II. Основные понятия истории развития человечества. Проф. д-р И. Колер

Некогда Бог сотворил мир в семь дней,

И с быстротою молнии понеслись мысли;

Осьмой день творенья оставленъ нам.

Давно доказана несостоятельность мнения, будто условия нашего времени являются единственным мерилом исторического изучения человечества. Наша современность с ее взглядами, верованиями, стремлениями и надеждами составляет лишь маленький отрывок совершившегося. Тысячи лет жили народы, которые вращались в иных духовных сферах и преследовали другие идеалы.

Изучение истории нельзя свести к рассмотрению прошлого в том виде, как оно отражается в настоящем: прошлое должно рассматриваться, как часть созидания и разрушения человечества. Пишущий историю должен подняться до точки зрения, откуда история с ее великими событиями будет проходить перед ним, так сказать, вне времени. Он должен походить на человека, который поднялся бы на такую высоту вселенной, с которой сразу можно обнять весь земной шар, как одно целое. Подобная точка зрения достигается путем абстракции, вытекающей из изучения самой истории. Она дает нам возможность, с одной стороны, переживать чуждые эпохи, ощущать чуждый дух, а с другой, относиться объективно к этим эпохам, составлявшим все для их современников, и видеть в них лишь момент в развитии человечества. Мы должны научиться отвлекаться от современности, отвлекаться от того, что можно назвать тиранией времени. Всякая эпоха безгранично господствует над своими современниками, поглощая все их бытие, все помыслы их, как единственная властительница. По отношению к практической жизни это справедливо, но в историческом изучении следует помнить, что данная эпоха есть только период развития (как мелькающая мимо наших глаз картина бесконечной панорамы).

Первое основное понятие истории есть понятие о развитии, которым мы обязаны во всем его величии уму Гегеля. Правда, мы несколько иначе представляем себе развитие, нежели Гегель. Для нас мир не есть более идея, но действие: для нас развитие – не схематическое движение идеи, совершающееся в точных формах. Мы понимаем теперь развитие как нечто, бесконечно богатое и разнообразное, как нечто, совершающееся в разнообразнейшей индивидуальной форме, как нечто, не всегда идущее прямым путем, но стремящееся к цели то так, то иначе, окольными и обходными путями.

Наше воззрение на историю отличается, следовательно, от взглядов Гегелевской школы, главным образом, тем, что мы никогда не позволяем себе априорных выводов, что мы стараемся вникнуть во все подробности, которыми изобилует жизнь, и только из многочисленных наблюдений заключаем о ходе развития.

Мы не предсказываем, не подгоняем к шаблону; мы остерегаемся строить историю одного народа прямо на основании истории другого. Мы не заставляем развитие идти в определенном ритме, совершаться в два или три такта, и признаем, что в развитии человечества проявляется органическая, бесконечно разнообразная деятельность.

Хотя и с такой оговоркой, мы попытаемся, однако, установить понятие о развитии, потому что как оно ни разнообразно и ни широко, все же существуют известные признаки, выделяющие его из всего, что совершается помимо его.

Развитие не есть простое изменение, движение вперед, превращение внешних или внутренних условий. Под развитием нужно понимать развертывание зародыша, рост чего-то, что раньше существовало в зачатке, под большим или меньшим влиянием внешних условий (более подробное изложение см. в моей статье в «Juristisches Litteraturblatt» VII, S. 199).

Итак, это понятие предполагают две вещи: во-первых, должно уже существовать нечто, определяющее весь будущий результат; но вместе с тем, этот будущий результат еще не должен существовать. Есть лишь возможность, потенция того, что в будущем станет действительностью.

Понятие о развитии предполагает возможность будущего результата, но не предполагает его необходимости. Разовьется ли зародыш, – это будет зависеть от тысячей факторов, которые могут влиять на развитие, отклонять его и даже убивать (среда, milieu, surroundings).

Всемирная история рисует нам картину развития человечества, т. е. развития зародышей, которые скрыты в человечестве. Мы разумеем зародыши, скрытые в нем, но отнюдь не в отдельных людях и не в отдельном народе.

Каково же отношение человечества к заложенным в нем культурным зародышам? Что заложено в человеке с самого начала и в каком отношении находится оно к его дальнейшему росту? Как объяснить себе стремление жизненного зародыша к развитию?

Этот вопрос выходит из пределов истории и даже из пределов опытной науки в тесном смысле; он относится к метафизике и разве еще к психологии народов. Здесь требуется из бесчисленных человеческих индивидуумов создать отвлеченную психическую единицу, из бесчисленных проявлений народного духа в истории вывести проявления стремления к развитию и уловить невидимые и неосязаемые нити, связующие это стремление к развитию с побуждающим к нему импульсом. В существовании подобных связей не может быть никакого сомнения. Ближайшее исследование, поскольку оно доступно силе нашего ума, касается, главным образом, великой проблемы времени и причинности, отношения мира к нашему познаванию в смысле этих категорий, отношения мира явлений к тому, что лежит в основании явлений, и отношения, в пределах человечества, индивидуума к целому, индивидуальной души к народной душе и душе человечества.

На одно обстоятельство должны мы обратить особенное внимание: с точки нашего современного мировоззрения мы рассматриваем человечество, прежде всего, как отдельные существа и затем уже как сочетание отдельных существ: мы исходим от индивидуальности и из множества индивидуальностей, при посредстве духовной цепи, образуем совокупность. Такая точка зрения не первоначальная. Первобытный человек не знал грани, отделяющей индивидуума от индивидуума: она создается лишь с течением времени путем постоянной абстракции от целого к индивидуальному, причем этому последнему, изъятому из целого, присвоиваются особые права, особая активность и особые моменты ответственности. В первобытном мировоззрении индивидуум еще вполне поглощается семьею, родом; им принадлежат права, они же несут ответственность. Формы деятельности индивидуума не выделяются из форм общей деятельности: считается немыслимым, чтобы индивидуум переступал границы семейной обстановки и избирал новые пути. Подобные индивидуумы, отрекающиеся от общины, признаются ненормальными, «сверхчеловеками» и община их игнорирует. Вместе с тем еще сильна мысль о переселении душ, об обмене индивидуумов душами, о сочетании душ, о переходе души от отца к сыну, от деда к внуку: отдельный индивидуум составляет лишь звено в цепи душ, является только частным воплощением общей души народа, и притом лишь относительно.

Такой взгляд на совокупную душу, на единство рода и племени сопровождал народы в их странствованиях, скреплял их и закалял силу их сопротивления. Только позднейшие поколения, достаточно окрепшие при помощи завоеваний культуры, в состоянии были развить индивидуализм и выдвинуть на ряду с деятельностью общества, как совокупного существа, деятельность существа индивидуального. Такое одновременное освобождение индивидуализма должно было способствовать развертыванию всех народных сил. Индивидуализм не должен, однако, вытеснять умственную деятельность естественной совокупной единицы, и мнение, что на ряду с индивидуальной единицей существует совокупная единица, нисколько не искусственно: напротив, не естественно и противоречит духу истории стремление признавать один лишь индивидуализм, участие же совокупности считать фиктивным или искусственным.

Результат развития мы обыкновенно называем культурою. Культура есть достигнутое путем развития состояние народа в области его духовной жизни и во внешнем образе жизни. В этом смысле мы можем различать внутреннюю и внешнюю культуру, хотя обе они переходят одна в другую: человек, как телесное существо, стремится к удовлетворению своих потребностей и к внешнему положению, которое соответствовало бы этим потребностям. Как чувствующее и мыслящее существо, человек будет неуклонно стремиться переработать всю массу впечатлений в нечто единое и создать себе воззрение на мир и на жизнь.

Материальная культура есть способ существования с преодолением препятствий, стоящих на пути человечества. Под этим подразумевается борьба с встречающимися врагами, особенно с враждебными животными, затем добывание средств к поддержанию человеческого существования и пользование ими с целью поднятия физического благосостояния. В этом смысле человечество проходит различные стадии в зависимости от способа приобретения жизненных потребностей и способа защиты от врагов для ограждения жизни, здоровья и имущества. Смотря по тому, добывает ли человек средства к пропитанию одним завладением природою или же путем обработки ее, увеличивающей сумму естественных продуктов, мы говорим об охотничьих, рыболовных, скотоводных и земледельческих народах. Резкой грани между ними провести нельзя. Так, невозможно строго говорить об охотничьих и рыболовных народах, ибо те же народы употребляют в то же время в пищу продукты почвы, которые они находят и признают годными для питания. Питаясь дичью и рыбою, они едят также коренья и дикие древесные плоды. Сущность описываемой культурной ступени заключается в том, что человек пользуется in thesi лишь предлагаемым самою природою, что он не управляет и не умеет управлять природою по своему желанию и сообразно своим потребностям и вкусам. Пользование природою не идет дальше ознакомления с местонахождениями, уменья уловить время и случай и преодолеть препятствия к оккупации: он открывает места дичи, знает, как ловить рыбу, находит места, где есть дикий мед или съедобные корни, привыкает взбираться на самыя высокие деревья, опускаться в глубины. Но ему недостает уменья обрабатывать природу, вызывать производительность ее. Мало-по-малу, однако, он и этому научается. Нередко охотничьи народы имеют маленькие участки земли, где они сеют и доводят до созревания пищевые растения. Наблюдение над проростанием семени, выпавшего из созревшего растения, само собою научает их не оставлять семена на произвол судьбы, но предоставлять им окружающую землю. Как скоро дошли до этого, следующий шаг будет заключаться в том, чтобы вообще не предоставлять семена случаю: их собственноручно передают земле, и этим кладут начало естественному производству, земледелию. Часто мы встречаем при этом такое явление: мужчины охотятся, а женщины, кроме собственно домашних работ, занимаются еще немного земледелием: мужчины – охотники и рыболовы, женщины – земледельцы. Домашняя работа сама наталкивает их на это, так же, как и на различные ручные работы, и лишь изготовление оружия и принадлежностей охоты остается обыкновенно на обязанности мужчины.

Громадное значение для всего будущего имело открытие добывания огня, которое сделано было независимо в различных местах земли, так же, как и открытие судов для речного и морского плавания. Первоначально огонь доставлялся случаем. Им пользовались, когда молния зажигала часть леса и сама поджаривала массу животных или плодов. Узнав выгоды огня, стали искать способы сохранять его. Сохранение огня, сошедшего с неба, составляло одну из самых важных и насущных задач. Научились улавливать огонь при помощи древесного волокна; научились по желанию раздувать тлеющую искру и убедились в возможности переносить с собою во время странствований самый огонь или потенцию его. Но все это было весьма ненадежно, пока счастливый случай не натолкнул на способ добывания огня по желанию – при помощи трения или верчения двух кусочков дерева. Сначала это трение или верчение производилось с другою целью: имелось в виду просверлить дерево или измельчить древесные волокна; это делалось с такой силой, что древесное волокно загорелось, – и открытие было сделано. Важность такого открытия сознавалась в течение многих столетий, и миф увековечил, на Тихом океане, как и у греков, человека, принесшего людям огонь, который был до тех пор доступен одним богам. На другой способ добывания огня натолкнула искра, даваемая кремнем; при этом важно было то, что уже раньше ознакомились со способом улавливать искру при помощи нежного, мягкого дерева и, таким образом, утилизировать для человеческих целей появление самого ничтожного огня. Получение огня открыло возможность согреваться, жарить мясо, варить размягченные корни или травы, обдавать их кипятком и этим путем приспособлять пищевые средства к человеческому телу, к его пищеварению и вкусу.

Необходимость самозащиты привела к изобретению оружия, которое было затем усовершенствовано согласно требованиям охоты и рыбной ловли. Под оружием мы разумеем неодушевленные предметы окружающей природы, которыми мы пользуемся для нанесения вреда другим живым существам или для защиты нашего тела от нападений их и отражения ударов. Для изготовления оружия применялось то, что давала окружающая природа: дерево, камни, кости мертвых животных, кости больших рыб. Научились пользоваться тяжестью предмета, его режущими краями и острием. При содействии безмолвного умозаключения, которое обыкновенно называют опытом, научились ценить известные качества, которыми обладали в особенности зубы животной челюсти, острые концы рыбьих костей и рогов, режущие края раковин. Так дошли до изготовления топоров, мечей, ножей; так выучились заострять дерево, шлифовать камни, соединять острый предмет с куском дерева, делать копья и стрелы и оперять их для увеличения метательной силы. Существенным открытием следует считать ознакомление с упругостью, благодаря которой с быстротой движения возрастает стремительность: отсюда исходит изобретение, с одной стороны, тупой пращи, с другой, лука и его различных вариантов. Человек стоит еще на низкой ступени культуры, когда он не знает ни лука, ни стрел и ограничивается лишь палицей и бумерангом, т. е. пользуется тяжестью предмета или стремительностью, присущею бумерангу.

Знакомству с металлами и обработкою их предшествовал каменный век. Это – естественная предварительная стадия, прежде чем человек научится употреблять сперва метеорное железо, потом скрытый в земле металлический материал, научится нагревать металлы, доводить их до каления, плавить и этим делать их способными принимать формы, желательные для человека, чего нельзя достигнуть ни с камнем, ни с костью. Некоторые народы не могли этому научиться и получали металлические продукты от других. Важность обработки металлов сказывается в особом положении, какое в течение долгого времени занимали кузнецы. Каменная и металлическая культуры принадлежат к важнейшим культурным фазам человечества.

Владея упомянутым оружием, человек стал пользоваться им не только для нападения или защиты в борьбе с животными, но и в борьбе с равными себе. Вместе с этим явилась потребность прикрывать тело, нейтрализовать удары орудия: так изобретены были щиты, как подвижная защита тела, панцырь, шлем и вообще различные охраняющие приборы, приспособленные к той или другой части тела.

На ряду с оружием материальная культура характеризуется изобретением утвари. Под утварью мы понимаем предмет, служащий для мирного употребления и имеющий назначением расширять наше обладание природою. Утварь отчасти переживала те же превращения как и орудие, частью же она имеет свою самостоятельную историю. Подобно тому, как режущий край раковины был прообразом ножа, так и полые камни, скорлупы раковин или щиты черепахи послужили прототипом тарелок и чашек. Открытие непроницаемости высушенной земли было началом гончарного искусства: оно дало возможность сообщать материалу в влажном состоянии требуемую форму и пользоваться им в высушенном состоянии для хранения жидкостей. Вообще главную роль в изготовлении утвари играло всегда пользование двумя противоположными свойствами, которые обнаруживает материал в различных фазах своей обработки: разминаемость и способность формирования в одной, прочность и устойчивость в другой фазе. Дальнейшее завоевание составляет связывание и плетение, соединение гибких веществ так, чтобы они сплетались, что увеличивает крепость уже в силу большого сопротивления, оказываемого трению. Это дало возможность прочно связывать материал и из небольших предметов комбинировать большие, причем последние получали желательную форму, приспособленную к определенным целям. В плетении выражена, главным образом, эта приспособленность и в меньшей степени – непроницаемость. Поэтому плетение особенно пригодно для помещения и хранения твердых предметов (корзина), для изготовления покрывающих и прикрывающих средств, для задерживания воздуха (паруса) и вообще для всякого рода связующих средств. Из плетения возникло, в дальнейшем развитии ткачество и при этом выделка ниток, прядение. Так, дошли до изготовления из бесформенного растительного материала бесчисленных предметов потребления. Волокна скрепляли путем соединения, из ниток делали ткани и ткани приспособляли к различнейшим жизненным целям. Это оказало также влияние на усовершенствование оружия: изготовление тетивы, пращи, аркана (лассо) отчасти предполагает существование этих искусств и отчасти значительно подвигается с помощью их.

К средствам пользования принадлежат также способы перемещения, назначение которых – преодолевать затруднения, создаваемые расстоянием. Сперва перемещают предметы природы на спине, голове или плечах, передвигают их в руке, удерживая в утвари (корзинах, тканях), которые, в свою очередь, приспособляются к человеческой руке (рукоятка). Их тянут по земле, но для того, чтобы их не повредить, кладут при этом на полозья; их катят, особенно если этому способствуют округленные формы их. Это обстоятельство само по себе приводит к изобретению валька и колеса, причем вещества различного очертания приводятся в соединение с подобными элементами кругового движения. Таким образом, горизонтальное движение преобразуется в круговое, утилизируется притяжение земли, обеспечивается постоянство движения и, по возможности, ослабляется сопротивление от трения.

Как скоро найдены способы перемещения неодушевленных предметов, их применяют и к передвиженно людей; создаются средства для перевозки лиц и вещей.

В первобытные времена водные сообщения играют более важную роль, чем сухопутные. Человек, подобно животному, научается плаванию сам собою, приспособляясь, при помощи определенных движений, к сопротивлению влажной стихии и к укрощению ее. Плавающие предметы, в силу непроизвольной абстракции, именуемой опытом, навели на мысль об устройстве легких, непроницаемых приспособлений для передвижения грузов и, самого человека, при чем толкающий шест превратился в весло. Так изобретены были каяки, челноки из дерева, луба, кож. К этому присоединилось открытие, составляющее эпоху: открытие полотна, улавливающего ветер, паруса. И в этом случае толчок дали наблюдение и невольная абстракция: человек долгое время испытывал во вред себе действие силы ветра на развевающуюся ткань прежде, чем научился употреблять ее в свою пользу и поворачиванием паруса утилизировать ветер во всех направлениях.

Жилища суть приспособления на суше, которые облегчают и обеспечивают пребывание самого человека и хранение имущества. В большинстве случаев пещера впервые наводила человека на мысль о значении прикрытия и крова, как защищающей силы; это понудило его создавать искусственные пещеры. Пещера с нависшей над ней землею родила мысль об устройстве дома с покрывающей его крышею и защищающими со всех сторон стенами. В первобытном лесу эту роль играла, быть может, защита деревьев, крова из листьев, древесные стволы. Так возникли постройки в форме круглых или длинных домов, дома с их кладовыми и очагами, причем или просто мирились с присутствием дыма, или давали ему выход в той или другой форме. Дом предполагал, конечно, известное постоянство в образе жизни, известную привязанность к месту, оседлость. Кочующие народы довольствовались временными способами защиты, импровизованным кровом, повозкою, палаткою, юртою.

Дом оседлого человека совершенствуется в смысле прочности. Сперва его строят при помощи земли и плетения; потом употребляют балки, камни, кирпичи (как у вавилонян). Дальше начинают подводить фундамент под здания; строят по прямым линиям, строят как этруски, римляне и современные народы, применяя арки и своды. Постройки украшаются; они становятся произведениями искусства.

На воде человек также устраивается удобно, на плавучих плотах или возводя постройки над водою. Он ограждает себя этим образом от сухопутных врагов и живет здесь большими или малыми общинами. Так возникают и по ныне еще встречающиеся у первобытных народов водяные или свайные постройки, которые были некогда распространены в южной Германии и Швейцарии и восходят до каменного века.

Одежда являлась необходимостью для тех, кто желал оставаться зимою в более холодных местах. В теплых климатах человек первоначально не ощущает потребности в одежде: одежда имеет для него значение маски, прикрытия; она свойственна чародею или употребляется теми, кто посредством плясок призывает высшие силы. Чувство непристойности более сложно и предполагает уже сильную индивидуализацию, стремление мужчины обладать исключительно данной женщиной и охранить ее от других. Это ведет к стремлению совершать половые акты в отдельности и втайне, а затем к постепенному прикрытию половых частей.

Рука об руку с этим развивается чувство украшения, стремление помогать природе в достижении определенных эстетических эффектов. Является желание несколько разнообразить поверхность человеческого тела и отсюда – стремление к татуированию, к украшению головы, ушей, носа, тыла, бедр. Еще позднее, все эти цели сливаются: одежда становится и защитою, и прикрытием, и украшением и одновременно выполняет эти различные функции.

Открытие, составляющее эпоху и часто совпадающее еще с периодом охотничьей жизни, заключается в приручении животных, пользовании услугами животных для человеческих целей. Первоначально дело ограничивалось, вероятно, тем, что возбуждали одно животное против другого, чтобы затем одолеть обоих. Затем под влиянием идеи тотемизма, т. е. идеи, что сам человек представляет душу животного, человек стал видеть в животном своего спутника; он его приблизил к себе духовно, сделал своим товарищем. Из этих двух элементов, человеческого эгоизма и присущей всем первобытным народам любви к природе и отождествлении с природою, выросло приручение – подчинение животного, с одной стороны, и приближение его к себе, с другой. С приручением и подчинением нисколько не стоит в противоречии поклонение животным и почитание в них духа предков.

Эти завоевания внешней культуры сопровождают человека при переходе от стадии простого обладания природою к стадии ухода за нею, к стадии скотоводства и земледелия. Все эти занятия первоначально связаны с большою суетою и передвижениями. Завладение природою побуждает к постоянным перемещениям с целью отыскания новых, удобных для занятия мест: за корнями так же приходится гоняться, как за дичью. И уход за прирученными животными побуждает кочевать для отыскания пастбищ. То же относится и к земледелию в его первоначальной форме. Но земледелие уже носит в себе зародыш оседлой жизни, что делает его важным элементом в прогрессе человечества. Одни лишь оседлые народы в состоянии были создать великие, прочные учреждения, накопить результаты культуры для отдаленных поколений, устроить развитую и тонко организованную государственную жизнь и сношения. Вот почему переход от кочевого образа жизни к оседлому составляет один из величайших успехов человечества. Впрочем, на заре земледелия человек является от времени до времени еще периодическим кочевником. При системе травосеяния посев производится в поспешно распаханную почву. Спустя около двух лет почва истощена, ее оставляют и распахивают новый участок. В конце концов останавливаются на том, что почву одного и того же участка разделяют на пашню и пар. Передвижение, таким образом, прекращается, так как одну и ту же землю оставляют в течение некоторого времени под паром и дают почве отдохнуть. По всей вероятности, к такому изменению и к переходу к так назыв. плодосменному хозяйству побуждали различные обстоятельства: внешние враги, трудности странствования и проч. Передвижения ограничивались все меньшею областью, так как через несколько лет возвращались к одним и тем же полям, пока, наконец, чередование обработки и пара возведено было в систему, и странствования вообще прекратились.

С установлением оседлости изменяется и форма человеческого общежития. Община утверждается в определенной области, отдельные члены общины расселяются по соседству, родовая система переходит в систему деревень: отныне связующим элементом общины является деревня с ее замкнутыми границами. При этом нередко несколько деревень имеют общие леса и пастбища, общие плотины и каналы. Природа заботится о том, чтобы они не разобщались, а напротив, теснее сплочивались: природа, да еще внешние враги, от которых приходится обороняться сообща.

С земледелием связана обработка продуктов ради получения средств для поддержания жизни и вкусовых веществ: строят жилища, изготовляют одежду, инструменты и утварь, делают оружие. Хотя земледелие и требует мира, но человек редко живет в мире с равными себе, и земледельческие народы также вынуждены бывают готовиться к войне. Сперва обработка продуктов тесно связана с самим земледелием: земледелец обрабатывает свои естественные продукты сам совместно с членами своей семьи в тесном и более широком смысле (подворная система). Позднее становится очевидным, что отдельные личности оказываются более или менее способными и что каждая отрасль требует изучения. Поэтому из среды общины выделяются лица, посвящающие себя, главным образом, определенной обработке материала, которым и снабжают общину по мере ее потребностей (ремесло). Ремесленник первоначально принадлежит общине: каждая община имеет своего общинного портного, сапожника, кузнеца, цирюльника, а также общинного учителя. Ремесленник получает за это определенное содержание, свой пай общинной жатвы. И всякий, кто дает ему заказы, вознаграждает его хотя немного или кормит, пока он работает у него в доме. В конце концов устанавливается правильный обмен, и этим создается нечто новое, составляющее эпоху для культуры: разделение труда. Находят более выгодным, чтобы ремесленник работал не только на заказ, но и в запас, так как время удобное для работы не всегда совпадает с временами спроса. В первом периоде еще заботятся более или менее о согласовании спроса с предложением, но потом их разделяют. Всегда, конечно, часть работы остается для удовлетворения потребности данной минуты, чего нельзя избежать и в позднейших культурных стадиях. Но там, где есть возможность отделить работу от момента спроса, сила производительности значительно возрастает: производят в наиболее благоприятные для этого времена и хранят продукты до появления спроса: создается независимость от минуты. Здесь, как и в других культурных вопросах, мы стремимся устранить элемент случайности с его непоследовательностью и подчинить себе обстоятельства.

Обмен и разделение труда – великие элементы культурного прогресса, который совершается на этой основе. Ремесло развивается и совершенствуется. Оно требует все бо́льшего искусства, все большей подготовки. Ремесленник ограничивается определенной областью производства, но в ней достигает известной законченности. Его изделия пользуются предпочтением, и к ним предъявляется более оживленный спрос: они лучше и вместе с тем дешевле, потому что работа в его руках идет спорее. Взамен этого земледельцы, а равно другие ремесленники, должны уделять ему нечто от своего труда: чем больше индивидуум специализируется в своей деятельности, тем более он зависим от всех остальных в виду удовлетворения совокупных человеческих потребностей. Итак, вначале существует естественный обмен: каждый получает взамен своей работы то, что́ ему нужно, а производство в целом становится гораздо богаче, гораздо совершеннее, так как организованное целое работает продуктивнее, чем совокупность разъединенных индивидуумов.

Но и здесь сказывается стремление человечества освободиться от момента, подняться выше существующего в данный момент несоответствия между потребностью и производством. Чем разностороннее производство, тем труднее в каждую минуту найти лиц, которые дали бы взамен наших произведений именно то, что нам нужно. Устранить это несоответствие составляет назначение денег, общего мерила ценности и менового фактора. Деньги – средство урегулирования, которое делает человеческие сношения независимыми от индивидуальной потребности.

Уже весьма рано, даже во взаимных сношениях общин, выяснилась необходимость установить средства для обмена, известные предметы, всеми ценимые, имеющиеся в большом числе и удободелимые. Сначала это делалось более или менее эмпирически, случайно, пока мало-по-малу, некоторые из этих орудий обмена получили всеобщее признание, приобрели значение денег. Одна и та же потребность устранения индивидуальных несоответствий привела различнейших народов земли к изобретению денежного института. Смотря по месту, степени культуры и особенностям народа, в качестве денежных знаков действовали самые различные продукты. Так скотоводные народы употребляли для этой цели сперва штуки скота, потом табак, каури, раковины и нитки жемчуга (вампуны), кольца, кожи. Наконец, напали на металл, который имел преимущество большой прочности, устойчивости, делимости и общего признания в смысле ценности, и в конце концов, отдано было предпочтение благородным металлам. Сперва их взвешивали: весовые деньги встречаются еще у весьма развитых культурных народов; у других мы открываем ясные следы их в обрядовых и правовых обычаях. Наконец, приходят к тому, что пускают в обращение благородный металл в форме маленьких удобных кусков с официальным обозначением, чеканкой. Чеканка устраняет необходимость взвешивания денег, делает возможным рассчет в делах всюду и при всех обстоятельствах, избавляет от множества пререканий и поэтому в конце концов принята всеми культурными народами. Большие, еще не устраненные затруднения создает совместное обращение двух благородных металлов: постоянные относительные колебания их ценности грозят серьезно подорвать правильные сношения. Устранить это неудобство стараются отчасти путем обязательного регулирования взаимной ценности обоих металлов в их денежной функции для чего требуется, однако, международное соглашение (биметаллизм). Другие предлагают считать одно золото ценностью, серебром же, как неблагородным металлом, пользоваться только в качестве вспомогательного средства.

Но этим еще не достигнута конечная цель человечества. На ряду с реальными деньгами появляются условные денежные знаки или суррогаты денег. Первоначально, во времена опасностей и бедствий выдаются ассигновки на государственную казну, по которым впоследствии должна быть произведена уплата. Изобретаются билеты, обязательства, которым придается ценность денег, причем государственная или народная власть принуждает принимать их как деньги. Государство, убедившись на чеканке монеты, что оно властно предписывать сношениям законы обмена, пользуется этим и деликатно принуждает принимать монету выше ее настоящей ценности. Таково происхождение суррогата денег, кожаных, бумажных денег, разменной монеты. Однако, после многих колебаний и некоторых кризисов, опыт показывает, что в этом случае государственная власть не всесильна, и что ей положены довольно узкие пределы, как скоро она не рискует расшатывать всю экономическую жизнь.

Если государственная власть, с одной стороны, изыскивает средства к облегчению уплаты, то, с другой, сношения сами находят себе выход. Вместо уплаты выступает на сцену дебитование, кредитование, компенсация. Для облегчения вводится перевод требований, вексельный институт, затем личные свидания торговцев, при которых регулируются взаимные торговые счеты: сконтрация, clearinghouse. И в этом случае возникает стремление освободиться от индивидуальных несоответствий, другими словами, управлять обстоятельствами, вместо того, чтобы служить им, – в чем и заключается особенность культурного прогресса.

Итак, разделение труда имеет свою исходную точку в развитии ремесл, в отделении обработки материала от первоначального производства. При помощи денег оно ведет к полному преобразованию экономических отношений и вместе с тем к полному перевороту в социальном положении человека.

Деревня преобразуется в город. Возникают центры населения, в которых главное внимание сосредоточивается на ремеслах и промышленности, причем часто на этот путь толкают неблагоприятные почвенные условия и состояние земледелия. Подобные центры нуждаются в рынке и месте для рынка, нуждаются в общении почвенных производителей, которые обменивают здесь свои товары, и в общении городских производителей, которые предлагают свои произведения. Город вместе с рынком оказывается исходною точкою дальнейшей культуры, причем и здесь замечается стремление уравновесить индивидуальные несоответствия: продукт появляется на рынке, оказывается возможность выбора, устанавливается цена вещи при помощи сравнения и отвлечения от свойства индивидуальных покупок, которые не дают возможности рациональной оценки и поэтому предоставляют покупателя и продавца в руки случая. Развивается рыночная цена. Город служит живым стимулом для промышленности и торговли; но в то же время, благодаря рынку, он удерживает в соприкосновении городское и сельское населения, противодействует распадению народных элементов на обособленные, чуждые или даже враждебные группы.

Здесь развиваются промыслы до степени промышленности, мелкой и крупной. Последняя оперирует при помощи разделения труда, доведенного до мельчайших деталей. Дальнейшим толчком к ее расширению является введение машин в фабричном производстве. Машины, в противоположность домашним орудиям, изображают хотя и мертвые, но организованные рабочие факторы, которые требуют сравнительно второстепенного участия человека (ухода) для того, чтобы развить деятельность в желательном для нас направлении. Первоначально система этих машин проста; она примыкает к воде и к ветру: мельницы и водопроводы, – вот ее первоначальные формы. Однако, изобретательный ум человека, правда, лишь на высших ступенях экономического развития, увеличивает эти рабочие силы до необычайных размеров. Сочетание воды и огня создает экспансивный пар с его чудовищным развитием силы; электричество заключает чрезвычайно богатый фонд рабочих сил. Наконец, открытие единства энергии заставляет рассматривать совокупную природу как резервуар сил и изыскивать средства для того, чтобы управлять этой несметной суммою природной энергии, переводить одну форму в другую, переносить с одного места на другое и, если не создавать, то, во всяком случае, почти всевластно управлять тем, что создано природою. Изобретательность дает нам, следовательно, власть над землею и возможность проводить принцип освобождения от индивидуальных несоответствий.

Как уже было сказано, разделение труда ведет к обмену, а обмен к торговле. Торговля есть упорядоченный обмен, организованное соединение обменов по определенной системе, с усиленным проведением упомянутого выше принципа запасного производства. Это производство требует уже известного искусства в торговле: нужно отыскивать места сбыта и удобным путем доставлять продукты в эти места. Таким образом, создается плодотворное взаимодействие: производство запасов поощряет торговлю, которая, в свою очередь, влияет на производство, направляя последнее туда, где можно в будущем ожидать сбыта произведений. Торговля предполагает, следовательно, особые знания, особенное умение. Развивается специальная техника, которая дает возможность идти на встречу самым сложным задачам. Совершается отделение торговцев от промышленного класса, возникает торговое сословие, т. е. сословие, которое ставит себе задачею производить упорядоченный обмен как естественных продуктов, так и продуктов промышленного производства. И в торговле, как и во всякой форме деятельности в области материального производства, играет громадную роль эгоизм. Торговля стремится доставить возможно больший барыш путем отыскания благоприятных источников товаров и мест сбыта, она стремится уловить наиболее благоприятные моменты для запасного производства и спроса (спекуляция). Но и здесь эгоизм является во всемирной истории великим стимулом человеческой культуры.

Торговля побуждает перешагнуть границы отдельных народных областей: она не желает оставаться внутреннею и сама по себе переходит во внешнюю торговлю. Дело в том, что другие страны, другие климаты производят продукты, которые мы особенно ценим и которые недоступны нашим поясам и нашему производству. Так создается вывозная и ввозная торговля. Начинается с того, что торговец или представитель его разъезжает с товарами (при этом разъездной агент может получать от хозяина деньги или товар и делить с ним прибыль). В дальнейшей стадии товар пересылается посреднику, который в другом месте пускает его в обращение (экспедиционная, комиссионная торговля). Далее, основывают в чужой стране собственное филиальное отделение, колонию, факторию, которая, находясь в связи с главною фирмою, переносит торговлю в эти местности. Наконец, возможно непосредственное сношение с чужими торговыми домами и обмен между ними товаром (непосредственная иностранная торговля), что предполагает, конечно, основательное знакомство с местными условиями и большое доверие к прочности тамошнего положения, а это возможно лишь в странах с развитою культурою. Иностранная торговля того или другого вида совершается сухим путем (караваны, позднее железные дороги) и морем (парусные судна и пароходы). Обширность оборота, особые опасности, разносторонность отношений – все это вызывает к жизни замечательные новые явления. Морская торговля создает страхование, ведет к новым формам ассоциаций; караванные сношения связаны с возникновением стоянок, продовольственных пунктов, постоялых дворов. То, что здесь создается случайно, в силу необходимости, эксплуатируется впоследствии для других целей: страхование составляет одну из плодотворнейших мыслей нашего времени, устройство гостиниц сделалось необходимым условием для путешествия, для пребывания в чужих странах, которые стали главным центром образования и поправления здоровья.

Сношения ведут и к другим учреждениям, имеющим целью, путем комбинаций, устранить несоответствия индивидуальных отношений. Торговля не всегда возможна непосредственно между местом производства и местом сбыта: в одном пункте требуется больше, в другом меньше: трудно из одной точки правильно оценить все местности. Вследствие этого, развивается посредническая торговля: товар странствует, проходя через ряд самостоятельных коммерческих стоянок в различных странах, пока не достигнет цели. Сначала между производителем и потребителем является в качестве посредника один торговец, потом множество, и товары от этого, повидимому, дорожают. На самом деле, однако, если движение товара идет правильным путем, он становится дешевле, так как организованная посредническая деятельность облегчает борьбу с трудностями и повышает вероятность сбыта. Этими выгодами в излишке вознаграждаются расходы на посредников.

Таким образом возникает национальная и мировая торговля. То, что в малых размерах делает рынок, достигается в больших и самых широких масштабах биржевой концентрацией. Подобно тому, как на рынке нивеллируются отношения и устанавливается рыночная цена, по возможности независимая от индивидуальных условий, точно также мировая торговля и возможность получать товары с различных сторон, производит нивеллирование и ведет к установке мировых цен. Эта установка лежит на обязанности бирж. Биржа есть учреждение, где сходятся торговцы без товаров для взаимных торговых операций. Она существует с XVI столетия в Голландии, Англии, Германии и во всех прочих культурных государствах. Она в еще большей мере приобрела характер мирового института с тех пор, как с усовершенствованием способов передачи известий и особенно с введением телеграфа и телефона явилась возможность переговоров между биржами различных стран в любой момент, так что стояние цен на значительной части земли и далее на большей части ее, имеющей значение для рынка, становится тотчас же известным.

Правда, всемирная торговля скрывает в себе серьезную опасность. Она оживляет спрос на продукты и повышает его до бесконечности; но, благодаря ей, может случиться, что страна, находящаяся в неблагоприятных условиях производства, сильно пострадает от мировых сношений, что производство в ней будет убито и значительная часть населения обессилена. Всякий культурный прогресс связан с единичными пертурбациями и задержками, но в данном случае остановка может разрастись в общий кризис и пертурбация повести к полному разорению масс и притом быстрее, чем мы в состоянии будем направить производство в другую сторону. Кроме того, в виду разобщенности народов и возможности войн между ними, нежелательно, чтобы один народ всецело зависел от другого в отношении необходимых предметов потребления. Этим объясняются попытки уничтожить или ослабить известные последствия мировой торговли: охранительная таможенная политика, дифференциальный тариф, вывозные премии и проч. Все эти меры, будучи применяемы в надлежащих рамках, весьма целесообразны, но при нерациональном пользовании ими, они, подобно всякому лекарству, могут принести вред.

Громадный переворот произойдет в том случае, если технике удастся восторжествовать и получить, при помощи химических операций, не только отдельные естественные продукты, как напр., индиго, но и самые важные вещества, средства для поддержания жизни. Искусственное получение белковых веществ вызовет не только величайшие перевороты в условиях производства и во взаимном экономическом отношении государств, но и в социальном положении кругов населения. Я только намечаю эту перспективу, так как пока мы не находимся даже накануне такого великого завоевания.

До сих пор неоднократно указывалось, что освобождение от давления индивидуальных отношений и открытие средств для борьбы с ними принадлежали к главным факторам культуры. С течением времени эти вспомогательные средства играют все бо̀льшую роль. Одним из таких средств, которое извлекает из конкретных вещей абстрактную ценность, которое превращает присущую неподвижным телам ценность в денежную силу, делает подвижным недвижимое имущество, влагая в него функцию денежной суммы, скрытой в нем, как клад, является залоговой, ипотечный институт, поземельный кредит со всеми его видоизменениями. Он основан на возможности выделить, в качестве самостоятельного фактора, полезную силу, присущую вещи, и сделать ее предметом оборота. Это – одно из гениальнейших изобретений человечества. Подобно большей части открытий, оно выросло из маленьких начал, из стремлений человека найти выход из нужды, удовлетворить насущным потребностям, и затем было разработано при помощи чрезвычайно остроумной и глубоко продуманной правовой конструкции.

На этом, однако, человечество не останавливается; оно изыскивает еще дальнейшие средства мобилизирования. Право ценностей принимает форму права ассоциаций: общество выделяется из суммы членов общества в самостоятельную единицу или личность. Так возникают акционерные общества, пароходные, горнопромышленные ассоциации, сущность которых заключается в том, что право пользования принимает форму свободно передаваемых прав ценностей, следовательно, проходит все пути движимого имущества, а стало быть, и все пути спекуляции движимостей. Этим дана возможность образования капитала и вместе с тем существенно облегчается накопление его. Правда, рядом с этим открывается возможность необузданной спекуляции, ажиотажа, чисто внешнего участия без интереса в деле, возможность злоупотреблений, которые порою наносили чувствительные удары современному обществу.

Уже выше (см. стр. 34) мы заметили, что торговля ведет к выселению за границу, к заселению чужих стран, к колонизации. Большею частью, речь идет о странах с более низкою культурою, где приходится создавать настоящие поселения, так как мы не находим там почти ничего и должны на месте создавать средства, необходимые для поддержания жизни. Колонизация почти неизбежно ведет к столкновениям с туземцами, к войнам и завоеваниям. Отдельные колонии превращаются, таким образом, в колониальное государство, которое более или менее сохраняет связь с метрополией, служит местом широкого сбыта для многих произведений ее и вместе с тем, в случае надобности, дает приют избытку народонаселения, не нарушая связи его с родиною. Область экономического и национального влияния государства возрастает, хотя в то же время увеличивается число слабых пунктов его, доступных нападению. При этом часто возникают центробежные стремления, попытки отделения от метрополии. Так или иначе, но мы должны признать, что торговля, auri sacra fames, была главным носителем культуры в этих странах.

Само собою разумеется, что такое усложнение жизни связано с переворотом во взаимном социальном положении индивидуумов. Распределение жизненных благ между индивидуумами все более усложняется. Обладание рабочими силами, приобретенными собственной энергией, спекуляцией, наследственным или иным путем, дает часто отдельным личностям громадный перевес. Это ведет к установлению различий между господином труда, предпринимателем, и помощником труда, рабочим.

В прежние века цель достигалась посредством правового подчинения целых классов людей, которое дошло до полного бесправия и поработило класс работников в пользу собственника и работодателя (рабовладельческое хозяйство). Порядок этот усиливался, благодаря наследственности рабства. Начало рабства кроется в войнах и охоте за людьми. В те времена, когда еще не было или было мало прирученных домашних животных, когда не было машин, и орудия производства отличались крайним несовершенством, ведение широкого хозяйства возможно было лишь при помощи человеческих сил. Организация свободного труда, рабочие договоры и связанное с ними взаимное доверие были неизвестны. И что можно предложить рабочему, как эквивалент, там, где земля имеется еще в избытке, где подвижного капитала мало и круг средств пользования ограничен? Что можно ему дать, чего он не в состоянии гораздо вернее добыть собственным трудом? Поэтому прибегали к принуждению: устраивали охоты за рабами, брали военнопленных, создавали порабощенное рабочее население, которое распределялось по хозяйствам или жило в особых домах и деревнях для рабов. Рабы пополнялись из их собственного потомства, затем из известной категории преступников, а также несостоятельных должников.

Не у всех народов образовалось рабовладение, так как оно предполагает уже известную интенсивность хозяйства, необходимость разделения труда и некоторую организацию его. Охотничьим народам, напр., краснокожим, нечего делать с рабами, иначе, как приносить их в жертву умершим. Но и не у всех земледельческих и промышленных народов мы встречаем рабство, или оно имеет у них лишь слабое развитие. Так незначительные следы его встречаются в праве ацтеков или в древнем праве Китая. У других наций рабство, наоборот, имело форму крайнего угнетения. Кроме того, есть множество промежуточных ступеней и промежуточных форм его. Часто рабу для поощрения обеспечивается известное т. наз. рабское имущество (peculium). Во многих случаях ему разрешается, кроме того, иметь семью и домашнее хозяйство. Раб становится, таким образом, крепостным, который, будучи прикреплен к земле и обложен податями, в остальном представляет субъекта с известными правами и обязанностями. Эти крепостные мало по малу эмансипируются и становятся свободными. Случаи отпущения на волю встречаются, впрочем, и во времена рабства, и тогда раб имеет возможность стать господином. Такое внезапное дарование свободы не всегда безопасно. У некоторых народов, напр., в эпоху римских императоров, бесчисленные массы освобожденных рабов с их чужеземною кровью и экзотическими воззрениями, являлись серьезною опасностью для народной жизни. В других странах вековое закрепление больших общественных слоев тормозило население и мешало его нравственному и умственному подъему. Не раз насильственное подавление влекло за собою кровавые бойни и гибельные перевороты.

Развитие свободного рабочего класса вместе с рабочим договором составляет одну из важнейших глав в истории современной культуры. Ремесла и промышленность служили главной ареною этого развития. Ремеслу нужно учиться годами, нужно выдержать и продолжительную пробу на ступени подмастерья; при этом подмастерье, который желает стать со временем мастером, живет долгое время на продовольствии и жалованьи у мастера, состоит в известном рабочем договоре с ним. Союз мастеров, образование цеха с его цеховыми статутами выдвигает эти служебные отношения за пределы частного договора. Подмастерье не только живет на хлебах у мастера: он вместе с тем член цеха, находится под его контролем и охраною.

Фабричное производство изменяет положение рабочего. Он более не производит сам, и роль его сводится к управлению машиною, к уходу за нею, при чем он лишь немного способствует совершенству продукта. Рабочий не трудится уже совместно с хозяином, так как умственная работа последнего принципиально отделяется от ручного труда первого. Среди населения создается как бы глубокая противоположность между руководящей головою и действующей рукою. И так как очень часто в лице руководителя является капиталист, то получается антагонизм между капиталом и ручным трудом. Этот антагонизм, по мере подавления ремесленного труда возрастающею мощью фабричного производства, обостряется, и условия, при которых умственный и физический труд соединяются в одном лице, все более исчезают.

Что касается работодателей, то, как мы уже заметили, они либо занимают индивидуалистическое положение, либо образуют товарищества, цеховой союз. Последний долгое время преобладает; зародыш его лежит в самом происхождении свободного ремесла от общинного. Это – союз, против которого отдельная личность бессильна, союз оборонительный и наступательный, с установлением определенных норм, главным образом, норм для борьбы с препятствиями.

У некоторых народов цех сливается с семьею: члены цеха пополняются из их собственного потомства. Стремление к подобного рода наследованию можно отметить еще в очень ранние времена: уже у первобытных народов некоторые классы, напр., класс колдунов, наследственны. Самым совершенным воплощением подобной застывшей наследственной системы являются касты в Индии; большею частью, оне выливаются в форму профессиональных, ремесленных каст, которые повелительно втягивают потомство в свой круг. У других народов выработалась преимущественно система зятьев или же отвергается всякая система, и отдельной личности предоставляется свобода выбора среди цехов и избрания по желанию того или другого ремесла. Благодаря этому, поддерживалась жизненность ремесл и устранялась неподвижная замкнутость их. Правда, настаивали на том, чтобы будущий мастер был порядочного происхождения, но совсем не требовалось, чтобы сын непременно шел по стопам отца.

Цехи приобретали нередко такую силу, что привлекали на свою сторону правовой порядок и добивались монополии: только принадлежавший к цеху имел право вступать в круг данного рода сношений. Или же цеховая замкнутость разрывалась, и на место права совокупности становилось право индивидуального самоопределения: таким образом, создавалась борьба взаимного соперничества. С того времени свободная конкуренция становится лозунгом. Она расшатывает застывшие цеховые формы, ведет к интенсивному развитию индивидуума, является источником ряда движений вперед. Она предает гласности тайну цеха, освобождает от укоренившихся предрассудков ремесла, поощряет дух изобретательности, создает новые формы производства и новые союзы и группировки. Правда, она поощряет и дурные стороны человека и выдвигает в некрасивой форме стремление подавить других не преимуществами, но обманом и спекуляцией на человеческой слабости. Исчезает порядок и дух дисциплины, присущей цеху. Жадное стремление к быстрой наживе и недостаточная подготовка работников ведет к серьезным недочетам: страдает солидность работы, исчезает гарантия в прочности ее и критической оценке. С этим можно бороться при помощи правовых и социальных средств: принимаются меры против обмана и нечестности, придумываются новые группировки работников, цеховые союзы иного рода, вводятся в той или иной форме проверка и испытания рабочего до вступления его в самостоятельную деятельность.

Совершенно иной характер имеют централистические тенденции больших промышленных кругов, которые не ограничиваются, подобно упомянутым цехам, небольшими районами, но стремятся подчинить своему господству области целых народов и даже весь мир. Крупные дома, господствующие над целыми отраслями промышленности, отдельные фирмы и акционерные общества образуют ассоциации с целью регулирования обмена. Они устанавливают известные нормы для сбыта, обязательные для каждого члена ассоциации, как скоро он желает оставаться членом и вперед и не обрекать себя на гибельное изолирование. Так возникают тресты с их стремлениями предупредить гибель отдельных членов от конкуренции; но в них кроется вместе с тем опасность подорвать все благодеяния свободной конкуренции, благодаря устанавливаемым ими нормам. Каково должно быть отношение к ним правового порядка – трудный вопрос, вызывающий много споров, составляющий одну из животрепещущих современных тем.

С другой стороны, рабочие массы, получившие законную свободу, стремятся образовать ассоциации в том сознании, что экономически слабые, соединяясь в большие союзы, становятся сильными. Образуются ассоциации для облегчения экономического положения отдельных лиц. В то же время возникают союзы для экономической борьбы с капиталом. Это – борьба живой работы, воплощенной в рабочем, борьба скрытого капитала с работою, накопленною у капиталиста, с активным капиталом.

Таково знамение современной экономической жизни. Всемирная история видела уже аналогичные группировки, хотя далеко не с таким могучим развитием организованных сил капитала и труда, как в наше время. Вавилоняне имели торговлю с денежным хозяйством, представляющим много аналогий с нашим временем. Весь промышленный строй китайцев проникнут цеховым духом. В эпоху халифата процветали обширные торговые сношения с системою разъездных агентов, хотя стремление к образованию ассоциаций существовало лишь в зародыше. Наконец, морские сношения малайцев носили уже характерные черты нашей морской торговли.

Главные экономические проблемы нашего времени вытекают из антагонизма между свободной конкуренцией и товарищескими трестами, между свободным рабочим договором и нуждою, созданною условиями времени; из противоположности между зависимым положением рабочих и необычайною властью рабочих союзов; из противоположности между свободною мировою торговлею и необходимостью поддерживать земледелие, между колоссальными размерами фабричного производства и необходимостью предохранить от гибели ремесло, поддерживающее индивидуальное производство. Многое уже сделано, чтобы смягчить эти контрасты с тех пор, как убедились, что невмешательство не есть правильный путь. И для интеллигенции открыта возможность, без переоценки своих сил, освещать социальные положения и самостоятельно действовать в них. Улучшают положение рабочих частным путем и при содействии государства, пользуясь идеей страхования, обеспечивают рабочих на случай несчастий, болезни, старости и даже лишения работы. Стремятся совершенствовать ремесла до степени художественных промыслов, обеспечивают земледелие от наплывов извне охранительными тарифами, и возникали даже предложения взять в руки государства совокупную торговлю хлебом. Всюду создается возможность помогать отдельным индивидуумам в борьбе с судьбою. Задача очень трудная. Важно, чтобы разрастающийся коллективизм не обессилил индивидуальной энергии, чтобы чрезмерное расширение огосударствления не заглушило мощного стимула к торговле, скрытого в частной предприимчивости индивидуумов; чтобы излишняя готовность помощи не подавила личности с ее самосознанием и чувством долга; чтобы национальные мероприятия не затормозили приобщения к мировой культуре и мировому движению. Но в особенности нужно стараться сохранить не только сферу пользования для индивидуума, но также продуктивные способности его, чтобы не затормозить мощного культурного прогресса, который лежит в развитии индивидуальности. Во всяком случае, как ни затруднительно данное положение, но можно сказать следующее: тогда как в конце прошлого столетия мир отчаивался в разрешении своей задачи и изнемогал в сильнейших судорогах, ныне мы проникнуты твердой надеждой, что справимся с трудностями в спокойном ходе развития.

Духовное образование народа может совершаться то более в направлении знания, то чувства. Оба проявления духа первоначально нераздельны; но в дальнейшем течении становится заметным преобладание той или другой стороны. Первым выражением духовной культуры является язык, т. е. передача мыслей при помощи слов (звуковых знаков для понятий). Язык создается требованием самой жизни, необходимостью общения между членами общины, живущими совместно. Они выработали корни, из которых под давлением психологических категорий при помощи сочетаний, слияний, метафорической передачи вырос механизм, способный, по крайней мере, в общем, выражать наши мысли, а также чувства, поскольку эти последние могут быть передаваемы через посредство мыслей.

Способы передачи в языке чрезвычайно разнообразны и показывают, что язык есть нечто большее, чем запас слов, в нем заключающийся. Важно в особенности – в какой мере язык способен выражать многосторонние отношения основных слов при помощи сочетания корней или тесного слияния и, наконец, при содействии системы суффиксов, префиксов и аффиксов (т. наз. флексии). Сообразно с этим различают односложные, агглютинирующие и флектирующие языки. Кроме того, в пределах этого круга возможны весьма различные системы обозначения местных, временных, причинных категорий (действительные, страдательные) и психологических функций (утверждение, желание, субъективное сомнение: изъявительное, желательное, сослагательное наклонения и т. д.).

Язык составляет противоположность весьма распространенного в первобытные времена мимического общения, при котором с помощью жестов и в особенности движений пальцев, передается другим не отдельное понятие, но сочетание понятий.

Рядом с речью появляется счет, т. е. сопоставление индивидуумов с устранением их индивидуальных свойств, по системе двойной, пятерной, десятичной, двунадесятой. Первоначально для этого пользуются руками, пальцами рук, ногами, пальцами ног. Счет сам по себе ведет к познаванию общих законов явлений природы, состоящих из однородных элементов и совершающихся в пространстве, во времени и причинности (интенсивности), т. е. к математике.

Вместе с тем развивается знакомство с геометрическими фигурами: некоторые части одежды имеют трех- или четырехугольную форму; постройки вызывают сознание определенных форм и законов их; орнаментика обнаруживает предпочтение к определенным геометрическим категориям.

В связи с языком находится гораздо позднейшее приобретение, письмо, т. е. фиксирование речи, которое может происходить по двоякой системе: по системе образного или символического выражения мысли (образное письмо, письмо знаков), или же по системе фонетического расчленения звуков речи на слога или буквы (письмо слогов, буквенное письмо). Первая система письма есть непосредственное выражение идей, вторая прибегает к посредству звуков речи, причем мы выражаем символически не самые мысли, а только звуки и уже через их посредство – мысли. Переход от образного письма к слоговому совершался таким образом: когда в языке, при развитии его, образовались одни и те же словесные звуки для различных понятий, то повторяющийся звук стали передавать одним знаком. И если в письме воспроизводились иностранные слова, то выражения иностранного языка разлагали на его собственные слога, и слога эти изображали теми знаками, которые соответствовали равнозвучным слогам собственного языка. Так, само собою сделалось то, что письменные знаки приобретали все больше фонетическое значение и все меньше значение понятий. Процесс этот должен был подвигаться все дальше, как скоро язык с течением времени изменялся. Сохраняли старое письмо с его способностью обозначать понятия, но вместе с тем явилась возможность изменить письмо с изменением звуков речи, так что письменные знаки означали слога, а сочетания слогов выражались в измененной речи письменными знаками, соответствующими звукам слогов. Так постепенно выработалось фонетическое письмо слогов. Иногда рядом со слоговыми знаками сохранялись еще идеограммы, как, напр., в вавилонском языке. Особенно интересно и характерно для единства человеческого духа то, что переход к слоговому письму совершался независимо у различных народов, между прочим у ацтеков, которые выказывают совершенно самостоятельное развитие.

Дальнейший шаг вперед составляет переход от слогового письма к буквенному; последнее облегчается, если язык удерживает в своих диалектах согласные и меняет гласные (если, напр., а основного языка в одном диалекте переходит в о, в другом в е, и переходит в е, е в и и проч.). Для того, чтобы сообразоваться с различиями выговора, выбирают какой-нибудь общий слоговой знак, который означает согласную с различными гласными (ба, бе, бо), так что знак выражает собственно только согласную; гласная в различных диалектах дополняется различно. Письмо слогов преобразуется, таким образом, в письмо согласных, чем достигается большое упрощение, и значительное число знаков сводится к немногим. В дальнейшем развитии ставят точки над гласными или выражают их самостоятельными знаками. Так возникает буквенное письмо.

Письменное общение может иметь индивидуальный или общественный характер; в этом последнем случае содержание его передается массе людей при помощи публичных объявлений, наклеек, многочисленных копий или иным путем. Первоначально это достигалось обычными способами письма. В рабских государствах, напр., в Риме, пользовались толпою рабов-копировщиков, которым диктовали рукопись. Эпоху в этом отношении составляет изобретение механических средств, при помощи которых раз написанное могло быть умножаемо по желанию. С этой точки зрения искусство книгопечатания сделало больше, чем большинство изобретений, когда-либо бывших на земле. Возможность распространять в тысячах экземпляров одно и то же сообщение превращает мысль в силу, навязывает ее бесчисленным лицам, убеждая или подчиняя их; мысль действует массовым внушением. Это может вести к одностороннему направлению общественного мнения, но среди здорового народа найдутся представители различных направлений, которые будут взаимно пополнять, оспаривать и побеждать друг друга. Мысль проявляется таким способом в массовых действиях, возбуждает нацию неслыханным раньше образом, заставляет думать, принимать участие в партиях. Печать становится образовательной силой первого разряда. Потребность в периодических сообщениях вместе с любопытством, которое не может долго ждать известий, создает правильно появляющиеся формы прессы: рядом с книгами возникает периодическая печать, которая изо дня в день влияет на громадные слои населения и обнаруживает неслыханную власть над ними. Конечно, этот способ проявления культуры, как и все прочие, имеет свои вредные стороны: взгляды на вещи становятся более шаблонными, отдельные индивидуумы утрачивают свою своеобразность, и происходит не только известное нивелирование образования, но и нивелирование воззрений и образа мыслей. В целом, однако, знание распространяется в таких размерах, как это раньше было немыслимо.

Мыслящий человек ощущает потребность в известном мировоззрении, и отношения между человечеством и природою стремятся в человеческом сердце к известному разрешению и уравновешению. Человек находит их в вере.

Под верою мы разумеем веру в Бога, т. е. в те духовные силы, которые мощно управляют миром, все проникают, все разделяют и все удерживают и каждому дают его индивидуальность. Самая природа человека побуждает его считать мир исходящим от Бога. У первобытных народов эта вера проявляется вообще в анимистической форме, т. е. таким образом, что вся внешняя и внутренняя природа оживляется, наполняется духами, которые первоначально не выливаются в ясно очерченную существенность, но всплывают в различных формах и индивидуальностях, исчезают и снова образуются, как облака в области атмосферных паров. Эти духи отнюдь не чужды человеку. Он сам живет в мире духов, в особенности когда освобождается от земной оболочки, во сне и после смерти. Как семейства, так и отдельные индивидуумы, находятся в большем или меньшем общении с подобными духами. В конце концов, каждый человек имеет своего духа-хранителя (маниту), который открывается ему через посредство знаков и фантазий. Особые воплощения этих духов, т. е. предметы, в которых они временно или постоянно поселяются, носят название фетишей. Так возникает поклонение фетишам, о которых прежние века, не знавшие науки о человеке, имели самые странные представления. Деревья, камни, реки, куски дерева, самодельные изображения – все это может быть носителем божественного духа. Конечно, поклонялись не куску дерева или камню, как думали раньше, но духу, воплощенному и проявляющемуся в этом предмете. Во многих случаях, особенно у земледельческих народов, вера принимает более натуралистический характер. Божество почитается в образе факторов, существенных для земледелия – солнца, неба, молнии и грома – благодетельных небесных богов, которым противополагают земных богов, приносящих нам болезни, землетрясения и другие бедствия. Так, культ одухотворяется; его не связывают более с определенными формами фетишей: боготворят небо и поклоняются земле.

Эта религия сопровождает человека от рождения до смерти. Уже при самом рождении вокруг него витают добрые и злые духи. Пуповина считается источником сил; через нее в ребенка входит душа какого-либо существа, душа животного или одного из предков, и от него ребенок получает свое имя. С наступлением юности совершаются большие перемены, приближается период посвящения юноши. Он вступает в волшебный лес, новый дух овладевает им; после постов и самоистязаний юноша получает в магическом сне свою новую сущность, свою судьбу. Он возвращается другим и с новым именем.

Брак означает часто новое посвящение, так же, как и момент вступления в новое положение в качестве главы правительства. Со смертью человек вступает в царство теней. Там он проносится сперва над рекой или морем смерти. И часто после долгих испытаний он достигает нового царства, где или продолжает вести прежнюю жизнь, или, смотря по заслугам, попадает в высшие или низшие сферы. Умершему отдают его вещи и даже его лошадей, рабов, жен, чтобы он пользовался ими в другом мире и охотятся за головами, чтобы препроводить к нему новых помощников. Однако, заботясь о благополучии умершего в лучшем мире, прилагают вместе с тем большие старания, чтобы он не вернулся обратно в этот мир: приносят ему жертвы, опасаются произносить его имя, чтобы не привлечь его внимание; в первое время стараются сделаться неузнаваемыми, носят другие платья, меняют местопребывание, и светоч, освещающий мертвому дорогу, относят все дальше и дальше, чтобы он не мог найти обратного пути.

Порою культ умерших вырождается в настоящий каннибализм. Впрочем, этот последний имеет, без сомнения, более древнее и менее одухотворенное происхождение. Так или иначе, но люди доходят до того, что поедают умерших с целью воспринять в себя дух их или уничтожить его. Поэтому съедают преимущественно те части тела, которые считаются главным местопребыванием души. Этим объясняется процветание каннибализма даже у развитых народов. У некоторых племен право съедания мертвых принадлежит прежде всего родственникам.

Так вера в духов окружает первобытного человека и следует за ним шаг за шагом.

Повседневные явления жизни также представляются ему в свете религии. Когда человек пашет землю или срубает дерево, ему кажется, что в это время он вступает в дружеское или враждебное общение с духами. Строит ли он хижину, он просит благословения духов; идет ли на охоту, его сопровождают духи. И даже когда он убивает животное, он страшится души последнего и старается умилостивить ее или отвлечь гнев ее в другую сторону. Мы часто поэтому встречаем обычай, что тот, кто поймал животное, сам не ест его или известных частей его.

Из этого анимизма развивается культ героев и политеистический культ богов с его мифологическими рассказами. Идея единства мира духов разрушается, и неопределенные бесформенные веяния принимают очертания обособленных, самостоятельных существ, которые затем облекаются в форму, приближающуюся то к животной, то к человеческой душе. Против такого дробления божественного существа, подрывающего характер религии, стремление к единому, впоследствии наступает реакция: частью в виде создания отца богов, частью гипотезы исторического происхождения мира богов от одного корня (теогоническое сказание), частью, наконец, многобожие прямо изгоняется, и слагается новая вера в единое существо в теистической или пантеистической форме. При этом теистические импульсы сами собою приводят ко всем тем сказаниям о творении, ко всем тем космогоническим рассказам, в которых особенно важную роль играет сотворение человека, получение огня и человеческого орудия и орудий. Пантеистическое учение о мире приводит к вере в воплощение, к представлению о периодическом чудодейственном появлении божества в истории: единство божьего мира и возможность появления божества в единоличной форме вытекает из идеи воплощения. Подобно тому, как представление о присутствии духа божества во всем и наполнении им вселенной уживается на ряду с мыслью, что известные места и лица сильнее проникнуты божеством, точно также не считается противоречием, что от времени до времени появляется какой-нибудь будда, который (не в пример остальным существам) непосредственно и всецело воплощает в себе божество, является носителем и выразителем его.

Вера есть дело чувства, но не в том смысле, будто религия вытекает из страха или из воспоминания повторяющихся сновидений. Она дело чувства постольку, поскольку она удовлетворяет потребности человечества в едином мировоззрении не в области мысли, а больше в сфере жизни чувства. В религии выражается не трезвое, спокойное стремление к знанию: это – вопль сердца к всевышней силе, жалоба на наше ничтожество и бессилие, это – мольба о помощи и жажда высшего внутреннего блаженства. Мысль наша пока еще не в состоянии отвлечься от других психических факторов, и область чувства имеет существенный перевес над нею.

Как скоро существует вера в божество, в политеистической, монотеистической или пантеистической форме – пантеизм также имеет свои ступени и оттенки – и вера эта энергически проявляется в чувстве, у отдельного индивидуума возникает потребность стать в близкие отношения к божеству. Это достигается при помощи известных действий или приведения себя в состояние, в котором мы ощущаем особую святость и отсюда возможность близкого соприкосновения с божеством. Эти действия, как бы приближающие нас к божеству, мы называем общим именем культа, а поскольку культ выражается в строго выработанных функциях – обрядом. Среди обрядностей занимает важное место жертвоприношение. Оно вытекает первоначально из нашего представления о потребностях высших существ и затем уже спиритуалистически преобразуется в более тонкое представление о выражении этических чувств человека – бескорыстия и признательности, которые угодны божеству и, следовательно, способствуют его блаженству. Однако, жертвоприношения эти меньше всего заслуживают названия бескорыстных. Человек прежде всего думает о себе; он приносит жертвы добрым, но, главным образом, злым духам, желая укротить их ярость, смягчить их дурные намерения. Кроме того, приносят жертвы в память умерших, и в этом сказывается семейный дух, который переживает отдельного индивидуума.

Обычные обрядовые действия также первоначально совершаются в семье главою семейства; но затем они становятся достоянием особых личностей или особого сословия (жрецов). Сословие жрецов развивается из класса колдунов, экстатических натур, которым приписывается особенно тесное общение с миром духов. Такая способность бывает индивидуальной или наследственной, и, сообразно с этим, класс колдунов пополняется по выбору или по наследству. Таковы шаманизм, сословие огангов, ясновидящих, прорицателей, которые вместе с тем предсказывают будущее, играют роль авгуров. Впоследствии они приглашаются для улаживания людских споров или, как представители народного божества, бросают копье на неприятельскую землю в знак объявления войны (фециалы) или, наконец, избираются в качестве послов и для переговоров в международных сношениях (посланники).

Мало-по-малу описанная деятельность выходит за пределы чувства, и мысль вторгается в область верования. Традиционные догматы слагаются в науку, и эта наука культивируется преимущественно жрецами. Часто они держат ее втайне, окутывают туманом, что поддерживает исключительность и усиливает власть жреческого сословия. Наука эта имеет частью мифологически-исторический характер, частью догматическое, частью обрядовое направление.

Тайна раньше или позже рассеивается, возникают сомнения и вопросы, в системах происходит раскол, ведущий к спорам на почве законов человеческого мышления. Стараются сгладить многочисленные противоречия, вычеркнуть обветшалое, но прежде всего отделить идейный элемент веры от области чувства. Вера становится наукою и, поскольку наука освобождается от области чувства и власти традиции, которою проникнут мир чувств, – философией. Как скоро однажды проснулась жизнь мысли и найдена точка зрения, выделяющая мир представлений из сферы чувств, как самостоятельное поле для исследования, рядом с философией или общей наукою возникают отдельные науки, которые все больше и больше специализируются. Духовная жизнь человека, с одной стороны, силы природы, с другой, втягиваются в область наблюдения и изучения, сперва на почве традиционного запаса идей, а затем уже при содействии все разростающихся и расширяющихся наблюдений (умозрительные науки, естествознание). Отношение их меняется. Долгое время господствует дедуктивный метод, который подвергает критике представления сообразно развитию законов мышления и на основании этой критики пытается создать нашу идею о мире (философия Веданты, Сократова философия, схоластика). Вскоре, однако, развивается метод наблюдения (индуктивный метод), который восходит от отдельного наблюдения к образованию понятий и оказывает особенно плодотворное действие в естественных науках, хотя он проник также в умозрительные науки и здесь повел к новым результатам. Оба метода имеют свои заслуги. Все дело в том, чтобы правильно пользоваться каждым из них: с одной стороны, ради отдельных наблюдений и исследований не должно упускать из виду связи с целым и критически относиться к возможным соотношениям; но с другой стороны, критике целого не должно приносить в жертву частное, абстракции – индивидуального, которое дало повод к абстракции.

Художественное стремление человека проявляется первоначально частью в культе, частью в образе жизни, без строгого, впрочем, разграничения; здесь лежит уже зачаток различия между искусством и художественной промышленностью.

Культ стремится к воплощению в образах и прежде всего в осязательной форме: образ есть не только символ духа, но вместе с тем оболочка, в которой воплощается дух. Дух, которому поклоняются, может, согласно народной вере, как мы видели выше (стр. 42), поселяться везде: в растении, животном, камне (фетиш), в изображении, которое символически передает особенность духа. Поэтому духи предков и связываются с их изображениями. Почитание черепов сменяется почитанием изображений умерших (корвар). Это – древнейший вид портретного искусства. Точно также самую древнюю форму кукол представляют куклы, которые у некоторых народов (напр. у племен краснокожих) вдова носила при себе как символ или оболочку духа своего мужа. Таким же образом вера в животных духов ведет к изображению животных, к гербам с рисунками их, к фиксированию животных изображений на коже (татуирование), к пластическим фигурам; в последних сверхсущество, которому поклоняются, представлено в виде сочетания животного тела с человеческим.

Точно также молитва приводить к пению, обряд к стихам, культ к танцам. Ритм вызывает в человеке представление о вечном: правильно потворяющееся движение само собою вызывает чувство всегда повторяющегося.

Сама вера становится поэзией. Вера в животных и миф о превращении животных слагается в сказку, космогоническое и теогоническое представление вырастает в мифологию; из сказаний о героях возникает эпос, из мифического понимания природы прославление ее, выражение единения с природою, лирическое опоэтизирование природы.

Сама жизнь наталкивает на художественное творчество. Стремление, в начале еще ребяческое, к разнообразию картин, удовлетворяющему нашей фантазии, соединяется с честолюбивым желанием нравиться. Отсюда – украшение, орнамент, наблюдаемое во всех поясах земли. Татуирование преследует не одни религиозные цели, но, как мы заметили выше (стр. 29), и цели украшения. Раскрашивание, уродования, часто довольно грубые, как, напр., уродование черепа, выдергивание зубов, чернение зубов, привешивание украшений к ушам и обезображение ушей, втыкание палочек в губы, всякого рода прически, быть может, отчасти связаны с религиозными представлениями, где вообще сливаются самые различные мотивы; но с другой стороны, они имеют несомненно орнаментальный характер и удовлетворяют потребности человека в форме и краске. Таким же образом танец есть не только выражение культа, но вместе с тем средство дать выражение скрытым духам жизни. Часто в танцах изливаются чувственные инстинкты, бурлящие в народе.

Танец принимает особое направление в действиях, символизирующих жизненные нравы: в играх, изображающих войну, охоту, и особенно в животных плясках, в которых танцующие считают себя проникнутыми душою определенного животного и мимически представляют животное. Так возникает драматическая игра, в основании которой лежит идея олицетворения, т. е. идея, что индивидуум воплощает в себе в данный момент известное другое существо, которое в нем говорит и действует. Таково же происхождение первобытной формы маски, т. е. образной формы, оболочки известного существа, в которую наряжаются. В древние времена была в особенном употреблении животная маска. По представлению древних, в оболочке заключается дух и, надевая на себя оболочку, мы отождествляемся с духом, который она представляет. У многих народов надевают не только маску головы, но вместе с нею шкуру, волоса и перья животного, которое желают представить. Особенную форму драматической игры, встречающуюся преимуществено у краснокожих, представляют игры, в которых передается содержание сновидений. Подобно тому, как в снах ищут смысла божественного и человеческого, сны дают канву и для драматической игры, которая должна выразить в народном празднестве жизненные стремления.

Разновидность танцев представляют игры, которые вытекают не столько из стремления к красоте, сколько из желания воспользоваться случаем к развлечению. Из другого стремления вытекают сатирические песни, в чередующемся пении, как, напр., у северных народов: в них в то же время сказывается народное суждение и голос народа, так что они приобретают важное воспитательное значение. Это – преддверие свободной сатиры и юмора, появляющихся в жизни культурных народов то как блуждающий огонек, то как очищающая молния, и освобождающих нас от духоты бытия, светящих нам во мраке не распутанных загадочных вопросов окружающего мира.

Организованная игра составляет особую черту человека, возвышающую его над жизнью животных. В игре, как и в искусстве, характерно чужды определенной цели проявление собственной индивидуальности, поднятие личности над заботами жизни, свободное, не связанное оковами бытия развертывание ее. Таким образом, игра, подобно искусству, как бы возвращает человека самому себе и хотя на минуту освобождает его от насилия окружающей природы. Именно своей бесцельностью она доказывает, что человек может быть деятелен и вне условий внешнего мира, выразителем которых являются конкретные цели жизни: цели эти и заключаются в том, что человек изнывает в борьбе с бедствиями бытия и старается победить их. Поглощенный этими целями, человек еще глубоко привязан к окружающему миру, подчинен ему. Наоборот, в игре и в искусстве человек развертывает свою личность, отрешившись от давления внешнего мира, дающего ему направление и цель.

Все описанны формы развития совершаются в разумных обществах, т. е. таких, которые стремятся к известной деятельности не только инстинктивно, но, приспособляясь к обстоятельствам, переходят от одного состояния к другому либо в силу сознания необходимости перемены, либо по инстинктивному предчувствию ее возможности и необходимости. Духовная сила, которая делает нас способными выходить из известного круга и сживаться с новыми системами, есть человеческий разум. В незначительной мере эта разумность присуща и некоторым животным, но она никогда не достигает у них той степени, чтобы могла быть речь об истории и тем более об истории, развивающейся собственными силами.

Инстинктивное выливается у человека в обычай. Это – сплетение ряда привычных действий, которые подразумеваются сами собою и которые мы инстинктивно стремимся отстаивать даже тогда, когда в этом не представляется более необходимости и даже когда мы сознаем противное. Обычай подчиняет отдельную личность духу целого без внешнего насилия и в этом смысле есть важный социальный момент. И у животных социальное стремление к единству выражается в ряде заученных инстинктивных действий.

Но существенное преимущество человека заключается в том, что он властен преодолевать инстинкт обычая, что он носит в себе зародыш дальнейшего развития, что он имеет историю. Причина этого кроется в разносторонности социальной натуры человека, в том, что в человеческом обществе наряду с общим проявляется частное, рядом с общественной жизнью живет индивидуальная деятельность. Это ведет к столкновению, а столкновение к прогрессу. В натуре человека лежит, таким образом, зародыш прогресса и история является историей развития.

Шаг, которым побеждается обычай, составляет выделение права. Право есть то, чего строго требует общество от каждого, кто желает участвовать в общественной жизни. Однако, не все то, что есть обычай, подчиняется такому стеснению. Нарушение многих требований обычая вызывает лишь недовольство со стороны отдельных лиц; общество-же, как целое, относится к нарушителю безразлично. Другими словами, в процессе обособления обычая и права происходит более резкое разграничение существующего от долженствующего быть. Существующее первоначально более или менее совпадает с тем, что должно быть. Мало-по-малу, однако, пробуждается оппозиция; встречаются случаи, где обычаем возмущаются, где освященные привычки вызывают протест. Человек, и хороший, и дурной, чувствует возможность стать выше инстинкта, и это ему нравится. Даже тот человек, который из одного эгоизма ломает устои обычая, является двигателем человечества. Без греха мир никогда не дошел бы до культуры, и в этом смысле грехопадение было первым шагом к историческому развитию человечества.

Это ведет, в свою очередь, к необходимости выделить из области обычая вещи, соблюдение которых человек должен отстаивать: это-то долженствующее быть и есть право.

Описанный процесс выделения права явился одним из важнейших шагов. Одним ударом изобличается относительность обычая; многие из общества, и притом не самые худшие, начинают эмансипироваться от него. Это – ворота, через которые идет прогресс человечества. Но и правовые нормы не застывают и в конце концов оказываются уступчивыми. Позднейшие перемены в обычаях влекут за собою изменения права: вследствие обветшания обычая, некоторые законы мало-по-малу на столько разобщаются с жизнью, что утрачивают свою жизненную силу и умирают; с новым обычаем создаются новые правовые отношения. Таким образом, одно является постоянным ферментом для другого, в связи, конечно, со степенью культуры, с особенностями существующих социальных отношений. Право и обычай взаимно двигают друг друга вперед и дают возможность человечеству приспособляться к каждому новому завоеванию культуры.

На ряду с правом и обычаем выступает позднее еще третий фактор: мораль или нравственность. Это – сравнительно позднее создание культуры. Мораль также заключает в себе нечто долженствующее быть, но не в силу социального, а в силу божественного порядка, отличного от первого, или в силу человеческого порядка, построенного на почве философии. Поэтому мораль, как и право, неодинакова у различных народов и в различные времена. Ее особенность состоит в том, что выше социального порядка ставится иной порядок с гораздо более развитою системою обязанностей. Он вытекает из сознания, что социальный порядок – не единственный, что он имеет точно также лишь относительное значение, что он не в состоянии обнять совокупность человеческих обязанностей и что вне сферы влияния этого порядка существует долг.

Между моралью и правом возможны столкновения, которые, в свою очередь, ведут к дальнейшему развитию.

Выделение морали из области права есть дело европейской культуры. Оно произошло таким образом, что требования социальных обязанностей стали отделять от прочих заповедей и предоставили их охране божественной справедливости. Это разграничение сохранилось и тогда, когда сделана была попытка свести мораль к человеческим гуманитарным основам.

Позднее происхождение понятия о нравственности объясняет нам, почему оно не входило первоначально в понятие о Боге. Духи, фетиши, а также творцы мира в народных верованиях вначале были нейтральными в вопросах нравственности. Сказания и рассказы о них носят частью космогонический, частью исторический характер или же составляют продукт фантазии. Первоначально мы не видим следов стремления изображать богов как представителей добра в высшем или хотя бы низшем смысле. И мы поступили бы совершенно неправильно с точки зрения этнологии, если бы вздумали ценить и судить веру народов с этой стороны. Распространенное некогда мнение, будто боги приспособлялись к людям и их характеру, также верно лишь отчасти. Антропоморфизм наблюдается лишь постольку, поскольку мир духов являет нам очевидные аналогии с человеческим познанием, волею и действиями. В остальном и дикарь легко усмотрит, что ни обычаи, которые он признает на земле, ни право, которое сдерживает или побеждает его страсти, не имеют непосредственного отношения к царству духов. Что касается морали, то равенство между человеком и созданными им богами имеет место лишь в том смысле, что первоначально и люди, и боги нравственно безразличны, и моральные идеи не волнуют человека, не проявляются в сказаниях о богах его. Только тогда, когда стало ясным значение нравственности в жизни человека, и он познал все глубокое содержание жизни, протекающей в нравственной чистоте, вера его должна была признать в высших духах высоконравственные существа, в богах – нравственное совершенство. Совершенно неправильно, поэтому, поступают те, кто предъявляет к небесам первобытных народов нравственные требования или кто возмущается насилием и хитростью, господствующими в мифах прежних эпох. Позднее пытались исправить эти черты тем, что стали различать добрых и злых духов и наряду с божеством посадили дьявола, на которого свалили все злое, что раньше приписывалось богам, – и даже еще больше.

В заключение позволим себе еще одно общее замечание. Различные составные части культуры развиваются в отдельных культурных кругах весьма различно. Одни народы стремятся больше к духовной, другие к материальной культуре. Ни один народ не сравнится с индусами в области философского умозрения, но в то же время в сфере естествознания и применения его к жизни они остались детьми. Один народ может развивать в совершенстве торговлю, другой поэзию и музыку, третий частное право. Язык краснокожих в некотором отношении богаче и утонченнее английского. Совершенно неправильно, поэтому, утверждать, что если одно культурное учреждение встречается у охотничьего народа, а другое у земледельческого, или одно у народа, стоящего вообще выше, а другое у народа, стоящего вообще ниже, то непременно и в такой же мере такой то институт будет позднейшим и вместе с тем более совершенным. В таком случае моногамические первобытные народы стояли бы выше полигамических индийских арийцев и народов ислама, а полинезийцы, с их вкусом к художественному ремеслу и драматическими танцами, должны быть поставлены на высшую культурную ступень, чем европейцы.

Развитие человечества совершается в обществе. Только в обществе оно и может совершаться, так как лишь в общежитии кроются зародыши развития, которые выступают под влиянием совокупной деятельности многих.

Для человечества имело, поэтому, громадное значение то обстоятельство, что оно с самого начала сомкнулось в социальное целое, частью в силу внутреннего побуждения, частью из необходимости самозащиты. Так сложилась жизнь толпами, ордами. Это общежитие было очень тесное, так как оно представляло общество самых близких, общество кровосмешения. Человечество жило не только группами, но эти группы скреплялись тем, что мужчины и женщины одной и той же группы состояли в связи: насколько мы можем судить, человечество жило первоначально в групповом браке. Мы не хотим сказать этим, что люди сперва вступали в парные браки и рядом с тем образовали еще группы. – тогда эти последние очень скоро распадались бы. Нет, групповой брак сам по себе являлся сильным звеном, могучею цепью, которая связывала общину. Самые сильные инстинкты человечества удерживали в связи не только пары, но целые человеческие группы. (Более подробное изложение происхождения и самых ранних форм брака читатель найдет в моем сочинении: «К первобытной истории брака», 1897.)

Под групповым браком мы понимаем такую форму соединения двух орд между собою, где мужчины одной орды вступают в брак с женщинами другой орды, не по одному, а в массе, в повальном смешении; женится не отдельная личность, а орда. Раньше или позже, правда, при таком браке орды может происходить упорядочение в пределах союза, так что половые сношения отдельной личности ограничиваются определенными рамками. Но основная мысль здесь – общая собственность, общий брак. Конечно, это влечет за собою совершенно иные родственные отношения, чем те, которые мы знаем. Здесь говорят о так наз. классификаторных родственных названиях. Так, все старое поколение называют отцами и дедами, матерями и бабками, все молодое поколение сыновьями и дочерьми, внуками и внучками; люди одного и того же поколения носят название братьев и сестер. Затем, смотря по большей или меньшей дальности поколений, здесь возможны многие варианты.

Факт существования подобного группового брака был, правда, сильно оспариваем. Тем не менее, он доказан именно у тех народов, учреждения которых носят отпечаток особенной древности, как, напр., у австралийцев и краснокожих – доказан с такою положительностью, какую вообще допускают явления в древней истории.

Групповый брак стоял в то же время в связи с религиозными идеями: отдельные союзы чувствовали себя носителями одного особого духа. И так как духи того времени считались существами природы, то эти союзы признавали себя за одно существо природы; они чувствовали себя определенным животным или определенным растением. И соединение орды с ордою уподоблялось соединению одного животного с другим. Каждый союз чувствовал в себе дух определенного животного, носил его имя; в определенном животном признавали покровительствующий дух данной орды. В животном почитали дух предков. Умерщвление или ранение животного рассматривалось, как тяжелое святотатство.

Это явление носит название тотемизма. Тотем (слово, заимствованное из языка краснокожих) означает покровительствующее животное рода и вместе с тем самый союз, охраняемый этим животным, стоящий в знаке его.

Здесь вера привела к тесному сближению членов тотема. Она определяла строгим образом – какой именно союз должен соединяться с другим. Подобно тому, как племя в своих танцах подражало животному в том предположении, что в нем сидит дух последнего, точно также из этого представления вытекали правила еды и брака. Тотем считается экзогамическим в том смысле, что брак возможен только вне тотема. Это само собою разумеется, так как в первоначальном представлении в брак вступал не отдельный индивидуум, но совокупный тотем; брак сам по себе показался бы немыслимым. (См. стр. 27 и след. упомянутый работы «К первобытной истории брака».)

Какому тотему принадлежат дети – составляет вопрос, который много занимал народы: тотему ли матери или отца, или какому-нибудь третьему тотему? Все три возможности существуют в действительности; последняя, впрочем, с той оговоркою, что ребенок принадлежит другому подтотему, так что его дети снова возвращаются в первоначальный тотем.

Однако, принадлежность к тотему матери или отца обусловливает в человечестве значительную разницу между нациями: если ребенок примыкает к тотему матери, то говорят о материнском, в противном случае об отцовском праве. Какое из них было первоначальное? Быть может, ни то, ни другое, и народы с самого начала распадались на матриархат и патриархат. Это составляет весьма спорный вопрос. Значительная вероятность говорит за то, что материнское право существовало раньше и что народы переходили с большей или меньшей энергией и быстротою к отцовскому праву или же оставались на ступени матриархата. Есть целый ряд народов, представляющих обе формы, и у этих народов форма материнского права была несомненно более раннею. Это обстоятельство служит вероятностью в пользу развития, тем более, что народы с отцовским правом часто выказывают следы материнского права. (Ср. «К первобытной истории брака», стр. 53 и след.)

С течением времени из группового брака произошел парный брак. Он принимал форму полигинии (называемой также полигамией) или полиандрии, смотря по тому, имеет ли один муж несколько жен или одна жена несколько мужей. В человечестве встречаются обе формы и, за исключением западных культурных народов, полигиния является даже преобладающею. Форма, к которой стремится культура, есть, конечно, моногамия, так как она представляет полное индивидуальное сочетание мужчины с женщиною и, с одной стороны, дает простор индивидуализму, а с другой, примиряет индивидуализм с высшим общением двух индивидуальностей.

Затем брак может быть временным или постоянным. Первый с самого начала расчитан на короткое время, второй либо безусловно заключается на всю жизнь, или же постоянен только в принципе, но допускает развод в любой момент. Развитие толкает к прочному браку, и этот брак является могучим двигателем мировой культуры не только потому, что он благоприятствует семейной жизни и воспитанию детей, но и в силу того, что он дает полное успокоение и массу сил, растрачиваемых при других условиях, сберегает для культурной работы. У некоторых народов на религиозной почве возникает склонность моногамии к продолжению уз и после смерти; у других соблюдается, по меньшей мере, годичный траур то с одной стороны, то с обеих.

Парный брак развивался из группового различными путями. В одном случае сожительству многих людей в тесной близости препятствовал недостаток пищевых средств; в других случаях существовали иные мотивы. Один из факторов составляло похищение женщин: кто похищал жену, этим как бы освобождал ее от прав общины и основывал самостоятельный брак. Обычай похищения перешел затем в куплю, при чем пострадавшей семье давался эквивалент. Иногда заранее условливались относительно такого эквивалента. Покупка жены совершалась в различной форме, чаще всего в виде обмена и отслуживания за жену в течение нескольких лет. Мало-помалу покупка приняла, так сказать, символический характер, исчезли всякие следы товара и мены, и возник настоящий, парный брак, церковный или гражданский, с соблюдением формы или без нее.

При этом же с давних пор брак часто облекается в религиозную оболочку. Очень распространено мнение, будто общая еда, кровное соединение или аналогичные процедуры ведут к мистическому общению душ. И при церковном браке священник дает благословение неба. Этим брак как бы возвышается над обыденными сделками, приобретает известную гарантию прочности; многие считают его даже нерасторжимым, исходя из мистического соединения душ.

Противоположность браку представляют состояния беспорядочного полового общения, именуемые гетеризмом. Они встречаются во всех странах земли. В одном месте, как, напр., в Индии, в силу особых религиозных представлений, они делаются достоянием определенной касты и прикрываются мнимым браком (напр., браком с растением). В других местах, как у австралийских народов и у краснокожих, допускаются от времени до времени дикие оргии; иногда право лишения невинности принадлежит определенным лицам. Но и у народов с вполне развитым институтом брака часто допускается половая свобода между несостоящими в браке. Только брак, отдавая женщину мужчине, разлучает ее с прочими мужчинами, поскольку муж сам не пожелает делить ее с другими. Важным шагом вперед послужило введение обручения детей; здесь невеста с детства отдавалась мужчине, что обязывало ее к целомудрию. В этом – нравственно возвышающее, всемирно историческое значение акта обручения.

С другой стороны, издревле не было недостатка в аскетических представлениях и запретах, которым предписывали определенным классам или возрастам людей воздержание или, по крайней мере, воздержание в известное время и при известных случаях.

Собственность также была первоначально коммунистическою и лишь постепенно преобразовалась в индивидуальную. В особенности это можно сказать о земельной собственности, которая (у земледельческих народов) во время своего развития носит общинный характер, затем постепенно превращается в семейную и, наконец, в индивидуальную собственность. Такой переход совершается также различным образом: чаще всего вследствие выделения земли отдельным семьям, сперва только на время, до последующего перераспределения, без срока. Нередко делается и так: кто желает обрабатывать землю, тому она дается; но земля принадлежит ему, пока он ее обрабатывает а затем переходит обратно к общине. Мало-по-малу, по мере того, как культура делается интенсивнее и в землю вкладываются существенные улучшения, допускается более стойкое соотношение между землею и приобретателем. Земля отводится отдельной личности в вечное владение; она становится и предметом отчуждения.

Даже движимая собственность носит первоначально коммунистический характер. Правда, некоторые предметы уже рано признаются индивидуальным достоянием, каковы одежда, оружие, лечебные средства, амулеты. Но добыча, в особенности охотничья и рыболовная, первоначально принадлежала общине. Впоследствие она также передавалась отдельным семьям, но с условием при известных обстоятельствах делиться с остальными членами общины. В конце концов за индивидуумом признается право владеть добычей и плодами своих трудов или обменивать их. Как мы видели выше (стр. 31), обмен, всего более индивидуальный обмен приобретает особенное значение, благодаря разделению труда.

Индивидуализированию движимой собственности благоприятствует, главным образом, то обстоятельство, что отдельная личность, помимо общей работы в семье, трудится еще на сторону. И подобно тому, как работа в семье принадлежит этой последней, так результат внешней работы делается достоянием отдельной личности. Последовательное проведение идеи труда ведет к одному из величайших триумфов права: к признанию права за идеей как таковой, за комбинацией идей, права на нематериальные блага (авторское право, право изобретения). Этим создается весьма существенный двигатель современной культуры.

С другой стороны, на почве личного права возникают отношения обязательственного права. Мена и кредит создают обязанности и обязательства, за которые первоначально каждый отвечал головой и жизнью. Но затем эта физическая ответственность (которая распространялась также на труп) была смягчена до степени публичного заключения за долги. В конце концов отменено и заключение, и сохранилось лишь наложение ареста на имущество. Этот ход развития наблюдался у самых различных народов.

Личный характер собственности создал первоначально обычай хоронить вместе с человеком его вещи для того, чтобы они служили ему на том свете, как служили на этом. Отсюда распространенный обычай сожигать вместе с умершим его вещи и оружие, а также животных, рабов и вдов (стр. 42). Позднее довольствуются уже символическим приношением их в жертву или же освобождают их от гнета смерти и пользуются ими по-прежнему. Личная собственность возвращается, таким образом, семье, возникает наследственное право. Во времена общины не было наследственного права, но выбытие члена влекло за собою лишь консолидацию семейной собственности. Вместе с личной собственностью появляется наследственное право в форме возвращения имущества семье, из которой оно было на время выделено. При этом имущество переходит к семье, как к таковой, или же к отдельным членам семьи. Здесь также наблюдается большое разнообразие. Так, вплоть до новейшего времени сохранился антагонизм между множественным и единоличным наследованием. В первом случае собственность переходит к нескольким детям или другим наследникам, во втором, к одному единственному наследнику; это различие встречается как в восточной Азии, так и у нас (маиорат, минорат и т. д.). Середину между обеими крайностями занимает система многих наследников с преимущественным правом одного (преимущественный наследник).

Уголовная ответственность семьи также бывает первоначально коллективной: вся семья, связанная с индивидуумом, отвечает за его деяния, пока она не отказалась от него, не изгнала его из своей среды. Подобная огульная ответственность встречается еще у очень развитых народов; но мало-по-малу она слабеет, заменяется поручительством и, наконец, падает исключительно на виновного.

Государственная форма общественности произошла из социальной. Социальную же форму общественности составляла родовая община, причем отдельные роды (тотемы) вступали в браки между собою. Отсюда произошло правило, что участвовал в общежитии лишь тот, кто принадлежал к одному из этих родов (тотемов). И когда многие тотемы слились в союз и образовали государство, то это было родовое государство, т. е. оно исключительно состояло из лиц, родственных и породнившихся между собою. Эта система уже в очень раннюю эпоху была дополнена возможностью усыновлять чужих и принимать их в круг родов, амальгамировать их с собою. Тем не менее, основою общественности первобытных народов повсеместно оставалась идея родового союза. Мало-по-малу, однако, родовое государство преобразуется в территориальное. Связь государства с определенной территорией становится прочнее. На этой территории селятся чуждые орды: их терпят потому, что они платят подать родам и оказывают им услуги. Постепенно они включаются в государство, пришельцы сливаются с туземцами, плебеи с родами в одно целое. Так возникает идея государства, членом которого может быть всякий, хотя бы он не принадлежал к господствующим семействам.

Таким образом, понятие о государстве отделяется от понятия о народе в смысле общины, связанной происхождением и, в силу этого, известным единством внешних признаков, нравов, характера и образа мыслей. Из этого, конечно, не следует, что амальгамирование различных народных элементов государства, ассимиляция их в сфере мысли и чувств нежелательны, что не должно стремиться к созданию единения, аналогичного общему происхождению. Скорее всего это возможно в том случае, когда существует коренной род, который является главным носителем культуры и вокруг которого группируются прочие народные элементы.

Форма правления в родовом государстве была твердо установлена: главы родов сосредоточивали в себе и власть. Звание это переходило по наследству или давалось по выбору. Большею частью существовало и то, и другое: наследник по крови получал власть в том случае, если его признавали достойным ее. Рядом с этим существовал общинный совет. Позднее сюда вносятся разные новшества. Страсть властолюбия в связи с влиянием личности часто создавала звание начальника. Начальником считается тот, кто своею властью поглощаетъ права остальных. Он является как бы коренным носителем этих прав; права остальных вторичны, исходят от него и более или менее предоставлены его произволу. Здесь, главным образом, отражались религиозные идеи. Нигде это не сказывается с такой ясностью, как в институте текнономии, который раньше господствовал на Тихом океане: идея его заключается в том, что душа отца с рождением первого сына переходит в него, откуда следует, что сын становится с момента рождения властителем, и отец является отныне лишь представителем власти сына. Другие народы обошли такой вывод предположением, что ребенок воспринимает душу не отца, а деда, и что следовательно сыновья должны получать свое имя по деду, а не по отцу. Другое выражение идеи начальника представляет существующий у некоторых народов период беззакония, который водворяется со смертью начальника и продолжается до вступления на трон нового вождя. Позднее этот период беззакония сменяется регентством.

Во многих случаях власть начальника ограничивается сословным правом, т. е. правом подначальников, правом семейств, отличаемых особенными прерогативами, наконец, правом народного собрания. При этом взаимные отношения властей и упорядочение их компетенции бывают чрезвычайно различны. Эти примитивные формы являются грубыми прототипами будущих форм правления: королевской власти, аристократических и республиканских учреждений. При этом идея начальника, как лица, совмещающего в себе все частные права, заменяется принципиально отличным от нее правом публичной власти (связанным с обязанностями властителя).

Права и преимущества сословий в лице сословия воинов достигают высокого развития у воинственных народов или у народов, которым постоянно грозили враги. Военное сословие стало между правящею властью и сословием жрецов (ученых), с одной стороны, и кормящим классом (сословием земледельцев, промышленников и торговцев), с другой. Занятие войною, необходимая при этом дисциплина, близкая связь с верховною властью, владение ленными поместьями, как материальною основою существования, давали ему особое положение. Так, развилась каста воинов в Индии, ленное и военное дворянство в Японии, ленное дворянство в германском праве, связанное со службою государю и принадлежностью к придворному штату. Это продолжается долгое время, и только постепенно ленное устройство вымирает и заменяется всеобщею воинскою повинностью. Правда, пока грозит возможность внутренних или внешних войн, во главе военного управления все еще находится известное профессиональное военное сословие, которое руководит военными операциями; но оно здесь сливается с общим сословием чиновников. Чиновники стоят в отношении к государству не на общем положении граждан и подданных, но предназначены для выполнения жизненных функций государства в качестве органов его, именно тех функций, которые лежат на обществе в его совокупности в противоположность единичным членам общества. Чиновничество вмещает особенные профессиональные обязанности, но вместе с тем пользуется в пределах своего круга особым профессиональным правом.

С другой стороны, в государстве с властью начальника, как и в монархическом государстве, существует народное собрание. Оно представляет неорганизованное собрание отдельных лиц или организованное сословное собрание с сословным правом на заднем плане, на которое чаще или реже опираются. К современной фазе развития, имеющей, впрочем, свою аналогию уже в родовом государстве, относится замена народного собрания народным представительством, причем представители избираются. Как известно, в этом отношении английские учреждения послужили первообразом для современных культурных государств.

Одну из главных задач государства с начальником во главе, так же, как и позднейших государственных форм, королевской власти или аристократического правления, составляет отношение светской власти к духовной. В одном случае глава государства сам является представителем религии (перуанский пика, халиф), в другом – духовный глава отделен от светского. Иногда между ними слагается такого рода связь, что член королевского дома вместе с тем облекается в высший духовный сан, как у ацтеков. Часто, впрочем, духовный глава вполне самостоятелен; так, у некоторых африканских народов колдун занимает совершенно независимое от правителя авторитетное положение. Такое разделение может вести, конечно, к серьезным столкновениям и борьбе; но с другой стороны, оно может стать элементом культурного движения, пролагать путь новым идеям, облегчать сближения народов, ограничивать произвол (папство и средневековая императорская власть).

Форма правления с начальником во главе в связи с сословным правом существенно способствовала огосударствлению права. Право всегда имело социальный характер; но осуществление его возлагалось на более тесные общественные группы (семья, друзья). Соединение осуществления права с государством есть одно из величайших дел всемирной истории. Этому много способствовала идея, что все право сосредоточено в начальнике государства (и в сословиях): как скоро эта идея верна, глава, а следовательно, и государство, заинтересованы в том, чтобы право, хотя бы в форме частного права подданных, оберегалось и не нарушалось. С другой стороны, как глава государства, так и интересы земледелия и сношений стремятся к внутреннему миру, а внутренний мир взывает к осуществлению права при содействии государства.

Правда, здесь присоединяется еще новый фактор – религиозный элемент: неправое дело рассматривается, как оскорбление Бога, которое навлекает гнев Божий на всю страну. Такое представление восходит еще вглубь германских средних веков, когда Содом и Гоморра считались типическими примерами Божеского проклятия. Уже в ранние эпохи это ведет к особого рода правосудию: освященные божеством тайные союзы (Дук-дук, Эгбо) ставили себе целью осуществлять право таким образом, что терроризировали окружающее общество и держали его в узде страха. Они получали полномочие от самого божества, которым были исполнены. Позднее, в силу тех же соображений, общество в своей совокупности принимает на себя осуществление права: оно является носителем правового порядка, распределителем избавительного искупления, служителем божества, охранителем общего мира; оно вмещает в себе все элементы идеи правосудия, которые раньше были распределены между отдельными семьями, родами, группами и союзами.

Общество создает, поэтому, определенные формы для того, чтобы судить злодеяния и налагать на них искупление. Так возникают процессуальные формы, которые долгое время носят религиозный характер. Призывается божество для решения вопроса о виновности или невиновности, божество в образе сил природы. Отсюда так называемый суд Божий водою, огнем, ядом, змеями, весами, или (в средневековой Германии) в виде судебного поединка, гадания, жребия. Особый вид ордалии (суда Божия) представляет проба с носилками, причем вступают в общение с душою убитого, чтобы она указала убийцу. Ордалии бывают частью односторонние, частью двусторонние, смотря потому – подвергается-ли им одна сторона или обе стороны. Шаг вперед составляет замена ордалий клятвою: призывают проклятие Божие на себя и свою семью в случае неправоты или ложного показания. Индивидуум может произносить эту клятву сам или при содействии членов семьи. Так возникает ордалия клятвы и присяга с присяжными поручителями. Первоначально ждали известный промежуток времени (напр., месяц) – не осуществится-ли проклятие. Но впоследствии признали, что уже самая присяга очищает клянущегося (присяга невинности). Вместо присяжных поручителей позднее выступают свидетели и свидетельские показания; так, мистический способ доказательства преобразуется с течением времени в рациональный. Правда, дело не обходится здесь без грустных отклонений. У некоторых народов, у восточных азиатцев, краснокожих племен и средневековых германцев, с уничтожением суда Божия появляется пытка. У некоторых народностей пытка находится в связи с Божьим судом, у других она прямо или косвенно вытекает из рабства. Пытка заключается в том, что посредством мук обвиняемого вынуждают оговорить себя и своих соучастников или сознаться в вине, если он считается преступником. Грубость и нерациональность пытки не препятствовала тому, что она сохранилась в романских и германских странах (кроме Англии) вплоть до XVIII в., местами даже до XIX.

Суд производится первоначально от имени Божьего, позднее от имени народа или короля, являющегося представителем Бога. Правовые положения, которые до тех пор считались обычными, возвещаются и фиксируются через посредство слова Божия. Возникает утвержденное право, сперва в виде священного права, Божьей заповеди, потом в форме закона. Закон есть право, облеченное в известные правила и нормы. Вначале не было законов: правовые нормы подразумевались, записывались только подробности. Позднее, однако, когда над средою народа поднялись выдающиеся люди, которые стремились развивать право, когда правящие классы обособились от управляемых и явилась необходимость искоренить некоторые народные обычаи, тогда на ряду с первоначальным кодексом мудрости возник закон, который стоит выше мудрости, изменяет обычай, прокладывает праву новые пути. Каждая большая книга законов не есть только компиляция права, но вместе с тем указывала праву новые пути. Первоначально закон, как исходящий от Бога, признается незыблемым, неизменным и вечным; только толкование его бывает временным и преходящим. Позднее убеждаются в непрочности самого закона, и признается истиною, что позднейшие законы могут изменять предшествующие. Но как относится этот позднейший закон к существующему уже правовому состоянию и каково взаимодействие законов различных государств, это составляет предмет многих споров. Развивается особая наука, цель которой преодолевать эти трудности, (транзиторное, международное право).

Приговор и закон имеют дело с правом. Право, как мы заметили выше (стр. 47), развилось из совокупного комплекса жизни и обычая. В связи с этим развитием само собою возникает стремление государства содействовать преуспеянию за пределами права, объять не только область права, но все вообще интересы культуры. Первоначально эта цель достигается не выходя из сферы права: деяния, враждебные культуре, отвергаются правом и признаются наказуемыми. В средневековом государственном строе, особенно в маленьких государственных областях, полицейские мероприятия играют большую роль. В дальнейшем течении не ограничиваются уже охраною общества, но заботятся также о процветании и преуспеянии его. Так развивается современное государство с его политикою благосостояния. Вместе с тем возникает потребность в более строгом отделении юстиции от административной деятельности. Этим путем современное право приходит к основанной на идее Монтескье системе разделения властей и независимости юстиции.

Таким образом, ход развития совершается в контрастах: с одной стороны из социального правового строя вытекает право индивидуума, а с другой стороны, осуществление права постепенно переходит в руки самой большой и могущественной общины, становится делом государства. С одной стороны, право стремится к индивидуализированию, а с другой – к огосударствлению, к государственному надзору и к защите государства. Эти противоположности объясняются единством исторического источника, из которого они произошли: в основе их лежит один и тот же жизненный зачаток, идея социального права, так как существенную черту социального порядка составляет именно сочетание индивидуального с общим. Прежние времена, которые не могли объяснить этих противоречий, мечтали о государственном договоре, о таком соглашении, при котором отдельные индивидуумы соединялись бы для образования государства, отказавшись взаимно от индивидуального активного участия. Это учение о государственном договоре, защищаемое т. наз. школою естественного права, исторически неверно, как показывает вышеизложенное. Это не более как юридическая фантазия, которая ныне справедливо считается похороненною.

Мы только что говорили о заблуждениях естественного права. К таким заблуждениям относится также положение, что право собственно одно, но что различные народы неодинаково смотрят на него и различно понимают его. С этой точки зрения мы должны были бы стремиться, так сказать, добыть с неба идеальное право, чем положительное право (большею частью) устраняется само собою или, по крайней мере, в главных чертах делается излишним. Точно также представляли себе идеальное государство и идеальные культурные состояния, с достижением которых движение было бы завершено на все времена. В этом и заключается ошибка. Всякое право различно в зависимости от развития культуры и от функции, выпадающей на долю этого права в ходе развития. В таком же смысле каждая эпоха создает свою собственную материальную и духовную культуру, и всякий поэт есть поэт своего времени.

Тем не менее, представление естественного права было важным переходным моментом, так как идея идеала всегда заключает в себе идею возможности иного и лучшего. Точно также представление об идеальном праве вызвало критику положительного права и послужило толчком к совершенствованию его. Оно противодействовало стремлению к косности и проложило пути к прогрессу. Правда, иногда оно слишком революционным образом вызывало к жизни искусственные, несвоевременные, незрелые, уродливые формы, вследствие чего плодотворные зародыши погибали.

Точка зрения естественного права была переходным моментом в том смысле, что, являясь сама по себе неисторическою, она в то же время подготовила историческое воззрение. Противопоставляя действительному праву идеальное, она давала возможность исследователю отрешаться от оков воззрений данного времени и занимать самостоятельное объективное положение по отношению к этой эпохе. С другой стороны, было без сомнения ошибкою признавать идеальный образ, построенный, главным образом, на современности и ее взглядах, мерилом для оценки исторических событий всех времен и с апломбом моралиста привлекать к суду героев старого времени. Обязанности историка судить мертвых нужно понимать в ином смысле (мы напоминаем здесь сказанное в нашем предисловии). Каждая эпоха должна быть рассматриваема с точки зрения ее отношения к общему развитию, и всякий представитель истории является носителем исторического духа своего времени, служителем идей своих дней. Несправедливо поэтому облекать историков в звание нравственных цензоров, так же, как не справедливо судить о данной эпохе на основании ее хороших и дурных характеров. Данная эпоха должна быть оцениваема на основании того, что она прямо или косвенно сделала для человечества.

Одна эпоха сбрасывает иго чужеземного владычества при помощи могучего национального подъема, другая создает великих мыслителей и поэтов. Одно время зарождает ряд великих созданий культуры, другое собирает плоды, но вместе с тем ускоряет падение. Но и то, и другое важно для нас, представляет большое значение для исследователя. Поэтому с точки зрения истории совершенно неправильно безусловно осуждать эпохи, которые исходили из идеалов, несоответствующих нашим, напр., времена, когда стремление к единству веры влекло за собою подавление индивидуальной духовной деятельности (инквизиция), или периоды, когда бурные настроения стихают и сменяются покойным исканием новых точек опоры. Даже те периоды, в которые культура вымирает, показывают историку человечество в важной стадии уже потому, что на этих развалинах начинает проростать новая жизнь.

Естественное право было ошибкою и в другом отношении. В искании отвлеченного идеального образа упустили из виду, что в каждую эпоху право и культура бывают национально различны. Всякая культура национально относительна; она должна иметь особенности, которые коренятся в народном складе. Она заимствует от особенностей народного духа известные черты, которые не подходят к другим народам и вытекают из индивидуальных условий. И действительно, все великое находится в то же время в связи со свойством индивидуального народного духа, так что мы вправе сказать: только тот народ способен создать прочное и великое, который умеет осуществлять свои культурные идеалы. Поэтому нет ничего ошибочнее, как игнорировать при изучении народной культуры подобные своеобразные черты на том основании, что они не пригодны для нашего народа, не подходят к нашему национальному образу мыслей.

Однако, и здесь должно избегать натяжек: все-таки точка зрения естественного права заключала в себе зерно истины. Так, с одной стороны, как мы увидим ниже, национальные особенности не исключают заимствования чуждой культуры, поскольку народ сумеет ассимилировать эту культуру, слить ее с своей собственной сущностью. С другой стороны, оживленный обмен в пределах собственной страны необходимо смягчает ряд местных противоположностей и разрушает массу моментов, разъединявших до тех пор отдельные части народа. Так письменность вносит единство там, где боролись между собою многочисленные диалекты; общее законодательство, одинаковый суд сглаживают многие противоречия в правовой жизни. Точно также в культуре различных народностей оказываются общие факторы, благодаря которым исчезают многие несоответствия. Религиозная культура христианства с одной стороны, ислама с другой, в-третьих культура брамано-буддистской и конфуцианской религиозной жизни охватили каждая мысль и чувство необычайно обширных районов народонаселения и дали направление их деятельности. Отсюда понятно также, почему правовая жизнь наций стремится к сильному сближению, понятны уравнительные стремления. Так, в совокупной культуре ислама достигнуто правовое единство (не взирая на бесчисленные детальные различия). Правда, стремление достигнуть и в области христианства единства римско-канонического права потерпело в свое время крушение. То была широкая идея всемирной империи, которая опиралась на римское право императоров и переносила всемирные права populi Romani на германского императора. Эта идея владела умами средних веков вплоть до XIV и даже до XV века. Согласно ей, император является верховным главою христианства, a прочие правители низводятся до роли ленных владетелей или подчиненных ему территориальных князей. Эта идея, которую лелеяли некогда такие великие умы, как Данте, исчезла, подобно многим другим, и место ее заняло учение о самостоятельном территориальном государственном праве; тем не менее, она оставила глубокие следы. Она послужила к более тесному сплочению христианских народов, популяризировала римское право, которое было признано всеобщим, универсальным правом, тогда как совершенно независимо английское право приобрело беспримерное значение мирового права исключительно в силу необычайных колонизаторских успехов английского народа. Точно также взаимность сношений сама собою приводит к объединению торгового, морского права, права первенства и патентов.

На этой же почве должна была развиться идея международного правового союза, которая питалась великой идеей единства христианских народов. Мы далеки от того времени, которое видит в каждом чужеземце врага (hostis), которое признает все иноземные явления чуждыми и антипатичными. Возникают правила международного сношения, возникают союзы государств на почве взаимных интересов и для поддержки мира. Многие задачи, которые некогда возлагались на императорскую власть, перешли к международным союзам. Институт международных третейских судов для улаживания споров все более крепнет.

С другой стороны, встречается также, что государства соединяются в правовые союзы, отказываясь отчасти или всецело от народно-правовой обособленности. Так, отдельные государства преобразуются в союзное государство, и многие идеи единения, которые при других условиях трудно выполнимы, теперь легко осуществляются. При этом следует заметить, что форма союзного государства возникла еще в эпоху родового государства. Она особенно ясно выражена в замечательном государственном устройстве ирокезов.

Никому из живущих в настоящее время не суждено проникнуть в конечные цели исторического процесса. Было бы бесплодно пускаться в гипотезы по этому поводу, столь же бесплодно, как если бы мы потребовали от Платона, чтобы он предвидел христианскую культурную жизнь или средневековую имперскую власть, или от Данта, чтобы он ясно представил себе современное промышленное право и строй жизни промышленных народов. Теперь мы более, чем когда-либо, знаем, что как развитие ни просто, оно не идет шаблонным путем, но всегда имеет индивидуальный отпечаток места и времени. Таким образом, рассуждения на счет будущего, которые свелись бы к шаблонной схематизации вещей, падают сами собой. Это все равно, что искать ответа на вопрос – будем ли мы через тысячи лет все еще действовать на земле или нам удастся перешагнуть пределы нашей планеты. На все это есть лишь один ответ: кто это знает? хотя чувство нашей мощи побуждает нас отвечать утвердительно. С другой стороны напрашивается еще иная точка зрения.

Развитие готовит как прогресс, так и падение и народов, и индивидуумов. Ни один народ не может льстить себя надеждой на вечную жизнь, и мы не можем предвидеть, что мы из приобретенного потеряем в будущем. Если народ гибнет, то он может прямо исчезнуть с лица земли, или же он поглощается другим народом, смешивается с последним и более или менее теряется в нем; вместе с тем может исчезать и культура его. Это – серьезная возможность, это – голова Горгоны всемирной истории, которой мы должны прямо смотреть в лицо.

Есть, однако, один факт, который в этом отношении наполняет нас некоторой радостной надеждою: это – факт частого воспринятия, переливания итогов развития от одного народа к другому, так что не приходится начинать развитие сначала. Это – факт восприятия, усвоения культур (подробное изложение этого см. в моей ст. в «Aula» I, 1 и 2). Такое усвоение не следует понимать в общем смысле; оно не мешает умиранию культуры, и ни одна культура не может уйти от напоминания о смерти, от рокового напутствия: мир праху твоему! Теми не менее, факт воспринятия все же наблюдается часто. Оно может совершаться различным образом: завоеватель приносит покоренному свою культуру, даже навязывает ему ее, или завоеватель заимствует культуру у покоренного, или же воспринятие происходит без подчинения одной стороны, путем бессознательного заимствования внешних нравов и внутреннего образа мыслей. Или, наконец, воспринятое совершается, правда, без подчинения, но сознательно, с полным пониманием внешних преимуществ или внутреннего значения этой чуждой культуры. Таким образом, проблема развития значительно усложняется: многие культурные завоевания умирающего народа продолжают жить. Иногда, конечно, воспринимающий народ настолько преображается в своих мыслях и стремлениях, что утрачивает нерв своего существа, теряет почву под собою и, опьяненный радостями нового бытия, падает и исчезает. Есть еще другие причины, почему иногда плодотворные зародыши жизнеспособного народа гибнут под влиянием воспринятой культуры. Но, с другой стороны, народ, который сумеет ассимилировать чуждую культуру, может проявить такую плодотворную деятельность, к какой он при других условиях был неспособен, так как сила его прилагается к достигнутой уже ступени, и он избавлен от целого множества подготовительных попыток.

Взаимное воспринятие основано на взаимодействии, в котором каждый народ дает и получает. Это само собою происходит в том случае, когда народы вступают во взаимные сношения, изучают учреждения, знакомятся с существенными преимуществами чуждого строя и недостатками своего собственного. Всемирная торговля, в которой каждая нация старается сохранить способность к конкуренции, дает особый толчок к обоюдному заимствованию нравов и права. Ни один народ не желает отставать, и каждый понимает, что он отстанет, как скоро не позаимствует известных вещей от другого. Такое взаимодействие окажется тем более здоровым, чем однороднее народы, чем лучше они понимают друг друга, чем более удастся перенять отдельные учреждения не только с внешней стороны, но вместе с их корнями, и приспособить их к собственному существу, ассимилировать.

Это дает нам утешение, что если даже отдельные народы, которые нам известны, умрут и исчезнут, все-таки наша культурная работа не пропадет для мира. Будут возникать все новые общества, которые благословят то, к чему мы стремились, на что затрачивали наши силы и чего достигли.

Стойкостью и верностью,

И творчеством неутомимым

Человек покоряет миры.