| Предыдущий | Следующий |
 |
184. О музыкальной прелести[08:18] |
Непонимание богослужебного пения
Здравствуйте!
В прошлый раз мы начали исследование термина богослужебное пение.
Одним из основных трудов, где рассматривается интересующее нас понятие, является известный двухтомник Ивана Алексеевича Гарднера, в котором суть богослужебного пения обозначается как «поемое или возглашаемое слово»,[1] а само пение называется «одной из форм богослужения»[2]. Похожее определение находим и у протоиерея Бориса Николаева, считающего, что «наше церковно-богослужебное пение – это, прежде всего, словесное служение Богу»[3].
Так во́т чего не хватает в общемузыкальной формулировке! Слово в богослужебном пении должно не просто петься, но звучать сообразно функциям и задачам богослуже́ния, цель которого, согласно Православной энциклопедии — установление связи с Богом, иначе – молитва.
Как выяснилось в рамках прошлой беседы, некоторые привычные для нашего уха песнопения имеют ярко выраженную эмоциональную природу. Насколько такое положение вещей соответствует богослужебному духу Православной Церкви?
Согласно психологии, эмоция – это психическая реакция организма на какой-либо раздражитель. Эмоции кратковременны и чаще всего проявляются бессознательно. Способность организма к эмоциональной реакции называется чувственностью.
Эмоции и чувственность отличаются от чувств — понятием, как считают психологи, более высоким. Чувства – это отношение человека к чему- или кому-либо. Они, в отличие от эмоций, осознанны и достаточно долговременны.
Так что́ мы испытываем, слушая с музыкальной точки красивое, образное, выразительное песнопение? Конечно, эмоцию! А что должны (если должны) испытывать при молитве?
«Молитва, — говорит прп. Иоанн Лествичник, — есть общение и единение человека с Богом… Начало молитвы состоит в том, чтобы отгонять приходящие помыслы при самом их появлении; средина же ее — в том, чтобы ум заключался в словах, которые произносим или помышляем; а совершенство молитвы есть восхищение ко Господу».[4]
Прп. Нил Синайский указывает: «Молишься ли с братией, или наедине, старайся молиться не по обычаю (т.е., не формально), но с чувством».[5] Ему вторит Симеон Новый Богослов: «Богу внятны только те молитвы, которые. когда произносит молящийся, понимает, что говорит и чувствует. Молитва же, языком только произносимая, без мысли и чувства, только прогневляет Бога».[6]
Как видим, под чувствами Святые Отцы подразумевают не некое поверхностное эмоциональное возбуждение, а постижение непосредственного значения слов молитвы, т.е., глубокое осмысление молящимся её содержания.
«Внимай во всякое слово и мысль слова доводи до сердца, — поясняет свт. Феофан Затворник, — иначе: понимай, что читаешь, и понятое чувствуй. Читаешь: «очисти мя от всякия скверны», — восчувствуй скверну свою, возжелай чистоты и с полною надеждою проси ее у Господа. Читаешь: «да будет воля Твоя», — и в сердце своем совершенно предай участь твою Господу, с полною готовностию благодушно встретить все, что Господь пошлет тебе».[7]
В свою очередь, уже содержание молитв подсказывает палитру молитвенных чувств, которые могут, по Феофану Затворнику, сопровождать человека на протяжении всего дня. «Чувство, — пишет Святитель, — иногда само собою приходит, а иногда его надо призвать. Как? Богомыслием или размышлением о всех таинствах веры, особенно о домостроительстве спасения… и конце всего».
Но главным чувством, сопровождающим христианина непрестанно, согласно Святым Отцам, должно быть покаяние. «Страдания и плач есть достояние падшего человека на земле, как научает нас Евангелие, — пишет свт. Игнатий (Брянчанинов), — и этот падший и погибший человек приходит в церковь Божию излить пред Богом именно горестные чувствования свои, раскрыть пред Богом бедственное состояние свое. Большая часть молитв, поемых и читаемых в церкви, выражают прошения погибшего о помиловании, развивают понятия о погибели человечества, показывают её многоразличные оттенки и признаки, заключают в себе исповедание человеческого падения вообще и исчисление частностей падения. Они переходят по временам к славословию Бога, к радостному хвалению действий Искупителя и Искупления: но и это славословие и эти хвалы произносятся узниками, заключёнными в темнице, получившими надежду на освобождение, но ещё не получившими освобождения. Радость, производимая надеждою спасения нашего, по необходимости соединена в нас со скорбным ощущением греховного плена».
Говоря о молитве, Святые Отцы упоминают и об эмоциях — правда, под другим именем… Давайте вновь дадим слово свт. Игнатию: «Приноси, — пишет он, — Богу молитвы тихие и смиренные, а не пылкие и пламенные. Когда соделаешься таинственным священнослужителем молитвы, тогда взойдешь в Божию скинию и оттуда наполнишь священным огнем кадильницу молитвенную. Огнь нечистый — слепое, вещественное разгорячение крови — воспрещено приносить пред Всесвятого Бога».
Не есть ли этот самый «огнь нечистый» — порождение нашей чувственности, разгорячённой, в том числе, экспрессивными музыкальными произведениями, которые почти повсеместно выдаются за богослужебные песнопения?
Насколько уместно и, более того, безопасно такое воздействие на богослужении? Не слишком ли просто спутать эту чувственность с состояниями духовными, с самой молитвой? И где здесь место служению Богу? «Кто, увлекаемый порывами крови… сочиняет сам себе наслаждения, — предупреждает святитель Игнатий, — тот находится в горестном самообольщении». Такое самообольщение – одно из проявлений духовной прелести, состояния омрачения человеческой души. Так что же, это к нему призвано приводить богослужение?
Не находится ли, в таком случае, в самой настоящей прелести – прелести музыкальной — наше с вами современное богослужебное пение? И можно ли тогда вообще считать то, что звучит сегодня в большинстве наших храмов, богослужебным пением?
Чувственно-эстетическое воздействие – одна из основных задач совсем другой области — музыкального искусства. И «громадное большинство, — пишет Гарднер, – не только мирян, не только музыкантов, певцов и регентов, но многие из духовенства считают, что церковное, т.е. богослужебное, пение целиком относится к области музыки: церковное пение есть, по их убеждённости, хоровая музыка и всё отличие церковного пения от пения светского заключается только в том, что церковное пение исполняется только в церкви во время богослужения и что тексты его – церковно-славянские. Но такое понимание… — заключает Иван Алексеевич, — очень поверхностно и никак не даёт представление и понятие о нашем предмете».[8]
«Светское пение и церковное, — говорит другой исследователь, протоиерей Иоанн Вознесенский, — совершенно различны по характеру выражаемых ими мыслей и чувств. В первом мы часто слышим рельефное выражение чувств, совершенно чуждых благочестию: возмущение духа плотскими страстями и оправдание поступков, противных Закону Божию и гражданскому, сетование на утрату земных благ и вопли отчаяния, беззаботную рассеянность и безрассудную удаль, горделивое сознание своих достоинств, самонадеянность, саркастический смех над ближними. Мотивы церковных песнопений, напротив, имеют характер отложения земных попечении, благодатно-невозмутимого спокойствия и примирения человека с собой, Богом и людьми или сердечно-благоговейного умиления перед величием, святостью и благостью Бога и небожителей, светло-высокой торжественности и самоуглубления»[9].
Понятие богослужебного пения нельзя сформулировать с позиции одной лишь общемузыкальной теории именно потому́, что богослужебное пение – это не музыка. И вот мы вновь подошли к противопоставлению двух этих терминов. В следующей передаче мы эту тему продолжим.
До встречи!
[1] Гарднер, с. 64
[2] Гарднер, с. 61
[3] Николаев, с. 14
[4] Прп. Иоанн Лествичник. Лествица. Слово 28
[5] Прп. Нил Синайский. Слово о молитве (ч. 1, 170)
[6] Прп. Симеон Новый Богослов. Слова. Слово 29
[7] Свт. Феофан Говоров. Собрание писем. Вып. 2. – М.: Типо-Литогр. И. Ефимова, 1898 (репр. переизд.: М.: Правило веры, 2000). С. 35
[8] Гарднер, с. 12-13
[9] Вознесенский И.И. Большой знаменный распев. Киев, 1887. С. 7-8
Комментировать