение им турками не представляли военной угрозы для Запада.

Однако, если Мальта попадёт во враждебные турецкие руки, судьба южной Европы окажется под вопросом. Даже еретическая королева Елизавета в далеком туманном Лондоне считала защиту Мальты, несмотря на католицизм острова, жутко ненавидимый ею, необходимым условием существования европейской, христианской Европы. «Захват турками Мальты, – писала она, – может представлять дальнейшую опасность остальному христианским миру.» Христианский мир, по ее мнению, станет добычей. Опасность заключалась в исламе с его отрицанием европейских христианских ценностей.

Взятие Мальты означало бы огромную победу джихада. Возможно, ни одно столкновение между исламом и христианским миром не было столь явно выраженной священной войной, как осада Мальты. Две силы, каждая из которых считала себя святой, противостояли друг другу: с одной стороны, мощь османских сил мирового ислама, с другой – небольшой, потрепанный орден воинствующих христианских рыцарей.

Наконец, и история последних четырехсот лет тому свидетель, это было столкновением не только различных концепций Бога и религии, но и не просто войной между антагонистическими восточным и западным мирами. Успешное завладение Мальтой последователями ислама, противостоявшим любым изменениям, могло бы разрушить новое просвещение, возникшее в то время на Западе, которое мы называем Ренессансом. Возможно, королева Елизавета, выражая свое беспокойство, уже осознавала, хотя и смутно, эту неминуемую опасность.

Первый посыл к нападению на Мальту исходил не от религиозных советников султана; но вырос исключительно из самых приземленных коммерческих интересов и гаремных интриг одной из многочисленных женщин Сулеймана – его дочерью. Речь шла о грузе товаров, захваченных предприимчивым мальтийским рыцарем, провансальцем Матюрином д'О де Леску Ромегасом, известным более просто как Ромегас. Недавно Ромегас захватил турецкое торговое судно возле Ионических островов, недалеко от Корфу, груженное товарами и предметами роскоши на сумму 80 тысяч дукатов, принадлежавшими главному евнуху гарема Кустир-Аге. Несколько жен и наложниц султана вложили деньги в это предприятие, и вот, они всё потеряли, как только Ромегас отвел корабль на Мальту, где, по сообщениям шпионов, его пришвартовали рядом с замком Сант-Анджело, самой сильной крепостью рыцарей Святого Иоанна Иерусалимского.

Любимая дочь Сулеймана, Михрма, вложила значительные средства в доходное предприятие Кустир-Аги, и теперь она, и другие спекулянтки гарема, надеявшиеся получить большую прибыль от своих инвестиций, вместо этого столкнулись с разорением. Они умоляли султана взять Мальту вместо Вены, которая опять стояла в плане завоеваний, спустя четыре десятилетия после первой неудачной австрийской кампании. Чтобы добавить религиозного пыла к своим мольбам, Михрма часто напоминала султану о сотнях верных мусульман, которые, будучи захвачены рыцарями, пребывали рабами на Мальте, работая веслами на христианских галерах. Даже имам, который, возможно, также вложил деньги в экспедицию Кустир-Аги, призвал Сулеймана в пятничной молитве захватить Мальту и «разбить цепи этих несчастных людей, чьи крики возносятся к небесам и огорчают уши пророка Аллаха.»

Сулейман внимательно прислушивался к мольбам членов своей семьи, и, особенно, оставшихся в живых детей. За последние несколько лет он хорошо осознал непостоянство жизни, особенно после того, как, совершенно ошибочно опасаясь, что его старший сын, сильный и способный Мустафа, замышляет против него заговор, приказал задушить его и, сразу же после этого, маленького сына Мустафы, своего внука. Четыре года назад в результате интриг одного из своих визирей, проныры Лала Мустафы, Сулейман задушил и своего второго сына Баязида, а с ним и пятерых его сыновей, включая трехлетнего ребенка.

Лала Мустафа, наставник Баязида и его брата Селима, в бытность их подростками, быстро осознал, что из двух братьев, Баязид казался более благородным и способным. Селим же был пьяницей, которым казалось легко управлять. А Лала Мустафа хотел однажды начать управлять османской политикой, что было бы легче сделать через пропитанного вином Селима, чем через упрямого Баязида. Поэтому за кулисами он хитро сплетал события так, что они вынудили Баязида взбунтоваться, быть пойманным, а затем задушенным евнухами его отца. В общем, послужной список Сулеймана Великолепного как отца и деда за последние несколько лет сильно подпортился и стал скверным, и, возможно, чтобы успокоить свою совесть, он теперь хотел быть особенно милым со своими оставшимися в живых детьми, особенно со своей любимой дочерью, и напасть на Мальту, чтобы угодить ей.

Кроме того, любая земля, где когда-то царил ислам и которую отняли неверные, должна по праву вернуться в ислам, и это – часть мусульманского мышления. Мальта когда-то принадлежала мусульманам, как и соседние Сицилия, Сардиния, Корсика и сама Испания. Захватив Мальту и сломив власть рыцарей, Сулейман сможет превратить остров в плацдарм для отвоевания этих потерянных территорий. Шпионы донесли ему, что Мальту, укрепления которой все еще достраивались, можно взять за несколько дней. Сулейман, уже перешагнувший за семьдесят, обратился за советом к старому товарищу Барбароссы, Драгуту. Восьмидесятилетний отставной пират, полностью поддержал нападение на Мальту, это змеиное гнездо, стоявшее на пути османских завоеваний. Врага необходимо уничтожить. Возможно, именно совет этого человека, чьим мнением и боевым опытом дорожил Сулейман и решил вопрос. Нападение на австрийскую столицу отложили еще на год. В 1565 году будет захвачена Мальта, а не Вена.

Османский флот вышел через Дарданеллы в Средиземное море в начале апреля. Сулейман пришел в гавань, попрощаться с экспедицией, взглянув на сто восемьдесят один корабль, включая тридцать больших галиотов. Большинство остальных были галерами, с гребцами из преступников и рабов-христиан, а все вместе они везли 40 тысяч воинов, в том числе более 6 тысяч элитных янычар, и особый отряд из 4 тысяч воинов джихада, известных своим религиозным рвением. Руководил экспедицией семидесятилетний Мустафа-паша, бывший прямым потомком Халида, самого боевого полководца Мухаммеда, что, по мнению всех, счастливо предзнаменовало благополучный исход экспедиции. Флот находился под командованием Пиале, рожденного от христианских родителей близ Белграда и покинутого (или потерянного) ими во время первого турецкого нападения на Венгрию. Губернаторам Александрии и Алжира приказали примкнуть к османскому флоту вместе со своими кораблями. Драгут обещал позже присоединиться к экспедиции в качестве советника.

Христианские часовые на Мальте заметили флот 18 мая в пятнадцати милях от острова. Один из них поспешно предупредил великого магистра мальтийских рыцарей Жана Паризо де ла Валетта, который сорок пять лет назад сражался при защите Родоса, а теперь ему исполнился семьдесят один год. Ла Валетт был французом, как и почти половина из семисот рыцарей. Испанцы и итальянцы составляли большую часть другой половины, вероятно, около двухсот человек, а в целом гарнизон делился по языковому признаку и такие подразделения назывались «языками.» Испанцы относились к арагонским и кастильским частям, французы – к контингентам Оверни, Прованса и Франции, причем последние были в основном из северных провинций Франции: Нормандии, Пикардии, Артуа и Шампани. Самое маленькое английское подразделение имело всего одного рыцаря – доблестного сэра Оливера Стакли, по общему мнению, незаконнорожденного сына Генриха VIII. Англия, раздираемая Реформацией, больше не была «острием воинствующего христианского мира», как сухо заметил один писатель. Среди мальтийских рыцарей находилось около двадцати австрийцев и немцев, а также несколько выходцев из других европейских стран, и всех их собрали в отряд под командованием Стакли.

Услышав новость о приближении мусульманского флота, Ла Валетт послал Ромегаса с четырьмя кораблями, чтобы следить за вражескими судами, но со строгим приказом избегать любых столкновений с врагом, что было необходимым предупреждением, поскольку неугомонный Ромегас являлся величайшим моряком в Средиземном море в то время. Он воевал против турок несколько десятилетий. И относился к тем, что французы называют un homme de guerre – человеком войны. Война была его ремеслом. И он никого и ничего не боялся. Несколько лет назад он приплыл прямо в дельту Нила, чтобы захватить несколько мусульманских кораблей, и во время недавнего захвата торгового судна Кустир –Аги, он сражался с двумя сотнями янычар, специально размещенными для охраны на борту мусульманского корабля, чтобы предотвратить захват.

Великий магистр собрал всех своих рыцарей, чтобы убедить их проявить «то презрение к смерти, которое одно может сделать нас непобедимыми.» Предстоящая битва решит, «следует ли заменить Евангелие кораном.» На мусульманских кораблях имамы подбадривали своих солдат и молились вместе с ними, напоминая им, что они должны сражаться без страха. Всякий, кто повернется спиной к врагу, заслужит гнев Аллаха, и его обитель будет в аду. Аллах хотел, чтобы в раю были только храбрецы.

На следующее утро, после несостоявшейся попытки пришвартоваться на севере, мусульманский флот вошел в залив Марсаскала на юго-востоке острова, и, не встретив сопротивления, турки высадили свои войска.

Здесь мы должны остановиться, чтобы немного описать Мальту, и в частности W-образный (причём W повернута на северо-восток) район Гранд-Харбор, он же Большая Гавань, где четыре месяца шла осада и происходила большая часть боевых действий. Сам Гранд-Харбор представляет длинную узкую бухту (правая часть W), в которую с южной стороны выступают три косы земли в северном направлении к середине (язычка) W –полуострова горы Скибберас (центр W). Мальта имеет всего восемнадцать миль в длину и девять миль в поперечнике. Марсаскала расположена примерно в четырех милях к юго-востоку от Большой гавани, куда и начали продвигаться турецкие войска, захватив в плен двух рыцарей, француза и португальца, посланных на разведку, и замучив их до смерти.

Высадившиеся направились к Большой гавани, на восточной оконечности которой стоял небольшой форт Сант-Эльмо, под командованием 71-летнего итальянского рыцаря Луиджи Бройля, присланного испанцем доном Хуаном де Гуарасом. Как только началась осада, к защитникам присоединился французский рыцарь Пьер де Массуэс Веркойран, недавно прибывший с Сицилии с двумя сотнями испанских солдат, и шестьдесят четыре рыцаря из Сант-Анджело, которые добровольно вызвались на опасную защиту форта Сант-Эльмо, куда и были переправлены ночью.

Именно на этот замок и обрушилась вся тяжесть мусульманского штурма с 24 мая по 23 июня. Позднее бои развернулись вокруг полуостровов Биргу и Сенглеа, выступающих в Большую гавань, с нападениями на форт Сант-Анджело, на оконечности полуострова Биргу, и на замок Святого Михаила, у основания полуострова Сенглеа. По другую сторону полуострова Скиберрас (язычка W) лежит залив Марсамксетт, где остановилась большая часть мусульманского флота. Его расположение там представляло пока что только одну проблему: мусульманский флот попадал под огонь пушек Сант-Эльмо. Поэтому адмирал Пиале попросил Мустафу защитить свой флот, взяв форт Сант-Эльмо, прежде чем предпринимать какие-либо другие действия. Мусульмане ожидали, что небольшой форт падет через четыре дня. Это стало первой и самой опасной ошибкой турецкого командования. В конце концов им потребовалось четыре недели и жизни 8 тысяч мусульманских солдат, чтобы взять форт Сант-Эльмо. Такое долгое сопротивление и спасло Мальту.

Бои за Сант-Эльмо начались 24 мая, после того как турки перетащили свои пушки из базового лагеря в Марсаскале на скалистую гору Скиберрас, откуда начали обстреливать форт. Турки, с большим опытом боёв на Балканах и в Венгрии, были в то время лучшими артиллеристами в Европе. Самая большая турецкая пушка, «базилик», стреляла твердым пушечным ядром весом 160¹²⁵ фунтов. Они также привезли два 60-фунтовых кулеврины¹²⁶ и десять 80-фунтовых. Но христиане не испугались. Через несколько дней турки затащили на гору еще 36 орудий, а несколько кораблей, подойдя к берегу, присоединились к штурму. «Против Сант-Эльмо производилось в среднем шесть или семь тысяч выстрелов почти каждый день», – отметил итальянский рыцарь в дневнике, найденном после его смерти.

Драгут, прибывший через несколько дней после начала бомбардировки, горько упрекнул Мустафу и Пиале в том, что они начали осаду с нападения на второстепенную цель Сант-Эльмо. «Ты должен был сразу напасть на Сант-Анджело,» – сказал он Мустафе. У Драгута были здравые представления не только о тактике, но и о стратегии, и он отметил, что османы, собрав все свои силы в районе Гранд-Харбора и оставив север Мальты незанятым, позволили тем самым христианским защитникам Мальты сохранить свои коммуникации с испанской базой на Сицилии, где вице-король дон Гарсия Толедский собирал подкрепления. Сказав свое слово, суровый старый воин отправился в окопы, чтобы присоединиться к артиллеристам. Несмотря на свои восемьдесят лет, Драгут был бойцом, каким и оставался до самой смерти.

В день праздника Сант-Эльмо, 3 июня, турки предприняли свою первую крупную пехотную атаку на форт. Христиане отбивались всем имеющимся у них оружием, включая греческий огонь, и лили его с парапетов на штурмующих янычар, которые в своих длинных развевающихся белых одеждах часто превращались в живые факелы. Подгоняемые вперед призывами, напоминающими экзальтированные вопли некоторых американских южных евангелистов, кричащих и кружащихся дервишей, призывающих «львов ислама» «отделить тела неверных от их голов», нападавшие захватили одну из внешних крепостей форта, что дало им прекрасный вид на нижележащую крепость. И теперь защитники стали особенно уязвимы для снайперского огня.

В ночь на следующий день, незадолго до рассвета, прибыли два рыцаря из форта Сант-Эльмо на маленькой лодке. Ими оказались Рафаэль Сальваго и испанский идальго, капитан де Миранда. Их послал вице-король с Сицилии, чтобы осмотреть форт Сант-Эльмо. В отчете, подготовленном Мирандой, часть которого Эрнл Брэдфорд приводит в своей великолепной книге об осаде, капитан описывает простыми, незамысловатыми словами солдата, условия, в которых христиане, рыцари, испанские пехотинцы и мальтийские добровольцы удерживали Сант-Эльмо. Миранда отмечает, что защитники Сант-Эльмо, поскольку земля слишком каменистая, не могли хоронить своих мертвых, но помещали «в скрытых местах форта внутренности и конечности людей, разорванных на части», и что защитников форта было слишком мало, чтобы «иметь возможность отойти со своего поста, и приходилось есть, спать и выполнять другие человеческие функции там же, всегда с оружием в руках и готовыми к бою….

«Днем, – продолжал капитан Миранда, – они подвергаются воздействию палящего солнца, а ночью холода и сырости, и страдают от всевозможных лишений, от взрывов пороха, дыма, пыли, лесных пожаров, железа и камней, залпов мушкетов, взрывов огромных орудийных батарей, нехватке и худости пищи. Они так обезобразились, что едва узнают друг друга. Им стыдно отдыхать из-за ран, которые не настолько серьезные и не выглядят смертельными. Их багровые лица в синяках и ужасных язвах, и они едва ходят.... Они больше похожи на высохшие жерди, чем на живых людей.»

Капитана Миранду под обстрелом доставили на лодке в Сант-Анджело, где он и написал свой рапорт, оставив его у Ла Валетта для отправки дону Гарсии на Сицилию, а затем попросил великого магистра разрешения вернуться в Сант-Эльмо и занять свое место среди защитников форта. Разрешение было получено. Капитан Миранда вернулся в Сант-Эльмо в ту же ночь и погиб через девятнадцать дней.

Битва за Сант-Эльмо продолжалась. Каждую ночь, чтобы восполнить потери, добровольные мальтийские лодочники переправляли через гавань, отделявшую Сант-Анджело от Сант-Эльмо, шириною несколько сот футов, рыцарей, солдат и добровольцев к своим товарищам в обреченной крепости. Сант-Эльмо выглядел «как извергающийся вулкан, извергающий огонь и дым», – писал испанец, наблюдавший за ежедневными боями из все еще относительно безопасного убежища Святого Михаила, расположенного на другой стороне гавани.

Паника заразительна, но заразителен и героизм, и, возможно, даже больше, потому что люди любят совершать великие дела. Среди добровольцев, которые направлялись к осажденному форту, находились два молодых мальтийских еврея, рассказывает нам Эрнл Брэдфорд в своей замечательной истории великой осады. Если уж на то пошло, у них не было причин любить рыцарей или христиан, но они чувствовали, что их законное место среди этих обреченных защитников веры, которая им не принадлежала. Неаполитанский рыцарь Константино Кастриота, стремясь попасть в самое сердце битвы, представил великому магистру список из шестисот добровольцев, рыцарей, испанских солдат и жителей мальтийских островов, готовых сопровождать его в ад Сант-Эльмо, для смены измождённых, слишком больных и раненых, которые, возможно, пожелают вернуться в Биргу и Сенглею. Из сражавшейся крепости пришло сообщение, что никто из Сант-Эльмо не хочет, чтобы его сменили. Они желали остаться и, если понадобится, умереть в Сант-Эльмо. Так что храбрые неаполитанские рыцари осталась там, где и были. Их время войны и героизма наступит позже. А защитники Сант-Эльмо продолжали сражаться.

Тысячи турецких тел усеивали подходы к Сант-Эльмо, убитых огнем гарнизона Сант-Эльмо ​​или пушками, с другого берега бухты, установленными на фортах Биргу и Сенглеа, стреляющими через залив, чтобы помочь своим осажденным товарищам в разрушаемой цитадели. Зловоние смерти и разложения тяжело витало в жарком средиземноморском воздухе. Остров Мальта состоит из очень твердой породы; долбить могилы в камне – тяжелая работа. Не хватало рабочей силы даже среди рабов, чтобы избавиться от груд тел, скопившихся вокруг Сант-Эльмо.

16 июня стало днем ​​сильнейшего турецкого нападения на форт. Оно длилось весь день, пушки, расставленные на окружающих холмах, беспрерывно обстреливали форт, в то время как новые бойцы, фанатичные лаялары, одетые в шкуры животных и накачанные гашишом, продвигались к крепости волна за волной, в то время как муллы и имамы в неистовой набожности предрекали райские сладости тем, кому повезет быть убитыми. Воины-христиане, хотя и измотанные неделями непрекращающихся боев, встретили новую атаку греческим огнем и зажигательными гранатами. Тела мертвых заполнили канавы под зубцами. Ряды янычар, следовавшие за лаялярами, также сильно поредели. Никто не мог пробиться сквозь христианскую стену аркебузного огня и кипящего масла.

Но и христиане несли потери, Миранда, пораженный мушкетной пулей, рухнул, француз Пьер де Массуэс был сильно обожжен котлом греческого огня, упавшим на него, а Хуан де Гуарас был так изранен ударами меча и потерял так много крови, что люди вокруг него удивлялись, как он все еще может стоять. На следующий день старого пирата Драгута, раненного осколком скалы в голову и истекающего кровью, доставили в его палатку, где он умирал в комфорте и с уважением, которого заслужили его восемьдесят лет. Но его приближающаяся смерть не принесла передышки христианам Сант-Эльмо. Стало ясно, что конец может наступить в любой момент. И все же форту удалось продержаться еще четыре дня.

Ещё 19-го числа, и кажется – так давно, Миранда, вызвался поехать в Сант-Эльмо, но прошло меньше трех недель, и вот он уже пишет, что Сант-Эльмо может пасть в любой момент. А на следующий день Миранда отправил Великому Магистру еще одно сообщение, умоляя его оставить Сант-Эльмо на произвол судьбы. «Каждое новое подкрепление, отправленное в форт, потеряно; посылать сюда людей, чтобы умирать – жестокость». Но, не боясь, провансальский Ромегас вызвался добраться до форта с группой добровольцев. Среди них было пятнадцать рыцарей, десятки мальтийских и испанских солдат и двое молодых евреев. Готовые разделить судьбу своих товарищей, умирающих в Сант-Эльмо, они заполнили пять лодок. Но маленькую флотилию Ромегаса заметили турки, вышедшие на перехват, что заставило их вернуться в Биргу.

А 23-го числа Сант-Эльмо пал. Гонец поспешил сообщить Драгуту новость, после чего старый пират умер. В тот же день Миранда и Гуарас тоже умерли. Миранду, который уже не имел сил, чтобы стоять из-за ран, разместили в кресле с мечом в руке, и он ждал турок в проломе в стене форта. Недалеко от него тяжелораненый Хуан де Гуарас, сидел у пролома с копьем в руке, и также ожидал смерти в бою. Они оба погибли при последнем штурме мусульман. Турки обезглавили мертвые тела и насадили головы, а также голову француза Пьера де Массуэса, на три копья, повернув к их товарищам через залив. Затем они прикрепили их обезглавленные тела к трем деревянным доскам, сколоченным в виде креста, и отправили плыть по воде Гранд-Харбора к Сант-Анджело. В тот день Ла Валетт, всегда такой сдержанный и бесстрастный, потерял самообладание, которое показывал на протяжении всей осады, и приказал обезглавить всех турецких пленных, а их головами стрелять из пушки в турецкий лагерь через воду, «для того, чтобы преподать туркам урок гуманизма.»

Осада Мальты длилась ещё в два с половиной месяца после падения Сант-Эльмо. Форты Сант-Анджело и Святого Михаила теперь стали главными целями, а с ними укрепления и валы, защищавшие вход в Биргу и Сенглею. Теперь, когда Сант-Эльмо попал в руки турок, гавань Марсамксетт стала безопасной для турецкого флота Пиале, но северная часть острова все еще оставалась в руках христиан. Почти семьсот солдат, отряд из сорока двух рыцарей; двадцать пять добровольцев, в том числе два англичанина, Джон Смит и Эдвард Стэнли; и шестьсот испанских пехотинцев прибыли с Сицилии и сумели пробиться в Биргу туманной ночью, чтобы влить свои силы в находящийся там гарнизон. 15 июля мусульмане предприняли свою первую атаку на Сенглею. Алжирский отряд во главе с зятем Драгута Хасаном, который также был деем¹²⁷ Алжира атаковал форт Святого Михаила. Алжирским воинам предшествовали три лодки, полные скандирующих имамов, призывающих Аллаха благословить эту священную войну против христиан и обещающих быстрое попадание в рай всем, кто будет убит.

В то время как алжирцы штурмовали южную оконечность Сенглеи и форт Святого Михаила, десять судов, полных янычар, отошли от горы Скиберрас, чтобы присоединиться к атакующим, но оказались в пределах досягаемости орудийной батареи Сант-Анджело, разбившей девять судов и отправившей их всех на дно. Отчаявшиеся в победе, турки вернулись в свой лагерь после пяти часов тяжелых боев. В тот день погибло три тысячи мусульман. Потери христиан составили 250 человек. Но эти цифры не включают галерных рабов, большинство из которых были христианами, которые, прикованные к своим местам на веслах, пошли ко дну вместе с девятью судами.

Теперь Мустафа-паша лично руководил нападением на форт Святого Михаила. Пиале было приказано взять Сант-Анджело, и военно-морские силы перешли под командование заместителя Хасана Канделиссы. В перерывах между атаками турки без передышки обстреливали Биргу и Сенглею. Только на одном холме, Сант-Сальваторе, они установили тридцать восемь орудий, которые без устали обстреливали позиции христиан.

Бомбардировка шла непрерывно день и ночь. За два месяца было произведено около 70 тысяч выстрелов, в среднем более тысячи в день, но все турецкие атаки были отбиты. 18-го турки ворвались в укрепление, удерживаемое испанскими рыцарями на оборонительной стене под названием «Кастилия», перегораживающей Биргу поперёк. Турки установили свое знамя на крепостном валу, и Ла Валет лично возглавил контратаку, отбросившую турок, но получил ранение в ногу от взорвавшейся гранаты. Мальтийские горожане, испанские солдаты и его собственные рыцари бросились к нему, а затем устремились дальше, чтобы атаковать турок, не выдержавших атаки и начавших отступать, будучи не в силах противостоять этому яростному ответному удару. Призываемый окружающими отступить и оставить сражение молодым, семидесятилетний Ла Валетт захромал в сторону бегущего врага.

«Я не отступлю, пока эти знамена все еще развеваются,» – едко ответил старик, указывая на мусульманские флаги со звездами и полумесяцами на вершине зубчатой стены.

На следующий день, во время боя племянник Ла Валетта и один молодой рыцарь погибли, когда пытались разрушить деревянную осадную башню, которую турки поставили напротив «Кастилии.» Ла Валетт печально посмотрел на двух мертвых молодых людей.

«Эти юноши опередили нас всего на несколько дней,» – тихо сказал он.

По мере того как август подходил к концу, обстановка в гарнизонах Биргу и Сенглеа все больше и больше напоминали обстановку Сант-Эльмо в его последние дни. Многие тела лежали на улицах прямо там, где упали, и среди непогребенных хватало женщин и детей, потому что гражданские лица страдали от сильного обстрела турок и доблестно сражались бок о бок с рыцарями против захватчиков. Мальтийцы, христиане в течение 1500 лет, начиная с визита святого Павла на остров, и жертвы столетних сарацинских налетов, были прежде всего верными и преданными учениками Церкви. Для них это была поистине священная война, гораздо более священная, чем джихад для участников кампании «убивай и грабь» из мусульманского мира.

Мусульманские лидеры Мальты, Мустафа-паша и Пиале, отчаянно стремились завершить свою мальтийскую кампанию, хоть, каким-то успехом, а не ужасным поражением, с которым они столкнулись. Они хорошо знали, что султан Сулейман не любит неудач, и их дорогостоящее поражение могло означать для них казнь по возвращении в Стамбул. Многим отрубили головы или задушили за гораздо менее обидные фиаско. Сулейман вряд ли бы казнил Пиале, бывшего мужем его дочери, но Мустафа чувствовал себя очень неуютно, да и Пиала хорошо помнил, что только недавно Сулейман приказал задушить своего старшего сына. В отчаянной надежде одержать хоть одну победу, Мустафа решил захватить старую мальтийскую столицу Мдину и направил сильный отряд, чтобы взять город. Но губернатор Мдины, португальский рыцарь Дон Мескита, приказал всем мужчинам и женщинам в городе надеть форму и занять места на зубчатых стенах. Увидев множество воинов на стенах, турки решили, что Мдина хорошо защищена, и сильно деморализованные, отступили на свои старые позиции вокруг Биргу и Сенглеа без боя.

Тем временем начали разворачиваться события на Сицилии. Вице-король дон Гарсия, откладывавший отправку подкреплений на Мальту, полагая, что остров всё равно обречен, наконец устыдился. Он послал отряд, из 8 тысяч человек, но есть мнение, что их было вдвое больше, в основном из испанцев гарнизона Сицилии, и 6 сентября те произвели беспрепятственную высадку в заливе Меллиха на севере Мальты. Для турков, прибытие этих свежих войск, означало конец всякой надежды, даже на малейший успех. Мустафа решил вернуться домой со своими кораблями, моряками и армией. Еще одна последняя битва произошла близ залива Святого Павла, где апостол потерпел кораблекрушение 1520 лет назад. Там, где святой Павел шел по берегу, сотни прибывших христиан и отбывающих мусульман погибли в жестокой рукопашной схватке. Вода залива, священная для мальтийцев благодаря своей связи с ранним христианством, стала красной от крови убитых. К вечеру 8-го числа все турки отплыли домой. Европа была спасена, а Мальта осталась христианским бастионом. «В течение нескольких дней после этого, воды залива оставались настолько переполненными убитыми врагами, числом более трех тысяч, что ни один человек не подходил к этому месту из-за зловония», – писал впоследствии итальянский арбалетчик в своих мемуарах. Зловоние всегда остается после битвы, будь она священная или нет. Мертвый мусульманин пахнет также дурно, как и мертвый христианин.

Тридцать тысяч мавров и турок погибли на Мальте во время осады, более восьми из девяти тысяч рыцарей и испанских солдат, служивших под командованием Ла Валетта, были убиты или ранены, а также пять тысяч островитян, многие из которых пали в бою, сражаясь за свой остров.

Запад приветствовал победу Мальты. Даже в протестантской Англии королевы Елизаветы, где головы трехсот обезглавленных католиков вскоре украсят Лондонский мост, архиепископ Кентерберийский объявил, что в течение следующих шести недель три раза в неделю будут произноситься специальные молитвы, чтобы поблагодарить Бога за победу католических рыцарей Мальты. В Стамбуле Сулейман Великолепный потерял большую часть своего великолепия в этом сокрушительном поражении.

«На земле может быть только один император и это я, и один Бог на Небесах, Аллах,» – кричал Сулейман бледным Мустафе-паше и Пиале, которые стояли перед ним, склонив головы. Но, по крайней мере, он не приказал отрубить им головы…

«Только в моей руке меч непобедим, – бормотал он в жалости к себе. В своих невзгодах он стал просто раздражительным стариком, – я, сам лично, султан Сулейман, возглавлю экспедицию против этого проклятого острова. Я не пощажу ни одного жителя. Ни одного.»

Но Сулейман никогда больше не возглавлял экспедицию против Мальты. В следующем году, вместо того, чтобы напасть на Мальту, он с большой армией направился в Венгрию, эту давнюю арену джихада, в Вену, которую, как он чувствовал, он должен взять. На этой земле не было места для двух императоров, Османского и Габсбургского. Габсбургам следовало исчезнуть.

Большая османская армия: 200 тысяч человек, 300 пушек, вышедшая из Стамбула против Вены в 1566 году, продвигалась по землям, завоеванным десятилетиями, а иногда и столетиями ранее. Большая часть Балкан, Греция, Болгария, Албания, Сербия и Босния начали подпадать под османское правление в середине XV века; та же участь постигла большую часть Центральной и Восточной Европы с конца XV века. Венгрию, беспокойную и страдающую, разделили на три части, и треть досталась туркам, Сулейман занял Будапешт в 1540 году; другая треть принадлежала Габсбургам; а провинция Трансильвания входила в феод династии Заполяя.

Во времена Сулеймана и до конца столетия в разных местах Венгрии происходили восстания против иноземных, а иногда и турецких, хозяев. Венгры относятся к сопротивлению своих предков туркам во многом так же, как испанцы к своей борьбе против арабов и мавров.

Хотя они сражались против разных иностранных оккупантов, на самом деле оба вели войну против одного идеологического врага. В средневековом исламе чувствовался тяжелый налет тяги к завоеваниям. А джихад был его мечом.

В середине XVI века ряд населенных пунктов в Венгрии десятилетиями оставались центрами сопротивления туркам. Одним из них был небольшой городок Эрлау,¹²⁸ примерно в семидесяти милях к северо-востоку от Будапешта, где местный губернатор Стефан Добо с отрядом из девяти артиллеристов, девяти орудий и нескольких сотен крестьян отбил 38-дневную осаду большой армии янычар, имеющих 120 орудий. Женщины Эрлау сражались на крепостных валах бок о бок с мужчинами, рубя нападавших мечами, которые забирали у мертвых, и поливая кипящим маслом турок, когда те пытались перелезть через валы. В конце концов турки отступили, оставив Эрлау в руках венгров. За это оскорбление Сулейман собирался решительно отомстить, и Эрлау занял первое место в списке городов, подлежащих уничтожению. Сулейман Великолепный был человеком, который любил лелеять свои обиды. Но когда он прибыл в Венгрию, ему пришлось отправиться в другой мятежный город Сигет, где беспокойные венгры не проявили должного уважения и повиновения своим османским правителям.

Любимого генерала Сулеймана, Мухаммед-пашу, убили при попытке захватить город, где правил один из самых неприятных для турок воинов того времени: богатый венгерский граф Миклош Зриньи, владелец многих замков в приграничных со Словенией областях, имеющий собственную армию, для которого борьба с турками стала образом жизни. Сулейман, считавший, что право владеть Венгрией даровано ему самим Аллахом и что любой вызов его власти – не только возмутительное богохульство против ислама, но и непростительное преступление против его величества, решил, что мятежного графа следует немедленно наказан. Поэтому по пути в Вену он решил заглянуть в Сигет, намереваясь захватить и разграбить город, поработить жителей, казнить защитников и пытками превратить мятежного графа в бессвязный, дрожащий комок измученной болью плоти, умоляющий о смерти. Сулейман и его огромная армия достигли Сигета 31 июля; осада города, удерживаемая армией из 2500 мадьяр, началась 7 августа.

Янычарам потребовалось всего пять дней, чтобы занять город, но Зриньи и его люди просто отступили в цитадель, которую они защищали более пяти недель. Сначала их было в 80 раз меньше, чем нападавших, а затем и ещё менее, поскольку венгерский гарнизон уменьшился из-за павших до шестисот человек, которых Зриньи собрал вокруг себя 8 сентября в единственном уцелевшем опорном пункте цитадели после того, как огромная мина разрушила ее внешнюю оборону.

Зриньи знал, что конец пришел, и встретил его со вкусом, в лучших мадьярских традициях мужества, элегантности и дерзости. «Он надел свое самое великолепное одеяние, и в застежке его герба из перьев цапли сверкал дорогой бриллиант.... Затем из четырех богато украшенных сабель он выбрал самую старую. «Этим добрым мечом я добыл свои первые победы, и с ним же я уйду, на суд Божий», объявил он. С мечом в руке и со своим знаменосцем рядом, граф Зриньи вышел навстречу судьбе. Граф, и ныне, спустя четыре с половиной столетия после осады Сигета, все еще считается одним из величайших героев венгерской истории. Каковы бы ни были его недостатки, но в графе Зриньи хватало и мужества.

Конечно, вчерашние ценности выглядят странными в нынешнюю эпоху, устремления которой часто сводятся к погоне за деньгами. Благородство и честь в наши дни кажутся, возможно, нелепыми понятиями, но иногда они еще будоражат воображение. Люди все еще жаждут великого, прекрасного и благородного. Удивительно, но даже самая ужасная война, всегда была колыбелью не только подлости, но и благородства. Но эти проявления являются частью человеческой природы. Они – часть нас самих и нашей истории. Так было и в тот день, когда умер граф Зриньи. До смерти оставалось всего несколько мгновений, и граф Зриньи трижды произнес: «Господе Иисусе, помилуй мя.» Галдящие турки атаковали ворота цитадели, где перед входом установили заряженный миномет, готовый к стрельбе. Как только турки разбили ворота и ворвались в цитадель, граф Зриньи выстрелил в упор в разъяренную толпу, убив десятки из них. Затем, размахивая мечом, он бросился в схватку и умер, получив две мушкетные пули в тело и стрелу в лицо.

Турки, видя, как он падает, закричали: «Аллах акбар!» Но битва еще не закончилась. Комната под цитаделью набили порохом, который, подключенный к медленному фитилю, взорвался через несколько минут и отправил три тысячи мусульманских солдат в вечное веселье их рая, гурий и банкетов.

Сулейман Великолепный так и не узнал, что его войска взяли Сигет. Накануне он умер от сердечного приступа. Турецкая армия не стала продолжать свой путь к Вене. Турки вяло повоевали еще несколько недель, а затем развернулись и двинулись обратно в Стамбул.

Сын Сулеймана Селим уже прибыл в столицу, где взошёл на трон как новый правитель ислама и Османской империи. Он был пьяницей, и даже при его жизни подданные звали его как Селим Пьяница. Он любил кипрское вино, и, благодаря завоеванию острова несколько лет спустя, обеспечил себя изобильным запасом до конца жизни. В Испании джихад также зашевелился в горах Альпуррахас в Гранаде, где через семьдесят лет после Реконкисты 100 тысяч мусульман, все еще остававшихся на полуострове, мечтали о его возвращении к мусульманам.

Спустя семьдесят лет после того, как Гранада перешла к христианам, в Испании все еще находилось около ста тысяч мусульман, большинство в Андалусии, но немного также в Мурсии и Валенсии. В самой Гранаде и ее окрестностях проживало около сорока тысяч.

Дни триумфа и джихада для них закончились. Остатки мусульман пытались удержаться в стране, когда-то завоеванную их предками, и из которой испанцы медленно, но уверенно выселяли их. За последние десятилетия произошло несколько мелких восстаний, и испанцы использовали их, чтобы ужесточить условия мирного договора, заключенного между Кастилией и Гранадой. Маврам, морискам, как их называли в Испании, предоставили выбор: либо стать христианами и остаться, либо сохранить ислам и уехать. Большинство из них предпочли остаться, и, хотя, внешне они соблюдали христианскую веру, крестились и ходили к мессе по воскресеньям, но на самом деле тайно исповедовали свою прежнюю религию, и их первой и единственной любовью оставался ислам. Они мечтали о старом аль-Андалусе – мавританской Испании, земле, которая когда-то принадлежала им, но не теперь, потому что ислама в Испании больше не существовало.

И все эти годы продолжала существовать враждебность между христианами Гранады и морисками. Но теперь мусульмане были побежденными. Инквизиция активно действовала против них, считая, что очень часто их обращение в христианство было притворным, и они оставались мусульманами и жили по правилам корана, а не Библии. Когда их признавали виновными, инквизиция имела право конфисковать их имущество. Нетрудно представить себе злоупотребления, к которым приводила эта система.

Избиение морисков стало одним из любимых развлечений в Гранаде. Мориски хорошо знали о силе своих единоверцев в Средиземноморье, или, точнее, их бывших единоверцев. Могущество Османской империи являлось теперь главным фактом политической жизни Европы. Более того, мусульманские корсары из Алжира и других портов Северной Африки регулярно совершали набеги на побережье. Мальтийская кампания оттянула значительную часть испанского флота, и корсары Алжира и Марокко, хорошо зная о слабости испанцев в родных водах, совершали набеги на испанское побережье чаще, чем когда-либо, и почти безнаказанно. Документы, обнаруженные в Гранаде, раскрыли заговор с целью поднять восстание в Гранаде, если турки победят на Мальте. В общем, у испанцев имелись все основания опасаться существования мощной пятой колонны в своих южных провинциях, из мусульман, которых поддерживали иностранные державы Северной Африки и Ближнего Востока. Партии оружия доставлялись в тайные места на побережье и быстро прятались в диких пещерах суровых гор Альпухарр за Гранадой, где многие из побежденных мусульман жили ещё со времён капитуляции Боабдила в 1492 году. Альпухарры превратились в убежище для всех недовольных мусульман Гранады. В самой Гранаде восстание возглавил красильщик по имени Фаракс, распространявший слухи о скорой высадке восьми тысяч турок для поддержки восстания. Иниго Лопес де Мендоса, маркиз Мондехар и губернатор Гранады, слал в Мадрид донесения о назревающих неприятностях с морисками. Его предупреждения не услышали. В Рождество 1568 года около двухсот человек в турецких тюрбанах тайно проникли в старый мавританский квартал города, когда все находились на полуночной мессе, убив нескольких охранников, сидевших у костра, и ограбили магазин.

Фаракс поспешил уверить горожан, что эти люди были авангардом восьмитысячного войска, собиравшегося вторгнуться в Гранаду, хотя, нападавшие вовсе не были турками, а крестьянами из Альпухарры.

Но местные жители отнеслись к этому скептически, и Фаракс отправился во главе своей маленькой армии всего с несколькими добровольцами. Тем не менее, весть о высадке турок, распространилась по Альпухаррам, и горцы, полагая, что дни христианского правления закончились, пришли в неистовство. На священников по всей округе нападали, калечили или убивали; некоторых сжигали заживо; одного посадили в свинью и зажарили на гриле;

хорошеньких христианских девушек усердно насиловали, некоторых отправляли в гаремы марокканских и алжирских властителей. А значит джихад вернулся. Фаракс, зная, что никаких турок на подходе нет, и чувствуя, что скоро может оказаться в большой беде, отрекся от престола и передал власть некоему Эрнандесу де Валору, неопытному двадцатидвухлетнему юнцу, который быстро сменил имя на Магомет ибн Умайя, объявил себя эмиром андалузских мавров и начал править своим маленьким горным королевством с жаром и энтузиазмом – одной из его первых забот стало создать гарем, подходящий для человека его положения, возраста и мужественности. Из Гранады и морских портов Андалусии молодые мориски стекались в горы, чтобы присоединиться к освободительной войне и поднять знамя звезды и полумесяца. Джихад, конечно, вызвал к жизни антиджихад. С запада выступил маркиз де Мондехар с армией почти в четыре тысячи человек, а с востока прибыл вице-король Мурсии маркиз де Лопес с пятью тысячами; но они не могли существенно повлиять на более крупные силы морисков, разбросанных по горам. Тем не менее, они сразились с отрядом морисков в Оханезе, убив тысячу, пленив еще несколько тысяч и спасли тридцать христианских девушек, предназначенных для гаремов Северной Африки. Ибн Умайя послал своего брата и сестру в Алжир и Стамбул, чтобы набрать добровольцев, но в Турции султан Селим больше интересовался нападением на Кипр, вина которого очень любил, и чьим виноградникам, по его мнению, надлежало войти в его имперские владения. Что касается алжирцев, то они не собирались глубоко ввязываться в авантюру с Альпухаррами, казавшуюся им недолгой. Однако в Испании, где Филипп II сообщил папе римскому, что испанское королевство может рухнуть, если боевые действия продлятся долго, такого ощущения не было. Именно в этот момент дон Иоанн Австрийский, несмотря на свой титул, появился на испанской сцене. В доне Иоанне есть что-то от Зорро, но без фарса, и с прекрасным испанским оттенком храбрости и блеска, которые помещают его в число великих героев истории. Ему удается шагать с размахом и благородством через все раны и кровь, жестокость, предательство и грязь, с мечом в руке, в поисках славы, с готовностью сражаться за свою веру и свою страну; но оставаться всегда сострадательным и понимающим, заботящимся о людях, которых он вел, о бедных и беспомощных, и даже о врагах, и всегда оставаться верным своему королю и его друзьям. Я знаю, что этим словом всегда злоупотребляют, но дон Иоанн действительно появляется на страницах тех тревожных лет как герой на все времена, христианский рыцарь-воин, каким ему следовало быть, но, каким, увы, он бывал не всегда. Дон Иоанн был молод, красив, любим многими хорошенькими женщинами, но в глубине души имел призвание монаха. Он был святым, грешником и героем в одном лице. Как хорошо Г. К. Честертон описал «Иоанна Австрийского, идущего на войну» – те, кого любят боги, умирают молодыми. Он принадлежал к тем, кого любили боги. Филипп II попросил, но не приказал дону Иоанну принять командование в Альпухаррах. Когда тот прибыл в Гранаду в апреле, то король, желая быть поближе к событиям, перевез двор в Кордову. Дон Иоанн провёл смотр войск, а затем встретил и соблазнил прекрасную Маргарет де Мендоса. В Альпухаррах несколько сотен турок и алжирцев прибыли на помощь повстанцам.

Губернатор Алжира, корсар Окчиали, сообщил посланнику морисков, что тот может набрать четыреста алжирцев, но только из городской тюрьмы! Четыреста преступников присоединились к силам морисков и прославились как насильники. Тем временем, в горах назревало восстание против Магомета ибн Омейи. Один из его друзей, ибн Абу, кастрированный христианами за отказ раскрыть нахождение самозваного правителя морисков, теперь отвернулся от вождя, ради которого он принес такую жертву. Эмира морисков задушили во время гаремных пирушек, и евнух ибн Абу стал правителем. Однако новый монарх, похоже, понимал, что его королевство обречено. В октябре Филипп II поручил своему сводному брату начать в Альпухаррах «войну огня и крови», а в январе 1570 года Иоанну Австрийскому приказали взять город Галера. Это стало его первой военной кампанией, и во время осады женщины-мориски из Галеры сражались бок о бок с мужчинами. Дон Иоанн лично возглавил войска и не выполнил приказ короля убить всех жителей города, но пощадил сорок две сотни женщин и детей, которых нашел в захваченной крепости. Когда дон Иоанн, как обычно, вел свой отряд в бой, мушкетная пуля попала в его шлем, но не пробила его. Узнав, что его брат всегда находится в авангарде боевых действий, Филипп II сделал ему выговор. Возможно, дон Иоанн рисковал своей жизнью, потому что стыдился жестокости кампании и людей, находившихся под его командованием. А может, он ожидал, что они будут такими же благородными, как и он.

«Они не заботились ни о чем, кроме грабежа и легкой жизни, – писал он, – Они не имели ни малейшего чувства чести.» В мае Эрнандо аль-Хабаки, командующий войсками морисков, оборонявшими город Тиджола, сдался дону Иоанну, положив ятаган к ногам победителя. Иоанн вернул ятаган, посоветовав использовать его в будущем на службе Испании. Многие из более чем тысячи человек сдавшегося гарнизона Тиджолы не соблюли условий капитуляции, но присоединились к ибн Абу, переполненному решимости продолжить борьбу и все еще надеющемуся на значительную помощь из Алжира и Турции.

В сентябре Луис де Рекесенс, вице-адмирал короля, возглавил последнюю кампанию в Альпухаррах, чтобы раз и навсегда решить судьбу морисков. Это отвратительная история.

Остается надеяться, что дон Иоанн Австрийский находился тогда где-то в другом месте.

Это была война выжженной земли. «Они срубили, либо сожгли дотла каждый дом, забор, фруктовое дерево или виноградную лозу, мимо которых проходили, – пишет Джек Бичинг. И добавляет, – Все женщины морисков, которые им попадались, стали рабынями. Каждого пойманного мужчину расстреляли или повесили. Пытавшихся спрятаться в горных пещерах выкурили... Тысячу пятьсот мужчин хладнокровно убили, три тысячи женщин и детей проданы в рабство. За шесть недель Альпухарры были опустошены от края до края.»

Двадцать одна тысяча морисков Гранады погибли за время двухлетнего восстания. Пять месяцев спустя ибн Абу убили жаждавшие получить награду и помилование, обещанные любому, кто принесет тело правителя морисков или, по крайней мере, менее громоздкую голову. В ноябре 1570 года на совете было принято решение выслать морисков из Гранады и рассеять их по всей Испании. Иоанн Австрийский, оказавшийся в меньшинстве, выступил против этого решения. Через несколько дней он покинул Гранаду, но стал свидетелем первых высылок морисков. Он описал это в письме к другу как «самое печальное зрелище в мире … нельзя отрицать, что зрелище опустошения королевства, самое жалкое, какое только можно себе представить» После этой неприятной войны он хотел бы, как о том писал, принять участие «в войне, которая касалась всего христианского мира.» До Лепанто оставался всего год. Но джихад имеет бесчисленные грани.

А в это время, правивший в Стамбуле Селим Пьяница мечтал о постоянных и обильных поставках того прекрасного рубиново-красного вина с Кипра, которое так любил.

И Лала Мустафа, его старый наставник, казался тем человеком, который мог осуществить это.

Вино, по крайней мере хорошее, – это нектар богов, и потому война, ведущаяся из-за вина, требует религиозного осмысления. В любом случае нападение на Кипр, колонию Венеции, требовало дозволения Аллаха, потому что между Турцией и Венецией имелся мирный договор, освященный кораном, как и все договоры мусульман. Поэтому Селим II вызвал муфтия, послушного прелата, и сообщил, что нуждается в веском исламском обосновании нарушения мира и вторжения на Кипр. Муфтий послушно издал указ, фетву, где говорилось, что, какие бы договора ни существовали, любая земля, когда-то бывшая мусульманской, должна вернуться в ислам. Случай с Кипром идеально соответствовал указу. Он стал мусульманским еще в 649 году. Кроме того, Кипр находился лишь в нескольких милях от турецкого побережья, а потому его виноградники будут всегда под рукой. Законное место Кипра находится в мусульманском мире. Фактически это была первая европейская (или по крайней мере, почти европейская) земля, куда вторглись мусульмане. Кипр скоро вернётся домой…

Прошло четыреста лет Кипр все еще не вернулся, будучи разделенным между враждующими греками и турками.

Нельзя было терять времени. Селим объявил, что, повинуясь святой воле Аллаха, он вернет Кипр в лоно истинно верующих. Кипр станет первым из многих других завоеваний в Средиземноморье. А за ним последуют другие. Действительно, у венецианцев имелась небольшая колониальная империя возле турецкого порога. Они владели Корфу и Ионическими островами, а также несколькими другими прекрасными местами в Эгейском и Адриатическом морях.

Каждый новый султан считал своим долгом увеличить размеры Османской империи. Селим хотел, как и его отец, стать великим расширителем пределов мусульманских земель.

Поэтому он собрал армию в 100 тысяч человек, передал командование своему старому наставнику Лале Мустафе, а флот в руки молодого и очень представительного адмирала Али-паши, бывшего, как говорят, большим любимцем жен султана (он называл свой корабль «Султана»). Али, в отличие от подавляющего большинства турецких военачальников, имел репутацию человека, относившегося к своим галерным рабам, многие из которых были пленными христианами, с заботой и добротой.

Армия вторжения высадилась в Лимасоле в июле 1570 года. Ожидалось, что кампания продлится всего несколько месяцев, и не предвиделось значительного сопротивления со стороны киприотов, бывших в большинстве полевыми рабочими на сахарных и виноградных плантациях острова. Будучи православными, они весьма не любили своих венецианских католических хозяев. Но вскоре обнаружили, что новые хозяева еще хуже. Турки осадили Никосию, сдавшуюся после осады в шесть недель при условии сохранения жизни венецианского гарнизона и горожан. Но Лала Мустафа пренебрег своим обещанием, и почти всех солдат и гражданских лиц немедленно убили, часто после пыток, что являлось своеобразным хобби янычар. Двух тысяч молодых мальчиков и девочек оставили живыми для сексуальных утех на турецкой родине. Один корабль, перевозивший 800 молодых рабов на борту, взорвался, не достигнув анатолийского побережья, от того, что молодая пленница бросила горящую палку в трюм с порохом. Имя этой героини, Амальда де Рокас, заслуживает, чтобы его помнили. Ей было восемнадцать лет.

Ожидалось, что Фамагуста, которой правил губернатор Марк Антонио Брагадино, быстро падет. Но, защищаемый восьмью тысячами солдат, под командованием Астора Бальоне, город отклонил все призывы сдаться к великой ярости Лалы Мустафы, не терпевшему вернуться к интригам в Стамбул. Селим II из столицы гневно приказал не начинать никакой другой кампании, пока не закончится осада Фамагусты. Он вынашивал планы вторгнуться на другие острова и, возможно, в саму Венецию, но сначала хотел обезопасить себя на Кипре и взять Фамагусту. Точно так же, как граф Зриньи, защищая Сигет четыре года назад, нарушил график вторжения Сулеймана Великого в Восточную Европу и спас Вену, так же и венецианцы своей долгой обороной Фамагусты помешали наступлению Селима в Южной Европе, так никогда и не начавшемуся.

Снова и снова турки атаковали крепостные валы, каждый раз теряя много бойцов, но всё в пустую. После почти годичной осады, в июле 1571 года, турецким саперам удалось взорвать значительную часть главной стены. К этому времени силы обороняющихся уменьшились до двух тысяч человек. Боеприпасов и продовольствия также не хватало.

Пришло время сдаться с честью.

Брагадино согласился на капитуляцию, и 1 августа венецианцы уступили Фамагусту туркам. Теперь началась одна из самых ужасных сцен жестокости в истории джихада.

Жертвой этого эпизода станет всего лишь один Брагадино, страдания которого вызывают ужас и жалость.

Его имя не затерялась среди множества анонимных жертв, погибших при штурме, подобно тому, как это происходило при падении города, когда о его жителях говорили – «все были преданы мечу.» Это привычная фраза – и никак не передает отвратительную и грязную резню, которая скрывается под словами «предание мечу», особенно когда хладнокровно убиваются сотни и тысячи. Боль и жестокость смерти Брагадино видимы значительно лучше, в отличии от страданий многих в таких безымянных убийствах, совершающихся в войнах христиан и турок против друг друга. Эти преступления слишком огромны, а жертвы – многочисленны и часто обезличены, а потому почти не различимы. И они, лишь часть, в бесконечной пляске смерти. Но пытки и смерть Брагадино, одного из тысяч, стали личной бедой и горем каждого солдата и моряка, сражавшегося против ислама. Мёртвый Брагадино стал олицетворением христианского сопротивления джихаду. Это укрепило и дало силы христианам Европы в борьбе с исламом.

4 августа по требованию Лалы Мустафы Марк Антонио Брагадино выехал верхом из Фамагусты на переговоры с турецким командующим. Рядом с ним находился его военачальник Астор Бальоне, и сорок аркебузиров-телохранителей, а также молодой красивый паж Антонио Квирини, чей отец командовал венецианской военной галерой. Впал ли Лала Мустафа в ярость из-за того, что в людях этой побежденной, но непокоренной армии не было ничего раболепного, которые стояли, не испытывая никакого трепета, и бесстрашно смотрели вокруг, гордые люди, честно исполнившие свой долг, не имевшие причин прятаться? Или злобу вызвала безупречная экипировка Бальоне, с уверенной походкой победоносного рыцаря, а не побежденного солдата? Венецианцы – гордый народ, гордый своим городом и собою. Они не любят лебезить, раболепствовать и пресмыкаться. А может причиной стала надменная поза Брагадино, который в пурпурном одеянии венецианского сенатора и с зонтиком, поднятым над головой пажом, смотрелся так же великолепно в поражении, как и при власти? Или из-за привлекательности молодого пажа Антонио извращенец Лала потерял рассудок? Или все это было частью продуманной и тайной уловки? Мы никогда не узнаем, что вдруг превратило Лалу Мустафу в чудовище. Все, что мы знаем, со слов выжившего Антонио Квирини, вернувшегося в Венецию много лет спустя, это то, что Лала обвинил Брагадино в убийстве нескольких турецких пленных и приказал юному Квирини остаться с ним в качестве заложника по причинам, которые были совершенно очевидны для реалистичного Брагадино. Он отказался от нового условия Лалы Мустафы. По его словам, условия капитуляции уже подписаны, и ни о каких заложниках в них не упоминалось. Тогда разъяренный Лала Мустафа подал сигнал, и янычары схватили Брагадино и всех, кто был с ним. Пару мальчишек пощадили, но всех остальных, кроме Брагадино, тут же изрубили на куски. Турецкие солдаты отрезали ему уши и нос и бросили в тюрьму. Они захватили итальянских солдат, все еще находившихся в сдавшемся городе, и убили всех, хотя в условиях капитуляции соглашались на возвращение их домой. У Лалы Мустафы имелись особые планы на Брагадино. Он открыл их две недели спустя.

17 августа Лала Мустафа приказал вывести Брагадино из тюрьмы. Пришло время большого зрелища для народа Фамагусты и его войск. Для мусульман этот день напоминал приезд цирка, день смеха и отдыха. А для христиан Фамагусты, предстоящее несло тонкую и сатанинскую цель, было кирпичиком в пропагандистской войне, элементом запугивания и террора. При виде своего бывшего венецианского губернатора, в таком печальном состоянии, киприоты приобретут особое уважение к своим новым турецким хозяевам, покоривших старых венецианских. Таким унижением человека, бывшего когда-то их правителем, Лала Мустафа дал понять жителям Фамагусты, что старые правила изменились. Брагадино оседлали, как осла, нагрузив его мешками с грязью, и повели по городу, пиная время от времени. Каждый раз, когда он проходил мимо Лала Мустафы, его заставляли лизать землю перед ним. Затем его вздёрнули на высокую мачту галеры, чтобы все могли видеть, что стало с гордым венецианским патрицием, теперь безносым и безухим, а затем привязали к столбу. А потом Лала Мустафа рассказал ему о дальнейшем – с него собирались содрать шкуру. Он умер во время пыток. Затем мучители набили его содранную кожу соломой, посадили верхом на корову и повезли это жалкое и измученное чучело, все еще залитое кровью, по городу под прикрытием зонтика. Затем они повесили набитую соломой шкуру, похожую на большой, окровавленный, раздувшийся воздушный шар, на рее камбуза Лалы Мустафы.

Не слишком большая разница между теми, кто заживо содрал кожу с Брагадино и теми, кто в 1980-х годах взрывал авиалайнеры в небе.

Да, это внушает ужас, но жуткая смерть Брагадино – всего лишь одно из многих проявлений небывалой жестокости той эпохи. Например, Варфоломеевская резня (50 тысяч убитых) произошла во Франции менее чем за год до убийства Брагадино.

Освежевание Брагадино, говорит Кризи, было в духе того времени.¹²⁹

К счастью адмиралу Али-паши не пришлось стать свидетелем садистской смерти Брагадино. Со своим флотом из двухсот двадцати двух военных галер и шестидесяти других судов он стоял на якоре в заливе Лепанто, длинном узком проливе на юго-западе Греции, прямо над полуостровом Морея, к западу от Афин, ожидая искавшего его христианского флота. Эти военно-морские силы Священной Лиги, основанной Папой Пием V, много лет стремившегося объединить Европу против мусульманских захватчиков, стали новейшим ответом христиан на джихад. Священная Лига возникла в мае 1571 года. Её флот ходил под флагом распятого Христа и состоял из 316 кораблей, включая 208 галер и шесть галеасов, – значительно более крупных кораблей, чем галера, имеющих высокий борт и тридцать, сорок тяжелых пушек вместо обычных четырех или пяти для галеры. Венецианским флотом командовал 75-летний головорез Себастьяно Вениеро, а заместителем был грозный Агостино Барбариго. Носитель знаменитого имени, генуэзец Джанандреа Дориа, командовал эскадрой на службе Испании. Будучи судовладельцем в своем родном городе, Дориа привёл более двадцати собственных галер для короля Испании. Стремясь сохранить свои корабли в целости, он был самым осторожным из всех командиров священной Лиги. Спокойный и сведущий Маркантонио Колонна из старинной римской аристократической семьи командовал папской эскадрой. Два испанских адмирала, дон Альваро де Базан и дон Хуан де Кардона, со своими эскадрами также находились среди христианских сил. Иоанн Австрийский исполнял обязанности главнокомандующего. Общепризнанный и назначенный папой Пием V дон Иоанн в возрасте двадцати пяти лет был вдвое моложе большинства этих опытных морских волков. Тем не менее, никто не возражал против его назначения. Молодой воин пользовался всеобщим уважением. «Если бы я имел немного больше здоровье, я бы отправился в качестве солдата или матроса под командование дона Иоанна», – писал своему другу дон Гарсия из Толедо, тот, который так долго ждал, чтобы отправить помощь Мальте. Сын испанского императора и немецкой певички, после победы над повстанцами Альпухарр в Гранаде, дон Иоанн теперь исполнял роль «в войне, которая касалась всего христианского мира.» Флот, ведомый им в бой, состоял не только из судов Священной Лиги: Испании, Венеции и Ватикана, но и из кораблей, других итальянских городов: Генуи, Флоренции, Турина, Пармы, Лукки, Феррары и маленького Урбино. Конечно же появились рыцари Святого Иоанна, как всегда бывало при схватке с неверными, некоторые на своих кораблях, а иные в составе команд других кораблей флота. Прибыли добровольцы из остальной Европы, включая непокорную Францию и даже протестантскую Англию. Провансалец Ромегас, герой защиты Мальты, командовал одной из папских галер. Среди представителей европейской провинциальной знати, поднявших свой меч в защиту христианства, присутствовал и другой знаменитый провансалец, Крийон, один из самых известных воинов Франции, из города Мурс на Французской Ривьере. Как и по меньшей мере дюжина англичан. Одним из них был герой осады Мальты, сэр Томас Стакли, по общему мнению, незаконнорожденный сын Генриха VIII, снова сражавшийся с турками с тем же мужеством, которое проявил при Сант-Анджело. Но основой объединенных сил, стали испанцы и итальянцы, которым предстояло первыми встретить турок в бою. 72 христианские галеры несли испанское знамя, 140 венецианское, 8 принадлежали мальтийским рыцарям, от Папы пришло двенадцать. Местом встречи всех кораблей Священной Лиги избрали Мессину на Сицилии, куда Иоанн Австрийский прибыл 23 августа, всего через неделю после мученической смерти Брагадино, о которой христианский мир пока ещё ничего не знал.

Али-паша услышал о сборе кораблей от Окчиали, выдающегося алжирского корсара, когда находился в Лепанто.

«Вряд ли неверные прибудут до следующей весны,» – сказал он Али-паше.

Но он ошибся. Али-паша и дон Иоанн вскоре встретятся, в первый и последний раз, в заливе Лепанто, в крупнейшем морском сражении со времен битвы при Акциуме в 31 году до РХ, как написано в каждой книге о битве при Лепанто, никогда не поясняя, что это за битва.

Напомним читателю, который, возможно, не знает или забыл. То сражение происходило не так далеко от Лепанто, 55 миль к северу, и так же как в 1572 году, было битвой между Западом и Востоком. Одной стороной командовал Октавиан, будущий император Август, с флотом из 400 галер; а другая состояла из римско-египетского флота из 480 кораблей во главе с Марком Антонием и Клеопатрой. Влюбленные проиграли битву и через несколько месяцев покончили с собой. При Марке Антонии центр власти Римской империи постепенно перемещался на восток и вполне мог остановиться в Александрии. При Августе он вернулся в Рим и оставался там еще несколько столетий, пока Константин не разместил его на востоке в четвертом веке по РХ. Но с тех пор прошло более 1600 лет, и Иоанн Австрийский, возможно, не знал о битве при Акциуме, а кроме того, вокруг него собрался флот и следовало готовиться к новому Акциуму.

Морские бои на галерах тогда велись по принципам сухопутных войн. Сближение кораблей, таран и абордаж были основной тактикой, и все суда имели большое количество войск, вооружённых мечами, пиками, мушкетами, аркебузами, луками и стрелами, которым надлежало ворваться на борт вражеского судна и захватить его в жестоком рукопашном бою. На 208 галерах дона Иоанна Австрийского находились 30 тысяч солдат, не считая 13 тысяч матросов. Две трети солдат состояли на испанском жалованье; одним из них был Мигель де Сервантес, которому предстояло стать самым известным писателем Испании, автором «Дон Кихота».

Мусульманские силы были примерно такими же по силе. 250 османских галер несли 34 тысячи солдат и 13 тысяч матросов. Но ни одна из сторон не знала точно сил другой. Предстояла битва великанов, и ни у кого из них не было глиняных ног.

Дон Иоанн послал французского рыцаря ордена Святого Иоанна с четырьмя галерами, чтобы выяснить, где находится флот Али-паши. 28 сентября француз сообщил, что они только что посетили один из Ионических островов, а теперь вернулись на зиму в Лепанто.

«Время советов закончилось, пришло время сражаться,» – ответил Иоанн осторожному Дориа, предложившему было лидерам христианского флота обсудить, какие действия предпринять.

В Лепанто Али раздумывал, искать ли ему битвы или избегать, и получил твердый приказ от султана: «Если христианский флот приблизится к вашему, сражайтесь с ним». Решимость обеих сторон была несомненной. Битва стояла в расписании дня, как мусульман, так и христиан.

5 октября в Вискандо, недалеко от Акциума, прибыло венецианское судно, сообщившее стоявшему на якоре флоту священной Лиги весть о падении Фамагусты и о Брагадино, с которого заживо содрали кожу. Новость быстро разошлась по кораблям, и гнев, ярость, ненависть и желание отомстить за Брагадино охватило всех. Мужественные солдаты били себя в грудь, рыдая, в бессильной ярости, от сопереживания венецианцам и жестокости турок. Ни одному врагу, попавшему в руки христиан, не следовало рассчитывать на милосердие. 7 октября христианский флот вошел в залив Лепанто. Дон Иоанн знал, что сегодня ему предстоит сразиться с турками. Солдаты и матросы отправились на мессу. На каждой галере находился капеллан, иногда два, обычно иезуиты, доминиканцы или францисканцы. Это была священная война как для христиан, так и для мусульман. Знамя распятого Христа развевалось на мачте флагманского корабля дона Иоанн. Дозорный закричал, увидев первые турецкие корабли. Над флагманским кораблем мусульман высоко развевалось знамя пророка, с именем Аллаха начертанным 28.900 раз. Находящийся на «Султане» Али-паша понимал, что победа или поражение в тот день могут зависеть от мельчайших обстоятельств, поскольку два флота почти равны. Ему следовало заручиться поддержкой своих гребцов, большинство из которых составляли пленные христиане, прикованные к вёслам. Он был гуманным человеком и всегда хорошо относился к ним. Он спустился на нижнюю палубу к гребцам. Они слушали его в молчании.

«Амигос¹³⁰, – сказал он по-испански, – я ожидаю, что сегодня вы исполните свой долг передо мной в обмен на то, что я сделаю для вас. Если я выиграю битву, я обещаю вам свободу; если этот день будет нашим, Аллах дарует ее вам.»

Среди христианских судов дон Иоанн Австрийский, держа в руке распятие, двигался на катере вдоль линии своих кораблей: «Дети мои, мы здесь, чтобы победить или умереть. В смерти или в победе, вы обретете бессмертие,» – говорил он. Для них это был не только военный, но и религиозный праздник. Проплыв перед венецианскими кораблями, он призвал их отомстить за смерть Брагадино. Матросы выражали желание отомстить, а некоторые крестились и становились на колени. Иоанн громко произнёс несколько любезностей старому Себастьяно Вениеро, командовавшему венецианской эскадрой и бывшему на пятьдесят лет старше своего командира.

«Какой прекрасный день, чтобы умереть», – сказал Вениеро одному из своих офицеров. Он держал в руке мушкет, а рядом стоял крепкий молодой моряк, тоже с мушкетом, уже заряженным для старого моряка, так как у того уже не хватало сил заряжать самому, но он хотел стрелять в турок. Он знал Брагадино и служил с ним когда-то.

Флот Священной Лиги разделили на четыре эскадры. Центром руководил лично дон Иоанн со своего флагманского корабля «Реал», который защищали Вениеро, Колонна и небольшая флотилия рыцарей Святого Иоанна, всего около 60 галер. Галеасы, плавучие батареи, которым надлежало вызвать хаос на мусульманских кораблях, находились перед остальной частью христианского флота. Правое крыло христиан под командой Джанандреа Дориа, имело около 60 кораблей, а левым крылом, примерно такой же численности, управлял Барбариго. Резервные флотилии под командованием дона Альваро де Базана и дона Хуана де Кардоны находились в резерве, немного позади, ожидая приказа поспешить в самое горячее место битвы.

Приближавшийся к ним в виде полумесяца, мусульманский флот также поделили на четыре эскадры. Центр, возглавляемый Али, шёл прямо на Иоанна; правое крыло, под командой Мехмеда Сулука, выстроилось напротив Барбариго. Улуч Али направлялся прямо на юг с очевидным намерением обойти эскадру Джанандреа Дориа с фланга и атаковать христиан с тыла. Турецкий резерв сосредоточился позади боевого флота Али, и содержал около 90 галер, выстроенных в три линии. Центру надлежало стать главной точкой соприкосновения, и около одиннадцати часов два флота двинулись навстречу друг другу, причём каждая армада представляла собой боевую линию шириной около трех миль, у входа в узкий залив Лепанто. Дон Иоанн приказал капитану «Реала» направить свою галеру к приближающейся «Султане». Иоанн Австрийский и адмирал Али-паша двигались прямо друг на друга. Два воина должны были наконец встретиться.

Как только две галеры врезались со страшным шумом, друг в друга, ломая весла, дон Иоанн перепрыгнул на орудийную платформу «Султаны» и заплясал от радости. Триста янычар-аркебузиров и сто лучников на мусульманской галере начали стрельбу по испанским солдатам, рыцарям и добровольцам, заполнившим палубы «Реала». Четыреста аркебузиров на «Реале» открыли ответный огонь. Всех гребцов-христиан на кораблях Священной Лиги освободили от цепей и вооружили, и они сражались против турок с такой же яростью, как солдаты и матросы. Очень скоро весь залив превратился в плавучее поле битвы, где галеры врезались друг в друга и сбивались в одно целое, так что морское сражение вскоре превратилось в рукопашную схватку пехотинцев, яростно и без пощады убивающих друг друга, большинство из которых умирали на палубах, но некоторые падали в море и тонули. Море превратилось из синего в красное. Это была жестокая битва, христиане и мусульмане сражались с одной целью: убить друг друга. Дон Иоанн, держа меч прямо перед собой, возглавил абордажную группу, которая взобралась на «Султану». Колонна, подойдя к «Реалу», врезался в корму «Султаны». К 2 часам дня мусульманский флагман был разгромлен. Неподалеку семидесятилетний Вениеро с неуклюжестью своего возраста взобрался на османскую галеру, где получил рану стрелой в ногу, он оставил свою команду, чтобы захватить вражеское судно, а затем опять вернулся на собственную галеру, после чего атаковал и потопил еще два корабля. Барбарио, находившегося на левом фланге, смертельно ранили стрелой, прошедшей через глаз в голову, но он умер, зная, что христианский флот победил. За три часа отчаянных и непрерывных рукопашных боев погибло 32.500 солдат и матросов, христиан и мусульман. По количеству жертв никогда не было более кровопролитного морского сражения, чем Лепанто. Трафальгарская битва, самая знаменитая битва в истории, стоила жизни примерно трем тысячам французских, испанских и британских моряков, что не составило и десятой части потерь при Лепанто. Встреча дона Иоанна и Али-паши стала одновременно жуткой и гротескной. Али-паша, пораженный выстрелом из аркебузы, упал раненым на палубу. Испанский солдат, один из абордажной команды, сражавшийся на палубе турецкого флагмана, увидев, как он упал, бросился к нему, вытащил нож и отрубил голову Али-паше. Затем испанец поспешил к дону Иоанну, чтобы вручить трофей и, возможно, надеясь получить большую награду. Но дон Иоанн, аристократ, хотя и зачатый не под тем одеялом, обладал тонкой натурой.

«Что мне делать с этой головой? – спросил он с отвращением. А затем добавил. – Брось её в море». Но другой солдат, всё-таки выловил голову, насадил ее на копьё, и вскоре весь турецкий флот узнал, что их адмирал мертв. К 3 часам дня битва закончилась. Только Улуч Али вернулся в Стамбул с большей частью своей флотилии. Турки потеряли 210 кораблей, из которых 130 были захвачены, а 80 потоплены. 25 тысяч мусульман и около 7500 христиан погибли. К погибшим следует добавить не менее 80 тысяч христианских рабов, прикованных цепями к веслам турецких галер. Однако 15 тысяч из тех, кто пережил сражение, получили свободу. Христиане потеряли 12 галер, которые, возможно, унесли в бездну моря около 1500 галерных рабов-мусульман. Это великая победа, но для османов могло случиться и худшее. Дон Иоанн Австрийский попытался закрепить свою победу атакой через Дарданеллы в сердце мусульман – Стамбул, но плохая погода, распри и раздоры между венецианцами и испанцами помешали исполнить задуманное. Брагадино тоже остался не отомщенным, поскольку Кипр оставался занятым. Вместо этого дон Иоанн возглавил неудачную экспедицию в Тунис, завоёванный турками еще в 1574 году. И здесь джихад и дон Иоанн расстались. Ему никогда больше не пришлось воевать против ислама.

До конца жизни дон Иоанн сохранял врождённое благородство. Посланный управлять Нидерландами, он пытался защитить интересы местных крестьян и, по сообщению местного английского шпиона по имени Фентон, «пользовался глубоким уважением у народа.» Рэдклифф, еще один английский секретный агент, посланный Уолсингемом, государственным секретарем Англии, чтобы убить дона Иоанна, был арестован в зале приёмов принца. Вместо того чтобы повесить своего потенциального убийцу, дон Иоанн помиловал его, отправив обратно в Англию. Уолсингем, вскоре познакомившийся лично с доном Иоанном, сообщал, что никогда ранее не встречал джентльмена, «по внешности, речи, остроумию и развлечениям сравнимого» с испанским принцем. Но Уолсингем, проницательный знаток человеческой природы, отметил большой конфликт, происходящий в доне Иоанне, человеке, постоянно разрывающемся между «честью и необходимостью».» Но даже при наличии такого конфликта внутри дона Иоанна, он не терял чести. Он скоропостижно скончался 1 октября 1578 года от брюшного тифа, но некоторые утверждают, что от яда, в голубятне в городе Намюре, в Бельгии, куда он зашёл, чтобы укрыться от дождя. Селим Пьяница умер на четыре года ранее, упав в ванной и проломив себе череп. Не исключено, что он был пьян, от выпитой бутылки того прекрасного кипрского вина, которое несколько лет назад вдохновило его на джихад за морем.

Времена после битвы при Лепанто являются пиком военных успехов Османской Империи в Европе, которые продлились около 115 лет и почти убаюкали Западную Европу верой в то, что мусульманская угроза миновала. Но для венгров в течение всего периода, никакой передышки от угнетения захватчиков не было. Они продолжали страдать в горестях и муках, вызванных безжалостной оккупацией чужим народом с другой верой и образом жизни. За всё время мусульманской оккупации по оценкам более трех миллионов венгров были проданы в рабство, а женщины украшали бордели и гаремы своих хозяев в Стамбуле, по всем Балканам и Османской империи, и даже вплоть до Египта и Евфрата. Можно утверждать, что Турция стала первой крупной колониальной державой задолго до Испании, долгое время считавшейся родоначальником колониализма с момента захвата Эспаньолы после открытия Америки Колумбом в 1492 году. Но, в отличие от Испании и других держав, которые следовали за ней, Турция, расположенная на восточной оконечности Средиземного моря, вдали от открытого Атлантического побережья, основала свои колонии в соседней юго-восточной Европе вместо тропической Америки и Азии и начала это в конце 1300-х годов, более чем за сто лет до Испании. Победа христиан при Лепанто, казалось, сокрушит османскую власть, по крайней мере, на пару последующих поколений. Ничего подобного не произошло. На самом деле, бездействием и ссорами членов Священной Лиги, а также коварством турецкого великого визиря Соколли, мусульмане вырвали победу из поражения, убедили Венецию забыть ужасную смерть Брагадино и отказаться от своих притязаний на Кипр. Взамен венецианцы получили много коммерческих преимуществ, и обещание расширения торговли. После того, как Селим II закончил свое правление разбитым о пол ванной комнаты черепом, на трон взошёл его сын Мурад III, казнивший своих пятерых братьев обычным способом и отказавшимся от джихада в пользу гарема. Он был отцом 103 детей, и королева Англии Елизавета усердно ухаживала за ним, но не как за потенциальным супругом, а как за потенциальным союзником против Филиппа II Испанского, потому что Елизавета весьма опасалась великой армады, с помощью которой Испания намеревалась вторгнуться в Англию. Через своего посланника в Стамбуле английская королева убеждала Мурада послать 60–80 галер «против идолопоклонника, короля Испании, который, полагаясь на помощь папы и всех принцев-идолопоклонников, соизволит сокрушить королеву Англии, а затем обратит всю свою власть на уничтожение султана и сделает себя всеобщим монархом. И это еще не все, добавила Элизабет. – Если Мурад придет на помощь Англии, «гордый испанец и лживый папа со всеми своими последователями будут повержены», и Бог защитит своих и накажет всех идолопоклонников через объединенную мощи Англии и Турции».

Будучи уверенной, что султан не знает английского языка, королева написала свое письмо на латыни, которую султан тоже не знал. Но Мурад все равно не заинтересовался письмом Елизаветы и вернулся в свой гарем. Кроме того, письмо пришло с опозданием на два года. Турция и Испания заключили мир в 1585 году. Тем не менее, сражение между испанскими галеонами и мусульманскими галерами у острова Уайт¹³¹, каким бы невероятным оно ни было, могло бы стать интересным. Мурад не только не поощрял джихад, но именно во время его правления железная дисциплина янычар начала разрушаться из-за безделья, и распад продолжался в течение следующих двух с половиной столетий. Во время 21-летнего правления Мурада произошли восстания в Трансильвании, Молдавии и Валахии, а ещё Турция вступила в небольшую войну с Австрией. Кампании в Восточной Европе неспешно тянулись с перерывами в нескольких лет. Самой важной операцией стала осада Каниссы в 1600 году, проведенная поочередно австрийскими, а затем турецкими войсками, в которой молодой английский доброволец Джон Смит¹³², имея двадцать лет от роду, впервые попробовал себя в бою. Когда австрийцы сняли осаду в ноябре 1601 года, «было так холодно, – писал Джон Смит, – что триста или четыреста человек замерзли, а две или три тысячи погибли при жалком бегстве.» Позже Джон Смит принял участие в колонизации Вирджинии, и в этом теплом климате он встретил и женился на индейской принцессе Покахонтас, спасшей ему жизнь. Ни в одном из этих относительно мелких конфликтов на Балканах не было чем поживиться, и в связи временным прекращением джихада, янычары стали больше интересоваться работорговлей, взяточничеством и коррупцией в Стамбуле. Они напали на дворец и потребовали головы паши и еще одного чиновника, вызвавших их недовольство. Они получили обе головы, а затем утихомирились. Но прецедент появился. Чуть позднее они еще дважды поднимали восстания, потребовав, чтобы их кандидата, платившему им за поддержку, посадили на трон Молдавии, участвовали в небольшой гражданской войне против спахов на улицах Стамбула и напугали весь город за исключением Мурада III, не вылезавшего из своего гарема («он лежал, погруженный в похоть», – сообщал венецианский посланник), пока не умер, предположительно от истощения, а его старший сын, Магомет III, взошел на трон. Сорок семь из ста трех детей Мурада были еще живы на момент смерти их отца, и двадцать из них были сыновьями.

Магомет III, новый султан, приказал их всех задушить, и, чтобы быть уверенным в отсутствии конкурентов, распорядился зашить семь беременных наложниц отца в мешки и бросить в Босфор. Его правление ознаменовалось крупной победой при Цересте в 1595 году против армии, состоящей в основном из войск Германии и Трансильвании. Одним из османских героев той битвы был бывший сицилийский дворянин Сципион Чикала, захваченный в плен в юности в Северной Африке, впоследствии связавший свою судьбу со своими мусульманскими пленителями и ставшим одним из их самых прославленных воинов, а после победы при Цересте – ещё и великим визирем Османской империи. Магомет III умер в 1603 году, приказав не за долго до смерти задушить одного из своих сыновей, который, как он опасался, собирался занять его место.

Ахмед I, в возрасте четырнадцати лет старший из двух оставшихся сыновей, занял трон, пощадив своего младшего брата Мустафу, считавшегося слабоумным. Когда великий визирь возразил против того, чтобы вести армию в Венгрию, то получил записку от молодого султана, короткую, но по существу: «Если ты дорожишь своей головой, то немедленно выступай.» Великий визирь дорожил, и немедленно выступил. Шиитская Персия, а не Европа (занятая своей Тридцатилетней войной), считалась главной угрозой Османской империи, и джихад так же усердно действовал против этих еретиков, как и против христиан. Муфтий в Стамбуле несколько раз издал фетву, призывающую к джихаду против этих мусульманских отступников и провозглашающую, что более свято убить одного персидского шиита, чем семьдесят христиан. После смерти Ахмеда Осман II взошел на трон. Он провел большую часть своего четырехлетнего правления, пытаясь усмирить янычар, отправляя их сражаться с поляками в безнадежный джихад, где, как надеялся, убьют многих из них. Он также тренировался в стрельбе из лука, используя пленных в качестве мишеней или, а если их не было, то одного из своих пажей. Нелюбимый и совершенно справедливо всеми, Осман II был арестован янычарами, брошен в тюрьму и задушен, в то время как слабоумный брат Ахмеда I Мустафа на короткое время захватил империю в 1622 году, пока его душевная болезнь не стала очевидной всем. Османская империя находилась в состоянии физического и морального хаоса. «В результате распада общегосударственных уз и отсутствия всякой защиты промышленности или собственности, империя, казалось, погружалась в состояние дикого разбоя», – пишет Кризи¹³³.

Британский дипломатический посланник в Стамбуле сэр Томас Роу в своем докладе королю Якову в Лондоне описал Турцию как «умирающее тело, поражённое многими пороками, бурно разросшихся в нём со времён молодости», и оплакивал «отсутствие справедливости и жестокое угнетение», царившее тогда в Османской империи. Турция, по его словам, «была похожа на больного человека, готового умереть на руках», таким образом, придумав выражение, под которым Турция будет известна в течение следующих трех столетий жизни: «больной человек Европы.»

Следующий султан, Мурад IV, пришел к власти в 1623 году в возрасте одиннадцати лет и восстановил порядок в империи ценой ста тысяч казней. За время своего семнадцатилетнего правления он подавил мятежи янычар и спахов и согласился на казнь своего великого визиря Хафиза, который, добровольно пошел на смерть к мятежным янычарами, чтобы не подвергнуть султана опасности. Мурад IV выжидал. Он рассылал наёмных убийц охотиться в ночном Стамбуле, которые убивали одного за другим главарей мятежников. К несчастью, Мурад IV стал получать удовольствие от убийства не только своих врагов, но и всех, кто попадался ему на пути. Пешехода, оказавшегося у него на пути, в момент проезда султана по городу, тут же застрелили из лука. Группа девушек, танцующих на лугу, вызвала его раздражение; их всех схватили и утопили. Пассажирское судно проходило слишком близко от его гарема; его немедленно потопили пушками. Молодого француза, пытавшегося соблазнить турчанку, посадили на кол. Будучи угрюмым человеком, каким и должен быть тот, у кого голове столько убийств, он начал пить, и местный пьяница, Мустафа Бекир, стал его лучшим другом. Мустафа, потрясая бутылкой, учил султана, что «это жидкое золото перевешивает все сокровища мира.» Выпивка стала любимым занятием Мурада IV, когда он находился во дворце. Но за пределами дворца пьянство, будь то алкоголь или, даже, кофе, считалось тяжким преступлением. И наказание было одно – немедленная казнь. Как и курение. Однажды халиф застал садовника и его жену, тихо куривших за сараем. Он тут же приказал своему палачу отрезать им ноги и оставил истекать кровью среди тюльпанов на месте преступления.

Но иногда Мурад IV грешил и добрыми поступками. Возможно, в момент алкогольной эйфории, он положил конец дани детьми, которую платили христианские крестьяне на Балканах, и тем вынудил янычар искать новый приток пополнения своих рядов. Однако его настроение оставалось мрачным и непредсказуемым. После экспедиции в Азию, раздраженный поучениями муфтия, Мурад приказал задушить его – это единственная известная в османской истории казнь султаном высшего религиозного чина. В ходе кампании джихада против Персии в 1638 году он захватил Багдад, казнил весь гарнизон из 30 тысяч человек, за исключением трехсот счастливцев, и вернулся домой с намерением объявить войну Венеции. Но вместо этого заболел и умер от подагры, вызванной чрезмерным употреблением алкоголя, в возрасте двадцати восьми лет. На смертном одре за пару минут до смерти он приказал казнить своего единственного оставшегося в живых брата Ибрагима. Но тот успел спрятаться и взошёл на трон, после смерти Мурада IV.

Несмотря на то, что он сам едва избежал удушения, Ибрагим был таким же диким, как и его султаны предшественники. Он возобновил сильно покачнувшийся джихад в Европе кампанией, в которой ему помогали крымские татары, против казаков, «орды злоумышленников», по словам русского царя, захвативших город Азов на Черном море. Затем султан Ибрагим надумал напасть на рыцарей Святого Иоанна в крепости Мальта. Но испуганные советники, хорошо знавшие силу острова, который успешно выдержал великую осаду 1565 года, убедили его нарушить подписанное перемирие с Венецией и вместо Мальты напасть на венецианский Крит. Мусульмане высадились на острове в 1645 году, и не встретив особого сопротивления, осадили Кандию. Двадцать лет спустя они все еще осаждали город. Тем временем венецианцы, разъяренные тем, что турки нарушили перемирие, послали свой флот в Дарданеллы, чтобы блокировать Стамбул. Местное население, недовольное своим крайне скудным пайком, начало роптать против безумия своего султана и его хорошо известных привычек, главным образом сексуальных. Султан наслаждался у себя гареме всеми удобствами первоклассного борделя. Одним из любимых развлечений Ибрагима в специальной комнате, уставленной зеркалами, было «раздеть всех своих женщин догола, с тем, чтобы они изображали кобылок, а он бегал среди них, воображая себя жеребцом, пока хватало сил.» Полагая, что одна из 288 наложниц в его гареме имела роман с неправильно кастрированным евнухом, он велел упаковать всех наложниц в мешки и выбросить в Босфор. Только одна, чей мешок оказался плохо завязанным, сумела выбраться из него, выплыла на поверхность и, была подобрана проходящим французским кораблем, спасшим ее и доставившим во Францию, где ее в последний раз видели наслаждающейся видами Парижа. Странности и дикость дворцовой жизни в Стамбуле с большим воодушевлением описывает Ноэль Барбер в «Властелинах Золотого Рога».

Противники Ибрагима нашли союзников среди янычар; голодные и разгневанные, они подняли восстание, арестовав султана и, при попустительстве Великого визиря и муфтия (дочь которого он насильно поместил в свой сераль), задушили его. Его десятилетний сын стал Магометом IV в 1648 году. Именно во время его правления Османская империя была восстановлена, хотя и временно, в своем прежнем величии, и снова запущена в действие одна из великих европейских авантюр джихада, провалившегося, однако, с треском, благодаря итальянскому солдату Монтекукколи.

Имя Монтекукколи – одно из трех, которые выделяются в этот период джихада. Два других были албанцами, отец и сын, Мухаммед и Ахмед Киуприли, оба великие визири Османской империи. Мохаммед Киуприли получил этот пост в 1656 году в возрасте семидесяти лет. Несмотря на свои преклонные годы, Киуприли был человеком действия. За пять лет пребывания на этом посту он казнил всех, кого считал взяточниками, тем самым избавив Османскую империю не менее чем от 36 тысяч негодяев, убивая в среднем по семь с небольшим тысяч за год. Один из его палачей, по имени Сул-Фикар, позже рассказывал, что лично казнил четыре тысячи человек, почти по три в день, и избавлялся от трупов, выбрасывая в море. Мохаммеду Киуприли наследовал его сын, не менее способный Ахмед Киуприли. Третья выдающаяся фигура, граф Раймундо Монтекукколи из Модены в Италии – самый блестящий из имперских генералов, имеем в виду, конечно, Священную Римскую империю австрийского Леопольда I.

Монтекукколи разбил османскую армию в 1664 году в битве при Сен-Готарде, примерно в ста милях к юго-востоку от Будапешта, что привело к не планировавшемуся завершению мусульманской кампании и первому неудачному опыту Ахмеда Киуприли в военном деле. Великий визирь собирался раз и навсегда сокрушить могущество Австрии. Турецкая армия выступила из Стамбула в июне 1663 года под командованием Ахмеда Киуприли, а султан отбыл на охоту вместо предприятия в Эдирне, предпочтя радости охоты радостям джихада. Армия состоял из 120 тысяч человек, а провиант и 135 лёгких и тяжёлых орудий тащили 60 тысяч верблюдов и 10 тысяч мулов.

Монтекукколи, военный гений с длинным списком побед на своем счету, воевал с двадцати двух лет за Священную Римскую империю, в основном против шведов и французов, и его противниками были король-воин Густав Адольфус Шведский и французы Тюренн и Конде. Но в Сен-Готарде на стороне Монтекукколи выступали французы, а также наёмники – профессионалы из австрийцев, немцев и венгров. Турки значительно превосходили числом, но Монтекукколи был значительно опытнее, чем Ахмед Киуприли. Сражение проходило на берегу реки Рааб. Итальянец разместил немецких союзников в центре, австрийцев и венгров справа, французов под командованием графа де Колиньи слева. Когда турки начали переправу и атаковали имперцев в центре, принц Карл Лотарингский приготовил к бою австрийский кавалерийский полк. Через реку переправлялось все больше турок, и Монтекукколи приказал Колиньи атаковать. Французский граф выслал навстречу туркам тысячу пехотинцев и два эскадрона кавалерии под командованием герцога де ла Фейяда и Бовеза. Рассказывает Кризи: «Когда Киуприли увидел французов, идущих вперед с бритыми подбородками и щеками, и напудренными париками, он презрительно спросил: «Кто эти девушки?» Но французская кавалерия, не впечатленная грозным турецким боевым кличем «Аллах, акбар!», ответила своим собственным «Allez, Allez!¹³⁴», точно так же, как французские регбисты кричат сегодня, когда играет их команда, и бросилась на турок, убив или рассеяв большую часть переправившейся османской армии. Однако мусульмане еще не были побеждены. Много турок переправлялось ниже и выше по течению и торопилось к месту сражения. Генерал Джон Спорк, командующий кавалерией Монтекукколи, сошёл с коня, встал на колени и начал молиться «Всемогущему Дарователю Побед» на небесах:

«Если ты не хочешь сегодня помочь своим детям-христианам, то, по крайней мере, не помогай этим собакам-туркам, и ты скоро увидишь то, что доставит тебе удовольствие.»

Затем он снова сел на коня и во главе своих людей бросился в атаку, выкрикивая оскорбления врагу.

Турки, полностью сломленные силой удара, бросились к реке. В тот день 10 тысяч мусульманских воинов погибли, а 20 тысяч бежали с поля боя. Выжившие хорошо запомнили герцога де ла Фейяда, и прозвали его «Фулади», что означает «Железный человек».

Турки вернулись в Косово, а битва при Сен-Готарде положила конец длинному списку их поражений Обе стороны подписали двадцатилетнее перемирие (которое не было соблюдено), и Ахмед Киуприли отправился на джихад в другие места. Он высадился на Крите, чтобы возглавить осаду Кандии, где защитники, под руководством венецианского головореза Франческо Морозини, недавно дополнительно усилились прибытием отряда французских добровольцев под командованием неугомонного Ла Фейяда, желавшего снова напасть на турок. Морозини – одно из великих имен венецианской истории, а его защита Кандии – один из эпосов средиземноморской кампании джихада. Людовик XIV отправил три неофициальные французские экспедиции в Кандию, чтобы помочь венецианцам защитить город.

Первая, ещё за четыре года до битвы при Сент-Готарде, где участвовали четыре тысячи человек. А во время второй появился Ла Фейяд с отрядом французских рыцарей, числом три или четыре сотни, желавших немедленно напасть на турок, в чём им, однако, отказали. Ла Фейяд возглавил атаку с хлыстом вместо меча в руке, став что-то вроде Мюрата¹³⁵ своего времени. Его враги-турки восхищались им, уважали его доблесть и щегольство. Но потери были велики. Сто французов получили раны или погибли. А большинство выживших умерли от чумы. Третья экспедиция под командованием герцога Бофора, шесть тысяч человек, прибыла на следующий год. Как обычно, французы настаивали на атаке, при весьма неблагоприятных обстоятельствах; пятьсот из них погибло в бою или лишилось голов после боя. Возможно, из-за пагубных последствий чумы остальные поспешили по домам, и судьба Кандии определилась. Осада под командованием Ахмеда Киуприли продолжалась еще несколько месяцев. За последние три года погибло 30 тысяч турок и 12 тысяч венецианцев. Когда пала Кандия, не произошло никаких ужасных массовых убийств и пыток, которые так запятнали завоевание Никосии и Фамагусты на Кипре почти столетие назад. Неизбежная капитуляция в конце двадцатилетней осады и смена суверенитета произошли с достоинством и честью. Никому не сдирали кожу, не отрезали уши и носы, и не пытали. Но, конечно, Ахмед Киуприли не был Лала Мустафой. Многие местные жители, не желая жить по мусульманским законам, уехали на Корсику, основав там город Карезе, где до сих пор живут их потомки и где три столетия спустя некоторые все еще говорят по-гречески.

Последний джихад Ахмеда Киуприли произошёл в Польше в 1672 году. У нас возникает вопрос, сохранился ли к XVII веку первоначальный дух джихада, и не были ли его кампании, по сути, такими же, как и войны между европейскими державами за доминирующее положение в Европе? В турецких войнах уживались и религия, и завоевания, потому что джихад имел одновременно две стороны: религиозную и завоевательную. Но к тому времени политическая сторона ислама явно преобладала над религиозной, а религиозная только обосновывала необходимость завоеваний. Религия была лишь прикрытием для грабежа, получения богатства и власти. Джихад делал состояние войны между исламом и христианским миром постоянным и естественным, даже когда они как будто не воевали. Каковы бы ни были причины его появления в то или иное время, до тех пор, пока джихад будет оставаться политикой ислама, эта вражда и недоверие неизбежно сохранятся. Почти столетие назад Энциклопедия ислама (издание 1913 года) совершенно недвусмысленно сформулировала эту проблему: «Чтобы уничтожить джихад, нужно полностью переделать ислам.» Но джихад казался непоколебимым. Он придавал исламским завоеваниям святую окраску. Рудольф Питерс в своем трактате о джихаде старался подчеркнуть завоевательный характер священной войны мусульман. «Исторически сложилось так, что часто речь шла о чисто политических основаниях, таких как желание расширить территорию или о необходимости защищать ее от нападений извне.»

Джихад, основанный на «расширении территории», как это часто бывало, как у арабов, так и у турок, вряд ли можно считать священной войной. Тем не менее в течение сотен лет и арабы, и турки считали, что это именно так, и не только в Европе, но и в Африке, Азии, на Ближнем и Среднем Востоке. «Империализм» и «колониализм» – лучшие слова для него.

Джихад снова появился при неясной ссоре между Турцией, Польшей и Россией из-за донских казаков в 1670 году. И поляки, и русские претендовали на суверенитет над казаками Дона и Украины. Польская армия под командованием Яна Собеского, самого способного польского генерала, отправилась на Украину, чтобы «принудить казачьих недовольных», как выразился Кризи. Недовольные возжелали уйти под власть царя, но тот не принимал их в подданство из-за договора, существовавшего между Польшей и Россией. А потому казаки послали посланника в Стамбул, чтобы просить защиты у турок. Возникла очень запутанная ситуация. Поляки протестовали перед Величественной Портой из-за вмешательства, также, как и русские, угрожавшие начать войну против турок на стороне Польши. Турки высокомерно отвергли протесты русских. «Могущество ислама таково, что союз русских и поляков для нас не имеет значения. Наша империя настолько сильна, что даже все христианские государи, объединившись против нас, не смогут вырвать волоска из нашей бороды. С милостью Аллаха так будет всегда, и наша страна будет существовать до судного дня.» В османском послании содержалась угроза войны, но по сути всё послание продиктовано исламом: превозношение своей религии и презрение к врагам, что предупреждало русских о приближающемся джихаде. Это был голый империализм с каплей теологии.

Ответ, данный Ахмедом Киуприли полякам, также содержал угрозу войны, но имел больше политического и меньше религиозного проявлений. «Казаки, свободный народ, отдавший себя ранее под власть поляков, но, будучи больше не в силах терпеть польское угнетение, начали искать защиты в другом месте, и теперь находятся под турецким знаменем. Если жители угнетенной страны, желая получить освобождение, умоляют о помощи могущественного государя, разумно ли преследовать их в таком убежище?» Киуприли, наконец призвал ислам, обернутый угрозой военных действий. «Если решение разногласий будет передано тому проницательному и решительному судье, которого называют «мечом», то спор будет разрешён Аллахом ... с чьей помощью ислам в течение тысячи лет одерживал победу над своими врагами.»

Тут есть всё: дипломатическая и политическая презентация, праведное негодование и, наконец, угроза войны и упование на Аллаха, который всегда помогал исламу одержать победу. Конечно упоминание страдающих, ищущих помощи Оттоманской империи, содержит немалое лицемерие. Турция держала в рабстве многие народы, не желавшие этого, и вряд ли имела право читать кому-либо лекции о тяготах угнетения. Турки и христиане одинаково практиковали угнетение, когда это было удобно.

Итак, Османская империя начала войну против Польши в 1672 году, победив поляков, которым пришлось уступить Подолию и Украину султану и платить тяжелую ежегодную дань. Но Ян Собеский, с которым не посоветовались о договоре, заключенным «слабоумным» (цитата из Кризи) королем Польши Михаилом без консультаций со шляхтой страны, отказался признать его. Османской армии пришлось сражаться как с поляками, так и с русскими. Когда Ахмед Киуприли умер, его сменил на посту великого визиря бисексуальный зять Магомета IV – Кара Мустафа, который, говорят, был близким другом его тестя-султана-гомосексуалиста. Кара Мустафа не особенно интересовался борьбой с поляками и русскими. Мечтой его жизни было победить Австрию и создать новое мусульманское государство к западу от Вены, между Дунаем и Рейном, на границе с Францией, с ним Мустафой в качестве вице-короля. Франция Людовика XIV станет соседом Османской империи. «Дар-аль-ислам» будет находиться в опасной близости от Ла Манша.

Но сейчас казачье дело отнимало большую часть времени Кара Мустафы. Они восстали, из-за недовольства Блистательной Портой, и жестоко разбили Кару Мустафу.

К 1681 году поляки и русские повсюду одерживали победы. Через несколько лет Украина и Подолия полностью вернутся в славянские владения. Уменьшение Османской империи уже шло полным ходом, хотя Кара Мустафа ещё не мог полностью осознать этот факт. Напротив, он планировал расширить империю. Он думал о Вене, а за Дунаем, о богатых германских землях вплоть до границ Франции. Вместе с джихадом!