Часть IX. Угасание священной войны.

«В 1682 году Кара Мустафа начал свое роковое предприятие против Вены,» – так Кризи начинает свой рассказ о втором нападении турок на Вену, а первое случилось в 1529 году. «Восстание венгров под предводительством графа Текели против Австрии, вызванное фанатичной тиранией [австрийского] императора Леопольда, открыло доступ к сердцу империи; и Великий визирь собрал силы, которые, будучи умело использованы, могли бы нанести смертельный удар дому Габсбургов.¹³⁶»

К несчастью для мусульман и к счастью для Запада, Кара Мустафа применил свои силы крайне бездарно. Более того, они были растрачены так неумело, что не империя Габсбургов получила смертельный удар, а, Османская империя – худшее из многих тяжелых поражений, заставившее ее зашататься, хотя падение и заняло еще пару столетий.

«Вполне вероятно, что не менее полумиллиона человек привелись в движение этим последним великим наступательным усилием османов против христианского мира», – пишет Кризи, черпающий большую часть своей информации из монументального труда Джозефа фон Хаммера «Histoire de l'Empire ottoman depuis son origine jusqúa nos jours¹³⁷», переведенной с немецкого и опубликованной в Париже между 1835 и 1848 годами. Вместе с тысячами верблюдов, лошадей и мулов, и даже слонов, пушками, и муэдзинами, призывающими янычар и спахов на молитву и бой, гаремом, сопровождающим поход, для того, чтобы Кара Мустафа чувствовал себя счастливым, и десятками евнухов, чтобы содержать женщин гарема в должном порядке, это последнее великое мусульманское нападение на христианский мир началось из Эдирне 31 марта 1683 года. Около четверти миллиона солдат снова отправились на священную войну в предвкушении сексуально-гастрономических радостей рая, если им повезёт погибнуть в бою. Собрав по пути подкрепления в Валахии, Молдавии и Трансильвании, великое войско прибыло под стены Вены три с половиной месяца спустя, 14 июля. В нескольких милях от города они вырезали четыре тысячи жителей деревни Перхтольдсдорф, показав тем самым венцам, что их ждёт, если город падет. С вершины полуразрушенных крепостных стен столицы гарнизон наблюдал за турецкими кавалеристами, скачущими галопом вокруг города, и на возведение огромного палаточного городка, где Кара Мустафа основал свой гарем и штаб-квартиру. Желая не сильно повредить Вену, которая скоро будет принадлежать ему, Кара решил уморить жителей голодом. Это стало его роковой ошибкой.

Тем временем, здраво применяя изречение, что благоразумие – лучшая часть доблести, император Леопольд I предоставил оборону столицы доблестному графу Рудигеру фон Штрембергу и гарнизону в 11 тысяч человек, а сам Леопольд I, вдали от мародерствующих турок, из города Пассау жалобно взывал о помощи к своим собратьям-монархам по всей Европе. Большинство из них не спешили с ответами. Папа послал благословение, наилучшие пожелания и обещал молиться. Людовик XIV Французский, чье королевство на западе постоянно воевало с империей Габсбургов, великодушно согласился не нападать на нее, пока Леопольд сражался с турками на востоке, по крайней мере, избавив австрийцев от опасности войны на двух фронтах одновременно. Из Парижа в Пассау прибыл молодой аристократ, принц Евгений Савойский-Кариньон, оставивший службу у французского короля, который приказал ему стать монахом, а не солдатом. Он присоединился к своему кузену, маркграфу Баденскому, и отправился в Вену, чтобы сражаться в армии Карла, герцога Лотарингского, против турок. Четверть века спустя он станет одним из величайших полководцев своего времени, победителем вместе с герцогом Мальборо, в сражениях при Блайнхейме, Рамилье, Уденарде, Мальплаке, но не турок, а французов.

Единственным королем, ответившим громко и ясно на призыв Леопольда о помощи, оказался Ян Собеский, король Польши Ян III, добавивший к сему, что он уже вышел. Благодарный Габсбург, вспомнив, что Собеский победил девять лет назад турок в Польше, в четырех сражениях за десять дней, послал ему восторженное послание с благодарностью. «Одно ваше имя, столь ужасное для врага, обеспечит победу», – гласила подпись. Ян Собеский отправился с 3 тысячами кавалеристов сражаться против турецкой армии в 250 тысяч, для спасения христианского мира. Со всей Германии к польскому герою постепенно присоединились 18 тысяч солдат, а из Польши выступили еще 23 тысячи, все пехотинцы. К 5 сентября около 60 тысяч польских и немецких солдат собрались на горе Каленберг к северо-западу от Вены, откуда открывался вид на город.

Прибытие в Вену произошло вовремя.

И не слишком рано. Стены осажденного города рушились под непрерывным обстрелом турецких орудий. Его несколько тысяч защитников, возможно, до 10 тысяч, все еще могли сражаться, но они голодали. За городскими стенами Кара Мустафа ждал, когда город сдастся. «Мы подождем», – так сказал он своим военным советникам, убеждавших атаковать, а затем исчез за покровом своего передвижного гарема, чтобы насладиться простыми удовольствиями мусульманского великого визиря, имевшего право на несколько десятков жен и наложниц. Он собирался взять неповрежденный город, а не наполовину разрушенный боями. «Терпеть и ждать – единственно мудрое решение,» – сказал он. Поляки ещё не прибыли, и Кара Мустафа не верил, что они уже вышли. Осада Вены, из лагеря удобных палаток, насыщенных бурной жизнью, оказалась приятной и комфортной для осаждающей армии. Один из поляков, из числа захвативших его позднее, описал лагерь как «огромную равнину и острова Дуная, покрытые павильонами, великолепие которых, казалось, скорее рассчитано на лагерь удовольствий, чем на тяготы войны.»

Личный двор Мустафы особенно выделялся роскошью. По словам немецкого писателя Пауля Фришауэра, он был полон «садов с фонтанами, ванных комнат с душистой водой и мылом, роскошных кроватей, сияющих ламп и люстр, ковров, отделанных серебром и золотом, и всевозможных дорогих предметов.... Помимо богато украшенного оружия и вышитой одежды, в палатке Кары Мустафы жили кролики, дельфины и всевозможные птицы. И даже страус.» Джихад против Вены дышал роскошью и эстетикой, ибо Великий визирь верил в великолепие священной войны.

С вершины горы Каленберг Ян Собеский опытным военным глазом осмотрел этот огромный вражеский лагерь. Но на него это не произвело впечатления, и в ту же ночь он написал королеве в Польшу: «Полководец, не думавший ни о том, чтобы окопаться, ни о том, чтобы сосредоточить свои силы, но расположившийся лагерем, как будто мы находились ста милях от него, обречен на поражение.» Несмотря на огромное превосходство противника в силах, Собеский твёрдо верил в победу. «Кара Мустафа плохо укрепился, он ничего не знает о войне, и мы, конечно, победим его», – сказал он окружавшим его офицерам.

Фон Штарремберг, которому секретный посланник сообщил о готовящемся нападении его союзников на турок, для освобождения города, стойко защищаемый им уже более двух месяцев, приказал снять всю черепицу с крыш, чтобы избежать пожаров. Город постоянно подвергался обстрелам из пушек, и он опасался, что, узнав о прибытии подкрепления сил, турки смогут решиться на внезапный штурм под покровом темноты. По всему городу разожгли огромные костры, чтобы превратить ночь в день и проявить врага, если они ворвутся в город.

Но турки никогда этого не сделали. Зато поляки и немцы спустились с горы, чтобы напасть на турок. Но перед этим Собеский обратился к своим войскам. Он знал, как зажечь сердца набожных поляков. «Мы будем спасать не только этот город, но и все христианство, оплотом которого ныне является Вена. Эта война – святая война!» – воскликнул он. Люди из Варшавы крестились, кричали «ура», восхваляли Господа Саваофа, готовились сражаться, и если надо, то и умереть за Бога, за Черную Мадонну Ченстоховскую,¹³⁸ за Польшу и, быть может, немного за Вену.

Сражение началось утром 12 сентября с долгого, четырехчасового спуска войск Собеского и Карла Лотарингского вниз по склону горы. К этому времени Кара Мустафа осознал, что он уже не нападающий, а атакованный, причем с двух фронтов: от поляков и немцев, спускающихся по Каленбергу, и со стороны венского гарнизона готового совершить вылазку против осаждающих. Он приказал янычарам оставаться в своих окопах, обращенных к Вене, а затем поскакал во главе отряда спахов, чтобы сразиться с поляками, когда те спустятся с горы. Но сердца мусульман уже не радовались предстоящей битве. Прежде всего их потрясло присутствие ужасного Собеского. «Клянусь Аллахом, король действительно здесь», –- в ужасе воскликнул крымский хан Селим Гирей, узнав польского героя, а затем развернул коня и покинул поле боя так быстро, как только мог его конь.

К двум часам дня польская кавалерия численностью в 7 тысяч человек собралась у подножия горы, вооруженная длинными копьями и вымпелами. Они так спешили в бой, что некоторые собирались атаковать до приказа, и офицерам приходилось сбивать накал легким ударом меча плашмя. «Ждите, пока король не нападет!» – кричали они. Карл Лотарингский также встал в ряд с пехотой, ожидая приказа. Впереди турки подняли мусульманский боевой флаг, почитаемую реликвию из Мекки. «Тем самым, – писал французский солдат, сражавшийся среди поляков, – османский главнокомандующий напомнил своим войскам, что под этим флагом они должны одержать победу или погибнуть.»

Собеский с обнаженным мечом, направленным вперед, привстал в стременах, обернулся и крикнул: «В атаку!» Выпрямившись в седле, он помчался прямо к мусульманскому знамени. С криками «Ура!» 7 тысяч польских улан и гусар поскакали за ним, а вымпелы их копий развевались на ветру. Турки, обычно такие храбрые, но теперь полностью деморализованные, бросили почитаемое священное знамя из Мекки и постыдно бежали во главе с Карой Мустафой. Молодой принц Евгений въехал в Вену с двумя полками австрийских драгун; затем, присоединив часть гарнизона, они атаковали траншеи, где ожидали встретить янычар, но, достигнув турецких траншей, австрийцы обнаружили их пустыми. Янычары, элита турецкой армии, тоже бежали.

Это было не просто поражение, а разгром. Исчезла вся турецкая армия, великий визирь, янычары, гарем и все остальное. Они так торопились, что не успели даже расправиться с 30 тысячами мужчин, женщин и детей, захваченных в окрестных деревнях. Но им удалось обезглавить одну из наложниц Кары Мустафы, прозванную Жемчужиной Красоты. Возможно, она отказалась сопровождать своего господина обратно в Стамбул, и её тело теперь лежало в углу гарема. А так же, они казнили страуса, отрубив ему голову. Когда побежденные, охваченные паникой турки бежали обратно на восток, Кара Мустафа, в бессильной ярости своего поражения, казнил несколько офицеров, не соглашавшихся с ним в ходе кампании, отрубая им головы. Одним из них оказался будайский паша. Это стало еще одной роковой ошибкой Кара Мустафы, потому что любимой женой казненного паши была любимая сестра султана Магомета.

Вернувшись в окрестности Вены, ликующий Собеский в ту ночь спал в огромном шатре Кара Мустафы, приказав убрать несчастную и безголовую Жемчужину Красоты. Палатка, писал он жене, была размером с Варшаву. Что касается принца Евгения, то он надеялся получить звание полковника за свою роль в австрийской победе, но повышение молодого савойского принца, которому предстояло служить австрийскому императору, произойдёт позднее. Победители обошли заброшенный лагерь, собирая добычу: 20 тысяч буйволов, 20 тысяч быков и коров, 20 тысяч верблюдов, 20 тысяч мулов, 10 тысяч овец и коз, 25 тысяч палаток, 100 тысяч мешков кукурузы и тысячи мешков кофе, которые венцы, взяв себе, начали заваривать по-своему. Так родился знаменитый венский кофе.

Джихад обернулся для Кары Мустафы провалом, и через несколько месяцев ему пришлось ответить. В канун Рождества, вернувшись в Польшу, Ян Собеский торжественно въехал в старую столицу Кракова и отправился на полуночную мессу в кафедральный собор. А в Стамбуле на следующий день, на Рождество, Каре Мустафе приказали сдать печати канцелярии Великого визиря. Он понял, что это значит.

«Я должен умереть? – спросил он, стараясь говорить небрежно. Палач кивнул. – Как будет угодно Аллаху», – сказал Кара Мустафа. Как истинный мусульманин, он был фаталистом. Ему надели шелковую веревку на шею и задушили с полным соблюдением ритуала. Затем палач отрубил Каре голову, набив ее соломой, и закрепил на городских воротах, для напоминания прохожим, как мимолетна жизнь и что не стоит быть неудачником.

Теперь джихад шел по нисходящей. Следующий удар по исламу нанесли венецианцы через два года после Вены. Франческо Морозини, герой осады Кандии, вновь захватил большую часть Мореи (Пелопоннеса) в 1685 году. Но, увы, его успешная кампания обернулась утратой одного из величайших архитектурных памятников человечества. Когда Морозни, обстреливал турецкие позиции на афинском Акрополе, снаряд попал в порох, который хранился в здании, используемым турками как склад боеприпасов, и большая часть Парфенона взлетела на воздух. И храм Афины, самое совершенное произведение дорического искусства, построенный гением Фидием в V веке до РХ, стал жертвой джихада, хотя, и пострадал от его врагов. Оставшиеся обломки усеивали Акрополь ещё более века. Турки, не отличавшиеся любовью к искусству, переработали часть фрагментов в известковый раствор.

А в это время русские, осадили Азов в 1687 году; в следующем году австрийцы взяли Будапешт, впервые применив штыки в бою. В этих войнах, хотя, мусульмане и призывали к священной войне, но дух победы исчез. Джихад становился неудачником. Еще одно поражение ожидало мусульман в 1691 году при Саланкемане, на Дунае, недалеко от Белграда. Под руководством великого визиря Киуприли Добродетельного османы собрались напасть на императорскую армию, сражающуюся за освобождение Венгрии от турок.

«Мужайтесь, – воодушевлял мусульманский генерал свои многочисленные войска, собравшиеся на битву с христианами, – гурии ждут вас.»

Османская кавалерия, 6 тысяч всадников, в основном курды и турки, закричав «Аллах акбар!», бросились в атаку. Тысячи были убиты, но умерли счастливыми, в ожидании рая. Австрийцы, захватив 150 турецких орудий, двинулись дальше и освободили большую часть Венгрии.

На протяжении столетий джихад был маскарадом, но, по крайней мере, побеждал. А ныне джихад все еще оставался маскарадом, но терпел поражения.

Участвуя в джихаде, янычары стали лучшими солдатами в мире, и самыми эффективными мародерами и насильниками. Но теперь они перестали быть элитными войсками и превратились в неуправляемую, мятежную и кровожадную толпу. Когда султан Магомет IV умер и его сменил брат Сулейман II, янычары возражали против назначения великим визирем некоего Сиавуч-паши. Они напали на его дворец, убив его, когда он защищал свой гарем, отрубили голову, изнасиловали его жен и наложниц и протащили его сестру и одну из жен голыми по улицам.

Османская империя рушилась не только у себя дома, но и еще более – за рубежом.

После вчерашних побед, поражения и неудачи вошли в порядок вещей. В 1685 году Карл Лотарингский, руководивший принцем Евгением при освобождении Вены, разбил турок при Гране, взял Буду, а в 1687 году напал и разбил их при Мохаче, имя которого, звучит зловеще для христиан Балкан и Центральной Европы. Австрийцы захватили Хорватию, бывшую мусульманской колонией 145 лет. Вскоре и Трансильвания соскользнула с османского поводка и надела габсбургский. В 1688 году Будапешт, временно отвоеванный турками, был вновь взят принцем Баварии Максом-Эммануилом. Турция перестала быть ужасом Европы. Император Леопольд подумывал, как выбросить турок из Европы, обратно в Анатолию. Но турки замышляли иное. Смешанные татаро-османские силы захватили Косово в 1690 году, австрийцы покинули Белград, и, сообщается, что тысячи сербов (оценочно от 30 до 40 тысяч), и многие из Косово, в ходе операции, известной как Великое переселение, бежали в Венгрию в поисках убежища.

К счастью для турок, у них имелся могущественный, хотя и неофициальный союзник в Западной Европе. Французский король Людовик XIV все больше беспокоился о растущей мощи Австрии. Он считал австрийских Габсбургов главными соперниками французских Бурбонов в борьбе за власть над континентальной Европой. А Турция явно покинула высшую лигу Европы. Для короля-Солнца, как называли Людовика XIV современники, Габсбурги представляли гораздо большую угрозу, чем турки. Он не сильно беспокоился о джихаде. Вероятно, он был прав. К тому времени джихад истощился. Турки становились все более нелепыми и все менее ужасными. Людовик напал на Рейнскую область, находящуюся на границе Австрийской империи, и Карл Лотарингский отправился на запад воевать с французами, вместо похода на восток, чтобы сражаться с турками.

Австрия была не одинока в противостоянии с Францией. На западе Швеция, Испания, Бавария, Саксония и Англия яростно бились с армиями французского короля в неясном девятилетнем конфликте, известном как война Аугсбургской лиги. Но на востоке Австрия оказалась единственным защитником христианского мира от ислама.

Когда столетие подходило к концу, тридцатилетний принц Евгений, но уже получивший фельдмаршальский жезл, принял командование армиями Габсбургов и бросил вызов туркам. Христиане и мусульмане столкнулись за два часа до захода солнца 11 сентября 1697 года в Зенте, примерно в 80 милях к северо-западу от Белграда на реке Тиса. Принц Евгений застал половину турецкой армии на одном берегу реки, а другую – на противоположном. К ночи 20 тысяч турок лежали мертвыми на поле боя, а 10 тысяч других, утонувших при попытке спастись вплавь, уплыли вниз по течению.

Солдаты принца Евгения занимались подсчетом добычи несколько дней. Она была огромной. Быки, верблюды и лошади сильно подешевели на рынках. Но теперь оказалось слишком поздно брать хорошо защищенный город Белград, и Евгений перешел на другую сторону, чтобы совершить набег на Боснию и взять Сараево.

Через два года после битвы при Зенте турки запросили мира. Его подписали в Карловице в 1699 году и, по общему мнению историков, он стал началом конца Османской империи как великой державы. Это договор стал ясным признаком краха триумфальной мусульманской священной войны. Впервые в истории Османской империи турецкая делегация отправилась за границу для переговоров со своим врагом. До этого любой король, император или народ, желавшие иметь дело с турками, посылали свои делегации в Стамбул, для смирения перед султаном.

Путешествие из Стамбула в Карловицы, похоже, стало очень мучительным для турок.

«Приливная сила турецкого завоевания ослабла и пошла на убыль.... Карловицкий договор стал окончательным, решающим и поворотным моментом в военном балансе между Европой и исламским миром... После Карловиц Турецкая империя постоянно находилась в обороне, будучи редко способной сравниться по вооруженной силе с какой-либо европейской державой», – так профессор Пол Коулз описал начало упадка турок.

«Карловицкий договор знаменует собой поворотный момент в истории Османской империи», – сообщает Кембриджская история ислама. Джихад превратился в беззубого тигра. «Османская империя, которая наводила ужас на христианский мир более трехсот лет, перестала быть агрессивной державой. Отныне она в основном вела оборонительные действия против подавляющей мощи христианской Европы.» В книге «Косово» Ноэль Малкольм назвал историю Османской империи с этого момента как историю «уменьшений и потерь.» Кризи считал Карловицы рубежом, за которым «весь сколь-либо значимый страх перед Турцией в Европе прекратился.»

И, цитируя Историю Шлоссера 18-го века, добавляет:

«Значение Турции стало исключительно дипломатическим. Другие страны время от времени пытались использовать ее в качестве политической машины против Австрии или растущей мощи России», как это позже делали англичане в наполеоновских войнах, а французы и англичане в Крымской войне. Из сверхдержавы, знаменосца джихада, борца за дело ислама Турция после Карловиц постепенно скатилась в ряды обычных, второсортных держав, за которой слегка ухаживали ради помощи, которую она могла оказать в любом конфликте, крупном или незначительном, но в котором она никогда больше не будет главным участником. После Карловица Турция больше не топтала этот тесный миру, подобно могучему великану; она присоединилась к рядам бывших.»

Архитектором победы стал принц Евгений, приветливый аристократ из Савойи, человек светский, парижанин, сражавшийся против Франции в величайших битвах вместе с герцогом Мальборо и, который обычно побеждал. Принц Евгений, возможно, больше, чем кто-либо другой, поставил Османскую империю на путь окончательного разрушения. Благодаря своей победе при Зенте он завоевал свободу для Венгрии, которая находилась под мусульманским правлением почти полтора столетия. Правильнее сказать «своего рода свободу», потому что Венгрия только обменяла турецкое господство, в котором как «райи» они буквально считались эквивалентом «скота» их турецкими хозяевами – на господство Габсбургов, превративших свое имперское хозяйство в Австро-Венгерскую империю.

Трансильвания, Хорватия и большая часть Далмации также отошли Габсбургам по Карловицкому договору. Венеция получила Морею, Польша – Подолию, а Россия –Приазовье. Османская империя после Карловиц пошатнулась. Но каким-то чудом она продолжала держаться еще 220 лет, а вместе с ней и джихад.

А сейчас мы направляемся в Османскую Империю, ожидая её смерти. А главный могильщик – принц Евгений.

Успешное отражение турецкого нападения на Вену в 1689 году, за которым последовала победа принца Евгения при Зенте в 1697 году, увенчавшаяся Карловицким договором два года спустя, стали главными этапами в серии неудач, приведших надолго к исчезновению джихада как основной составляющей в европейских войнах. С тех пор джихад отсутствовал в международной политике почти три столетия, вплоть до последних двух-трех десятилетий.

Но сегодняшний самозваный джихад не имеет никакой связи с Турцией, страной, которой на Западе так восхищались последние 80 лет, хотя и связан с другими странами. Но мы изучаем джихад в Европе, и в ней же остаемся.

Османские войны против венецианских дожей, австрийских императоров и русских царей (и, мы могли бы добавить, персидских шахов) были частью длинной серии военных кампаний, носивших от части священный, а от части завоевательный характер, но все они являлись захватническими, и в них погибло огромное количество людей, множество земель было потеряно, завоевано и снова потеряно, и в результате Османская империя превратилась в странное сочетание комы и хаоса, превратившие Турцию на пару сотен лет в «больного человека Европы.»

Именно Европы, – подчеркнем это. Начиная с XIX века, никто не сомневался в европейскости Турции. Рахат-лукум настолько же европейский, как и английская ириска.

Но принадлежность Турции к Европе, хотя иногда и вызывала возмущение по историческим или религиозным причинам, никогда не подвергалась сомнению. Другое дело – состояние её политического здоровья. Однако, Турция и Великобритания, столь сильно отличающиеся друг от друга, являются частью Европы точно так же, как Индия и Япония, имеющие мало общего, являются частью Азии. Я склонен думать, что Турция по своим настроениям является не менее европейской, чем Англия. Возможно, даже больше.

Больной человек Европы умирал, но умирал долго в череде поражений, и от страданий, которые причинял своим подданным, особенно грекам, а иногда и сам страдал от них. Массовые убийства бывали взаимными и одинаково жестокими. Хотя мусульмане, всё-таки, более преуспели в них, чем христиане.

В конце концов, они имеют больше опыта, и коран, в отличие от Нового Завета, не отговаривает своих читателей от убийств. Любовь к миру и смирению – это христианская добродетель, а не мусульманская; Мухаммед никогда не советовал своим последователям подставлять другую щеку.

Турки из-за своих ужасных военных поражений все больше становились объектом международных насмешек и всё меньше – всеобщего страха. Войны, которые велись ими в XVIII веке, еще менее религиозны, чем ранее, больше связаны с политикой Турции, и мало с распространением корана. Джихад стал лишним багажом мусульманских армий, а не их движущей силой. Пыл исчез, что неизбежно после стольких сотен лет постоянного идеологического использования, а ислам –это, пожалуй, больше идеология, чем религия. Турция, в отличие от многих других мусульманских стран, набралась смелости заглянуть в себя. Ислам душил её.

Дарданеллы, благодаря своему стратегическому положению, всегда играли важную роль в военных операциях Османской империи. В 1715 году, ровно за 200 лет до Галлиполийской кампании Первой мировой войны, флотилия турецких военных кораблей направилась в сторону Адриатики, и турецкая армия из Бурсы пересекла проливы, следуя в Европу. Обеспокоенные европейские державы заподозрили, что Турция готовится к новой войне. Когда австрийцы запросили разъяснений, турки заверили, что следуют в Венецию. Возможно, они сообщили венецианцем, что отправились в Австрию.

Теперь принц Евгений снова появляется в нашем повествовании. Он настаивал, что целью Турции является Австрия, и не ошибся. Принцу Евгению было всего 52 года, и он только что вернулся в Вену после одержанных, вместе с герцогом Мальборо, побед над французами в Бленхейме и Рамиллисе.

Евгений не ценил турок. Когда он написал Великому визирю, предупреждая, что Австрии, возможно, придётся начать наступление, чтобы защитить себя, то получил язвительный ответ, совсем не в изысканном стиле европейской дипломатии, где говорилось, что нападение Австрии на Турцию «приведет к её позорному падению, а проклятия постигнут его детей и внуков.» Поскольку у Евгения не было ни детей, ни внуков, а ближайшим родственником был племянник, то, возможно именно поэтому, турецкие угрозы миновали его, и в 1716 году он разместил свой штаб возле города Петроварадин, недалеко от Белграда.

По меньшей мере 100 тысяч турок переправились через реку Сейв и шли навстречу. С армией, вдвое меньшей, принц Евгений выступил из Петроварадина, и 5 августа начал битву. Победа снова досталась савойскому принцу. Потери австрийцев составили 5 тысяч человек; турки потеряли 20 тысяч убитыми и ранеными. Папа даровал принцу Евгению шляпу и меч, украшенный бриллиантами, и поблагодарил его за «его заслуги ради христианского мира и католической церкви.» С христианской стороны битва также имела священный оттенок.

Из Петроварадина Евгений двинулся дальше, послав одну из своих армий в Румынию и в следующем году захватил Белград и освободил последние остатки венгерской территории, Темевар и графство Темес, бывшие под турецким владычеством 165 лет. Теперь вся Венгрия стала свободной; мадьяры, наконец, избавились от Турции. Но для принца Евгения победа была лишь частичной. Он хотел двинуться на Стамбул, отвоевать столицу Византийской империи и изгнать турок в Малую Азию. Его старый противник, французский герцог Виллар, маршал Франции, с которым они сражались шесть лет назад при Мальплаке, написал ему теплое поздравительное письмо после победы при Петроварадине. «Это великий день для императора и его знаменитого генерала. Я желаю, чтобы Черное море вошло в список ваших побед.» Стамбул находится всего в дюжине миль от Черного моря; вывод был совершенно очевиден. Теперь между принцем Евгением и Стамбулом войск почти не было. Но Габсбурги жаждали отдыха, а турки были бы рады окончанию войны, поэтому в следующем году в Пассаровице они подписали мир, и боевые дни принца Евгения закончились. Взятие Белграда стало последним крупным сражением.

Внесенный Наполеоном в список семи величайших военачальников всех времен, принц Евгений прожил еще 18 лет, став государственным деятелем и реформатором армии. Больше, чем любой другой человек своего времени, он выпотрошил джихад и превратил его в одну из уходящих сил истории. Он умер в 1736 году в возрасте 73 лет. В год его смерти Османская империя снова начала в войну, на этот раз против объединенных сил Австрии и России. История рассматривает этот конфликт как еще один эпизод не прекращающихся войн в запутанных анналах европейской политики. Трудно рассматривать эту войну как джихад, хотя янычары и спахи, участвовавшие в ней, несомненно, считали так. В конце концов, если их убивали, их попадание в мусульманский рай зависело от официального статуса войны как священной. Нет священной войны – нет и рая (по крайней мере, в ближайшем будущем), ни гурий, ни прекрасных блюд на золотых тарелках. Для мусульманского воина это являлось важным вопросом, имевшим большое значение как для его земной, так и для загробной жизни.

В последние годы своего долгого правления (1703–1730) султан Ахмед II затеял джихад против персидских шиитов в горах Кавказа; но в последний год правления персы изгнали турок из региона, по крайней мере, на несколько десятилетий. Султану Махмуду I, взошедшему на трон после Ахмеда, пришлось подавить восстание в Стамбуле, начатое мятежником-янычаром по имени Патрона, который вынудил Махмуда назначить на высокий пост друга Патроны, греческого мясника Янаки. Но янычары, оставшиеся верными султану, отказались подчиняться Янаку и выскочке Петроне, подняв бунт против них, а позднее казнили вместе с 7 тысячами их последователей. Великий визирь, «искусный, мудрый и доблестный» (говорит Кризи) Топал Осман, возглавил османскую армию против персов, осаждавших Багдад, и сумел спасти город, но османские неприятности не закончились.

Следующим источником неприятностей для Турции стала Россия, враг, которого турки боялись больше всего. Победы русских становились обязательными. «Упадок [османской] военной мощи признавался всеми необратимым», – заметил историк XIX века. Но другой французский военный писатель Шевалье де Фолар считал, что нигде нет лучших бойцов, чем среди турок. Он приписывал слабость турок на поле боя их пренебрежению штыком как оружием. «Турки терпят поражение только из-за недостатков своего оружия, – писал он. – Они не знают, что такое штык на ружье. Ибо с тех пор, как он изобретен, они перестали побеждать христиан.»

Гибель «больного человека Европы» считалась неизбежностью уже в ближайшем будущем, и европейские канцлеры потихоньку делили империю между собой, что затянулось на несколько сотен лет.

Одним весьма уважаемым деятелем европейской политической сцены, точно оценившим будущее Османской империи, стал француз Шарль, барон де Монтескье, чья философия правления, содержащаяся в его знаменитом 31-томном «Духе законов» (выдержавшем 22 издания за два года, но кто читает его сейчас?), помогла написать американскую конституцию полвека спустя. С ясностью ума, которая отмечала все его исследования, Монтескье прямо заявил: «Османская империя просуществует еще долго», в своем менее известном труде «О причинах величия римлян и их упадка.» Его заявление полностью противоречило тому, что говорили тогда все политические и дипломатические деятели. Но он считал, и события доказали его правоту, что великая слабость Турции стала и ее великой силой, поскольку «если какой-либо правитель подвергнет эту империю опасности, расширяя свои завоевания за её счёт, то торговые страны Европы, хорошо зная своё дело, не допустят её падения, хотя и не станут немедленно помогать ей».

Именно это и произошло. Великобритания и Франция в разное время оказывали полную дипломатическую, а иногда и военную поддержку Турции в ее войнах против Российской и Австрийской империй. Австрийцы и русские слишком далеко расширили свои завоевания и, став слишком могущественными за счет турок, становились угрозой для своих соперников в Западной Европе. Это была обычная, хоть, и циничная политика баланса сил. Священная война превратилась в пропагандистское оружие, метод, который, используемый с хитростью, бывает эффективным против доверчивого врага.

Внезапно возникшая взаимопомощь между Турцией и Польшей представляется нереальной и невозможной. Тем не менее, по какой-то немыслимой причине, кажущейся нам сегодня бредовой, турки напали на Россию из-за агрессии последней против Польши. Россия в ответ обвинила Турцию в попустительстве нападениям крымских татар на казаков Украины, и две страны вступили в войну. Русские взяли Азов, совершили поход на Крым и потребовали от крымско-татарского хана разорвать все связи со Стамбулом. Хан отказался. Московиты и казаки под командованием фельдмаршала Бурхарда фон Миниха, немца на русской службе, вторглись в Крым в 1736 году и в ходе кампании невероятной жестокости опустошили страну, убив тысячи невинных жителей, сожгли сотни деревень и, наконец, были вынуждены вернуться в Россию, оставив после себя 30 тысяч погибших от голода и болезней. В ответной кампании татары вторглись на Юг России, разбили русских и угнали 30 тысяч украинских и русских пленников в Крым для пожизненного рабства. Далее на востоке русские войска, отправились на Кубань, и вынудили мусульманских жителей переменить свой союз с султаном на союз с царем, или, скорее, с царицей, поскольку Россией тогда правила женщина, Анна, одна из меньших имперских светил России, которую сегодня больше помнят за то, что у нее был английский муж и немецкий любовник.

Русские, к которым присоединились австрийцы, встретились с турками в Немирове в 1737 году, чтобы заключить мирное соглашение, в котором не было ничего, но выражалось много благочестивых мыслей. Какие бы завоевательные войны не вели эти три страны, в их заявлениях всегда присутствовала нотка сакральности, даже если было совершенно ясно, что все сражаются только за земли и власть, а не за Иисуса или Мухаммеда. Турки оборонялись, австрийцы требовали больше земель в Сербии, Боснии и Валахии, а русские, стремясь закрепиться на Черном море, претендовали на Крым и Кубань, и требовали свободного прохода к Черному морю и Средиземному морю через Босфор и Дарданеллы и, подобно австрийцам, кусочка Боснии и Валахии.

Турки обильно цитировали коран, а также, что любопытно, Новый Завет. Христиане неоднократно напоминали туркам о воинственных пассажах в коране, призывающих к убийствам христиан. Никто ни с кем не соглашался, но все согласились заявить, что не согласны, стороны разошлись, а затем вернулись к борьбе. Меч всегда был аргументом, который понимается лучше всего.

Русские под командованием генерала Ласки вторглись в Крым, фельдмаршал фон Миних двинулся в Молдавию, часть которой находилась под турецким владычеством, и русские и турки встретились в битве при Хотине, где армия из 68 тысяч крепких и флегматичных русских победила армию из 90 тысяч подвижных холериков турок. По оценкам, 17 тысяч турецких солдат, сдавшихся в плен после падения Очакова, были убиты русскими.

Это была кровавая победа русских, но тупиковая. В тот год австрийцы, ошеломленные успехами своих русских союзников, начали опасаться за свое собственное будущее, не одержат ли русские в следующий раз победу уже над ними. Поэтому они заключили мир с турками, по наущению французов.

Франция, хорошо разбиравшаяся в тонких и хитрых методах политики баланса сил, хотела, чтобы сильная Турция уравновесила австрийские и российские мускулы. Если страна становится слишком сильной, встаньте на сторону ее врага: пророчество Монтескье о здравом смысле начало сбываться. По Белградскому договору (1739) Россия согласилась демонтировать свои крепости на Азове, а Австрия покинула северную Сербию. Турция вернула себе небольшую часть империи, которую недавно потеряла. Ислам все еще прочно стоял на европейской земле, но угрозы против него нарастали. При Екатерине Великой, занявшей российский престол в 1762 году и царствовавшей 34 года, Османскую империю сильно потрепали.

«Фронты» русско-турецких войн теперь охватывали огромные пространства, и вполне уместно сделать небольшой обзор их. Существовало четыре основных зоны боёв. Мы бы назвали первую из них Дунайским фронтом, включающим в себя южную Польшу и Балканы. Вторым фронтом были центральные и восточные берега Черного моря, с Крымом в центре, и здесь русским противостояли не только турки, но и крымские татары. В-третьих, было то, что мы назвали бы Средиземноморской кампанией, в основном морской, шедшей в основном в Эгейском море и в самой Греции. Кавказ, на окраине Европы, где он соединяется с Азией, с христианскими землями Арменией и Грузией, стал четвертым фронтом. Одновременно турки также сражались с австрийцами в районе Дуная.

Войны между Россией и Турцией, вновь вспыхнувшие в 1768 году, длились с небольшими перерывами в течение следующих полутора столетий. Более того, турки – мужчины-шовинисты, к своему удивлению, теперь столкнулись с двумя могущественными противниками женщинами: Екатериной Великой в России и Марией Терезей Австрийской. Видимой причиной войны между турками и австрийцами стала, опять же, Польша. Хотя отношение Турции к своим подданным было ужасающим («Вы можете видеть с дороги голых и все еще живых людей, насаженных на длинные крючки, где им придется оставаться, пока смерть не избавит их от мучений», – писал итальянский путешественник Бокаретто, посетивший Турцию в 1760-х годах), Османская империя прихорашивалась как международный защитник прав человека. Турки были полны решимости защитить поляков от русских, пруссаков и австрийцев. Польские повстанцы, сражавшиеся за свою страну, обычно находили убежище на близлежащих османских территориях Молдавии и Валахии на юге. Татары, потомки монголов Золотой Орды, и мусульмане в течение четырехсот лет всегда действовали крайне активно против русских. А со стороны западно-европейских стран шла интенсивная дипломатическая, а иногда и военная деятельность, которые, надеясь на лакомые кусочки, жадно кружились вокруг уменьшающейся турецкой империи, находившейся, по общему мнению, в предсмертной агонии.

Все выстраивались в очередь за своей частью Османской империи. В то же время западноевропейские правительства смотрели на российское вмешательство в Европе с серьезной тревогой. Австрийцы задавались вопросом, как гибель Турции укрепит позиции России в Дунайском регионе; англичане, всегда с подозрением относившиеся к любому иностранному военно-морскому предприятию, беспокоились о том, что решимость России найти себе порт с теплой водой в Средиземном море неизбежно приведет к столкновению с Королевским флотом. Но теперь Турция стала активным участником политики Восточной и Центральной Европы, в которой фактор джихада, хотя и не преобладал, но всегда присутствовал.

Католическая Польша теперь резко отвернулась от своего мусульманского друга Турции. Под давлением русских польское правительство объявило войну Османской империи. Разъяренный султан Мустафа III, глубоко раздосадованный неблагодарной Польшей, превратил этот новый конфликт в полномасштабный джихад и приказал своему муфтию объявить войну священной. Муфтий Пиризади Осман Эфенди, знавший о добродетели повиновения султану-халифу, а также фанатик, считавший, что всех христиан следует уничтожить, публично произнес фетву против Польши. Для пущей убедительности он издал вторую фетву, призывающую к резне молдаван и валахов, в недавнем конфликте сотрудничавших с русскими. Когда оба княжества немедленно перешли на сторону России, разгневанный муфтий попытался убедить султана казнить всех христиан по всей Османской империи. Это предложение передали правящему Дивану¹³⁹, проголосовавшему против, и весь Стамбул облегчённо вздохнул, когда этот ревностный священнослужитель неожиданно умер в том же году.

Война между Россией и Турцией также имела живописную морскую составляющую. В 1770 году внушительный русский флот, из 12 линейных кораблей, 12 фрегатов и нескольких транспортов с войсками, вышел из Кронштадта в Средиземное море, на помощь грекам, восставших против своих турецких хозяев. Эскадрой командовал брат любовника императрицы, граф Алексей Орлов, но по крайней мере один адмирал, Джон Элфинстон, несколько капитанов и часть офицеров были британцами, в прошлом моряками Королевского флота. Турки, имеющие достаточно смутные представления в географии, не верили, что корабли дойдут из Балтики в Средиземное море, а когда русские корабли всё-таки достигли греческого побережья, Порта послала горькую ноту протеста Венецианской республике за разрешение русским кораблям пройти по Адриатике в Грецию.

Флот высадил войска на материковой части Греции, где местное население, воодушевленное их появлением, сразу же подняло восстание и убило тысячи совершенно мирных турок, мужчин, женщин и детей. Одним из любимых греческих развлечений было взбираться на вершину минаретов и бросать турецких детей о земь, желательно на глазах у родителей, которых убивали чуть позднее. «Они совершали самые отвратительные жестокости по отношению ко всем туркам, которых могли захватить на открытой местности или в слабо защищенных городах», – говорит Кризи. Миситра, в частности, стала местом ужасной резни, а затем еще более страшной мести. Там хладнокровно убили четыреста турок.

Алексей Орлов призвал греков встать на защиту своей религии против турецких хозяев, «как это сделали их собратья-христиане в Молдавии и Валахии, число которых достигло 600 тысяч», – заявил он. Затем он отбыл со своими войсками, оставив на произвол судьбы жителей Мореи. Они не стали восставать. Турки вернули власть с помощью ужасающих репрессий. Уцелевшие греки втянули головы в плечи и начали ждать, когда снова наступит их день, что произойдёт пятьдесят лет спустя, и будет прославлено поэтом лордом Байроном.

Что касается Орлова, то он продолжал вести успешную морскую войну в Эгейском море, разгромив эскадру у острова Хиос и преследовал побежденные корабли в узких водах гавани Чесме. Горстка британских офицеров-добровольцев из эскадры Орлова во главе с адмиралом Эльфинстоном направила горящие корабли прямо на турецкий флот, от чего сгорели почти все суда, стоявшие на якоре, включая 100-пушечный линкор, четыре 84-пушечных и шесть 60-пушечных кораблей. Только один линейный корабль пережил огненный шторм, но был взят на абордаж. После сражения, состоявшегося 6 июля 1770 года, Эльфинстон предложил русскому флоту направиться к Дарданеллам и Стамбулу, но Орлов колебался. Турки воспользовались задержкой и прибытием французского артиллерийского офицера барона де Тотта, для укрепления обороны в Дарданеллах, через которые могли пройти русские при нападении на столицу. Так что возможность была упущена. Орлов сделал нерешительную попытку войти в пролив, повернул назад, высадил десант на Лемносе и осадил замок на острове. Осада длилась 60 дней и закончилась внезапно и жестоко, когда отряд из 4 тысяч турецких добровольцев, набранных из числа преступного сброда стамбульских тюрем, высадился на остров с криками «Аллах акбар!» во главе с алжирским корсаром по имени Хасан, и отогнали русских обратно к их кораблям.

До конца войны Орлов пересек Восточное Средиземноморье, захватил один или два острова и несколько османских торговых судов и вступил в союз с египетским беем в восстании против турок. Но все предприятие закончилось крахом, когда четыреста русских, которым приказали присоединиться к египетским повстанцам, были почти все убиты, некоторые в бою, некоторые обезглавлены. Только четырем счастливчикам удалось вернуться в Россию-матушку.

А Крым, родина крымских татар-мусульман, союзников и данников турок, был давним врагом русских. Возможно, долгие, холодные зимы Санкт-Петербурга, особенно привлекали внимание Екатерины Великой и ее советников, к мягкому, солнечному климату полуострова. Екатерина вошла в историю не только из-за своих многочисленных любовников, но и потому, что завоевала Крым для России. «Крым словно ожидал восшествия Екатерины, которой предстояло уничтожить последнее татарское государство, подчинив Крымское ханство», – величественно комментирует Кризи.

Когда в Крым вошли несколько русских армий, крымский хан бежал, и русские заняли все главные города полуострова. Они казались непобедимыми, и татары, столкнувшись с их подавляющей силой, а также отказом турок прийти на помощь, принесли клятву верности Екатерине II, хотя, возможно, присяга женщине, да к тому же и христианке, раздражала мусульман. А затем русские захватили княжества Бессарабию, Валахию и Молдавию в Дунайском регионе. Россия стала настолько могущественной, что Фридрих Великий Прусский, предложил разделить слабую Польшу между ним, Австрией и Россией, что и произошло в 1772 году.

Два года спустя в маленькой дунайской деревне Кайнарджи первая война между Екатериной Великой и турками завершилась договором, сделавшим Крым независимым от турок и вернувшим Молдавию и Валахию туркам при условии, что те будут править двумя княжествами снисходительнее. По сути, Турция превратилась в полу-вассальное государство. Ещё одним, и, пожалуй, самым важным пунктом договора стало то, что Турция, страна джихада, согласилась защищать христианские церкви в своей империи и позволила российским представителям в Стамбуле проверять соблюдение договора. Польша, страна, из-за которой Турция начала войну против России, даже не упоминалась. Может потому, что её больше не существовало.

Роль Турции в джихаде теперь настолько уменьшилась, что стала незаметной. Турция, некогда неутомимый борец за ислам, сама защищала христиан во всех своих имперских владениях. Но она оказалась в своеобразно-выгодном политическом положении. Потому, что ни одна страна не желала, чтобы Турция, уже не просто больной человек, а посмешище Европы, досталась какой-либо другой. Каждая европейская держава старалась сохранить Османскую империю, когда-то столь опасную, живой и независимой, чтобы предотвратить ее союз с врагом. И так, империя чудесным образом продержалась до 1920-х годов. Хотя и подавленный, но джихад тоже выжил.

По мере того как XVIII век подходил к концу, ситуация не застаивалась. Екатерина Великая, которая не любила турок, стремилась изгнать их из Европы, как это сделал принц Евгений несколькими десятилетиями ранее. Но ей требовалась иностранная помощь. С помощью князя Потемкина, своего советника и любовника, она предложила англичанам сделку: «Я помогу вам в борьбе за американские колонии, если вы поможете мне изгнать турок из Европы.» Из этого предложения ничего не вышло, и оно просто кануло в лету. Британия отвергла российскую помощь против американцев и проиграла. Россия воевала без британской поддержки с турками и тоже не добилась успехов в своем грандиозном антитурецком замысле. Турки остались в Европе и становились, по географии, истории и призванию, все более и более европейцами.

В 1783 году Россия включила Крым в состав Российской империи, к бессильной ярости турок. Четыре года спустя султан Абдул Хамид «поднял священное знамя пророка, провозгласив священную войну и призвал истинно верующих собраться вокруг знамени своей веры.» Джихад зазвучал так, будто обрёл вторую молодость, но война оказалась только бледной версией когда-то бывших священных войн. У Екатерины Великой теперь имелся могучий союзник в лице Австрии. На Кавказе ей помогала Грузия. Командующим армией в Новороссии стал фельдмаршал граф Александр Суворов. Старый воин был суров и бесстрашен. Штык был его излюбленным оружием. «Пуля – дура, штык – молодец», – учил он своих солдат, которых всегда называл братьями, и они боготворили его. Он был блестящим солдатом и начал свою карьеру, сражаясь против пруссаков в 1750-х годах, а затем против поляков в 1760-х и турок в 1770-х годах. В следующие полтора десятилетия ему предстояло воевать с французской революционной армий.

Новая война России с османами длилась пять лет, до 1792 года, и велась в основном к северо-западу от Крыма, на территории современной южной Украины, между Одессой и устьем Дуная, где Суворов разгромил турок при Килбурне, а затем при Измаиле, на северном берегу Дуная, примерно в сорока милях от Черного моря. Уроженец Шотландии американский моряк-герой Джон Пол Джонс внезапно оказался в центре этого конфликта командуя российским Черноморским флотом и потопил 15 турецких кораблей, потеряв только один фрегат.

Около 33 тысяч турок погибли во время осад и сражений на юге Украины, а 10 тысяч попали в плен. Австрийцы вели беспорядочную войну в Валахии и Молдавии, а также против боснийских мусульман. Британия и другие европейские державы больше обеспокоились новой и явной мощью России, чем умирающей священной войной Турции. Премьер-министр Великобритании Уильям Питт в ходе дебатов в Палате общин, провозгласил, что «принцип, на котором должна строиться внешняя политика нашей страны заключается в сохранении баланса сил в Европе. – и, добавил Питт, – правильный подход к балансу сил требует, чтобы Российская империя, если это возможно, не увеличивалась, а Турция, не уменьшалась.» Теперь она была уже не парящим орлом прошлых дней, а голубем со сломанным крылом.

Мистер Питт больше не считал джихад угрозой. А может, даже и не знал о его существовании. В одном он был уверен: мусульманская Турция представляет меньшую угрозу Англии, чем христианская Россия. В контексте того времени мистер Питт был, пожалуй, прав. В то время джихад существовал только в проповедях бессильных мулл и, возможно, в качестве лозунга, который повторялся в мечети по пятницам. Джихад казался пережитком и делом прошлого.

Ясский мирный договор положил конец войне в 1792 году. Новая граница России прошла гораздо южнее, вдоль реки Днепр. Молдавия и Бессарабия снова возвратились к туркам. А христианское княжество Грузии, столь близкое сердцу Екатерины, где вообще не велось никаких боевых действий, попало под протекторат России.

Новая расстановка сил происходила в Европе под эгидой России на востоке и Франции на западе, где только что победила революция, и которая провозгласила себя Республикой, обезглавив своего короля и начав новый Крестовый поход, основанный на республиканских учениях и правах человека. Революция оказалась такой же интенсивной, яростной и идеалистической, как и старый джихад, и с таким же вкусом к грабежу, террору и завоеваниям, как и ее мусульманский аналог. Но на этот раз Бог не упоминался. И даже Робеспьер не называл себя Его пророком. Он говорил только что-то про Высшее Существо, но никто точно не знал, кто это. Опыт французской республики действительно был кровавым в жестоких родовых муках первых двух лет, но не более кровавым, чем исламский опыт после 1200 лет оседлого существования.