Глава 3. Второй храм Иерусалимский

ֵבית־המקדש השני – Второй Храм

По возвращении из Вавилона, иудеи немедленно взялись за возобновление храма Соломонова, разрушенного и сожженного войском Навуходоносора при общем разрушении и пленении иудейского царства. Если до плена иудеи нередко колебались между храмом Иеговы и храмами Ваала, то продолжительная школа плена привела их к ясному сознанию, что только храмом Иеговы может стоять Иерусалим и все иудейское царство. На сколько твердо было у иудеев это сознание, можно видеть из того, что, получив позволение возвратиться на родину, они оставляют Вавилон не иначе, как заручившись царским разрешением строить храм в Иерусалиме, и даже с утвержденным царскою властию планом храма. Такое формальное разрешение царской власти нужно было не только потому, что с ним соединялась материальная помощь в постройке храма от царской казны, без которой обнищавшие пленники не скоро могли бы собраться с силами для такого предприятия, не только потому, что, вследствие своего зависимого положения, они легко могли встретить с той или другой стороны препятствия к постройке, как это и случилось в их столкновении с самарянами, но и потому главным образом, что, по тогдашней политике вавилонской, построение святилища в таком или ином виде должно было соответствовать общей мере народной жизни и признанным правам нации. Нация побежденная и зависимая не могла строить таких храмов, которые могли бы затмить славу главных храмов империи: Бела, Нево, Мардука и других богов Сумира и Аккада. Правда, сам Кир старался ослабить эту политику и еще прежде иерусалимского храма успел возобновить и украсить некоторые из таких храмов, которые, в силу этой политики, до него были обречены на запустение, напр. храмы Саггату и Зида (надпись Senkereh); но в отдаленных провинциях империи еще были в силе старые предания и старая нетерпимость, для борьбы с которою иудеи не имели других средств, кроме личной благорасположенности Кира. Самый указ Кира с планом иерусалимского храма, разысканный при Дарие в мидийском городе Екбатанах, в царском архиве, читался так: «В первый год царя Кира. Царь Кир повелевает о доме Божием в Иерусалиме: да будет построен этот дом, место жертвоприношений, да будут положены ему твердые основания; высота его – шестьдесят локтей, ширина его – шестьдесят; ярусов из камней больших три и ярус из дерева один. Издержки же пусть выдаются из царского дома. И сосуды золотые и серебряные, которые Навуходоносор вынес из храма иерусалимского в Вавилон, пусть будут возвращены в храм иерусалимский на свое место» (1Ездр. 6:3–5). Как понимать намеченные здесь общие черты плана? Откуда они взяты и в каком отношении стоят к действительному храму, построенному иудеями по возвращении из плена и известному под именем храма Зоровавеля? Одни исследователи (между прочим Вольф, 26 и Пэн) сопоставляют этот план с планом Соломонова храма: указанную в нем высоту храма, 60 локтей, считают половинною высотою, взятою из высоты Соломонова притвора по масоретскому чтению 2Пар.3:4, а 60 локтей широты выводят как ошибку переписчиков из 60 локтей длины Соломонова храма. Другие (Ширер), справедливо признавая, что храм Зоровавеля не мог превосходить высотою храм Соломона, предположенную в указе Кира высоту, 60 локтей, считают общею высотою не храма только, но и окружавших его террас и т. п. Не нужно доказывать, на сколько искусственны и нетверды подобные объяснения. Кроме совпадения в определении высоты храма тремя ярусами, других совпадений в определении высоты и широты локтями здесь нет с Соломоновым храмом. По ясному свидетельству кн. Царств, храм Соломонов имел, как мы видели, 30 локтей высоты, 20 локтей широты и 60 локтей длины. Таким образом, если бы храм Зоровавеля был построен по мере, указанной Киром, то, не уступая ему в общем виде своих многоэтажных дворовых построек, он вдвое превосходил бы его размерами самого храма¹²⁸. Но это совершенно не мирится с крайнею скудостию иудеев в первое время по их возвращении из плена и с положительным свидетельством Агг.2:3, где храм Зоровавеля представляется как бы не сущим в сравнении с величественными размерами Соломонова храма, и 1Ездр.3:12, где радость народа, по случаю закладки второго храма, смешивается с громким плачем, в виду его чрезвычайной малости. Гекатей Абдеритянин, современник и спутник Александра Македонского, длину всего пространства, занятого дворами храма Зоровавеля, определяет приблизительно в 5 плетров, т. е. 500 (греческих) футов или стоп = 154 метра, а ширину в 100 греческих локтей – 52½ метра (Josephus Flavius. «Contra Apionem». 1:22). Судя по этим измерениям, вся площадь храма Зоровавеля равнялась только внутреннему двору храма Соломона. Разумеется, что, вместе с тем, и в размерах корпуса храма нужно было ожидать скорее сокращения, чем увеличения. К этому нужно прибавить, что данный в указе Кира план храма неполон и недостаточен в архитектурном смысле: указывая высоту и широту, он умалчивает о длине храма. И по этой причине он не может считаться действительным планом храма. Лучшее разрешение данного вопроса находим в «Начертании библейской истории» митрополита Филарета (1840, стр. 403), где размеры храма в указе Кира считаются только примерным расчетом, сделанным с тою целию, чтобы определить количество царской субсидии на устройство храма. Царь Кир в своем указе указал maximum того внешнего величия, какое мог иметь иерусалимский храм, не возбуждая против себя иноверной власти и даже пользуясь ее покровительством и материальною поддержкою. И очевидно намеченный им примерный план храма, незначительный в сравнении с вавилонскими храмами, имевшими по Страбону (XVI, 1:5) целую стадию высоты, не был оскорбительным для иудеев. Основываясь отчасти на действительном плане Соломонова храма (в многоярусных боковых постройках), указ Кира намечает такие размеры для корпуса храма, которые не уступали размерам храмов Саггату и Зида и во всяком случае превышали размеры Соломонова храма и тогдашние средства иудейской нации. О приведении в полное исполнение такого плана храма не могли и мечтать вавилонские пленники; если он был выполнен, то только в позднейшей реставрации храма Иродом.

Может быть именно в виду скудости и незначительности храма Зоровавеля библейская послепленная летопись не дает полного описания его, подобного описаниям скинии Моисеевой и Соломонова храма. Только некоторые отрывочные указания на отдельные части этого храма сохранились в книгах Ездры и Неемии, в повествованиях книг Маккавейских и в замечаниях Гекатея, приводимых Иосифом Флавием в его сочинении «Contra Apionem» (1:22). Из этих свидетельств открывается, что храм Зоровавеля был построен на месте Соломонова храма, по тому же плану, но в меньших размерах. Невероятно предположение некоторых (Ганеберг, Relig. Alterth. d. Bibel, 180), что при его постройке иудеи обязательно должны были сообразоваться с стилем Суз и Персеполя. Известно, что сам Кир ни одному из подвластных ему народов не навязывал своей персидской религии и, следовательно, образца своих храмов. Насколько вавилонские пленники могли дать определенный стиль своему храму, они заимствовали его частию из воспоминаний о Соломоновом храме, частию из сохранившихся до них значительных его развалин. Хотя и значительно сократившийся, храм Зоровавеля имел два двора, внешний и внутренний, с притворами, хранилищами богослужебных принадлежностей (1Ездр.8:29; 1Макк. 4:38:48) и помещениями отдельных лиц, имевших отношение к храму. Уже Неемия, Неем.3:30, упоминает здесь помещение первосвященника Елияшива (13:5), помещение Товии, внука первосвященника, его жены и детей, переделанное из кладовых (1Ездр.10:6), камера Иоханана. Вероятно камеры главным образом были во внешнем дворе, особенно у ворот с притворами, охранявшихся по древнему обычаю левитами («Antiquitates Iudaicæ», 11, 4:7). Ворота, как и в Соломоновом храме, были на всех четырех сторонах: одни из них северо-восточные назывались Мифкад (Неем.3:31), другие северные Темничными (Неем.12:39). Одни из западных ворот открывались на большой мост, соединявший храм с верхним городом («Antiquitates Iudaicæ», XIV, 4, 2; «Bellum Judaicum», 1, 7:2). Во внутреннем дворе стоял жертвенник, построенный, согласно с законом Моисея, из нетесаных белых камней в виде четыреугольника 20 локтей длины и ширины и 12 локтей высоты (1Макк. 4:44, 47; «Contra Apionem», 1:22). Впрочем в последнее показание высоты жертвенника, находящееся у Иосифа Флавия, кажется вкралась ошибка: высота жертвенника должна была быть не 12, а 10 локтей, по мерке жертвенника Соломонова (2Пар.4:1). Самый храм был построен, как и Соломонов, из больших камней и дерева (1Ездр.5:8); камни были те же самые, которые входили и в стены Соломонова храма, а дерево, сгоревшее при пожаре храма во время его разрушения, было заменено новым (2Ездр.6:25). В первом отделении храма, подобно как в скинии Моисея, находится, по свидетельству Гекатея, один жертвенник каждений и один светильник, весом оба в два таланта, а по свидетельству 1Макк.4:49–51 жертвенник фимиамов, светильник и трапеза хлебов. Но существенное отличие храма Зоровавеля от Соломонова и даже от скинии Моисея представляло внутреннее отделение храма. Хотя, по древнему образцу, место, соответствовавшее святому святых, и здесь было отделено завесою, как завесою же закрывался и вход в первое отделение храма (1Макк.4:51), но бывших некогда здесь священных принадлежностей, ковчега с очистилищем и херувимами, теперь здесь не было (Талмуд. Ioma. 21:2). Таким образом, ковчег завета был только один для всего ветхозаветного периода, и его потеря, во время вавилонского плена, не могла быть вознаграждена другим ковчегом. Утвердилось верование, что ковчег завета, вместе с другими остатками скинии Моисеевой, хранившимися при храме Соломоновом, во время разрушения Иерусалима, по повелению Божию был сокрыт пророком Иеремиею в некоторой ближайшей пещере, где он должен был оставаться в неизвестности до последних времен (2Макк.2:4–8; Гемара́ иерусалимск. Makkoth, 2, 32; Horajoth 3:47). Так как, по этому верованию, ковчег Моисеев не переставал невидимо присутствовать среди народа, то какому либо новому ковчегу не было места. Святое святых послепленного храма было совершенно пусто; на том месте, где некогда стояли херувимы и ковчег завета, виднелся ничем непокрытый простой камень (Талмуд, Ioma. 5:2). Указывая на этот камень, священники говорили: «там, под скалою, глубоко в земле, есть пещера, а в пещере стоит сокрытый от человеческих взоров ковчег завета». Во всяком случае, тяжелая картина пустоты святого святых давала знать имеющим очи видеть, что второй иерусалимский храм был святилищем осиротелым, что народ иудейский, хотя и возвращенный из плена, не возвратил всего прежнего благоволения Иеговы¹²⁹. Известно, что начатый постройкою в 534 году, храм Зоровавеля после многих препятствий к постройке был наконец окончен в шестом году Дария Гистаспа (516 до Р. Хр.) в месяце Адаре, в третий день месяца (1Ездр.6:15).

Так как храму Зоровавеля многого недоставало в сравнении с Соломоновым храмом, то и после его постройки продолжались в нем разные дополнительные работы, по образцу того же храма Соломонова. Особенно большие работы были произведены первосвященником Симоном праведным, который обратил внимание на большой внешний двор Соломонов, оставленный Зоровавелем вне черты храма, вследствие больших трудностей, с которыми было связано исправление Соломоновой насыпи и возвышавшихся над пропастями высоких стен, разрушенных вавилонянами, за исключением восточной стены («Antiquitates Iudaicæ», XX, 9. ср. Ин.10:23; Деян.3:11). Эти высокие стены и насыпь были исправлены Симоном, как свидетельствует кн. Сир.50:1–3. Таким образом во время Симона дворы храма сравнялись с пространством дворов первого храма во всех пунктах. Кроме того, Симоном были возобновлены некоторые сосуды, не достававшие второму храму. Им было сделано медное море по образцу Соломонова (медь, как окружность моря, Сир.50:3), место которого доселе заменял большой каменный сосуд для воды или даже одна из цистерн двора храма. В связи с медным морем стоит исправление Симоном водопровода, имевшего значение для храма (во дни его углублен водопровод, Сир.50:3). По всей вероятности, Симоном были сделаны и золотые венцы и другие золотые украшения, бывшие в притворе храма (1Макк.1:22). В описании Соломонова храма венцов мы не встречали. Вероятно они были сделаны теперь, на основании Зах.6:14.

Далее следует целый ряд опустошений иерусалимского храма и затем его исправлений, причем каждый раз прибавляется нечто новое в видах укрепления и украшения храма. В одно из таких исправлений храма получил происхождение особенный праздник «обновления храма». Самое большое опустошение в храме было произведено Антиохом Епифаном; все сокровища и сосуды храма были в то время похищены, а самый храм осквернен идолослужением; на большом каменном жертвеннике Зоровавеля был поставлен малый жертвенник Юпитера Олимпийского (1Макк.1:21–24, 59; 2Макк.6:2). Превращая, таким образом, иерусалимский храм в храм Юпитера, Антиох, в знак уважения к Олимпийскому святилищу, передал ему драгоценную завесу, похищенную им из иерусалимского храма. Такой смысл, по весьма вероятному предположению Клермон-Ганно (Palestine Exploration Fund Quarterly Statement, 1878, 79–81), имеет свидетельство Павзания о какой-то завесе, «пожертвованной Антиохом Олимпийскому храму, отличавшейся от завесы Ефесского храма и спускавшейся от потолка до самой земли». Так как Антиох сделал свое приношение в Олимпию скоро после разграбления иерусалимского храма и так как его завеса по материалу и ткани отличалась от завес греческих и по размерам соответствовала завесам второго иерусалимского храма, как они описываются у Иосифа и в иудейском предании, то можно думать, что здесь идет дело о большой вавилонской завесе храма Зоровавеля. Хотя впоследствии преемники Антиоха, по свидетельству Иосифа Флавия («Bellum Judaicum», VII, 3:3), возвратили иудеям похищенные из храма сосуды, но только медные, а не золотые; вероятно по данному иудеями при этом обязательству, сосуды эти не поступили в храм, но оставлены в антиохийских синагогах. Восстановление храма последовало при Иуде Маккавее. Он построил новый жертвенник всесожжении из новых камней, а камни жертвенника, оскверненного Антиохом, разобрал и сложил в особом месте во дворе храма где они оставались во все время существования храма (1Макк.4:44–47). Затем были сделаны Иудою остальные священные сосуды (2Макк.10:3); фронт храма опять был украшен золотыми венками, к которым прибавлены еще щиты, как символ переживаемого беспокойного времени (1Макк.4:57). Приведен был также в порядок и внешний двор, и окружающие его стены, пострадавшие в разных местах, были снова исправлены и возвышены (1Макк.6:7). Затем стены внешнего двора снова были повреждены Антиохом V Евпатором (1Макк.6:62) и опять восстановлены Ионафаном Маккавеем (ср. 1Макк.12:36 с «Antiquitates Iudaicæ», XIII, 5:11), и особенно Симоном Маккавеем (1Макк.13:53). Попытка народа воспрепятствовать Александру Ианнею в совершении его первосвященнического богослужения побудила этого первосвященника отделить корпус храма и место жертвенника от местостояния народа особенною оградою, за которую позволено было проникать только священникам («Antiquitates Iudaicæ», XIII, 13:5). Это – первое подразделение внутреннего двора, неизвестное в храме Соломоновом. Так как упомянутая ограда воздвигалась как защита для первосвященников-князей против народных восстаний, то она, конечно, имела значительные размеры и крепкие ворота, как это и находим в храме Ирода. При завоевании Иерусалима Помпеем, гора храма была взята приступом в самый праздник дня Очищения– единственный день года, в который первосвященник имел доступ во святое святых. На этот раз первосвященник вошел туда не один. Его сопровождал победитель Помпей, проникнувший с своею свитою во внутреннее отделение святилища и видевший там то, чего никому из смертных, кроме первосвященника, не надлежало видеть («Antiquitates Iudaicæ», XIV, 4:4)¹³⁰. Впрочем, собственности храма Помпей не коснулся. Позже священные сосуды храма были похищены Крассом («Antiquitates Iudaicæ», XIV, 7:1). Наконец, при завоевании храма Иродом великим была сожжена западная галерея внешнего двора и храм осквернился кровопролитием. Ирод вступил на престол врагом народа и храма.

Таким образом первым побуждением к переделке храма для Ирода было желание исправить те повреждения, какие он сам сделал на святом месте, и которых не могли ему простить не только ближайшие служители храма, но и весь народ. Но это естественное побуждение реставрировать храм, в планах Ирода, слилось с другими честолюбивыми побуждениями создать себе в истории славу Соломона, строителя храма, наложить на храм печать своего вкуса й, с другой стороны, пользуясь реставрациею храма, усилить средства надзора за ним, что и было достигнуто построением крепости во дворе храма и многих подземных ходов в полицейских видах. По мнению Генгстенберга (Christol. III, 237), Ирод, реставрируя и расширяя храм, надеялся выступить в глазах народа исполнителем пророчества Аггея (Агг.2:6:9) о имеющем открыться величии второго храма, понятом им в смысле внешнего великолепия. В повествовании Иосифа Флавия («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:1) сам Ирод еще более, повидимому, определенно высказывает побуждение, расположившее его к переделке храма, таким образом: «храму, воздвигнутому праотцами, по их возвращении из плена вавилонского, недостает 60 локтей высоты, чтобы сравниться с храмом Соломона; наш долг теперь довершить то, чего не могли сделать наши предки, находившиеся в порабощении». И так Ирод предполагает, что храм Зоровавеля имел 60 локтей, а храм Соломона 120 локтей. Мы видели уже, что это невозможно, что ни храм Зоровавеля, ни храм Соломонов не имели всей той высоты, которая здесь указывается, а разве только ее третью часть. Откуда же такая мысль у Ирода или у Иосифа, говорящего устами Ирода? Приведенное свидетельство есть средоточный пункт всего исследования о ветхозаветном храме. От такого или иного понимания его зависит такое или иное представление не только о храме Ирода, но и о храме Соломона. Так как здесь ясно, повидимому, указывается 120 локтей, как норма высоты ветхозаветного храма, то многие исследователи определяют этою цифрою высоту как Иродова, так и Соломонова храма, а свидетельство кн. Царств о 30 локтях высоты храма, при помощи разных натяжек, относят к одному нижнему этажу залы храма, над которою якобы возвышались другие этажи до высоты 120 локтей. Напротив, другие исследователи, основываясь исключительно на показании кн. Царств о 30 локтях высоты храма, не считают возможными какие бы то ни было прибавления к ней и со стороны Ирода, и приведенное свидетельство Иосифа Флавия, а также все другие свидетельства этого историка о высоте храма, равно как и свидетельства иудейского предания, считают вымышленными. По объяснению Пэна (Salomon’s temple and Capitol, 150–151), ложные представления Иосифа Флавия и всего иудейского предания о высоте храма вышли из того, что пророк Иезекииль, на описании которого они основывались, не дал указания высоты храма; но так как, по представлению раввинов, такой важный пункт описания храма не мог быть пропущен пророком, то древнее предание старалось открыть его в сочетании других чисел, имевших отношение к храму. Так Иосиф Флавий в разных местах указывает различные высоты храма: 120 локтей, 100 локтей, 90 локтей и 60 локтей, превращая каждый раз горизонтальные библейские измерения в вертикальные; то же делают и другие представители предания. Именно, высота 120 локтей Иосифа есть удвоенная действительная длина внутреннего пространства храма. Высота храма 120 локтей у Раши слагается из длины храма 100 локтей (по Иез.41:13) и длины притвора 20 локтей (Иез.40:49; 3Цар.6:3). Высота храма 120 локтей у Кимхи есть 30 локтей истинной высоты храма (3Цар.6:2) и 90 локтей длины по Иез.41:12. Сто локтей высоты храма, указываемые Иосифом, талмудом и Раши, есть длина храма, данная Иез.4:13. Третья высота храма, указываемая у того же Иосифа Флавия, 90 локтей, есть длина храма, данная Иез.41:12. Четвертая высота храма книги Ездры и того же Иосифа, 60 локтей, есть истинная внутренняя длина святого и святого святых. Высота притвора до архитрава или, иначе, высота стоявших в притворе колонн Иахин и Боаз – 40 локтей (2Пар.3:15) есть длина первой части храма. Высота притвора по LXX, 20 локтей, есть длина притвора с севера на юг. Вообще все разнообразные представления высоты храма и притвора суть своеобразные толкования пророка Иезекииля, сокрывшего высоту своего таинственного храма. Мы, с своей стороны, продолжая стоять на том, что свидетельства Иосифа Флавия и всего иудейского предания ложны по отношению к первому храму, поколику они противоречат 3Цар.6:2, не можем допустить, чтобы они были так же ложны и по отношению к Иродовой реставрации храма, чтобы можно было и Иродову храму приписывать 100 и 120 локтей высоты в то время, когда в действительности он имел только 30 локтей высоты. Мог ли Иосиф Флавий в определении высоты храма основываться на одном каббалистическом толковании пророка Иезекииля, когда он сам, по своему происхождению, стоял очень близко к Иродову храму и в течение 30 лет был постоянным его посетителем? И, с другой стороны, мог ли он в таком случае обмануть даже своих римских читателей ложным показанием высоты храма, когда и эти римляне слишком хорошо успели познакомиться с храмом Ирода в течение его продолжительной осады и разрушения? Что касается талмудического описания храма в Middoth, то оно действительно представляет не столько новое живое описание, сколько толкование библейских свидетельств о храме, но и в нем нельзя допустить такой необыкновенной ошибки – превращения действительной высоты 30 локтей в 100 локтей, тем более, что и в Middoth есть предания от лиц, видевших храм Ирода; так в нем есть свидетельство рабби Елеазара-бен-Иакова, которого дядя сам служил в храме как левит. Положим, что и между свидетельствами самовидцев храма Ирода есть некоторое разногласие, наводящее на них дальнейшие сомнения, но Иосиф Флавий объясняет это противоречие, повидимому, удовлетворительно в том смысле, что наибольшая из показанных преданием высот для храма, 120 локтей, предносилась пред строителями храма только как идеал, которого в действительности никогда не достигали, точно так же, как высота 60 локтей была идеалом для храма Зоровавеля. Хотя Ирод назначил для своего храма 120 локтей высоты, и народ признавал его высоту именно такою, но впоследствии, при переизмерении храма пред народным восстанием, оказалось, что храм Ирода имел не 120, а только 100 локтей высоты (на 20 локтей храм успел осесть, наивно объясняет Иосиф Флавий, «Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:3). Такая высота (100 локт.) была признана народом и первосвященником ненадлежащею высотою храма и было предположено восполнить недостававшие храму Ирода 20 локтей высоты; уже доставлен был материал на площадь храма для нового деревянного этажа на храме, но, вследствие возгоревшейся войны, предприятие не было исполнено, а доставленный материал был употреблен на защиту стен при осаде римлян («Bellum Judaicum», V, 1:5). Таким образом 120 локтей всегда оставались идеальною высотою храма; в действительности же храм Ирода имел 100 локтей высоты, как об этом согласно свидетельствуют Иосиф Флавий и мишна.

Но, спрашивается, откуда могла быть выведена для храма идеальная высота 120 локтей? Число 120 есть 30 локтей высоты храма (3Цар.6:2) умноженные на 4. Почему нужно было высоту первого храма брать 4 раза? Очевидно, теперь распространяли на самый корпус храма то, что кн. 3Цар.6:36 и 7:12 говорит о четырех ярусах в устройстве дворов, трех ярусах каменных и одном деревянном, и что указ Кира постановляет о храме иерусалимском в общем выражении. Откуда могло явиться такое толкование древнего описания храма? Ближайших поводов к нему нужно искать в противодействии тогдашних представителей иудейства, книжников и фарисеев, задуманному Иродом проекту переделки храма. При этом само собою предполагалось, что переделка храма Иродом будет сделана в современном греко-римском вкусе. Иосиф Флавий говорит только очень глухо о том столкновении, какое имел Ирод по этому вопросу с представителями иудейства. Но что эта борьба была очень значительна, видно из того неожиданного компромисса, которым она окончилась: устройство самого храма было вполне предоставлено традициям и вкусу самих священников¹³¹, а переделка дворов, особенно двора внешнего, осталась за Иродом («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:5). Таким образом двор храма, предоставленный Ироду и его архитектурным вкусам, должен был потерять свой традиционный характер: вместо прежних трёхэтажных помещений вдоль дворовых стен, теперь проектирована была тройная колоннада вокруг дворов в греческом вкусе; этот двор с того времени даже получил название двора язычников. Вынужденные, таким образом, согласиться на изменение древней нормы в отделке дворов тремя ярусами, книжники перенесли эту древнюю норму на предоставленный им корпус самого храма и выразили ее в формуле 30x4 = 120. Вероятно в это время оживленных споров о характеристичных трех ярусах храмовых построек и о нормальной высоте храма появилось первый раз корректурное чтение 2Пар.3:4: высота притвора сто двадцать...¹³². С другой стороны, мотивов такого необыкновенного возвышения корпуса храма нужно искать в том влиянии, какое имели на иудеев архитектурные образцы древнего Вавилона. Хотя плен вавилонский de jure давно уже окончился, но de facto он все еще продолжался, так как весьма многие иудеи остались жить в Вавилоне и имели непрерывные сношения с Иерусалимом. Из Вавилона непосредственно были вызваны Иродом даже такие люди, которые впоследствии, в вопросах о переделке храма, должны были иметь весьма важное значение. Так, первым первосвященником при Ироде был вавилонянин Ананел. Хотя он скоро уступил первосвященство молодому Аристовулу, но, по смерти этого последнего, опять продолжал исправление первосвященнических обязанностей («Antiquitates Iudaicæ», XV, 2,4; XV, 3:1). Иосиф Флавий называет этого вавилонянина счастливейшим из людей, потому что он и сам долго был первосвященником и его пять, сыновей все были в этом звании («Antiquitates Iudaicæ», XX, 9:1). Князь и первосвященник Гиркан, плененный парфянами, долго жил в Вавилоне и оттуда был вызван Иродом в советники по делам управления («Antiquitates Iudaicæ», XV, 2:2). Такие люди не только не противодействовали новому толкованию книжниками нормальной высоты иерусалимского храма, но и нашли для него новое основание в знакомой им грандиозной архитектуре вавилонских памятников, имевших вид многоэтажных башен, хотя уже и полуразрушенных в то время, но все еще не перестававших возбуждать удивление даже греческих и римских путешественников. Таким образом, представленный на рис. 65 (стр. 375) вид ассирийского храма в его верхних ярусах был приблизительно тем образцом, который предносился в сознании иудейских книжников-архитекторов, взявшихся довести храм Зоровавеля до той высоты храма, которая, по их специальному толкованию древнего плана храма, была законною. Так как здесь дело шло об одном формальном выполнении законной нормы, то сюда весьма подходили сокращенные верхние этажи ассирийских zikkurat, имевших вид башен. И краткость времени, употребленного на переделку корпуса храма (полтора года, тогда как дворы храма Ирод переделывал 8 лет), заставляет думать, что верхний этаж на храме не был полным.

Вот еще некоторые побочные доказательства того, что иудейские книжники-строители храма Иродова, обращали взоры к архитектурным образцам Вавилона: а) Фарисей Иосиф Флавий в своем описании храма старается наложить на него вавилонскую печать в преувеличенном представлении высоты внешней ограды храма и в уравнении ограды храма по вавилонской мерке. Когда он говорит, что длина и ширина внешней ограды иерусалимского храма были равны одной стадии, а высота ее была 400 локтей (= 1 стадия) («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11,3; XX, 9,6 и друг.), то он указывает не действительные, а идеальные границы храма, взятые с вавилонского храма¹³³. По крайней мере Геродот (1:181) и Страбон (XVI, 1:5), писатели часто цитуемые Иосифом, именно этою мерою одной стадии длины, ширины и высоты определяют размеры главного вавилонского храма. Но если идеальная норма высоты корпуса храма 120 локтей, принятая книжниками, никогда не была достигнута (по переизмерении Иродова храма в нем найдено было только 100 локтей), то и идеальная норма высоты платформы дворов и наружной стены храма, выставляемая Иосифом, также не могла быть достигнута, а его идеальная длина и ширина одной стадии далеко уступала действительной площади храма, б) По свидетельству мишны (Middoth, 1:3), на восточных воротах двора храма был барельеф, изображавший крепость Сузы, для того, как говорит талмуд (Menachoth 98:1), чтобы народ помнил, откуда он пришел, באו מהיכן שידעו. Таким образом, этот барельеф непосредственно от храма иерусалимского переносил мысль в вавилоно-персидский город и представлял образец его построек на воротах храма. И строгие книжники, срывавшие с храма римского орла, не только терпели это изображение, но и находили его вполне уместным, в) Еще одним показателем фарисейско-вавилонских архитектурных тенденций строителей храма Ирода служит тенденциозное изменение правильной формы четыреугольника Соломоновой площади храма пристройкою на ее северо-западном углу крепости Антония. Хотя это, повидимому, вышло случайно и даже было обусловлено свойством грунта горы Мориа, значительно возвышавшегося в этой части площади, но, по свидетельству Иосифа Флавия («Bellum Judaicum», VI, 5:4), в народном представлении, воспитанном фарисеями, это не было случайным, но было сделано нарочито, потому что форма правильного четыреугольника считалась несчастливою и роковою для храма. Josephus hebraicus прибавляет, что формула этого верования, в напоминание иудеям, была вырезана на каком-то камне, едва ли не на стене святого святых (Gorion, lib. VI, cap. LIII). Откуда могло выйти такое странное представление о несчастливом значении того четыреугольника, какой представляла площадь древнего храма, когда он был предуказан уже в образе правильного четыреугольника двора скинии? Иосиф Флавий говорит, что это верование основывалось на каких-то священных книгах, конечно, не собственно иудейских, а фарисейско-вавилонских. Дело идет здесь о фарисейско-вавилонском смешанном представлении ориентации святилища. Иерусалимский храм Соломона со всею своею площадью дворов, подобно скинии Моисея, был ориентирован к четырем странам света фасадами своего четыреугольника. Напротив, памятники Ниневии и Вавилона были ориентированы к четырем главным странам света не фасами, а диагоналями четыреугольника или своими углами (Place, Ninive et l’Assyrie, 1867. 1, 17–18. Cp. Breal, Les tables Eugubines, 52). Чтобы хоть одним углом приблизить площадь иерусалимского храма Соломона к вавилонской ориентации, строители Иродова храма отклоняют диагональ площади, идущую с юго-восточного угла до северо-западного, в более прямое направление на север пристройкою на углу так называемой крепости Антонии¹³⁴.

Таким образом, если ошибочно было со стороны некоторых исследователей видеть в Соломоновом храме какое либо подражание ассирийской архитектуре, то в некоторых частях Иродовой реставраций храма, рядом с влиянием греко-римской архитектуры, можно видеть влияние архитектурных обычаев и проемов вавилонских и персидских. Но этого совокупного влияния вавилонских и греческих образцов было не достаточно, чтобы поставить второй иерусалимский храм на ту высоту, на которой стоял храм Соломонов. Работы архитекторов-книжников не могли быть образцом совершенства. В соединении с внутреннею пустотою своих этажей храм Ирода, не мене чем храм Зоровавеля, свидетельствовал о том, что пророчество Аггея о необыкновенной славе второго храма относится не к внешнему блеску, которым нельзя было превзойти храм Соломонов, а к духовному блеску, богатству нового учения и нового благовестия. – Во всяком случае в переделках Ирода храм иерусалимский вступил в последнюю фазу своего существования. Не смотря на значительные изменения, внесенные сюда Иродом и иудейскими книжниками, он не был новым третьим иерусалимским храмом. Те же самые книжники иудейские продолжают называть возобновленный Иродом храм, как и храм Зоровавеля, вторым иерусалимским храмом.

Так как возобновленный Иродом иерусалимский храм есть тот храм, в котором учил Иисус Христос и который неоднократно упоминается в евангелиях, то нам необходимо рассмотреть его подробнее. Главными источниками для нас будут сочинения Иосифа Флавия: «Antiquitates Iudaicæ», XV, 11; «Bellum Judaicum», V, 5 и друг. и мишна, трактат Middoth.

Тогда как в описании Соломонова храма мы исходили от главной части или корпуса самого храма, наиболее подробно разъясненного в библейском тексте, и потом уже переходили к окружавшим его дворам, в описании Иродовой реставрации храма гораздо лучше держаться обратного порядка и, как выражаются талмудисты, постепенно восходить от низших степеней святости к высшим. Широко развившееся в фарисейский период истории разграничение важности и святости территории, окружавшей храм, отразилось и на самом виде храма и окружавших его дворов. Как нельзя было подойти непосредственно к самому корпусу храма, не пройдя в порядке дворов и переходов между ними, так нельзя и представить ясно образ Иродова храма без окружавшей его обстановки. Тогда как обстановка дворов, окружавшая храм Соломона, не могла иметь особенного значения по своей бледности сравнительно с самым корпусом храма, – каковая бледность для нас еще более заметна от неполного описания дворов в библейских источниках, – обстановка дворов Иродова храма превосходила изяществом и великолепием здание самого храма и особенно его внутреннюю отделку (достаточно ясный образ духа времени и характера религиозного настроения народа!) и в источниках (особенно в сочинениях Иосифа Флавия) описана гораздо подробнее, чем главное здание святилища. Мы уже говорили, что переделка самого корпуса храма была предоставлена исключительно в ведение священников и книжников, которые и исполнили ее довольно скоро (в полтора года), напротив переделку дворов, особенно внешнего двора, Ирод предоставил своему личному наблюдению и вкусу и с крайнею ревностию занимался ею в течение целых восьми лет («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:5). И после Ирода постройки в системе дворов продолжались еще долго, почти до самого его разрушения римлянами (до 64 года по Р. Хр. «Antiquitates Iudaicæ», XX, 9:7).

В реставрации Ирода иерусалимский храм, по объему своей площади, достиг опять тех пределов, какие были указаны ему Соломоном. Если у Иосифа Флавия говорится о расширении храмовой площади при Ироде, то это нужно понимать только об его отношении к храму Зоровавеля. Мы уже видели, что вся площадь, занятая и приведенная в порядок Зоровавелем, была так незначительна, что совершенно терялась среди развалин обширных дворов Соломона. Мы видели также, что первосвященник Симон праведный обратил внимание на часть Соломоновой площади, не вошедшую в черту храма Зоровавеля. Но то, что было сделано здесь Симоном, было недостаточно для Ирода. Нужно думать, что при Ироде все вообще наружные стены храма были значительно исправлены, выровнены и во многих местах совершенно заменены новыми. От стены первого иерусалимского храма на месте остался только мол, т. е. нижняя часть стен до уровня земляной насыпи внешнего двора, так как вавилонские победители Иерусалима считали оконченным свое дело разрушения после того, как были снесены ими собственно стены или то, что возвышалось над уровнем Соломоновой насыпи. Кроме того, на восточной стороне, наиболее отдаленной от города, утомленные разрушением вавилоняне оставили нетронутою значительную часть стены внешнего двора во всю ее высоту. Она целиком вошла в перибол храма Иродов и продолжала в народе называться Соломоновою («Antiquitates Iudaicæ», XX, 9:7). На этой восточной наружной стене двора нужно полагать и упоминаемое в евангелиях крыло храма, πτερύγιον τοῦ ἱεροῦ (Мф.4:5; Лк.4:9), с которым связана история искушения Иисуса Христа диаволом. О высоте этой стены, увеличивавшейся еще проходящим внизу ущельем, Иосиф Флавий говорит, что она могла вызвать головокружение у созерцавших ее сверху. Напрасно некоторые исследователи ищут крыла, указанного в евангелиях, во внутреннем дворе храма и даже на корпусе самого храма, на том основании, что в тексте говорится о крыле не двора, а храма, τοῦ ἱεροῦ (Schegg, Matthaus, 1:443). Из сочинений Иосифа Флавия мы узнаем, что словом ἱερὸν называлась и наружная площадь храма или внешний двор: τὸ πρῶτον ἱερὸν («Bellum Judaicum», V, 5, 1, 2:8) τὸ ἔξω ἱερὸν («Bellum Judaicum», VI, 5, 1; VI, 2:7). Между тем во внутреннем дворе храма нет места для той глубокой пропасти, которая, по смыслу евангельского рассказа, простиралась под тем крылом, на котором стояли Богочеловек и диавол. То же самое восточное крыло внешней ограды храма нужно видеть и в повествовании Егезиппа о низвержении Иакова, брата Господня, с крыши святилища в самый день Пасхи за его нежелание отречься от исповедания Иисуса Христа Мессиею (Евсевий, «Церковная история», II, 23). Очевидно, это низвержение не могло произойти во внутреннем дворе и упоминаемая здесь крыша храма есть крыша дворовых построек, а не самого храма. Предание прибавляет, что, по низвержении Иакова, случившийся тут сукновал ударил праведника в голову валиком, употреблявшимся при его работах. И эта подробность может найти объяснение только в наружной стороне храма. На месте смерти Иакова, у подошвы горы храма, Егезипп в свое время видел памятник, στήλη, посвященный имени праведника. По всей вероятности, крылом, πτερύγιον, названы в евангельском рассказе балконы или выступы, ἐπάλξεις, построенные в верхних частях башен, особенно по углам, с военными целями («Bellum Judaicum», IV, 9,12; V, 1:4). Но и независимо от этих балконов или крыльев, верхняя часть наружной стены храма была на столько широка, что по ней можно было ходить свободно, как свободно ходят и по нынешним стенам Иерусалима, и представляла достаточно места для целых военных отрядов при нападении неприятелей, когда храм обращался в крепость («Bellum Judaicum», II, 12,1; IV, 9,12; VI, 3, 1–2; VI, 5, 1–2. «Antiquitates Iudaicæ», XX, 8:2). На западной стороне внешнего перибола храма, обращенной к городу, было еще особенное священническое крыло храма, имевшее значение нынешних минаретов в мечетях или колоколен при христианских храмах. Отсюда исходили трубные звуки, возвещавшие жителей Иерусалима о времени наступления праздничных дней и прекращения работ («Bellum Judaicum», IV, 9:12). С внутренней стороны или со стороны площади храма крепостные стены храма были несравненно ниже чем с наружной, так как окружавший гору Мориа каменный мол здесь вовсе не был виден. Тем не менее и с внутренней стороны высота наружных стен храма была еще очень значительна и, сколько можно судить по высоте упиравшихся в нее галерей, доходила до 35 и более локтей.

Такое представление о внешней стене Иродова храма, выносимое из сочинений Иосифа Флавия, не совсем мирится с представлением мишны, которая, хотя прямого описания этих стен нигде не делает, но в одном случае, при описании жертвы, предписанной Числ. гл. 19 и по преданию совершавшейся на горе Елеонской, делает следующее замечание о стенах: «хотя все стены ограды храма имели значительную высоту, но восточная стена не была так же высока, потому что, если бы она была доведена до высоты остальных стен, она препятствовала бы священнику, приносившему Елеонскую жертву, смотреть на вход храма во время кропления кровью, как предписано Числ. 19 (Para. 3, 1; Midd. 3:4). Впрочем Маймонид (Jad chazaka VIII, 6:5) поправляет это предание в том смысле, что не вся восточная стена, а только ворота восточной стены были ниже остальной ограды и имели, вместе с возвышавшеюся над ними частию стены, только 20 локтей высоты. Другие толкователи, на основании данной галахи, еще более сокращали высоту этого пункта восточной стены, даже до 6 локтей (Othonis Lexicon rabbinico-philologicum, 736). Высоту 20 локтей или даже еще менее значительную предполагали в восточной стене или в восточных воротах собственно потому, что, по вычислениям мишны, порог этих восточных ворот был ниже порога самого храма по уровню грунта на 22 локтя. Поэтому священник, приносивший жертву на Елеонской горе, на горизонтальной линии, идущей от порога храма, мог видеть весь портал храма только в том случае, если возвышавшаяся между ним и храмом стена ограды была ниже 22 локтей. – Мы не думаем, что Ирод великий мог допустить здесь такое нарушение симметрии, какое представляла бы восточная стена, вся или в одной средней своей части, приниженная пред другими частями ограды. Это прямо противоречит свидетельству Иосифа Флавия, что восточная стена, наблюдаемая с наружной стороны, была наиболее высокою, а с внутренней стороны не уступала другим. Все приведенное свидетельство мишны есть не непосредственное наблюдение над видом стен храма, а только искусственное толкование выражения Числ.19:4 против фронта святилища, в том смысле, что здесь указывается уровень равный входу или порогу храма. Но никак нельзя допустить, чтобы из-за одного этого казуистического толкования могло быть допущено требуемое мишною уродование и ослабление внешней стены. Мы уже приводили свидетельство Иосифа Флавия, что Ирод, при переделке храма, предоставил книжникам только внутренний двор, а внешний обделывал самостоятельно, по руководству греческих и римских архитекторов. Между тем, с другой стороны, фронт храма в данном случае заслонялся не только стеною внешнего двора, но и стеною внутреннего двора, стоявшею гораздо ближе к храму, о понижении которой однако ж мишна не заботится. По особенностям местного грунта Елеонской горы, в ее отношении к горе Мориа, не нужно было никакого понижения ни внутренней, ни тем более внешней стены; следовало только совершителю жертвы подняться по склону Елеонской горы на несколько локтей выше. Ко всему этому нужно прибавить, что обряд жертвоприношения, указанного в 19-й главе Числ, впоследствии названного Елеонскою жертвою, совершался очень редко: по вычислению той же мишны, от Моисея до разрушения храма иерусалимского Титом этот обряд совершился только 9 раз. Таким образом за все время существования Иродова храма он был совершен только один раз. Как же можно было сообразоваться с ним при устройстве храма?

Вдоль наружных стен, служивших ограждением всей площади храма, но с внутренней их стороны, непрерывною линиею проходили галереи, состоявшие на восточной, западной и северной сторонах из двух пролетов или аллей, στοά διπλῆ, для двух течений народа, взад и вперед, היה כפול םטיו בית הר (Pes. 13, 2; «Antiquitates Iudaicæ», XV, 11,3; «Bellum Judaicum», V, 5:2)¹³⁵. Аллеи или пролеты были образованы из колонн, мраморных и монолитных, 25 локтей высоты, расположенных тремя рядами: средний ряд колонн принадлежал тому и другому пролету, а третий или самый внутренний ряд непосредственно примыкал к стене или ограде храма. При этом Иосиф Флавий не указывает того, что наиболее интересно было бы знать об этих колоннах, их стиля или ордена, который в постройке Ирода несомненно был одним из орденов, практиковавшихся у тогдашних римских архитекторов. Судя по значительной высоте этих колонн, 25 локтей, их следует отнести к коринфскому ордену, любимому ордену Ирода, который (орден) Иосиф определенно указывает для колонн южной галереи. Но граф Вогюэ в своем сочинении о храме (Le Temple de Ierusalem, 53) считает их дорическими. Основанием такого предположения послужил для Вогюэ один интересный остаток древнего карниза, найденный им случайно на площади иерусалимского храма, в так называемом юго-восточном подземелье. Остаток принадлежал дорическому надстолбию, которого архитрав и фриз состояли из цельного камня 1,07 метр., т. е. 2 еврейских локтей высоты. Метоп квадратный 0,50 метр. ширины и высоты; триглиф 0,459 метр. ширины. Таким образом архитектурное звено, состоявшее из трех триглифов, было 2 метр. 88 сант. ширины, т. е. 54 еврейских локтей. Это было, следовательно, и расстояние между колоннами портиков от оси до оси. Прилагая к этим данным обыкновенные пропорции дорической колонны века Августа, Вогюэ полагает, что колонны иерусалимских портиков должны были иметь 1½ локтя в диаметре, и высоты 12 локтей или же вместе с надстолбием 15 локтей. Недостает еще 10 локтей до требуемой Иосифом высоты. Они дополняются высотою крыши, которая здесь упиралась о наружную стену ограды и была односкатною. Разрез подобных древних крыш обыкновенно представляет прямоугольный треугольник, высота которого равна ⅓ основания. Так как в данном случае основанием треугольника служит вся широта портика, т. е. 30 локтей, то высота крыши в наибольшем поднятии ее у стены будет 10 локтей. Таким образом вся высота портика будет 25 локтей, как полагает Иосиф». Это объяснение Иосифа прежде нам казалось основательным. Но теперь, по более внимательном изучении сочинений Иосифа, мы сомневаемся в его правильности. Так как Иосиф Флавий назначает 25 локтей высоты не всему портику с крышею, а только колоннам, державшим крышу, то очевидно Вогюэ произвольно сокращает высоту колонн больше чем на половину, если показанную здесь цифру 25 локтей считать вообще уместною, как это делает Вогюэ. Но, углубляясь дальше в свидетельства Иосифа о галереях храма, мы убеждаемся, что эта цифра стоит здесь не на месте. Дело объясняется снесением показанной высоты колонн восточной, северной и западной галерей с высотою колонн южной галереи, которая, по Иосифу, отличалась от всех других великолепием и высотою и называлась царскою. Следует ожидать, что и колонны южной галереи будут гораздо выше остальных. Между тем в описании Иосифа им назначается, совершенно неожиданно, высота гораздо меньшая, всего 27 футов или 18 локтей («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:3). Очевидная несообразность. Она еще более усилится, если высоту колонн южной галереи, 27 футов, соразмерим с тою толщиною, которую назначает для них Иосиф: «толщина их была такая, что три человека, взявшись руками, едва могли обхватить каждую из них». Если возьмем колонну 27 футов высоты, коринфского ордена, к которому Иосиф ясно причисляет колонны южной галереи, то в диаметре она будет иметь едва 3 фута или 9 футов в окружности, т. е. ее без всякого труда обхватят руками два человека, и помощь третьего будет совершенно не нужна. И так колоннам южной или царской галереи Иосиф Флавий дает высоту меньше надлежащей, а колоннам остальных галерей больше надлежащей. Вопрос разрешится без затруднений, если мы предположим здесь случайную перестановку высот в сочинениях Иосифа и перенесем обратно колонны 27 футов высоты из южной галереи в остальные, а колонны 25 локтей из других галерей в южную. И так колонны восточной, северной и западной галерей имели 27 футов или 18 локтей высоты. Вместе с тем падает реставрация галерей по Вогюэ, рассчитанная на 25 локтей высоты портика с дорическими колоннами 12 локтей высоты. Да и нужно ли искать для восточной, северной и западной галерей другого ордена, отличного от коринфского ордена южной галереи, и если нужно, то какого именно? В остатках золотых ворот, имевших несомненное отношение к восточной галерее Ирода, нет ничего похожего на дорический орден, но есть колонны коринфские, а также другие колонны, но опять не дорические, а приближающиеся к ионическим, в том виде, в каком они сохранились на известных иерусалимских памятниках Авессалома и Захарии, кстати сказать стоящих весьма близко за восточною галереей храма. Таким образом, на основании нынешних золотых ворот если можно предполагать смешение орденов в галереях Ирода, то только коринфского с ионическим, а не дорическим¹³⁶. Что касается количества колонн в галереях, то сам Иосиф Флавий знал точно только число южных колонн. Определить же количество остальных колонн на основании независимых соображений никто не может с уверенностию по тому уже, что, как видно из расположения колонн на памятнике Захарии, из остатков Иродовой колоннады в Севастии, расстояния между колоннами не были математически точными. Кроме того, вопрос до крайности затрудняется здесь неустановившимися представлениями о самых размерах площади и галереей храма. Так как расстояние между рядами колонн равнялось, по Иосифу, 15 локтям, то расстояние между отдельными колоннами каждого ряда приблизительно можно определят половиною этой суммы. – Кроме колонн, галереи ничем не были закрыты со стороны площади храма, представляя собою, по талмудическому выражению, подобие мира (Baba bathra 25:2). Внутренняя аллея, скрываясь за внешнею, имела больше прохлады; для отдохновения приходящих здесь было сделано приспособление в виде каменного выступа или скамьи вдоль стены. Для освещения внутренней части галереи служили еще большие окна в наружной стене; ими пользовались и как амбразурами крепости, при нападении неприятеля («Bellum Judaicum», IV, 9:12). Пол в галереях состоял из искусно подобранных разноцветных мраморных плиток, λιθόστρωτος¹³⁷ («Bellum Judaicum», VI, 3:2), сложенных так плотно, что они казались одним цельным камнем (Арух). По всей вероятности он возвышался над уровнем прилегавшего открытого двора на две или на три ступени. Крыша состояла из кедровых балок. Так было выполнено Иродом древнее предписание о трех рядах камней и одном ряде кедров вокруг двора храма! Все это, колонны с своими капителями, крыша и пол, по выражению Иосифа, поражало величием, чистотою отделки и правильностию форм. Но при этом сам Иосиф Флавий замечает, что величие галерей храма переходило в строгую монотонность, вследствие совершенного отсутствия в них картин живописи и скульптуры. И в этом случае Ирод должен был уступить фарисеям, по учению которых заповедь Моисея, запрещающая делать изображения, относящиеся к идолослужению, была понята в широком смысле, как запрещение всяких произведений живописи и скульптуры. Впрочем, украшениями рассматриваемых галерей были развешенные здесь трофеи, в разные времена забранные евреями от иноплеменников, и собственные трофеи Ирода, добытые им в недавней войне его с аравитянами («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:3). Таким образом здесь образовалось нечто в роде того национального музея, для которого Пэн переделывал в амфитеатр самый корпус Соломонова храма. Кроме собственно еврейских военных трофеев, здесь хранились также добровольные приношения Богу Израилеву по разным обстоятельствам со стороны язычников, особенно же приношения ex voto (См. Иосиф «Bellum Judaicum» 11, 17:3). Одно из таких ex voto было найдено в 1866 году, невдалеке от площади храма, не доходя до церкви св. Анны, в виде ноги, сделанной из белого мрамора с греческою надписью: Πομπηῖα Λουκιλία ἀνέθηκεν, т. е.: "Помпея Луцилия пожертвовала«. Подобный род ex voto в виде рук, ног, глаз, сделанных то из камня, то из металла, был весьма известен в римскую эпоху. Можно думать, что ex voto с именем Помпеи Луцилии было внесено в галерею иерусалимского храма женою одного из римских правителей в Иерусалиме после исцеления от болезни ног, приписанного храму или бывшей при храме купели, так называемой овчей.

Рисунок 73. Ex voto (по обету) Помпеи Луцилии

Из галерей, окружавших двор храма, Иосиф Флавий («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11, 5; «Bellum Judaicum», VI, 5, 1–2) выделяет особенно южную галерею, отличавшуюся от других и имевшую более сложное устройство. Тогда как другие галереи состояли из трех рядов колонн и из двух аллей между ними, южная галерея имела четыре ряда колонн и между ними три аллеи, наружную, среднюю и внутреннюю, соприкасавшуюся с стеною ограды. Широта наружной и внутренней аллеи была 30 футов (8 или 9 метров), а высота 50 футов; напротив средняя аллея была полтора раза шире и два раза выше. Иосиф Флавий указывает количество колонн южной галереи 162 и входит в архитектурные подробности их вида. Каждая колонна имела в окружности три человеческих обхвата и 27 футов высоты, стояла на двойном пьедестале (в коринфском стиле, пьедесталы обыкновенно круглы) и украшалась коринфскою капителью. Это описание колонн ставит в недоумение исследователей, так как указанные здесь отношения толщины и высоты не соответствуют тому, что известно о коринфской капители. Граф Вогюэ (стр. 53) выходит из затруднения тем, что высотою колонн считает высоту всей галереи, т. е. 50 футов, совершенно игнорируя показанную Иосифом для колонн высоту 27 футов. Отсюда он выводит далее, что диаметр колонн был 1 метр. 70 сантим., а расстояние между колоннами 5 метр. 52 сантим. Но это превращение высоты всего сооружения с крышею в высоту колонн так же произвольно, как и предшествующее обратное превращение им 25 локтей высоты колонн в общую высоту постройки с крышею. Мы уже говорили, что 27 футов есть высота колонн других галерей, а 25 локтей, поставленные по ошибке в описании других галерей в описании Иосифа, есть точная мера высоты колонн южных. При 25 локтях высоты (37 футов 6 дюймов), диаметр колонны будет около 4-х футов; такой колонны двое не обхватят руками; потребуется помощь третьего. Колонны стояли четырьмя рядами, по 40 в каждом ряду, итого 160 колонн. Лишние две колонны из числа 162 колонн, указанных Иосифом, стояли не в ряду колонн, может быть, как думают Фергюссон (The Temple, 81) и Шегг Bibl. Arch., 452) на выходе из галереи в прилегавшие ворота. Если признать за достоверное свидетельство Иосифа, что длина Южной галереи равнялась одной стадии или 400 локтям, тогда расстояние между колоннами в рядах будет 10 локтей. Но такая мера длины галереи не оправдывается размерами нынешней площади иерусалимского храма, южная сторона которой имеет не 400 локтей или 600 футов, а 920 футов. Сообразуясь с этою последнею мерою южной линии четыреугольника храмовой площади, Шписс на своем плане (Das Jerusalem des Josephus), помещает колонны на расстоянии между собою 23 футов. Но более точным показателем расстояния между колоннами может служить в данном случае широта подземной аллеи, ныне находящейся под мечетью Ель-Акса, а некогда представлявшей подвальный этаж южной галереи Ирода. Эта подземная аллея состоит из двух параллельных пролетов, разделяемых огромными монолитными колоннами: широта всего подземелья 40 футов, а широта каждого пролета до оси монолита 20 футов. Таково должно быть и расстояние между колоннами, стоявшими в верхней галерее, потому что массивные колонны южной галереи Ирода не могли стоять на куполах подземелья, но должны были помещаться на линии монолитов подземелья, а затем ближайшие к ним – на восточной и западной стене подземелья, т. е. во взаимном между собою расстоянии 20 футов¹³⁸. Расстояние же колонн галереи в данном месте нужно считать общею нормою расстояния. Таким образом у нас получается длина южной галереи Ирода не 600 футов (одна стадия), а 800 футов. Правда, этим еще не наполняется вся ныне известная южная линия храмовой площади. Но нужно заметить, что, по описанию Иосифа («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:3), восточная галерея распространялась во всю длину восточной ограды храма; такое же протяжение должна была иметь и параллельная ей западная галерея. И так южная галерея прекращалась не доходя до углов юго-западного и юго-восточного на расстояние равное широте галерей восточной и западной, т. е. 30 локтей или 45 футов с той и другой стороны. Получается 890 футов. Остальные 30 футов или 15 футов с той и другой стороны требовались для образования какого либо разделения, может быть даже целой массивной стены с лестницами наверх, между южною галерею и обнимавшими ее продольными аллеями восточною и западною¹³⁹. Мы не можем согласиться с предположением Фергюссона (The Temple of the Jews, 81, Pl. 11), что галереи продольных сторон восточной и западной и галерея южная равно продолжались до самых углов площади, проходили одни сквозь другие, образуя смешенные ряды колонн, подобные рядам, встречающимся в Баальбеке и Пальмире. Такое сжатие Иродовых галерей нужно было Фергюссону для оправдания его особенной теории о месте ветхозаветного храма на нынешней площади этого имени. Ниже мы надеемся доказать подробно, что определение размеров площади ветхозаветного храма и его ограды круглою мерою одной стадии, неоднократно повторяющееся у Иосифа Флавия, ни в каком случае не может быть принято.

Рисунок 73. Ex voto (по обету) Помпеи Луцилии

Наконец, что касается высоты среднего пролета южной галереи, вдвое превосходившей высоту окружавших ее пролетов и дававшей всему портику вид римской базилики, то она образовалась тем, что к архитравам колонн присоединялась еще так называемая лобная стена, προμετωπίδιος τοῖχος, со вторым ярусом колонн, как в храмах Олимпа и Пестума, или пилястров, так называемые в римских постройках attica. Во всяком случае Иосиф Флавий преувеличивает ее высоту, определяя ее равною нижнему этажу; она могла быть только половинная. Вот разрез южной галереи по Фергюссону¹⁴⁰.

Портики или галлереи, окружавшие площадь храма с восточной, южной, северной и западной сторон, имели разные названия и назначения. По новозаветным свидетельствам, восточный портик назывался притвором Соломона, στοὰ Σολομῶνος, и наиболее часто был местом учения и проповеди для народных учителей (Ин.10:23; Деян.3:11, 5:12); он был также местом отдохновения для приходящих в храм богомольцев. Хотя мишна и Иосиф Флавий не называют его прямо Соломоновым портиком, но Иосиф Флавий, говоря о восточном портике, στοὰ ἀνατολική, прибавляет, что он был делом Соломона («Antiquitates Iudaicæ», XX, 9:7), разумея под этим, конечно, не колоннаду портика, которая и здесь была построена Иродом, а восточную стену двора, к которой примыкал портик. Доказательством особенного внимания народа к восточному портику, носившему имя древнего царя, может служить тот факт, что при Агриппе II, когда уже все работы по переделке храма были окончены, народ обращается к царю с просьбою о новом возобновлении одного восточного портика, на что царь отвечал отказом, устранённый огромными расходами, каких должна была потребовать новая переделка портика («Antiquitates Iudaicæ», XX, 9:7). Вероятно здесь имелось в виду возобновление восточного портика в том виде, какой имел южный портик. По мнению Пайллу (Monographic du temple de Salomon, 370), евангельский «портик Соломона» нужно полагать на восточной стороне не самого внешнего двора храма, а следующего, более внутреннего, двора, потому что: а) книжники и фарисеи, равно как и Иисус Христос с своими учениками, не могли избирать для бесед и совещаний такое место, которое постоянно осквернялось присутствием язычников и нечистых из среды израильтян; б) Иосиф Флавий, описав ограду внешнего двора языков, как окружавшую совне всю эспланаду храма, прибавляет: «внутри (двора языков) вершина эспланады была окружена другою стеною каменною, восточная сторона которой во всю длину имела двойной портик, украшенный первыми царями и прежде всего Соломоном. Это и есть евангельский портик Соломона, лежавший во втором дворе, как это видно и из описания дворов Иезекииля». В этом тенденциозном толковании Пайллу нет ничего твердого и основательного. Самый внешний двор храма все-таки был священным местом и его не имели повода бояться люди, заботившиеся о сохранении чистоты и святости. С другой стороны, Пайллу совершенно произвольно отождествляет восточный портик Иосифа Флавия с восточным портиком Иезекииля, бывшим во внутреннем дворе израильтян. Портик Иосифа имеет две аллеи, а портик Иезекииля, в реставрации самого Пайллу, имеет три аллеи. Вообще толкование Пайллу не только не опирается на Иосифе, но и совершенно уничтожает все его описание.

Южный портик называется у Иосифа Флавия царским портиком, στοὰ βασιλική, как назывался тот портик в Афинах, от которого получили происхождение и название римские базилики. Στοὰ βασιλική или βασίλειος στοὰ в Афинах была построена, как видно из свидетельств Елиана и Геродота, около 446 года до Р. Хр., и, по исследованию Цестермана, находилась на южной стороне афинской площади или форума, фронтом своим была обращена к северу, а западною стороною примыкала к городской улице, шедшей по направлению к Илиссу. Это вполне соответствует положению Иерусалимской στοὰ βασιλική. И она лежала на южной стороне большой общественной площади, окружавшей храм, принадлежавшей как иудеям, так и язычникам; и она своим фронтом обращена на север, а западною стороною непосредственно соприкасалась с мостом и городскою улицею. Далее, о способе постройки στοὰ βασιλική в Афинах исследователи утверждают, что она представляла длинный четыреугольник, рядами колонн делилась на несколько продольных аллей или нефов, из которых средний был выше боковых. Имела ли она стены со всех сторон, неизвестно. Наиболее вероятным считают то предположение, что стены обнимали только один ее конец, нечто в роде абсиды. Во всяком случае стены не составляют необходимой принадлежности этого рода построек. Сличая это описание афинского портика с вышеприведенным описанием южного портика Ирода, мы не можем указать между ними существенного различия. Остается предположить, что и в назначении их было нечто общее. Афинская βασιλέως στοὰ назначалась для должностных отправлений архонта-василевса и собраний членов ареопага. Обязанности архонта состояли в том, чтобы заботиться о мистериях, о жертвах предкам, о празднествах в честь Вакха, о факельных шествиях; на его обязанности лежало судить по обвинениям в безбожии, разбирать споры и тяжбы, возникавшие в среде жрецов. Все эти дела разбирались в βασιλέως στοὰ. Необходимыми принадлежностями афинской στοὰ βασιλική были: кафедра для председателя, места для участвовавших в разбирательствах дела, скамьи для присяжных и алтарь для присяги. Чем же могла быть στοὰ βασιλική при иерусалимском храме? Она не могла быть портиком суда, потому что для последнего существовало при храме другое место. Чрезвычайно вероятно, что это была синагога, обстановка которой у древних евреев имела много общего с указанною сейчас обстановкою афинского судилища. Кафедра для президента (ἄρχων) и скамьи для общества, вот все потребности внутреннего устройства синагоги. Вместо языческого жертвенника здесь была урна для хранения священных книг. Что синагоги, в огромном количестве распространявшиеся тогда в Палестине, были в Иерусалиме, не только в городе (всего в Иерусалиме насчитывали 480 синагог), но и в ограде самого храма, это ясно удостоверяет иудейское предание (Раши на Ioma, VII, 1). В разных местах мишны встречаются указания на молитвословия внешнего двора храма, отличные от молитвословий внутреннего двора, соединенных с жертвоприношениями (Tamid, V, 1; Pesachim, V, 6). Особенно ясное указание по этому поводу дает мишна в описании чтений закона и жертвоприношений дня Очищения. По Ioma, VII, 1, чтения из пятокнижия на этот день (Лев. глл. 17 и 18: Числ.29:7–11) и жертвоприношение дня совершались в храме одно после другого, но расстояние между местом чтения закона и местом жертвоприношений было так значительно, что видевший церемонию чтения закона не мог уже видеть церемонии жертвоприношения, потому что, по причине многолюдства, нельзя было, заняв сначала место в одном отделении храма, перейти затем в другое. Но так как жертвоприношение необходимо совершалось во внутреннем дворе храма, то отдаленным местом чтения закона могло быть только пространство внешнего двора. Кроме того, упомянутая мишна, в описании обряда чтения закона, ясно указывает на обстановку синагоги: вместо священников и левитов, здесь фигурируют хазан (смотритель синагоги) и архисинагогос; хазан берет свиток закона из синагогального шкапа и передает начальнику синагоги, а начальник синагоги первосвященнику. Без сомнения, все это происходит в синагоге. И так синагога была во внешнем дворе Иродова храма. Остается решить вопрос: в каком именно портике двора? Лучшего места, чем галерея-базилика на южной стороне двора, нельзя указать. Только южную, наиболее отдаленную от храма, галерею Иосиф Флавий выделяет из ряда других, как независимое сооружение, хотя и не указывает прямо его назначения, предполагая его известным. К этому нужно прибавить, что и главная александрийская синагога также называется в предании базиликою великою с длинными рядами колонн; она была так велика, что в ней могло вмещаться столько евреев, сколько их вышло из Египта при Моисее (Succa; 51, 2. Иерус. 55:1). Тоже можно сказать и о στοὰ βασιλική. И так στοὰ βασιλική, построенная Иродом, для нас есть великая иерусалимская синагога. Эту синагогу освятил Иисус Христос, еще двенадцатилетний отрок, своею первою проповедью, на празднике Пасхи (Лк.2:46). Карпцов (Apparatus historico-criticus, 293) и Винше (Neue Веиträge zur Erläuterung der Evangelien, 420), на основании евангельского свидетельства, что отрок Иисус сидел здесь среди учителей, слушал их, давал вопросы и возбуждал удивление присутствовавших своими ответами, полагают, что при храме была не синагога, а школа для детей (both hamidrasch), каковых школ в Иерусалиме времени Ирода насчитывали не менее 394. Но религиозный диспут, о котором говорится в приведенном евангельском свидетельстве, не уместен в школе для детей. Отрок Иисус, по Лк.2:46–47, вел не детскую беседу. И впоследствии Христос и апостолы местом своей проповеди избирали главным образом синагоги.

Наконец северный и западный портик двора Ирода могли назваться военными портиками, так как они имели непосредственную связь с крепостью Антония, которая лежала на углу встречи этих двух портиков. Уже при первом храме был дом храмовой полиции в северной части площади храма (Иер.20:2). Его заново обстраивают и делают своею резиденциею Симон Маккавей и особенно сын его Гиркан («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:4). Особенно же этот пункт был украшен и укреплен при переделке храма Иродом, который назвал его, в честь своего римского покровителя, башнею Антония. По описанию Иосифа Флавия, место на северо-западном углу площади храма было выбрано для крепости потому, что здесь было натуральное возвышение скалистого грунта горы храма, около 50 локтей, почти отвесное и недоступное. При постройке Иродова храма, это естественное возвышение было выровнено и все обложено гладкими мраморными плитами, так что взойти на него, помимо лестниц, было невозможно. Самая крепость состояла из массивного четыреугольника стен с наблюдательными башнями по углам. Внутри этого четыреугольника был целый маленький городок: здесь были царские апартаменты, казармы, тюрьма, бани и проч. Некоторые исследователи (Портер, Робинсон) полагали, что крепость Антония при Ироде была так расширена, что занимала весь северный фронт площади храма от угла до угла. Но это решительно опровергается свидетельством Иосифа, что башня Антония была именно на углу, где должны были встречаться северная и западная галлереи двора («Bellum Judaicum», V, 5:8), а также неоднократными разграничениями у Иосифа башни Антония и северной части стены храма. Представляя, таким образом, четыреугольник, прикрепленный к углу четыреугольной площади храма, крепость Антония нарушала правильность линий внешней ограды храма, выступая из плоскости храмовой стены на север и запад и, с другой стороны, врезываясь в самую площадь и прерывая линии галерей. Народ уверили, что такое нарушение правильных линий храма необходимо, потому что где-то в священных книгах сказано, что святилище перейдет в руки врагов, когда наружные линии его четыреугольника не будут нарушаться внешним прибавлением («Bellum Judaicum», VI, 5:4). В башне Антония, по проискам иудеев, был заключен апостол Павел и, стоя на лестнице, приводившей в башню с площади храма, говорил речь народу (Деян.21:35:40). Здесь же содержался в узах другой первоверховный апостол, которому ангел отворил железные двери башни (Деян.12:10). Наконец здесь была та претория, в которой Пилат судил Иисуса Христа (Ин.18:28). Хотя это место было очень близко к святилищу и даже непосредственно выходило на площадь храма, но так как оно было обитаемо римлянами, то иудейские книжники считали его нечистым и, как говорит евангелист, «ни внидоша в претор, вслед за Иисусом, да не осквернятся, но да ядят пасху»¹⁴¹. Впрочем, в претории не было бы и места для всей толпы, собравшейся лжесвидетельствовать на Иисуса. А потому Пилат, допросив Узника

Рисунок 75. Башня Антония

внутри претории, выводит его к народу на площадку над лестницею, соединявшею храм с Антониею, выложенную так же, как и пол в галереях храма, мраморными плитами (Ин.19:13). Эта площадка была нарочно сделана римскими правителями для подобных случаев общенародного суда; здесь можно было чувствовать себя в безопасности, так как внизу лестница заграждалась решёткой и железною дверью, служившею разделением между правителем и народом (см. нашу статью: «по вопросу о раскопках 1883 года на русском месте в Иерусалиме» в Записках Императорского Русского Археологического Общества, т. II, вып. третий, 1887, стр. 243). За исключением подобных случаев народных движений, народ вообще избегал приближаться к башне Антония, и прилегавшие к ней галлереи, западная и северная, были всегда менее людны, чем восточная и южная. По временам здесь ставились военные патрули для наблюдения за народным движением, особенно в дни больших праздников («Antiquitates Iudaicæ», XX, 5, 3; XX, 8, 11; «Bellum Judaicum», II, 12, 1; II, 15, 6; II, 16, 5; II, 17, 1; IV. 4, 6; V, 5, 8; VI, 2:9).

Пайллу (Monographic du temple de Salomon, 370), составивший себе свой взгляд на внешний двор храма, считает невозможным, чтобы он имел такие значительные портики, превосходящие величием внутренний двор храма. «Особенно невозможно, по его мнению, представление во внешнем дворе южной галлереи. Из того уже, что Иосиф Флавий южную галерею считает более широкою, чем остальные, видно, что он смешивает галлереи двух различных дворов; на самом же деле южная галерея, στοὰ βασιλική, принадлежала внутреннему двору израильтян, тем более, что она имеет меру стадии, тогда как южная линия внешнего двора была гораздо длиннее». – Но в сочинениях Иосифа южная галерея слишком ясно ставится в связь с галереями внешнего, а не внутреннего двора, и мера одной стадии есть именно та мера, которую Иосиф дает наружной ограде внешнего двора. Что же касается того действительно ненормального обстоятельства, что внешний двор храма Ирода имел более изящные и величественные галлереи, чем внутренний, то оно вполне удовлетворительно объясняется историю создания этого храма: не допущенный книжниками во внутренний двор храма, Ирод излил все свое богатство и искусство на отделку внешнего двора, имея в виду то, что и его друзья – римляне также могли посещать только этот двор храма. Это доказательство из истории сооружения храма должно иметь особенное значение для Пайллу. Напрасно Пайллу продолжает стоять на том, что храм в реставрации Ирода ничем не отличался от храма Соломонова и его дворов. Особенно внешний двор теперь совершенно переменил свой вид. Не осталось и следа тех трёхэтажных жилых зданий, которые в первом храме стояли почти по всей линии дворов. Древнее выражение о дворе храма: три ряда камней и один ряд кедров получило совершенно другое толкование теперь, под греко-римским влиянием.

Со всех четырех сторон внешней ограды галлереи пересекались воротами и соединенными с ними приворотными постройками. Вообще в реставрациях древних построек и городов ворота редко переменяют свои традиционные места. И в последней фазе иерусалимского храма мы застаем ворота на тех же местах, где они были поставлены Соломоном, за исключением только одной западной стороны, обращенной к городу, где, соответственно увеличившемуся числу жителей, потребовалось увеличить число ворот в ограде храма. Иосиф Флавий («Antiquitates Iudaicæ», XX, 5:3) называет вообще ворота внешнего двора тесными; но это выражение нужно понимать в относительном смысле тесноты, ощущавшейся при движениях больших масс войска и народа. Обыкновенному же своему назначению ворота храма, имевшие, по преданию (Jad Chazaka VIII, 5:5), 10 локтей широты и 20 высоты, с избытком удовлетворяли. Может быть Иосиф имеет в виду не столько узкость проходов ворот, сколько некоторую затруднительность связанных с воротами проходов, так как, вследствие окружавших площадь храма со всех сторон глубоких оврагов, с ворогами имели связь туннели, мосты, подъемы по лестницам и насыпям. Любопытно, что Иосиф, презрительно отозвавшись о воротах, что они были тесны, не считает их затем заслуживающими внимания и описания. В своем главном описании Иродова храма («Bellum Judaicum», V, 5) Иосиф ничего не говорит о внешних воротах святилища. В описании же Иродова храма («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11) Иосиф дает определенное указание только о западных воротах, о южных говорит неопределенно, а о восточных и северных умалчивает¹⁴². То, что есть у Иосифа касательно внешних ворот храма, не вполне согласно с свидетельствами мишны. Впрочем разногласия их легко устраняются с одной стороны тем, что нам уже известно о порядке ворот первого храма, а с другой стороны сохранившимися доныне остатками почти всех ворот Иродова храма.

Так как главная и наиболее внушительная сторона ограды храма была восточная и так как фронт самого храма, подобно скинии и Соломонову храму, был обращен на восток, то и восточные ворота в ограде храма нужно считать важнейшими. Мишна (Middoth, 1:3) предполагает в восточной стене ограды одни ворота, с именем восточных ворот. Такое название ворот, само, по себе уже почетное по древнееврейскому представлению, сопровождалось еще другим почетным названием их Красными воротами, πύλη λεγομὲνη ὡραία (Деян.3:2:10). Впоследствии их называли также золотыми воротами, чрез смешение греческого слова ωραία с латинским aurea. Некоторые исследователи под новозаветными Красными воротами разумели ворота внутреннего двора, не считая возможным существование во внешней ограде ворот такого значения и имени (Фергюссон, Вогюэ и друг.). Но мы уже знаем, что именно внешний двор Иродова храма был богаче внутреннего. И из хода рассказа Деян. гл. 3 об исцелении апостолом Петром хромого у Красных ворот храма видно, что это были ворота наружной ограды. Когда исцеленный апостолом у Красных ворот хромой вошел затем, вслед за апостолом, во храм, то тогда только он достиг притвора Соломонова, бывшего во внешнем дворе храма. Это значит, что исцеление совершилось не только у внешних ворот, но и на передней наружной их стороне, вероятно на лестнице, приводившей к воротам с Кедрской долины. Третьим названием тех же восточных ворот были ворота Шушан или Сузы по имени персидского города, крепость которого, הבירה , была изображена здесь в рельефе¹⁴³. Из приведенного свидетельства кн. Деяний, о беспрепятственном прохождении Красными воротами храма открывается ошибочность предположения, устраняемого справедливо Ганебергом (Die relig. Alterthtlmer der Bibel, 270), что рассматриваемые восточные ворота всегда были заперты или даже заделаны, как нынешние магометанские Золотые ворота. Действительно, было нечто, намекающее на такое таинственное значение Красных ворот. Иосиф Флавий вовсе о них не упоминает, как будто их вовсе не было. Пророк Иезекииль (Иез.44:1–2) говорит о затворенных восточных воротах. Но вероятно здесь разумеется то, что восточные ворота, как обращенные к незаселенной местности, отворялись редко, только в большие праздники, или же то, что был закрыт главный пролет ворот, а для пользования народа оставлен только боковой ход с притвора (Иез.44:3). – Предание прибавляет, что вверху над восточными воротами была особенная камера для собраний низшего или малого синедриона, называвшаяся камерою локтя; здесь была прибита к стене модель еврейского локтя, подобно тому как при Веспасиане римский конгий был прибит в Капитолии.

После восточных ворот внешней ограды храма, наиболее важными были южные ворота. Мишна (Middoth, 1:3) даже ставит их на первом месте. Так как, по свидетельству названного источника, ворот на юге было двое, т. е. столько же, сколько их было здесь в первом храме, то, конечно, это были реставрированные те же древние ворота Соломона. По тому же свидетельству мишны, южные ворота имели вид חולדה שעדי, т. е. ворот Хульда, туннеля, ворот с подземным ходом (см. о таком значении слова Хульда у Levy. Neuhebr. Lexikon tiber die Talmudim, 2:54). Южные ворота открывались не в στοὰ βασιλική, но в подземные проходы, бывшие под στοὰ βασιλική и служившие для поднятия и выравнения площади храма с юга. После некоторых новейших переделок, эти ворота сохранились доныне и называются одни двойными, как состоящие из двух пролетов, а другие тройными – из трех пролетов. Далее, в специальной главе о нынешней площади иерусалимского храма, мы укажем нынешний вид и составные части этих подземелий и ворот. Их основные камни, во всяком случае, принадлежат Соломонову храму. И Ироду, который под именем народного святилища строил городскую крепость, не могла не нравиться идея таких ворот, открывающихся в туннели, так как в случаях нападения их очень легко было сделать неприступными, завалив туннель камнями. Дальнейших сведений о том виде, какой получили южные ворота в реставрации Ирода, следовало бы ожидать от Иосифа Флавия, который, как мы уже знаем, гордился пред римлянами в особенности южною стеною и южным портиком; но, к удивлению, о таких замечательных воротах Иосиф делает только одно небрежное замечание, что на юге ворота были κατὰ μέσον, по средине стены («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:5). Нельзя не удивляться, после всего сказанного, и предположению Гретца, что южные ворота открывались в самую царскую галерею, στοὰ βασιλική (Monatsschrift fur Geschichte des Judenthums. 1876, November). Утверждать это значит не иметь никакого представления о действительной, сохранившейся доныне, площади храма.

За то Иосиф Флавий гораздо яснее, чем мишна, изображает ворота на западной стороне Иродова храма. Повидимому, даже его свидетельство противоречит мишне. Тогда как мишна указывает здесь одни ворота קופונום, Копонос, Иосиф Флавий насчитывает здесь 4 ворот с различным назначением: одни были царскими, двое других были в пользовании предместья и четвертые ворота в пользовании города («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:5). Мы не представляем себе возможности согласиться с знаменитым историком иудейства, Гретцем (Monatsschrift 1876:440), что Иосиф в приведенном свидетельстве указал ворота, никогда не существовавшие, и что в действительности в западной стене ограды храма были только одни ворота, указываемые мишною. Если уже Соломонов храм имел двое ворот на западной стороне, то тем более Иродов храм не мог ограничиваться одними воротами в стороне, непосредственно обращенной к городу. Далее, из того названия, которое мишна дает своим западным воротам, мы имеем полное право заключать, что это были одни из многих ворот. Название Копонос имеет много различных толкований у еврейских ученых, усиливающихся открыть в нем еврейский корень (см. Ligtfooti Opera omnia, t. I, p. 559). Сам Гретц (loco citato) сопоставляет слово Копонос с упоминаемою 1Макк.12:37 постройкою χαθανεθά. Слишком слабое созвучие! У талмудистов ворота Копонос получают совершенно фантастический вид: они прозрачны, сделаны из зеленого кристалла и открываются в сад, раз веденный на западной стороне храма при Иосии (Kolbe, Archaologische Beschreibung Jerusalem’s, 19). По нашему личному мнению, Копонос есть чисто латинское слово соропа или саиропа; ворота Копонос, קופונות суть ворота гостиниц¹⁴⁴. Совершенно естественно, что при иерусалимском храме, вокруг которого собиралось все царство, было много гостиниц для приходивших богомольцев, по всей вероятности целый квартал в прилегавшей части города. Совершенно естественно, что по их имени назывались и бывшие по близости ворота, по преимуществу служившие для приходивших богомольцев и обращенные к кварталу гостиниц¹⁴⁵. Но, с другой стороны, было бы совершенно неестественно, чтобы так назывались единственные ворога западной стороны, которые тогда должны были бы служить не только гостям, помещавшимся в гостиницах, но главным образом постоянным городским жителям, начиная от царя. Таким образом свидетельство мишны не только не исключает свидетельства Иосифа, но и прямо отсылает к нему для дальнейшего разъяснения системы западных ворот. По Иосифу, главными западными воротами были, как и следовало ожидать, не ворота гостиниц, но ворота царские, выходившие из южного портика или синагоги храма. Особенностию этих ворот было то, что они соединялись не с туннелями и лестницами, как другие ворота внешней стены храма, но с большим мостом, перекинутым чрез прилегавшее к западной стене храма ущелье Тиропеон и соединявшим храм с дворцом Асмонеев и Ксистом – площадью народных собраний («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11, 5; «Bellum Judaicum», VI, 3, 2, VI, 6, 2. II, 16:3). Над этими воротами и мостом Иоанн Гискала построил одну из своих защитительных башен против Симона, который, с своей стороны, на противоположном конце моста, воздвиг свою ответную башню («Bellum Judaicum», IV, 9, 12 и VI, 8:1). Мост царских ворот был только реставрирован Иродом; на этом месте он существовал до Помпея, при котором его разрушили приверженцы Аристовула («Antiquitates Iudaicæ», XIV, 4:2). Новейшие раскопки на этом месте обнаружили, что мост существовал здесь и при Соломоновом храме, хотя о нем не упоминается, и вообще слово мост, גשר , в библии не встречается. Царские ворота и мост не были в постоянном пользовании народа; может быть именно потому они и не упоминаются в мишне. Вторые западные ворота, приводившие из храма, по выражению Иосифа, εἰς τὴν ἄλλην πόλιν, в противулежащий город, были соединены не с мостом, но с двойною лестницею, сначала низводившею в глубину ущелья Тиропеон, а потом опять возводившею на противулежащую храму городскую возвышенность. Это те самые ворота, которые в первом храме назывались Шаллехет. Кроме этих двух главных ворот, Иосиф упоминает на западе еще двое ворот, называя их воротами в предместье, εἰς τὸ προάστειον. Место этих ворот в нынешней стене храма, развалины их лестниц и мостов мы увидим дальше.

Наконец, на северной стороне Иосиф не показывает ворот в своем специальном описании Иродова храма, но однакож существование ворот здесь предполагает в своем повествовании о попытке воинов Кестия сжечь ворога святилища. Это должны были быть северные ворота, потому что нападение Кестия на храм происходило с севера («Bellum Judaicum», II, 19:5). Мишна и дальнейшее иудейское предание дают подробное, но весьма таинственное описание северных ворот, называя их при этом воротами Тади или Тери¹⁴⁶. Так как описание этих ворот требует предварительного знания некоторых новейших открытий на площади иерусалимского храма, то мы будем говорить о них подробно уже в следующей главе.

Среди описанных нами стен, ворот и портиков простирался большой двор, приводивший в удивление язычников своею величиною и открытостию (Дион-Кассий 37:17). Это была ἀγορὰ храма, базарная площадь при храме, подобная той, какую Евсевий (Vita Constant, lib. III, 33) указывает при христианской базилике Константина в Иерусалиме. Из евангельских свидетельств и мишны видно, что здесь без всяких стеснений располагались меновщики денег; в мишне они называются застольниками, потому что они всегда сидели за кассами. (Kidd. 3:2)¹⁴⁷. Особенно много меняльных контор устраивалось на площади храма пред наступлением праздничных дней (Мф.21:12; Ин.2:14). А к 15-му дню месяца Адара, когда доставлялась сюда храмовая подать (½ сикля с человека), на площадь храма являлись меновщики со всей Иудеи и здесь наживали состояния, взимая обол (112

сикля) за размен целого сикля на два полусикля (Lexicon talmud. Buxtorfii-Fischeri, 1008). Но главным образом ἀγορὰ храма наполнялась пригонявшимися сюда для продажи жертвенными животными: волами, овцами, голубями (Ин.2:14), особенно во время больших праздничных собраний народа. В другое время чистых животных, потребных для жертвоприношений, можно было купить также в лавках на прилегавшей Елеонской горе, «под кедрами» (Taanith Jer. 69:1). По взгляду фарисеев-шаммаитов присутствие во дворе храма продажных жертвенных животных было необходимо, чтобы не затруднять желающих принести жертву. Однажды Баба-бен-Бута, богатый ученик Шамайи, ближайший советник Ирода в деле построения храма, взойдя во двор храма и найдя его пустым, возревновал о доме Божием и немедленно распорядился пригнать 3000 своих овец и поставить на обычном месте (Иерус. Chagiga 78:1)¹⁴⁸. До какой степени эта ревность шаммаитов не согласовалась с видами Господа храма, видно из того, что Иисус Христос дважды изгнал из храма продавцев жертвенных животных, один раз, в начале своего служения, изгнал волов и овец (Ин.2:14), а другой раз, в конце своего служения, продававших голубей (Мф.21:12), чем вызвал против себя неудовольствие иудеев, вероятно приверженцев той же школы Шаммайи (Ин.2:18). Осквернение храма такою торговлею увеличивалось особенно от того, что, как видно из Зах.14:21, в этой торговле конкурировали не только иудейские купцы между собою, но и купцы-язычники.

Впрочем торговля скотом на площади храма допускалась только в часы жертвоприношений. По миновании надобности в нем, скот удалялся и площадь очищалась левитами. По свидетельству Иосифа («Bellum Judaicum», V, 5:2), площадь между галереями была вся вымощена камнем так же, как и пол в галереях. Но тогда как пол галерей состоял из таких огромных мраморных плит, что для поднятия каждой из них требовалось несколько человек («Bellum Judaicum», VI, 1:6), мостовая открытого пространства была вымощена мелкими камнями, которые, при всяком случае народных волнений, без труда вырывались и пускались в ход, как орудия нападения или защиты («Bellum Judaicum», II, 12:1). Однажды фарисеи подняли камни этой мостовой на Иисуса, когда Он назвал Себя большим Авраама (Ин.8:56). В некоторых местах, особенно в северной части площади, мостовой кажется не было (ср. Schabb. 115:1). По крайней мере, при заключении апостола Павла в храмовую крепость Антония, народ бросал в воздух целые столбы пыли (Деян.22:23). Точно также выражение евангелиста Иоанна (Ин.8:6:8), что Иисус Христос, «низко наклонившись, перстом писал на земле храма», нужно, кажется, понимать о песке или пыли, а не о правильной и твердой мостовой. Растительность, по свидетельству Пс.52:10, оживлявшая вид площади Соломонова храма, в храме Ирода была совершенно уничтожена книжниками, на том основании, что у пророков. обличается богослужение в рощах, под тенью дерев¹⁴⁹. Хотя эти обличения направлялись исключительно против языческих культов, связанных с рощами, но иудеи фарисейского периода, боявшиеся именно внешних поводов к обвинениям, считали противозаконным одно уже присутствие растущего дерева на священной территории своего храма. За то фонтанов воды было много в разных местах площади, особенно у входов в воротные башни. Так, пред восточными воротами была группа трех фонтанов; пред входом южных ворот был огромный бассейн воды, упоминаемый Тацитом («Historiæ» V, 12) и проч.¹⁵⁰.

Как внешние галлереи храма, так и открытое свободное пространство пред галереями у христианских писателей называется двором язычников, на основании Откр.11:2, потому что со времени Соломона сюда имели доступ и язычники. Впрочем, появление здесь язычников всегда составляло исключение: главным же образом внешний двор принадлежал тем же иудеям. Иудейские источники называют этот двор горою дома Божия или горою храма, הבית הר, на основании Ис.2:2–3 и Мих.3:12, 4:1–2, где говорится о вхождении язычников на гору храма. Но так как в храме Ирода язычники входили только во внешний двор, то отсюда вывели заключение, что и древние пророки, говоря о посещении храма язычниками, разумеют проникновение их в один внешний двор, и что, следовательно, их выражение: гора храма есть специальное название только этого двора. В противоположность дальнейшему внутреннему двору, пространство внешнего двора (templi ambitum) называлось еще мирским, חול (Thosephta, Pera, 2) и помещалось иудейскими книжниками на третьей из десяти степеней земной святости: первая степень – святость всей вообще обетованной земли, вторая степень – святость города Иерусалима, третья степень – святость горы храма (Kelim, 1, 8; «Bellum Judaicum», V, 5:6). Кроме язычников, сюда могли входить и находившиеся в состоянии нечистоты иудеи и даже подвергшиеся херему или отлучению от сонмища (Ioma, 66; Midd. II, 2). Иосиф Флавий, на основании положения и грунта рассматриваемого двора, называет его внешним святилищем, τὸ ἔξω ἱερὸν («Bellum Judaicum», VI, 5, 1, VI, 2:7), нижним святилищем, τὸ κάτω ἱερὸν («Bellum Judaicum», V, 5:1), первым святилищем, τὸ πρῶτον ἱερὸν («Bellum Judaicum», IV, 3:12), первым периболом, ὁ πρῶτος περίβολος (Antiquitates Iudaicæ», XV, 11, 5. «Bellum Judaicum», IV, 3:12). Так как все пространство двора со всех сторон было окружено колоннадами и портиками, то его называли еще, за неимением соответствующего слова в еврейском языке, гебраизованным греческим словом Istawaanit, место между галереями, στοὰ (Pesach, 13:2).

Внутреннее пространство внешнего двора было тщательно выделено и образовало второе отделение храма, называвшееся внутренним двором, τὸ ἔσωθεν ἱερὸν («Bellum Judaicum», VI, 4:1), вторым святилищем, τὸ δεύτερον ἱερὸν ἄγιον («Bellum Judaicum», V, 5:2), вторым периболом, ὸ δεύτερος περίβολος (Antiquitates Iudaicæ», XV, II, 5) и храмом, ὁ νεὼς («Bellum Judaicum», V, 5:3). В мишне оно называется עזרה , т. е. заключенное оградою место среди площади. Нет сомнения, что внутренний двор Иродова храма занимал место внутреннего двора Соломонова, так как он был соединен с естественным возвышением горы Мориа, которое, конечно, немного могло измениться. Но тогда как о положении внутреннего двора в Соломоновом храме нет исторических указаний, положение внутреннего двора Иродова храма в его отношении к внешнему определяется таким образом: внутренний двор, окруженный со всех сторон внешним, занимал однакож не самый центр этого последнего: ближе всего ко внешнему портику он был с западной стороны, несколько далее от внешней галлереи он был на северной стороне, еще далее на восточной и наиболее далеко от внешней галлереи южной стороны (Midd. II, 1). Таким образом наиболее свободного пространства внешнего двора было на юге. Здесь, прибавляет мишна, было наиболее того базарного движения, которое вообще отличало внешний двор. На эту свободную южную часть внешнего двора была направлена большая часть и внешних ворот храма (южные и двое западных). Не соответствуя вполне центру внешнего двора, внутренний двор не совпадал с ним и направлением и течением сторон своего четыреугольника стен: тогда как удлиненные стороны внешнего двора имели течение с севера на юг, внутренний двор, подобно двору скинии, своими удлиненными сторонами имел течение с востока на запад.

Прежде чем подойти к лестницам, приводившим с внешнего двора во внутренний, посетитель Иродова храма встречал каменный барьер, названный в мишне Soreg (Midd. II, 3), а у Иосифа Флавия δρύφακτος. По описанию Иосифа «барьер из камней обходил со всех сторон внутренний двор, имел высоты три локтя и был отделан очень изящно; на нем были расставлены в равных расстояниях столбы с надписями, предупреждавшими о законе чистоты, на греческом и латинском языках, чтобы никто из иностранцев не входил во второй священный двор» («Bellum Judaicum», V, 5:2). В другом месте Иосиф, описывая тот же барьер, замечает, что здесь были надписи, запрещавшие иностранцам следовать далее под страхом смерти (Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:3). В третьем месте Иосиф, по поводу той же ограды и запрещающих надписей, влагает в уста Тита, завоевателя иерусалимского храма, следующие слова, обращенные к иудеям: «не вы ли сами, нечестивейшие из людей, сделали этот барьер, δρύφακτος, пред святыми местами? не вы ли сами поставили на нем камни с надписями на греческом и нашем языках, предупреждающими, чтобы никто не входил за ограду? И мы не позволяли ли вам подвергать смерти тех, которые нарушали этот ваш закон, даже если это был кто нибудь из римлян? Зачем же теперь вы оскверняете это самое святилище кровью чужестранцев и своих соотечественников?» («Bellum Judaicum», VI, 2:4). Равным образом и мишна упоминает о существовавшем запрещении входа во внутренний двор язычникам (Chelim, 1:8). По счастливому случаю, один из тех камней с надписями, о которых говорит Иосиф, сохранился до нашего времени, так что мы можем прочесть на нем греческий текст этих угрожавших надписей Иродова храма и по его виду яснее представить самый барьер¹⁵¹. Надпись вырезана в семи строках большими монументальными буквами, подобных которым доселе в Иерусалиме не было открыто, и состоит в следующих словах: «Μηθένα ἀλλογενῆ εἰσπορεύεσθαι ἐντὸς τοῦ περὶ τὸ ἱερὸν τρυφάκτου καὶ περιβόλου ὅς δ’ ἄν ληφθῇ ἑαυτῷ, αἴτιος ἔαται διὰ τὸ ἐξακολουθεῖν θάνατον». То есть: «Да никто из иностранцев не входит внутрь барьера и ограды, которая вокруг священного места; кто же будет уличен в этом, тот навлечет на себя наказание смертию». Что эта новооткрытая надпись есть действительно одна из тех, о которых упоминает Иосиф Флавий, видно не только из ее общей мысли, совершенно сходной с мыслию тех надписей, которые читал здесь Иосиф, но и из сходства отдельных терминов надписи и Иосифова описания. Термины: ἱερὸν (священный двор), περίβολος (ограда), τρύφακτος, по местному народному произношению, вместо δρύφακτος (барьер) употребляются равно и в одинаковом смысле у Иосифа и в новооткрытой надписи. Очевидно, Иосиф свое название барьера, δρύφακτος, взял с той самой надписи, которую мы привели, так как нет основания предполагать при этом, что текст надписей был не тождествен и как нибудь разнообразился. Тот же текст, приведенный нами, повторялся на всех греческих надписях и затем в латинском переводе на других камнях (не на оборотной стороне одних и тех же камней, как некоторые думали до открытия Ганно). Выбор греческого и латинского языков для надписи сам по себе не показывает, какой круг иностранцев, посещавших иерусалимский храм, имели в виду создатели барьера и надписей, потому что это были языки общераспространенные в то время в Палестине, особенно греческий, который понимали и евреи. Некоторые исследователи (Иоганн Ян, «Biblischen Archäologie». 3:271) прибавляют сюда еще надписи на еврейском языке, на том основании, что и евреям, в некоторых состояниях нечистоты, возбранялся вход во внутренний двор храма. Соси (Voyage en Terre sainte, 1872, t. 2, р. 12–13) готов был признать еврейскую надпись этого рода в найденном им (в колодце, пред тройными воротами) куске камня с несколькими еврейскими буквами. Но евреи хорошо знали действовавшие в храме правила и не нуждались в предостережениях надписями. И Иосиф Флавий не видел еврейских надписей рядом с греческими и латинскими. Так как, по свидетельству мишны (Midd. II, 3), всех проходов в барьере было 13, то нужно предполагать и 13 пар надписей, т. е. 13 греческих надписей и 13 латинских. В виду важности заявления надписи, невозможно предположить какой нибудь проход без надписи или же предположить в каком либо проходе одну греческую надпись без латинской или наоборот – латинскую без греческой. По одну сторону каждого прохода должна была быть греческая надпись, а по другую – латинская. Этому множеству экземпляров надписи мы и обязаны тем, что один из них сохранился доныне.

Рисунок 76. Надпись храма Ирода

Как показывает этот сохранившийся экземпляр, надписи Иродова храма были вырезаны не на досках, а на столбах, точнее – параллелепипедах 29 сантиметров толщины, 90 сантим. длины и 60 ширины. При такой незначительной высоте, столбы с надписями не могли стоять прямо на земле, но были, без сомнения, подняты на уровень человеческого глаза. По объяснению Иосифа, они стояли на самом барьере. Этим объясняется и разность в определении высоты барьера нашими источниками. Если мишна (Midd. II, 3) высоту барьера полагает в 10 ладоней, а Иосиф в три локтя или 18 ладоней, то это значит, что первый источник показывает высоту барьера вне проходов и независимо от камней с надписями, а Иосиф измеряет барьер в самом проходе, где к его высоте прибавлялась еще высота камня с надписью. Высотою камня, открытого Ганно (90 сантим.), именно восполняется разность между 10 и 18 ладонями. Далее, по толщине камня Ганно (39–40 сантим.) необходимо определять широту барьера, так как камень с надписью должен был равняться толщиною с барьером, как своим основанием. Еще далее, самый сорт составных камней барьера не отличался, вероятно, от новооткрытого камня Ганно, камня миззи, как его теперь называют в Палестине, чрезвычайно плотного, местного, известкового камня, на открытом воздухе окрашивающегося в стенах от времени в золотистый цвет. По свидетельству Иосифа, барьер, на котором стояли надписи, был изящно отделан. Этим выражением Иосиф, вероятно, указывает карниз на барьере, представлявший вид переплетенных цветов и геометрических фигур, насколько это можно судить по названию барьера в мишне Soreg ( סרג переплетать). Иудейские ученые, на основании такого значения слова Soreg, считают даже рассматриваемый барьер деревянным, состоявшим из крестовидно переплетенных реек в виде плетенки (Levy, Neuhebr. Worterbuch uber die Talmudim, 3:586). Но это объяснение, основывающееся исключительно на словотолковании, не может заменить живого свидетельства Иосифа Флавия и новооткрытого камня.

Присутствием в иерусалимском храме описанного барьера с надписями, угрожающими язычникам смертью за дерзновение проникнуть во внутренний двор храма, объясняется случай с апостолом Павлом, которого однажды хотели убить иудеи, подозревая, что он провел за барьер, во внутренний двор, ефесянина Трофима (Деян.21:26–31; 24:6). Выражение иудеев по этому поводу: «он (Павел) ввел еллинов εἰς τὸ ἱερὸν» (Деян.21:28) буквально напоминает текст новооткрытой надписи. Из этого же случая видно, что не только переходивший запрещенную черту язычник, но и иудей, проводивший язычника, равно подлежали наказанию смертию, и что эта угроза смертию была нешуточною. Напрасно жестокость этого закона думают смягчить Деранбург (Journal asiatique, 1872) и Гретц (Geschichte der Juden, III, 243), предполагающие здесь только возможность сверхъестественного наказания смертию, а не человеческого суда и казни, на том основании, что подобного закона нет в мишне. Но если такой закон не сохранился в мишне, то он ясно сохранился в книге Деяний, у Иосифа Флавия и на новооткрытом камне. Все эти источники без всякой двусмысленности свидетельствуют о буквальном понимании угрозы смертию язычникам. По учению того же апостола Павла (Еф.2:14), только кровь Христова могла объединить два мира, мир, заключенный во внутреннем дворе храма (иудейский), и мир внешнего двора (языческий) и разрушить стоявшую между ними разделяющую стену¹⁵².

Описанный нами барьер с надписями был только передним прикрытием внутреннего двора. Самая стена внутреннего двора проходила в некотором расстоянии от барьера (точного измерения этого расстояния не показано в источниках) и была устроена по образцу внешней стены первого двора, т. е. это была широкая крепостная стена с башнями для защиты против неприятеля. Из истории взятия Иерусалима римлянами известно, что, когда внешняя стена храма была пробита, иудеи укрылись за стеною внутреннего двора, и эта последняя победоносно выдерживала шестидневные непрерывные удары стенобитных машин римлян («Bellum Judaicum», VI, 4:1). Наружная высота этой стены, по Иосифу («Bellum Judaicum», V, 5:2), была 40 локтей, т. е. в десять раз меньше наружной высоты стены первого двора или первого перибола, имевшего, по крайней мере, по предположению того же Иосифа, 400 локтей высоты. Но, подобно тому как и первый перибол, наблюдаемый с площади двора, казался гораздо ниже, так как значительная часть его стены была сокрыта под насыпною землею двора, и стена внутреннего двора, извнутри рассматриваемая, от высшего грунта земли во внутреннем дворе, казалась почти вдвое меньше, именно, по предположению Иосифа, имела 25 локтей высоты. Следовательно, разность между наружною высотою стены (40 локтей) и внутреннею высотою (25 локтей), т. е. 15 локтей, была высотою подъема, приводившего с внешнего двора во внутренний. Для выравнения этого подъема был насыпан искусственный земляной вал или предстенная насыпь, antemurale, Chel. Собственно говоря, эта предстенная насыпь необходима была только в тех пунктах, где стена имела ворота. Но так как ворот внутреннего двора было довольно много и так как отдельные кучи насыпной земли под каждыми отдельными воротами могли быть непрочны, то Ирод засыпал землею и промежуточное пространство между подъемами ворот. Таким образом вокруг всей стены образовался цельный вал 10 локтей широты на северной, восточной и южной стороне («Bellum Judaicum», V, 5, 2; Midd. II, 3) и менее значительный на западной стороне, где ворот не было («Bellum Judaicum», V, 1:5). Книжники Иродова храма, распределяя территорию святилища по степеням возвышающейся постепенно святости, сделали из вала пред внутренним двором особенное отделение храма, не принадлежавшее ни внешнему, ни внутреннему двору, и признали за ним четвертую степень святости (Kelim, 1:8). Хотя этот вал, Chel, был еще пред стеною внутреннего двора, но и на него уже не мог восходить никто из язычников. Фергюссон ошибался, когда предполагал, что восхождение на вал было доступно язычникам и что только на валу был описанный выше барьер и камни с запрещающими надписями (The Temples of the Jews, 100 и дал.). Это несогласно и с приведенными древними свидетельствами и с самым существом дела. Следовало ли заставлять язычников взбираться на лестницы, чтобы на верхней ступени лестницы их остановить и заставить вернуться назад? По субботам и праздникам на валу, пред внутренним двором, можно было видеть восседавших членов синедриона (Sanhedrin. 88:2).

Так как Chel был насыпан в непосредственной близости к стене внутреннего двора, то, следовательно, и с наружной стороны нельзя было видеть стены во всю ее 40-локтевую высоту, указанную Иосифом. Это была высота только умозаключаемая, т. е. высоты стены, возвышавшейся над валом вместе с высотою вала. Открытая же часть стены над валом всего только на 4 или 5 локтей превосходила высоту той же стены по ее внутренней стороне. Другими словами: уровень предстенного вала на 4 или 5 локтей не достигал уровня внутреннего двора храма. Так как, по описанию Иосифа, на вал вообще, независимо от каких-либо ворот, вели 14 ступеней, то это значит, что вал к стороне внешнего двора не был отвесно выровнен, но во всем своем протяжении представлял 14 уступов, выложенных камнем и имевших вид лестниц. Исключение представляла только западная сторона, где вал не имел лестницеобразных уступов, вследствие чего, как говорит Иосиф, эта именно сторона была выбрана Иоанном при осаде внутреннего двора, для сооружения башен против Зилотов («Bellum Judaicum», V, 1:5). Нужно заметить впрочем, что эти 14 ступеней представляли не обыкновенную проходную лестницу, а скорее только декоративную лестницу, какую часто находят в греческих храмах и в cavea (клетке) древних театров. Четырнадцать ступеней здесь были бы слишком высоки для обыкновенной лестницы. Если вся высота подъема с внешнего двора во внутренний была 15 локтей и если вторая половина подъема, т. е. лестница, приводившая с вала к воротам внутреннего двора, была гораздо меньше первого подъема, представляла почти только третью часть всей высоты подъема (по Иосифу Флавию второй подъем стоял к первому в отношении 5 к 14 или 5 ступеней к 14 ступеням), то для первого подъема или для лестницы, приводившей на вал, нужно полагать высоту 10–12 локтей, что, во всяком случае, слишком много для 14 обыкновенных ступеней. Остается предположить, что среди этих декоративных ступеней или уступов, в направлении к воротам, были сделаны другие, более мелкие ступени, бывшие в действительном употреблении. Более ясное указание на существование таких мелких проходных частей лестницы, среди другой лестницы декоративного назначения, мы находим в описаниях второй части подъема, с площадки вала к воротам внутреннего двора, по мишне и Иосифу Флавию. Тогда как по мишне этот второй подъем состоял из 12 ступеней (Midd. II, 3), по Иосифу («Bellum Judaicum», V, 5:2) он имел только 5 ступеней. Это разногласие можно примирить только тем предположением, что Иосиф разумеет 5 ступеней декоративных или 5 уступов, обрамлявших дальнейшие подъемы в направлении к воротам, между тем как мишна описывает здесь именно проходную лестницу с более мелкими ступенями. Очевидно подобные же отношения в счете ступеней лестницы нужно полагать и в первом подъеме с уровня внешнего двора на вал, т. е. проходных ступеней считать не 14, а дважды 14 или даже еще более (к сожалению, мишна не указывает числа ступеней первого подъема). Правда, предположенная нами пропорция отношений не согласуется с тем, что, по мишне, верхний подъем имел 12 ступеней, каждая ступень высоты ½ локтя, и что вообще ступени в храме имели эту высоту, за исключением ступеней притвора храма (Midd. II, 3). Но последнего положения принять нельзя. На 15 локтей высоты всего вообще подъема с внешнего двора во внутренний, по счету мишны, могло быть всего 30 ступеней; но так как, по той же мишне, во второй половине подъема было 12 ступеней, то в первой половине, до площадки вала, нужно было считать 18 ступеней. Но такое отношение одного подъема к другому, равное 12 к 18 или 6 к 9, далеко не соответствует отношению этих подъемов у Иосифа, равному 5 к 14. Сомнительным представляется здесь уже то обстоятельство, что мишна не выставляет прямо числа ступеней первого подъема. Очевидно представители предания мишны чувствовали здесь какое-то несоответствие с выставленным ими выше правилом. Может быть правило мишны о высоте ступеней в ½ локтя имеет только тот смысл, что больше этой высоты не бывало в ступенях, но могло быть меньше.

И внутренний перибол, подобно внешнему, имел свои ворота. Но нельзя сказать, чтобы все ворота внутреннего двора отвечали как раз воротам внешнего двора и лежали на их оси. Этого не могло быть потому уже, что внутренний двор своими продольными сторонами, в которых главным образом были расположены ворота, стоял в перпендикулярном отношении к продольным сторонам внешнего двора. Тогда как западная продольная сторона внешнего перибола имела наиболее ворот (4), следовавшая за нею западная поперечная сторона внутреннего перибола, вследствие ориентации храма на восток фронтом, вовсе не имела ворот. Не было также прямого соотношения между воротами внутреннего двора и теми проходами, которые, как мы видели, были в барьере или переднем предварительном ограждении внутреннего двора, числом 13. Хотя один из представителей иудейского предания в мишне, Аба-Иоссе-бен-Иоханан (Schekal. VI, 3; Midd. II, 6), старался найти это соотношение и доказать существование именно 13 ворот во внутреннем периболе храма¹⁵³, но это объяснение противоречив свидетельству Иосифа Флавия и той же мишны. Двое из 13 ворот помещены у него даже в западной стене двора, между тем как по всему, что нам известно о первом и втором иерусалимском храме, можно с уверенностию утверждать, что в западной стене внутреннего двора ворот не было (см. «Bellum Judaicum», V, 5:2). Нужно прибавить, что уравнение количества ворот под число 13 есть уравнение тенденциозное и свое основание имеет в обычае Иродова храма делать 13 искупительных коленопреклонений, в воспоминание 13 мерзостей, которыми храм был осквернен при Селевкидах (см. стр. 446, подстрочное прим.). Поэтому число 13 имело некоторое знаменательное значение: отсюда именно 13 кружек, 13 столов храма; отсюда 13 проходов в барьере и 13 пар надписей. Если упомянутый рабби прибавляет сюда еще 13 ворот внутреннего перибола, то он уже слишком увлекается воспоминанием 13 мерзостей, 13 статуй Афродиты, поставленных в храме Селевкидами, и необходимостию их искупления чрез возможно большее повторение в храмовых счетах числа 13.

И независимо от сказанного, вопрос о количестве ворот внутреннего перибола не исключает споров. Основное и, повидимому, точное свидетельство мишны (Midd. 1, 4–5; II, 6) считает здесь 7 ворот и отмечает их даже особенными именами: «семь ворот было в азаре (внутреннем периболе): трое на севере, трое на юге и одни на востоке; на юге были ворота liadelek, ворота habecoroth и ворота hamaim; на востоке были ворота Никанора; на севере были ворота hanitzotz, ворота hakorban, и ворота beth-hamoked». С этим согласно и свидетельство Иосифа Флавия (Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:5): «этот перибол (внутреннего двора) имел с южной и северной стороны по трое ворот в равном одни от других расстоянии; с восточной же стороны были одни большие ворота¹⁵⁴ в которые мы могли входить в состоянии чистоты так же, как и женщины». Соответственно этому числу 7 ворот, тосефта (Schek. 11) говорит о семи надзирателях, в руках которых были ключи двора (Tamid, 1,1; Midd. 1, 8–9). Между тем тот же Иосиф Флавий («Bellum Judaicum», V, 5:2), насчитывает во внутреннем периболе гораздо больше ворот: «к северу и югу было 8 ворот, с каждой стороны по 4, и на востоке 2 ворот по необходимости (κατ’ ἀνάνκην), потому что, в виду того, что здесь (на восточной стороне двора) было отделено особенное место для женщин и обнесено стеною, здесь нужны были, кроме одних (фронтовых) ворот, еще другие фронтовые ворота (одни за другими). Из 8 ворот, северных и южных, одни на севере и одни на юге вели в отделение женщин; в другие же ворота входить женщинам не позволялось». Таким образом здесь уже Иосиф насчитывает не 7, а 9 или даже 10 ворот внутреннего двора. И в мишне, кроме приведенного нами свидетельства, есть другие дополнительные свидетельства с новыми именами ворот (Midd. II, 6; Schekal. VI, 3); здесь прибавляются еще на юге ворота с именем верхних, haelion, а на севере ворота Иехонии; те и другие помещаются на первом месте в счете северных и южных ворот. Эти показания о семи и девяти воротах азары или внутреннего перибола историк Гретц (Monatsschrift, 1876:443) считает несовместимыми и принимает за достоверное только первое свидетельство Иосифа в «Иудейских Древностях» о семи воротах. – Но прежде чем Иосиф написал свои «Иудейские Древности», с указанием на семь ворот, им было написано сочинение о «Войне Иудейской» с более подробным указанием 9 или даже 10 ворот. Какому же его сочинению следует отдавать предпочтение?... Мы впрочем думаем, что в приведенных свидетельствах нет действительного противоречия, а есть разве в одном из них неточность. Полное перечисление всех ворот внутреннего двора нужно видеть в «Войне Иудейской», где указано 4 ворот на северной стороне и 4 на южной, с подразделением, по которому из указанного числа ворот одни на севере и одни на юге вели в первое отделение внутреннего двора, называвшееся двором женщин, а остальные 3 ворот на севере и 3 на юге вели во второе отделение внутреннего двора или двор священников. Говоря при этом, что на восточной стороне было 2 ворот κατ’ ἀνάνκην, по необходимости или как разумеется само собою, Иосиф разумеет 2 ворот не в одной и той же восточной стене, а в двух восточных стенах внутреннего двора, одной при входе в первое отделение внутреннего двора, а другой на границе, отделявшей так называемый двор женщин от более внутренней части двора. Таким образом всех ворот внутреннего двора было десять. Для большей ясности прилагаем на следующей странице план перибола внутреннего двора, сделанный Шписсом исключительно по описанию Иосифа Флавия (Der Tempel zu Jerusalem nach Josephus).

Что же касается другого показания семи ворот внутреннего перибола, то оно относится только к западному,

Рисунок 77. План внутреннего двора храма по Шписсу

собственно священническому, отделению внутреннего двора, взятому независимо от двора женщин. Неточность допущена здесь только в прибавочном замечании Иосифа: «которыми (большими восточными) воротами мы обыкновенно входили в состоянии чистоты вместе с женщинами, которым в дальнейшее отделение не позволялось входить». Здесь очевидное противоречие; говорится: входили вместе с женщинами в ворота и тут же прибавлено, что женщинам далее этих ворот входить запрещалось («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:5). Вместо: которыми (δἰ οὗ) нужно читать: до которых, и все будет понятно. Во всяком случае доказывать на основании Древностей, XV, 11, 5, что всех ворот на северной и южной стороне перибола было только по 3, так же неосновательно, как не основательно было бы, на основании третьего места о Войне Иудейской, VI, 4,1, где случайно во внутреннем периболе упоминаются только двое ворот, доказывать, что как на северной, так и на южной стороне было только по паре ворот, и что, следовательно, всех ворот с восточными было только 5.

Существует еще совершенно особенное мнение Пайллу (Monographic du temple de Salomon, 357), что как на северной и на южной, так и на восточной стороне внутреннего перибола были только одни ворота, указываемые для каждой стороны у пророка Иезекииля, и что если Иосиф Флавий говорит о трех воротах на северной стороне и трех на южной, τριπτύχους πυλῶνας ἀλλήλων διεστῶτας (по переводу Пайллу: тройные ворота, противустоящие одни другим), то он разумеет не 8 ворот в одном периболе, а три концентрических перибола, из которых каждый имел одни ворота, на одной общей оси, так что ворота приходились против ворот. Но если бы даже согласиться с лексическою возможностию перевода слова διεστῶτας в значении sibi mutuo adversantes, лежащих на одной оси и в разных стенах, то этому переводу будет противоречить все, что мы находим о храме Ирода у Иосифа и в мишне. Никаких трех концентрических периболов на севере и юге в описаниях храма не показано. Пайллу, задавшийся целию доказать, что описание храма в пророчественном видении Иезекииля есть ничто иное, как самое точное описание храма Соломонова и совершенно тождественного с последним храма Иродова, на каждом шагу доказывает совершенно противное, что симметрия дворов храма Иезекииля есть идеальная симметрия неземного храма, не переводимая на земной грунт горы Мориа.

Все ворота внутреннего перибола были двустворчатые и, по описанию Иосифа, имели 30 локтей высоты и 15 локтей широты. Последнюю меру Иосиф налагает, впрочем, не на цельные ворота, а на каждую из двух половин ворот («Bellum Judaicum», V, 5:3); следовательно и широту ворот он полагает равною высоте. Такую меру мы считаем преувеличенною, потому что, как мы уже знаем, вся высота стены, измеряемая с насыпного грунта внутреннего двора, была только 25 локтей. Если даже и были над воротами башнеобразные возвышения, то во всяком случае будет ненатуральным представлять амбразуру ворот выше чем линия стены. Точно также невозможно и широту ворот доводить до 15+15=30 локтей, потому уже, что при такой широте ворот на северной и южной сторонах не было бы места для лежавших между ними построек. В таком случае 4 ворот заняли бы 120 локтей от общей длины перибола 322 локтя. И вообще ненатурально представлять амбразуру ворот квадратною. Поэтому в данном пункте мы более доверяем мишне, которая высоту ворот, даже во внешнем дворе, полагает в 20 локтей, а широту в 10 (Midd. II, 3). Может быть Иосифово измерение относится не к самым воротам, а к воротным башням, которые, конечно, были шире и выше воротных амбразур. – Косяки и створы 8 ворот северных и южных были покрыты золотом и серебром и вверху имели особенные украшения, может быть барельефы, подобные барельефу Суз, бывшему на внешних восточных воротах («Bellum Judaicum», V, 5:3). Впрочем, золотые украшения ворот кажется скоро были заменены серебряными; по крайней мере, при сожжении этих ворот римлянами упоминается только таявшее от огня серебро («Bellum Judaicum», VI, 4:2). Все украшения ворот из золота и серебра были, по свидетельству Иосифа, пожертвованием представителя александрийских иудеев, алабарха Александра, брата Филонова. От северных и южных ворот по виду и материалу отличались восточные ворота. По описанию мишны, по ту и другую сторону главного хода здесь были сделаны две малых двери (Schekal. VI, 3. Pesik. Anija, 136:2), подобных боковым дверям самого храма и боковым дверям при царских вратах нашего православного иконостаса. Может быть излишек в счете ворот внутреннего двора, оказавшийся у Аба-Иоссе-бен-Иоханан, произошел, между прочим, от зачисления в число отдельных ворот и боковых ходов при восточных воротах. Как мы уже говорили, мишна называет восточные ворота Никаноровыми¹⁵⁵, хотя Иосифу Флавию это имя, кажется, не было известно; он называет их Коринфскими по их материалу, коринфской меди («Bellum Judaicum», V, 5:3). Не смотря на такой материал, Коринфские или Никаноровы ворота считались более ценными, чем все другие, как по их дорогой александрийской работе, так и потому, что они состояли из цельной компактной массы меди, между тем другие ворота хотя имели золотые и серебряные украшения, но в виде тонких окладов. По своему огромному весу и по своим огромным шипам, глубоко входившим в порог, сделанный из монолитного камня, ворота Никанора были так тяжелы, что требовались совокупные усилия 20 левитов, чтобы их отворить в урочный час. Но, прибавляет Иосиф, однажды, пред началом возмущения иудеев против римлян, ворота Никанора растворились сами собою, около полуночи, к ужасу стражей храма и всего Иерусалима («Bellum Judaicum», VI, 5:3). Те колонны, которые, числом две, были в башнях при каждых воротах, в восточных воротах имели гораздо большие размеры, соответственно высоте приворотной башни, которую они разделяли на два пролета («Bellum Judaicum», V, 5:3). Вверху же, над воротами Никанора, был устроен Иродом обсерваторный пункт для наблюдения за событиями в храме. Так как проход в башню чрез барьер и лестницы был запрещен римским воинам, то Ирод обошел постановление книжников тем, что сделал в башню ворот Никанора подземный ход от крепости Антония (Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:7). Наконец, что касается положения Коринфских ворот или Никаноровых, то Иосиф Флавий ясно определяет его, называя их восточными и в то же время внешними воротами внутреннего перибола, μία δὲ ἡ ἔξωθεν τοῦ νεὼ¹⁵⁶ κορινθίου χαλκοῦ («Bellum Judaicum», V, 5:3), т. е. не теми восточными воротами, которые были в средине внутреннего перибола, на границе частнейшего подразделения площади двора, но первыми восточными воротами, открывавшимися на Chel. Так как талмуд все относимое Иосифом к воротам Коринфским относит к воротам Никанора и даже прямо называет последние ворота, так же как и Иосиф, Коринфскими ( קלוניתא = κορίνθιος, Ioma, 38:1), то очевидно в этом пункте нет разногласия между ними, хотя мишна по имени первых восточных ворот Никаноровых называет иногда и вторые восточные ворота пред фронтом храма (Midd. 1, 4–5). Из названий других ворот внутреннего двора обращают на себя внимание три названия трех различных ворот по имени огня, пылавшего во внутреннем дворе: ворота hanitzotz (ворота искр), ворота hamoked (ворота костра) и ворота hadelek (ворота топлива, которыми приносились дрова к жертвеннику). Воротам огня вполне соответствуют ворота воды, hamaim¹⁵⁷.

Все пространство внутреннего двора, обнесенное описанным периболом и воротами, имело 135 локтей ширины с севера на юг и 322 локтя длины с востока на запад (Midd. II, 6, V, 1). Это внутреннее пространство земли уже самою природою разделялось на две части: начиная от восточных Коринфских ворот в направлении на запад место было ровное на протяжении 135 локтей; но на 135-м локте грунт горы поднимался уступом 7 или 7½ локтей высоты. Соответственно этому естественному разделению, внутренний двор был разделен на две части: а) нижний уступ в восточной половине двора, представлявший правильный квадрат 135 локтей длины и ширины, и б) верхний уступ, 135 локтей ширины и 187 локтей длины, имевший еще свои дальнейшие подразделения. Отделка всего вообще внутреннего двора была одинакова и имела сходство с отделкою внешнего двора. И здесь вдоль внутренней стороны всех стен были проведены галлереи или exedrae из рядов колонн, имевшие тот же открытый вид, который талмуд называет римскими exedrae, противопоставляя им другие exedrae, наиболее часто встречавшиеся в синагогах и школах, закрытые стенами и освещавшиеся большими окнами (Baba bathra, 11:2). Даже на задней западной стороне, за храмом, были такие же exedrae («Bellum Judaicum», VI, 4, 1; «Antiquitates Iudaicæ», XX, 8:11), хотя ворот здесь не было. Поэтому несправедливо некоторые исследователи под экседрами мишны разумеют не непрерывные галлереи, а только приворотные башни. Напротив только именно в воротах эти exedrae прерывались. Об отделке экседр и стиле их колонн Иосиф и мишна умалчивают. Мы можем прервать их молчание указанием на то, что в нынешней мечети Омара, построенной на месте Иродова храма и частию из его обломков, находится особенно много коринфских колонн и капителей различных диаметров и различного цвета: белого мрамора, красной яшмы и тёмно-зелёного порфира. Возможно, что и колонны exedrae внутреннего двора имели в разных рядах неодинаковую величину и даже неодинаковый цвет. Вот 12 древних капителей, ныне находящихся под куполом мечети Омара.

Рисунок 78. Двенадцать капителей колонн в куббет ес-Сахра

Другим воспоминанием экседр внутреннего двора Иродова храма является изображение иерусалимского внутреннего двора с храмом на одном древнем стеклянном сосуде из категории гробничных стекол, найденном в Риме в 1882 году и принадлежащем, по мнению де-Росси, иудейскому обществу в Риме второй половины третьего или первой четвертого века. Автор этого рисунка находит нужным давать различные цвета колоннам, бывшим во внутреннем дворе, и именно такие цвета, которые и в настоящее время чаще всего встречаются в колоннах мечетей, занявших место ветхозаветного храма, т. е. сейчас упомянутые цвета: белый (в рядовых колоннах exedrae), темно–зеленый, почти совсем впадающий в черный (в колоннах выступающих из ряда и может быть украшавших воротные проходы), и красный (в колоннах самого притвора храма). Прилагаем здесь это любопытное древнейшее изображение внутреннего двора иерусалимского храма.

Но для более ясного представления устройства внутреннего двора, нам необходимо рассмотреть отдельно все его части или подразделения. Мы сейчас сказали, что первое восточное отделение внутреннего двора, которое по грунту можно было назвать нижним, имело 135 локтей длины и ширины. Народ называл его двором женщин, הנשים עזרת (Иосиф – γυναικωνῖτις, «Bellum Judaicum», V, 5, 2–3), в том смысле, в каком двор внешний назывался двором язычников, т. е. не потому, чтобы он принадлежал исключительно женщинам, напротив и здесь всегда было больше мужчин, чем женщин, как во внешнем дворе всегда было больше иудеев, чем язычников, – но потому только, что этот двор был крайним пределом, до которого могли

Рисунок 79. Иерусалимский храм

проникать женщины; западное отделение внутреннего двора, как алтарь нашего православного храма, было вовсе недоступно для женщин. Этим понятием о дворе женщин сами собою устраняются возражения, выставленные против него Фергюссоном и Пайллу. Так как по приведенным измерениям (135 локтей в квадрате), рассматриваемое отделение было несравненно больше следующего небольшого отделения, имевшего только 11 локтей ширины и называвшегося двором израильтян, то Фергюссон считает это абсурдом (немыслимо, говорит он, чтобы двор мужчин-израильтян равнялся только 112

двора женщин) и произвольно сокращает традиционный двор женщин до 100 локтей длины с севера и на юг и 35 (вместо 135) локтей ширины с востока на запад (The Temples of the Jews, 98:102). В сущности это возражение есть одна придирка к названию, игнорирующая действительное назначение отдельных частей храмового двора. Более точные названия отдельных частей двора должны быть следующие: а) двор одних только израильтян-мужчин, б) двор израильтян мужчин и женщин, в) двор израильтян, мужчин и женщин, и язычников или двор интернациональный. Натурально, что последний двор, как общий для всех, должен быть наибольший, второй двор меньше, а третий еще меньше. Точно также неосновательно предположение Пайллу, что двора женщин вовсе не было в храме Ирода, потому что его нет в храме Соломона и в описании Иезекииля¹⁵⁸. Но о храме Ирода если мы имеем какое либо представление, то оно основывается только на предании, а не на Св. Писании.

По определению законоучителей Иродова храма, двор женщин представлял пятую степень святости, между тем как Chel или вал, окружавший внутренний перибол, имел четвертую степень святости, а дальнейшее отделение двора израильтян – шестую (Kelim, 1, 8; «Bellum Judaicum», V, 5:2). Этим опять устраняются возражения против важности и значения двора женщин, выставленные в указанном сочинении того же Фергюссона (chapter III, V). Так как по правилам, действовавшим в храме Ирода, никто не имел права сидеть в его внутреннем дворе, за исключением царя из дома Давидова, а между тем во дворе женщин Иисус Христос изображается сидящим (Мк.12:41), то, по мнению Фергюссона, это значит, что двор женщин не принадлежал еще к внутреннему двору, но был Chel, т. е. часть того переднего вала, которым был окружен внутренний двор со всех сторон и который здесь, на восточной фронтовой стороне, имел особенное устройство в виде некоторого преддверия к собственно внутреннему двору. По плану храма Фергюссона такое значение двора женщин подтверждается еще тем, что то место, которое занимал двор женщин в храме Ирода, якобы не принадлежало к внутреннему двору и в Соломоновом храме, но было частию внешнего двора. Последнее положение есть личное мнение Фергюссона, решительно ни на чем не основывающееся, потому что внутренний двор Соломонова храма не описан в библейских книгах, а предание считает его равным внутреннему двору Ирода. При этом та часть двора, которая названа двором женщин, в предании слишком ясно отделяется от Chel’a или переднего вала. Не имеет никакого значения и ссылка Фергюссона на то, что Иисус Христос сидел во дворе женщин, что якобы не могло быть допущено в подлинной части внутреннего двора. Не смотря на действительно существовавшее запрещение садиться во внутреннем дворе, в нем сидели имевшие надобность в отдохновении священники и даже спали очередные стражи храма в особенных пристройках, которые, в виду такого закона, были сделаны выступающими из линии внутреннего перибола храма на Chel. Такие же выступающие пристройки для отдохновения и сидения могли быть и во дворе женщин. Впрочем, мы не думаем, чтобы запрещение сидеть во дворе храма не допускало еще других исключений, кроме указанного в мишне. Нужно прибавить, что Фергюссон сам чувствует неправильность своего понятия двора женщин и, отчисляя его к предстенному валу, Chel, тем не менее ограждает его еще другим валом по требованию мишны. Дальнейшее описание двора женщин еще яснее докажет несостоятельность мнения Фергюссона.

Двор женщин был окружен со всех сторон стенами и с их внутренней стороны галереями, не исключая и стороны западной, обращенной к храму. Между галерей, на четырех углах двора, были четыре камеры, каждая 40 локтей длины и ширины, называемые в мишне לשכה , т. е. камера, снаружи обведенная галереей¹⁵⁹. Указанная величина относится к камерам в соединении с окружавшими их галереями, потому что, судя по их назначению, камеры не могли иметь сами по себе таких значительных размеров. Юго-восточная камера, лежавшая на юг от Коринфских ворот, называется в мишне камерою назареев, потому что здесь назареи приготовляли свои благодарственные жертвы, стригли волосы назарейства и сожигали их. Камера на северо-восточном углу двора женщин называлась камерою дров, потому что в ней священники, по каким-либо телесным недостаткам устраненные от права священнослужения, подвергали предварительному осмотру те дрова, которые в данный день предназначались для жертвенника, чтобы на священный огонь не попало что-нибудь гнилое и поврежденное червями (Edujoth, 8:5). Камера на северо-западном углу называлась камерою прокаженных, потому что в ней подвергались осмотру священниками выздоровевшие прокаженные (Negaim, 14:8)¹⁶⁰. Что касается четвертой камеры, бывшей на юго-западном углу двора, то рабби Елиезер-бен-Иаков, передающий в мишне предание о других камерах, сознается, что он забыл в чем состояло ее назначение. Но другой представитель предания мишны, Аба Саул, свидетельствует, что камера эта называлась камерою елея, на том основании, что здесь хранился елей для богослужебных принадлежностей (Midd. II, 5; Jad chazaka VIII, 5, 7–8). На западной стороне двора женщин, в виде подвалов, углубленных в грунт возвышавшейся второй половины двора, были кладовые для склада музыкальных инструментов храмового богослужения (Midd. II, 6). Кроме того, в мишне упоминаются еще несколько камер во дворе без ближайшего определения их местонахождения; вероятно, это были отделения при тех же четырех угловых камерах двора женщин. Именно: а) камера секретная, названная так потому, что сюда богобоязненные люди тайно приносили хлеб и другую пищу, которою также тайно пользовались бедняки, не желавшие открыто просить милостыни; б) камера сосудов, названная так потому, что в ней лежали сосуды, пожертвованные храму; однажды в месяц их пересматривали казначеи храма и частию непосредственно отдавали для храмового употребления, частию продавали и вырученные деньги обращали на ремонт храма (Schek. V, 4); в) камера корбан, упоминаемая (Midd. 1:1), как место требовавшее стражи из левитов, вероятно то же, что камера сосудов.

Другими принадлежностями двора женщин были четыре огромных золотых подсвечника, каждый о четырех лампадах¹⁶¹ возжигавшихся при иллюминации ночного богослужения праздника Кущей, и храмовые кружки для разных приношений, обязательных и добровольных. Кружки были прибиты в разных местах вдоль галерей, особенно вблизи тех ворот северных и южных, которые сами называются воротами приношений и сборов (hakorban, habecorim), и в просторечии назывались трубами, שפרוֹת , по своей форме, так как они были вверху узки, а внизу широки. В специальном трактате мишны о сиклях насчитывается 13 таких кружек, из которых каждая имела особенное надписание. Первая кружка имела надписание: новые сикли, т. е. храмовая подать текущего года. Вторая кружка: старые сикли, т. е. храмовая подать прошлогодняя, если она кем либо еще не внесена. Третья кружка: касса голубей, т. е. деньги на приобретение этих жертвенных птиц по требованию закона. Четвертая: горлицы всесожжения. Пятая: дрова. Шестая: ладан. Седьмая: золото на очистилище, появление которого, вместе с ковчегом завета, все еще предполагалось возможным. Остальные шесть кружек назначались для разных добровольных приношений (Schekal VI, 4; Teruma, 23:2). Так как в праздничные дни все приходившие в Иерусалим взносили в ту или другую кассу обязательные или необязательные приношения, то у касс было всегда большое стечение народа. Поэтому и Иисус Христос иногда останавливался в виду касс и проповедовал (Мк.12:41; Лк.21:1; Ин.8:20). Конечно, при каждой кассе были очередные священники, наблюдавшие за приношениями и разъяснявшие народу встречавшиеся при этом недоразумения. Таким образом, когда Иуда предатель принес сюда свои кровавые 30 сребреников, священники отказались принять их в кружку (Мф.27:6–7), потому что по закону деньги, приобретенные путем насилия и с оскорблением ближнего, не могли поступать в церковные кружки, на священные принадлежности, но или возвращались приносителям или передавались в городские кассы, на улучшение дорог, колодцев, на устройство странноприимниц и т. п. (Beza, 29, 1; Baba kama 94:2)¹⁶². Для поощрения народных подаяний в кассы, в галерее с кружками висела цеп Агриппы, сделанная из золота и по весу равная той железной цепи, которою этот царь был окован в темнице. По словам Иосифа Флавия, цепь Агриппы свидетельствовала народу, что судьба человека зависит от одного Бога, который, зная все дела человека, низводит сильных людей до положения узников и из темницы возводит на царство («Antiquitates Iudaicæ», XIX, 6:1).

По свидетельству мишны, во дворе женщин лица обоего пола присутствовали при богослужении вместе, и особенного отделения для женщин не было. И в евангелии мы видим появление женщины в том месте двора, где был Иисус Христос с учениками (Мк.12:41; Лук.21:1). Но с течением времени, вероятно, вследствие беспорядков, которые могли происходить при этом, при большом стечении народа, для женщин было устроено особенное место, в виде особых хор, расположенных на крышах галерей и камер; там же были и особенные женские кассы. Ход на женские хоры был с северных и южных ворот двора женщин. Таким образом восточными воротами храма или Никаноровыми женщины перестали ходить и вообще во дворе женщин женщины перестали показываться (Midd. II, 5). Устройством верхнего этажа двор женщин значительно увеличился. Это помогает нам признать свидетельство Иосифа Флавия («Bellum Judaicum», VI, 9:2), что при последнем взятии Иерусалима римлянами во дворе женщин было заключено такое множество людей, что впоследствии одних трупов здесь было найдено 12,000. Впрочем, и по удалении женщин на хоры, при богослужении больших праздников, во дворе женщин была такая теснота, что пройти с внешнего двора к месту жертвенника не было никакой возможности (Ioma, VII, 1). После этого, прав ли был Фергюссон, когда традиционную меру двора женщин, 135 локтей в квадрате, считал слишком большою и сократил ее на своем плане больше чем в четыре раза?

Мы сказали, что на западной стороне двора женщин было естественное возвышение грунта на 7½ локтей, в виде возвышающегося уступа горы. На краю этого уступа была проведена стена, служившая разделением между двором женщин и следующею более священною частию, в которой стоял храм. В средине этой стены были ворота, называемые в мишне верхними воротами (Succa, IV, 5; Ср. 4Цар.15:35), по их возвышенному положению над уровнем двора женщин, а также по их выдающейся высоте 50 локтей, при 40 локтях широты. К воротам всходили по лестнице из 15 ступеней, расположенных полукругом, соответствовавших 15 псалмам степеней, которые воспевались левитами именно на этой лестнице (Midd. II, 5). Соответственно своему названию в мишне верхними, у Иосифа Флавия они называются надкоринфскими или верхнекоринфскими, т. е. лежащими выше коринфских («Bellum Judaicum», V, 5:3). Впрочем, в вопросе о положении ворот этого имени многие путаются. Даже Маймонид смешивает эти ворота с Никаноровыми (Jad chazaka, VIII, 5, 5; Ср. Барклея, The Talmud, 369; Вогюэ, Le Temple, 55). Причиною этого смешения послужило то, что в главном трактате мишны, посвященном храму (Middoth), вовсе не упоминается особая стена, разделявшая внутренний двор на части, а также то обстоятельство, что это новое средостение во внутреннем дворе, повидимому, было излишним и закрывало дальнейшее место богослужения от народа, стоявшего во дворе женщин. Поэтому некоторые исследователи сомневались в существовании всей вообще западной стены двора женщин¹⁶³. Тем не менее существование такой стены и ворот слишком определенно указывается в приведенном свидетельстве Иосифа Флавия. И в мишне есть хотя случайные, но ясные указания по этому пункту. Так Succa 5, 3 в описании одного богослужебного обряда говорит о двух священниках, стоявших в верхних воротах, которыми со двора израильтян сходили во двор женщин. Но ворота невозможны без целой разделяющей стены между восточною и западною частию двора. По фарисейскому учению, эта стена необходима была, чтобы разделять между пятою степенью святости, которую представлял двор женщин, куда могли еще входить женщины и прозелиты (Kelim 1, 8; «Bellum Judaicum», V. 5:2), от следующей территории шестой степени святости, к которой не должны были приближаться ни женщины, ни прозелиты, ни все те израильтяне, состояние чистоты которых еще требовало очищения жертвою за грех (Kelim, 1:8).

Второе или западное отделение внутреннего двора имело ту же широту с севера на юг 135 локтей и длину 187 локтей. Оно также было обведено вдоль стен колоннадою. Это ясно указано в том месте мишны, где говорится об утреннем осмотре этого двора священниками при открытии ворот. Очередные стражи при этом разделялись на две партии: одна партия шла эксердою или галереей на восток, а другая эксердою в направлении на запад; обойдя двор, обе партии встречались одна с другою в экседре (Tamid, 1:3). Таким образом все пространство двора можно было обойти, не выходя из экседры. Какой вид имела здесь экседра, талмудическое предание не показывает; только Раши, в объяснение приведенного места, говорит, что под эксердою разумеются каменные колонны вокруг двора, на которых лежали навесы. То же подтверждает и Иосиф Флавий, предполагающий везде между воротами галлереи (αἱ στοαὶ δε μεταξὺ τῶν πυλῶν), подобные галереям внешнего двора («Bellum Judaicum», V, 5:2). Поэтому нельзя считать правильным план талмудического храма Блоха, не имеющий никакой колоннады как в этой части внутреннего двора, так и во дворе женщин, а равно и план талмудического храма Барклея (The Talmud, 1878, pl.), на котором колоннада показана не вдоль стен двора, а вдали от них, вокруг стоявшего здесь корпуса самого храма.

Кроме сейчас упомянутых ворот верхних или надкоринфских, западное отделение внутреннего двора имело еще 6 ворот, 3 на северной и 3 на южной стороне, выводивших на вал, расположенных, конечно, во взаимном между собою соответствии и не так беспорядочно и бесцельно, как это показано на планах Барклея и Блоха. Лучший способ расположения ворот можно видеть на плане Вогюэ (см. рис. 80, стр. 478). Вместе с воротами, мишна указывает здесь отдельные здания, служившие отдельным потребностям и имевшие особенные имена (Midd. 1, 5–6; V, 6; Jad. chazaka VIII, 5:17). Вдоль северной стены, между воротами, показаны мишною следующие здания: 1. Здание Beth-hamoked. Положение этого здания можно установить со всею точностию. По Tamid 1, 1; III, 3, оно лежало в северо-западном углу, против башни Антония и притом так, что некоторою своею частию выступало из линии внутреннего перибола на прилегающий вал. Такие выступы отдельных зданий из общей линии стены показаны в вышеприведенном изображении внутреннего двора, найденном в Риме. Здание Beth-hamoked было со сводами, имело двое ворот, одни с внутреннего двора, другие с вала, и разделялось на четыре небольших отдельных камеры: а) камеру агнцев, обыкновенной ежедневной жертвы утренней и вечерней; б) камеру печатей, где хранитель печатей принимал плату от жертвоприносителей за вино и елей и выдавал в получении ее расписку или печать, которая затем предъявлялась надзирателю за вином и елеем. Здесь же со времени Асмонеев хранились камни жертвенника, оскверненного греческими царями (1Макк.4:46). в) Камера для согревания или камера с горевшим очагом, давшая свое имя Beth-hamoked всему зданию; эта камера была соединена подземным ходом с купальнею, в которую ходили священники после случайных осквернений. г) Камера, в которой приготовлялись хлебы предложения. 2. Второе по важности здание в северной галерее называлось домом или зданием Парва. Подобно предшествующему зданию, и оно имело подземный ход, направленный под место святого святых; с другой стороны особенная каменная лестница вела в верхнюю горницу, бывшую на крыше этого здания, в которой было приспособление для омовений первосвященника в день Очищения. Вообще это здание с своими секретными ходами было сделано так искусно, что предание называло строителя его, некоего Нарву, волшебником и его имя удержало за зданием (Ioma 34, 35, Aruch). Кажется, что здание Парва нужно отождествлять с зданием Автинос, о котором известно, что оно также служило местом приготовления первосвященника к священнодействию дня Очищения в своей верхней горнице (Ioma 1, 5; гемар. 19:1). Обыкновенным же назначением нижнего этажа этого здания было приготовление фимиама для каждений в храме, составлявшее в то время привилегию фамилии Автинос. На балконе здания помещался сторожевой пост, такой же, какой был и на балконе первого здания Beth-hamoked. Другими зданиями северной стороны двора были: 3. Камера соли, где хранилась необходимая для жертвоприношений соль, и 4. Камера омовений, где перемывались внутренности жертвы (Midd. V, 4; Tamid, IV, 2). Между этими двумя камерами нужно полагать ворота Ницоц (букв. ворота искр), имевшие, как и все прочие, вид exedrae; здесь, также на балконе, был третий ночной сторожевой пост (Tamid, 1, 1; Midd, 1:1). Комментаторы мишны не знают, что могло означать имя Ницоц. Возможно, что этим названием указывается только то, что названные ворота лежали против жертвенника всесожжений и обдавались искрами от горевшего на жертвеннике постоянного огня. Таким образом всего отдельных зданий в северной exedra было четыре и между ними трое ворот. Хотя в талмуде упоминаются еще некоторые другие имена камер, бывших здесь, но это только новые названия одних и тех же зданий. Самое лучшее распределение этих зданий сделано опять на плане Вогюэ. хотя под другими названиями (камера соли, камера осоления кож (?), камера омовения внутренностей и Beth-hamoked). При этом Вогюэ не верит сказанию о том, что здание Beth-hamoked некоторою своею частию выступало на вал, и не нарушает на своем плане прямой линии перибола. Равным образом размеры всех четырех зданий Вогюэ представляет почти равными, за исключением здания Beth-hamoked, имеющего у него несколько меньшие размеры. Это не совсем согласно с показаниями мишны, которая старается видоизменять характер и размеры бывших здесь зданий, и именно зданию Beth-hamoked дает наибольшие размеры. На этом основании на плане Барклея Beth-hamoked превосходит другое здание северной стороны в четыре раза, а на плане Блоха он выделяется из всех зданий храма совершенно круглою формою ротонды. Нужно ли доверять этим позднейшим свидетельствам или же, вслед за Вогюэ, уравнять по возможности все здания, руководствуясь законами симметрии?... Прибавим, что, принимая свидетельства талмуда о неравномерности зданий по их высоте и широте, мы не найдем возможности установить ту галерею, которая пред всею линиею камер окружала двор. Наконец, мы не видим никакого основания согласиться с Фергюссоном, что северная сторона внутреннего перибола вообще была отделана проще южной, так как она якобы принадлежала одним священникам и сторонние посетители в нее не заходили (The Temples of the Jews, 112). На плане Фергюссона (pl. 11) северная сторона имеет здания гораздо бо́льшие, чем противулежащие здания южной стороны, за то ворота вдвое меньшие.

Соответственно зданиям и воротам северной стороны, были расположены здания и ворота южной стороны этой части двора. В самом крайнем юго-западном углу, прямо против Beth-hamoked, было большое здание, по виду похожее на Beth-hamoked и также выступавшее одною своею половиною из линии перибола на вал. Особенность этого здания предание отмечает тем, что оно было сделано из больших камней выпусковых, gazith. Но так как такие же камни были во всех постройках храма, то специальное название данного здания именем gazith нужно понимать в том смысле, что отделка камней выпусками была не только снаружи, но и внутри; именно внутренняя зала этого здания была залою gazith. С другой стороны, зала этого здания, по преданию, имела вид базилики, גדולה בםילקי כמין (Ioma, 25:1), т. е. состояла из двух или трех нефов, разделенных колоннами, подобно александрийской синагоге и вообще всем древним синагогам. Такой вид получила зала gazith по своему особенному назначению служить местом собраний великого Синедриона из 71 члена (Midd. V, 4). Так как в зале Синедриона собирались лица, не имевшие права восседать во внутреннем дворе храма, то зала заседаний выступала из линии перибола на Chel. Вогюэ опять не придает никакого значения этому свидетельству и залу gazith вдвигает в общую линию двора, предпочитая всему правильность линий и симметрию. Но симметрия здесь могла не нарушаться вследствие того, что выступ из линии перибола залы gazith приходился на углу и имел соответствие в таком же выступе противоположной северной стороны в здании Beth-hamoked. Фергюссон, желая остаться верным преданию касательно расположения залы gazith и в то же время сохранить правильность линии перибола, переносит залу gazith во двор женщин, который, как мы уже говорили, имеет у него значение вала или только преддверия внутреннего двора. Этим, говорит Фергюссон, вполне объясняется выражение мишны, что зала gazith одною половиною была внутри Chel, а другою снаружи. Внутренний Chel есть двор женщин, а наружный – Chel в собственном смысле или вал, предварявший и двор женщин. Но Фергюссон забывает, что также точно, по свидетельству мишны, был построен и Beth-hamoked, между тем Фергюссон оставляет его во внутреннем дворе и не выдвигает из общей линии перибола. С другой стороны, во дворе женщин нет места для залы Синедриона, особенно в том дворе женщин, который показан на плане Фергюссона. Чтобы выйти из этого затруднения, Фергюссон допускает новый произвол, делая из залы Синедриона верхний этаж над двумя камерами, действительно бывшими во дворе женщин. Неправильно также зала великого Синедриона показана на плане Блоха на северной стороне двора¹⁶⁴ Второе здание южной стороны, отвечавшее зданию Парва на севере, носило название Паргедрин (πάρεδροι) или Вулевтин (βουλευτοί). Как видно из этих названий, оно также было в распоряжении членов Синедриона, хотя талмуд полагает, что здесь было также убежище первосвященника в течение недели, предшествовавшей дню Очищения. Третья камера южной стороны была складом дров для жертвенника (Jad chazaka, VIII, 5:17). Четвертая камера была камерою водокачки у ворот hamaim. Здесь был большой резервуар и колесо, которым накачивали воду для потребностей всего внутреннего двора. Между указанными четырьмя камерами было трое южных ворот, на линии северных ворот, конечно такого же устройства, а не в большем виде (Фергюссон). На плане Барклея южная сторона имеет одно большое здание gazith, а выходов на вал 4, и притом расположенных весьма неправильно. – На восточной стороне, обращенной к двору женщин, по ту и другую сторону ворот, также были две камеры, одна служившая ризницею для священников, называющаяся в предании именем Пинхаса, последнего ризничего иерусалимского храма, а другая, называвшаяся Хабитин, служившая местом приготовления ежедневной мучной жертвы первосвященника. Последние камеры представляли верхний этаж двух западных камер двора женщин, бывших в западной стене. Замечательно, что Иосиф Флавий ничего не говорит об упомянутых в мишне камерах внутреннего двора, хотя говорит вообще о бывших здесь кладовых и сокровищницах. Из этого следует то, что камеры двора были вообще небольшие и что они заслонялись колоннадою и терялись в массиве стены. На рис. 77 (стр. 455) мы привели очень хорошо сделанный план внутреннего двора приспособительно к сочинениям Иосифа (Spiess. Der Tempel zu Jerusalem nach Josephus). На нем не указано ни одной камеры вдоль стен, но, соображая необыкновенную толщину стен северной, южной и восточной в сравнении с западною стеною, легко можно прийти к заключению, что стена расширена здесь не даром, и что в массиве ее устроены храмовые склады. План Шписса очень близок к плану Вогюэ и дополняет этот последний только западною колоннадою, без которой внутренний двор не мог считаться законченным.

Теперь, когда для нас ясна окружность западного отделения храма, его перибол с камерами и галереями, посмотрим, чем была наполнена его внутренность. Грунт двора большею частию состоял здесь из натуральной выровненной скалы. В тех местах, где была земляная насыпь, двор был вымощен большими каменными плитами. За целостию мостовой в этом дворе смотрели очень строго, «чтобы при совершении какого-нибудь богослужебного акта священник не наткнулся на выпавший из мостовой камень» (Jad Chazaka VIII, 1). Пыль, нечистота, заносимая сюда животными, разносившийся по двору пепел жертвенника, брызги крови и проч., постоянно смывались струями накачиваемой воды. Так как ветхозаветные священники не носили обуви и на святом месте всегда ходили босыми, то в зимнее время от каменного пола они должны были испытывать чувствительный холод, и постоянно наведывались в Beth-hamoked, где горел для них неугасимый костер. На случай болезни кого-либо из священников, в его очередное служение при храме, в Beth-hamoked находился постоянно врач из тех же священников. Имя одного из врачей храма бен-Ахай случайно сохранилось в предании учителей талмуда (Schekalim, V, 48 d. Jerus).

Рисунок 80. План храма Ирода по Вогюэ

Но заключенное здесь пространство западной половины двора в свою очередь подразделялось на две части: двор израильтян и двор священников. Двором израильтян называлась узкая полоса вдоль всей восточной стены всего 11 локтей широты. Это было ничто иное, как переходная ступень из двора женщин во двор богослужения и священников. От следующего отделения или двора священников двор израильтян отделялся новым подъемом горы на один локоть высоты (Midd. II, 6); по краю подъема был проведен изящный каменный бруствер в виде прямой линии, от стены до стены, 135 локтей (εὔλιθον τι καὶ χαριὲν γείσιον. «Bellum Judaicum», V, 5:6). Не нужно думать, что узкое отделение, называвшееся двором израильтян, было назначено именно для израильского народа. Мы видели уже, что для масс народа назначалось восточное отделение или двор женщин. Все же западное отделение, начиная от ворот верхних, было двором священников или двором богослужения. Но так как в некоторых жертвенных обрядах требовалось участие представителей народа, то обычай требовал, чтобы 10 таких представителей от общества были при всяком богослужении тут же во дворе священников. Местостояние этих-то десяти израильтян и называлось отделением или лучше перегородкою (γείσον) израильтян. Но что в действительности и эта полоса двора принадлежала священникам, как нельзя более ясно видно из того, что здесь была ризница, т. е. именно такой пункт, к которому чаще всего должны были обращаться священники. Поэтому несправедливо Фергюссон (98) и Пайллу (368) считают ненормальным традиционное узкое отделение двора израильтян и увеличивают его по своим соображениям. Именно, по плану Фергюссона, двором израильтян была не только эта полоса вдоль восточной стены, но и вся южная сторона дальнейшей площади двора между описанными нами южными воротами и камерами и корпусом храма. Двором же священников было место окружавшее жертвенник и затем северная сторона остальной части двора между северными воротами и камерами и корпусом храма. Поэтому-то, говорит Фергюссон, южная часть всего этого двора, как посещаемая обществом, лучше была отделана, чем вся северная сторона, доступная одним священникам» (ср. Kitto. Encycl. Vol. 3, р. 766). Какой, спрашивается, смысл имело бы присутствие народа в тылу храма, когда все богослужение совершалось впереди, пред фронтом храма и пред широкими дротами, открытыми к народу во двор женщин? И мишна и Иосиф решительно не допускают возможности каких-нибудь разделяющих линий в направлении с востока на запад; все разделения внутреннего двора шли в противоположном направлении с севера на юг. Еще далее от традиционного разделения внутреннего двора стоит Вилляльпанд-Пайллу, на плане которого двор израильтян широкою полосою со всех сторон обнимает двор священников. Вместе с этим совершенно уничтожается та система стен, камер, ворот и галерей, которую воздвигают вдоль внутреннего двора Иосиф и мишна. По счастию, у Иосифа Флавия сохранилась самая история подразделений внутреннего двора иерусалимского храма. Первая мысль о разделении на части внутреннего двора принадлежит Александру Ианнею. Однажды возмутившийся народ, имевший еще всею своею массою свободный доступ к месту священнодействия, прервал богослужение, бросая в первосвященника лимонами, которые в случившийся тогда праздник Кущей, по обычаю, были в руках у каждого. Чтобы предотвратить на дальнейшее время подобные беспорядки, Александр Ианней отдалил народ от жертвенника священнодействий и поставил ограду на черте, до которой можно было приближаться народу («Antiquitates Iudaicæ», XIII, 13:5). Храм Ирода еще более увеличил это разделение между местом народа или двором женщин и местом священнослужителей. На пограничной черте между ними был сделан не бруствер только, но высокая крепостная стена и весьма крепкие, хотя и необыкновенно широкие, ворота. «Но в таком случае, возражает Пайллу, слушать священные молитвословия в храме многочисленному народу, толпившемуся во дворе женщин и во дворе языков, было так же невозможно, как невозможно парижанину, стоящему на Новом Мосту, слушать мессу, совершающуюся в храме Notre-Dame de Paris (Monographic du Temple de Salomon, 368) «Между тем, прибавляет Пайллу в другом месте (стр. 370), гордые своею праведностию фарисеи не могли бы довольствоваться теми скромными местами, которые, при большом стечении народа, им пришлось бы занимать где-нибудь во дворе языков; разве только какой-нибудь мытарь, по евангельской притче (Лк.18:13), добровольно становился вдали от центрального места богослужения». Это возражение Пайллу должен был обратить, прежде всего, против себя самого, потому что его двор израильтян, окружающий со всех сторон двор священников, так же отдален от места богослужения галереями, как и тот двор, который на других планах называется двором языков. Нет сомнения, что при больших стечениях народа не все могут с удобством присутствовать при богослужении и ныне в многочисленных христианских храмах. Тем более невозможно было быть зрителями жертвоприношений всем богомольцам ветхозаветного храма одновременно. В обыкновенное же время приходившие во храм легко могли следить за всеми моментами жертвоприношения, слушать богослужебное пение и музыку со двора женщин, который и у Пайллу является главною частию двора израильтян¹⁶⁵. В «Иудейских Древностях», XI, 5, 5, весь народ собирается только против восточного фронта храма, т. е. в том отделении, которое позже названо двором женщин.

В расстоянии 11 локтей на запад от барьера, отделявшего двор израильтян от священнического, возвышался жертвенник всесожжении, центральный пункт ветхозаветного храмового богослужения. – Моделью послепленного жертвенника всесожжении послужил отчасти образ жертвенника, начертанный пророком Иезекиилем (Иез.43:13–18), но увеличенный в масштабе. По описанию мишны (Midd. III, 1), жертвенник в своем основании представлял квадрат 32 локтей; но эта мера постепенно сокращалась, так что в своей верхней части жертвенник имел 24 локтя длины и ширины, т. е. был вдвое увеличенным квадратом жертвенника Иезекиилева (Иез.43:16). Именно: на расстоянии одного локтя высоты от мостовой окружающего двора в стене жертвенника был сделан уступ или сокращение на один локоть со всех сторон, так что длина и ширина массива жертвенника здесь была уже 30 локтей; нижняя часть жертвенника до этого уступа называлась основанием, iessod, или малым выступом жертвенника (Иезекииль). Далее чрез 5 локтей высоты массив жертвенника опять сокращался уступом на один локоть со всех сторон, и являлся квадратом 28 локтей; этот второй уступ жертвенника назывался sobeb (обход) или большой выступ (Иезекииль). Дальнейшее сокращение жертвенника было там, где выходили так называемые роги жертвенника, так что линия уступа была здесь вместе карнизом, соединявшим между собою выступы рогов. Здесь жертвенник имел 26 локтей длины и ширины. Наконец еще один уступ в массиве жертвенника был на том месте, где предстояли священники при жертвоприношении. И здесь уступ правильно обходил кругом жертвенника, представляя собою площадку, которою пользовались священники при раскладке дров, жертвенных частей животных, при очищении жертвенника и проч. Этот последний уступ проходил на два локтя ниже вершины жертвенника. Массив жертвенника здесь имел, как мы сказали, 24 локтя в квадрате, следовательно своею широтою превосходил внутреннюю широту храма. Что касается общей высоты жертвенника, то, по вычислению Маймонида (Jad Chazaka VIII, 2:3) она доходила до 58 ладоней, т. е. до 10 локтей без 2 ладоней, если считать по большому локтю, или до 11 локтей без 3 ладоней, если считать по малому локтю. Иосиф Флавий, глазомеру которого все принадлежности храма являлись в увеличенном виде, и жертвенник всесожжении увеличивает почти вдвое до 50 локтей длины и ширины и 15 локтей высоты («Bellum Judaicum», V, 5:6). Неверность измерений жертвенника у Иосифа видна из того уже, что они сильно отступают от свидетельства Гекатея о жертвеннике послепленного времени 20 локтей длины и ширины и 12 локтей высоты, между тем как описание мишны весьма близко подходит к жертвеннику Гекатея («Contra Apionem», 1:22). Далее, описанные нами уступы вокруг жертвенника Иосиф называет ступенями лестницы, приводившими к жертвеннику, хотя числа их не указывает («Bellum Judaicum», VI, 4:6). Но если можно было описанные уступы назвать лестницею, то разве только декоративною лестницею; пользоваться же лестницею, ступени которой имели 5 локтей высоты, не было никакой возможности. Возможно, что среди этой декоративной лестницы на восточной стороне жертвенника были обыкновенные проходные ступени, подобные проходным ступеням вала среди колоссальной декоративной лестницы. Иосиф Флавий («Bellum Judaicum», VI, 4:6) изображает трогательную картину на ступенях жертвенника: когда воины Тита уже вторглись во внутренний двор, иудеи, привыкшие считать рог жертвенника защитою от нападений гонителей, устремились к жертвеннику, наполнили все его ступени и уступы; но сокрушенный рог ветхозаветного жертвенника уже потерял тогда свою искупительную силу.... Независимо от лестницы, на южной стороне жертвенника был насыпной подъем к жертвеннику, в виде холма 32 локтей длины и 16 локтей широты, доходившего до верхней площадки вокруг жертвенника. Внутреннее ядро как жертвенника, так и приводившей к нему насыпи было сделано, по точному смыслу закона Моисеева Исх.20:25, из девственных, природою образованных, камней, не имевших никаких искусственных надрезов или следов человеческой работы и набранных в девственном грунте Вет-Херем при Вифлееме («Antiquitates Iudaicæ», XII, 7, 6; «Bellum Judaicum», V, 5, 6; Midd. III, 4), а по Маймониду еще и со дна моря, плотно сложенных и залитых известью и свинцом, и образовавших таким образом одну компактную массу (Майм. Iad, VIII, 3). Кажется, что и наружная сторона жертвенника и его уступы были уже не из меди, как в жертвеннике Соломона, а из камня. По крайней мере, мишна свидетельствует, что жертвенник и его насыпь два раза в году, к Пасхе и празднику Кущей, белились (Midd. III, 4). Кроме того, накануне каждой субботы происходила небольшая очистка жертвенника; она состояла в том, что кровь на стенках и уступах замазывалась известью (соскабливать пятна со стены железным орудием запрещалось).

Частнейшими особенностями жертвенника Иродова храма служили приспособления для стока возливавшегося здесь вина, а особенно крови закалявшихся здесь жертвенных животных. Из соединения многих талмудических свидетельств о каналах, имевших связь с жертвенником (Midd. III, 2–3; Tamid III, 6; Sukka 65 и друг.), получаем такое представление. Под жертвенником всесожжений были подземелья, называвшиеся Шитин, для стока крови и возлияний вина, а также подземные спуски к ним для очищения каналов. Виносточное устье или канал, отвесно пробитый в жертвеннике, был узок и под жертвенником соединялся с небольшим резервуаром, специально предназначавшимся для того, чтобы вино, посвященное жертвеннику, держалось в нем в незагрязненном виде до своего окончательного испарения. Но так как достигшее сюда вино, после некоторого времени, образовало осадки, превращавшиеся наконец в твердую массу, то резервуар вина требовал очищения. Для очищения, в него спускали мальчика, так как узкое устье не позволяло проникнуть туда взрослому. Из этого следует, что очищение винного канала и резервуара совершалось чрез то же устье, которым вино входило в резервуар, тем более, что это очищение совершалось очень редко (по талмуду раз в 60 или 70 лет). Напротив, кровесточный канал, бывший на юго-западном углу жертвенника, требовал постоянного очищения и притом не такого, которое можно было доверить мальчику. И кровь, как вино, стекала в особенный резервуар, бывший под жертвенником, но она не могла безнаказанно оставаться там долгое время. Предписывалось каждое утро очищать от нее резервуар. Для этого к резервуару был сделан при жертвеннике, в полу мостовой, между жертвенником и храмом, особенный подземный спуск одного локтя ширины, закрывавшийся большою мраморною плитою, с кольцом. Ранним утром, когда отворялись двери храма, сюда спускался священник и омывал резервуар сильною струею воды, которую он пропускал сюда особенным снарядом. Вместе с водою, кровь уносилась особенным каналом в Кедрский поток, в новый резервуар, где ее продавали для удобрения садов. – Кроме этих двух устьев, кровесточного и виносточного, жертвенник всесожжений имел еще третье устье, пробитое на южной стороне, в том насыпном холме, который образовал здесь подъем на жертвенник, и соединявшееся с новым подземельем или пещерою. Через это устье бросались в пещеру некоторые ненужные отброски при жертвоприношении (Midd. III, 3)¹⁶⁶. В талмудической литературе эти подземелья жертвенника возводятся в значение мировых явлений и делаются предметом многочисленных агад. Происхождение их возводится ко времени Соломона и Давида и даже ко времени миротворения (Sukka 9, 53–54).

На северной стороне жертвенника была целая система приспособлений для заклания и очищения жертвенных животных. Сделанные первый раз при первосвященнике Иоханане, большие кольца, имевшие вид дуги, были вбиты в мостовую шестью рядами, по 4 кольца в каждом ряду; всего 24 кольца по числу чред священников. Кольцами охватывали шею животного при его заклании для того, чтобы удержать животное от беспорядочных движений и всю его кровь спустить в сосуд для дальнейшего обряда возлияния крови на жертвенник. Далее на север стояли 8 мраморных столов (Вогюэ считает достаточным два?? стола) и 8 мраморных колонн, невысоких, соединенных, каждые две, кедровыми перекладинами, в которые были вбиты крючки. На столбах вешались жертвенные животные для снятия кож, а на мраморных столах разлагались затем для раздробления их на части (Midd. III, 5). Таким образом жертвенник с своею насыпью на южной стороне и приспособлениями для жертвенного заклания на северной стороне занимал всю широту двора от галлереи до галлереи. Собственно местом или площадью жертвенника считалась полоса земли 32 локтей ширины, по ширине жертвенника и 135 локтей длины с юга на север: насыпь, возводящая на жертвенник, и самый жертвенник занимали 62 локтя; от жертвенника до колец проходное место 8 локтей; место самых колец 24 локтя; от колец до столов проходное место 4 локтя; место самых столов 4 локтя; место колонн 12½ локтей; остальные 20 локтей назначались для галерей, которые могли быть здесь не шире 10 локтей. Впрочем, это измерение, проведенное на основании комментаторов мишны на плане Блоха, оказывается неудобным потому, что при нем центр жертвенника не совпадает с центром корпуса храма, но несколько отодвигается на юг, между тем, как справедлива заметил Фергюссон, если что-либо можно утверждать о храме с полною достоверностию, то это именно то, что ось жертвенника и храма была общая. Поэтому гораздо лучше делают Барклей, Едерсгейм и друг., суживая на своих планах места колец и столов и подвигая жертвенник на его законное место. На плане Вогюэ жертвенник всесожжений своею центральною линиею также не совпадает с центральною линиею храма, но подвинут больше надлежащего не на юг, а на север. Это произошло, как видно на самом плане, от желания Вогюэ поставить в связь положение храма и жертвенника с группою древних цистерн и подземных каналов, существующих в данном месте на нынешней площади храма. Так как проходящий по центральной линии храма подземный канал поворачивает затем несколько на север, то Вогюэ, сообразно с этим, подвинул к северу и место жертвенника. О значении этого отождествления мы будем говорить в следующей главе. – По раввинским определениям, площадь жертвенника, начиная от барьера, имела седьмую степень святости, по которой вход сюда возбранялся не только иноверцу, но и всякому израильтянину, не принадлежавшему к сословию священников, за исключением тех случаев, когда приноситель жертвы – израильтянин по закону должен был присутствовать при самом обряде, чтобы возложить руки на жертвенное животное и заколоть его. Сюда не входили даже священники в состоянии нечистоты (Kelim, 1, 8; «Bellum Judaicum», V, 5, 6; «Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:5)¹⁶⁷.

На юго-западной стороне жертвенника, на своем традиционном месте, стоял большой бассейн для воды, заменивший медное море Соломона и называвшийся древнем именем כיור . Он наполнялся водою из цистерны, бывшей в камере, называвшейся камерою водокачки. Под этим последним именем разумеется механизм, изобретенный механиком Бен-Катином для доставления воды в бассейн и для снабжения водою всего внутреннего двора (Ioma, III, 10; Tamid 28:2). О величине бассейна Иродова источники не говорят, но из сделанных к нему приспособлений видно, что он был выше человеческого роста. Кроме цистерны, находившейся в камере Бен-Катина, площадь храма имела много других цистерн, постоянно наполнявшихся свежею водою из прудов Ефамских посредством водопровода (Ioma, 41:1).

Переходим теперь к корпусу самого храма Ветхого Завета в последней фазе его существования. Источники называют его ὁ ναός, hechal, и приписывают ему девятую и десятую степень земной святости, по его двум отделениям, святому и святому святых (Kelim, 1:9).

Иосиф Флавий («Bellum Judaicum», V, 5:4) и учители мишны (Midd. III, 6) согласны в том, что храм, который они видели, т. е. храм, переделанный при Ироде, стоял на платформе, возвышавшейся над уровнем внутреннего двора; в мишне она называется otem, אומם , т. е. компактный пласт камней, твердое основание. На платформу, с фронтовой стороны храма, приводили 12 ступеней. По описанию мишны, каждая ступень имела 1 локоть широты и ½ локтя высоты. После каждых двух ступеней третья ступень представляла площадку трех локтей широты, а самая верхняя ступень, пред притвором храма, представляла площадку 4 (по другим 5) локтей широты. Отсюда в талмудической литературе выражения: первая, вторая, третья площадка пред храмом. Например (Ioma, cap. 4): «священник мешал кровь на четвертой площадке лестницы храма». Таким образом лестница имела длины 21 или 22 локтя, и потому должна была начинаться сейчас за жертвенником; высота лестницы, а следовательно и платформы в этом пункте, была 6 локтей. Как видно из приведенного на рис. 79 (стр. 462), изображения иерусалимского храма, найденного в Риме, вся лестница была из белого мрамора. С других сторон лестниц не было, и высота платформы была гораздо больше, особенно на западной стороне. На упомянутом сейчас римском изображении храма высота платформы под храмом дочти равна высоте окружной колоннады внутреннего двора. По своему составу и кладке платформа представляла циклопическую стену, камни которой достигали до 45 локтей длины, 5 локтей высоты и 6 локтей широты («Bellum Judaicum», V, 5:6). Таких камней для всей длины платформы требовалось не более трех, так что стена представляла здесь некоторое подобие ἱερὸν τρίλιθον Ваальбека. Длина и ширина платформы прямо не указана; но так как пред фронтом храма была площадка 4 или 5 локтей, то, вероятно, такая же площадка оставалась от платформы со всех других сторон, вокруг храма. На основании Втор.22:8 по краю платформы нужно предполагать ограждающую ее невысокую стену.

Храм, возвышавшийся на описанной платформе, вообще говоря, был построен по образцу первого храма. Все отделения Соломонова храма есть и здесь: притвор и внутренняя зала, разделенная на две части: святое и святое святых. Даже внутренняя длина и ширина святого и святого святых остались те же. Остались и трехъярусные боковые пристройки вокруг храма, в том же количестве и порядке их расположения. Всех камер, по Midd. IV, 3, было на продольных сторонах по 5 в каждом этаже, а на западной стороне по 3 камеры в двух нижних этажах и 2 в третьем этаже; всего 38 камер. Общий ход в камеры был на северо-восточном углу; у Иосифа он называется золотою дверью («Bellum Judaicum», VI, 4:5). Но храм Ирода существенно отличался от Соломонова наружным видом и прежде всего своею высотою. Мы уже говорили, что у иудеев фарисейского периода было необыкновенное стремление увеличивать высоту храма. Им казалось, что, возвышая свой храм выше Соломонова, они тем самым реализируют пророчество Аггея (Агг.2:9) о необыкновенной славе второго храма.

По описанию фарисея Иосифа Флавия, храм Ирода, имел высоты 100 локтей («Bellum Judaicum», V, 5:2) и 120 локтей («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:3). Последняя цифра невероятна и сама по себе и по противоречию первой. Но первое определение столоктевой высоты храма подтверждается свидетельством мишны (Midd. IV, 6) и должно считаться несомненным. Как само собою разумеется, такая высота не могла иметь места при одноэтажной зале Соломонова храма, но должна была разделяться между несколькими этажами. В частном определении высоты отдельных этажей наши источники расходятся. Прежде всего, по своей видимой точности, заслуживает внимания следующее описание высоты храма в мишне: «высота храма сто локтей, а именно: otem 6 локтей, нижний этаж 40 локтей, kiur 1 локоть, beth-dlifa 2 локтя, thakara 1 локоть, maaziba 1 локоть, второй этаж 40 локтей, kiur 1 локоть, beth dlifa 2 локтя, thakara 1 локоть, maaziba 1 локоть, maakeh 8 локтя, kole oreb (воронье чучело) 1 локоть. Рабби Иуда сказал: kole oreb не отделялось от maakeh, но maakeh имела 4 локтя» (Midd. IV, 6). Таким образом храм имел два этажа: нижний этаж или древнее святилище, зала святого и святого святых, имеет высоты 40 локтей, и на ее крыше возведенная верхняя зала или второй этаж храма имеет такую же высоту 40 локтей. К этой внутренней высоте двух этажей (40+40=80) в наружном виде храма указан ряд прибавлений, равняющихся в совокупности 20 локтям. Именно внизу otem или известная уже нам платформа, имевшая на фронтовой стороне 6 локтей высоты. Далее, после 40 локтей высоты нижнего этажа в наружной стене выступал kiur, эпистиль или архитрав одного локтя высоты, а над ним beth-dlifa или beth-glifa, .место глифов или иначе триглифов, т. е. фриз, лежащий обыкновенно на архитраве, двух локтей. Если будем читать без предположенной здесь перемены согласных beth-dlifa или beth-dilfa, т. е. место каплей, то получим указание на так называемые капли (σταγόνες, guttae) бывшие под глифами, т. е. на фриз, имевший сходство с фризом памятника Авессалома. Выше бет-длифа проходила thakara одного локтя высоты, т. е. карниз или точнее нижний из двух выдававшихся карнизов и maaziba одного локтя, т. е. второй или верхний карниз. Этим наружным измерениям стены внутри храма соответствовали два потолка или иначе потолок нижнего этажа и пол верхнего и промежуточное пустое пространство между ними. Kiur соответствовал нижнему потолку, thakara и maaziba сложному верхнему потолку, а beth-dlifa или beth-glifa – пустому пространству между двумя потолками (Маймонид)¹⁶⁸. Затем идет возвышение второго этажа 40 локтей с подобными же повторительными прибавлениями: kiur или архитрав одного локтя, beth-glifa двух локтей, thakara одного локтя и maaziba одного локтя, чему опять с внутренней стороны соответствовали два потолка нижний – kiur и верхний сложный – thakara и maaziba, с промежуточным между ними пространством beth-dlifa. Но здесь наверху здания указано еще прибавление, не встречающееся в нижнем этаже, – maakeh перила и kole oreb, воронье пугало, одного локтя. Что кругом крыши были перила, это понятно, но какой смысл могли иметь на храме вороньи пугала и каким образом они могли входить в меру высоты храма? На этот вопрос предание не дает определенного ответа. Одни предполагают, что это были острые шпили, якобы препятствовавшие птицам садиться на храм (Sabb. 90:1), другие, что это была железная доска с чучелами, похожими на птиц и сгонявшими с храма живых птиц (Aruch). То и другое предположение чрезвычайно сомнительны. Если бы крыша в самом деле вся была истыкана копьями или шпилями, то она не только не прогоняла бы птиц, но именно привлекала бы птиц; воробьи, голуби не замедлили бы здесь завести гнезда. Остается другое предание, что это были не копья или шпили, а какое-то особенное сооружение, украшенное изображением птиц и ошибочно названное в предании птицегонителем. Нам кажется, что здесь произошло смешение в предании созвучных слов. Первоначально это верхнее украшение на храме называлось не kole oréb, ערֵֹב כֹלֶה , т. е. гонитель воронов, но kole éreb עֶרֶב קולֵי , то есть башни (греч. καλία) навечерий, башни, имевшие какое-то отношение к навечерию пред праздниками¹⁶⁹. Мы видели уже, что нечто подобное было на западных галереях внешнего двора, и там священник звуками вечерней трубы возвещал наступление и окончание праздничных дней («Bellum Judaicum», IV, 9:12). И в первом иерусалимском храме была подобная башня субботная, которую сбросил царь Ахаз (4Цар.16:18). Таким образом и то сооружение на храме Ирода, из железных досок, конечно с колоннами или столбами, о которых говорит предание, мы считаем такою же призывною башнею, или минаретом. Так как предание настаивает, что здесь были какие-то подобия птиц, то под ними нужно разуметь украшавшие призывную башню барельефы.

Иосиф Флавий, признавая сто локтей общей высоты храма, отступает от мишны в ее разложении на части. Нижний этаж храма, по Иосифу, имел высоты и длины 60 локтей и ширины 20. Кругом нижнего этажа во всю его высоту были боковые камеры в три яруса. Верхний этаж не имел боковых пристроек и возвышался 40 локтями («Bellum Judaicum», V, 5:5). Нельзя думать, что в этом своем описании Иосиф имеет в виду меньший еврейский локоть и потому насчитывает 60 локтей высоты нижнего этажа, вместо 40 локтей, указанных в мишне. В таком случае у него была бы разность и в определении высоты верхнего этажа, а также общей высоты храма, чего однакож нет. Мы думаем, что высота 60 локтей, данная главной зале или собственно святилищу, выведена у Иосифа Флавия абстрактным путем чрез удвоение внутренней высоты Соломонова храма (30 локтей).

После мишны и Иосифа Флавия, третьим руководителем при определении высоты Иродова храма служит для нас высота храма на изображении иерусалимского храма III века, найденном в Риме (рис. 79, стр. 462). Исходя из того, что высота окружающего храм перибола была 25 локтей, и соизмеряя этот перибол на данном изображении с высотою храма, находим, что нижний этаж здания имел не более 30 локтей, а верхний 25 локтей; верхний этаж, повидимому, предполагается деревянный.

Что сказать об этих измерениях высоты Иродова храма? Что касается предположения Иосифа Флавия о 60 локтях высоты в главном этаже храма, то, для убеждения в его совершенной невозможности, достаточно взглянуть на сделанный по этому описанию поперечный разрез Иродова храма в сочинении Унруга: Das alte Ierusalem und seine Bauwerke, Fig. 32. Храм на этом разрезе, при своей незначительной широте, кажется устьем колодезя. Трудно согласиться и с определением мишны, что высота нижнего, а равно и верхнего этажа была 40 локтей. И это слишком много при широте 20 локтей. Кроме того, непонятно было бы, каким путем эта новая внутренняя высота храма могла быть выведена из высоты Соломонова храма (30 локтей). Если строители Иродова храма считали обязательным для себя сохранить широту и длину Соломонова храма неприкосновенными, то как они могли нарушить его высоту? Мы думаем, что этого не могло быть, и что высота нижней залы или собственно святилища была и здесь только 30 локтей, как это можно отчасти заключать и на основании так называемого римского изображения Иродова храма. Переделывать радикально нижний этаж книжники не могли и потому еще, что это был тот же священный Соломонов храм, в значительной части, конечно, сохранившийся от вавилонского разрушения. Новое, что было сделано здесь при Ироде, это было усугубление высоты храма верхними этажами¹⁷⁰.

Но, спрашивается, какое реальное основание могло иметь появление верхнего этажа на храме, если для действительного святилища было достаточно одного нижнего этажа? По мнению Фергюссона (The Temples of the Jews, 136), в устройстве верхних этажей высказалось влияние на иерусалимский храм отдаленной Индии, храмы которой еще прежде состояли из многих этажей, влияние, идущее в параллель с влиянием буддийских доктрин на иудейство, выразившимся в секте ессеев. Но Индия слишком далеко от Иерусалима. Гораздо больше влияния как вообще на доктрины иудеев последнего периода и так называемое фарисейское миросозерцание, так и на образ самого храма Ирода имели Персия и Вавилон с своими многоэтажными храмами. Но кроме этого прямого влияния, проявившегося в суетном стремлении книжников довести свой храм до высоты прославленных вавилонских храмов, Вавилон имел здесь другое косвенное влияние. Во время продолжительного пребывания в Вавилоне иудеи отвыкли от культа храма и жертв и привыкли к так называемому синагогальному богослужению. Храм Зоровавеля, построенный под надзором пророков, отклонил образ синагоги и следовал исключительно образу скинии и первого храма. Но при реставрации храма Иродом корпус святилища был вполне предоставлен фарисеям и книжникам. Мы, к сожалению, не знаем ничего о тех прениях, какие необходимо должны были происходить между различными иудейскими школами того времени по вопросу о переделке храма; но тем удивительнее для нас тот вид, в котором явилось древнее иерусалимское святилище, после предоставленной им его реставрации. Вместо единичного храма, выражавшего одну определенную религиозную идею, теперь мы встречаем в Иерусалиме два храма: храм в древнем смысле, указанном в законе Моисея, в смысле недоступного для человека жилища Божия, и храм в другом смысле – собрания верующих для молитвы и поучения, т. е. синагога. Первый храм в нижнем этаже, второй храм-синагога – в верхнем. Книжники в буквальном смысле основались на Моисеевом седалище (Мф.23:2), основали свою школу на святом и святом святых Моисея! В высшей степени характеристичное выражение духа времени! Взяв в свои руки ключ разумения (Лк.11:52) и свою мудрость, свои собственные предания поставив выше слова Божия (Мф.15:1), книжники уже не считали противозаконным превознесение своего собственного, молитвенного дома над домом Божиим. Частнее два священных места, совершенно независимых одно от другого, появившихся теперь на месте Соломонова храма, служат наглядным выражением той великой духовной борьбы, которая в это время развилась в недрах иудейства и которая называется борьбою саддукеев и фарисеев. Тогда как саддукеи-священники, не признававшие вавилоно-фарисейских традиций, продолжают приносить ежедневные жертвы и воскурять фимиам в нижнем святилище по закону Моисея, фарисеи идут в верхний молитвенный дом, там надевают свои особенные молитвенные одежды, неизвестные в нижнем храме, и углубляются в новые толкования закона, в ожидании нового порядка вещей, который они уже предусматривали на основании древних пророчеств.

Доказательствами действительного существования синагоги в верхнем этаже иерусалимского храма могут служить следующие соображения:

1. Невозможность подыскать какое нибудь другое назначение для второго этажа храма, по своим размерам и устройству, как говорит предание, совершенно равного нижнему этажу. Многие позднейшие раввины, а за ними и некоторые христианские исследователи полагали, что верхний этаж был совершенно таким же храмом, как и нижний, что и здесь были все те священные сосуды, которые были и в нижнем этаже, и совершенно в таком же порядке, и даже с удержанием разделения святого и святого святых. Этого не могло быть, потому что храм ветхозаветный, по ясному смыслу закона, мог существовать только как единственный и нигде не повторяющийся храм. Напротив синагоги, по самой идее своей, должны были повторяться как можно чаще. В Иерусалиме они были на каждой улице, при каждом большом дворе. Мы видели, что синагога была и во внешнем дворе храма. Остается предположить, что и внутренний двор храма имел свою синагогу и что она была в совершенно свободном и не имевшем другого назначения втором этаже храма¹⁷¹.

2. Назначение второго этажа храма служить синагогою видно из того описания, которое дает ему мишна (Midd. IV, 5). При всей своей неясности, оно однакож имеет некоторые черты, из которых могут быть выведены определенные заключения. Восхождение на второй этаж храма было на северо-восточном углу. Витая лестница приводила на крышу боковых камер, высота которых была равна высоте нижнего этажа храма. Но в этом пункте входа в верхний этаж не было. Чтобы дойти до его двери, нужно было пройти по крыше всю северную сторону боковых пристроек, затем всю западную и южную. Здесь только находили вход в верхний этаж святилища, של שפתחה לדרום פתוֹח עליּה, nam porta caenaculi versus Austrum aperiebatur. Спрашивается, почему нужно было верхний этаж храма порталом обратить на юг и заставить входящих сюда делать обхождение по крыше вокруг всего здания? Потому что, по обычаю устройства древних синагог, входная сторона их всегда обращалась на юг (см. Vigouroux, Melanges bibliques, Les synagogues, 386)¹⁷².

3. По свидетельству талмудического предания (Joma 54:1) святое святых храма было доступно всем израильтянам. Когда какой либо израильтянин приходил на праздник в Иерусалим, пред ним отдергивали завесу святого святых и показывали херувимов, которые стояли там, обнявшись крыльями, и говорили: «смотрите, так и Бог объемлет вас своею любовью». Как понимать это предание? Невозможно допустить, чтобы непосвященные мирские люди прямым путем приходили к святому святых. Это было бы попранием всего ветхозаветного культа и не могло быть допущено священниками. Остается разуметь здесь наблюдение святого святых со второго этажа. Дело в том, что, по Midd. IV, 5, в верхнем этаже, над местом святого святых, была сделана в полу отдушина, которою спускали во святое святых в корзине рабочих, когда, пред Пасхою, белились все стены храма, так как прямое вхождение во святое святых, даже при ремонтировке его, не позволялось. Это-то отверстие открывали приходящим богомольцам, чтобы показать вырезанных на стенах херувимов. И так приходившие в Иерусалим богомольцы заходили в верхний этаж храма, следовательно смотрели на него, как на доступное для них место религиозно-назидательного собрания, т. е. как на синагогу. Те слова, которыми встречал их здесь предстоятель синагоги: «смотрите, так и вас объемлет Бог любовью», была обыкновенная тема проповеди приходящим слушателям в этой исключительной синагоге¹⁷³. Что же касается самого акта раскрытия пред приходящими недоступной глубины святого святых, то это во всяком случае было злоупотребление. Оно дает нам право заключать, что во втором этаже храма Иродова было другое управление, не совсем согласное с тем управлением, которое, на основании закона Моисея, практиковалось в нижнем этаже храма¹⁷⁴.

4. У Иосифа Флавия, второй этаж храма называется τὸ ὐπερῷον μέρος, в мишне alija, верхняя горница. Этими названиями не определяется их назначение. В латинском переводе мишны Суренгузия переводится соепасииит не потому, конечно, чтобы переводчик в самом деле предполагал здесь священническую столовую, а потому, как говорит Буддей, что coenacula sunt altiora domus ad quae scalis seu cochleis ascenditur. Название, непосредственно указывающее назначение второго этажа находим только у Унруга – auditorium, theils ais Studirzimmer, theils ais Lehr und Hörsaal (Das alte Jerusalem 120:206). Но это и есть определение синагоги. Фергюссон (The Temples of the Jews, 130–136) считает второй этаж храма даже местом собраний так называемой великой синагоги из 120 членов, т. е. высшего синода в Иерусалиме, стоявшего в период второго храма во главе иудейской нации. Это гораздо труднее допустить, чем наше предположение обыкновенной синагоги или залы для молитв и чтения закона. Во всяком случае, нельзя согласиться с Пэном (Temple of the Talmud), что второй этаж на храме Ирода был такою же фикциею, как и второй этаж на храме Соломона. Его можно считать не существовавшим для храма, так как, кроме святого и святого святых нижнего этажа, для храма не требовалось других верхних отделений. Но вообще его существование во храме Ирода не подлежит сомнению. «Бог сотворил два храма, говорит раввинская агада, один над другим и один подобный другому, святилище наверху как бы на небе, и святилище внизу, на земле». (Eisenmenger, Entdecktes Judenthum, 1:160).

Соглашаясь, таким образом, с преданием по вопросу о существовании второго этажа на храме Ирода, мы не считаем возможным согласиться с тою высотою, какую предполагает в нем предание. Иосиф Флавий и мишна, как мы видели, назначают для него 40 локтей. Но верхний этаж не мог быть больше нижнего главного этажа. По всей вероятности он был равен ему, как удостоверяет мишна, т. е. имел 30 локтей высоты. Таким образом нижний и второй этажи вместе давали внутренней высоты 60 локтей. Прибавляя сюда то, что мишна говорит о высоте основания, потолка и крыши, получим высоту храма, равную 80 локтям. Правда, некоторые исследователи, Вогюэ (Le Temple, 56), Эберс и Гуте (Palästina im Bild und Wort, 84), находят возможным сократить и наружную высоту храма Ирода до 60 локтей, но для этого требуется отступить не только от предания мишны, но и от библейского определения нормальной меры этажей (30 локтей) по внутреннему их измерению, или же совершенно отвергнуть существование второго этажа (из текста Вогюэ не видно, допускает ли он верхний этаж храма Ирода или нет) ¹⁷⁵. И так требуется найти в высоте храма еще 20 локтей, чтобы получить полную традиционную высоту 100 локтей.

Единственная возможность положительного решения этого вопроса состоит в предположении еще одного, третьего этажа на храме. Но так как для него остается только половина той высоты, какую имели два нижние этажа, то его нужно считать неполным этажом или башнеобразным возвышением на храме. Если уже второй этаж был сокращеннее и уже нижнего («Bellum Judaicum», V, 5:5), то третий этаж должен был представлять. сокращение и по отношению ко второму этажу. Но так как, далее, сокращение второго этажа состояло в том, что он занимал только срединную часть нижнего этажа и не покрывал краев его, то и сокращение третьего этажа должно было состоять в его башнеобразном возвышении над срединою второго этажа, в виде нашего купола. Возможно, что третий этаж или башня Иродова храма занимала именно то место, какое занимает башня на вышеприведенном изображении ассирийского храма. В таком случае третий этаж храма был из дерева. Это подтверждается свидетельством Иосифа («Bellum Judaicum», V, 1:5), что когда, при царе Агриппе, священники задумали поднять еще более высоту храма, следовательно произвесть переделки именно третьего этажа храма, то материалом работ они предположили иметь одно дерево. На римском изображении иерусалимского храма уже второй этаж показан деревянный. Другие исследователи высоту храма дополняют башнями на его передней части или притворе. Так Вогюэ в своей реставрации (см. ниже) помещает на притворе храма египетский пилон 40 локтей высоты в виде одной цельной башни длины и ширины притвора. За Вогюэ следует О. Вольф и многие другие. Фергюссон и К. Шик на углах своего притвора помещают две пирамиды, по образцу пирамидиона на так называемой гробнице Захарии. Но никто из них не объясняет смысла и назначения своих башен. Вогюэ даже прямо признается, что пилон, который он возводит на Иродовом храме, не имел смысла (56). Напрасно думают, что такое возвышение притвора над корпусом храма требуется источниками. Напротив, мы уже видели, что, по наиболее достоверному чтению LXX, притвор в Соломоновом храме был не выше, а ниже остального корпуса храма. Равным образом и в храме Ирода он не мог быть выше остальной части храма потому уже, что он не разделялся на этажи, но был цельною одноярусною постройкою, хотя и более высокою, чем нижний этаж храма. В вышеприведенном нами из мишны описании отдельных частей храма, образовывавших его высоту, действительно показано наверху какое-то возвышение, в котором мы признали башню на храме; но оно тесно связано с потолком второго этажа храма и, следовательно, не имеет отношения к притвору. Мало того, автор описания высоты храма в мишне, при составлении его, смотрит не на фронт храма, а на один из его боковых фасов, следовательно здесь, а не в притворе, предполагает наибольшую высоту. Самое восхождение с крыши первого этажа на крышу второго этажа, к возвышавшейся там башне, мишна (Midd. IV, 5) указывает там, где был вход в залу второго этажа, следовательно, на южной стороне и независимо от притвора, и притом в виде прямой (невитой) деревянной лестницы, совершенно открытой (ср. рис. 65 к стр. 375).

Мы уже говорили, что башня Иродова храма, на сколько можно судить по ее названию: башня праздничных навечерий, имела значение нынешних восточных минаретов. Существование такой башни здесь имеет двойное основание как в обычаях храма (нижнего этажа), так и в обычаях синагоги (второго этажа). Ея значение при храме определяется тем, что уже первый иерусалимский храм имел какой-то навес на кровле храма или башню, называвшуюся субботнею, сброшенную царем Ахазом (4Цар.16:18). Ея значение при синагоге несомненно подтверждается общим обычаем синагог первых веков, по которому хазан (пономарь), взойдя на крышу синагоги, звуками трубы возвещал наступление вечера субботы, новолуний и проч. (Taanith, III, 8) и выставлял два праздничных флага (Иерус. Pesach, 1, 27:4). Само собою разумеется, что в этом случае тем лучше было, чем более крыша была возвышенна. Но башня на храме Ирода с значением минарета соединяла еще значение вавилонских zikurat или обсерваторий для астрономических наблюдений. Известно, что такие наблюдения очень любили книжники (Мф.16:3). Они даже имели связь с богослужением, так как ежедневная утренняя жертва приносилась всегда в один известный момент рассвета. Еще до рассвета опытные священники восходили на вершину храма и оттуда, при наступлении момента жертвы, давали знать вниз криками: barkaï ad Chebron, заалело до Хеврона, т. е. пора начинать жертвоприношение (Ioma 3, 1; Tamid, 3:2). Очень важное значение для храма имели также наблюдения за появлением новой луны и т. д. Они были известны и в первом храме (Ис.21:11–12).

Так строители храма – книжники осуществили на нем древнее предписание о трех этажах каменных и одном деревянном!.. Хотя в предшествующем описании мы различали только два каменных этажа и одну деревянную башню, но к ним с полным правом можно было причислить еще один этаж подземный, состоявший из подземелий под платформою храма, вместе с самою платформою. Тем не менее эта значительная высота 100 локтей казалась книжникам недостаточною, как недостигавшая идеальной меры 30x4=120. Но последней идеальной высоты храма книжникам не суждено было достигнуть, не смотря на все их желание, не смотря на то, что, как свидетельствует Иосиф, материал для нового дополнительного возвышения храма, с большими издержками, был доставлен уже с Ливана и лежал во внешнем дворе. Замечательно, что эта мечта возвысить высоту храма не оставила иудеев в их рассеянии по Европе и реализируется в устройстве синагог, для освящения которых нередко берутся священные меры иерусалимского храма¹⁷⁶.

Определив, таким образом, составные части столоктевой высоты Иродова храма, посмотрим теперь на его горизонтальные измерения, длину и ширину. Здесь, напротив, не могло быть никакой существенной разности с планом храма Соломонова, так как храм Зоровавеля был точным воспроизведением храма Соломона и стоял на его основаниях, а переделка храма книжниками состояла только в надстройке верхнего этажа и деревянной башни. В мишне так изображается план храма Иродова (Midd. IV, 7): «Длина храма была 100 локтей и, считая с востока на запад, состояла из следующих составных частей: стена притвора 5 локтей, глубина притвора 11 локтей (у Иосифа, «Bellum Judaicum», V, 5, 4, показано ошибочно больше 20 локтей), стена между притвором и залою храма 6 локтей, длина залы первого отделения храма 40 локтей, разделение между святым и святым святых 1 локоть, длина святого святых 20 локтей, западная стена храма 6 локтей, внутренняя широта так называемых боковых пристроек 6 локтей, наружная стена боковой пристройки или западная наружная стена всего корпуса храма 5 локтей. Итого сто локтей» (ср. Iad. chazaka VIII, 4, 4:5). Здесь есть незначительные отступления от плана храма Соломонова, изображенного в исторических библейских книгах. Глубина притвора показана на один локоть больше (11 вместо 10), общая длина святого и святого святых также на 1 локоть больше (61 вместо 60), а равно и широта боковых пристроек (6 вместо 5 локтей). Но это слишком ничтожные отклонения, чтобы можно было им придавать значение. Если бы строители Иродова храма имели возможность увеличить его длину сравнительно с длиною первого храма, то они, конечно, удвоили бы ее так же смело, как и высоту. Мало того, по своему происхождению указанные новые измерения выведены из толкования пророка Иезекииля, следовательно, при известном взгляде на пророческий образ храма, могут быть переводимы и на храм Соломона. Ширина Иродова храма или поперечный разрез его с севера на юг, по описанию той же мишны, состояла из следующих цифр: «стена боковых пристроек 5 локтей, внутренняя ширина этих пристроек 6 локтей, северная стена залы храма 6 локтей (по Иосифу Флавию 8 локтей, «Bellum Judaicum», VI, 5:1), внутренняя широта залы храма 20 локтей, южная стена залы храма 6 локтей, внутренняя широта южных боковых пристроек 6 локтей, наружная стена этих построек 5 локтей. Итого 64 локтя (по Иосифу до 60 локтей, «Bellum Judaicum», V, 5:4)¹⁷⁷. Таким образом и по широте своей нижней части храм Ирода не отличался от Соломонова. Но к этой широте храма мишна делает некоторые прибавления с наружной стороны: «в расстоянии трех локтей от наружной северной и южной стены проходила еще (какая-то) стена 5 локтей толщины». На основании этого свидетельства, на планах Фергюссона, Барклея, Блоха, показан длинный замкнутый коридор пред боковыми комнатами, как составная часть здания храма. Мы не думаем, что эта новая стена была возможна здесь в таком виде, тем более, что о ней ничего не говорит Иосиф Флавий. Это мог быть только наружный парапет, проведенный по краю платформы и независимо от корпуса храма. Действительное прибавление к широте Соломонова храма, засвидетельствованное как мишною, так и Иосифом, было только в передней части, в притворе храма, к которому с северной и южной стороны теперь было сделано прибавление, по Иосифу 20 локтей с той и другой стороны, по мишне на 23 локтя с той и другой стороны, на 15 локтей далее упомянутого парапета, на север и на юг. Таким образом храм, по выражению Иосифа, получил с той и другой стороны прибавочные плечи (ὦμοι) и представил своим общим видом подобие буквы Т, а по выражению мишны подобие возлежащего льва. Эта, неизвестная в Соломоновом храме, прибавочная широта, передней части храма имела то же основание, что и прибавочная высота верхнего этажа, т. е. стремление книжников сделать храм, хотя в одном его пункте, шире Соломонова, чтобы можно было сказать, что он превосходит храм Соломонов и, следовательно, удовлетворяет пророчеству о нем Аггея. Замечательный образец ходульного и насильственного понимания пророчества! Можно не сомневаться, что если бы книжникам удалось довести высоту храма до новой идеальной меры 120 локтей, то, вслед за тем, они взялись бы и за новое расширение притвора. Так как действительной потребности в этих прибавочных плечах не было, то из них сделали склад ножей, употреблявшихся при жертвенных закланиях (beth hachilufoth).

В дополнение к приведенному плану Иродова храма, сохранившемуся в мишне, нужно сделать следующие замечания: а) Первое отделение храма или святое необходимо должно было разделяться двумя рядами колонн на три нефа, средний 10 локтей ширины и боковые по 5 локтей. Мы видели, что такие колонны должны были быть и в первом храме, так как они необходимы были для поддержки тяжелой деревянной крыши, и так как во 4Цар.18:16 говорится о каких-то подпорах или столбах в храме, обложенных золотом, каковыми могли быть только внутренние столбы, поддерживавшие крышу. Во втором храме, при возвышении храма новым этажом, такие столбы или колонны были еще более необходимы. Вероятно они были не только в нижнем, но и во втором этаже, который был построен по плану нижнего. Если вообще древние палестинские синагоги разделяются колоннами на три нефа, то эту знаменательную особенность своего плана, перешедшую потом в христианские храмы, они заимствовали из храма иерусалимского. Только во святом святых, представлявшем отдельную часть храма и возвышавшемся над первою частию своим уровнем, не было такого разделения на нефы¹⁷⁸. б) Отношение уровня первого отделения храма ко второму было то же, какое мы видели в первом храме. Но тогда как в первом храме между святым и святым святых была стена, здесь стены нет, но есть какая-то нейтральная полоса одного локтя ширины, которою первосвященник входит во святое святых. В мишне (Ioma, V, 1–2) и в пояснительной к ней гемаре, в описании вхождения первосвященника во святое святых, в день Очищения, говорится, что он не среди храма входил во святое святых, но сначала приходил к южной стене храма, всходил на какую-то закрытую завесою площадку одного локтя широты, по ней проходил чрез всю широту храма от южной до северной его стены и здесь только входил в отделение святого святых. Это вхождение во святое святых есть, очевидно, восхождение вверх, а длинная площадка одного локтя широты, приводившая туда, есть подъем, замаскированный в цоколе святого святых и сделанный не перпендикулярно к святому святых и его завесе, а параллельно им. Обыкновенно это прохождение первосвященника во святое святых объясняют, независимо от какого либо подъема, как прохождение между двух завес, заслонявших пустое пространство одного локтя широты. Но, во-первых, для чего нужно было устраивать здесь из соединения завес какой-то темный коридор? Во-вторых, та же самая мишна (Joma, V, 1) приводит другое предание, что в действительности завеса, разделявшая святое и святое святых, была одна. И в Новом Завете (Мф.27:51; Мк.15:38; Лк.23:45; Евр.6:19, 9:3, 10:20) и у Иосифа Флавия («Bellum Judaicum», V, 5:5) предполагается только одна завеса, καταπέτασμα, между святым и святым святых. Дело объясняется тем, что хотя было две завесы, но они были не одна за другою, но одна выше другой и потому могли считаться одною. Сначала была завеса, закрывавшая нижнее основание или ту глухую стену, на которой, как горнее место, возвышалось святое святых, а равно и замаскированный в этой стене подъем; эта завеса имела только 10 локтей высоты. Затем на уровне горнего места другая завеса, 20 локтей высоты, закрывала самое пространство святого святых. Эта последняя имеется в виду в приведенных текстах евангелий. И в гемаре (иерусалимской) на приведенную мишну рабби Иосе различает при святом святых особенное верхнее и особенное нижнее пространство, требовавшие отдельного прикрытия завесами. Затем нужно обратить внимание на то, что нейтральная полоса между святым и святым святых называется в мишне (Midd. IV, 7) triksin (טריקסיּן ) т. e. теснина Синайская, трудное и тесное место, приводящее на Синай или в святое святых, как место богоявлений (от trika, сжатое, замкнутое пространство, и Sin, Синай). Но путь к Синаю может быть только путем восхождения¹⁷⁹.

Оглянувшись назад с этого Синая или высшего священного пункта храма, увидим следующие, отмеченные преданием, постепенные возвышения горы храма. Войдя в восточные ворота Шушан или Красные, проходили по ровному грунту двор языков до вала (Chel), где был подъем 14 больших ступеней, затем ровный вал и с вала во двор женщин подъем 12 ступеней. Со двора женщин во двор израильтян приводили 15 ступеней; со двора израильтян одна ступень, а потом еще 3 ступени; со двора священников в притвор храма 12 ступеней (Maim. Jad chazaka VIII, 6:5). Здесь предание оканчивает измерение постепенного возвышения грунта в отдельных частях святилища, имея целию выяснить собственно отношение портала храма к восточным воротам двора и затем к месту жертвоприношения, указанного Числ. 19, совершавшегося на Елеонской горе. Но, подобно тому, как пророки в первом иерусалимском храме знали еще одно возвышение, еще одну священную Скалу Израилеву (Ис.30:29), и предание из времени Ирода знает еще одно возвышение в самом святом святых, имевшее вид вздымавшейся скалы, на которой некогда стоял ковчег завета.

Определив, таким образом, размеры храма, его высоту, длину и ширину и его составные части, мы должны были бы теперь указать те подробности отделки, от которых, в особенности, зависит характер и стиль здания. К сожалению, в этом отношении на храме Ирода лежит такая же печать таинственности и неизвестности, какую мы видели и на храме Соломона, а может быть и еще большая. Таких подробных описаний, какие сохранились о колоннах Соломона Иахин и Боаз, о внутренних украшениях стен его храма картинами, последний иерусалимский храм не имеет. Сюда может быть отнесено только одно вышеприведенное свидетельство мишны, измеряющее составные части высоты храма, и при этом называющее по именам некоторые архитектурные украшения стен. Как мы уже говорили, там указываются: kiur, эпистиль или архитрав, beth-glifa, место глифов или триглифов и затем два карниза – нижний, thakara, и верхний, maaziba. Но эти украшения стены употребляются как надстолбия на колоннах, а потому и здесь, в наружной стене того и другого этажа храма, необходимо предположить, если не полные колонны, то пилястры, конечно не во всю 30-локтевую высоту стены, а в верхней ее части по тому образцу, какой представляют пилястры Хевронского харама. Впрочем, и независимо от указанных мишною надстолбий, колонны, как украшения стен, необходимо предполагать в храме Ирода, в виду общей наклонности к таким украшениям в памятниках этого времени. Какому стилю принадлежали колонны – трудно сказать. Мы видели, что в главном портике двора были коринфские колонны; и пилястры так называемых золотых ворот принадлежат к тому же ордену. Хотя упомянутые в описании мишны глифы считаются принадлежностию дорического ордена, но в Палестине они встречаются и при других колоннах, наприм. при ассиро-ионических на памятнике Авессалома. Нужно заметить при этом, что под beth-glifa иудейские комментаторы разумеют здесь не совсем то, что называется триглифами в греческой архитектуре, но капли (σταγόνες) между гирляндами из цветов. Весьма вероятно также, что между указанными архитектурными украшениями были еще виноградные кисти, часто встречающиеся на древнееврейских памятниках в Иерусалиме (рис. 68, стр. 379), на древнееврейских монетах и висевшие в самом храме Ирода, в виде независимых от стены эмблем. Таким образом антаблеман над колоннами наружных стен храма Иродова как первого, так и второго этажа, имел приблизительно такой вид.

Рисунок 81. Антаблемент над наружными колоннами храма Ирода по Пэну

На восточной фронтовой стороне храма к указанным орнаментам присоединялись, как это и само собою понятно, еще новые. Стена притвора в самой средине своей была прорезана огромною амбразурою по Иосифу 70 локтей высоты и 25 широты («Bellum Judaicum», V, 5:4), а по мишне (Midd. III, 7) 40 локтей высоты и 20 широты. Последнее определение более вероятно, хотя и в нем высота этой амбразуры на 10 локтей превышает всю высоту нижнего этажа храма. Напротив, показание Иосифа 70 локтей высоты амбразуры приспособлено им к идеальной двойной высоте нижнего этажа храма (30+30=60) и имеет такой же идеальный смысл. Но это была только амбразура двери без самой двери, изображавшая собою, по толкованию Иосифа («Bellum Judaicum», V, 5:4), образ неизмеримого открытого небесного пространства. Вместо двери, здесь была большая завеса, защищавшая внутренность притвора, и открывавшаяся в часы богослужений (Maim. Jad chazaka, Klei hamikdasch, VII, § 18). Украшением амбразуры вверху, по Midd. III, 7, были пять деревянных выступов или верхних косяков, украшенных резною работою, и, как объясняет Маймонид, представлявших то, что арабские зодчие называют מקרבים , а еврейские מַלְתְרָה , μέλαθρον: первый косяк был длиннее амбразуры входа на один локоть с той и другой стороны, каждый следующий настолько же длиннее нижнего, так что самый верхний косяк имел 30 локтей длины; между каждыми двумя косяками был особенной работы деревянный гзымс. Так как термин malthera, μέλαθρον, означает навес или крышу, то указанные косяки должны были увеличиваться не только по линии параллельной к стене, но и перпендикулярно к ней, т. е. все более и более выдаваться из стены и образовывать вид балкона над входом. Как объясняет мишна в другом месте (Midd. III, 8), это были пять рядов кедровых перекладин (таково значение слова μέλαθρον), которые были видны и внутри притвора; от стены храма они проходили в стену притвора и выдавались в наружной стороне в виде навеса. По всей вероятности, навес или балкон поддерживали колонны, соответствовавшие монументальным колоннам Соломона, Иахин и Боаз, хотя ни Иосиф, ни мишна не указывают прямо существования этих колонн во втором храме. Здесь именно, на балконе, царь Ирод, забывший уже свой договор с книжниками, по которому он обязывался не касаться внутреннего двора храма, поставил огромного римского золотого орла, знаменовавшего посвящение самого храма римскому имени. По поводу этого орла Иосифом Флавием написана яркая страница, характеризующая отношение тогдашних народоучителей-фарисеев к правлению Ирода. Несколько раввинских учеников, подстрекаемые своими учителями, вызвались сбросить орла. Для этого они взошли на крышу и на веревках спустились на то место, которое занимал орел. Очевидно, что прямого выхода на балкон не было и что балкон был ближе к крыше, чем к платформе или площадке пред притвором, потому что в противном случае к нему удобнее было бы добраться снизу. Как бы то ни было, но орел был сброшен с своего места и, в присутствии многочисленного народа, изрублен в куски, за что смелые юноши, вместе с своими учителями, были, по повелению Ирода, сожжены живыми. В эту ночь, заключает фарисей Иосиф Флавий, последовало затмение луны («Antiquitates Iudaicæ», XVII, 6, 1–4; «Bellum Judaicum», I, 33, 2–4). Означало ли оно затмение Рима или самого ветхозаветного святилища или того и другого вместе?

Этими немногими чертами, данными в мишне по вопросу об отделке храма, исследователи обыкновенно не ограничиваются. Так как Иосиф Флавий («Bellum Judaicum», V, 5:6) мимоходом выразился, что фасад храма блестел украшениями и позолотою, то, для восполнения этих остальных украшений, обращаются за помощью к другим, более сохранившимся доныне, древним памятникам, по времени имевшим отношение к храму Ирода. В этом случае наибольшее внимание новейших исследователей обращают на себя развалины храма Ваал-Замина, открытые Реем в 1857 году, в Сиа, в горах Хаурана. По мнению графа де-Вогюэ (La Syrie centrale, 37–38 и Recovery of Jerusalem, 419) и Фергюссона (The Temples of the Jews, 140), храм Сиа имеет непосредственное отношение к храму иерусалимскому и построен по его образцу, следовательно своими чертами может восполнять недостающее в описаниях иерусалимского храма. Вот как храм Сиа описывается у Вогюэ: «Монументальные ворота с лестницею приводят во двор, окруженный портиками и вымощенный правильными плитами. В глубине двора, на возвышении о двух ступенях, стоял храм. Его передняя часть, προνάος, заключена между двумя павильонами и поддерживается двумя колоннами. Оба павильона и προνάος украшены пилястрами, не встречающимися на других храмах, кроме иерусалимского. Подобно храму Ирода, и храм Сиа имел второй этаж. Монументальные ворота, напоминающие ворота Никанора, галлереи двора, виноградные ветви на портале, все это показывает нарочитое сходство этих двух храмов. Это еще более подтверждается тем, что тот и другой храм были построены в одно и то же время, одною и тою же Идумейскою династиею. Надписи, открытые в Сиа на базах статуй, арамейские и греческие, свидетельствуют, что храм Сиа был построен двумя Идумеями, по имени Малейкат I и Малейкат II, дедом и внуком, в честь великого бога Ваал-Замина. Кроме того, на одной статуе здесь найдена надпись, показывающая, что она была поставлена царем Иродом великим. И так Ирод, восстановитель иерусалимского храма, восстановлял и древний храм Ваал-Замина».

Рисунок 82. Украшения храма Ваал-Замина в Сиа

Конечно, можно согласиться с тем, что храм Сиа был построен Идумеянами по образцу иерусалимского храма, который был у них в большом почтении. Но, подражая иерусалимскому образцу, в общих его чертах и плане, Идумеяне, вместе с тем, дали своему храму свой особенный дикий стиль, какого не мог иметь храм Ирода в Иерусалиме. Как видно из описания Вогюэ, по всем архитектурным линиям храма Сиа изобилует смесь всевозможных орнаментов, не только в виде цветов, листьев и плодов, но и птиц, ящериц, саранчи, львов, орлов, гениев, человеческих бюстов и голов. На капителях колонн, имеющих некоторое сходство с коринфскими, выступают человеческие бюсты. Базисы колонн также отделаны как капители. Ко всему этому храм Сиа был весь наполнен статуями. Все это такие украшения, которые не могли иметь места в храме иерусалимском, за исключением разве растительных орнаментов и может быть барельефов птиц на верхней башне храма. Это очень хорошо знают и Вогюэ и Фергюссон, и потому на своих реставрациях иерусалимского храма восстановляют стиль храма Сиа в очищенном виде, без всяких изображений человека и животного, с присоединением к нему некоторых других характеристических черт, схваченных с других палестинских памятников. Прилагаем при сем вид восточного фасада храма Ирода в Иерусалиме по Фергюссону, отделанный с наибольшею заботливостию. Подобно двум павильонам пронаоса в храме Сиа, и здесь, в массиве стены, выделяются по краям две башни. Как в храме Сиа пронаос с своими павильонами отделан снаружи пилястрами, покрытыми лепною работою, так и здесь нижние два этажа наполнены такими же пилястрами и лепными украшениями. Карниз между двумя нижними этажами наполнен орнаментами, взятыми с купола в подземном проходе ел-Акса. В реставрации обращает на себя внимание большое количество окон; один нижний этаж притвора показан в три света для соответствия боковым фасам, которые на такой же высоте имели действительно три этажа боковых камер и три ряда окон¹⁸⁰. Над главною дверью храма пробито большое полукруглое окно, как в древней палестинской синагоге Кефр-Берейм; такие окна нередко встречаются и в древних христианских храмах Сирии (Vogile, La Syrie centrale, pl. 9, 21, 23, 65, 69, 123, 132, 141 и др.). Две боковые двери суть точные копии двери древнееврейской гробницы Судей. Что касается третьего этажа, то, вместо пилястров, он имеет в средней части большие монолитные колонны, образовавшие здесь, над входом храма, уединенную галерею, сделанную по образцу подобной галлереи древнего христианского храма в Турманиме (в верхней Сирии, в 7 часах пути от Алеппо), описанного и реставрированного у Вогюэ (La Syrie centrale, pl. 130–136). Такая уединенная галерея над порталом храма Ирода предположена Фергюссоном для объяснения свидетельства Иосифа Флавия («Bellum Judaicum», VI, 5, 1; VI, 6:1), повествующего, что, когда уже храм сгорел, несколько священников продолжали еще несколько дней держаться на какой-то его стене 8 локтей широты.

Рисунок 83. Восточный фасад храма Ирода по Фергюссону

Здесь, очевидно, разумеется не просто стена храма, – потому что, когда горела крыша, на стене нельзя было держаться, – а какой-то изолированный балкон или галерея в фасаде храма. Далее то, что кажется у Фергюссона четвертым этажом между башнями, есть строение крыши 20 локтей высоты, дополняющее 120 локтевую высоту храма, назначенную преданием. Наконец самые башни наверху притвора взяты Фергюссоном с пирамиды Захарии, в долине Иосафата.

Таким образом художественная реставрация Фергюссона восточного фасада храма может быть названа весьма поучительною, поколику она привлекает к ветхозаветному дому Божию древние архитектурные элементы, сохранившиеся в Палестине, как наследие, оставленное древним храмом святой земле, снова возвращаемое теперь к своему источнику. Но подобные реставрации всегда останутся свободными воспроизведениями; здесь многое можно предполагать, но ничего нельзя утверждать с уверенностию. Заметим только, что Фергюссон напрасно доводит храм с таким трудом до высоты 120 локтей, когда мишна назначает для храма крайнюю высоту 100 локтей, а Иосиф Флавий говорит о 120 локтях, как идеальной высоте, которой храм в действительности не имел. Равным образом строение крыши поднято у Фергюссона беспримерно высоко. Хотя иудейское предание не говорит, чтобы крыша была совершенно плоскою, и предполагает некоторое поднятие ее хребта для стока воды, но в определении составных частей высоты храма поднятию крыши оно не дает никакого значения. Это значит, что хребет крыши не был заметен, и во всяком случае был ниже высоты парапета, окружавшего со всех сторон площадь крыши, т. е. ниже трех локтей. Аналогия пирамидальной вершины памятника Захарии и существование подобных пирамидальных крыш, даже еще более отвесных, в древних постройках от 4 до 6 века, особенно одной древней гробницы I века, в Зудейде (La Syrie centrale pl. 70, 74, 75:77), не может здесь служить доказательством, потому что гораздо больше аналогий можно указать противоположных. Угловые башни с такими скатами, какие Фергюссон предположил для всей крыши, мы не считаем возможными, потому что не видим никакого основания предполагать, что притвор как нибудь возвышался над остальною частию храма.

Но в приведенной реставрации Фергюссона есть одна аналогия, выходящая из пределов древней Палестинской или Сирийской архитектуры и переносящая храм Ирода на противоположный конец Азии. «Главное отличие храмов буддизма и синтоизма в Японии, говорит Фергюссон, состоит в том, что последние пред своим фронтом имеют так называемый торан. Это – нечто в роде триумфальных ворот: два прямые, вбитые в землю, гранитные столба, поддерживающие несколько таких же гранитных перекладин, лежащих одна над другою с небольшими промежутками. На перекладинах расположены обыкновенно идолы или предметы поклонения. Кто, идя во храм, не проходит чрез торан, того молитва не будет услышана» (The Temples of the Jews, 126). «Подобные тораны существуют в Индии и Китае уже более 2,000 лет. Но в более древнее время они еще более были распространены. На одной греческой монете изображен храм Венеры Кипрской с таким же тораном во фронте, но только деревянным, тогда как тораны индийские и японские всегда каменные. Подобный же торан встречаем и пред храмом иерусалимским. Торан Соломонова храма носил название колонн Иахин-Боаз. Когда в библейском тексте объем этих колонн определяется 12 локтями, а в тексте LXX – 14 локтями, то очевидно здесь разумеется не окружность каждой колонны (это было бы слишком много), а размеры торана или же расстояние между этими двумя колоннами от оси одной колонны до оси другой. Говорится 3Цар.7:15: »нить 12 (14) локтей охватывала вторую колонну«, т. е. достигала до нее, проведенная от первой колонны. Далее, когда библейский текст дает неодинаковую высоту верхним наложениям на колонны, то это вполне понятно в отношении к торану: капители колонн имели собственно «три локтя высоты»; другие же прибавления на них «пяти локтей высоты» суть уже не капители, а особенные наложения на них (επίθεμα по LXX), т. е. верхние перекладины или щиты торана, числом два. Расстояние между двумя перекладинами – четыре локтя есть третье измерение, показанное в тексте. Высота Иахин и Боаз, как целого торана, была 35 локтей, как показано в кн. Паралипоменон, а высота нижних столбов, поддерживавших перекладины, была 18 локтей, как показано в кн. Царств. На перекладинах, соединявших столбы и сделанных в виде сетей, висели эмблемы – 400 гранатовых яблок. Торан Иродова храма, по описанию Иосифа Флавия, превосходил Соломонов вдвое, имел высоты 70 локтей. По мнению Фергюссона, торан Ирода описывается в следующих словах Иосифа Флавия («Bellum Judaicum», V, 5:4): «первые ворота были высотою 70 локтей и широтою 25, и не имели дверей, потому что знаменовали небо, отовсюду видное и открытое; вся передняя сторона этих ворот была покрыта золотом и сквозь них виднелось первое отделение храма;... вверху были золотые виноградные лозы с кистями высоты человеческого роста». Таким образом здесь описывается не дверь притвора, θύρα, а совершенно отдельные ворота, πύλη, чрез которые можно было созерцать храм. Совершенная независимость этих ворот от структуры храма доказывается тем, что, по Иосифу, с ними соединялся совершенно особенный символический смысл и знаменование неба, отовсюду видного и ничем не заслоняемого. Этого нельзя было бы сказать о дверях притвора. Впрочем, прибавляет Фергюссон, Иосиф Флавий преувеличил высоту Иродова торана; его действительная высота показана в мишне: 40 локтей высоты и 20 широты. О верхних

Рисунок 84. Торан храма Ирода по Фергюссону

перекладинах торана та же мишна говорит, что их было пять, что каждая верхняя перекладина была длиннее нижней и что все они были деревянные, между тем как державшие их столбы были каменные» (The Temples 151–160). Хотя уже в приведенном фасаде храма по Фергюссону показан торан пред входом в притвор, но для большей ясности приводим его отдельный рисунок 84. (на стр. 525).

Не думаем, чтобы требовалось подробное опровержение всего этого. Из нашего обозрения колонн Иахин и Боаз, а также из приведенного уже нашего описания внешней стороны притвора очевидно, что пред храмом не было ничего подобного торану. Колонны Иахин и Боаз нигде не представляются как одно целое, чем они являются у Фергюссона, а всегда как две отдельных колонны, из которых одна стоит по правую руку, другая по левую. Большие же ворота Иродова притвора, на которые ссылается Фергюссон, в том же самом тексте Иосифа ясно показаны как амбразура в стене самого притвора. Что же касается соединяемого Иосифом Флавием с воротами символического значения, то мы не думаем, чтобы большая амбразура в стене храма, не имеющая дверей, не могла символизовать неба так же, как и торан. Наконец, нужно заметить, что своим тораном, равно как и своим общим воззрением на отношения зависимости между храмом иерусалимским и храмами индийскими Фергюссон платит только невольную дань той стране, в которой он родился, и тем замечательным древним памятникам, среди которых развился его своеобразный археологический вкус.

О внутренней отделке Иродова храма, к сожалению, мы не имеем сведений. Предание указывает, кроме принадлежностей богослужения и сосудов, только отдельные украшения, которые были развешены здесь, независимо от архитектурной отделки храма.

Внутри притвора богослужебным законом не предписывалось содержать какие-нибудь богослужебные сосуды. Но в период Иродова храма здесь находим два мраморные стола, один по правую, другой по левую руку. На одном из них, вечером пред наступлением субботы, клали свежие хлебы предложений, пока для них очищалось место на внутреннем столе предложений; на другом столе клались недельные хлебы, снятые со стола предложений, на то время, пока стол предложений наполнялся на следующую неделю. Если, таким образом, столы в притворе могли считаться еще необходимостию, то все другие вещи, бывшие в притворе Ирода, имели значение одних украшений и притом символического характера. Именно, с верхних перекладин, бывших между стеною притвора и храма, свешивались символические цепи и венки, на основании. Зах.6:14. Равным образом в окнах притвора (притвор, состоя из одного яруса, имел однакож не меньше чем три света), по ту и другую сторону входа, красовались золотые венки, независимо сделанные (неправильно на вышеприведенном фасаде Фергюссона они превращены в лепную работу на решетках окон) (Midd. III, 8). По позднейшему преданию, здесь, в притворе, еще висел меч, сделанный из таланта золота, с надписью: «дерзнувший взойти сюда иностранец да будет казнен смертию» (J. J. Leonis, de Templo Hierosolymitano, 1665, II, 187). Всех этих украшений притвора Иосиф Флавий не замечает. Но за то он с большим вниманием останавливается на еще одном украшении притвора, гармонирующем с венками и цепями. Разумеем золотую виноградную лозу – пластическое олицетворение пророческого символа (Иер.2:21; Иез.19:10; Иоиль.1:7 и друг.), висевшую на стене притвора, над дверью, ведущею в залу храма (у Фергюссона на торане, пред притвором). О величине этой золотой виноградной лозы Иосиф Флавий замечает, что, как он ее помнит, она равнялась человеческому росту, βότρυας ἀνδρομήκεις, а мишна прибавляет, что она росла, как живая лоза. «В храме произрастал виноград, приносивший золотые плоды», повторяет гемара (Иерус. Ioma, IV, 4). Разные жертвователи, по своим домашним или политическим обстоятельствам, приносили кто золотую кисть, кто золотой лист, кто такой или другой драгоценный камень, и все это вплеталось в ту же лозу над входом храма (Leo, 11:184). По гиперболическому выражению мишны, виноградная лоза дома Божия так разрослась, что требовалось 300 священников, чтобы ее сдвинуть с места (Midd. III, 8; «Antiquitates Iudaicæ», XV, 11, 3; «Bellum Judaicum», V, 5:4). Эта знаменитая виноградная лоза упоминается и у Тацита («Historiæ» V, 5). Незнакомые с древнееврейскою символикою греки, на основании одного присутствия этой лозы, выводили предположение, что в храме Ирода совершались мистерии Бахуса. Наконец, в притворе храма был еще светильник-хроноскоп, подарок царицы Елены (Ioma, 37:1). Предание дает ему такой вид.

Рисунок 85. Светильник-хроноскоп царицы Елены

Вход из притвора в залу святого, pitcho schel Hechal, представлял вид трехчастной двери, подобной воротам Никанора. Средняя большая дверь, по мишне (Midd. IV, 1:2), имела 10 локтей широты и 20 высоты. Ее образовали четыре створы или четыре половины, две передние, бывшие в передней стороне входа и открывавшиеся в глубину дверной амбразуры, и две задние, на внутренней стороне амбразуры входа, откидывавшиеся, при открытии двери, на внутреннюю стену храма. По сторонам этой большой двери было две двери меньших; из них южная дверь никогда не открывалась и была мнимою дверью или аилом, а дверь северная хотя открывалась, но служила входом не в залу храма, но в узкий и темный проход, бывший в самой стене и приводивший в амбразуру большого входа, между двух его дверей. Придя сюда на заре, с огнем, очередной священник сперва откидывал крючки внешней двери и отворял ее, потом отворял внутреннюю часть дверей (Tamid, III, 7). Таким образом дверь, приводившая во храм, была в сущности только одна¹⁸¹. Иосиф Флавий, произвольно удвоивший высоту нижнего этажа святилища, удвояет и размеры его двери до 55 локтей высоты и 16 локтей широты («Antiquitates Iudaicæ», XV, 11:3). Без сомнения, это неверно. Вернее ту же дверь Иосиф описывает в другом месте («Contra Apionem», II, 9), где он называет ее сделанною из цельного золота, чрезвычайно тяжело растворявшеюся, так что для этого требовались совокупные усилия 20 священников, и при этом имевшею 7 локтей высоты и 20 локтей широты (Конечно, показанные здесь меры широты и высоты должны быть переставлены одна на место другой). В свою очередь мишна дополняет это последнее свидетельство Иосифа своим гиперболическим выражением, что скрип этой тяжелой двери, когда ее растворяли, был слышен на расстоянии 8 субботних путей или 16,000 локтей (Ioma, 39:2) или даже более до самого Иерихона (Tamid, III, 5). Пока не раздавался с притвора этот шум растворявшейся большой двери святилища, не должна была закалаться утренняя жертва (Tamid, III). Золото этой двери было подарком храму со стороны Ирода. Напротив, на воротах внутреннего двора было египетское золото, подарок этнарха Александра. – Историк Гретц (Monatsschrift, 1876:437) отвергает правильность определения высоты этой двери как у Иосифа, так и в мишне и устанавливает свою меру 40 локтей высоты и 20 широты, что, конечно, нелепо, так как вся высота первого этажа храма была только 30 локтей, а его внутренняя широта была не более 20 локтей. Напрасно Гретц думает, что для соответствования названию великой двери, – каковое название дается ей в мишне, – она должна быть больше всех ворот в дворах храма. Дверь недоступной залы храма ни в каком случае не могла быть больше ворот, служивших тысячам богомольцев. Название же «великой двери» дано ей только для отличия от находившейся рядом с нею малой боковой двери.

Не смотря на свое сложное устройство, «великая дверь» храма закрывалась еще снаружи богатейшею завесою, висевшею на золотом пруте и состоявшею из четырех цветов завесы скинии, с новыми изображениями небесных звезд; Иосиф называет выделку этой завесы вавилонскою («Antiquitates Iudaicæ», XIV, 7, 1; «Bellum Judaicum», V, 5:4)¹⁸². Нужно заметить, что подобные же завесы предание предполагает и на входе в притвор и на всех воротах внутреннего двора и, с другой стороны, внутри святилища между святым и святым святых. Последней завесе предание дает бесконечно высокую ценность (82 мириады, Schekalim, VIII, 5). По Иосифу, она была пурпурная, а по мишне пестрая из всех цветов скинии. «Всех завес второго храма, говорит Маймонид, было 13; семь завес на семи воротах внутреннего двора, одна на воротах притвора, одна на дверях святого, две между святым и святым святых и две во втором этаже храма (Klei hamikdasch, VII, §§ 16–17). Некоторые исследователи (напр., Пэн, 181) относят к внешней завесе храма, а не к завесе святого святых евангельское свидетельство (Мф.27:51; Мк.15:38; Лк.23:45) о завесе раздравшейся на двое сверху донизу в час смерти Иисуса Христа, на том основании, что чудесные явления этого часа совершились на глазах всех, а между тем раздрание одной внутренней завесы пред святым святых не было бы заметно народу, и было бы чудом для одних священников.

Об украшении самой залы храма Иосиф Флавий делает только общее замечание, что Тит, осмотрев ее, нашел, что она превосходит все описания («Bellum Judaicum», VI, 4:7); но в чем состояло ее великолепие, Иосиф не показывает. Резные изображения херувимов на стенах были разве только на некоторых выдающихся пунктах (Ioma, 54:1), потому что вся внутренность храма, по мишне, белилась пред Пасхою. Следовательно и золотой обкладки, какую имели стены Соломонова храма, здесь не было. Эффект залы святого зависел от высоких колонн, разделявших храм на три нефа, и от разных украшений, не имеющих связи с архитектурною отделкою храма. Среди храма висела большая виноградная кисть из золота. По крайней мере, в рассказе Флора (III, 5) о вступлении в храм Помпея, как победителя, говорится, что он видел то, чего никогда не видел народ, золотую виноградную лозу, висевшую под золотым потолком, sub aureo vitem coelo. Так как золотая виноградная ветвь в притворе не представляла никакой тайны и была видима народом, и притом была привешена не к потолку, а к стене над дверью, то в приведенном рассказе разумеется другая подобная ветвь во святом. Что касается богослужебных принадлежностей святого или средней залы храма ( ההיכל תוך ), то стол предложений и светильник, увеличенные в числе Соломоном, теперь снова были сокращены до того minimum’а, который был назначен Моисеем для скинии; они стояли на 26-м локте от входа, один по правую, другой по левую сторону храма (Maim. Beth habechira, 3). Замечательно, что жертвенника каждений римские победители, ворвавшиеся во храм, не нашли. По крайней мере, в числе трофеев, взятых Титом из иерусалимского храма, упоминается только светильник и стол предложений («Bellum Judaicum», VII, 5:5). И на арке Тита в Риме нет жертвенника каждений. Нужно думать, что он, как наиболее драгоценный сосуд, был сокрыт священниками где-нибудь в подземельях храма во время осады Иерусалима. Но важнейшим трофеем, взятым из иерусалимского храма, Тит считал свиток иудейского закона («Bellum Judaicum», VII, 5, 5:7)¹⁸³.

Внутреннее отделение храма или святое святых, ἀγίου ἄγιον или beth kodesch kodaschim или иначе τὸ ἄδυτον (Филон, Иосиф) не получило никаких украшений и в храме Ирода, и было совершенно пусто («Bellum Judaicum», V, 5, 5; Тацит «Historiæ», V, 9). Если по преданию здесь были херувимы (Ioma, 54), то не херувимы, осенявшие ковчег, а вероятно резные изображения на стенах, сделанные по примеру Соломонова храма, так как ковчега завета здесь не было (Ioma, 21:2). Не было никаких украшений и во втором этаже, за исключением ящика или шкапа, в котором хранились священные свитки. Хотя, по обычаю, в синагоге должны были быть кафедра предстоятеля и седалища для присутствующих, но в этой Исключительной синагоге они были излишни, так как во внутреннем дворе храма сидеть не позволялось. То место синагоги, которое соответствовало святому святых нижнего этажа, было отделено завесою как и в храме. Мы уже говорили, что во второй этаж храма имели доступ не только священники, но и миряне в известных состояниях чистоты¹⁸⁴. Если так мало сведений предание сохранило о втором этаже, то их еще менее о третьем. Мы видели уже, что из башни, представлявшей третий этаж храма, предание сделало какого-то птицегонителя, Kole о̀reb. Если этому названию необходимо придавать значение, то под ним нужно разуметь еще постоянного живого стража, стоявшего на башне и, между прочим, имевшего обязанность сгонять птиц с храма, так как стражи на больших башнях стояли днем и ночью (Ис.21:8).

О времени построения Иродова храма Иосиф Флавий дает два различные свидетельства. По Древностям XV, 11, 1 постройка храма была начата в 18 году царствования Ирода, а по Войне Иудейской I, 21, 1 – в 15-м. Из этих двух свидетельств более ясно и полно обставлено первое свидетельство; но как относится к нему второе? Если бы 15-й год Ирода был показан Иосифом в Древностях, то, так как в этом именно сочинении Иосиф говорит о продолжительных приготовлениях Ирода к постройке, можно было бы подумать, что 15-й год Ирода определяет начало приготовлений к постройке, а 18-й – начало самой постройки. Но так как именно во главе всех приготовлений к постройке показан 18-й год, то это объяснение нужно считать неудачным. Неудачно также и другое объяснение, по которому 18-й год царствования Ирода и 15-й есть один и тот же год: но в первом счете terminus а quo берется от признания Ирода царем в Риме, а во втором от действительного вступления его в управление царством по взятии Иерусалима. Такое предположение не совпадает с действительною историею воцарения Ирода. Остается признать в свидетельстве Войны Иуд. 1, 21, 1 ошибку, и начало построения храма относить к 18-му году. Начавшийся постройкою в 18-м году, храм строился полтора года в своем главном корпусе, отделка же дворов продолжалась 8 лет. Таким образом торжественное освящение храма нужно полагать зимою 12-го года до Р. Хр. Но объявленное официально окончание постройки храма не было полным окончанием. Некоторые работы продолжались в нем еще очень долго, до прокуратора Альбина, 62 или 64 года по Р. Хр. По евангельскому свидетельству (Ин.2:20) во время прохождения Иисусом Христом своего общественного служения считали уже 46-й год от начала постройки храма.

Но не долго суждено было стоять ветхозаветному храму по его обновлении Иродом. В 70-м году по Р. Хр. уже исполнилось над ним пророчество Иисуса Христа (Мф.24:2; Мк.13:2; Лк.19:43). Тридцатого Апреля Тит, уже владевший так называемою третьею и второю стеною Иерусалима, обратил свои усилия против храма и прежде всего против башни Антония, столь ненавистной иудеям прежде, но теперь представлявшей последний оплот спасения. Сильные наступательные движения римлян были сначала успешно отражены минами и огнем; но чрез два месяца, 23-го Июня, крепость Антония была уже в руках римлян. Впрочем, внешний двор храма вместе с этим не перешел еще во власть римлян, и только 15 и 16 Июля римляне, с большими потерями, овладевают западною и северною частию внешнего двора. Теперь осажденные заключились во внутреннем дворе храма. Двадцать первого Августа римские стенобитные машины были придвинуты к северной стороне внутреннего двора, и после шестидневной работы не принесли никакого вреда стене и воротам. Но 3-го Сентября один римский легионер, поднятый своими товарищами, успел, незаметно для заключенных, вбросить в высокое окно (Иосиф: золотое окно) одной из камер двора горящую головню, которая, скоро зажгла камеру, а затем и всю периферию внутреннего двора. Среди происшедшего при этом между осажденными смятения, римляне проникли в последнее убежище иудеев и, не смотря на желание Тита сохранить храм, сожгли его, как говорит Иосиф Флавий, в тот самый день, в который первый храм был сожжен вавилонянами («Bellum Judaicum», V, 9; VI, 1–6; VII, 1:1).

История развалин ветхозаветного храма весьма неясна и известна нам только в отрывках. Этим объясняются разнообразные новейшие гипотезы о дальнейшей судьбе площади храма и о происхождении тех построек, которые существуют на ней в настоящее время. Чтобы отклонить от себя подозрение в каком либо предвзятом взгляде, мы ограничиваемся здесь по возможности объективным изложением относящихся сюда свидетельств.

От разрушения Иерусалима Титом до императора Адриана ветхозаветный храм был грудою развалин, в которой однакож ясно можно еще было отличать значительную часть каменных стен корпуса храма, дворовых камер и наружной стены. Сюда заходили для сетований и молитв иудейские книжники. Первое свидетельство о так называемом плаче евреев на развалинах храма, продолжающемся доныне, находим у Иосифа Флавия, который говорит о некоторых старцах, сидевших на пепелище храма и оплакивавших его участь («Bellum Judaicum», VII, 8:7). В талмуде (Makhoth, fol. 24) есть любопытное свидетельство о посещении площади разрушенного храма известным рабби Акибою и его товарищами. Однажды, когда эти учители сидели здесь на развалинах, они увидели лисицу, выбежавшую из самого храма. Все стали плакать, кроме одного Акибы, который имел довольный вид. «Чему ты радуешься здесь?» спрашивают его. – «А вы чего плачете?» – «Как же нам не плакать, когда вот место храма совершенно опустело и лисицы живут свободно в том месте, в которое никто не мог проникать, кроме одного первосвященника?» – «По этой самой причине я радуюсь», отвечал Акиба «если в такой степени исполнились печальные пророчества, то также решительно должны исполниться и другие утешительные пророчества». – «О, Акиба, отвечали старцы, ты нас утешил». По другому талмудическому свидетельству (Sebach. 113:1), посетители развалин храма в первое время царствования Адриана, при жизни рабби Иозуа, нашли однажды труп человеческий во внутреннем дворе, в камере дров. Таким образом в это время храм был в совершенном запустении и служил приютом диким животным, хотя отдельные части храма, по сохранившимся остаткам стен, можно было еще различать безошибочно.

При Симоне Бар-Кохба, в течение трехлетней независимости Иудеи (133–135), вероятно было обращено какое нибудь внимание на храм, по крайней мере на главный корпус храма. Сколько можно судить по изображению храма на монетах Бар-Кохбы, в это время был несколько исправлен один нижний этаж храма. Но уже на самом этом изображении заметна незаконченность исправления и полуобвалившийся вид храма. Император Адриан, который в начале своего царствования, повидимому, сам был расположен допустить полное восстановление иудейского храма (Graetz, Geschichte der Juden, IV, 442 и дал.), теперь, после возмущения Бар-Кохбы и его поражения, изгнав из Иерусалима всех без исключения иудеев и запретив им, под страхом смерти, приближаться к городу и храму¹⁸⁵, основал здесь римскую колонию Элия Капитолина, а развалины храма Иеговы переделал в храм Юпитера Капитолийского. Вот изображение этого последнего храма на римской монете Диадумениана. Бордосский путник 333 года, блаженный Иероним (на Ис.2:8 и Мф.21:15) и историк Евсевий («Historia ecclesiastica». IV, 6:2) говорят о двух статуях Адриана при иерусалимском храме Юпитера, из которых одна была конная.

Рисунок 86. Иерусалимский храм на монете Бар-Кокбы

С воцарением императора Константина Великого, храм Юпитера в Иерусалиме был разрушен, и опять площадь храма обратилась в огромное поле развалин. Со стороны христиан в это время установилось особенное отношение к развалинам ветхозаветного храма. Так как Иисус Христос предрек этому храму полное и всегдашнее разрушение, то христиане считали для себя непозволительным не только возобновлять древний храм Соломонов, но и строить христианские храмы на его месте и из его развалин. Это было неприкосновенное место херема или заклятия в древнем смысле этого слова. Между древними свидетельствами о состоянии площади иерусалимского храма в это время

Рисунок 87. Храм Юпитера Капитолийского на горе Мориа.

прежде всего заслуживает внимания свидетельство Бордосского путника 333 года. «В Иерусалиме возле храма находятся два большие водоема, сооруженные Соломоном, один с правой, другой с левой стороны... Здесь есть угол весьма высокой башни (крыло храма) на которую Господь взошел, и сказал Ему искушавший Его: если Ты Сын Божий, бросься вниз. Здесь большой угловой камень, про который сказано: камень, его же небрегоша зиждущие, сей бысть во главу угла. Под зубцами этой башни сохранились многие комнаты, на месте дворца Соломона. Здесь же большие подземные водохранилища и водоемы, устроенные с великим трудом. На самом месте, где был храм, построенный Соломоном, на мраморе пред жертвенником, где, говорят, некогда пролита была кровь Захарии, видны по всему помосту следы обуви убивших его воинов, отпечатанные как на воске. Здесь же две статуи Адриана, а недалеко от них пробитый камень, (lapis pertusus), к которому однажды в год¹⁸⁶ приходят иудеи и помазывают его елеем, плачут, разрывают свои одежды и затем удаляются. Здесь же был дом Езекии, царя иудейского». И так, в 333 году, когда уже христианская базилика Константина в Иерусалиме была построена, место ветхозаветного храма было пустынно: здесь видели остатки башен, отдельные разбросанные большие камни, большие подземные водохранилища, статуи Адриана. Но какого либо храма христианского здесь не находили. Lapis pertusus, о котором здесь говорится, как предмете поклонения иудеев, был, конечно, одним из главных пунктов разрушенного ветхозаветного святилища, но не местом святого святых, к которому иудеи не позволили бы себе прикасаться, а вероятно местом жертвенника всесожжении. Нельзя не заметить здесь, что в приведенном описании для площади разрушенного ветхозаветного храма показаны те же границы, какие она занимает в настоящее время: два большие водоема при площади храма на севере и евангельское крыло храма – нынешний юго-восточный угол (ср. Евхерия 440 года).

Вторым по важности свидетельством о состоянии развалин ветхозаветного храма при императоре Константине служит свидетельство Св. Кирилла иерусалимского, жившего и проповедовавшего в Иерусалиме. В одной своей проповеди он говорит между прочим: «Когда антихрист придет к иудеям как Христос и от иудеев потребует поклонения, тогда, чтобы обольстить их более, покажет великое усердие ко храму, внушая о себе ту мысль, что он от рода Давидова и что ему необходимо восстановить храм, некогда сооруженный Соломоном. Придет же антихрист тогда, когда в иудейском храме не останется камня на камне по определению Спасителя (Мф.24:2). Когда падение от ветхости и разрушение, делаемое в видах извлечения материала для новых построек или по другим причинам, истребит все камни, разумею же не внешние стены, но и внутренность храма, где были херувимы, тогда придет антихрист во всех знамениях» («Огласительные и тайноводственные поучения», Слово XV, 15).– И так развалины ветхозаветного храма существуют и, как подлежащие заклятию, делаются для христиан знамением времен: с исчезновением последнего камня этого храма явится антихрист. Но, конечно, не христиане будут ускорять пришествие антихриста, способствуя скорейшему, уничтожению развалин храма. Они должны распасться от времени, от влияния стихий и человеческой руки, но не христианской или иудейской, а другой случайной руки, незнающей их значения. Особенно важное значение имеет для нас то, что во время Св. Кирилла еще могла быть речь о внутренней зале храма святого и святого святых, еще существовавшей, по крайней мере, некоторою частию.

Св. Иоанн Златоуст в объяснение слов Евангелия: не останется камня на камени говорит о развалинах храма следующее: «Что означают эти слова? Предрекает ли здесь Иисус Христос совершенное исчезновение всех камней, или же говорит только о разрушении той части стены, при которой Он тогда стоял? Некоторые части храма уже ныне стерты до оснований. Это должно убедить совопросников, что и остальное погибнет» (Homilia LXXV, 1). – И так христиане с назиданием для себя созерцали развалины храма, соизмеряли разрушенное с оставшимся, но не позволяли себе насильственного уничтожения развалин.

Еще одно, относящееся сюда, важное древнее свидетельство находим в сирском переводе одной потерянной книги Евсевия, носившей название «Феофания», написанной около 320 года, ныне найденном и изданном в английском переводе Самуилом Леем (кн. IV, гл. 8, стр. 245 и 248). «Вид местности храма один может показать в какой мере исполнилось пророчество Христа о его разрушении. Продолжительность запустения, тяготеющего над этим местом, не есть только удвоенная продолжительность запустения бывшего при вавилонском пленении; она уже в четыре раза превысила срок вавилонского запустения, утверждая таким образом суд Господень.... Только для того, чтобы утвердить свидетельство священного Писания о чудесном величии построек храма и его внешнем украшении, некоторые следы его древних украшений пощажены временем... Если кто нибудь укажет нам, что основания построек храма в некоторых местах еще существуют, то мы можем ответить, что их разрушение непрерывно продолжается; во многих местах уже нельзя указать следа от стен храма». – И из этого свидетельства, как и из всех предшествующих, очевидно, что христиане того времени не считали для себя позволительным утилизировать для своих целей остатки ветхозаветного храма и строить здесь свои новозаветные храмы. Украшения, остававшиеся тогда от древнего храма, были, конечно, колонны, капители и их антаблеманы, валявшиеся здесь в большом количестве; но и их не берут христиане для своих храмов.

Вековое безмолвие, царствовавшее на площади разрушенного ветхозаветного храма, было прервано на короткое время только при императоре Юлиане богоотступнике. В своем противодействии христианству Юлиан, как известно, искал для себя опоры не только в язычестве, но и в иудействе. С этою целию он огласил по всем иудейским общинам свое благоволение и свое намерение возобновить разрушенный иудейский храм, и вошел с этою целию в непосредственные сношения с тогдашними представителями иудейства, особенно с патриархом Гиллелом вторым (Июлос), который, с своей стороны, утвердил императора в возможности возобновления кровавой иерусалимской жертвы. Judeos amare se simulans et in templo eorum immolaturum se esse promittens, говорит о Юлиане блаженный Иероним (на Дан.9:34). Поручение самого возобновления храма Юлиан возложил на одного из своих доверенных людей, ученого антиохийца Алипия, которого снабдил для этой цели всеми полномочиями. Кроме казенных средств, Алипий собрал многочисленные пожертвования от иудейских общин и распорядился приступить к возобновлению святилища по его древнему плану. Но едва было приступлено к закладке оснований, как страшное землетрясение, соединенное с извержением пламени из древних катакомб храма, навело такой ужас на работников храма, что Алипий принужден был оставить свое предприятие в самом начале. Явление было понято всеми не только христианами, но и язычниками и иудеями, как выражение небесного гнева за возобновление места, обреченного херему. «Если кто нибудь считает невероятным это повествование, говорит Созомен (V, 22), тот может обратиться к свидетелям-очевидцам, которые живут еще доныне; пусть он спросит иудеев и язычников, зачем они оставили это свое дело неоконченным или точнее, что помешало им приступить к этому делу»? Действительно, подтверждение этому повествованию находим у языческого писателя Аммиана Марцеллина (Am. Marc. XXIV), друга Юлианова. Таким образом попытка возобновления ветхозаветного храма при Юлиане окончилась более глубоким его разрушением, так как при этом некоторые сохранившиеся части храма были сняты. Верование в неприкосновенность этого места, как обреченного на полное запустение, утвердилось еще более.

Второй период в истории развалин ветхозаветного храма начинается с 638 года, когда, по договору, заключенному халифом Омаром с патриархом Софронием, Иерусалим сдался на капитуляцию халифу, стоявшему лагерем на Елеонской горе, против развалин храма. По предварительному условию капитуляции Омар гарантировал христианам неприкосновенность их имущества и их храмов; но в этом условии не была показана стоявшая в запустении площадь ветхозаветного храма, уже обратившая на себя внимание победителя. Поэтому Омар немедленно заявил свои права на эту площадь и выразил желание построить на ней храм. Патриарх, считавший себя стражем неприкосновенности места ветхозаветного храма, крайне смутился желанием халифа и сначала пробовал отклонить его. «Веди меня в храм Давида», говорит Омар патриарху. Патриарх привел халифа в храм Воскресения и говорит ему: «вот храм Давида». Так как, в силу условий капитуляции, храм Воскресения был огражден от власти Омара, то патриарх, указывая на него, как на храм Давида, надеялся отклонить халифа от мысли восстановлять развалины ветхозаветного храма. Но Омар, после нескольких минут размышления, вскричал: «нет, это неправда; пророк сделал мне описание храма Давида, но оно ничем не напоминает того здания, которое я вижу теперь». Тогда патриарх повел Омара в церковь Сионскую и говорит: «вот храм Давида».

«Неправда», отвечал Омар, и направился сам к воротам Магомета, т. е. к западным воротам, приводившим на площадь ветхозаветного храма. Патриарх еще раз пробует остановить Омара; «сюда можно проникнуть разве только ползком», говорит он. «Ничего», отвечал Омар. Патриарх должен был идти вперед, Омар и его свита следовали за ним и наконец вышли на площадь харам еш-шериф. Осмотревшись здесь направо и налево, Омар воскликнул: «велик Аллах! это действительно храм Давида, который описал мне пророк». Так как сахра (место жертвенника ветхозаветных всесожжении) была тогда покрыта сором и нечистотами, то Омар снял с себя плащ и принялся очищать ее; все мусульмане последовали его примеру. Так описывает историю занятия мусульманами площади ветхозаветного храма арабский историк Кемал ед-Дин (Reynolds The history of the Temple of Jerusalem. 142). Хотя и из этого свидетельства очевидно, что площадь ветхозаветного храма до халифа Омара была совершенно пустынна и что патриарх Софроний и теперь еще старался не допустить мусульман до возобновления и очищения ее, но эта мысль еще яснее видна в изложении данного исторического обстоятельства у христианского хрониста X века, Анба Евтихия, впоследствии патриарха александрийского. Здесь патриарх Софроний прямо указывает халифу Омару на общее верование христиан в недоступность этого места. «На этом месте, говорит Софроний, греческие императоры не могли построить храма (намек на попытку Юлиана).... Когда римляне приняли христианство и Елена, мать Константина, строила церкви в Иерусалиме, сахра иудеев (место жертвоприношений) и окружающая ее площадь были оставлены в совершенном запустении; сюда даже сносили из города сор и нечистоты, потому что Иисус Христос сказал в Евангелии: «этот дом будет пуст, не останется от него камня на камне». Когда, не смотря на это предостережение, Омар взошел на площадь, чтобы выбрать место для мечети, то некоторые его спутники предлагали ему ориентировать последнюю к сахре, чтобы молящиеся в мечети обращались лицом к месту ветхозаветных жертвоприношений. Но Омар сказал: «нет, это будет по-иудейски; лучше построить независимо от сахры, чтобы молящиеся обращались лицом в противоположную сторону, к Мекке» (Eutychii, patriarchae Alexandrini, annales, II, 1658, p. 284). Таким образом халиф Омар еще делает уступку господствовавшему отношению к площади ветхозаветного храма и хотя очищает ее от нечистот и мусора, но свою мечеть строит не на месте древнего храма, а вдали от него, в южной части площади, на месте στοὰ βασιλική Ирода, где нынешняя мечеть Ель-Акса. Вероятно это было сделано по просьбе того же Софрония, который в данном случае мог сослаться на то, что, по условиям капитуляции, Омар обязался щадить христианские верования.

Только уже в 68-м году гиджры (687 году) была предпринята постройка в центральной части площади ветхозаветного храма, на месте внутреннего двора, халифом Абд ел-Мелик из дома Оммиадов, имевшим резиденцию в Дамаске. Вследствие возмущения аравийских и африканских провинций против дамасских халифов, в то время был затруднен доступ в Мекку и Медину сирийским магометанам. Поэтому Абд ел-Мелик решился основать новый пункта поклонения магометанским поклонникам в Иерусалиме. Прибыв с этою целию лично в Иерусалим, Абд ел-Мелик обратился прежде всего к своим подданным с такого рода воззванием: «халиф решился создать купол над скалою ес-Сахра в Иерусалиме; но он не хочет предпринимать этот труд, но узнав мнения своих подданных об этом месте поклонения мусульман; они должны сообщить ему об этом свои мнения письменно». Ответы подданные халифу по данному вопросу все имели такой смысл: «по нашему мнению, мысль повелителя верующих праведна и достоуважаема. Пусть Бог приведет предприятие халифа к доброму концу». Тогда Абд ел-Мелик собрал архитекторов и рабочих, ассигновал весьма значительную сумму (говорили, что эта сумма равнялась семилетней дани, собиравшейся с Египта) и главными начальниками работ поставил Абу-Микдам-Риджа-ибн-Хайва и при нем помощника Иезид-ибн-Соллам, иерусалимского уроженца. Начатая постройкою в 687 году, мечеть Куббет-ес-Сахра была окончена в 690 году по Р. Хр. Из почтения к месту рабочие приступали к делу не иначе, как в праздничных одеждах и по совершении ежедневных омовений, прибавляет предание. Эти свидетельства о происхождении мечети Куббет-ес-Сахра, существующей доныне, удостоверяют арабские историки Джелал-ед-Дин, Меджр-ед-Дин и друг. и сохранившиеся доныне надписи на стенах (см. Vogüé, Le Temple de Jerusalem, 85:86)¹⁸⁷.

С конца седьмого века, когда возобновленная мусульманами площадь ветхозаветного храма сделалась предметом поклонения, она была совершенно очищена от древних развалин и получила тот общий вид, какой она имеет ныне. Это однакож не значит, что магометане своими постройками остановили разложение ветхозаветного храма. Напротив, при постройке срединной мечети Куббет-ес-Сахра, последние камни древнего храма и его внутреннего двора, доселе еще остававшиеся на месте, были исторгнуты, так что на месте корпуса храма не осталось никакого следа какой-либо постройки, так как магометанское святилище Куббет-ес-Сахра построено на месте открытой части древнего внутреннего двора, где был жертвенник всесожжений. Если некоторые остатки стен сохранились доныне, то это – не остатки храма, а остатки внешней ограды того двора, который у самых евреев назывался уже не израильским, а двором язычников.

Мы остановились так подробно на свидетельствах о запустении ветхозаветной площади до арабского владычества, имея в виду новейшие гипотезы, приписывающие возобновление площади византийским императорам. По мнению Сеппа, построение нынешней срединной мечети Куббет-ес-Сахра и отделку ворот двора нужно относить к императору Юстиниану (Jerusalem und das heilige Land. I, 175. Neue architectonische Studien in Palastina, 5, 23. Die Felsenkuppel, 1882). Хотя невозможность этой гипотезы ясно видна из вышеприведенного свидетельства Евтихия, по которому чрез сто лет после Юстиниана, при занятии Иерусалима Омаром, площадь ветхозаветного храма была покрыта одними развалинами и кучами нечистот, тем не менее по поводу гипотезы Сеппа мы можем прибавить здесь еще следующее:

1. Базилика Юстиниана, имени Св. Девы Марии, по описанию Прокопия (de aedific. Justin. V, 6), была построена в Иерусалиме, на выдающейся горе, площадь которой, однакож, не соответствовала тем общим указаниям длины и ширины здания, которые были предположены императором: на юге и востоке недоставало места для той части храма, где священнодействуют пресвитеры. Тогда архитекторы сделали подземные подстройки, увеличившие площадь скалы. Таким образом церковь частию стоит на скале, частию висит на воздухе... Архитекторы исходили леса, выискивая громадные кедры для крыши храма... Кроме внутренних колонн, колонны были и с наружной стороны, образуя его портики, кроме стороны восточной. Пред дверью храма стояли две величественные колонны, не уступающие никаким колоннам в мире. Наконец, двор был окружен с четырех сторон подобными колоннами». Не говоря уже о том, что Прокопий не мог не назвать по имени площади ветхозаветного храма и описывать ее частными чертами, как безвестную местность, каждая подробность в приведенном описании базилики Юстиниана опровергает предположение Сеппа, что в нем идет дело о Куббет-ес-Сахра. Тогда как в храме Юстиниана различается длина и ширина, следовательно, предполагается четыреугольное здание, нынешняя мечеть Куб-бет-ес-Сахра не имеет длины и ширины, а требует других измерений, свойственных круглому зданию. Тогда как базилика Юстиниана имеет дверь на одной восточной стороне, а со всех других сторон представляет перистиль, Куббет-ес-Сахра имеет двери против дверей со всех четырех сторон. Тогда как базилика Юстиниана частию стояла на скале, а частию на каменных подстройках со сводами, Куббет-ес-Сахра вся стоит на твердом грунте скалы. Тогда как базилика Юстиниана имела не купол, а весьма длинную и широкую крышу, требовавшую огромной величины кедров, Куббет-ес-Сахра почти не имеет крыши в этом смысле слова и покрывается огромным куполом.

2. Напрасно ссылается Сепп на следующее свидетельство Феодосия: «И приходишь к тому крылу храма, где сатана искушал Господа нашего, Иисуса Христа, и есть там крестовидная базилика» (Itinera et descriptiones terrae sanctae, edidit Tobler, 1:65). Но крыло или зубец храма предание ясно указывает на углу внешней ограды храма, над ущельем Кедрского потока. Следовательно, базилика указывается за оградою храма, а не в центре площади храма. Мало того, в сочинении Феодосия de Terra sancta не может быть указания на базилику Юстиниана в Иерусалиме, потому что оно написано (530 г.) раньше ее постройки, по крайней мере, на восемь лет.

3. Напрасно, далее, Сепп ссылается на путешественника Антонина (около 570 года), который говорит о базилике Св. Софии, где была некая квадратная скала, petra autem ibi est quadrangula (Itinera... 104). Эта скала не может быть скалою ветхозаветного жертвенника всесожжений, ныне находящеюся в Куббет-ес-Сахра, потому что Антонин ясно говорит, что это была совершенно другая скала новозаветной жертвы, скала в претории Пилата, quae stabat in medio pretorio. Но смешать преторию Пилата с местом жертвенника ветхозаветного никто никогда не мог. Что Антонин не предполагает такого смешения, ясно видно из того, что храм ветхозаветный он упоминает особо и, подобно вышеприведенным писателям, представляет его в нетронутых развалинах. Ante ruinas templi Salomonis, sub platea aqua decurrit ad fontem Siloam secus porticum Salomonis. Таким образом развалины храма и портика ветхозаветного стояли по-прежнему. Но их не было бы, если бы площадь храма уже была занята христианским храмом.

4. Путешественник 670 года Аркульф, коснувшись того места, где был ветхозаветный храм, говорит следующее: Ceterum in illo famoso loco, ubi quondam templum magnifice constructum fuerat, in vicinia muri ab oriente locatum, nunc Sarraceni quadrangulam orationis domum, quam subrectis tabulis et magnis trabibus super quasdam ruinarum reliquias construentes, vili fabricati sunt opere, ipsi frequentant; quae utique domus tria hominum millia simul, ut fertur, capere potest (Tobler, Itinera... 145). И так, Аркульф, совершенно согласно с вышеприведенными арабскими свидетельствами, в 670-м году, видит одну мечеть ел-Акса, построенную сарацинами в стороне, среди развалин, на площади храма. Совершенно невероятно, чтобы он мог игнорировать при этом художественное здание Куббет-ес-Сахра, если он с такою подробностию описал тогдашнюю южную мечеть ел-Акса, которая, по его собственному мнению, vili fabricata est opere. Последнее презрительное выражение показывает, что и мечеть Ель-Акса Аркульф не считал переделанною базиликою Юстиниана. Да он и прямо говорит, что единственный молитвенный дом на площади ветхозаветного храма был построен сарацинами. И так, базилика Юстиниана в Иерусалиме не имела никакого отношения к месту ветхозаветного храма.

Если, таким образом, Куббет-ес-Сахра, нынешнее центральное здание площади ветхозаветного храма, не существовала еще во время Юстиниана, то что сказать о гипотезах, относящих ее к гораздо более раннему времени? По мнению Фергюссона, Куббет-ес-Сахра принадлежит к базилике Константина Великого, описанной Евсевием, построенной на месте воскресения Иисуса Христа из мертвых (The Holy Sepulchre and the Temple at Jerusalem, 1861. The Temples of the Jews, 1878, 193 и дал.). Льювин (A sketch of Jerusalem, 150) относит Куббет-ес-Сахра к ближайшим преемникам императора Константина или первой половины четвертого века. Унгер (Die Bauten Constantin’s des Grossen zu Jerusalem, 1863, 72–73) относит это здание ко времени пребывания в Иерусалиме императрицы Евдоксии, супруги Феодосия II (440–460). Само собою разумеется, что для доказательства этих положений необходимо, прежде всего, отвергнуть всякую связь данного места с площадью ветхозаветного храма. Мы увидим дальше, с каким успехом названные исследователи это делают. Теперь же к вышеприведенным свидетельствам прибавим еще одно историческое свидетельство (Eutychii annales, t. II, 219–222), по которому в 614 году христианские храмы в Иерусалиме были разрушены персами при Хозрое II. Так как это разрушение персидские огнепоклонники произвели в сообществе с иудеями, которые, в количестве 26,000, присоединились к ним в Галилеи, то при этом менее всего могли быть пощажены те христианские памятники, которые были тогда на площади ветхозаветного храма или в соседстве с нею; даже церкви на Елеонской горе были тогда разрушены.

И так, Куббет-ес-Сахра, восьмиугольный памятник на скале ветхозаветного жертвенника всесожжений, построен арабскими халифами, хотя при помощи бывших тогда в Иерусалиме византийских архитекторов, но не по византийской идее. На прекрасной картине Рафаэля в Милане: «принятие Св. Девы Марии в дом Иосифом Обручником», для характеристики местности представлен храм Ирода на горе Мориа, совершенно подобный Куббет-ес-Сахра. Не было ли в самом деле какой либо посредствующей связи между храмом иудейским и Куббет-ес-Сахра? Такою связью должен считаться восьмиугольный самарянский храм на Гаразине, остатки которого в VII веке сохранялись еще во всех подробностях. Весьма вероятно, что Абд ел-Мелик воспользовался планом самарянского храма, считая его общим типом иудейского храма. Припомним, что и храм Ирода венчался восьмиугольною башнею¹⁸⁸.

Рисунок 88. Нынешний Харам еш-шериф по модели К. Шика