Поп Лазарь-расколоучитель

При составлении настоящего очерка мы пользовались: «Жезлом правления», Описанием некоторых сочинений, написанных русскими раскольниками, и рукописью из соловецкого отдела библиотеки казанской духовной академии, заключающею в себе «Щит» и «Духовное Дело» Лазаря.

Поп Лазарь принадлежит к числу первых учителей раскола, положивших за него свою голову. Биографические сведения о нем весьма не полны. Касаясь только второй половины жизни Лазаря, они состоят из рассказов, большею частию, преувеличивающих его деяния и заключающих в себе значительную долю чудесного элемента. Семен Денисов свидетельствует¹, что Лазарь был священник города Романова, имевший «на себе, по собственному указанию², благословение святейшего Филарета Никитича патриарха московского и всея великой Руси, а рукоположение – митрополита Варлаама ростовского». Как почти все первые расколоучители, он при патриархе Иосифе занимался в Москве исправлением церковно-богослужебных книг, а Никоном устранен был от занятий этого рода и возвращен в Романов. По своему образованию Лазарь, насколько это видно из его сочинений, представляет одно из видоизменений типа русского начетчика тогдашнего времени, уверенного в невозможности спасения без строгого сохранения старопечатной буквы священных книг и соблюдения старинных, переданных от отцов и дедов, обрядов, как бы они ни были искажены временем. Поэтому реформы патриарха Никона возбудили в Лазаре сильное негодование, тем более что касались дела, в котором он считал себя специалистом, и были совершены без всякого с ним совета. Лазарь начал «свободным языком проповедовать древле-церковное благочестие и изобличать Никонова новшества³, за что был окован цепями и посажен в тюрьму, где, ^:как он сам уверяет⁴, «Сын Божий подал ему явление святого и великого пророка Илии Фесвитянина», который ободрил его, сказав: «Лазарь! Аз с тобою, не бойся», после чего он нашел оковы спадшими. Воодушевленный этим видением, Лазарь, когда его привезли в Москву для суда, не переставал обличать нововведения, и за это был сослан в Тобольск. О его жизни в этом месте ссылки сохранилось такое свидетельство⁵: «о Лазаре знает сей град, яко ему некогда улицы бываху тесны, и люди его под руки водиша (пьяна), егда сам не можаше до дому прийти. И некогда Лазарь с гостьми седя, нача проповедати басни и загадки бабия… Гости же повесиша лица, и страмляхуся от иерея слышати таковыя речи». Из Тобольска Лазарь опять был потребован в Москву, незадолго до приезда туда восточных патриархов. Около этого времени он, по мнению автора «Описания некоторых сочинений, написанных русскими раскольниками»⁶, составил первое свое сочинение – «Челобитную» царю Алексею Михайловичу. Представленная ему в 1666 г. «Челобитная» была передана собору, который прочитал ее и осудил. В Москве Лазаря «многими поученми и бодрые пастырие на путь истинный наствляху и вред его душевный врачеваху»⁷, но увещания их не имели успеха. Лазарь оставался непреклонным и, когда его «Российстии архиереи на собрание пред вселенских патриархов поставили», обратился, будто бы, к ним с такою просьбою: «молю ваше архипастырство, вселенстии патриарси, повелите ми за древле-церковные книги в пламень огненный возгнещенный дерзновенно вступити, да Божий суд изъявит правду; аще убо огнем сожжен буду, правы окажутся новопечатные книги, аще ли цел и неврежден от огня буду, то древле-церковные печатные и писменные книги правы и непорочны явятся»⁸. Ho собор не согласился на это и предал Лазаря анафеме (17-го июля 1667 года), которая так же, как и прежние наказания, мало на него подействовала. Он продолжал свои обличения новшеств, а потому «царскому суду, яко простый людин предадеся⁹», и «приял казнь не милостивну», – ему «язык клещами вытянули и обрезали»¹⁰, после чего сослали в пустозерский острог. Здесь снова явился Лазарю св. Илия, повелел «стояти в законех отеческих несумненно и обличати изменяющих закон, прежних святых пастырей благодарити и предания их хранити, а неправедных судей порицати¹¹». В силу такого веления свыше, Лазарь продолжал свою расколоучительскую проповедь, и в пустозерском остроге, где написал два сочинения: «Щит православия», в феврале 1675-го, вероятно, года¹², и «Духовное дело святейшего патриарха, в лето 7177 февраля¹³». За это, как свидетельствует «Виноград»¹⁴, Лазарю вторично отрезали язык от самого основания и отсекли руку десную, персты которой «явишася», после отсечения ее, «согбени и совокуплени тако, яко крестное знамение на себе воображаше», т. е. именословно. Но и, не имея языка, Лазарь чудесно говорил, а, спустя два года, Бог явил новое чудо – язык Лазаря снова вырос, рука же, «приложена бывши к составу ее, таки чудесно исцелися¹⁵». Через десять лет после этого события, по «Винограду», Лазарь был сожжен вместе с Аввакумом, Феодором и Епифанием «в самый день спасительных Христовых страстей».

Теперь обратимся к сочинениям Лазаря, «Челобитная» в том виде, как она напечатана в «Жезле», не представляет возможности выделить что-либо характеристичное, отличающее Лазаря от других расколоучителей; она, за очень не многими исключениями, состоит из кратких, голословных обвинений на новоисправленные книги. По поводу этого произведения следует упомянуть только о повторенной два раза Лазарем, а за ним и его почитателями, жалобе, что «в новых книгах, глаголемых жезлах, слова напечатаны не против его письма, а многи не кои нужны¹⁶». Быть может, действительно «Челобитная» изложена в несколько сокращенном виде, и жалоба Лазаря имеет некоторое основание¹⁷, но, чтобы она имела полную силу, ему следовало бы указать подлинный и искаженный текст.

«Щит православия» представляет вторую челобитную царю Алексею Михайловичу. «Духовное дело» – тоже челобитная, обращенная к Иосафу, назначение которого на патриаршую кафедру подало Лазарю, как и всем раскольникам, большие, впоследствии не оправдавшиеся, надежды на поворот дел в пользу приверженцев старины.

В этих сочинениях Лазарь, подобно другим расколоучителям, вооружается против «разорения книг и изменения благолепоты церковной¹⁸». Ho уже при беглом взгляде на них, если принять во внимание только название некоторых их глав, ясно становится, что Лазарь, выражаясь его собственными словами, писал «не по преодержимому слову человеческой мудрости, но в показании духа», резко выдается отличительная черта его направления – мистицизм. Так, у него встречаются заглавия: о пресуществе Троицы, о восстании великого князя Михаила, об антихристовых случаях, о горе, иже мимоходит, о пианстве жены и яко последнее есть благочестивое царство великой России и т. подоб. При более же близком знакомстве с ними открывается, что Лазарь усиливается найти таинственный смысл даже там, где его вовсе нет, и обнаруживает большую склонность к истолкованию темных пророчеств (Апокал., прор. – Даниила, Аввак. и Иезек.) сообразно со своими взглядами на современное состояние церкви и России, и новые церковно-обрядовые порядки. Особенно характерны в этом отношении его объяснения Апокалипсиса. Вот, например, небольшая выдержка из 26-ой главы «Щита»: «описует Богослов и лица человеческа, да не рекут яко си прузи, иже древа и траву и плоды поядают, власы же имут женския: сим являет духовных людей, священников и диаконов, иже власов не постригают, от сих имут прузи верным быти. Златые венцы честь им данную являют. Образец венцам их камилавки новые рогатки, зубы же их же львовы – жестокость являют, броня железна – лютость немилосердия к людям от их бывающую». Целью 27-ой главы он постановил – доказать, что русская церковь есть «апокалипсическая жена, пьяная не вином, но кровью христианскою и кровию свидетелей Исусовых», т.е. раскольников, а Россия, по писанию, Вавилон и Египет».

Сообразно с таким направлением сочинений Лазаря, в них дано весьма видное место учению о знамениях пришествия «летописного лжепророка» – антихриста, его личности, слугах, властительстве в России и действиях, причем дан полный простор мистическим воззрениям и произвольному толкованию апокалипсических предсказаний. Относительно личности антихриста Лазарь высказывает взгляд, принимаемый и другими расколоучителями (Аввакумом, Авраамием), что это патриарх Никон; но учение о нем изложено чисто мистически. Составленное «в показании духа», оно лишено даже той видимой доказательности, какою отличается у Авраамия. Замечательно только особенно подробное исследование вопроса о троеперстии, как печати антихриста.

Невольно также обращает на себя внимание большая сдержанность Лазаря в выражениях и почтительнейшее, по местам льстивое, к властям.

Хотя он, как все вообще расколоучители, и находит у никонианцев различные ереси: арианство (в троеперстии), горшую ариан, македонианскую ересь (в уничтожении в символе слова «истинного»), манихейство (в том, что «литургию начинают затвор царские двери»), предание Малаксино (в том, что «ныне людей благословляют новым слогом перстов»), а более всего разных ересей латинских (во введении таких новых «не православных догмат», каково, наприм., четверение аллилуйи); хотя Лазарь и говорит, что они отступили от Бога и молятся духу лукавому, т. е. диаволу, но это делается без всякий запальчивости, совершенно спокойным тоном. Хотя у Лазаря встречаются бранные слова, насмешки, но их очень мало и они, сравнительно, не могут быть названы грубыми. «Слепии вожди, учители прелестнии, злии наставницы, трепрокляти враги, совет «нашим властям», подобно латинским, завести в церкви собачек, чтобы они потявкивали, Никон – «волк в овчей коже» – вот и вся брань, допущенная Лазарем. Площадных выражений и грубых ругательств он никогда себе не дозволяет, что могло бы быть поставлено в пример некоторым не только раскольническим, но и православным деятелям тогдашнего времени. Даже, излагая свои взгляды на Никона, Лазарь не изменяет обычному спокойно мистическому тону.

Задачею «Щита» Лазарь поставил убедить Алексея Михайловича, чтобы он дал раскольникам «праведный суд в законех отеческих» и «повелел» им «идти на общую правду на Божию судьбу предо всем царством самовластно взыти на очную во извещение истины». Сообразно с этим, он всеми мерами старается расположить царя в свою пользу, для чего не щадит ни красноречия, ни вымысла, и при помощи их заведывает все более чувствительные струны сердца государя. – Зная, что патриарх Никон пал, главным образом, вследствие обвинения в превышении своего и унижении государева значения, Лазарь с величайшим усердием доказывает свое уважение к царю и его власти. Обращаясь к Алексею Михайловичу, Лазарь называет его солнцем христианским, к титулам царь, государь часто прибавляет лестные эпитеты – благочестивый, великий, благоверный, благородный, говорит: «вем тя благоразумна и мудра суща», указывает на «чистоту царского сердца и его простоту душам», особенно же много занимается вопросом о великом значении царской власти. Лазарь утверждает, что власть эта – Божия, что «Богом данная нам царская власть, егда содержит правление, разньство есть от прочих властей. Якоже отстоит небо от земли, солнце выше луны и больше светом есть: сице и царская божественная власть выше и больше от прочих властей», и что он, «аще Бог изволит, готов не токмо темничное озлобление терпети, но и душу свою положити, яко да пребудет вашего благородия царская власть во веки не возвратно и непоколебима».

Чтобы польстить родственному чувству Алексея Михайловича, Лазарь возвеличивает его отца «благочестивого и великого князя Михаила Феодоровича», и, преимущественно, «столпа правоверия, нового страдальца, исповедника, святейшего патриарха Филарета Никитича, истинного пастыря», против которого «никто из нынешних пастырей не обрящется таков в страданиях». При этом Лазарь относит к Михаилу Феодоровичу одно пророческое место, передает рассказ о явлении Филарету «инока светла лицем, Антония Сийского», который объявил ему, что «Сын Божий вручает державу царства российского сыну его Михаилу» а ему самому «соборную царства российского церковь», и подал ему «просфиру», оставшуюся «в руце» Филарета после того, как «Святой бысть не виден», а также предлагает очерк государственных заслуг этого патриарха в смутное время в «подъятого им озлобления правоверия ради». Вместе с тем, указывая на страдания ревнителей неизменяемости старопечатных книг, Лазарь старается убедить царя, что «о сем будут судитися с ним прародили его и прежние цари и патриархи, кои те книги управили, к сим же святии отцы, кои те книги держали, и теми спасени быша, нетлением телес», прибавляя к этому: «мы держим святые книги и закон прародителей твоих, и ничего во святую церковь не вносим, и не износим, что приняли, то и держим неизменно». Наконец, высказывает он заботливость и о детях государя: «подобает, ти царю заповедати благородным чадом своим, да пребывают в законех отеческих вовеки неотступно, да не постраждут», говорит он.

Считая Алексея Михайловича человеком с мягким, переменчивым характером, Лазарь думает вооружить его против «новолюбцев» и доказывает, что им не следует верить, так как «несть во устех их истины», сердце их суетно, гроб отверст гортань их, языки своими льщаху». А что бы успешнее достигнуть своей цели, представляет ряд исторических свидетельств о том, как «лживые архиереи» обольщали царей, и какие бедствия постигли вслед за тем правителей и государства. И свое учение о воцарении на Руси «летописного лжепророка» он излагает с намерением запугать царя.

Много душевных страданий перенес Алексей Михайлович во время разлада и борьбы с Никоном. Этих тревог Лазарь не оставляет без внимания, придавая им тот смысл, что Бог «того ради попущает их на царя, яко на Иова, да чюдно нечто покажет о нем».

С таким же большим уважением, как к царю Алексею Михайловичу, относится Лазарь в «Духовном деле» к патриарху Иоасафу, которого называет «пречистым владыкою, пастырем правоверным отцем и великим господином, святейшим патриархом московским и всея великия Руси, проуведением Бога слова, избранным на престол велкия святыя соборныя церкви, дабы право правити слово истины». Радость свою по поводу этого избрания он выражает так: «иде нас мимо еже зима придет, еже весна, и зрим всю тварь поющу… и о сих радуемся и веселимся, и удивляемся, и прославляем всемогущего Хитреца Сына Божия, приведшего сих на обновление. Мощен есть и лютое возмущение святыя церкви и закон отеческий тобою пастырем в тишину и в соединение благосостояния привесть». Желая заслужить благоволение нового патриарха, Лазарь говорит: «вем тя, яко от юности Господеви работаеши и в законех святых отец порожден еси, и научился еси, и учил, и приял еси, и держал и проповедал», выражает удивление, что благочестивый иерарх «попустил таковую прелесть при своей пастве, раздал книги глаголемые жезл в свою великую Русию», а в заключение обращается с такою речью: «сим себе вразумляй, нас же юзник благослови… да и сам благословен будеши от Бога». Уверенность Лазаря в «древле-церковном» образе мыслей Иосафа была так велика, что вызвала следующий укоризненный отзыв: «Апостол Павел глаголет: аще кто о своих присных в вере не промышляет, сей убо веры отвергая, есть и неверного горший. А ты, пастырю, вместо попечения и промысла прислал свою грамоту в пустозерский острог, а в грамоте указал... к нам отцем духовным не приходить, и не исповедовать нас, не причащать и умерших телес наших не погребать, но повергать псом и зверем в снедь и птицам на растерзание». При помощи историко-библейских примеров Лазарь старается убедить патриарха действовать в пользу раскольников и печаловаться за них пред царем, говорит о патриаршей власти «владычества духовная правити, но апостолу научати, и умоляти и запрещати», причем позволяет себе намек даже на обличение Иоасафом Алексея Михайловича: «сам отче веси, яко повелевает сын Божий всяку неправду обличать, не постыдися лиц сильных», – замечает он.

В заключение нельзя пройти молчанием относительную слабость характера Лазаря. Он свидетельствует о своей готовности пострадать за правую веру, уверяет, что не боится самой смерти, так как это «не смерть, но изменение от временных на нетленная и лучшая», ставит себя в параллель с древними христианскими мучениками; но со всем этим как-то не вяжутся его жалобы на такие мелочные для истинного аскета и страдальца за религиозные убеждения невзгоды жизни, каковы следующие: «а хлеба дают нам по 1½ фунта на сутки, да квасу нужного, ей, ей, и псом больше пометают, а соли не дают, одежежки нет же, ходим срамно и наго». Слабостью характера Лазаря объясняется и то обстоятельство, что он в несчастии предался пьянству.

М. Юркевич