Солотчинский монастырь, его слуги и крестьяне в XVII веке

Солотчинский монастырь находится в Рязанской губернии верстах в 20 от города на берегу речки Солотчи близ Оки. Это старинный монастырь. По преданию и древним памятникам он существовал еще до 1390 года. Рязанский князь Олег Иванович принял его под свое непосредственное покровительство. Он заложил здесь две каменных церкви во имя Рождества и Покрова пресв. Богородицы, увеличил количество келий, вообще придал ему лучший, чем прежде, вид и обеспечил его материальное благосостояние жалованными на различные угодья и тарханными грамотами. Сам он часто проживал в этой обители со времени своего пострижения в иночество; поэтому, естественно, она процветала и число иноков, вероятно, быстро возрастало. Своим вниманием и покровительством поддерживали ее и потомки Олега: они считали своею священною обязанностью вносить сюда пожертвования и давать жалованные грамоты. Таковы напр. Федор Олегович, Иван Федорович, Bacилий Иванович и жена его Анна Васильевна, Агриппина Федоровна, жена Ивана Васильевича¹. Хорошо был известен этот монастырь Московским вел. князьям и царям; не редко получал он от них различные грамоты: жалованные на новые земли и угодья, подтвердительные на прежние владения, тарханные и не судимые на счет хозяйственных и судебных его привилегий и послушные о подчинении ему вотчинных его крестьян, или денежные приношения. Известны, хотя и не все сохранились, грамоты Ивана Васильевича III², Bacилия Ивановича³, Ивана Васильевича IV⁴, Лжедимитрия I⁵, Василия Ивановича Шуйского⁶, Михаила Федоровича⁷, Алексея Михайловича, Феодора⁸, Иоанна и Петра Алексеевичей⁹. Кроме того епископы рязанские, архимандриты, иноки, белое духовенство и частные лица делали разнообразные пожертвования в пользу монастыря. И вот, благодаря всему этому, он рос, обогащался и возвышался в ряду других монастырей.

В XVII веке мы застаем его уже владеющим довольно значительными вотчинами, где он ведает хозяйство, управление и суд; архимандрит его занимает сравнительно высокое место между настоятелями монастырей¹⁰. Как таковой, Солотчинский монастырь вел широкую переписку с гражданскими и духовными властями, различными учреждениями, своими посельскими, приказчиками и частными людьми; вместе с тем должен был завести на широкую ногу письмоводство по части судопроизводства над монастырскими крестьянами и слугами, равно как по части хозяйственных операций – прихода и расхода монастырской казны, припасов, животины и т. п. Наибольшая часть этих бумаг, часто даже черновых и от первого до последнего слова перечеркнутых, сохранялась в монастыре: одни – более важные – в монастырской казне, – в ящике, другие – в казенной избе и (вероятно) библиотеке, иные же – мало или совсем не имевшие значения для текущего делопроизводства, хранились, где Бог приведет, напр. на голубятне. Таким образом в Солотчинском монастыре, как старинном и значительном, образовался довольно большой архив, состоящий из рукописей разного рода. В настоящее время в самом монастыре уцелела лишь часть его: кое-что разошлось по чужим рукам, напр., около 400–500 №№ перешло в библиотеку Рязанской Духовной Семинарии чрез И.М. Сладконевцева, бывшего ее инспектора; не мало было отослано в археографическую комиссию, отпечатавшую некоторые из них; многие (напр. приходо-расходные книги и т. п.) отбирались в свое время в различный административно-экономические учреждения (напр. Монастырский приказ, приказ Большого Дворца, консисторию и т. п.); по слухам несколько №№ было на руках у свящ. Любомудрова; кое-что, наконец, затерялось в самом монастыре, вероятно при переносе из одного места на другое и при перестройке зданий. Впрочем и теперь оставшийся архив еще довольно значителен. К сожалению, он хранился и, кажется, хранится без должной внимательности. Многие бумаги разбиты так, что приходится только случайно наталкиваться на их начало, середину или конец, иногда же совсем не находить оторванных частей; многие выцвели, полуистлели или покрылись плесенью (белым налетом), иные же, как, только возьмешь в руки, сейчас разваливаются на мельчайшие частицы, коих собрать и разобрать невозможно; на очень многих видны следы пребывания на голубятне – птичий помет, иногда до того плотно прилипший, что трудно отрывать без вреда рукописи. К счастью, для исторической науки, стараниями Рязанской Ученой Архивной Комиссии Солотчинский архив стал приводиться в порядок и отходить в ее библиотеку. Когда я пишу эти строки, в ней уже находится более 1300 №№, мною описанных и регистрированных¹¹, кроме других еще неописанных. Некоторые из бумаг Солотч. архива отпечатаны в журналах этой Комиссии. Большинство отошедших в Архивную Комиссию рукописей Солотчинского монастыря относится к XVII и XVIII векам; встречаются и раннейшие. Из них сравнительно очень незначительная часть не имеет отношение к Солотчинскому монастырю и касается то Богословского (рязанского) и Борисоглебского (муромского) монастырей, то епархиального суда и т. п.; большая же часть касается монастырского хозяйства, суда, управления и вообще жизни Солотчинского монастыря, его слуг и крестьян и дает относительно всего этого богатый материал. Мною рассмотрены, кроме хранящихся в Архивной Рязанской Комиссии рукописей Солотчинского монастыря, еще те, который лежат в библиотеке Рязанской Семинарии, некоторые из хранящихся в Московском архиве министерства Юстиции и имеющих отношение к данному монастырю, наконец, некоторые из отпечатанных в «Исторических актах» и в «Древних грамотах и актах Рязанского края» Пискарева. На основании всего этого я попытаюсь раскрыть жизнь Солотчинского монастыря, его слуг и крестьян в пределах XVII века (преимущественно с внутренней стороны). Выбираю этот век главным образом ввиду обилия материала; XVIII же века не захватываю потому, что тогда повеяло новым, реформенным духом Петра I, при нем и после него существенно изменившим строй монастырской жизни и стеснившим свободу ее проявлений¹². При случае, за недостатком наличного под рукой материала, воспользуюсь брошюрой Солотчинского архимандрита Македония: «Солотчинский монастырь», составленною по инициативе покойного архим. Герасима, при содействии И.Ф. Такмакова, и преимущественно изображающей внешнюю жизнь монастыря и деятельность его настоятелей в преемственном порядке. Пытаясь раскрыть жизнь Солотч. монастыря с подчиненными ему людьми, я не думаю указывать хронологическую последовательность разных изменений во внутреннем и внешнем его положении, а имею ввиду в форме исторической характеристики обрисовать состояние монастырского хозяйства, управления и суда. Формы, в какие все это вылилось, в сущности были одинаковы как в начале, так и в конце XVII века, они подвергались сравнительно незначительным изменениям, без вреда их общему типу. Понятно, что при этом кое-что будет иметь индивидуальное значение, – приложение только к данному монастырю; но большею частью здесь будет выражаться и, в частном примере Солотчинского монастыря, как бы иллюстрироваться то, что имело место в хозяйстве, суде и управлении всех больших монастырей XVII века. Таким образом, говоря о Солотчинском монастыре, тем самым я часто буду рисовать обычный в то время и в других монастырях строй жизни.

Внешний вид Солотчинского монастыря в XVII веке. – Кто жил в нем. – Его вотчины, угодья и другие владения. – Количество крестьян и слуг в его вотчинах. – Случайные источники его доходов.

Солотчинский монастырь поместился на довольно высоком холме. С западной стороны крутой спуск к речке Солотчи с немалым впрочем проездом по ее берегу¹³. В половодье соединенные воды Солотчи и Оки подступают сюда и своими волнами бьют в западный склон холма, силясь подмыть и унести его. С юго-восточной и восточной стороны лес подошел к самому монастырю, лаская его своею зеленью и кое-где в виде кустиков даже вползая на его ветхую ограду¹⁴. С восточной стороны к монастырю ведет песчаная дорога, продолжая идти дальше к раскинутому подле монастырскому селу Солотчи.

Монастырь окружен деревянной городьбой с «наметом в столбы» и башенками. Гостиный, конюшенный и скотный дворы прижались с боку к этой городьбе. Посреди ее восточной стены сделаны каменные «святые ворота» с церковью пр. Сергия Чудотворца на них. Внутри церкви: соборная Рождества Пр. Богородицы с приделом Рождества Иоанна Предтечи, церковь Покрова Пр. Богородицы с колокольней и теплая митр. Алексея с трапезой, хлебодарней и хлебней, – все три каменные; кельи: 2 архимандричьих и 23 братских, «поварня естовная и поваренная изба деревянная, квасоварня деревянная», 2 житницы и 2 деревянных ледника. Одни здания крыты тесом, другие – дранью. Вот каков внешний вид монастыря в самом начале XVII века¹⁵.

Взглянем на него в конце этого века. Мы увидим, что монастырь подвергся значительным изменениям. Больше всех в этом деле потрудился архим. Игнатий (1688–1697), впоследствии епископ Тамбовский, стяжавший себе печальную известность¹⁶. Странную картину представлял в это время монастырь: воздвиглись новые здания и рядом с ними остались ветхие деревянные постройки, некоторые из начатых зданий «не свершены» – не докончены и не покрытые верхи свои подставляют под разрушительное действие дождя и снега. По всему видно, что рука, воздвигавшая все вновь или ремонтировавшая все заново, вдруг прекратила деятельность на половине; не достало, должно быть, средств на выполнение задуманного, монастырская казна оскудела, сделанное на половину так и передалось несвершенным XVIII веку. Монастырская опись 1729 г. промолвилась на этот счет характерным словом: «при том монастыре на скотном дворе навесы и сараи, и хлева все ветхо, крыто за скудостию монастырскою соломою»¹⁷; да и сам Игнатий в своих жалобных письмах к высокопоставленным лицам сетовал на «монастырскую скудость»¹⁸. Но вместе с тем по всему видно, что сам строитель любил блеснуть тем, что бьет прямо в глаза, и часто действовал без экономического рассчета. Сопоставьте здания, оставленные без покрышки гнить и размокать, и большие затраты на пополнение монастырской ризницы бархатами, шелками, золотом и серебром, равно как на украшение церквей дорогими паникадилами и сосудами¹⁹, – и вы увидите, каков хозяин – архим. Игнатий.... Но оставим эту характеристику; перейдем к подробному описанию того, что нашел в Солотчинском монастыре наступивший XVIII век.

Монастырь обнесен оградой на 300 приблизительно сажень в окружности. Около ¼ ее выложено из кирпича; именно с восточной стороны толстая и высокая с окнами в два ряда, с продольным по верху ходом и с тесовой крышей стена, по углам ограниченная двумя недостроенными и непокрытыми каменными башнями; с юго-восточной стороны от лесу возвышается недоконченная на 4 аршина (сверху) и не покрытая, во всем сходная с восточной, каменная же ограда длиной в 23 сажени; та и другая – недавнее строение архим. Игнатия. Остальная часть ограды – на 200 сажень в длину – срублена из дерева «в тарасы»; в ней по углам деревянные обветшавшие башни. Посреди восточной стены на святых воротах красиво отделанная и убранная каменная церковь Рождества Иоанна Предтечи, длиною 6 сажень 2 арш. и шириною 3 сажени, заменившая прежнюю церковь пр. Сергия. Внутри 4 каменных храма: 1) соборный Рождества пр. Богородицы, воздвигнутый кн. Олегом Ивановичем, 10 саж. 1 арш. длины и 7 саж. 1 арш. ширины, с деревянными «рундуками на стойках с южной и северной сторон для входу в него», крытый тесом; 2) храм Сошествия св. Духа, построенный при арх. Игнатии (1689 г.), с недоконченной колокольней; внутри его трапеза для братских обедов и кухня – в верхнем этаже, церковь пр. Онуфрия В. и Петра Афонского с хозяйственными помещениями – в нижнем; снаружи с северной стороны паперть каменная, крытая тесом, о двух всходах; на наружных стенах из разноцветных камней высечены шестикрылые херувимы; длина храма 21 саж. 2 арш. и ширина 12 саж. 1 арш. 3) храм Покрова пр. Богородицы, относящийся также ко времени кн. Олега, с колокольней; он выстроен «осмериком вверх», в длину 10 саж. и в ширину 7 саж. 1 арш.; на колокольне железные часы с четвертным боем и гирями, купленные в 80 годах XVII в. при архим. Протасие (1680–1687) по Москве за 90 р.²⁰. Чтобы Покровская церковь, стоявшая на западном крае холма не обрушилась, склон холма был скреплен деревянным обрубом длиною в 20 саж. и вышиною 3 саж.²¹. Между оградой и церковью оставалось еще «довольное пространство»²², часть которого была занята яблоневым садом²³; но это не мешало постепенно сползать западному склону²⁴. Еще ближе к ограде стояла 4) теплая церковь св. митр. Алексия с «окончинами слюдвенными», построенная в 1450 году и с половины XVII в. имевшая большую (15 саж. длина и 10 саж. ширины) двухэтажную трапезу с помещениями для монастырских принадлежностей и хлебней; здесь братия обедала и ужинала в зимнее время²⁵. Кроме того в монастыре стояли кельи для жилья и различных служб, – одни каменные, другие деревянные; здесь видим напр., архимандричью келью – тройню близ восточной стены, гостинные кельи – тройню же около Покровской церкви, казенную келью – двойню, несколько братских деревянных келий от 3 до 3½ саж. длины, новое большое каменное одноэтажное здание в 9 саж. длины с разными внизу подклетями для огородных произведений, большую (8 саж. 2 арш. длины) также «каменную поварню древнего здания, что зимнею порою про братью пищу варять», возле церкви св. Алексия; житницу – тройню 7 саж. в длину; несколько ледников, из них один каменный, каменную палатку у так называемых, «водяных ворот» подле каменной стены и архимандричьей кельи. Снаружи монастыря стояли конюшенный и скотный дворы с приспособленными для их назначениями постройками; внизу под горой вырыты были два пруда, служившие садками для рыбы, – памятник забот того же незабвенного Игнатия²⁶.

Вот внешний вид монастыря в конце XVII века²⁷. Сразу видно, что хозяйство его довольно широкое. Посмотришь на внутреннюю жизнедеятельность монастыря, на запасы в нем и на связи, к нему стягивающие соседние села и деревни, тогда представишь себе всю широту этого хозяйства. Здесь братия, изо дня в день выполняющая свои обязанности, здесь рабочие монастырские слуги, здесь гонцы с отписками от разных посельских, старост и целовальников, здесь подъехавшие возы с разными запасами... Здесь кипит работа. Взглянем же повнимательнее на все это.

Количество братиии в монастыре было не всегда одинаково: оно колебалось между 40 и 65. Также колебалось и число проживавших здесь на жалованье («зажиломе») монастырских слуг, восходя до 40 слишком человек²⁸. Как между большинством членов братии, так и между слугами разделяемые были различные обязанности: смотреть один за одним, другой за другим, один знал одну, другой иную работу. Казначей, келарь и подкеларщик, уставщик, головщик, соборные и судебные старцы, канархист, книгохранитель, крылошевин, псаломщик, пономарь, просвиренный, синодичный и свечной старцы, будильщик, трапезный и хлебенный старцы, чашник, хлебодар, хлебенный вытчик, мукосей, поваренный, пчельничный, огородный, занажетный, замолотный, мельничный, сушилечный, воротной, конюшний, коровенный, житенный, вотажный и посельский старцы, неводчик, казенный дьячок и казенный келейник, церковный дьячок, хлебник, повар, житенный целовальник, столяр, гвоздарь, солодовник, чашенный целовальник, звонарь, часовник, рыболов, – вот должностные названия лиц из монастырской братии²⁹. Не мало здесь таких, которые говорят о возложенных на них хозяйственных обязанностях. Кроме постоянных дел они иногда брали добровольно на себя другие работы: «дано... Василью пономарю зажилого на нынешней на 133 год рубль, да ему же дано 10 алтын (30 к.) сучить свечи на монастырь на год..; дано иконнику старцу Капитону, починивал образы пр. Богородицы на св. воротах да образ Рождества Ивана Предтечи и дано от письма 5 алт. 2 д.» (16 кон.) – читаем в расходной книге Солотчинского монастыря за 1625 год³⁰. На монастырских слуг также возлагались различные работы: они были в монастыре конюхами, сторожами, пастухами и подпасками, мельничными служебниками, дворниками скотного двора, рыбаками, нарядчиками, столярами, гвоздарями, работали в огороде, ходили за пчельниками, возили муку и другие припасы, переводили колоколенные часы и заводили их, ездили или ходили рассыльными («бегаули» и «пешие») по разным поручениям в села и города, здесь встречаете вы и взрослых и подростков, мужчин, (большинство) и женщин, последних в должности «коровниц» на скотном дворе. Прибавьте к этим монастырским слугам крестьян, из монастырских вотчин высылаемых для черных работ по указанию архимандрита и братского собора («вытных работников»), и вы представите себе, как много накоплялось рабочих рук в самом монастыре и как много было здесь хозяйственного дела. Правда, часть слуг и этих вытных работников отсылалась на работы в монастырские вотчины, но они снова приливали к монастырю, как скоро здесь накоплялись дела. Наконец, периодически подтягивались сюда целые обозы с различными хозяйственными предметами, в разбивку заезжали одиночные воза с тем или другим, приходили и уходили группы плотников, каменщиков, кровельщиков и т. п.

Но что совершалось в монастыре и близ него, то далеко не исчерпывает собою всего монастырского хозяйства. Монастырь лишь центр, средоточие известного округа, но в этом округе есть еще передаточные пункты и те крайние участки, где совершается самая черная работа, где ведется, так сказать, первичное хозяйство монастыря, что здесь вырабатывается, чрез передаточные пункты доходит до монастыря в определенной для него пропорции. Да позволено мне будет в этом случае сравнить монастырь с хозяином помещиком, ведущим широкие операции и имеющим свои конторы. Часть хозяйства задерживается здесь в этих конторах, часть продуктируется снизу, но наибольшая часть идет к самому помещику. Здесь как бы работает сложный хозяйственный механизм, от махового колеса – монастыря, простирая далеко свои ремни и ковши... Посмотрим, далеко ли и широко ли идут эти хозяйственный связи монастыря по ту его сторону, в направлении к земли и народу.

В XVII в. Солотчинский монастырь, как выше замечено, имел уже достаточное количество сел, земли и угодий. Именно ему принадлежали в Рязанской и Тамбовской губерниях: соседнее село Солотчи или Сельцо с деревнями Заборьем, Рыковым, Полковой, пустошью Раменьем, Давыдовым, Максимовым, Заездами и Самсоновым, с. Новоселки с деревнями Пановой, Шишковой и сельцом Чешуевым, сс. Григорьевское и Бильдино с деревнями Федоровской, бывшей в первую половину XVII в. сельцом, Волоховой, Филипповичами, Городищем, Тювиной, Лучкиничами, Колянинской, Коростовой, верхней и нижней Мухиной, с. Михайлова гора с двумя Дубровками, пустоши: с. Романово или Дарки, Китаево и Чурняево, Иванковичи, Балмазово, Олферово, Толстиково, Полевая, Далманино, Бовыкинская и Спичаковская, деревни Щукино и Солчино³¹. У с. Солотчи и его деревень по писцовым книгам 1678 года значилось 2550 четвертей (1275 десятин) земли, «лесу бору подле монастыря 12% десятин, да лесу же и болота около речки Солотчи и в верх по Солотче до устья речки Кельцы в длину на 3 версты, а поперек тоже, инде больше, да лесу же болота подле Ласковского и Пустынского рубежей 800 десятин, да за старою Окою рекою подле Богословского рубежа черного лесу 230 десятин»; в с. Новоселках с деревнями 450 четвертей (225 десятин) пашни в поле и лесу около 630 десятин; в с. Романове 600 четвертей (300 десят.) пашни и около 6290 десят. лесу. В с. Григорьевском с деревнями по писцовым книгам 1628–1629 г. значилось «пашни 5361 чет (2680 ½ десят.) в поле, а в двух потому же (5361 десят.), сена 1155 копен, лесу не пашенного 110 десятин, да усадного лесу 25 десятин, лесу же поверстного в длину на 7 верст, поперек на 3 версты, инде меньше». К 1678 г. лесу убавилось, а пашен и лугов прибавилось. В этом году во всех монастырских селах, деревнях и пустошах было земли монастырской 12.369 десятин (24.738 четвертей), сплошного лесу 35.000 десятин, лесу с болотом 1187 десятин³². В селах Новоселках, Григорьевском, Бильдине, Романове, Чешуеве и Китаеве³³ были монастырские дворы, в Новоселках, Григорьевском и Романове даже с целым хозяйством, множеством скота, припасами в житнице и погребе, с огородами и т. п., над чем смотрели посольские старцы и монастырские приказчики. Кроме заселенных, монастырь имел еще не заселенные земли, приобретенные то меной³⁴, то покупкой, то, наконец, нанятые в аренду у соседних владельцев³⁵; в конце XVII в. одних вымененных пустошей у монастыря было 330 слишком десятин³⁶ (Каранденская, Астафьевская, Тимофеевская, Поликарповская и др.); из арендуемых особенно часто в бумагах встречается имя Антоновской пустоши³⁷. Из угодий монастырь владел: озерами Тишью, Селинским, Трыщиным, Мощеным, Куцким, Острым, Макарьевским, Холком, Кречиным и др. с рыбными и бобровыми ловлями³⁸, мельницами в с. Солотчи, Бильдине и Романове³⁹; ульями, рассеянными по разным местам монастырской вотчины, приблизительно в количестве 5 ½ тысяч⁴⁰; воскобойней в г. Рязани, «за городом на большой Рязанской улице, идучи от мясного ряду на левой стороне»⁴¹; двумя дворовыми местами в Рязани за городом – за острогом и близ Св. Духова монастыря⁴²; двором и подворьем в Москве. Первый был куплен в 1681 году со всем дворовым деревянным строением и небольшим огородом за 120 р. и находился в приходе св. Никиты мученика за р. Яузою⁴³; второе было приобретено еще в 1599 году у князя П. И. Горчакова за 40 р. и находилось за р. Москвою в Ардинцех (на Ордынке) в Сабакине переулке; к концу XVII в. оно пришло в ветхость и арх. Игнатий, кажется, не знал, что делать, перестроить ли его, или купить новое; по крайней мере известно, что монастырский стряпчий Т. Желябовский разведывал, нет ли удобного для подворья продажного места в Москве, и писал архимандриту, что около подворья Радовицкого монастыря, как хотелось ему, «поросшего и продажного места нет», а есть удобное место, «за Москвою рекою в приходе у церкви Григория на Сполье тяглая земля, платят по рублю на год, а мерою того двора в длину 23 саж., поперек 13 саж., а строения на том дворе: изба новая с сенями, два чулана, погреб, конюшенка с сушилом, баня новая, сад яблоневый, а цена тому двору 120 рублей»; наконец, арх. Игнатий подумал и решил перестроить старое подворье (1693 г.)⁴⁴. Известно кроме того, что Солотчинский монастырь, по жалованной государевой грамоте, извлекал для себя доход из заповедного лесу, находившегося вблизи монастыря. Вот что читаем мы в грамотах царя и великого князя Алексея Михайловича в Зарайск Матвею Феодоровичу Кярандееву (для передачи в Солотчинский монастырь) 7183 (1675 года): «… в монастырских (Солотчинского монастыря) вотчинах лесу (по словам челобитной из Солотчинского монастыря) никакого опричь заповедного нет; а как тот заповедный лес был за Солотчинским монастырем, и, в тот лес въезжая, многие промышленные люди готовили к Москве на продажу лес красный и тес, и дрань, и от того давали в монастырь выкупу по 20 рублев на год, да со всякого лесу десятое дерево, и о том у них в монастыре есть наша Государева жалованная грамота; а ныне без того лесу монастырской казне и в строении и в дровах оскудение большое...»; и поэтому Государь, по челобитью Солотчинского архимандрита и братии, пожаловал их, «велел им и того монастыря крестьяном в тот лес (черный лес Ласковского рубежа по Стружанской дороге до р. Кельца) для монастырского всякого и крестьянского строения въезжать тем лесом им и впредь будучи того монастыря архимандритом и братии владеть...»⁴⁵.

Все эти земли, угодья и дворы, которыми владел Солотчинский монастырь, составляют, так сказать, вещественные и неодушевленные статьи монастырского хозяйства. Но рядом с этим вне монастыря двигался и работал живой люд, находившийся во владении монастыря и составлявший как бы живую статью его хозяйства. Это были монастырские крестьяне и слуги. Вот данные относительно их количества. В с. Солотчи с его деревнями по писцовым книгам Воронцова-Вельяминова 1628–1629 г. значится служних 63, крестьянских и бобыльских 36 дворов и дворовых мест 38, крестьян и бобылей 42 человека⁴⁶; по переписным книгам Раевского 1646 года – служилых 29, крестьянских и и бобыльских 93 двора и 4 пустых, слуг и служебников 40, а крестьян и бобылей 230 человек, да 2 крестьянских сына в бегах⁴⁷; по переписным книгам Шаховского 1678 г. – служных 22, крестьянских и бобыльских 169 дворов, слуг 87, крестьян и бобылей 670 человек⁴⁸. В с. Григорьевском и Бильдине с их деревнями в 1629 г. было 15 служних, 134 крестьянских и бобыльских дворов, кроме того еще 4 двора пустых, крестьян и бобылей всех 149 человек⁴⁹; в 1646 г. – 175 дворов крестьянских и бобыльских, всех 580 человек (с крестьянами д. Солчиной)⁵⁰; в 1652 г. – 5 служных, около 150 крестьянских и 7 церковно-служительских дворов и т. д.⁵¹ В с. Новоселках и Чешуеве с деревнями было в 1629 г. 5 служних, 5 детенышевых и 101 крестьянских и бобыльских дворов, всех крестьян 122 человека⁵²; в 1646 году – 4 служних, 129 крестьянских дворов и один пустой, всех слуг 14, крестьян и бобылей 314⁵³; в 1678 году – 9 служних, 189 крестьянских и бобыльских дворов, слуг 34, крестьян и бобылей 824 человека⁵⁴.

Итак с годами, по-видимому, количество монастырских слуг и особенно крестьян возрастало довольно быстро. По писцовым книгам 1678 г. всех служних и крестьянских дворов в вотчинах Солотчинского монастыря значилось 787, из них крестьянских и бобыльских 746 дворов, всех слуг и крестьян 4066 человек мужеского полу⁵⁵. Монастырских слуг по отношению к числу крестьян приблизительно было 5½ – 6%. Слуг больше всего сосредоточивалось в соседнем с монастырем селе Солотчи, где поэтому и % их относительно крестьян значительно поднимался.

Не лишним будет, наконец, указать еще один случайный источник, откуда монастырское хозяйство черпало кое-что для себя. Это пожертвования и вклады поминовенные и за пострижения. Те и другие были разнообразны. Монастырь в этом случае не стеснялся и брал всем, что ему пригодно. «1670 г. июля в 13 день при арх. Протасие поминали по царе Михаиле Феодоровиче, роздано братии и священником и крылошеном и трудником в милостыню 1 р. 31 алт. 4 деньги (1 р. 95 к.); 1671 г. октября в 9 день роздано по велик. князе Иакове (Олеге Ивановиче) братии и крылошеном в милостыню 1 р. 5 алт.; того же года на Светлой неделе роздано милостыни архимандриту и священником, и диаконом, и крылошеном, и Зачатейскому (в приходской церкви с. Солотчи) попу, и диакону, и дьячкам, и поподьям, и старицам (Аграфениной девичьей пустыни) рубль 22 алт. 2 д. (1 р. 67 к.); 1673 г. марта в 17 день роздано на царевы именины милостыни архимандриту Протасию и братии, и крылошеном, и работникам, и нищим 3 р. 16 алт. (48 к.)» и т. д.⁵⁶ Рязанские епископы иногда отказывали в монастырь на помин более или менее значительную денежную сумму, напр. архиеп. Иосиф – 46 руб. 31 алт. (93 к.), митр. Павел – 200 р., митр. Иосиф – 1000 р. и 200 золотых. За поминовение Павла митр. Тобольского арх. Игнатий получил рудожелтую камку на ризы⁵⁷. Казначей Рязанского митрополичьего дома Гедеон в вечный помин по себе дал в Солотчинский монастырь обе части октоиха⁵⁸. Иеромонах Георгий, митрополичьего Рязанского дома крестовый поп, писал арх. Игнатию: «в нынешнем, государь, в 201 (1693) году отпустил я из села Черные речки вкладный свой хлеб 50 четвертей с четвертью ржи доброго хлеба, а лошадь вкладную, которую слуга (монастырский) Любим Макарьев излюбил, ту лошадь сам приведу... И вам бы пожаловать, препод. отец Игнатий и святая братия, родителей моих поминать и о нас Бога молить ...»⁵⁹. Тому же Игнатию прислали на помин своих родственников 50 четвериков ржи и 2 четверика пшеницы («по обещанию») Сапожковского уезда с. Новоникольского Рождественский поп Иаков, приложив и «память родительскую»⁶⁰. Попадья села Красна сделала вклад хмелем⁶¹; а вот что писал арх. Протасию (1663–1680 г.) и всей братии Солотчинского монастыря Василий Крапоткин из Рязани: «... в дом Преч. Богородицы (Солотчинский монастырь) я грешный дал книг Маргарит, Кирил Ерусалимской, на сулок цевка золота пошла, пуд икры черной, 20 рублей денег, место дворовое – длина и ширина по 15 сажень, конь чал – взяли 15 рублей, конь, которой выне у вас в монастыре; извольте, всему положа цену, дать вкладную во сто рублей и чеву (чего?) в цену не дойдет, и я деньги пришлю, только б, сто полное было...»⁶². В приходорасходных книгах Солотчинского монастыря встречаются следующие и подобные им заметки: «взято у вдовы Марии у Ивановской жены Володимирова – вкладу полтора рубля, и за тот вклад пожаловал ее арх. Макарий с братию, велел постричь у Зачатья (в Зачатейском женском монастыре) и велел ей жить в рядовых старицах, месячину велел ей давать, что и прочим старицам⁶³, или еще: «постригли старицу к Зачатью, Ерипсимею, а сына своего дала за вклад в монастырь Ивашка работать всякая черная работа...»⁶⁴. По одной памяти посельскому узнаем, что в 1692 г. «постригся в Солотчинском монастыре с. Карабутина священник Иван, а вкладу дал восемь ульев пчел»⁶⁵. Итак, рассматриваемый случайный источник, по временам нес в монастырское хозяйство и деньги, и живность, и съестные припасы, и книги, и даже рабочих.

Кому принадлежала хозяйственная власть в монастырских вотчинах. – Как и кем она ограничивалась. – Вспомогательные органы для заведывания монастырским хозяйством

Мы рассмотрели статьи монастырского хозяйства: пред нами открылось, как далеко заходили его связи и как широко раскинулась его сеть. Теперь взглянем на то, кто считался и был хозяином в монастырских вотчинах, насколько заботился он о неприкосновенности и увеличении монастырских владений и при чьей помощи он хозяйствовал в вотчине.

Хозяином был монастырь, т. е. архимандрит и вся братия. Таков хозяин пред законом и таков часто (хотя не всегда) на практике. Жалованные и не судимые грамоты Государей адресуются в Солотчинский монастырь и говорят о том, чтобы предоставляемыми по грамотам привилегиями и нравами пользовались и владели как настоящий, так и «впредь будучие того монастыря архимандриты и братья»⁶⁶. С просьбою о льготах к Государю обращаются опять-таки архимандрит и братия; делая вклады в монастырь, частные лица обращаются с просьбою о поминовении к архимандриту и еже о Христе с братьею⁶⁷; вместе с братиею архимандрит сообща «жалует» просительниц даже пострижением их в старицы Зачатейского монастыря⁶⁸. По благословению и указу «архимандрита и братии»⁶⁹ составляются окладные книги и росписи, сколько и чего собирать с монастырских крестьян на монастырский обиход; «по указу архимандрита с братиею» выдаются приходные и расходные книги казначею для записи казенных денег; к архимандриту и братии присылают свои хозяйственные «отписки» посельские, приказчики, целовальники и др. Бывали случаи, что братия, видя, как архимандрит злоупотребляет своею властью и действует в ущерб монастырскому хозяйству, вступались за свои права и за интересы монастыря и представляли жалобы на своего архимандрита. В 1699 году напр. к монастырскому стряпчему Иосифу Чижову в Москву был послан конюх Акишка с отпискою от братии Солотчинского монастыря, где они просили его бить челом святейшему патриарху Адриану на архимандрита Феодосия за его роскошь и сребролюбие⁷⁰. Несколько раньше, в 1686 году подали челобитную «великим Государем царем и великим князем Иоанну Алексеевичу и Петру Алексеевичу» на своего архимандрита Павла Солотчинский келарь (Антоний), казначей (Иосиф), да черные священники с братию в том, что он, архимандрит Павел, теряет монастырскую землю напрасно: челобитная эта очень характерна в том отношении, в каком мы ее здесь приводим. Братия пишет так: «... по наказу из Поместного приказу стольник Иван Протасьев межевал монастырскую нашу землю в окологородном стану за старою рекою Окою с Богословским монастырем; и по стачке он, архимандрит Павел с Богословским архимандритом Иоасафом и с ним стольником Иваном Протасьевым, не против писцовой книги Кириллы Воронцова-Вельяминова с товарищи 187 (1629) году, отставя писцовую межу, отмежевал ... и отдал он, архимандрит Павел, монастырской нашей земли многое число напрасно ... А мы, богомольцы ваши, и монастырский наш стряпчий, и служки, и крестьяне в том спорили и ему, стольнику Ивану Протасьеву, били челом...; а он, архимандрит Павел, не спорил и велел он к сказке и к книгам тому монастырскому нашему стряпчему по неволи руку приложить; и стряпчей не хотел руки прикладывать, и он, архимандрит Павел, согласясь с ними, за то его, стряпчего, хотел бить кнутом, и он, убоясь того, не хотя оскорбления и увечья, к сказке и к книгам поневоли руку приложил... А теряет он, архимандрит Павел, монастырскую нашу землю напрасно... пожалуйте нас, богомольцев своих, велите, Государи челобитье наше и явку записать, чтоб монастырская наша земля напрасно впредь не пропала...»⁷¹. Конечно, случаи, когда братия расходилась с архимандритом, бывали сравнительно редко; обыкновенно же архимандрит подавал инициативу к какому-либо предприятию, сам больше всех хлопотал, братия его слушала и ему доверяла, как своему властному главе; но только юридически он действует не сам от себя, а как представитель монастыря от лица всей братии.

Как такой, он следит прежде всего за неприкосновенностью монастырских владений и старается об их пополнении. Так напр. он употребляет всякие меры к тому, чтобы тяжебное дело с Богословским монастырем относительно спорного леса и земли склонить в пользу Солотчинского монастыря, то переписываясь с московским стряпчим и от него спеша узнать новые касательно этого дела распоряжения сверху, то стараясь задобрить чиновников, имеющих отношение к этому делу, то обращаясь с челобитной к самому патриарху и т. п.⁷². Так напр. он представляет челобитную самому Государю Михаилу Феодоровичу, когда Солотчинскому монастырю не отдавали поминовенный вклад Рязанского архиепископа Иосифа (46 р. 93 к.), и добивается своего (в 1621 г.)⁷³. Так, спустя 70 лет после этого (в 1692 г.) другой архимандрит (Игнатий) просил у митрополита Рязанского Авраамия отдать удержанный вклад в Солотчинский монастырь Рязанских митрополитов Павла и Иосифа, если не весь, то по крайней мере часть его⁷⁴. Нередко архимандрит с братией шлют челобитные к Государю, чтобы он пожаловал их, в виду монастырской скудости, какими-нибудь угодьями⁷⁵, или же, ввиду разорения монастырских крестьян воеводами, приказными людьми и стрельцами, дал какие-нибудь льготы по судопроизводству и сбору государевых платежей с крестьян⁷⁶. Чувствуя себя не в силах защищать свои вотчины и крестьян от «насильства» соседних помещиков, из приказчиков и крестьян, они просить покровительства у царя, и тот не оставляет без внимания их просьбы. Интересна в этом отношении грамота, данная Алексеем Михайловичем в 1660 году Илариону, архиепископу Рязанскому. Из нее видно, что в 1652 году, по челобитью Солотчинского архимандрита Иосифа и братии с слугами и крестьянами, послана была к архиепископу Рязанскому Михаилу государева грамота, коею велено ему во всем оберегать монастырскую братию, Солотчинских слуг и крестьян от соседних помещиков, их приказчиков и крестьян, чтобы Солотчинского монастыря архимандриту, братии, слугам и крестьянам «на Москве и в городех в Переславле Рязанском и в Зарайску в вотчинных и во всяких делех ни от кого ни в чем обид и налоги и упродажи и насильства никакого не было». В 1656 году «судом Божиим того Михаила архиепископа не стало», крестьяне и приказчики соседних вотчин опять начали обижать монастырских крестьян, насильством пахать монастырскую и крестьянскую пашни, косить и травить луга, сечь и увозить лес, угонять животину, грабить монастырских крестьян и чинить им всякое насильство; от этого многие монастырские крестьяне разбежались. Солотчинская братия во главе с архимандритом подала в 1660 году челобитную Государю, чтобы тот велел их монастырь оберегать новому Рязанскому архиепископу Илариону, и тот посылает ему грамоту, повторяя то же, что прежде поручал Михаилу, с наказом в частности отписывать чрез Монастырский приказ Государю о притеснениях монастырю, если они будут повторяться⁷⁷. Здесь таким образом можно видеть и то, как монастырь заботился об охранении принадлежащего ему, и то, как ограждали своими грамотами государи неприкосновенность монастырских владений, наконец, кому они поручали иногда защиту и под чью покровительственную руку становилась иногда сама братия Солотчинского монастыря. В видах пополнения монастырских средств, архимандрит сам обращается лично, чрез письма или, наконец, чрез других лиц, к жертвователям из разных классов общества, то впадая в тон умильный и униженный, то преувеличивая иногда монастырскую скудость. «Милости у тебя государя, Тимофей Устинович, просим, буди вкладчик в дом Пресвятой Богородицы (Солотчинский монастырь), по прежней своей милости пожалуй, дай нам вечно за свое здоровье и за Татьяну Фоминочну и за весь свой благодатный дом Бога молить, соверши свое жалованье к дому Пресвятой Богородицы и к нам убогим⁷⁸ – вот каков обыкновенно тон этих просительных грамоток. Особенно часто и много таких грамоток шло в Москву к знатным лицам, напр., к царевне Софье Алексеевне⁷⁹ (от Игнатия) и др., чтобы они пожаловали на монастырь, что им «Господь Бог по сердцу известит»; монастырский стряпчий должен был разносить такие грамотки и даже, по поручению архимандрита, нередко сам писать подобные же челобитенки к разным лицам или словесно бить челом о вкладах и пожертвованиях. Вот, напр., что читаем в письме Т. Желябовского (монастырского стряпчего) к архимандриту Игнатию: «... мне велено написать челобитенку отцу духовному Ивановскому священнику Иосифу Ивановичу на церковное строение в монастырь по боярыне Федора Аврамовича, и тое челобитенку ему Иосифу Ивановичу я поднес и он мне сказал, доложу же Федору Аврамовичу, время излуча вскоре. Да о том же каменном строении (постройках в Солотчинском монастыре) подал я челобитенку княгине Анне Васильевне да Парасковье Павловне... и они, Государь, реклися ходить и бить челом боярыне Анне Леонтьевне и боярину Льву Кириловичу (Нарышкину?)... А я надеюсь на твою, Государь, милость, ей в всеусердно хожу и им бью челом. Да мне ж велено бить челом княгине Марфе Яковлевне, и я бил челом ей, государыне, и она изволила сказать, как де от города Архангельского приедут люди, и в то де время поес и в евангелие прокладки будут готовы...»⁸⁰.

Хозяйственная власть монастыря несколько ограничивалась местным епископом и правительственными учреждениями. По указу епископа из его епархиальных приказов, приходили иногда в монастырь грамоты о починке дорог в монастырской вотчине для архиерейского шествия с угрозою его властелинским гневом⁸¹; в казенный епархиальный приказ представлялись приходорасходные книги монастыря⁸²; из духовного приказа присылались сюда на научение и исправление разные духовные лица, которые и содержались на счет монастыря⁸³; к епископу обращались слуги и крестьяне с жалобой на притеснения монастырских властей⁸⁴, и он делал распоряжение о том, чтобы тесноты им не чинить и т. п.⁸⁵; он, наконец, по указам Государевым, является иногда покровителем и охранителем прав монастыря с его вотчинами⁸⁶. Приходорасходные книги монастыря представлялись также в приказе Большого Дворца (до 1660 г. и опять после 1677 года) и Монастырский (1650–1677 г.); по требованиям из других приказов и от воевод, посылались туда отписки и сказки касательно различных предметов (сборов и платежей, рекрутов, количества душ в монаст. вотчинах, засечных полян и т. п.); в свою очередь оттуда брались платежные и рекрутские отписи, которые и хранились в монастыре на случай для очистки⁸⁷. По государеву указу то в монастырские вотчины посылались на корм лошади⁸⁸, то на монастырское подворье в Москве ставился кто-нибудь на постой⁸⁹ и т. п. Иногда в случае не аккуратности монастырской власти воеводам поручалось, по государевыми указам, собирать с монастырских вотчин то, что в другое время собирала сама монастырская власть⁹⁰. Иногда и сами воеводы, вопреки государевым грамотам, посылали в монастырскую вотчину дьяков и стрельцов для сборов, нарушая тем привилегии Солотчинского монастыря⁹¹.

В самом монастыре хозяйственные обязанности делились между многими членами братии, – казначеем, келарем, чашником, житенным, огородным, конюшим и др. старцами, что уже мы заметили выше. Проводниками же хозяйственной власти монастыря в вотчине, а вместе и вспомогательными его органами для заведывания хозяйством служили посельские, приказчики и целовальники. Посельсткие были из монастырских старцев, а приказчики и целовальники из «бельцов» – монастырских слуг. Все они выбирались на должность и увольнялись по братскому приговору; отправляясь на должность они, по крайней мере посельский и приказчик, получали наказную память за монастырскою печатью с обозначением их обязанностей и прав. Сохранился братский приговор 1722 года за подписью разных старцев, где сказано, что «все служебные и простые монахи, будучи с отцом архимандритом Исакием на братском своем соборе, советовав между собою единосогласно, и приговорили ему, отцу Исакию, послать того ж монастыря чашника монаха Игнатия Копылова в монастырскую нашу вотчину в с. Григорьевское и быть ему, монаху Игнатию, в том с. Григорьевском и в селе Бильдине с деревнями на посельстве, потому что он, монах Игнатий человек добрый, а не воровской и не пьяница и монашеский свой чин происходит во всем беспорочно и соотправление помянутого дела его, монаха Игнатия, будет столько (стойко?); и о том ему, монаху Игнатию, о бытии на посельстве по сему нашему братскому заручному приговору дать бы тебе, отцу архим. Исакию, наказ образом таким, как бывшим посельским давалось…»⁹². Срок службы посельского, кажется, не определялся; поэтому один сидел на посольстве больше, другой меньше. Напр., в с. Григорьевском в продолжение одного 1694 года мы встречаем 3 посельских Корнелия, Федора и Пахомия⁹³; в с. Новоселках в том же году старец Иларион был на посельстве только 5 месяцев⁹⁴; а в продолжение следующих 3 лет 1695–1697 мы застаем здесь посельского Софрония⁹⁵. Иногда в одном и том же селе (большом) в одно и тоже время видим несколько посельских вместе, напр., в с. Григорьевском в 1697 году несколько времени были вместе два посельских Дмитрий и Феодор⁹⁶; а в 1701 году в одной отписке здесь значатся зараз имена трех старцев Прохора, Кариона и Тихона⁹⁷. Посельские были в с. Григорьевском, Новоселках и Романове. Они получали «зажилое» от монастыря, они ведали хозяйство и суд в своих округах, разделяя в этом случае свои права и обязанности с приказчиками из монастыря, к ним присылались «памяти» с разными поручениями и сами они обязаны были обо всем отписывать в монастырь. Изредка, кажется, посельскому одного села давалось поручение ехать в другое на помощь тамошнему⁹⁸. Прикзиков мы встречам не только в больших селах, каковы Новоселки, Григорьевское и Романово, где были посельские, но и в одиночку в селе Чешуеве⁹⁹ и деревне Китаевой¹⁰⁰, где посельских не было. Обыкновенно их было по одному на монастырском дворе и только в редких случаях встречаем в с. Григорьевском по двое (в начале XVIII в.)¹⁰¹. Обязанности и права приказчиков так определялись в наказах, им выдаваемых при отправлении на приказ: «будучи ему в той монастырской вотчине в с. N на приказе, о монастырских вотчинных делах всяких радеть и от сторонних всяких людей оберегать и за вотчину стоять накрепко и крестьян в обиду не давать, рубежей и гранных деревей досматривать по счету, чтобы никто стороны рубежа не перепахал и граней не испортил и в монастырскую вотчину насильством никто без ведома не ездил,... и в пахоте... и на гумно и в молотьбе над крестьяны с посельским старцем и с целовальники досматривать и радеть накрепко, а пришлых людей без нашего (братского) ведома и без розыска не принимать, никакими делы и крестьянских детей без подорожных и покормчих памятей и без братского ведома не отпускать...; а слугам и крестьянам его во всем слушать и почитать и под суд к нему ходить». приказчик обязан также собирать на монастырь и в государеву казну разные сборы с крестьян, присылать собранное в монастырь или вообще куда нужно и «обо всемь отписываться»¹⁰². Из наказов видно, что обычным сроком службы приказчиков считался год¹⁰³. Но иногда они сидели на приказе в продолжение не одного, а нескольких лет, напр., в Новоселках мы встречаем приказчика Филиппа Чижова в 1696, 1697 и 1700 годах¹⁰⁴. «Отставить» приказчика от приказа мог только братский совет монастыря во главе с архимандритом, своим же самовольством он не мог оставить должности и, если хотел, мог бить челом об увольнении¹⁰⁵. Равным образом и крестьяне не в праве были отказать ему в послушании, если по окончании срока службы против наказной памяти не получался из монастыря указ об его увольнении. Когда бывали такие случаи, то за самовольство крестьян наказывали «пеней монастырской» иногда в 10 рублей¹⁰⁶. Права и обязанности посельского и приказчика, по-видимому, не были строго разграничены; поэтому в отписках монастырю иногда один приказчик сообщает о том, о чем в других (большинстве) случаях отписывает посельский от своего лица и вместе от лица приказчика с целовальниками. Этих последних мы встречаем обыкновенно по нескольку в тех селах, где были посельские, в Чешуеве же только одного¹⁰⁷. Кроме тех целовальников, что были в монастыре (житенный, чашенный), кроме тех, что выбирались самими крестьянами от себя (мерные, губной), на монастырских дворах в вотчинах проживали дворовый, пашенный и на мельничном дворе – мельничный целовальники, назначаемые и увольняемые братским советом. По сравнению с посельскими и приказчиками они стояли ниже, поэтому целовальники дворовый и пашенный (думаю, что они разумеются) в отписках к монастырю упоминаются после посельского и приказчика: «Государю отцу архимандриту N еже о Христе с братиею дому Пр. Богородицы вотчины села N твоей, государь, отеческие паствы посельский старец N да приказчик N и целовальники (большею частью без обозначения имен), прося твоего отеческого благословения, челом бьют» – вот как обыкновенно начинаются отписки о сборе оброков разных хозяйственных продуктов на монастырь. Впрочем они имели не малое значение на монастырском дворе; не даром в отписках и памятях они называются иногда «товарищами посельского»¹⁰⁸. Самые названия целовальников показывают, что они ведали отдельные отрасли монастырского хозяйства: мельничный только и знал свою мельницу и по части ее хозяйства отписывался в монастырь; посельский старец нередко вмешивался в круг его дел и иногда целовальник не противился, – давал ему вынимать деньги из мельничного ящика и т. п.¹⁰⁹. Очевидно, он был ниже посельского. Дворовым и пашенным целовальникам было, по-видимому, больше работы, чем мельничному: присмотр за монастырской землей и крестьянскими дворами, отдача первой и счет вторых, присмотр за крестьянами в пахоте монастырской земли, на гумне в кладке и молотьбе монастырского хлеба, его прием и запись, и пр. – вот их дела; из одного села их иногда посылали для аналогичных дел в другое¹¹⁰. Не даром один целовальник с. Новоселок, прося «с монастырского двора из целовальниковой службы его переменить», жалуется, что ему «волокита и так надокучила»¹¹¹. Все они служили из жалованья. Когда открывались какие-либо особенные нужды, в монастырскую вотчину посылались из монастыря разные старцы. Напр., в 1693 году в Новоселки были посланы казначей Герасим, судебный старец Герман и подьячие для измерения и разверстки земли по случаю недовольства крестьян окладными книгами 1688 года¹¹². В 1695 году для измерения же земли ездили в с. Григорьевское и Бильдино казначей Герасим и соборный иеромонах Авраамий¹¹³. В том же 1695 году черный поп Иосиф вместе с подьячим осматривал заповедный лес около с. Романова¹¹⁴ и т. п. Иногда приходилось старцам и подьячим ездить и в города по делам вотчинного хозяйства: в 1694 году, напр., старцы Герман и Пахомий с подьячим с. Третьяковым ездили в г. Шацк к засечному воеводе бить челом о диких болотцах в государевом заповедном Шацком лесу против монастырской вотчины с. Романова»¹¹⁵; а в 1695 году, по случаю покражи в заповедном монастырском лесу около Романова и порчи рубежей на монастырской земле, посланы были в Переславль Рязанский и Шацк для записи явочных челобитных стряпчий Чижов в первый и иеромонах Иосиф во второй¹¹⁶; в 1699 году по приказу о. архимандрита с братиею ездил в Москву казначей Епифаний с стряпчим Чижовым «для монастырских и вотчинных всяких дел»¹¹⁷. Подобные заметки встречаются довольно часто, особенно в приходорасходных книгах солотч. казначеев. Наиболее часты были отправления разных лиц с поручениями в Рязань и Москву. Наконец, в обоих этих городах проживали на монастырских подворьях особые стряпчие, которые ходили за монастырскими делами» в Рязани – к воеводе и к aрхиерею, равно как в его приказы (казенный и др.), в Москве – по гражданским приказам (Большого Дворца, Монастырскому, Ямскому, Стрелецкому, Поместному и др.), где были постоянные дела касательно монастырского хозяйства, по приказам патриаршим и частным лицам. Чрез «ездоков», «бегауль» (или «бегуль»), «пеших» и др. слуг они находились в частых сношениях с монастырем. Монастырские власти с почтением относились к своему московскому стряпчему, как такому, который мог сделать очень многое в интересах монастыря. «Благодетелю моему Тарасу Исаевичу. Да подаст тебе Господь Бог здравие и долгоденствие и свыше всякое благословенство от Бога Отца и Господа И. Христа и есть и будет всегда... А будет тебе возможно поработать о монастырских наших делах, и ты пожалуй потруждайся... Посем здравствуй в некончаемые веки, аминь»¹¹⁸ – вот в каком тоне писали письма Солотчинские архимандриты своему стряпчему в Москву. Правительственные учреждения, с которыми были у него монастырские дела, смотрели на него как на ответственного поверенного от монастыря: поэтому в духе тогдашнего времени с него правежом взыскивали деньги, недоплаченные монастырем. В одном письме к архимандриту и братии московский стряпчий Т. Желябовский отписывал так: «ведомо тебе, государь, буди: в нынешнем в 198 (1690) году в октябре месяце спрашивали на мне в Ямском приказе ямских и полоненичных денег на нынешней на 198 год бессрочно с крестьянских и бобыльских и с служних дворов и в тех деньгах держали меня в приказе многое время в железах и хотели ставить на правеж, и я, надеясь на твою, государь, милость и не хотя себе увечья и бесчестья принять, занял денег у N и в платеже тех ямских денег в 55 рублех заложил с себя и с женишки своей платьишко, что ни было, до того сроку декабря 1 числа и на тот заклад дал я памяти, буде я не выкуплю на тот срок, и тем моим завкладом вольно ему владеть и продать и заложить…»¹¹⁹. Вот как приходилось иногда терпеть стряпчему за невнимательность и неаккуратность монастырских властей, посельских и приказчиков!

Хозяйствуя в вотчине, монастырь и назначаемые им должностные лица имели дело как с вещественными предметами хозяйства, так и с живой силой – монастырскими слугами и крестьянами. Слуги непосредственно подчинялись им, а крестьяне составляли из себя особую, с некоторой долей самостоятельности, общину, которая выставляла своих посредников, защищающих ее интересы и устрояющих ее хозяйство. Это десятники, пятидесятники, сотские, окладчики и поборщики, мерные целовальники и старосты. Первые пятеро редко упоминаются¹²⁰ и нельзя поэтому сказать о них что-нибудь определенное. Кажется, десятники, пятидесятники и сотники имели полицейскую обязанность, помогали другим при обысках и т. п., приводили или помогали приводить в исполнение разные распоряжения властей и надзирали за жизнью крестьян; окладчики, вероятно, распределяли денежный и вещественный оклад (государев и монастырский) по дворам, поборщики собирали разные платежи, помогая старосте и приказчику. Мерные целовальники выбирались на «всход» миром для того, чтобы мерить крестьянскую землю, дворы и огороды; в мирском приговоре крестьяне обещались их слушать во всем и платить монастырскую пеню, что укажет архимандрит, если кто из них выбранит целовальников¹²¹. Мерные целовальники, а также, вероятно, окладчики и другие, называются часто общим именем «выборных людей» и «выборных крестьян» в отличие от «рядовых»¹²². Староста выбирался также миром, но с согласия братского собора, иначе считался незаконным; равным образом отстранялся от должности миром с благословения архимандрита и братии. В 1690 году архим. Игнатий жаловался Рязанскому митрополиту: «с. Григорьевского крестьяне бывшего старосту Петрушку Григорьева, не бив челом мне, богомольцу твоему, с братиею, переменили самовольством, и выбрали бунтовщика и ведомого плута Сережку Петрова...»¹²³. В свою очередь и монастырские власти, недовольным старостою, требовали от мира переменить его и указывали другого, оставляя впрочем и за миром его права. В одной памяти, данной казначею Епифанию от братского совета, читаем: «а бывшего старосту (с. Григорьевского) Васку переменить и велеть быть на его место в старостах Степке Ганшину или кого мирские люди изберут» (1688 г.)¹²⁴. Староста, выбранный от мира, является как бы во главе крестьян известного села: он принимает участие в измерении и разверстке земли вместе с выборными крестьянами¹²⁵; в челобитных от лица крестьян его имя ставится обыкновенно на первом месте¹²⁶; он часто ездит в Москву и другие города с различными платежами от крестьян¹²⁷; он не редко стоит во главе крестьян, когда они отказывают приказчику, выжившему на приказе свой срок, или не хотят держаться старой земленой меры, что установлена при прежнем посельском¹²⁸; он иногда сам подает от крестьян челобитную с ходатайством об облегчении их тягла и т. п.¹²⁹; он вместе с монастырским приказчиком и др. заведует сборами с крестьян в монастырскую и государеву казну и назначением работ для них¹³⁰; он расходует мирские деньги¹³¹ и, по-видимому, является посредником при уплате денег крестьянам по договору за монастырские работы¹³². У старосты есть свои приходо-расходные книги¹³³. Как стоящий между крестьянским миром и монастырем, он и контролируется обеими сторонами: «бывшего старосту Васку с выборными людьми по приходным и по расходным его книгам его старощенья счесть и счетной список подать за руками в монастыре, а буде скажут мирские люди, за работною порою или за иным каким случаем ныне считать нельзя, и те его книги, запечатав казенною печатью, отдать новому старосте с роспискою и велеть держать до указу» – читаем в памяти 1628 казначею Епифанию¹³⁴. В случае злоупотребления или невнимательности старосты, на него жаловались в монастырь и мирские люди и монастырские (посельские и приказчики)¹³⁵, и иногда он, по указу архимандрита и братии, даже подвергался наказанию: с него доправливали неправильно израсходованное или утаенное, штрафовали и даже били; за неисправное доставление, куда нужно, крестьянских платежей он не редко страдал вместе с приказчиком – один как управляющий от мира, другой как управляющий от монастыря. Так архим. Протасий (1663–1680) писал из Москвы к келарю солотчинскому Тарасию: «..тебе бы ехать в село Новоселки, а приехав доправить бы тебе с. Новоселок на приказчике N да на старосте N пени монастырской 60 рублей за то, что они собрали стрелецкий хлеб да дома половину оставили, а мы в то место купили хлеб да платили и, доправя деньги, отдать их казначею в монастырскую казну; а будут они тот хлеб зборной изхарчили, и тебе бы их бить батоги нещадно вместо плетей»¹³⁶. Смиряя батогами при мирских людях провинившегося старосту, монастырская власть иногда имела вместе с тем в виду и научение других, «чтоб впредь иным старостам плутовать и воровать так не повадно б было»¹³⁷.

Имея своих посредников – выборных должностных лиц, мир сосредотачивал высшую власть в сходке («всходе»). Вопросы особенной важности и общего интереса, как, напр., выбор целовальников и старосты, разверстка тягл, ходатайства к монастырским властям и т. п., ведались и решались здесь. Не имея прав на приказчика и посельского, мир, как целая община, чрез свой всход имел права на своих должностных лиц. С этой-то общиной и должен был считаться монастырь: имея власть, как землевладелец, он должен был также признавать и поселенческие права крестьянского миpa.

Монастырские слуги и детеныши. – Служба их. – Размер земельного жалованья монастырским слугам. – Оброчные слуги. – Сборы с монастырских слуг в государственную казну. – Тяглые и беглые крестьяне. – Разверстка тягла и земли между крестьянами. Величина земельного надела монастырским крестьянам в связи с земельными мерами и долями тягла. – Оброки и повинности крестьян в пользу государства и монастыря. – Взгляд на отношение монастыря к крестьянам, как рабочей силе и доходной статье.

С XVII века для крестьянского мира настали новые времена и положение его сильно изменилось; но в жизни оставалось еще много старого. Как прежде, так и теперь сила крестьянства была в земле; как прежде, так и теперь существенный его интерес был связан с землей же, и теперь тем более, что сам крестьянин был прикреплен к земле. Хозяйство крестьянина, выроставшее на земле и при благоприятных условиях постепенно разраставшееся, стояло рядом с хозяйством монастыря, как владельца земли, на которой сидел крестьянин; уровень благосостояния одного отражался на втором: так тесно были связаны они друг с другом. Следя за одним и определяя одно, невольно приходятся рассматривать и другое. Как же устроился крестьянский мир и служние люди в вотчинах Солотчинского монастыря? Как шло их хозяйство и каково было их экономическое положение?

По Уложению 1649 года и предшествующим указам были прикреплены к земле те крестьяне, которые состояли в тягле и записаны тяглыми в писцовых и переписных книгах; им запрещалось сходить с занимаемой земли. Но не севшие на тягло и не попавшие в него по перепесным книгам дети и родственники рядовых крестьян, выделившиеся от них, представляли из себя «гулящих», вольных людей, которые хотели брали землю, хотели нет, хотели жили в родной вотчине, хотели уходили куда-нибудь, хотели нанимались у своего помещика, хотели шли в города и т. п. Такую свободу переходов они сохраняли, пока сами не садились на тягло и вместе с этим не вступали в правовую общину крестьянскую¹³⁸. Эти вольные люди нанимались часто на монастырские работы, одни соглашаясь «работать всякой черной работы»¹³⁹ и отдаваясь в этом случае на волю братского собора, другие указывая какую работу хотят они отправлять на монастырь¹⁴⁰. Изредка случалось, что бедные крестьянские вдовы, не имея чем прокормить сына-подростка, просили принять его на монастырские работы¹⁴¹, или, не будучи в силах дать денежного вклада при пострижении в инокини Зачатейской обители, отдавали сына своего на черные работы в монастырь взамен вклада¹⁴². Это и были монастырские слуги; к ним присоединялись дети бывших слуг и «детенышей», не записавшиеся в тягло, а жившие на монастырских работах. Детеныши отличались от крестьян и монастырских слуг. Напр., в отдаточных книгах 1655 года встречаем: «… на Григорьевском поле вспахали на монастырский обиход детеныши 25 нив, да крестьяня згоном вспахали на монастырь 12 нив, да с. Григорьевского крестьяня вспахали на монастырь 11 нив. На том же Григорьевском поле... отведено слугам... 30 нив... да четырмя человеком детенышам по полуниве»¹⁴³. Почти то же находим в отдаточных книгах 1673 года, где означено в с. Григорьевском уже 5 человек детенышей¹⁴⁴. В писцовых переписных книгах иногда рядом со слугами и крестьянами особо означается количество детенышей; напр., в писцовых книгах Воронцова-Вельяминова 1628–1629 года в с. Солотчи обозначено 3 детеныша в двух дворах, в Новоселках 6 детенышей в пяти дворах, один из детенышей был сторожем¹⁴⁵. В расходной книге 1624–1625 года не раз упоминается проживавший в Солотчинском монастыре на жаловании детеныш бегауля Афонька¹⁴⁶. По переписным книгам Шахонского 1678 года в с. Сельце (Солотчи) обозначен во дворе бобыль монастырский детеныш Пронка Савельев, у него дети Ивашка 11 лет, да Филька 4 года; также «во дворе бобыль детеныш Якушка Савельев, у него детей Ивашка, Симонка 15 лет, Оська 7 лет, Федька 3 года¹⁴⁷. Итак детеныш отличается от слуги и крестьянина; детенышей встречаем на разных работах в монастыре и в монастырских селах, – один на стороже, другой бегауля, третьи живут во дворах и пашут на монастырь землю... Может быть это были безродные сироты¹⁴⁸, приемыши, воспитываемые монастырем. Различаясь на первых порах, они, вероятно, с течением времени (при известном возрасте, семейном и экономическом положении) верстались по желанию в рядовые крестьяне или сливались с монастырскими слугами, с которыми сами сходились и по положению (как увидим сейчас ниже); кажется, иногда они сохраняли свое прежнее прозвание детеныша и тогда, когда достигали зрелого возраста и имели взрослых детей и зачислялись в крестьянскую общину; отсюда Пронька и Якушка в с. Солотчи навиваются бобылями и детенышами вместе.

Соответственно способностям слуг и нуждам монастырского хозяйства, братский совет одних посылал на черные работы (обработка земли, чистка двора и присмотр за ним, сторожа на дворе, в лесу, в стаде и т. п.), иных на более чистые (дьяческая служба и приказ); одних держали на монастыре, других в отчине, иных, наконец, на монастырских подворьях в городах. Это объявлялось и особыми (словесными и письменными) указами и отметками в росписях монастырских слуг¹⁴⁹. Обыкновенно слуги и вольные крестьяне рядились с монастырем на год. Они получали за свои труды (службу), как и детеныши, жалованье деньгами, хлебом и землей. Размеры его были конечно различны, смотря по роду службы. Жалованье обыкновенно назначалось братским собором, но не редко сами слуги просили о прибавке¹⁵⁰. Денежное и «отсыпное хлебное жалованье» (или «зажилое») выдавалось нередко и тогда, когда слуга наделялся монастырскою землею для обработки на себя; иногда же такому слуге прекращалось жалованье первого рода, как только он получал землю. Характерна в этом случае челобитная 1698 г. архим. Феодосию с братиею монастырскою служки Афоньки Калинина: «Изволил ты, государь, пишет он, отказать мне сироте от денежного и хлебного жалованья... Сказали тебе, государь, что бывший архим. Игнатий не велел мне того денежного и хлебного жалованья давать за то, что земля мне дана... Я, сирота ваш, шлюсь на письменные указы бывшего архимандрита, что мне отказу от того жалованья не бывало, а о земле и о покосе бил челом я, сирота ваш, бывшему архим. Игнатию против прочих монастырских жалованных служебников, которые живут на денежном и на хлебном жаловании, а землею и покосом пожалованы, и того бывшего архимандрита указ состоялся, велено мне тою землею и покосом владеть до указу... Укажи, государь, денежное жалованье на нынешней 206 год мне, сироте, выдать и отсыпной хлеб давать против монастырской меры, чтоб мне, сироте, с семьишкою голодною смертью не умереть». Архимандрит решил: «житенному монаху Феодосию на нынешней 206 год по указу бывшего архим. Игнатия отсыпной хлеб ему выдать сполна, как ему указано было, а о земле и покосах отпустить память – взять на монастырь…»¹⁵¹. Выдаваемая монастырским слугам земля, в отличие от крестьянской, называлась нередко «служней», иногда же «жалованной»; она выдавалась, по тогдашнему выражению, «в жалованье» и «на службу».

В рассмотренных бумагах я нигде не встретил точного определения «службы». Ею называется то вообще какая-либо работа на монастырь, то в частности – более или менее (но не строго) определенный размер (единица) рабочей силы, работ и натуральных повинностей на монастырь¹⁵². В этом частном смысле служба определялась братским собором; он же обыкновенно указывал и общую норму надела на службу (как единицу работ и повинностей), сравнительно редко указывая для отдельных слуг частный размер «земленого жалованья»¹⁵³. В 1688 году, напр., по указу архим. Игнатия, была измерена служняя луговая и пахатная земля в монастырских вотчинах, росписи представлены в монастырь и архимандрит с братиею, «слушав сих мерных земленых росписей…», указал Солотченским слугам покосу на службу по две нивы, а Новосельским – на полторы...., а достольные покосы у Новосельских взять на монастырь»¹⁵⁴. В этом случае оставалось самим слугам решить, кто из них сядет на полную службу, кто только на половинную или третную, а соответственно этому и землю отводимую им, «промежи себе разделить и поверстаться по службам»¹⁵⁵. Одни из них – более состоятельные и сильные – брали на себя полную службу, тогда получали и надел, указанный на все, другие же между собою делили службу на два и на три «жеребья» и соответственно с этим получали половину и треть надельной (нормы) земли, о первых в окладных росписях писалось: «под ними служба», о вторых: «под ними пол службы или треть службы» или они «на полуслужбе»¹⁵⁶. В жребий входили или более и менее близкие родственники, или даже посторонние лица¹⁵⁷. Нередко бывали случаи, что служба делилась между 4 дворами и, таким образом, два двора были на полуслужбе, иногда же под двумя дворами была только треть службы¹⁵⁸. При разверстке земли бывали иногда злоупотребления: один более ловкий слуга брал себе лучшую часть земельного надела, оставляя своему товарищу по службе (пайщику) худшую; подобные же захваты продолжались изредка и после разверстки: более сильный отнимал у другого принадлежащие его жеребью огород или луговую и пахатную землю, таким образом, заставляя его с меньшей земли отправлять службу, с ним одинаковую. Но подобные захваты всегда считались злоупотреблением и на них иногда жаловались «изобижаемые» слуги. Они в своих жалобах и архимандриты в своих решениях ясно дают видеть, что тогда признавалось делом справедливости за одинаковую службу получать и одинаковое вознаграждение, и что в сознании монастырских слуг и властей выступала необходимость строгого соответствия между размерами службы и надела. Так, напр., жаловался в 1701 году, служка с. Новоселок Ларка Макаров архим. Кириллу: «в прошлом, государь, во 1700 году, как, я, сирота ваш, со своею братьею слугами ходили в с. Чешуево земли делить осенней и по дельбе мне, сироте вашему, с слугою Степаном Леонтьевым слуги Павел Колинин с товарищи дали нам той Чешуевской земли с ним, Степаном, на службу 4 нивы и как нам двоим по полуслужбе, на человека по 2 нивы досталось; и он, Степан Леонтьев, самовольством своим ту осеннюю землю и мой жребий две нивы роздал в наймы... Да в нынешнем 1701 году ходил я с своею братьею в тож село Чешуево делить осенней же земли, и досталось мне с ним, Степаном, на одну службу земли 4 нивы ж; и он, Степан, ныне из той осенней земли выбрал себе на выбор две нивы, что ни доброй самой лучшей земли, а мне две нивы оставил, что ни худой земли; и от того я его, Степановой, обиды разорился до остатку. Милостивый государь, о. архимандрит..., велите.... осеннею нынешнею землю поделить мне с ним, Степаном, пополам в равности, чтоб мне, сироте вашему, с пуста государевых служб не служить и во всяких ваших монастырских посылках и в поездках по тому ж с пуста не ездить, чтоб мне от него, Степана, с домишком до остатку в конец не разориться»¹⁵⁹. Или еще в 1683 году с. Солотчи монастырский слуга Артюшка Иванов в своей челобитной архим. Игнатию писал: «жалоба мне, государь, на брата своего двоюродного Афонасья Федосова: в прошлых, государь, годех... по твоему, государь, указу по новоокладным книгам подмерена под нас с ним, Афонасьем, под двоих служба, и мы землю поделили пополам, а.... огород со мною не разделил и озорничеством своим насеил коноплею; а я, сирота, с ним, Афонасием, монастырскую работу всякую работаю пополам и подводы московские еждю пополам же. Милостивый государь о. архимандрит Игнатий..., укажи мне, сироте, тот огород с ним, Афонасием, разделить пополам». Отец архимандрит с братиею постановил: «будет у них служба пополам, и ему Артюшке с ним, Афонкою, разделить тот огород пополам»¹⁶⁰. Полученный за свою службу жребий слуга в праве был отдать и иногда действительно отдавал в наймы, кому хотел, но большею частию «пахал про свои нужды»¹⁶¹. Размер наделяемой на службу земли был не всегда и не везде одинаков. Это зависело от качества земли и отдругих условий. В 1688 году монастырские слуги с. Григорьевского получили на полслужбы 3 нивы пашни в одном поле, а в двух – 6 нив и ⅓ десятины покосу; следовательно, на службу приходилось 6 нив пашни в поле и ⅔ десятины покосу; впрочем одному дано было на полслужбы покосу 1¼ десятины при трех нивах пашни во всех полях; в деревне Городище Григорьевской волости на полную службу давалось 4 нивы пашни в одном поле и по 1½ десятины покосу; в дер. Тюниной той же волости на полслужбы давалось, как и в с. Григорьевском, по 3 нивы, но покосу то ½, то ¾ десятины. Нива отмеривалась равной десятине¹⁶². В с. Новоселках в 1700 году на службу давали по 4 нивы пашни в одном поле, а в двух – по тому же (8)¹⁶³. Часто бывало так, что слуга жил в одном селе, а земля отводилась ему в другом и даже в нескольких селах. Приведу пример. В 1680 году под Поносельским слугою Макаром Чернецовым было «в с. Григорьевском в разных полях – на Федоровском поле 4 нивы, в дер. Мухиной 3 нивы, на Лучкинском поле 2 нивы, да в с. Чешуеве по ниве в поле»¹⁶⁴; в 1688 году под (сыном его?) Акимом Макаровым значилось «в с. Новоселках полевой земли по полуниве в поле, да в с. Григорьевском по полторы нивы в поле, да в с. Чешуеве по полуниве в поле, да луговой топорной земли полнивы, севных покосов на 20 копен»; подобное же показывали о своей земле и другие монастырские слуги с. Новоселок. По распоряжению архим. Игнатия в том же году слугам с. Новоселок было дано на службу по ниве пашни в Новоселках и 4 нивы в с. Чешуеве (вместо Григорьевского) и покосу оставлено по 1½ нивы¹⁶⁵. Интересно посмотреть, сколько получал земли служний двор. Само собою разумеется, что один двор в этом отношении значительно разнился от другого: то служба оплачивалась различно в разное время и в разных селах, то количество дворов на одной службе было не одинаково. В росписях 1688 года, – тех самых, которые только что сейчас были пред нашими глазами, мы видим, что в с. Новоселках у одного только двора была полная служба, он получал всего пашни 5 нив и покосу 1½ нивы; остальные дворы делили службу то на двое, то на трое, тогда получалось – в первом случае 2½ нивы пахатной (в поле) и ¾ луговой земли, во втором 1⅔ нивы пахатной и ½ луговой; в с. Григорьевском все дворы помечены по два на полуслужбе, следовательно, на двор приходилось по 1½ нивы пахатной (в одном поле) и ¼ десятины покосной земли; в дер. Городище три двора на ⅓ службы, значит, на двор приходится в этом случае ⅔ нивы пашни (в поле) и ¼ десятины покосу¹⁶⁶. Особенно интересна, по моему мнению, роспись слугам с. Преображенского 1714 года, которая определяет состав служних дворов и вместе получаемый надел, таким образом давая возможность приблизительно судить о том, какие дворы по скольку службы отправляли и по скольку брали надела (говорю «приблизительно» потому, что роспись относится 1) к XVIII в. и 2) к одному с. Преображенскому, новой монастырской вотчине, где условия могли быть несколько иные, чем в старой вотчине). Сделаю из нее выписку: «слуга Яков сын Жюрихин, у него сын женат, земли под ним по ниве с четвертью в поле, а в двух потому же. Слуга Андрей Костентинов, у него три сына женаты, земли под ним по ниве с четвертью в поле, а в двух потому же. Тимофей Степанов, у него сын женат, земли под ним по ниве в поле, и в двух потому же. Осип Алымов, у него два сына женаты, земли под ним три четвертки в поле, а в двух потому же. Яков Маркелов, сын Чижов, у него сын один женат в малолетних летех, земли под ним три четвертки в поле, а в двух потому же. Василей Михайлов, у него брат женат, дядя женат же, земли под ними нива в поле, а в двух потому же. Степан Левин один, земли под ним во всех трех полях три четвертки»¹⁶⁷. И так одинокий слуга не берет такого надела, что слуга, имевший помощников в лице взрослого сына или брата; но с другой стороны не всегда двор больший по числу своих членов брал и больший надел и большую службу: Яков Жюрихин, имевший одного женатого сына, равнялся по службе Андрею Константинову, имеющему трех женатых сыновей, а Осип Алымов с двумя женатыми сыновьями сидит на меньшем количестве земли, чем Тимофей Степанов с одним сыном… У многих монастырских слуг наделы оказываются вообще очень скудными; поневоле приходилось им, чтобы прокормиться, или нанимать земли у монастыря и других слуг, или отдавать в наем, а самим работать на других. Большею частью так и делалось: в росписях 1688 года часто обозначается количество «наемной» земли у того и у другого слуги. Цена на пахатную служнюю землю в с. Григорьевском и Чешуеве стояла тогда не высокая: «за вешнюю ниву по полтине и по две гривны и меньше (от 50 до 20 коп. и ниже), а за осеннюю по двадцати алтын и по полтине и меньше» (от 60 до 50 коп. и ниже)¹⁶⁸.

В таком положении находились слуги, которых служба состояла в работе и натуральных повинностях на монастырь, – слуги «издельные» или «деловые», если можно так назвать их по аналогии с деловыми крестьянами. Но были еще и «оброчные слуги»¹⁶⁹. Положение их, по-видимому, было несколько иное. Если первые давали монастырю часть своей рабочей силы и своих трудов, то вторые давали часть своего капитала, точно определенную. Первые иногда переходили на оброк; не могу только сказать со всей решительностью, добровольно или нет совершался этот переход; в росписях только встречаем мало говорящие на этот счет выражения: «N посажен на оброк», «N посадить на оброк», «N быть на оброке». «Игнату Алымову и Евдокиму Маликову быть на оброке, а оброку иметь по рублю с полтиною, а земли им по две ниве» – читаем в «росписи Григорьевским слугам» 1688 года. «Ларка Макаров посажен на оброк, в Новоселках ему четвертной земли из нивы жребий, а в Чешоеве две ниве» – значится в росписи Новосельским слугам того же года¹⁷⁰. Итак, по-видимому, оброчный слуга получал прямо на двор то или другое количество земли (около 2 десятин в одном поле) и оброк приблизительно равнялся 1½ рублям. В приходных книгах Солотчинского монастыря, бывших у меня под рукою, не удалось встретить указания, сколько получалось всех оброков с оброчных монастырских слуг.

Не могу со всей твердостью, за недостатком данных, сказать и того, вполне ли освобождались от денежных сборов на монастырь «деловые» слуги; только в «росписи дворов служних и крестьянских» с Григорьевского и Бильдина за 1652 год в заключение встретилась такая заметка: «в селах и деревнях служних 5 дворов, да крестьянских 146 дворов; а денег брали со двора по 2 алтына по 2 деньги, итого денег 10 р. 19 алт.»¹⁷¹. Если сделать расчет, то выйдет, что со служних дворов бралось, как и с крестьянских, по 2 алт. по 2 д. (7 коп.), потому что с одних крестьянских 146 дворов получится всего 10 р. 7 алт. 2 деньги. Но остается для нас загадкой, на монастырь ли брался этот сбор и брался ли он в конце XVII века, какие наконец-то были слуги – оброчные или нет. От сборов в государственную казну монастырские слуги освобождались; в переписных книгах Раевского 1646 г. об них прямо замечено, что они «тягла не тянут»¹⁷². Только в самом конце XVII века они постепенно стали притягиваться к государственной службе. В 1690 году монастырский стряпчий Желябовский писал из Москвы в Солотчинский монастырь: «в нынешнем году в октябре месяце спрашивали на мне в Ямском приказе ямских и полопяничных денег на нынешний на 198 год бессрочно с крестьянских и бобыльских и с служних дворов»¹⁷³. В 1689 году в г. Переяславле Рязанском «на правежи стояли монастырские слуги в рублевых деньгах» (на жалованье ратным людям¹⁷⁴); стольник и воевода Аким Яковлевич давал им сроку до Семенова дня 1690 года¹⁷⁵. Может быть это было злоупотреблением местной гражданской власти, которая захотела и со слуг (если только они платили в данном случае за себя) взять такой же сбор на жалованье ратных людям, какой сбирался с монастырских крестьян (рубль со двора), – трудно сказать. Только несомненно, что в 1695 году вышел указ вел. государей о том, чтобы собирать на ряду с крестьянскими дворами и со служних по полтине со двора на жалованье ратным людям¹⁷⁶, между тем как раньше по указу 1686 года этот сбор должен был производиться только с крестьянских и бобыльских дворов, дворовые же и деловые люди (значит и слуги монастырские) освобождались от него¹⁷⁷. В 1701 году в своей челобитной к Солотчинскому архимандриту монастырский служка села Новоселок Ларка Макаров «уже говорить об отправлении им государевых служб» на ряду с монастырскими повинностями¹⁷⁸.

Легко догадаться, что положение монастырского слуги имело свои выгоды и невыгоды. Он был свободен оставить своего землевладельца и уйти в другое место, когда видел, что тот его притесняет; он, кроме того, в течение почти всего XVII века имел привилегию не нести государственного тягла. – Это с одной стороны. Но он больше был доступен произволу землевладельца, который мог, согнать его с земли или уменьшить ее размер, как хотел, мог наконец налагать на него крайне тяжелые работы, и тот, если не хотел расстаться с насиженным местом, невольно сносил их. – Это с другой стороны. В виду этого для одних мог быть желателен переход в тяглое состояние – в крестьянство, для других нет. Бывали действительно случаи, что сами монастырские слуги просились на тягло¹⁷⁹, может быть, надеясь улучшить и упрочить свое экономическое положение, а может быть, думая воспользоваться предоставленным крестьянской общине правом и покровительством закона против произвола землевладельца. По закону переход на тягло, или, что тоже, в крестьянство, должен быть свободным актом. Но монастырская власть изредка и здесь произвольно прибегала к стеснению или даже явному насилию. Когда монастырские слуги противились земельной разверстке и бунтовали, тогда архимандрит вместе с братиею постановлял: «их поверстать во крестьяне, а будет во крестьяне не похотят, и их выслать из вотчины вон»¹⁸⁰ или же без рассуждений «велел иных слуг поверстать во крестьяня»¹⁸¹. Однажды архимандрит Игнатий сделал распоряжение, чтобы служняя вдова Федора Федорова выдала свою дочь за кого указал он, и в случае ослушания грозил: «а будет не выдаст, и мы велим детей ее поверстать в тягло»¹⁸².

Раз слуга перешел на тягло, он обращался в рядового крестьянина, и, как такой, терял свободу переходов, становился крепок земле. Он не мог бросить тягла самовольно, все равно с него доправят все платежи в Государеву казну и на монастырь «по расчету, с которого числа он с себя тягло посметал, да сверх того его же смирять, побьют на всходе кнутом, снем рубашку за то, что он самовольством своим тягло с себя посметал»¹⁸³. Если он сбежит из вотчины, его будут разыскивать. В 201 (1693) году вывезен крестьянин Ивашка Леснов в с. Романово – пишет посельский к архимандриту в Солотчинский монастырь, – и вжив побежал прочь, и Маркелл Чижов (приказчик) гонял за ним до деревни Королувай и навел за ним гнать Василия Ивановича Королюва крестьянина Петрушку Фокина; а будет догонять того Ивашку Леснова, дать полтина, а будет не догонять, дать 6 алт. 4 деньги»¹⁸⁴. Вот как поступали, когда замечали побег крестьянина. Если он водворится у какого-нибудь помещика или где-нибудь в другом месте, его, как беглого, возвратят на старое место со всеми его наживными и сносными животами» (пожитками). Законодательство на счет беглых в XVII в. изменялось. Сначала установлились более или менее продолжительные (от 5 до 15 лет) урочные годы, в течение которых мог быть возвращен на старое местожительство беглый крестьянин¹⁸⁵; по Уложению 1649 года отменило их: крестьянин, по нему, сбежавший после 1626 года, возвращался к тому помещику, за которым записан по писцовым книгам этого года и последующим документам, вместе, с детьми, прижитыми в бегах и живущими с ним не в разделе. Тому же помещику, по суду и сыску, выдавались дочери, выданные замуж в бегах отца, и зятья, за которых они там выданы, пусть бы даже они были крестьянами другого помещика, а не того, кто принял к себе беглого. Не выдавались только дети, не записанные в писцовые книги, но жившие раздельно от отца своим двором. Вместе с беглым крестьянином возвращались «все его животы и хлеб стоячий и молоченный и земленой» и т. п.¹⁸⁶ Сначала платилось по 5 рублей в год пени за время, которое жил у нового владельца беглый крестьянин (указ 1610 г.)¹⁸⁷, потом по Уложению 1649 г. – по 10 рублей¹⁸⁸, по указу 1664 г. по 4 крепостных крестьянина за каждого беглого¹⁸⁹, по указу 1681 г. – опять по 10 рублей в год и волокиты по гривне на день со дня подачи челобитной до перевоза беглого крестьянина к старому владельцу¹⁹⁰, по указу 1682 года снова возвратились к постановлению 1664 года о поддаточных четверых крестьянах за каждого беглого¹⁹¹, в 1683 году вместо поддаточных крестьян предписывалось брать за беглого крестьянина «пожилого» 20 р. в год¹⁹²; в 1698 году по указу 14 марта взимались и поддаточные 4 крестьянина и пожилое в 20 р.¹⁹³, по 23 марта этот указ отменен и оставлена пеня в 20 р.¹⁹⁴. В виду такой строгости законов относительно беглых крестьян, приемщикам выгоднее было войти в полюбовное соглашение с истцом о выдаче ему принятого беглого крестьянина. Так действительно большею частью и бывало; сохранилось несколько таких договорных записей, где приемщик, «не ходя в суд», обещается в известный срок доставить беглых крестьян с их женами и детьми и со всеми пожитками на своих подводах, соглашаясь в противном случае выплатить неустойку и отвечать по Уложению (закону)¹⁹⁵. Особенно интересна, как наиболее полная, запись, данная Солотчинскому архимандриту Игнатию г. Ряжска попом Рождественским Иосифом в 1688 году: «в нынешнем в 196 году в марте месяце бил челом преосвященному Авраамию митрополиту Рязанскому и Муромскому архимандрит Игнатий с братиею на меня, попа Иосифа, в беглых своих монастырских крестьянех (следуют их имена) и в детях... я, поп Иосиф, с ним архим. Игнатием с братиею, поговоря меж себя полюбовно,... не ходя в суд, договорились, которые у меня, попа Иосифа, те их монастырские крестьяне ныне есть..., привезти их мне в Переяславль Рязанской с их крестьянскою рухледью, что у них есть, и отдать мне их в Переславле Рязанском на их монастырском дворе их монастырскому стряпчему с роспискою на срок на Троицын день нынешнего ж 196 году... А которая их крестьянская скотина и хлеб стоячей и молоченой и что в земле пасеено,... отдать мне, попу Иосифу, тем их монастырским крестьянам... в нынешнем же во 196 году, а двор и всякое дворовое строение продать... (им) самим повольно... А скотину и всякую их крестьянскую рухледь привезти мне, попу Иосифу, в Переславль Рязанский и отдать на монастырском дворе с теми же крестьяны вместе; а хлеб... отдать мне в Ряском тем монастырским крестьянам. А будет я, поп Иосиф, против чей записи ему архимандриту Игнатию с братиею тех его монастырских вышеписанных крестьян с женами и с детьми и с их крестьянскими животы на тот вышеписанный сроки или преж того сроку в Переславль Рязанский их стряпчему не отдам их всех на лицо..., или который крестьянин от меня, попа Иосифа, сбежит, а я, поп Иосиф, того их монастырского крестьянина не сыщу, и ему, архимандриту Игнатию с братиею взяти на мне по сей записи за неустойку, что не поставлю, 50 рублев денег, а за беглого человека против Государева указу и уложенья или человека за человека...; а будет я, поп Иосиф, тем их монастырским крестьянам того их стоячего и молоченного земляного хлеба в Ряском не отдам, как они по тот хлеб приедут, и ему, архим. Игнатию с братиею, взять на мне тот их крестьянский хлеб весь сполна и харчи свои по своей сказке, что ни станет…»¹⁹⁶. Между договорными записями насчет беглых крестьян я встретил одну, где засечный сторож г. Сапожка, во избежание суда по челобитью Солотчинского архимандрита, обещает сыскать и доставить беглого монастырского крестьянина с его животами¹⁹⁷. Сам отыскивая судом или полюбовным соглашением своих беглецов, монастырь иногда принимал (по оплошности или чему-нибудь еще) к себе чужих крестьян и также, избегая суда, договаривался с их владельцами¹⁹⁸. При иске в беглых крестьянах обыкновенно спрашивались «крепости» – бумаги на право владения¹⁹⁹ и при получении выдавались расписки²⁰⁰.

За смертью одних, за побег других, за выделением из тяглой семьи новых крестьян, за причислением к крестьянству монастырских слуг и т. п., количество тяглых крестьянских дворов в вотчине изменялось. Чтобы приводить его в известность, правительство время от времени назначало перепись и составляло через командируемых в вотчину чиновников «переписные книги», которые и хранились в правительственных учреждениях (приказах Поместном, Большого Дворца и Монастырском). Сам монастырь вел «окладные книги»²⁰¹ и «вновь перебирая крестьян», вычеркивая одних и внося прибылых», составлял новые и новые книги²⁰². При составлении переписных книг гражданской властью отбирались сказки и от землевладельца, в данном случае от монастыря в лице его стряпчего²⁰³. В случае утайки дворов в этих сказках правительство иногда грозило землевладельцу отобрать эти дворы или на вел. Государя, или в пользу челобитчиков, которые донесут об утайке, «бесповоротно»²⁰⁴.

Прикрепленные к земле, тяглые крестьяне могли быть не продаваемы сами лично без земли, а только передаваемы чрез продажу земель. В самом лишь конце XVII века начинает обнаруживаться стремление правительства к тому, что совершилось окончательно в начале XVIII в., – к закреплению крестьян за владельцами (указы 1675, 1682 и 1688 г.)²⁰⁵ и бывали случаи уступки крестьян, по сделкам разного рода, без земли. В «росписи расходной монастырским (Солотчинского монастыря) деньгам» 207 (1699) года, что потратили в Москве казначей и стряпчий, мы встречаем следующие строки: «в Поместном Приказе подана челобитная против поступной записи стольника Ивана Никифоровича Вельяминова, чтоб ту запись записать в книги и крестьянина его Ивана Ларку Семенова, которого он Иван поступился нам в монастырь в с. Урожи, укрепить за нашим Солотчинским монастырем, дано от переписки челобитной 2 деньги, и против того нашего челобитья в том Поместном приказе делали выписки, и та поступная запись в книги записана и крестьянин укреплен за нашим монастырем; на бумагу на выписку дано подьячему 6 ден., да за письмо молодому подьячему дано 5 алт. 4 д., дьяку от помети 10 алт.; с шести человек пошлин поголовных: с того крестьянина со отцом его и с женою и с детьми его по 3 алтына с человека, итого 81 алтын; старому подьячему от справы и что в книгу внес, дано 8 алт. 2 д., сторожам 4 деньги»²⁰⁶. Как мне кажется, здесь идет речь именно о приобритении Солотчинским монастырем крестьянина без земли и о прикреплени его себе в качестве дворового²⁰⁷. Если так, то у монастыря в самом конце XIII в. были свои дворовые крестьяне; но я не могу сказать, сколько их было и в каком положении они находились, так как, кроме приведенного сейчас места из расходной росписи, других подобных мест мне не встречалось.

У тяглых крестьян была своя «крестьянская» земля, данная им от монастыря в пользование. Во всех отдаточных и пашенных книгах, равно как в других памятниках того времени, она резко отличается от земли служней и монастырской. Без земли тяглый крестьянин не мыслим и, прикрепленный к ней, он не мог быть совсем ее лишен, хотя мог быть переведен с одного места на другое по желанно землевладельца²⁰⁸. Этим он отличается от монастырского слуги, у которого братский собор имел право убавить, как хотел, и даже совсем отнять земельный надел. Закон давал крестьянину право на известный участок земли, с которого он тянул государственное тягло и ниже которого землевладелец не мог спустить крестьянский надел. Все книги сошного письма за XVII в. составлены так, что определяют тягло применительно к известному земельному участку. Именно, с половины XVI века, в видах упорядочения этого тягла, монастырские и другие земли были положены в «сохи». Соха принималась за единицу для тягла²⁰⁹. Она делилась на выти, а эти последние на различные величины доли. Количество земли и вытей в сохе было не одинаково. По листу сошного письма конца XVII в.²¹⁰ в сохе значится: поместной земли доброй 67 вытей, средней 71 «с полу без полполчетверти выти (71⁷/₁₆ выти) и с четвериком пашни», худой 75 вытей; монастырской доброй 60, средней 75 и худой 90 вытей; земли поместной доброй в сохе 800 четвертей или четей (400 десятин), в выти 12 четвертей (6 десят.) в трех полях (в одном 4 четв. или 2 десят.), средней 1000 четвертей (500 десят.) в сохе, 14 четв. (7 десят.) в выти, худой 1200 четв. (600 десят.) в сохе и 16 четв. (8 дес.) в выти; монастырской земли доброй 600 четв. (300 дес.), средней 750 четв. (375 дес.) и худой 900 четв. (450 дес.) в сохе; в выти одинаково по 10 четв. (5 дес.) в трех полях, следовательно по 1⅔ в одном поле. А в книге сошного письма 1629 г. для крестьян всех земель, и монастырских, и вотчинных, и поместных, и дворцовых, и черных – одинаково определяется надел на выть по 6 десятин доброй, 7 средней и 8 худой земли во всех трех полях, следовательно по 2, 2¼ и 2⅔ десятины в одном поле²¹¹. Впрочем говоря о праве крестьянина на известный участок земли, закон имеет в виду не столько отдельную личность, сколько крестьянскую общину, в которой крестьянин был членом. При получении наделов и при разверстке тягл как нельзя лучше обнаруживается общинное устройство крестьянского мира.

Я выше заметил, что количество тяглых дворов и крестьян в вотчине по различным причинам изменялось; поэтому приходилось чрез более или менее продолжительные сроки пересчитывать крестьянские дворы. Вместе с этим происходила и перемерка земли. В монастырской вотчине все это совершалось по «властелинскому указу» архимандрита и по решению братского совета²¹²; но при измерении земли участвовали выборные мерные целовальники во главе с крестьянским старостой²¹³, которые после и опрашиваются в случае возникающих споров и недоумений касательно земельной меры. Приведя в наличность количество тяглых дворов и крестьян, архимандрит с братским собором на основании правительственных указаний (указов, сошного письма и т. п.), определял, на скольких вытях быть крестьянам известного села или деревни, т. е. какую долю государственного тягла, а вместе и монастырского, они должны нести²¹⁴. По таблице сошного письма конца XVII в., лежащей пред нашими глазами²¹⁵, в сохе обозначено средних людей 89, молодчих 160 дворов и бобыльских 960 изб. Таким образом, приходится в монастырской вотчине крестьянских дворов по 1⅓, дворов молодчих крестьян по 2⅔ и бобыльских изб по 16 на выть при доброй земле; по 1¹/₁₅ первых, по 2²/₁₅ вторых и по 12¹⁴/₁₅ третьих на выть при средней земле; по ⁸/₉ первых, по 1⁷/₉ вторых и 10⅔ третьих при худой земле. Итак, чем лучше была земля, на которой сидели крестьяне, и чем сами они были крепче и состоятельнее, тем с меньшего числа их тянулась известная доля тягла, и наоборот. Очевидно, что раскладка дворов и крестьян в выти была в высшей степени сложною задачею, так как в одном дворе жили различные по возрасту и силам члены семьи и так как монастырская земля не была сплошь одинаковой по своему качеству; отсюда вытекала относительная свобода и произвол монастырской власти при определении количества вытей в вотчине. Интерес монастыря здесь расходился с крестьянским. Тот требовал, чтобы в его вотчинах было больше вытей, так как с вытей шли сборы и платежи в монастырь, и поэтому чем больше было вытей, как определенных тяглых долей, тем больше обогащалась монастырская казна; интерес же крестьян требовал меньшего количества вытей, чтобы меньше платить в государеву и монастырскую казну. Таким образом, открывалась почва для неудовольствий со стороны крестьянской общины. Иногда крестьяне подавали челобитные архимандриту и братии, чтоб «не быть им» на указном числе вытей²¹⁶, иногда же «самовольством сметывали с себя» наложенные тягла²¹⁷ или не хотели их брать²¹⁸. Указывая число вытей для того или другого села и деревни, братский совет во главе с архимандритом особым указом определял и меру земли на выть²¹⁹. Крестьянской общине в этом случае предстояло поверстать своих членов тяглами. Справедливость требовала при этом сообразоваться с состоянием самих крестьян, смотреть на то, у кого двор, у кого же только изба (бобыль), у кого много, у кого же мало членов в семьи, есть ли скотина и сколько ее, каковы наконец сами крестьяне – «скудны», «маломочны» или же здоровы, состоятельны и сильны²²⁰. Удобнее всего было знать об этом самой же крестьянской общине; и вот она выбирает на всходе добрых людей «к верстанью» – окладчиков, иногда по два человека с выти²²¹, иногда и меньше, которые при пособии старосты и определяют, кому из крестьян быть на какой доле выти и в какой выти значиться. При наложении тягла, по книге сошного письма, два бобыля равнялись одному крестьянину²²². Поверстывая крестьян обязательным тяглом, без которого они не могли обойтись, выборные люди принимали во внимание и заявления самих крестьян, когда они просились с меньшей доли тягла на большую. Совершившаяся раскладка нередко закреплялась мирским приговором с обещанием выполнить то, что определено²²³, приговор давался посельскому старцу и приказчикам известного села. Наконец, на основании сделанной разверстки составлялись окладные книги. Впрочем в некоторых памятниках XVII в. изредка говорится, что один староста налагал и изменял тягла отдельных крестьян²²⁴.

Надел земли, указываемый собором Солотчинского монастыря для крестьянской выти, был не всегда и не везде одинаков; но вообще он был выше того, какой требовался законом как минимальный. В 1655 году в с. Григорьевском было «тягла 5 вытей 7 костей (⁷/₁₆) и на то тягло дано земли на выть по 24 нивы» в одном поле, а в двух (осеннем и весеннем) по 48 нив²²⁵; в с. Бильдине было две выти и дано земли также по 24 нивы в поле²²⁶. В 1673 г. в с. Григорьевском значилось уже 6¾ выти, а в Бильдине пол 4 выти, пол 2 кости с морткою (3½ + ¹/₁₆ + ¹/₃₂ + ¹/₆₄ = 3²²/₆₄ выти); количество вытей таким образом прибавилось, по земли давалось, как и прежде, по 24 нивы в поле на выть²²⁷; по стольку же давалось тогда и в деревнях, принадлежавших этим селам²²⁸. В 1680 году числилось в с. Григорьевском 7 вытей тягла (на ¼ больше против росписи 1673 года), в Бильдине «пол 4 выти 2 кости без мортки» (тоже, что в 1673 году); произошли изменения и в некоторых деревнях Григорьевской волости; пашни давалось в этом году больше против прежнего, именно по 32 нивы на выть в поле, в двух по 64 нивы²²⁹. В 1692 году по окладу Игнатия было в с. Григорьевеком 12³/₁₄ выти; в деревнях также количество вытей значительно возросло²³⁰; а именно в с. Григорьевском и Бильдине с деревнями в 1688 г. прибавилось на 30 прежних вытей еще новых 23²³¹, а вскоре при арх. Игнатии количество их увеличилось еще четырьмя²³². В Григорьевской волости крестьяне получали в 90-х годах по 20 нив в поле на выть²³³; земля же в этой волости по писцовым книгам значится доброй пахатной землей²³⁴. В дер. Солчиной в 1692 году на выть давалось по 16 нив в поле, между тем как раньше там же давалось по 32 нивы²³⁵; всех вытей здесь было 4²³⁶. В 1693 году, по окладу арх. Игнатия в с. Новоселках с деревнями, где также значится добрая земля²³⁷, было 27 вытей с осмаком (7⅛), на выть дано по 6½ нив в одном поле²³⁸. В Романове по тому же окладу значилось 7 вытей, «а земли на кость (¹/₁₆ выти) будет по 3 осминника в поле, а во всех трех полях против наказу по полтретьи нивы будет и слишком»²³⁹; по окладу Феодосия (1697–1699 гг.) там было только 5 вытей²⁴⁰; а вначале XVIII века осталось лишь 3²⁵/₃₂ выти, так как одни крестьяне переселились в Тамбовскую новоприобретенную монастырскую вотчину, другие «обмерли, а иные сбежали»²⁴¹. Итак очевидно, что 1) в одно и то же время в разных селах Солотчинского монастыря надел земли на выть был редко одинаков; 2) в одном и том же селе количество вытей и надельной земли колебалось: первое зависело главнейшим образом от различного качества земли в селах, иногда же и от количества разных сборов, собираемых с крестьян на монастырь; второе зависело и от изменения в составе крестьянской общины и нередко от воли самого архимандрита или братского совета. Там, напр., арх. Игнатий, своими постройками и любовью к украшениям истощивший монастырскую казну и нуждавшийся в деньгах, значительно увеличивает своим окладом количество вытей по селами и деревням и земли дает меньше, чем его предшественники; при его приемнике Феодосии кое-где произошло полегчение крестьян в окладе. Когда увеличивался надел земли крестьянам в одном каком-либо месте или когда при старом наделе увеличивалось количество вытей, могло не достать наличной здесь монастырской земли, и тогда примеривались наделы из поля соседних монастырских сел и деревень²⁴².

В окладных, отдаточных, пашенных книгах и росписях, равно как в других рассмотренных мною рукописях XVII века ни разу не пришлось встретить какой-нибудь крестьянский двор в вотчинах Солотч. монастыря на полной выти: обыкновенно крестьяне сидели на долях ее, начиная с ¼ выти и кончая морткой. Ходячими делениями нивы были: пол нивы, четверть нивы, полу четверть (⅛) и мортка (¹/₁₆): выть делилась на полвыти (½), четверть или чет выти (¼), пол четверть (⅛), кость (¹/₁₆), пол кости (¹/₃₂), мортка (¹/₆₄) и пол мортки (¹/₁₂₈); таким образом деление шло последовательно на 2. Остановлюсь подробнее на определении «кости» и «мортки» в виду того, что в литературе еще нет относительно этого полной устойчивости и согласия. Вот более ясные данные для определения кости. Из с. Романова в Тамбовскую вотчину Солотчинского монастыря «пошли на житье 22 двора; тягла на них 39 костей с полу костью; а в том числе 2 выти, 7 костей с полу костью»²⁴³. Итак 39½ костей = 2 вытям и 7½ костям; 32 кости = 2 вытям; 16 костей = 1 выти; кость = ¹/₁₆ выти. «Осталось в том селе живущих 60 костей с полу костью; а в том числе 3 выти 3 чети (четверти) с полу костью»²⁴⁴; итак 60 костей = 3¾ выти, выть = 16 костям. «На то тягло дано пашни по 2 нивы на кость, а на выть по 32 нивы»²⁴⁵; таким образом 32:2=16, в выти, следовательно, 16 костей²⁴⁶. Мортку я встречал часто как долю выти и иногда как долю нивы; она употреблялась часто и как доля алтына²⁴⁷. Как доля нивы, она меньше ее полу четверти (⅛): N «нив с четью без мортки», N «нив пол 3 чети с морткою»²⁴⁸ и подобные выражения, часто встречающиеся, говорят об этом. Как доля выти, мортка ставится после полу кости и значит, меньше ее: «пол две выти с полностью и с морткою», «две кости без мортки», «кость с морткою»²⁴⁹ встречаем часто в различных росписях и книгах. Какая же часть нивы мортка? В счетной пашенной росписи 1680 года читаем: в дер. Мухиной дано на тягло «пашни 85 нив, на монастырь пашут Мухинские крестьяне 5 нив с четью и с морткою, да сгоном пахали на монастырь 11 нив, слугам Анике Неупокоеву с товарищи 3 человекам 10 нив; а затем осталось по сему счету дорогой пашни 9 нив 3 чети с морткою; и всего 121 нива с полу четью»²⁵⁰. Итак 85 + 5¼ + 11 + 10 + 9¾ нив и 2 мортки = 121⅛ нивам; следовательно, на ⅛ нивы приходится 2 мортки; отсюда мортка = ¹/₁₆ нивы. «Деревня Федоровское, а в ней тегла 4 выти пол 8 кости... На монастырь пашут Федоровские крестьяне на выть по 2 нивы; и того 9 нив без мортки»²⁵¹; сделаем расчет: на 4 выти приходится 8 нив, 8 костей = ½ выти, на 8 костей, таким образом, 1 нива, на одну кость ⅛ нивы, на пол кости ¹/₁₆; итак, на 7½ костей – 1 нива без ¹/₁₆; отсюда мортка нивы есть ¹/₁₆ ее доля. «Деревня Волохово, а в нем тегла выть пол 8 кости... На монастырь пашут Волоховские крестьяне на выть по 2 нивы; итого 3 нивы без мортки»²⁵²; вычисляем, как сейчас вычислили и опять находим, что мортка = ¹/₁₆ нивы. Чему равна мортка, как часть выти? Поищем опять более точные данные и сделаем вычисления. В отдаточных книгах Солотч. монастыря за 1673 год значится: «деревня Коляпинское, а в нем тегла пол 2 выти с полу костью и с морткою, и на то тегло дано земли 37 нив с полу четью»²⁵³. На l½ выти дается в Григорьевской волости в этом году 36 нив²⁵⁴: на полу кость приходится ²⁴/₃₂ = ¾ нивы; остается ¼ + получить (⅙), т. е. ⅜ нивы; как раз эта именно доля приходится на половину полу кости, и так мортка равняется половине полу кости, или что тоже – выти. «Село Бильдино, а в нем тегла пол 4 выти пол 2 кости с морткою; и на то тегло дано пашни 86 нив пол 3 чети»²⁵⁵; рассчитываем также по 24 нивы на выть, получим, что 3½ выти и 1½ кости = 85¼ нивам; остается ⅜ нивы, – доля, причитающаяся на ¹/₆₄ выти. В пашенной росписи 1680 года находим: «с. Бильдино, а в нем тегла пол 4 выти 2 кости без мортки; и на тегло дано пашни по 2 на кость, а на выть по 32 нивы; и того 115 нив с полу нивою»²⁵⁶. На 3½ выти и 2 кости приходится, по такому же расчету, 116 нив; пол нивы выпадает, следовательно, на мортку; а пол нивы приходится на четвертую часть кости, – отсюда мортка ¹/₆₄ доля выти. Итак, мортка есть 16-я доля нивы и ¹/₆₄ доля выти; таким образом, в кости 4 мортки и 8 полу морток, а в полу кости 2 мортки и 4 полу мортки. Поэтому-то в окладных росписях мы встречаем 1 мортку, встречаем и 3 мортки, по 2 и 4 нив, они тогда заменяются полу костью и костью.

Остается, наконец, определить величину нивы, чтобы уяснить себе величину крестьянских наделов в вотчинах Солотчинского монастыря. В одном из решений братского совета мы встречаем следующее: казначею Герасиму «ехать в Новоселки, а приехав смереть полевую осеннюю землю и луговую пахоту и покосы столбами, а чтоб нива была против государевых писцовых воловых наказов длиною восемьдесят, поперечины по тридцать сажень»²⁵⁷; в другом – повторяется такой же наказ казначею с обозначением меры нивы в 30 и 80 сажень²⁵⁸; также определяют величину нивы и посланные для земляной меры старцы или местные приказчики: «длина осмьдесят, поперечины тридцать сажень печатных аршинных»²⁵⁹. Итак, нива = 2400 квадратным саженям, или что тоже – десятине. В некоторых памятниках она и отожествляется поэтому с десятиной; напр., в отдаточных книгах 1655 года сказано: «с. Григорьевское... И на то тягло дано земли на выть по 24 нивы, и таво будет 130 десятин»; и т. п.²⁶⁰ только в одной челобитной крестьян Новосельских к архимандриту встречаем иное определение нивы: «по твоему, государь, властелинскому указу казначей иеромонах Герасим примерел к монастырской плохе из нашей крестьянской земли три нивы длиною по осмидесят, поперек по сорока сажень»²⁶¹: но здесь, вероятно, нива употреблена в смысле столба, а не в собственном техническом, как употреблялась она при земельной разверстке и в актах о «земляной мере».

Теперь мы можем посмотреть, как велик надел приходился в вотчинах Солотч. монастыря на крестьянский двор и на крестьянина. За отсутствием частных указаний приходится определить приблизительный надел среднего, как говорить, двора, безотносительно к его составу. В с. Григорьевском, где надел был один из самых больших, в 1662 году значилось 40 крестьянских дворов²⁶², а вытей в 1665 году было 5⁷/₁₆; таким образом, если к этому времени не успело измениться количество дворов, в с. Григорьевском приходилось на двор несколько больше ⅐ выти, – по тогдашнему окладу, следовательно, около 3½ десятин пахатной земли в одном или около 7 десятин в двух полях. В с. Бильдине в 1652 г. было 19 крестьянских дворов²⁶³, тягло считалось в 1656 г. две выти; на двор приходится около ⅒ выти, а земли приблизительно 2½ десятины в поле или 5 дес. в двух полях. Из с. Романова, где кажется было особенно много бедных крестьян и бобыльских изб, в первые годы XVIII в. вышло в новую Тамбовскую вотчину 22 двора, тягла на них было 2 выти 7½ костей; итак, на двор средним числом приходилось около ⅑ выти или (в 90 годах XVII в.) около 4½ нив в трех полях²⁶⁴. При колебаниях земельного надела и вытного оклада количество земли на средний крестьянский двор также подвергалось изменениям, чаще впрочем понижаясь, чем повышаясь (по крайней мере после 70 годов XVII в.).

Не нужно забывать, что определенный мною надел среднего двора не есть надел действительного двора; тот или другой крестьянский двор мог иметь и больше и меньше земли против среднего двора; а этот последний есть, так сказать, предел колебаний между наделами частных дворов какой-либо местности (села или деревни) в одно и то же время. Отдельно на крестьян, разумеется, приходились различные доли тягл, соответственно с этим и различные земельные наделы. В с. Чешуеве, напр., в 1687 году крестьяне сидели – каждый двор не меньше как на получетверти (⅛ ) выти, большая жe часть – на четверти; а Яков Фролов с братом – даже на трех четвертях²⁶⁵. В с. Григорьевском и Бильдине с деревнями самой большой долей тягла в 1655 году (по окладным книгам) была четверть с полукостью, а самой меньшей – одна кость²⁶⁶. В дер. Китаевой встречаем в 1687 году четверых крестьян на полукости²⁶⁷; а в с. Романове – очень многих на одной лишь мортке, между тем как самые состоятельные крестьяне здесь сидели на кости или очень редко на полутора костях²⁶⁸. Не редко в окладных книгах и росписях помечены в одном дворе и на одной какой-либо доле выти отец с несколькими взрослыми или малыми детьми, братья, дядя с племянником, тесть с зятем и зять с шурином. Как изменялась доля тягла в зависимости от состава двора, можно несколько догадываться из следующих данных: в росписи крестьян, вышедших из с. Романова в Тамбовскую вотчину, 1701 года мы встречаем отца с сыном, отца с сыном и несколькими дочерьми, отца с 2 неженатыми сыновьями и дочерью, отца с сыном, зятем и 2 дочерьми – одинаково на одной кости; отца с 2 женатыми сыновьями и 3 или 4 внуками, отца с 3 сыновьями без дочерей, отца с 3 сыновьями, из коих один женатый, и 3 дочерьми, отца с двумя женатыми, имеющими по дочери, сыновьями и 3 малыми, двух братьев, из которых у каждого по сыну и у одного еще 3 дочери, четырех братьев, из которых у одного сын и дочь – всех одинаково на двух костях; отца с тремя сыновьями, из коих два женаты, и тремя дочерьми, отца с 4 женатыми и имеющими по сыну и дочери с сыновьями – на трех костях²⁶⁹. Точных определений на счет отношения тягла к составу семьи нельзя установить... Вспомним сказанное о величине тягл, на каких сидели отдельные дворы и крестьяне и постараемся сделать рассчет, как много приходилось земли на крестьянский двор в вотчинах Солотчинского монастыря. В с. Григорьевском в 1655 году самый состоятельный и сильный крестьянин с семьей получал (на четверть или четверть с полукостью тягла) при 24-десятичному на выть наделе от 6 до 6¾ десятин пашни в поле, в двух от 12 до 13½, а в трех от 18 до 20¼ десятин, самый маломочный, сидевший на одной кости, получал 1½ десятины, в поле, а в трех потомуж; средне же крестьяне – приблизительно от 3 до 5 нив в одном поле. В последствии в 1680 году, когда надел здесь увеличился до 32 нив на выть, первые получали (если сидели на прежней доле выти) от 8 до 9 десятин, вторые – 2 десятины и третьи – от 4 до 6 десятин в одном поле, а в трех потомуж; когда же в 1692 году надел понизился до 20 нив на выть, первые стали получать 5–5⅝, вторые 1¼ и третьи 2½ – 4 десятин пашни в одном поле. В Романове, по окладу архим. Игнатия, в 1693 г. маломочные и скудные крестьяне, сидевшие на одной мортке тягла, получали приблизительно лишь ⅛ – ⁵/₉ десятины пашни во всех трех полях; а более состоятельные – до 2½ десятин в трех полях и по 3 осминника – в одном²⁷⁰. К этому нужно прибавить клочки усадебной земли близ двора избы и луговой под покос.

Очевидно, что надел некоторых крестьян в вотчинах Солотч. монастыря был очень скуден. Трудно сказать, кому в этом случае было выгоднее, – слугам или крестьянам: как там между первыми встречались такие, которые сидели на ¾ десятины пашни (в трех полях), так и здесь в крестьянстве Романовские бедняки получали ½ – ⅝ нивы в трех полях; как там наиболее состоятельные слуги, сидевшие на полной службе, в Новоселках или Григорьевском получали в 1688 году 5–6 нив пашни в одном поле и покосу 1½ – ⅔ нивы, так и здесь более состоятельные крестьяне в Григорьевском получали 6 и 6¾ нив пашни в одном поле (в 50-х годах) и более (в 80-х); средние люди и там и здесь получали приблизительно около 3 нив в поле²⁷¹.

Малоземельность некоторых крестьян, а особенно случаи уменьшения земельных наделов по новым окладам, побуждали их – одних сбегать, оставляя свои тягла²⁷², других – захватывать лишнее против отведенных участков земли²⁷³, иных – обращаться к архимандриту и монастырской братии с просьбой о прибавке наделов²⁷⁴. Иногда же недовольство земельной разверсткой принимало более крайнюю форму и доходило до бунта, так что архимандриту и братии приходилось искать содействия у Рязанского митрополита; в это время самовольство сильных крестьян разыгрывалось почти без удержа и обрушивалось иногда на скудных крестьян новыми тяжестями и лишениями. Напр., в 1690 году архим. Игнатий от лица Солотч. братии писал в челобитной к митрополиту Авраамию о Новосельских крестьянах: «… землю тяглую, которую выборные их целовальники мерили в 196 (1688) году, и ту они землю мерили и учинили столпы в полях и тою землею жеребьевав обложили на двадцать на девять вытей с полу вытыо, потому же и усадьбами и огородами всем было новерстаться поровну; а ныне, государь, староста Петрушка с небольшими крестьянами ту тяглую землю смешали и прежнюю меру и десятины и столпы перепортили и окладываются самовольством на малые выти, а лучшую и навозную землю подмеревают под себя, а худую и не навозную отдают скудным и маломочным крестьянам, а огороды отнимают друга у друга насильством и конопляники, и капустники, и саженные огуречники перепахивают насильством же»²⁷⁵. Тяглый земельный надел очень многие крестьяне пополняли наемной монастырской землей, которая по этому называлась «отдаточной»²⁷⁶. Она снималась обыкновенно погодно и притом как состоятельными, так и бедными крестьянами, – такими, у которых было по четверти с лишним тягла, и такими, которые сидели лишь на кости и меньше²⁷⁷. Особенно часто нужда заставляла Чешуевских крестьян снимать покосы и покупать дрова и платить дорогую цену, так что от тех дров и от сенных покосов они, по их собственным словам, оскудели (при арх. Игнатие)²⁷⁸. Цена отдаточной земли была не везде и не всегда одинаковая. Напр., в 1655 и в 1673 годах нива (десятина) вешней пашни в с. Григорьевском отдавалась приблизительно за 20, а осенней за 30 коп.; кроме того там была еще какая-то дорогая пашня, ходившая по 50 и больше копеек за ниву²⁷⁹. В 1692 году покосы сдавались, смотря по качеству нив, по 20–40 коп. за ниву²⁸⁰. В с. Чешуеве нива вешней «пахаты» в 1673 году шла за 30–40 коп.²⁸¹, а в 1690 и 1691 годах – около 16–20 коп.²⁸²; нива осенней пашни в 1673 г. по 50, а в 1690 и 1691 г. – по 35–50 коп.²⁸³. Плохая земля, как напр., «песочная» в с. Солотчи, сдавалась по 10 и меньше копеек за ниву²⁸⁴. Кроме качества земли на цену аренды имели влияние и другие условия, напр., состояние летной погоды и в связи с этим урожай: «когда на сенных покосах трава бываете худа, тогда и цена бываете дешева, также на оный год и земля дешевою ценою отдается» – замечает на этот счет монастырская роспись 1686–1700 года²⁸⁵. Кроме того некоторые крестьяне или в одиночку, или в складчину (по двое) снимали монастырские мельницы в Солотчи и Бильдине²⁸⁶. Наконец, иные другим путем зарабатывали деньги: били шерсть и готовили из нее разные вещи (в с. Григорьевском и Бильдине²⁸⁷), плотничали (в с. Григорьевском, Бильдине, Солотчи с деревнями и Романове²⁸⁸), иногда рядились на «кирпичное дело», – т. е. выделку кирпича²⁸⁹, на извоз, т. е. доставку чего-нибудь и куда-нибудь на своих подводах²⁹⁰, и на гонку чьих-нибудь стругов (судов) от одного места в другое²⁹¹; некоторые имели свои пчельники²⁹², огороды и хмельники²⁹³, продавая избыток хозяйственных продуктов кому хотели. На крестьянах лежали оброки и повинности как в пользу государства, так и монастыря, на земле которого они сидели. Туда и сюда они вносили часть своего капитала и труда.

Прежде льготные, монастырские земли с XV века постепенно стали притягиваться на службу государству, в XVI веке много было сделано в этом отношении, в XVII в. это дело продолжалось, в конце его и начале XVIII в. особенно усилилось это движение и, наконец, в XVIII в. (при Петре I и Екатерине II) завершилось. В конце XVII в. мы встречаем следующие платежи и повинности монастырских крестьян в пользу государства.

1) Денежный окладной платеж с тягла. Он собирался, по книге сошного письма, в размере 3 р. 9 алт. (3 р. 27 коп.) с сохи; таким образом, на выть приходилось с поместной земли доброй около 4³/₁₀ коп., средней 4⁶/₁₁ и худой 4⅓ коп.; с монастырской же несколько больше, именно с доброй – около 5⁹/₂₀, средней 4⅑ и худой 3⅔ коп.²⁹⁴.

2) Полоняничные деньги, сделавшиеся обязательным платежем для церковных вотчин еще со времени Стоглавого собора 1551 г.²⁹⁵ и регламентированные Уложением Алексея Михайловича 1649 г.²⁹⁶. Сбор этот поступал сначала в Посольский приказ, затем (с 1650 г.) в Монастырский и, наконец, (с 1670 г.) в Ямской; назначение этого сбора – выкуп «полоненников» (пленных), от чего он и получил свое название. В конце XVII в. он упоминается обыкновенно рядом с

3) Ямскими деньгами²⁹⁷, вместе с ними и выплачивался. Сроком представления их считался праздник Рождества Христова²⁹⁸, но часто они требовались и раньше – в октябре и ноябре²⁹⁹. В начале XVIII в. ямские и полоняничные деньги вместе собирались в размере 10 копеек с двора для монастырских крестьян (равно как патриарших и архиерейских) и по 5 коп. с двора для крестьян помещичьих и дворцовых³⁰⁰. В 1690 году с вотчин Солотч. монастыря было доставлено в Ямской приказ этих сборов 78 р. 30 коп.³⁰¹.

4) Различные сборы – как денежные, так и натуральные – на военное дело. Монастырские крестьяне с XVI века наряду с другими стали доставлять «даточных людей» (рекрут) для военной службы. В конце XVII и начале XVIII в. набор их обыкновенно производился при помощи повытной жеребьевки, иногда же по личному усмотрению, посланных для набора, подъячих³⁰², иногда же наконец по злоупотреблению монастырских приказчиков и крестьянских старост³⁰³. Набор производился не всегда в одинаковом количестве: то с 25³⁰⁴, то с 20³⁰⁵, то с 10 человек³⁰⁶ по одному рекруту.

Брались и холостые и женатые³⁰⁷, но первых, кажется, больше. Старостами или подъячими представлялись они на «съезжий двор» в Зарайске, осматривались там и годные принимались на службу, в чем давались отписки. Рекруты, принимаемые на службу, получали от крестьян «указное платье, указные хлебные запасы муки и круп» и деньги на содержание. В начале XVIII в. (не знаю бывало ли это в XVII в.) провиант заменялся денежной платой в размере 40 алтын (1 р. 20 к.) на каждого рекрута. Деньги, выдаваемые им помимо провианта, в отписях XVIII в. обыкновенно называются «рублевыми»³⁰⁸, служащим «ратным людям, конным и пешим» в жалованье собирались с крестьян окладные денежные сборы. В 1689 году с крестьян Солотчинского монастыря было выплачено в Печатный приказ 746 р. по одному рублю с двора³⁰⁹. С 1695 года, по указу Государеву, этот сбор производился некоторое время в размере 50 коп. с двора, причем к платежу были привлечены и монастырские слуги и дворовые крестьяне³¹⁰. Собирался и вещественный сбор на служащих стрельцов, так называемый «стрелецкий хлеб или корм», который доставлялся на «житный двор» в приказ Большого Дворца или в Стрелецкий приказ. Сроком его представления, как и для ямских денег, полагался праздник Рождества Христова, но не всегда бывало так в действительности: представляли и раньше и позже этого срока. В каких размерах собирался стрелецкий хлеб, можно видеть из следующего: в 1690 году крестьяне с. Солотчи с деревнями заплатили 144 четверти с осминою, итого оказалось мало, надо было доплатить еще 20 четвертей хлеба; в том же году Чешуевские привезли «хлеба на 5 подводах – ржи 9 четвертей без 3 четвериков и овса 8 четвертей да четверик круп гречишных», и оказалось в недостаче четверть ржи и 3 четверика овса; из с. Романова было доставлено 15 четвертей с осминою ржи и овса тоже; из Новоселок с деревнями хлеб привезли на 59 подводах, из с. Григорьевского пришло также больше 50 подвод со стрелецким хлебом³¹¹. С монастырских крестьян собиралось денежное жалованье, равно как хлебные запасы, и на отставных стрельцов. Получали его они сами под росписки, где случится – в Москве, в монастыре, а, может быть, и еще где-либо³¹². В 1690 году дано было жалованье от Солотчинского монастыря 10 стрельцам³¹³. На каждого выдавалось, кажется, не менее 6 четвертей хлеба³¹⁴.

5) Сбор на корабельную постройку, сначала производившийся, по всей вероятности, временно, а потом сначала XVIII в. сделавшийся постоянным, окладным. В конце XVII века он взимался в размере полтины с двора и представлялся в митрополичий Дворцовый приказ³¹⁵; с 1701 года он собирался по 4 алтына 1 деньги со двора и представлялся в Адмиралтейский Приказ³¹⁶.

6) «Запросное», или, как иногда называлось, «памятное сено». Вот что встречаем мы относительно этого сбора в отписке монастырского стряпчего Желябовского архим. Игнатию от 1690 г. ноября 12 дня: «в нынешнем во 198 году послана к тебе, государю, грамота из приказу Большого Дворца... велено собрать с крестьянских и бобыльских дворов наметного сена на нынешней 198 год с двенадцати дворов; и октября в первых числах бил челом святейшему патриарху преосвященный митрополит крутицкой, чтоб он заступил в платеже наметного сена; и святейший патриарх бил челом великим Государем, и вел. Государи милостиво призрели, ко его челобитью и по заступе велели собрать то сено с двадцати дворов..; а платить то сено указано на Бронницкой конюшне»³¹⁷. В другой отписке его же от 22 ноября того же года читаем еще: «Ноября в 13 день прислан твой государевой (архимандричий) ко мне указ: в нынешнем в 198 году прислана к вам в монастырь из приказа Большого Дворца вел. Государей другая грамота о запросном сене, а велено де с тем сеном из монастырских вотчин крестьян выслать декабря к 1 числу из двенадцати дворов по копне мерой; и по приказу де преосвящ. митрополита изволили вы прислать к Москве челобитную за руками, чтоб сена не платить и бить бы челом с монастырскими стряпчими Спасским и из Богословским; и мы, государь, той челобитной не подавали, потому что Богословский старец и стряпчий за то сено в приказ Большого Дворца платили деньгами, да и у нас, государь, в платеж того сена взята память, что платить в селе Бронницах…»³¹⁸. По-видимому, в 1690 году сбор запросного сена производился в необычно больших размерах, если вызвал всюду недовольство, ходатайства и челобитья. «Спрашивают с нас в Конюшенный приказ закосного сена против прошлых годов вдвое», – замечает тот же Желябовский в своей отписке от 22 октября того же года³¹⁹. Вместо того, чтобы самим на своих подводах везти сено, солотчинские крестьяне иногда нанимали подрядчиков за условную цену платить его, где нужно. Таких подрядчиков много можно было найти в Москве; но только «подрядная цена» здесь стояла очень высока. В 1690 году приехали было в Москву старосты сел Солотчи и Новоселок, навели справки, и «московская цена показалась им не в мочь»³²⁰; а крестьяне с. Григорьевского договорились с новосельским крестьянином Гущиным платить за них запросное сено по 6 р. за копну³²¹. Вместо сена дозволялось платить деньги, как и сделал в 1690 году Богословский (Рязанский) монастырь. В 1690 годах мы встречаем уже постоянный денежный сбор с Солотчинских вотчин вместо запросного сена, по 2 алт. 4 деньги (7 коп.) с двора, так называемый «сенные деньги»³²².

7) Подводные деньги. Несудимой грамотой Ивана Васильевича IV на имя архим. Феодосия 1537 года запрещалось с крестьян Солотчинского монастыря «брать подводы и корм для лошадей, едущих по казенному делу, как токмо за деньги»³²³. Тоже встречаем и в последующее время³²⁴. Но во второй половине XVII в. Солотчинские крестьяне выплачивают вместо натуральной повинности подводные деньги по тем или другим случаям. Напр., в 1679 году с крестьян с. Новоселок и Солотчи с деревнями было взято «в подводы под князя Черкасова и под вел. Государя казну с чети по полтине (всего 7 р. с лишком), а с крестьян с. Григорьевского и его деревень не было взято, потому что с них взято в Зарайск в подводы под Государеву казну 4 рубли»; не смотря на это, с Григорьевских крестьян в Переяславль-Рязанский «спрашивали тех подводных денег»; архим. Протасий тогда обратился с челобитной к Государю, чтобы он велел «остальные подводные деньги (с с. Григорьевского) принять, а те 4 рубля, что в Зарайск взяты, зачесть..., чтоб монастырским крестьянам вдвое не платить», и «по указу взято денег половину, а Григорьевские зачтены»³²⁵. Иногда же крестьяне Солотчинского монастыря, по Государеву указу, доставляли подводы на государственный нужды, и платы за это не получали. Архим. Игнатий так пишет в своей челобитной вел. Государям в 1693 году: «… в прошлых, государи, годах монастырских наших вотчин крестьянишки Рязанского уезда поднимали к Москве из стругов с Кленской мели ваш государский хлеб, и было подвод наших с семьсот слишком..., а наши подводы пропали даром... А ныне по вашему, великих государей, указу спрашивают с монастырских наших крестьян подвот под ваше Государское сено, которое спрятано в дворцовых ваших Ловецких селах, мимо их, дворцовых сел, и монастырские наши крестьянишки коньми опали и оскудали, обедняли и того сена возить им стало не в мочь и не на чем»; в заключение он просит освободить крестьян Солотчинского монастыря от подвод, требуемых под сено, «чтобы монастырским крестьянам впредь государских податей не отбыть и в конец не разориться». Государи умилосердились и указали «не высылать Солотч. монастыря крестьян с подводы на Переславские луга для перевозки сена к Москве»³²⁶. Кроме того, нередко воеводы и приказные люди посылали в вотчины Солотч. монастыря стрельцов и пушкарей или по судебным делам, или для сбора платежей, и они брали «подводы и езды и прогоны по подорожным и без подорожных с великим правежем». Но челобитью Солотч. архимандрита Государи Иоанн и Петр Алексеевичи своими указами 1688 и 1689 годов запретили так поступать и тем самым косвенно повторили грамоту Иоанна IV 1537 года³²⁷.

8) Монастырские крестьяне должны были иногда отбывать и другие натуральные повинности; так, напр., они «перекладывали и караулили» казенный лес, сложенный в Рязанском уезде под Нищевым монастырем³²⁸; они долго стерегли струг с лесом на пристани в с. Сельце (или Солотчи), по распоряжению площадного подъячего, приезжавшего со стрельцами в Сельцо в 1679 г.³²⁹ и т. п.

9) При платеже разных сборов в государственную казну обыкновенно были еще мелкие расходы, которые собирались также с крестьян, как расходы, понесенные по их делу. Так, нужно было вознаграждать харчи присылаемых с платежом от крестьян в Москву лиц; в 1700 году, напр., за харч, что похарчил Солотчинский выборный крестьянин, когда прошлою зимою приезжал в Москву с платежом рублевых, ямских и полоняничных денег, собиралось в с. Романове по 10 алтын с выти³³⁰; так, нужно было давать подарки («почесть») и плату дьякам и подьячим в разных приказах за отписки, за справки и т. п., чтобы «не чинилась остановка в платеже». О приблизительном размере этих расходов и на приказных людей можно судить по следующему. В 1690 г. Солотчинскими крестьянами было уплачено ямских и полоняночных денег 78 р. 30 коп.; а при платеже этих денег в Ямском Приказе было издержано монастырским стряпчим, «за работу» (дьякам) 4 р. 20 коп., да кроме того подьячим даны еще «росписки, чтоб им дать запасов – круп гречневых и муки ржаной и мясных столовых запасов и туш свиных»; стряпчий, отписывая об этом Солотч. архимандриту, просит «все это взять на крестьянах и прислать к Москве»³³¹. При платеже стрелецкого хлеба с крестьян с. Солотчи и Новоселок с деревнями в том же году довелось взять «на расплату» около 7 р. за 300 приблизительно четвертей хлеба³³². При платеже стрелецкого хлеба кроме того, взыскивалось еще «на житничную поделку», т. е. на починку житного казенного двора, где складывался привозимый хлеб. Вероятно, размер этого взыскания был неодинаков для каждого года в 1690 году крестьяне Солотчи и Новоселок заплатили на житничную поделку 8 р. с лишком; на этот предмет тогда «просили со всех вотчин Солотчинского монастыря по 2 деньги с двора»³³³.

10) В жалованной грамоте Ивана Васильевича IV на имя Солотч. архим. Гурия было написано: «монастырским слугам и крестьянам беспошлинно нигде никаким товаром не торговать, а где учнут торговать, каким товаром нибудь, и им с товару своего давать тамги и всякие пошлины, потому же, как с товаров всякие торговые люди пошлины дают»³³⁴. От XVII века мне попалась роспись, с кого сколько взято в монастырской Григорьевской вотчине (Солотч. монастыря) с продажной животины, «роговых пошлин»: в 1693 г. деревни Мухиной с Якушки Созоново взято с двух животин 8 денег... дер. Федоровской с Степана Савельева с одной коровы взято 4 деньги...»³³⁵.

11) Когда монастырские крестьяне имели дело с судебными учреждениями гражданского ведомства, то должны были платить там судебные пошлины, какие-то «явочные, истцовые, мировые, писчие» и др. Размер их определялся гражданским законодательством: с явочных и челобитных за каждую по 2 коп., с иска по 10 коп. с рубля, мировых и пошлин по 10 коп. с истца и ответчика и т. п.³³⁶.

К счастью для крестьян Солотч. монастыря сбор государевых платежей и доставка их производились самими монастырскими властями и монастырскими чиновниками вместе с выборными крестьянами. В этом отношении Солотчинский монастырь пользовался привилегией освобождения от наездов в его вотчины сборщиков гражданского ведомства; между тем как в монастырях не привилегированных сбор поручался местными воеводами производился чрез приказных людей и стрельцов³³⁷. Такая льгота дана была Солотчинскому монастырю еще Михаилом Феодоровичем и впоследствии подтверждалась³³⁸. Бывали случаи, что эта льгота незаконно нарушалась, и тогда Солотч. архимандриты жаловались Государю. В этих жалобах и указах по поводу их можно найти характерные замечания о притеснениях, какие приходилось терпеть монастырским крестьянам от самовольства наезжавших со стрельцами чиновников. «Воеводы и приказные люди посылали для Государевых платежей», и других дел дьяков, приставов, пушкарей стрельцов, «и те носильщики ездили по монастырскими вотчинам, брали подводы, езды и прогоны с великим правежем, под крестьян и бобылей вином и табаком подметывали и тем крестьянам чинили великое разорениe и грабительство». Крестьянские старосты должны были на мирские деньги давать им всякую «почесть», на кружалах или где-либо еще поить их вином, покупать для них калачи на закуску, давать деньги и т. п. Кроме того, воеводы и приказные люди, вопреки жалованным Государевым грамотам, данным монастырю, брали с его вотчин слуг и служебников и держали у себя в городах для рассылок многое время и от того монастырским вотчинным служкам и служебникам и крестьянам и бобылям чинятся разорения и убытки»³³⁹. Беда, грозная беда была бы для монастырских слуг и крестьян, если бы такие «посыльщики» постоянно являлись к ним и если бы «грабительство» их производилось постоянно из года в год, как в других вотчинах. Крестьяне стонали бы под их тяжестью и разорялись бы от правежей. Не даром, как какую-нибудь страшную для монастырских вотчин грозу, старались монастырские стряпчие отклонить предполагаемый наезд на эти вотчины светских чиновников. В 1690 году за просрочку и медленную доставку в Москву стрелецкого хлеба с вотчин Солотчинского монастыря, из Приказа Большого Дворца готовились отослать в Переяславль-Рязанский к воеводе грамоту, чтобы «хлеб доправить в Переяславле бессрочно»; монастырский стряпчий Чижов всполошился, поторопился «во всем отповедь учинить и грамоту остановить» и, прежде задерживаемый, хлеб начал тогда же сдавать на житный двор³⁴⁰.

На Солотчинский монастырь шло с его крестьян еще большее количество платежей. Они были также денежные и вещественные; кроме того крестьяне обязывались натуральными повинностями.

1) Повытный «казенный» оброк или «вытные указные деньги», сбор определяемый монастырскими окладными книгами. Он брался за пользование тяглой землей, владельцем которой был монастырь; производился не всегда и не везде в одинаковых размерах, а изменялся соответственно качеству земли³⁴¹, количеству даваемых крестьянам угодий³⁴², сборов, с них взимаемых, и повинностей, на них налагаемых³⁴³, равно как по произволу настоятелей и монастырской братии³⁴⁴. Вот данные от конца XVII в. В с. Новоселках и его деревнях, по окладу архим. Игнатия, собрано было за два года 1692 и 1693 с 29½ вытей 18 р. 29 алт. 2 д. (18 р. 88 к.); на выть, следовательно, – по 32 коп. В том же размере платился здесь оброк за землю и по окладу архим. Феодосия 1698 года³⁴⁵. В с. Чешуеве Игнатий указал в 1689 году править по 10 р. казенных денег с выти; скудные лесом и покосами, крестьяне просили сравнять их в платежи с крестьянами с. Григорьевского; в 1690 году Игнатий постановил «для их хлебного недороду и скудости» собрать на прошлый год по 8 р. вместо 10³⁴⁶. В таком размере собирался с Чешуева оброк и в последующие годы. В 1696 году крестьяне Чешуева, ссылаясь на туже скудость в лесе и покосах, жаловались архим. Игнатию на то, что он «изволил наложить на них оброку больше всех монастырских сел и деревень», и просили дать им покос; архимандрит приговорил дать им покоса и велел рубить дрова в Новосельских лесах³⁴⁷. Только при архим. Феодосие, преемнике Игнатия, в 1698 г. был положен оброк в Чешуеве до 6 р. с выти³⁴⁸. В с. Романове, крестьяне которого, за дальним расстоянием, освобождались от работ на монастыре, – на монастырь не ходили и никакого в монастыре строения не строили и никакой монастырской работы не работали», – по окладу Игнатия и Феодосия одинаково собиралось по 8 р. с выти, только количество вытей было различно – при первом 7, при втором 5, следовательно, составлялась оброчная сумма то в 56, то в 40 р.³⁴⁹. В с. Григорьевском и Бильдине с деревнями крестьяне издавна платили по 4 р. с выти и снимали еще дорогую юфтевую монастырскую землю, оставшуюся за тяглом; монастырь выручал с нее около 500 р. ежегодно, если верить словам архим. Игнатия. При этом архимандрите, когда произошла новая разверстка тягл и земель, крестьяне просили дать им под тягла эту землю, обещаясь ее оплачивать по все годы; в 1688 году архимандрит с братией уступил и приговорил с них иметь, вместо прежних 4 р., по 10 с выти, затем, по новой их просьбе понизил размер платежа до 8 р. Но крестьяне не платили и этих денег и обратились с челобитной к Рязанскому митрополиту, чтоб быть им по-прежнему на 4 рублевом оброке; в свою очередь и Игнатий писал ему, чтобы он или велел крестьянам платить по 8 р., или дозволил поверстать их тяглом из прежней их крестьянской земли³⁵⁰. После того мы встречаем в Григорьевской волости оброк в 6 р. с выти. При Феодосие по окладу 1698 г. вытных указных денег собиралось здесь по 32 коп. с выти, как и в Новоселках, а за юфтевую землю, отданную в тягло, – особый оброк по 5 р. с выти, итого с 57 вытей – 18 р. 24 коп. первого сбору и 285 р. второго³⁵¹. В дер. Солчиной собиралось в девяностых годах XVII в. при Игнатие 51 р., а при Феодосие 40 р. в год – по 10 с выти. По 10 же р. с выти собиралось тогда и в дер. Китаевой (всего при Игнатии – 78, а при Феодосие 60 р.)³⁵², между тем как раньше (в 1689 г. и др.) платилось по рублю с кости, т. е. по 16 р. с выти³⁵³. В окладной росписи, откуда мы сейчас заимствовали большую часть сведений, замечено: «потому Солчинские и Китаевские крестьяне много платят, что они на монастырь пашни не пашут и столового обихода не платят и мелкой монастырской работы не работают, а поработают они в монастыре, когда случится, по наряду временно»³⁵⁴.

2) Оброк с угодий, какими пользовались крестьяне от монастыря. Мы уже знакомы с оброком, какой должны были в 90-х годах платить Григорьевские крестьяне за юфтевую землю, данную им в тягло вместе с сенными покосами; прежде сливавшийся и составлявший одно с казенным оброком, он стал разниться от него при архим. Феодосие. Крестьяне с. Солотчи и его деревень платили хмелевой оброк в 80–90-х годах XVII в. по 10 р. в год со всех вытей³⁵⁵. Крестьяне с. Новоселок вместе с хмелевым оброком платили еще «верховой медвеной за пчельники». В 1626 году у них «взято за верховой оброк за медь за 15 пуд 9 рублев на прошлый 1625 год, да у священника Симеона да у дьякона Григория взято за полпуда 10 алтын 4 д.»³⁵⁶. По окладу 1698 года было положено собирать с них по 3 р. с выти за хмелевой и верховой оброки, за откуп озерка и за рогожи³⁵⁷; в начале XVIII в. взималось по 2 деньги (1 к.) с улья³⁵⁸. Можно думать, что хмелевой и верховой за мед оброки сначала выплачивались натурой, а потом кое-где были переложены на оброчные деньги.

3) На содержание сторожей и приказчиков монастырских. В 1691–1693 годах в Новоселках взималось по 3 р. на год «сторожевых денег»³⁵⁹; иногда их собиралось и больше (по 4 р.)³⁶⁰. Относительно содержания приказчиков читаешь в наказах (1639 г.), им выдаваемых из монастыря: «указали мы (архимандрит и братия) ему против прежнего иметь приказичьего дохода: въезжего жалованья с выти по 10 алт. по 4 д. (32 коп.), да с четверти по хлебу, да по окороку, да в год праздничного на три праздника на Рождество Христово, на Светлое Воскресение, на Петров день и Павлов – потому ж, да хлеба с выти по осмине ржи, да по осмине овса монастырской меры»³⁶¹; иногда на эти праздники выть платила приказчику далее по алтыну денег³⁶².

4) Пошлины свадебные, судебные и др. За «девок и вдов», даваемых замуж, платилась «выводная пошлина»³⁶³; она взималась в различных размерах; в 1696 году по указу архимандрита крестьяне с. Романова должны были платить по 2 р. выводных денег, между тем как раньше от них требовалось по 3 р. со свадьбы; – плата 3 р. казалась крестьянам очень тяжелою, и они говорили: «у нас того прежде не бывало»³⁶⁴. Упоминаются еще «выводные почестные деньги», собиравшиеся с лиц женившихся; в 1696 г. они брались в Романове по 25 коп. со свадьбы³⁶⁵. В наказах приказчикам с. Григорьевского и Романова 1689 г. читаем «свадебного по хлебу да по окороку, да по 6 ден. (3 коп.) приводного, да куничные деньги сбирать на архимандрита по 8 алт. по 2 деньги» (25 коп.)³⁶⁶. Кажется, куничные деньги взимались за свадьбу, выводные за отпуск дочерей в чужую вотчину³⁶⁷ и приводные за привод со стороны, а нечестные сборы – денежные и вещественные – в форме подарка архимандриту и братии. Судебные пошлины были также различны. «Судные пошлины и правого десятку и мировые гривны (за мировую) и записные (писчие) и осматриванные (за освидетельствование) и приводные (за доставление к суду ответчика) по Уложению, а докладные пошлины ссудного дела по полуполтине», – вот как перечисляются они в наказе монастырскому приказчику³⁶⁸.

5) «Пенные», или штрафные деньги: за самовольство, за потраву, за брань, за буйство и т. п. – по суду или без суда, по общему указу о. архимандрита и Государеву Уложению. «Загонный баран» (за уход скотины на чужую землю?) по 7 коп., «ночной баран» (за потраву) по 1 р. 20 коп., «самодорный баран» (за «самодоры» – самовольство и упрямство) по 25 коп., «монастырская пеня по розыску» по 2 р. 13 коп. – так определяют штрафы цитованные, выше наказы приказчикам 1689 г.³⁶⁹. Из других грамот видно, что размер штрафов был очень различен: «а пени, что государь отец архимандрит с братиею укажет» – было в тогдашних памятях, приговорах и указах как бы стереотипной угрозой, указывая на изменчивость и условность в размере пени³⁷⁰. За самовольство раз Григорьевские крестьяне были наказаны 10 р. пени с мира³⁷¹, а на старосте и приказчике с. Новоселок раз доправили 60 р. пени за неаккуратную доставку в Москву стрелецкого хлеба³⁷².

6) Сборы различными припасами на нужды монастыря и его приказчиков, – одни окладные, постоянно собираемые, другие неокладные, чрезвычайные. Монастырь брал с крестьян все: кур, гусей, уток, баранов, поросят, свиные туши, коровье масло, свиное сало, куриные яйца, вытные хлеба, сухари, рожь, овес и т. п., грибы, ягоды, орехи, огурцы, капусту, хмель, мед, воск, конопляное семя, толокно, солод, холст, овчину, шерсть, веревки, возжи, лыко, лубки, мочало, лопаты, латки, носилки, корыта, кадки, навоз и т. д., в указанном на братском совете размере с выти. Некоторые из припасов собирались исключительно в одной какой-либо волости, напр., грибы в с. Солотчи с деревнями, другие – в нескольких, напр., деревянные изделия – в Новоселках и особенно в Романове, шерсть – в Романове и преимущественно в Григорьевском, также хмель, мед, солод и др., иные же, наконец, – во всех, напр., хлеб. Сбор съестными припасами назывался обыкновенно сбором «на столовый обиход», или короче – «столовым обиходом», иногда же – «столовым доходом». В нем, по-видимому, отличался особенный сбор пред большими праздниками (Рождества Христова, Пасхи, Петрова дня, Рождества Пресв. Богородицы и др.), называвшийся «праздничным столовым обиходом» и состоявший обыкновенно в готовых хлебах и мясе. Этот последний крестьяне платили и на монастырский обиход и на приказчика в своем селе и на привозных в городах. В одной из грамот конца XVII в. припасы, платимые в г. Переяславле-Рязанском приказным людям, названы так: «приказные почести, рождественские туши и великоденские и петровские бараны»³⁷³. От «столового обихода» освобождались иногда некоторые деревни; так, напр., было в конце XVII в. с дер. Китаевой и Солчиной, платившими сравнительно с другими большой денежный оброк на монастырь³⁷⁴.

Размер вещественных сборов, как и денежных, определялся братским советом и мог то увеличиваться, то уменьшаться. Вот данные, показывающие как велики были эти сборы в конце XVII в. В памяти старосте и крестьянам с. Солотчи, посланной из монастыря в 1688 году, читаем: «указали мы набрать вам, по новоокладным книгам, с выти грибов сухих по четверику монастырской меры, да мелких грибов по 8 гривенок с выти, чтоб были в золотой и в ефимок, а больши б ефимка величиною не были, да груздей по 2 ведра, да рыжиков по 2 ведра, брусники по четверику монастырской меры, клюквы по получетверику, да ягод – против прежнего на нынешний на 196 год и ко 197 году потому ж спеть; а будет кто... не приспеть..., деньгами править за грибы сухие и за ягоды бруснику за четверик по 16 алт. по 4 д. (50 к.), а за мелкие грибы за гривенку по 8 ден. (4 коп.), и за грузди и за рыжики за всякое ж ведро по 16 алт. по 4 ден. (по 50 коп.)»³⁷⁵. В окладной росписи 1688–1700 г. замечено также, что в с. Солотчи в 90-х годах XVII в. «столового обиходу бралось, когда родятся груздики, рыжики грибы, с выти по пуду груздей, да по пуду ж рыжиков, да грибов сухих по четверику монастырской меры, да нитных мелких сухих же грибов по 8 фунтов»³⁷⁶. С крестьян Новосельских в тех же 90-х годах «положено иметь столового обиходу в монастырь на год с выти масла коровья по 8 фунтов, да по 100 яиц», итого с 27 вытей 5 пуд 16 ф. масла и 2700 яиц; «да шерсти поярков на полети и на спончи и на потники в год с выти по 4 ф., итого 2 п. 28 ф.»³⁷⁷; пряжи и нитиницы по 8 гривенок (фунтов) с выти³⁷⁸, капусты по 100 коченов с выти ж³⁷⁹. Сухарей в 1686 году отсюда отпущено было на монастырь 71 куль (не знаю только, все ли вытные)³⁸⁰; навозу бралось здесь по 2 воза с кости, следовательно, по 32 с выти; всего вывезено было на монастырскую плоху крестьянского навозу в Новоселках с деревнями 900 возов³⁸¹. Кроме того, здесь брались еще ужищи (по одному на выть), возжи, лопаты (тоже), носилки (вероятно не всегда, в 1695 г. – 22 носилок)³⁸², не говоря о хлебе, хмеле и меде. За хмель, мед и рогожи здесь брали в конце XVII. в. денежный оброк³⁸³. В с. Григорьевском с деревнями брали на монастырь шерсти также, как в Новоселках, по 4 ф. (итого 5 пуд. 28 ф.), масла по 8 ф. (11 пуд. 16 ф.), яиц по 100 (всего 5700) и капусты по 100 коченов (всего 5700) с выти³⁸⁴. В 1694 году при архим. Игнатии из Григорьевской волости было послано в монастырь «вытных, со крестьян сборных, орехов этого 202 году 15 четвертей с полуосминою, да гривенного меду 2 кадки полных да третья кадка не полная, да два воспища (?) вытного сборного хмелю, а весом 5 пуд»³⁸⁵. В сентябре 1695 года Игнатий требовал прислать отсюда к храмовому монастырскому празднику Рождества Пр. Богородицы праздничного столового обиходу с выти по хлебу, да по курицы, да 8 баранов, да борова»; тогда же «в Новоселки написано, велено собрать там и прислать в монастырь к празднику праздничного ж столового обиходу с выти по курице, да пять гусей, да 8 уток, а те гуси и утки и куры прислать в монастырь живыми, и сметаны с кости по кохшу; да с. Солотчи приказано старосте Емельке Осипову принесть в монастырь столового обиходу к празднику ж 5 гусей да 8 уток живых³⁸⁶. По окладу архим. Феодосия 1698 г. с крестьян с. Романова положено «иметь в монастырь сушиленных припасов на год с выти лык по 400 пучень (всего с 5 вытей 2000 пучков), да мочал по 8 мочальников, да по 8 лотков, да по 8 лопат (итого по 40), да по 2 кадки липовых, да по 2 корыта липовых ж (итого 10), да по 4 лубки с кости (итого 320)»³⁸⁷. На 4–5 лет раньше, при архим. Игнатии, мы видим в с. Романове иной оклад относительно оброчных припасов: в памяти 202 (1694 г.) приказчику и старосте этого села указано «нагрузить на струг оброчного припасу на 202 год против прежнего с выти по 4 кадки (на 7 вытей – 28), да по 4 корыта липовых больших и малых – половина больших, другая – малых, да с выти по 8 лотков липовых же, – половина больших, другая – малых (всего 56), да по 16 лопат с выти самых добрых липовых же (всего 112), да с кости по 4 лубка, а с выти по 64 (всего около 450), да лыки (больше 2000 пучков) и мочалы против прежнего ж, и доски дубовые и ясеновые, большие…». Тогда же сверх оброчного припаса собирали еще «дубовый аршинный кирпич, всего ста с три и больше»³⁸⁸. В 1695 году посельский старец отослал в монастырь из с. Романова «сытных сухарей 12 четвертей с осминою»³⁸⁹.

Итак разнообразны были продукты хозяйства, шедшие с крестьян на монастырь, разнообразно было и количество сборов. Из сравнительно немногих данных, нами приведенных, уже можно видеть, что сборов вещественных, как и денежных, было больше в конце XVII в. при архим. Игнатие, тем более что при нем и неокладные сборы вроде дубовых досок, кирпичей и т. п. становятся чаще по случаю монастырских построек. Как тяжело иногда приходилось крестьянам от этих неокладных, случайных сборов, можно видеть из следующего: предписывая собирать в 1694 году дубовые кирпичи в с. Романове, архим. Игнатий прибавлял: «а будут которые крестьяне выше писанного кирпича не дадут или у которых готового за их огурством нет, и на тех огурщиках править за кирпич по полуполтине»³⁹⁰. Если таким образом перевести на деньги все количество требуемого с 7 романовских вытей дубового кирпича (300 и больше), то получится сумма в 75 р. на все выти и около 11 р. на одну выть. Не имея иногда возможности платить натурой, те или другие крестьяне, составлявшее выть, должны были вносить денежную долю, чтобы выть могла поставить требуемый запас; в выти находились крестьяне, которые по соглашению с несостоятельными и могли поставить, что нужно; иногда же крестьяне предлагали, вместо вещественных запасов, деньги самому приказчику, который производил сборы, но тот не всегда осмеливался принимать их и просил на это согласия у архимандрита³⁹¹; последний обыкновенно дозволял. В с. Григорьевском, напр., в 1625 г. платилось за оброчное коровье масло всего 5 руб. 97 коп.³⁹². Интересно было бы перевести на тогдашнюю (конца XVII в.) рыночную цену все требуемые с крестьян припасы и определить таким образом величину вещественного сбора с них; но, к сожалению, есть под руками данные касательно только некоторых продуктов. Напр., лубки были ценою за сотню от 30 коп. до 1 р.³⁹³, доски липовые за десяток 30–25 коп.³⁹⁴, а дубовые дороже, так что аршинные дубовые кирпичи ценились около 25 к. за штуку³⁹⁵; дубовая кадка стоила 15 к. и меньше, липовая кадочка около 3 коп.³⁹⁶, бочонки от 6 до 1 ведра величиной вместе за десяток по 13 алт. (39 к.)³⁹⁷, горшок лучшего меду 75 коп. и 1 рубль³⁹⁸; коровье масло в розничной продаже обходилось около 2–3 коп. за фунт³⁹⁹; грузди и рыжики за ведро ценились около 50 коп., мелкие сушеные грибы около 4 коп. за фунт, крупные же – около 50 коп. за четверик; брусники четверик был в той же цене⁴⁰⁰; рожь продавалась за четверик около 15–20 коп., греча 10–12 коп., толокно 6 коп.⁴⁰¹, овца около 20 коп.⁴⁰², баран 12–15 коп.⁴⁰³, свиные туши около 1р. 30 коп.⁴⁰⁴. Maximum сборов с крестьянина на землевладельца и в Государственную казну определялся по Уложение 1649 г. приблизительно в 10 р. с человека⁴⁰⁵. Но едва ли в действительности держались этой нормы.

7) Натуральная повинность – труд на монастырь. Обрабатывая свою тяглую и наемную землю, крестьяне должны были еще пахать монастырскую пашню. В окладных книгах указывалось, сколько ее приходится на выть. Количество ее не везде и не всегда было одинаково. В с. Григорьевском в 1655 г. крестьяне пахали по две нивы монастырских в одном поле, и в двух потому ж, на выть при 24 нивах надела на нее. Тоже было тогда и во всей Григорьевской волости, с той лишь разницей, что кое-где выходило с точностью 2 нивы на выть и поровну в обоих полях, а кое-где не точно и не поровну; напр., в с. Бильдине на 2 выти приходилось монастырской пашни в весеннем поле 4½ и в осеннем 5 нив; в дер. Филипповичах на 76 тяглых нив приходилось монастырской пашни в весеннем поле 6, а в осеннем 6½ десятин⁴⁰⁶. То же самое находим и в 1673 году⁴⁰⁷. В 1680 году монастырской пашни в Григорьевской волости отводилось также по 2 нивы в поле на выть, но для крестьян это было менее обременительно чем прежде, так как они получали в тягло по 32 нивы на выть вместо прежних 24⁴⁰⁸. В 1692 году на монастырь Григорьевские крестьяне пахали уже только по одной ниве в поле (в двух полях по две) на выть, получая в тягло на нее по 20 нив и платя оброку в монастырь по 6 рублей⁴⁰⁹; а по окладу 1698 года, при оброке в 32 коп. с выти и 5 р. за юфтевую землю, опять дается на выть по 2 нивы в поле монастырской «пахоты»⁴¹⁰. В с. Новоселках в 1693 г. встречаем по ниве монастырской пашни (в одном поле) на выть при 6½ десятинном наделе на нее и при 32 копеечном оброке на монастырь⁴¹¹; в 1698 г. оклад архим. Феодосия говорит: «пашут в том селе по ниве на выть в поле, а в дву потому ж, да луговой пахоты за старою рекою на пажети по ниве ж на выть»⁴¹². Крестьяне Чешуева в 1690 годах пахали на монастырь по 3 нивы с выти (в одном поле)⁴¹³ при 8 и 6 рублевом монастырском оброке с нее. В с. Романове на 5 вытей давалось тогда пахать на монастырь 7 нив (на все выти?) в поле, а в двух потому ж при 8 рублевом оброке с выти⁴¹⁴. Кроме того, бывали часто случаи, когда крестьяне, рядом с копытной пахатой, еще «сгоном пахали» указанное им количество монастырской земли. Напр., крестьяне всех монастырских сел и деревень, составлявших Григорьевскую волость, в 1692 году вспахали сгоном 41¹³/₃₂ нивы в осеннем и в весеннем полях, пришлось по ниве в поле на выть⁴¹⁵. В 1655 году Григорьевские крестьяне пахали сгоном в весеннем поле 12 и в осеннем 15 нив на монастырский обиход (на выть меньше нивы в поле)⁴¹⁶. Получая монастырскую пашню, крестьяне не ограничивались только вспашкой ее, а по выражению окладных книг и росписей, «хлеб на ней сеяли и прятали и молотили и в монастырь возили»⁴¹⁷. Монастырской пахотой обязывались не все крестьяне: в с. Солотчи мы ее не видим, а о крестьянах деревень Китаевой и Солчиной в окладной росписи 1698 г. прямо замечено, что они «монастырской пашни не пашут»⁴¹⁸. Крестьяне многих сел и деревень, как, напр., Солотчи и Новоселок с деревнями, «монастырские покосы косили и прятали и сено в монастырь возили»; иные же освобождались от этого, напр., в той же окладной росписи 1698 г. не наложено этой повинности на села Чешуево, Григорьевское, Романово и деревни Китаево и Солчино⁴¹⁹. Крестьяне с. Солотчи с деревнями, не пахавшие монастырской пашни, но убиравшие монастырское сено, еще «монастырские огороды пахали и коноплю на них сеяли, и огурцы и капусту на монастырский обиход садили и поливали, а с неводом в реках и в озерах рыбу в монастырь ловили, и квас в монастыре варили»⁴²⁰. На крестьян также налагались разные работы или на монастыре, или если он был далеко, на местном монастырском дворе; об этой повинности окладные книги и росписи обыкновенно выражаются так: «на сторожу в монастырь или на монастырский двор ходить, всякое монастырское строение строить и заделья делать и монастырскую всякую работу работать»; относительно льготных крестьян, как, напр., Чешуевских, Китаевских и Солчинских, замечают: «мелкой монастырской работы не работают (постоянно), а поработают они в монастыре временем, когда лучится, по наряду»⁴²¹. Из частных работ, выполняемых крестьянами на монастырь, мы встречали рыбную ловлю, сторожу колодников, содержащихся на монастырском дворе⁴²², и возов с разными монастырскими припасами во время пути к Москве или к монастырю, останавливавшихся где-нибудь – или на монастырском дворе, или в монастырской деревне⁴²³, вывоз монастырского навозу на пашню⁴²⁴, возку глины из Новоселок к монастырю для делания кирпича и камня из Карапчеева для построек при Игнатие⁴²⁵, возку дров (57 саж. в год) и лучины (несколько возов) в монастырь⁴²⁶, прудовую поделку⁴²⁷, чистку деревьев на монастырское строение⁴²⁸, плотничь и и др. работы⁴²⁹, доставку подвод при перевозке монастырских запасов, для монастырских слуг, едущих по монастырскому делу, и т. п.⁴³⁰. В 1696 г. из Григорьевского были наряжены с товарами по два человека с выти для работа на монастыре⁴³¹. Такие рабочие (по наряду) назывались, обыкновенно, «вытными работными людьми»⁴³². Размер повинностей нигде в законодательстве не определялся точно⁴³³. По этому оставалось много места свободе и даже произволу братского собора и архимандрита: они могли увеличить и уменьшить крестьянский труд на монастырь, смотря по желанию и обстоятельствам. Конечно, на долю крестьян выпадало гораздо больше труда тогда, когда было больше работ на монастыре и монастырских дворах. Поэтому особенно тяжело приходилось им при архим. Игнатии, любителе разных построек, так что митрополит Рязанский, по просьбе крестьян с. Григорьевского, своею архиерейской грамотой к нему «тесноты им крестьянам никакой чинить не велел»⁴³⁴. Кажется, при нем и после него бывали случаи даже денежных сборов по 1 и по 2 коп. с крестьянина на монастырские постройки⁴³⁵.

Представленный перечень крестьянских сборов и повинностей в пользу государства и монастыря, как он ни длинен, однако не обнимает собою всех сборов. Крестьяне, напр., платили еще «подможные деньги» губному целовальнику, выбираемому или нанимаемому ими из своей среды для судных (татиных и разбойных) дел⁴³⁶, и т. п. Если взять всю совокупность крестьянских сборов и повинностей и сравнить их с служними, то перевес несомненно будет на стороне крестьянских: их было больше и потому они тяжелее. В отбывании повинностей крестьяне большинства сел и деревень стояли на одном уровне с монастырскими слугами – также работали как и те; но зато в платеже разных сборов слуги были льготными людьми в сравнении с крестьянами. В этом одна из выгод «службы» и невыгод крестьянского тягла. Если сравнить сборы с монастырских и сборы с помещичьих крестьян, то нельзя не заметить также, что прежде льготные, монастырские крестьяне стали теперь по закону платить больше разных сборов в государственную казну, чем помещичьи (по некоторым статьям); напр., ямские и полоняничные деньги первые платили по 10 коп. с двора, вторые же только по 5 к.; количество вытей в сохе для монастырской земли указано по сошному письму большее, чем для помещичьей, а количество земли в сохе при одинаковом тягле – меньшее там, чем здесь⁴³⁷ и т. п. Впрочем, отмечая это, я не хочу сказать, чтобы в действительности монастырским крестьянам жилось тяжелее, чем помещичьим: действительность далеко отступала от закона, и земли монастырские крестьянин (в Солотчинских, по крайней мере, вотчинах) имел обыкновенно больше, чем сколько указывалось по сошному письму; кроме того, уступая помещичьим крестьянам в одном отношении, монастырские иногда имели преимущество пред ними в другом, напр., Солотчинские крестьяне – в освобождении от подвод и корма светским чиновникам, равно как от наезда их в монастырские вотчины для сбора казенных платежей, что для того времени, при лихоимстве и необузданности чиновников, служило очень большим облегчением... Но, впрочем, это была привилегия лишь для некоторых монастырей. Остальные могли им позавидовать…

Тяжелое вообще ярмо Сол. монастырь старался распределять поровну между различными селами и деревнями. Поэтому-то Солчинские и Китаевские крестьяне, освобожденные от монастырской пашни, монастырских работ и столового обихода, платят самый большой оброк на монастырь; Романовские, не работающие в самом монастыре, но зато производящие всякие работы на местном монастырском дворе и обязанные доставлять на монастырь «сушиленные припасы», платить в тоже время оброку меньше Китаевских на 2 р. земли на монастырь пашут меньше 2 нив на выть; Чешуевские, которые работают только временно по наряду, и оброку платят еще на 2 р. меньше, за то сидят на меньшем количестве земли и пашни монастырской пашут больше (по 3 нивы); Солотчинские, вносящие много столового запасу и больше других крестьян – труда на монастырь, платят в монастырскую казну всего 10 р. за хмелевой оброк со всех (20 или 28)⁴³⁸ вытей и т. д. Но конечно, трудно было уравнять положение крестьян разных сел так, чтобы не оставалось места недовольству и зависти. Мы и действительно видим, что Чешуевские в 90 годах XVII в. завидовали Григорьевским и другим крестьянам⁴³⁹. В свою очередь крестьяне чрез своих выборных старались так разверстывать налагаемые на них сборы и тягла, чтобы и состоятельные и несостоятельные несли посильную долю их в монастырь и в государственную казну. Но и в этом случае не всегда достигалось желаемое: некоторым было «не в мочь тягло», являлись жалобы и просьбы к архимандриту. Тяжесть сборов и повинностей давала живо себя чувствовать при уплате этих сборов и отбывании повинностей. На каждом шагу встречаемся с «памятями», или наказами, рассылаемыми из монастыря по его вотчинам, о том, чтобы посельские приказчик и староста собирали с крестьян «без поноровки», что следует: в некоторых из них читаем строгий выговор и угрозы приказчику и старосте в подобном роде: «которые крестьяне... платить не станут, и вам бы на тех крестьянах править без поноровки и, собрать те деньги, прислать к нам в монастырь… А будет вы в тех деньгах крестьяном учините поноровку для своей бездельной корысти тех денег не сберете и к нам в монастырь к вышеписанному числу не пришлете, и те деньги велим доправить на вас без всякой поноровки, да вам же сверх того будет от нас смирение без всякой милости, для того что о тех деньгах писано... две памяти, и вы те наши указы знатно поставили в оплошку...»⁴⁴⁰. На каждом шагу встречаетесь вы с отписками посельских и приказчиков из вотчин о том, что разные деньги собираются с крестьян «с нуждою»⁴⁴¹, что деньги не добраны «по оскудению» крестьян⁴⁴², что невозможно собрать их по случаю рабочей поры и т. п.»⁴⁴³, что крестьяне «не кажут вытного масла»⁴⁴⁴, отказывают в платеже оброков⁴⁴⁵ и пошлин⁴⁴⁶, что приказчики подолгу держат их на правеже⁴⁴⁷, что многие не слушают архимандричьих указов и не идут на монастырские работы («петчики и огурщики») или не дают требуемых подвод⁴⁴⁸ и т. д. Не редко попадаются на глаза крестьянские челобитные к архимандриту об отсрочке и облегчении им разных платежей и труда⁴⁴⁹, иногда же – жалобы к Рязанскому митрополиту на притеснение монастырем⁴⁵⁰. Бывали случаи, что крестьяне, как бы чувствуя что не под силу справляться с наложенным на них тяглом, совсем бросали тягло и пашни не пахали⁴⁵¹. Побуждаемые наказами и угрозами из монастыря, боясь сами поплатиться за невыполнение этих наказов, приказчики и старосты употребляли часто все возможные средства для того, чтобы собрать, что требовалось с крестьян: на правеже морили их голодом и нещадно били, «огурщиков» или «петчиков» посылали для расправы в монастырь⁴⁵², отбирали за оброки пошлины то скот, то улья, то хмель⁴⁵³. Но не всегда удавалась и эта мера. У кого не было чем заплатить, – а встречались такие, у которых не было ни лошади, ни коровы, ни другой животины, у которых на дворе вместо хлеба стоял только воз лебеды⁴⁵⁴, – с того и правеж и тому подобные насилия не могли взять требуемого; «мы на тех бедных деньги правили, и они кричат: взять негде» – замечают иногда сами приказчики⁴⁵⁵. По неволе приходилось давать рассрочку в платеже⁴⁵⁶, делать облегчение в нем, равно как и в труде, давать в заем хлеб и т. п. Не редко на крестьянах терпелась недоимка («доимочные недоборные деньги») в продолжении нескольких лет⁴⁵⁷. Для крестьян, вновь поселившихся в какой-либо вотчине и не успевших еще обстроиться, давались льготы: «приискать в том селе, где в которых дворах живут одинокие крестьяне, и тем (новосельным) крестьянам велеть жить у тех одиноких крестьян в домах до весны, – находим в одной памяти посельскому 1696 г. – а весною велеть им строить свои дворы, да им же крестьянам, дать земли..., а в монастырской работе и в платеже оброчных денег дать им льготы на год, чтоб им дворами построиться, а Государские всякие подати велеть им платить с прочими крестьяны вряд»⁴⁵⁸.

Так устроился, так жил, платил и трудился крестьянский мир в вотчинах Солотчинского монастыря. Он был силен своими внутренними связями и, волнуясь, иногда заставлял уступать архимандрита и братский собор. Но и в этом мире замечались иногда признаки распадения – во взаимных спорах, несогласиях и т. п. Он имел свои права по Государеву закону; но при тогдашних злоупотреблениях права его подчас нарушались и власть братского совета давала себя чувствовать тяжело. Для монастыря крестьянский мир выступал прежде и главнее всего как рабочая сила и доходная статья. Монастырь старался без поноровки собрать с него Государевы подати, чтобы самому не пришлось платить их из своей казны, и выжимал из него, что можно, для себя. Разорение, бедность, побеги, бросание тягл – эти грозные явления экономической жизни крестьян, может быть, совсем бы не трогали архимандрита и братский совет, если бы не страдала от этого монастырская казна.... В самом деле, когда просматриваете бумаги, рисующие отношение монастыря к крестьянскому миру, то от них так и веет на вас холодностью... Все облегчения, пособия и льготы, оказываемые крестьянам, являются обыкновенно делом или необходимости, или экономической расчетливости, а не выражением истинного человеколюбия и добросердечия. Даже и в тех случаях, когда монастырь давал хлеб на семена или на прокормление голодающей семьи крестьянина, он старался заручиться заемной памятью, записью в свои житенные книги, даже часто порукой других за заемщиков, или их взаимной друг за друга порукой⁴⁵⁹, чтобы не пропадала монастырская крупинка.... Кажется, нещадный правеж, на каком часто держали крестьян за недоимки, может служить хорошим символом отношений монастыря к крестьянскому миру на почве экономической. Редко-редко встречаются факты в следующем роде: выдача хлеба Христа ради, прием бедной крестьянки, по ее просьбе, на скотный монастырский двор, отдача монастырской лошади крестьянину на подержание «для пужицы». Но ведь за то и факты эти вызывались или личным расположением архимандрита покровительствуемому лицу, или ужасающей бедностью просителей. Напр., бывший келейник архимандричий, севший на тягло, получает лошадь от монастыря на подержание для своих работ⁴⁶⁰; «деревни Заборья сирота, бедная вдовица Аленница с сиротами своими сидит голодом третий день не етчи» (без еды), и по ее просьбе архимандрит дает ей в милостыню ржи четверик⁴⁶¹; деревни Колянинской «крестьянская вдова Ефимейца волочится меж дворов и помирает голодною смертью», имея на руках 14-летнего сына и малолетнюю дочь, «прожить ей стало не об чем и прокормиться нечем»; архимандрит умилостивился, – велел поместить ее с сыном и дочерью на скотном дворе и выдавать ей хлеба до выдачи дочери в замужество⁴⁶². Чувствуя тяжелый экономический гнет, и сам крестьянин выдвинул на первый план в своей жизни хозяйственный интерес. Сквозь его призму он смотрел на все и под его освещением окрашивал в известный колорит весь круг своей жизни. Воровство, утайка наследства, захват чужой собственности и тому подобные преступления особенно часты в крестьянском миру; брачные дела носят тот же экономический характер⁴⁶³ и т. д.

Количество доходов Солотчинского монастыря и наличность его хозяйства. – Расходы денежные и вещественные. – Недостаток хозяйственной расчетливости у монастырской власти.

Взглянем теперь на хозяйственные операции монастыря и его бюджет. Мы видели, как много разных статей доставляли доход в монастырскую казну. Посмотрим, как утилизовались эти статьи, как велик был доход, а потом заглянем и в расходные книги.

Монастырь имел землю; часть ее он отдавать на крестьянское тягло, часть – на службу и за это пользовался или трудом, или сборами денежными и вещественными, или же тем и другим вместе; часть земли чужими руками (детенышей, слуг и крестьян) обрабатывал для своих нужд, снимая сено и хлеб, часть, наконец, отдавал внаймы или своим крестьянам и слугам, или причту какой-либо приходской церкви в монастырской вотчине⁴⁶⁴, или же совсем посторонним лицам⁴⁶⁵. В с. Григорьевском и Бильдине монастырь получал около 500 р. ежегодно за отдаточную юфтевую землю, пока в 1688 г. она не сделалась тяглою, а потом оброчною⁴⁶⁶, в 1690 годах получалось доходу на отдаточную землю в с. Солотчи, в Новоселках и в Чешуеве по 20–25 р. и больше в каждом, в Григорьевском около 30 р. в год, таким образом всего – не меньше 90–100 р.⁴⁶⁷. В это же время оброчных с с. Григорьевского за юфтевую землю бралось по 285 р. в год (по окладу 1698 г.)⁴⁶⁸. Монастырь имел озёра; в одних ловил рыбу на свой обиход при помощи Солотчинских крестьян и слуг, другие сдавал внаем. В 1625 г. Новосельские крестьяне платили с озер откупу 3 р. 10 коп.⁴⁶⁹. В 1721 г. озеро Острое с Нарастовищем сдавалось за 10 р. в год; озера Холх и Кречиное за 6 р.⁴⁷⁰. Всего, кажется, получалось с озер около 20 р. в год. Монастырь имел свой лес и заповедной Государев, который мог рубить на свои нужды. Мы уже имели случай познакомиться с тем, как монастырь пользовался тем и другим. До 1675 г. он брал с промышленных людей, рубивших заповедной лес и отвозивших в Москву, по 20 р. откупу в год и десятое дерево; а потом выхлопотал право рубить этот лес на свои и крестьянские нужды. Из него он рубил кельи, из него готовил лучину, им отапливал монастырь, кельи и подворья, из него, наконец, делал чужими руками корыта, лопаты и т. п. За полежалое с чужого лесу, сложенного на его земле, монастырь брал десятую часть натурой⁴⁷¹. С двух монастырских мельниц получалось в год приблизительно от 15 до 40 р.: с Солотчинской 8–30, с Бильдинской 11–18 р.⁴⁷². Не знаю, сколько получалось с третьей – Романовской мельницы. С мельницы получались или «помолные деньги», когда в ней сидел мельничный целовальник от монастыря и деньги, взимаемые за помол, клал в мельничный запечатанный ящик, который по временам то осматривался и очищался от денег посельским, то представлялся целовальником в монастырь⁴⁷³; или же «наемные деньги», когда мельница сдавалась кому-либо в аренду. В этом последнем случае доход мельничный был ровнее и постояннее, между тем как в первом случае сильно колебался⁴⁷⁴. Рязанская воскобойня, обыкновенно сдаваемая в аренду, доставляла монастырю в 80-х годах XVII в. от 10–12 р., а в 90-х годах по 16 р. в год⁴⁷⁵. Казенных вытных денег монастырских крестьян получалось по окладу 1698 г. всего 187 р. 88 коп., а по окладу прежнему (Игнатия) – значительно больше⁴⁷⁶. Всех окладных казенных, оброчных (с крестьян и слуг), а также помолных и за откупы (земли и воскобойни) получила монастырская казна в 1697 г. 604 р. 50 к.; в 1698 г. – на 6 р. меньше, и «те деньги для того в недоборе, что мельница не молола многие числа от прибыльные воды»⁴⁷⁷. Кроме того, как мы видели, монастырь получал немало других денежных сборов и доходов: пенные и пошлинные деньги, на неотбытую повинность, на монастырское строение, вклады и милостыни. Нельзя определить общую сумму этих доходов в год, потому что они были случайны. Наконец, нужно прибавить выручку от продажи разных предметов, излишних или негодных для монастыря. Так от продажи соломы и мякины в 1689–1699 годах в с. Григорьевском получалось 2–7 р. в год; от продажи скотины с монастырского скотного двора в тех же годах – от 1 р. 70 коп. до 12 р. 75 коп.; от продажи дрожжей – около 2 р.⁴⁷⁸. Продавалась с житенного двора рожь, греча, овес и т. п.⁴⁷⁹. Иногда в приходных книгах Солотч. монастыря встречаются и такие пометы: «продан старый амбар (за 1 р. 80 к.), продана выморочная умершего старца ряса ветхая (15 к.)» и т. п.⁴⁸⁰. Сумма от их доходов также не могла быть постоянной и одинаковой для каждого года. Кажется, очень мало мы ошибемся, если общий денежный доход Солотч. монастыря определим в 700 слишком рублей в год⁴⁸¹.

А сколько при этом сборов и доходов вещественных – от крестьян и слуг, от угодий, окладов и т. п. со своих покосных лугов и пашень монастырь убирал в изобилии сено и хлеб, крестьянские выти обязаны были доставлять еще окладной хлеб. Сена хватало на корм многочисленной скотине, бывшей на монастырских дворах и подворьях, и на скотном дворе при монастыре, редко – только во время поездок куда-нибудь, – приходилось покупать сена на корм лошадям. Хлеба было такое количество, что смело можно было продавать, давать в долги, изредка в милостыню. Да в добавок к этому еще шли вытные сухари – десятками кулей⁴⁸² и готовые праздничные хлебы (до 50 и больше к празднику⁴⁸³). На своих огородах (в Григорьевском, Романове и около монастыря) монастырь растил капусту, огурцы, горох, лук и коноплю и т. п. Крестьяне везли ему произведения своих огородов, напр., вытной капусты не менее 8 с половиной тысяч кочней⁴⁸⁴; вытного хмелю не меньше 5 пуд⁴⁸⁵. Если был урожай, крестьянские бабы, девки и ребята собирали на монастырь орехов (иногда больше 15 четвертей), разных ягод (всего не меньше десятка четвертей), грибов около 100 ведер, да сушеных приносилось около 4 четвертей (см. выше). Молочные продукты шли со скотного монастырского двора, собирались и с крестьян: масла коровьего собиралось около 50 пуд в год⁴⁸⁶, сметаны к празднику Рождества Пр. Богородицы с одного с. Григорьевского около 900 ковшей⁴⁸⁷. Яиц в год собиралось всего больше 10 тысяч⁴⁸⁸; меду сборного около 140 пудов, да своего – с монастырских с 5½ тысяч ульев⁴⁸⁹. Шерсти сборной, кроме своей с монастырских овец, набиралось в год больше 8 пуд⁴⁹⁰; из ее выделывались епанчи, полети, войлока и т. п. Не стану говорить о количестве латков, кадок и т. п., шедших и от крестьян и дававших монастырю возможность заготовлять на зиму без траты денег на посуду разные сушеные, соленые и моченые припасы, о рогожах, лыках, лубках, носилках, возжах и т. п., нужных всегда при большом хозяйстве... Замечу только, что количество этих запасов было, кажется, достаточно для монастырского хозяйства; когда же надобилось их больше, – напр., носилок и лопат по случаю монастырских работ, тогда и собиралось их больше; прикупать их приходилось довольно редко. В 1694 году из монастырского конюшенного двора было послано в с. Григорьевское на зиму на корм 32 лошади⁴⁹¹; некоторые же, вероятно, оставлены при монастыре. В 1703 г. на конюшенном дворе было «лошадей мериков и кобыл и жеребят трех лет и двух годов и году 26 лошадей, да в приплоде от кобыл пятера жеребят», в 1704 г. значилось столько же⁴⁹². Кроме этих были лошади на монастырских дворах и подворьях⁴⁹³ для постоянных работ. Лошади нередко покупались в Коломне и Москве из нагайских табунов, туда пригоняемых⁴⁹⁴. На скотном дворе при монастыре в 1703 г. было «коров дойных и яловых и подтелков – быков и телиц двух годов и году 40 животин; да в приплоде от старых коров 15 телков; в 1704 году значилось 48 первых и 11 телят; там же было и несколько свиней».⁴⁹⁵ Да на монастырских дворах в разных селах были свиньи, мелкий и крупный рогатый скот. Напр., в с. Романове в 1700 году было крупного рогатого скота 4 головы, овец 18 и ягнят 30, один годовалый баран, свиней 6 старых и 7 малых⁴⁹⁶. В одной росписи монастырской скотине находим: в 1702 г. «продано монастырских 30 овец, которые бывали в монастырской вотчине зимнею порою в с. Новоселках, а летнею порою в с. Чешуеве»; в 1704 г. «продано... овец и баранов, которые в присылке были из с. Романова и с. Григорьевского 20 скотин...»⁴⁹⁷ Кроме того, наконец, были у монастыря свои куры, гуси и утки. Вся эта живность то сама плодилась, то пополнялась сборами с крестьян на праздничный столовый обиход. Напр., в 1695 г., по требованию архим. Игнатия, к празднику Рождества Пр. Богородицы было прислано из с. Григорьевского, Новоселок и Солотчи столового обиходу больше 80 кур, 10 гусей, 16 уток, 8 баранов и 1 боров…⁴⁹⁸ Очевидно, широко было монастырское хозяйство. Наконец, для работ у монастыря была своя даровая сила, в лице своих крестьян и слуг, которая давала ему возможность дешево их совершать, а чрез это возвышать доходность хозяйственных статей и операций.

И все это для небольшой сравнительно монастырской братии. Стоила ли она стольких трудов, стольких сборов и платежей? Вдоволь же могла она откармливаться и обитель украшаться при таком обилии сборов! – Почти так мог бы воскликнуть поверхностный наблюдатель, бегло кинуший взгляд на монастырское хозяйство и отошедший прочь с сознанием, что больше ничего не увидит, или просто удовлетворенный тем, что увидел⁴⁹⁹. Но на самом деле было далеко не так. От хозяйства Солотчинского монастыря кормились Зачатейская обитель, получая месячину, монастырские крестьяне и слуги, получая кормилицу-землю (в тягло, оброк и наем), нередко хлеб (взаймы, а слуги – и в жалованье) и работу по найму; от Солотчинского монастыря получали кусок хлеба разные правовые, от него пользовались приходское и соборные причты, архиерейские певчие; от его хозяйства удалялась часть местному епископу, частицы его доходили даже до патриарха, бояр и государевой казны. Разберем повнимательнее монастырский расход, и мы убедимся в справедливости этих слов.

Монастырские здания в монастыре, селах, деревнях и на городских подворьях требовали поправок и новых построек. Приходские церкви, бывшие в монастырских вотчинах, иногда строились на монастырской счет или при пособии от монастыря⁵⁰⁰. Монастырской братии, разным бельцам в роде стряпчего, приказчиков, целовальников, дворников и т. п., нужно было выдавать жалованье, братию кормить в общей трапезе, а бельцам отсыпать хлеб⁵⁰¹. Месячину также приходилось отпускать в Зачатейскую женскую обитель на содержание стариц: 12 четвертей ржи, 3 четверти гречневых круп, 16 с осминою четвертей гречи⁵⁰². Сумма, расходуемая на зажилое (денежное жалованье), изменялась: в начале XVII в. казначею, келарю, черным священнику и дьякону давалось одинаково по 3 р. в год⁵⁰³; в 1662 г. иеромонаху и иеродьякону давалось уже по 6 р.⁵⁰⁴; а около 1700 г. архимандрит с келарем получали по 10 рублей, казначей 5 р., черный священник 6 р., дьякон черный и белый по 5 р. Стряпчим давалось – московскому 15 р., другому 10 р.; кроме того, изменялось самое количество братии и бельцов, получавших зажилое: около 1700 г. в начале XVIII в. на зажилое тратилось всего 437 р. в год⁵⁰⁵. Жалованье денежное и хлебное прибавлялось по челобитным слуг и братии на имя архимандрита⁵⁰⁶. В зачет жалованья часто выдавалась готовая одежда или материал для нее, иногда же для слуг отпускаемый из монастырской житницы хлеб⁵⁰⁷. Нужно было покупать разные принадлежности церковного богослужения и монастырского хозяйства: церковное вино, восковые и сальные свечи, сани, телеги, седла и другие «конюшенные припасы», железо, циновки, невод, бумагу, топоры, горшки, кувшины, решето, фонари и многие другие предметы. При получении разных грамот жалованных, несудимых и т. п. – приходилось платить писчие и печатные пошлины⁵⁰⁸. В монастырь нередко присылались государевы полковые лошади на корм⁵⁰⁹. В Москве со своего подворья монастырь платил «мостовую пошлину»; но размер ее в конце XVII в. и начале XVIII в. был не велик, – всего 28 коп. в год, кроме платы дьякам за запись и справку⁵¹⁰. С засечных сенокосных полян нужно было платить оброк в государеву казну⁵¹¹; за воскобойню с Рязани также шел оброк в размере 3 р. 25 коп., кроме расходов при его записи⁵¹²; за пчельники брался верховой оброк⁵¹³. Монастырские подворья не всегда были свободны от постоя; напр., в Москве на подворе в 1690 г. поставлен был, по государеву указу, «Македонской земли архимандрит Евоимий с причетники»⁵¹⁴. В apxиepейскую казну Солотчинский монастырь, как и другие, должен был платить «за великоденские золотые»⁵¹⁵ большую или меньшую сумму, по окладу казенного архиерейского приказа. В 1624 г. дано 2 р.⁵¹⁶; в 1662 заплачено за золотые и за Чешуевскую дань за письмо и за припись 4 р. 40 коп.⁵¹⁷; с 1697 и в ближайшие к нему годы за одни великоденские золотые взималось с Солотч. монастыря по 5 р. в год⁵¹⁸. Приходские церкви также облагались данью в пользу архиерейской казны. Кажется бывали, хотя и редко случаи, что сам монастырь платил эти деньги в Казенный приказ за некоторые церкви в своих вотчинах, напр., за Чешуевскую⁵¹⁹ и Романовскую. По крайней мере, относительно этой последней в архиерейской окладной Старорязанского уезда книге 1676 г. мы находим указание, что об окладной дани, с нее получаемой, сказку отбирали от Солотчинского архимандрита, а в самой книге расписался под окладом стряпчий Солотч. монастыря Макарко Молявин⁵²⁰. При платеже даней и великоденского золотого взималось в конце XVII в. еще на содержание митрополичьих боярских детей по 25 коп. с рубля⁵²¹. Приезжая в Рязань по вызову или то архиерея, или по своим монастырским делам, архимандрит Солотч. монастыря обыкновенно являлся и подносил архиерею в почесть рыбу, иногда же в большие праздники – икону в окладе. Не редко он вызывался в город для соборного служения в праздники, и тогда к нему являлись соборные священники с соборным причтом крестовые попы со своим, архиерейские певчие, соборные сторожа и др., и он должен был всех оделять. В 1677 г., напр., «на светлое Воскресенье поднесена икона митрополиту окладная, дано... 1 р. 75 коп., да рыбы на 60 коп. Приходили соборные попы с крестами, роздано им с пономорями и со сторожами 65 коп., крестовым попам и дьяконам и дьячкам роздано 25 коп.; Архангельским (Архангельского собора в Рязани) попам и дьяконам дано 20 коп.; да приходили Спасова монастыря попы и дьяконы, дано 15 коп.; певчим роздано 18 коп.»⁵²². Если пересмотрим приходо-расходную книгу Солотчинского монастыря за 1697 и 1698 годы, то увидим, как часто в конце XVII в. приходилось Солотчинскому архимандриту служить в Рязани по вызову митрополита и платить попам, причту, сторожам и певчим. Он служил в Семенов день (1 сентября), Михайлов (8 ноября), праздники Рождества Христова, Богоявления, Воскресения Христова, Происхождения древ креста Господня (1 августа), успения Богоматери и Усекновения главы Иоанна Предтечи (29 августа), и каждый раз приходили к нему на монастырский двор упомянутые выше лица. Кроме того, архимандриту самому приходилось харчиться, проживая в городе иногда по неделе, и делать «столы про гостей» – про соборных попов, приказных, архиерейских певчих и домовых архиерейских слуг⁵²³. В 90-х годах XVII в. мы видим и окладные пошлины с монастыря на ахиерейских певчих и подьячих, именно в 1697 г. славленых (на Рождество Христово) и великоденских (на Пасху) пошлин было заплачено им 1 р., в следующем же году 3 р.»⁵²⁴. При поставлении нового архимандрита в конце XVII в. платилось пошлины «архиерейским подьяком и певчим подьяком 6 р.»⁵²⁵. Когда архиерей приезжал в монастырь, там заготовляли провизию, чтобы достойно угостить его. В расходной книге Солотчинского монастыря за 1662 г. читаем: «апреля в 25 день куплено ко архиепископлю приезду пуд меду да рыбы, дано за все пять рублев 16 алт. 4 д. (5 р. 50 к.)…, июня в 21 день куплено к архиепископлю приезду рыбы на 13 алт. 2 д. (40 к.)»⁵²⁶. Рыба иногда отсылалась ему и в Москву, если он жил там⁵²⁷. Почесть в виде рыбы обыкновенно отсылалась в Москву еще патриарху, иногда Крутицкому митрополиту⁵²⁸ и другим епископам⁵²⁹, патриаршему казначею⁵³⁰ и «начальным приказным людям»⁵³¹, большею частью к большим праздникам в 1697 г. со стряпчим Чижовым послано из монастыря в Москву «свежей рыбы к празднику Успения Пресв. Богородицы в поднос святейшему патриарху и в почести начальным приказным людям... 3 белые рыбицы да щук, и судаков, и лещей, и язей на 2 р. 17 алт. на 3 д.»; в 1698 г. куплено в поднос патриарху на Рождество Христово «осетр, стерлядей, щук, лещей» на 2 р. 31 коп.⁵³². Разные бояре, воеводы и т. п. лица также получали почесть и угощались, когда приезжали в монастырь. Напр., в 1697 году «боярину князю Борису Алексеевичу Голицыну, как он ехал с Москвы на службу, поднесена икона окладная во имя Рождества Пр. Богородицы, дано рублей 20 алт. (60 коп.), да ему ж в поднос куплено рыбы свежей на рубль». Тогда же января 20 «куплено свежей рыбы в городе в почесть стольнику и воеводе (Рязанскому) Ефиму Панкратьевичу Зыбину да сборщику Калине Благому, да сыщику Максиму Селиванову щук и язей на рубль». В расходных книгах и списках монастырских стряпчих мы встречаем имена воевод Переяславского (Рязанского), Шацкого, Зарайска и Скопипского⁵³³, также засечных, получавших почести от монастыря. Некоторые из них, как, напр., засечный Колтовасов, даже называли за это Сол. архимандрита «своим приятным добродеем» и, не стесняясь, заявляли, что «когда не станет у них запасов, то будут бить челом ему»⁵³⁴. Особенно чествовались и угощались те из чиновных лиц, которые приезжали в монастырскую вотчину для разных, касающихся монастыря, дел, напр., составления переписных книг, межевания земли и измерения леса. Когда, напр., в 1697 г. приезжал в монастырскую вотчину стряпчий, по указу государеву, «для досмотру заповедного государского леса», ему куплено на угощение: «белая рыбица да щук и лещей, и язей, и стерлядей, и ушной на рубль на 3 алт. (9 коп.) да в поднос ему еще свежей рыбы на 30 алт.»⁵³⁵; когда в 1699 году приехал стряпчий Щелканов «ради монастырского дела, что с Богословскими (из-за лесу), куплена ему церковного вина скляница, дано 11 алт. (33 коп.), ему ж в задаток того дела куплена патруска рыбья зуба с оботком и с тиском и с мерою серебрянною и с пояском золотым дана та патруска 6 рублев»⁵³⁶. При этом платилось подьячим и стрельцам, которые иногда сопровождали чиновников. Много приходилось тратиться монастырю в Москве на дьяков, подьячих и других приказных, потому что там всегда была в них нужда при сдаче монастырских платежей, при получении отписей, справок и т. п., и потому всегда был расчет их подкупать. Не говоря о плате за дела, положенной по закону, о вознаграждении за ту или другую оказанную услугу, приходилось давать приказным почесть ввиду будущих и возможных услуг. Почесть была деньгами, рыбой, хлебом и мясом, изредка даже яблоками, водкой и сахаром⁵³⁷. Редкая отписка монастырского стряпчего из Москвы не говорит о разноске присланных из монастыря «почестных запасов» приказным людям. О том же очень часто говорят расходные книги и росписи казначеев и приказчиков Солотч. монастыря. Уже по этому одному можно догадываться, как обыкновенна была эта «почесть» и как много приходилось на нее тратить. Приказные дьяки так свыклись с этим порядком, что требуют себе запасы, когда их долго не шлют из монастыря⁵³⁸. Подарками приходилось задабривать в свою пользу и таких лиц, которые не стояли в чиновном класcе, но могли оказать частную услугу монастырю. Напр., старицам Вознесенского в Москве монастыря посылалась свежая рыба и, по их просьбе, водочка за вышиванье жемчугом епитрахили для Солотч. архимандр. Игнатия⁵³⁹. Когда приезжал в монастырь от Рязанского епископа его боярский сын звать архимандрита на соборную службу, он получал «зватое» (25 коп. и больше); привозил ли он из архиерейского приказа память, получал «почесть» (до 50 к.) и «езд» (до 10 к.); приезжал ли по монастырскому делу пристав или недельщик, получал «езду» гривну и меньше; появлялся ли стрелец глашатаем по какому-нибудь монастырскому делу или с какой-нибудь бумагой, получал «хоженое» (10 до 5 коп.). В праздники – храмовые и общие годовые – являлся на монастырь, на монастырский двор в селе или скотный двор при монастыре приходской причт с иконами, крестом или св. водой; на монастырь ему давалось обыкновенно 10 коп., иногда впрочем и больше – до 50 коп., а на монастырском дворе – 5 коп. и даже 2 коп. Тогда же приходили нищие на монастырь и получали милостыню⁵⁴⁰. Особенною щедростью между Солотчинскими архимандритами отличался Протасий (1659–1662 г.)⁵⁴¹.

Таким образом, расход Солотч. монастыря был вообще велик. В одной сметной росписи после 1700 г. годовой денежный расход его определяется в 328 р. 50 коп., причем в смету не вошли расходы на производившуюся в монастыре постройку каменных зданий, на платеж пошлин на зажилое братии и слугам. Сумма зажилого определена особо в 437 р.⁵⁴². Итак обыкновенный денежный расход монастыря в это время простирался приблизительно до 750 р. в год. В 1697 году он определен в 603 р. слишком⁵⁴³. Итак, в конце XVII и начале XVIII в. расходовалось приблизительно столько же, сколько получалось⁵⁴⁴; нерасчетливый хозяин – архимандрит и братский совет – едва сводил концы с концами. Стоило, поэтому, немного не остеречься, – расщедриться больше, чем сколько позволяли доходы, или увлечься мыслью о грандиозных постройках, – словом допустить какие-нибудь экстраординарные расходы; стоило придти неурожаю и крестьянам не уплатить вовремя оброки, – словом уменьшиться, хотя и не намного, количеству доходов, и в результате получаюсь нарушение равновесия, больший или меньший дефицит. Так действительно и было при архим. Игнатие, любителе построек и драгоценных украшений. Баланс монастырской экономии, пошатнувшейся при нем, не сразу получили должное равновесие и при его приемниках. Что оставалось в этом случае делать? – усиливать поборы с крестьян и слуг, вступать в долги, просить всюду пожертвований, удерживать жалованье братии и слугам и т. д. Все это мы действительно видим при Игнатие и отчасти, при его приемниках. Как тяжело вздыхали и как часто жаловались на свое положение монастырские слуги и крестьяне при Игнатие, когда он увеличивал количество вытей и сборов с них против прежних окладов, мы уже знаем и теперь не станем повторяться. Приведем другого рода данные. В 1690 г. в своей челобитной к Рязанскому митрополиту Авраамию Игнатий между прочим писал, жалуясь на то, что крестьяне села Романова и др. не платят оброков: «а братья и монастырские служебники об зажилом беспрестанно бьют челом, и им зажилова дать за денежною скудостию нечего и взять негде, потому ж и кирпичное дело стало и кирпичные подрядчики за денежною скудостию сошли»⁵⁴⁵. В конце расходной книги Солотч. монастыря за 1697 год читаем такую заметку: «денежного жалованья братии и монастырским трудникам никому на прошлый 206 год не давано за монастырскою денежною скудостию, потому что в нынешнем в 206 году со крестьян оброчных денег взято малое число за их крестьян скудостию». Там же выписан и монастырский «старый долг прошлых лет (при Игнатие), что занимало на каменное церковное и на монастырское оградное строение»⁵⁴⁶. По-видимому, при Игнатие особенно часто удерживалось жалованье, так как при нем особенно часты жалобы старцев, посельских, приказчиков и стряпчих на нужды в одежде и припасах. Постоянно встречаемся мы с подобными фактами: то стряпчий нуждается в припасах и деньгах на харчь⁵⁴⁷, то подьячий, «таскающийся за монастырскими приказными делами» в Москве, «сапожнишками и одежонкой обносился, а жалованья ему нет»⁵⁴⁸; то крылосской дьячок, «в церкви Божией псалмы говорящей и с книгою ходящий», просит «перекрыть ему шубевку и выдать онученки, чтоб было в чем в церковь выйти»⁵⁴⁹; то посельский обносился платьишком и «голодною смертью помирает, только от гнилой колоды питается»⁵⁵⁰.... и т. п. Игнатий видит скудость монастырской казны, но предпочитает лучше держать на правеже крестьян в новых усиленных платежах, видеть голодными и оборванцами своих слуг и братию, чем отказаться от мечты дать блеск монастырской ризнице и величественность монастырским постройкам,... Они идут вперед, ризница пополняется,... но, наконец, стало не в мочь, и работы остановились не доделанными⁵⁵¹.

Нерасчетливый в трате денежных сумм, монастырь был не экономен и в расходовании вещественных припасов, получаемых с своих вотчин. Правда, часть их, напр., хмель, хлеб, скот, продавалась; но многое к тому же и прикупалось. Нечего говорить о том, что не собиралось с монастырских вотчин и однако нужно было в монастырском хозяйстве, как, напр., соль, уксус, вино и др.; поневоле приходилось все это покупать для братии и слуг. Прикупались даже и такие предметы, которые в изобилии собирались с монастырских угодий и крестьян, напр., рыба, лук, чеснок, мед и т. п. Льстиво-смиренная или корыстная «себе на уме» щедрость, а то и любовь к вкусной трапезе самой братии – вот пружины, заставлявшие тратить много вещественных припасов и денег на съестные запасы. С первой мы уже достаточно знакомы: запасы в поднос и почесть, столы про гостей – вот ее действия и проявления. О второй скажем сейчас несколько слов. Хлеб, толокно, уксус, молоко и молочные продукты, масло конопляное, овсяное и маковое, рыба свежая, сушеная и соленая (осетры, белуга, белорыбица и др.), везига белужья, икра, овощи, ягоды, мед, квас, пиво и вино – вот что входило в братский стол. В смете начала XVIII в. показано столового расходу в Солотч. монастыре на год: «рыбы 30 осетров за десяток по 3 р., 20 белуг за десяток по 6 р., полторы тысячи стерлядей за 1000 по 12 р., 15 пуд икры за пуд по 23 алт. по 2 д. (70 к.), 600 пучков везиги за 100 по 4 р., да свежей всякой рыбы про монастырский обиход и к Москве и в Переславль в почести начальным всяким людям в год на 75 р.»; итого рыбы и икры в год на 148 р. 50 коп. Прибавьте к этому еще рыбу, ловившуюся в монастырских озерах и Оке трудами слуг и крестьян с. Солотчи. Там же показано соли в год по 300 пуд, всего на 36 р.; «перца, луку и чесноку и всяких овощных семян на 5 р.»⁵⁵², мед, собиравшийся в громадном количестве из монастырских пчельников и с монастырских крестьян, покупался еще целыми пудами; его, по-видимому, любила сама братия Солотч. монастыря и им часто угощала гостей. В почете также были чеснок и овсяное масло, так что, когда архимандрит приезжал в село, на его обиход покупался чеснок сотнями, а овсяное масло ведрами. Некоторые архимандриты любили лакомиться вишней с медом⁵⁵³. На монастырском погребе находился большой запас квасу, меду, пива и вина. Кроме обыкновенного квасу известен еще «красный властелинский» – лучший, вероятно приготовляемый для архимандрита и других начальствующих лиц монастыря, равно как и для гостей⁵⁵⁴. Пиво было «простое» и «поддельное»; вино «церковное» (виноградное) и водка «простая» и «двойная»⁵⁵⁵. На братию, слуг и на гостей «за трапезу и в утешение» отпускались с погреба эти припасы и записывались в особую книгу чашником. В одной из этих книг⁵⁵⁶ мы встречаемся с указанием, что в апреле месяце 11 и 13 чисел (неизвестного года) братии на обед отпущено было два раза пива – один раз 5¼ ведер, второй – 5½ ведер; кроме того, 22 числа священники черные и крылошане пили вместе с архиерейскими певчими, приехавшими в монастырь, литейную, выпоено им 3¼ ведра. Пивом поились архимандриты других монастырей, приезжавшие в Солотчинский «с товарищи», крестьянские старосты, отставные стрельцы, соборные из Рязани священники и дьяконы, архиерейские боярские дети и певчие. Они поились или в гостиной палате или в архимандричьей келье, или в трапезной, или же в погребе. Пиво и вино забирали с собой архимандриты и другие лица, когда отправлялись в город или монастырскую вотчину для монастырских дел «про гостей», как обыкновенно они говорили.... По моему счету за 9–22 числа апреля из монастырского погреба вышло по этой записи пива не меньше 60 ведер, кроме вина и меду; а в расходной книге 1697 года отмечено: «для утешения братии и монастырским трудникам на праздники Господские и на Государские ангелы 36 ведр» (чего? – вырвано)⁵⁵⁷.

Так жил, угощался и утешался гостеприимный и хлебосольный для других монастырь среди вздыхающих под тяжестью сборов и работ крестьян. Далек он был в своей жизни и стремлениях от истинного монашеского идеала, требующего отречения от мира и его удовольствий; не расчетлив он был и в ведении своего громадного хозяйства, за которое взялся вопреки своему идеалу. Правда, он любил отчетность: вел приходо-расходные книги и росписи казенным деньгам и мирским-крестьянским, житенным запасам, пятиям, скотине и т. п.; но все это отнюдь не служит выражением здравой расчетливости и бережливости. Впрочем, и здесь, как во многом другом, Солотчинский монастырь стоял на общем уровне с другими монастырями того времени и в своей жизни повторял недостатки других больших монастырей. Поэтому и далек от мысли строго осуждать, а тем меньше – его исключительно обвинять в замеченном противоречии с монастырским идеалом и в плохом хозяйстве. Он шел по сильному течению, с которым и трудно, и не охотно было бороться.

Объем судебной власти монастыря. – Лица, помогавшие ведать монастырский суд. – Где он производился? – Порядок судопроизводства: челобитные, допрос, розыск, осмотр, приговор, мировая, пеня и пошлины и т. д. – Характер судопроизводства. – Монастырский надзор за жизнью лиц, проживавших в монастырских вотчинах. – Власть монастыря в брачных и семейных делах. – Административная власть монастыря. – Административно-судебное значение его, как вспомогательного органа епархиальной и светской власти.

Будучи хозяином в своих вотчинах, Солотчинский монастырь вместе с тем имел административную и судебную власть. Подобно тому, как в экономической сфере давались ему некоторые льготы, так и в судебном отношении он был привилегированным; как хозяйственное значение его простиралось даже на лиц, не входивших непосредственно в его ведомство, так и судебно-административное захватывало не одних старцев, слуг и крестьян монастырских, а касалось и лиц другого ведомства; как хозяйственная власть его была ограничиваема, так и судебно-административная выше монастыря стоящими учреждениями.

Судебные права Солотчинского монастыря указывались в различных грамотах великих князей и царей – несудимых, послушных, тарханных, очистных и др. Вот что, напр., говорит тарханная грамота Лжедимитрия I 1605 г. 2 августа, повторяя содержание жалованной грамоты Ивана Васильевича IV: «кто у них в (их) селах и в деревнях учнет жити людей, и наместницы наши... и их тиуни тех их людей не судят ни в чем, опричь душегубства и разбоя с поличным...; а ведает и судит тех своих людей архимандрит с братиею, сами во всем, или кому прикажут; а случится суд смесной тем их людям с городскими людьми или становыми, и наместницы наши и их тиуны тех их людей судят, а архимандрит... с братиею или их приказчик с ними ж судит: а прав ли будет, или виноват городской человек или становой, и он в правде и в вине наместником и их тиуном, а архимандрит с братиею у них ни в правого, ни в виноватого не вступаются; а прав ли будет или виноват монастырский человек, и он в правде и в вине архимандриту... с братиею, а наместницы наши и их тиуни у архимандрита... с братиею в их монастырского человека, ни в правого, ни в виноватого, не вступаются. А кому будет чего искати на архимандрите с братиею или на их приказчике, ино их сужу яз царь и великий князь... или наш дворецкий. Также если пожаловал архимандрита... с братиею: наш владыка Рязанский и его тиуни и десятилники приставов своих на них не дают и не судят их ни в чем, опричь духовного дела; а в духовном деле архимандрита с братиею судит наш владыка Рязанский сам»⁵⁵⁸. Итак, кроме духовных дел, архимандрит Солотчинского монастыря с братиею, по этой и подобным им несудимым грамотам, не был подсуден местному епископу: он судился самим государем или его дворецким, или же в Приказе Большого Дворца; своих слуг и крестьян монастырь судит сам, независимо от светских и архиерейских чиновников; только дела по душегубству, воровству и разбою были ему не подсудны; в смесных делах (между монастырскими и посторонними людьми) судьями были архимандрит или его уполномоченные с одной стороны и светские судьи – с другой, каждый с правом суда только относительно подведомого ему лица. Высшей инстанцией в смесном суде был обыкновенно государь или его чиновники, а потом Приказ Большого Дворца⁵⁵⁹. Уложение Алексея Михайловича 1649 г. существенно ограничило судебные права Солотчинского монастыря, как и других. Оно уравнивает положение всех монастырей – привилегированных и непривилегированных: «а не судимых грамот в городы никому не давать» – предписывает статья 153 Х главы Уложения. «Суд во всяких истцовых исках» на монастырских настоятелей, келарей, казначеев и на рядовую братию, монастырских слуг и крестьян, на попов и церковный причт – кроме патриаршей области – передавался в учрежденный (с 1650 г.) Монастырский Приказ⁵⁶⁰. В случае иска, ценностью не превышающего 20 р., все они были подсудны местному воеводе на равне с людьми светских ведомств⁵⁶¹. Итак, по Уложению, монастырь потерял право самосуда в своих вотчинах, суд над слугами и крестьянами переходил от братского совета к приказу или воеводе; сама братия с архимандритом от государева суда переходила в подсудность Монастырскому Приказу наравне со своими крестьянами. Унижение очевидно. В случае иска монастырских властей или слуг и крестьян на посторонних лиц «всяких чинов» приходилось судиться в разных других приказах⁵⁶². Хотя не все, предписываемое Уложением, осуществлялось на практике, однако многое изменилось против прежнего. Монастырский Приказ существовал до 1677 года, потеряв впрочем после 1667 г. значение судебной инстанции⁵⁶³. Тогда восстановлены были права Приказа Большего Дворца, и Солотчинский монастырь возвратил себе многое из старого. В каком положении был монастырский суд в Солотчинских вотчинах за это время (после 1667 г.), можно определить с достаточною полнотою на основании сохранившихся бумаг. Этим и займусь теперь.

Солотчинский монастырь опять сделался привилегированным в судебном отношении. Так, в конце XVII в. мы встречаем несудимые грамоты, запрещающие местным воеводам – Рязанскому и Зарайскому – вмешиваться в монастырский суд без особого на то разрешения свыше из Приказа Большого Дворца⁵⁶⁴. В духовных делах архимандрит, братия, слуги и крестьяне подлежали суду местного епископа и его Духовного приказа. По делам светского характера архимандрит подлежал суду или местной епархиальной власти или же на него представляли жалобы Московскому патриарху и самому Государю. Так, нам уже известны случаи жалоб на архим. Игнатия Рязанскому митрополиту⁵⁶⁵, на арх. Павла – Государям Иоанну и Петру Алексеевичам (за неправильные действия при межевании монастырской земли)⁵⁶⁶, на архим. Феодосия – патриарху Адриану (за роскошь и сребролюбие)⁵⁶⁷; архим. Павел в 1687 г. был лишен архимандритства и отправлен на обещание в Богословский монастырь по указу Московского патриарха Иоакима⁵⁶⁸. Другие лица из монастырской братии, по уложению Московского собора 1667 г.⁵⁶⁹ и последующим патриаршим грамотам (напр., памятям Иоасафа)⁵⁷⁰, были в гражданских делах подсудны епархиальной власти. Поэтому мы встречаемся с такими случаями: в 1688 г., по указу митрополита Авраамия, был привезен из Солотч. монастыря в Рязань архиерейским домовым приставом и объявлен в Духовном митрополичьем приказе бывший казначей Иосиф неизвестно за какую провинность⁵⁷¹. В 1698 г. Солотч. монастыря крылошенин старец Филарет с новопоставленным, учившимся церковным службам, попом Тимофеем пьяные ночью явились в судебную келью, пели там песни, матерно бранились и дрались, били и обокрали судебного старца Германа; об этом было доведено до сведения митрополита, и тот поручил Солотчинскому казначею произвести розыск⁵⁷². Но не всегда бывало так. Встречаются случаи, и кажется – чаще, когда старцы подвергаются суду самого братского собора. В 1697 г. конюший старец Прохор, подал своему архимандриту Игнатию челобитную на своего товарища старца, будильщика Нифонта, что тот «стегал его плетью, камнями и поленьями бросал»; архимандрит указал «казначею допросить Нифонта и допросные речи пред себя положить»; но казначей почему-то отказался это сделать; Прохор снова жаловался Игнатию, и тот «слушав челобитья вместе с братиею указал книгохранителю старцу Ионе допросить Нифонта... и по допросу разыскать против сего челобитья, кем доведется»⁵⁷³. В том же 1697 году дьячок Аввакум Игнатьев жаловался архимандриту на хлебодара старца Левкия в увечьи, и тот приговорил взыскать с виновного 2 р. за увечье в пользу дьячка⁵⁷⁴. В 1693 г. дворовый целовальник села Романова прислал в монастырь к архим. Игнатию челобитную на какого-то старца Иоиля, проживавшего там, что будто он «бьет его беспрестанно, напився пьян, замки все переломал, с ножом гоняет» за ним, «сторожей всякий день бьет и бранит матерно»; архимандрит с братией указал посельскому старцу с. Романова со стряпчим доправить на Иоиле деньги за замки, а его самого «за бой целовальников и за ножевое резонье смирить на всходе, бить плетьми беспощадно, чтоб было впредь иным не повадно»⁵⁷⁵. От начала XVIII в. (1722 г.) сохранился интересный братский приговор об изгнании из Солотч. монастыря одного старца, свидетельствующий о том, что в это время (вероятно и в XVII в.) братия имела право ходатайствовать об устранении неприятного ей сочлена; это «единосогласный приговор» братии на имя архим. Исаакия о высылке из Солотч. монастыря головщика Иова за «неистовое и непорядочное» поведение⁵⁷⁶. Монастырские слуги и крестьяне по гражданским делам только в редких случаях судились епископом. Напр., в 1701 г. мы встречаемся с жалобой митрополиту Стефану домового каменьщика Миньки Никонова на нескольких крестьян Солотч. монастыря, что они, подрядившись с ним сложить церковь в с. Медведеве у Ляпунова, на работу не идут, и митрополит послал архимандриту указ о высылке этих крестьян за поруками⁵⁷⁷; в том же году вызывался в митрополичий Духовный приказ монастырский слуга Никита Понкратьев по челобитью одного подьячего в брани и бесчестии⁵⁷⁸. Обыкновенно же судьею по гражданским делам над слугами и крестьянами считался и был сам монастырь. В этом случае судебная власть, как и хозяйственная, принадлежала не одному архимандриту, но всему братскому собору, как это указывалось еще в старинных несудимых грамотах. Поэтому в судебных делах постоянно встречается такая фраза: «архимандрит N со всею братиею (или просто – с братиею), слушав сего челобитья или дела, приговорили». Братский собор мог поручать судебные дела, кому хотел⁵⁷⁹, как бы уполномочивая от себя в силу своей власти.

Законодательство не предоставляло монастырю права разбирать такие преступления, как воровство (по челобитью сторонних людей?)⁵⁸⁰, разбой, душегубство и все «губные» дела; по ним был светский суд чрез воевод, приказы Сыскных дел и Большого Дворца. В грамоте Иоанна и Петра Алексеевичей 1688 г. 31 марта к зарайскому воеводе Украинцеву сказано: «в прошлых годах по наших великих Государей указу и по грамотам из монастырского Приказу и из Приказу Сыскных дел и из иных приказов Зарайска города воеводам монастырских вотчин (Солотчинского монастыря) слуг и крестьян судом и расправою и в татиных и в разбойных и в убивственных и ни в каких делах ведать не велено, а велено ведать монастырских их вотчин слуг и крестьян во всяких делах воеводам в Переславле Рязанском»⁵⁸¹. Итак, в 1670 и 1680 годах, по государевым грамотам, крестьяне и слуги Солотчинского монастыря, даже проживавшие в Зарайском уезде, были отданы в подсудность по уголовным делам Рязанскому воеводе; но иногда бывали случаи нарушения этих грамот: Приказ Сыскных дел поручал Зарайскому воеводе какое-нибудь расправное дело, и он посылал в монастырскую вотчину «многих служилых людей, учиняя ей этим разорение, брал и сажал в тюрьму монастырских крестьян, держал их там подолгу и морил голодом». Нужны были особые жалобы со стороны монастырских властей и напоминания воеводам со стороны высшего правительства, чтобы такие злоупотребления прекращались. В 1688 г., в силу особой несудимой грамоты Иоанна и Петра Алексеевичей, и Рязанский воевода, как прежде Зарянский, потерял право разбирать губные дела слуг и крестьян Солотч. монастыря без указа из Приказа Большого Дворца, в ведение которого отошли монастырские дела. «По нашему, вел. Государей, указу – читаем мы в несудимых грамотах на имя Рязанского и Зарайского воевод 1688 г. – Солотчинского монастыря слуг и служебников и вотчинных крестьян и бобылей судом и расправою во великих делах велено ведать в Москве, в Приказе Большого Дворца... А которые крестьяне и бобыли объявятся в татьбе или в разбое и в смертном убивстве, и тех крестьян и бобылей велели имать и распрашивать и писать о том к нашим вел. Государям в Москве в Приказ Большого Дворца; а без нашего вел. Государей указу и без грамоты из Приказу Большого Дворца пытать их не велели; также которые челобитчики взяли наши вел. Государей грамоты или указы из разных Приказов или впредь учнут привозить о расправных делах, и вы б по тем нашим, вел. Государей, указом того монастыря на слуг и на служебников и на вотчинных крестьян и бобылей суда и всякой расправы без грамоты из Приказу Большого Дворца не давали»⁵⁸². Но и эта грамота нарушалась по произволу воевод; такие нужны были жалобы и напоминания. В 1698 г., напр., Зарайскому воеводе, захватившему монастырского крестьянина и державшего его в тюрьме по оговору в воровстве, прислан был Государев указ с подтверждением прежнего указа 1688 г.⁵⁸³. При розысках по татиным и губным делам и в расправе по ним с монастырскими крестьянами помогали губные целовальники, выбираемые или нанимаемые крестьянами из своей среды⁵⁸⁴. Относительно воровских дел очень часто встречались мне случаи суда и расправы самой монастырской власти над крестьянами и слугами, – но только случаи, когда истцами являлись лица, живущие в монастырских вотчинах⁵⁸⁵. Монастырскому суду не подлежали монастырские слуги и крестьяне по искам их на посторонних лиц, так как то были лица совсем другого ведомства. В этом случае обиженные монастырские слуги и крестьяне или сами от своего лица обращались к подлежащим властям с челобитными, или же действовали чрез архимандрита. Если же обижен был сам монастырь, то он искал виновных сам. За судом и расправой приходилось тогда обращаться к разным лицам и приказам, где ведомы ответчик или дело. Приведу несколько примеров, достаточно уясняющих высказанное положение. В 1679 году архим. Протасий с братией бил челом Государю Федору Алексеевичу о допросе в Приказе Сыскных дел дворового человека деревни Тагаевой (вотчины помещика Блудова) с товарищами, пойманных в порубке монастырского лесу; они были поставлены и допрошены в упомянутом приказе, повинились и по них собрана поручная запись ставить их к суду; но Блудов приехал в монастырь «ко властям» и власти «для его скудости» прекратили дело мировой, «взяв харчи», что стало по этому делу и запись на Блудова и крестьян «с зарядом в 50 рублях»⁵⁸⁶. Когда воеводы или другие какие-либо лица из должностных обижали монастырских крестьян, шли от лица монастырской братии челобитные к Государю: нам уже известны многие из них⁵⁸⁷. В 1660 г. (вероятно и в конце XVII в. бывало так) монастырский крестьянин с. Новоселок Хрисанф Фомин обращался с челобитной прямо к князю Ивану Андреевичу с жалобой на его крестьянина (с. Кузьминского) Шелепова, присвоившего себе его лошадь с разной рухлядью⁵⁸⁸. Особенно интересно следующее дело. В 1692 г. крестьянин с. Белоомута Иван Кусков (не подсудный монастырю) подрядил крестьян монастырского с. Григорьевского Сеньку Толоконникова с товарищами весть струга с солью; подрядчик Авдей забрал деньги, а струга до урочного места не были доведены и таким образом взятые деньги не заработаны. В следующем году другие крестьяне того же села Тимошка Андросов с товарищами (25 человек) подрядились у того же Кускова весть струга и струга довели, куда рядились, но Кусков не додал им денег – каждому по полтине, говоря: пусть они сочтутся с Сенькой Толоконниковым и товарищами, в прошлом году его обманувшими. Тимошка просил архимандрита приказать Сеньке счесться с ними. Тот обвинил подрядчика Авдея, бравшего деньги за подряд у Кускова, и братский совет приговорил: доправить незаработные деньги на Авдюшке и отдать Кускову, а к нему послать монастырского приказчика и «поговорить ему, чтобы он отдал те заработные деньги Тимошке с товарищами по полтине на человека безволокитно»⁵⁸⁹.

Посторонние лица в случае исков на монастырских слуг и крестьян (кроме татиных дел) обращались с челобитными к монастырским властями⁵⁹⁰. Споры земельные, по наследству, иски в потраве лугов в нанесении убытков, в присвоении и покраже чужих вещей (в покраже взаимные иски, а не посторонних лиц на монастырских), в драке, брани и бесчестии, в «похвальных словах» (словесных угрозах), в клевете, случаи сопротивления слуг и крестьян посельскому и приказчику – вот дела, разбиравшиеся на монастырском суде. Судебная власть монастыря простиралась, кроме братии, слуг и крестьян с их семьями, еще на членов церковных причтов при монастырских вотчинных церквах с проживавшими в их домах родственниками. В 1696 году священник с. Романова письменно просил Солотчинского архимандрита о дозволении бить челом Вел. Государям на двух помещиков деревни Сунбуловой, которые покрали у него стога сена и побили приказчика с понятыми, пришедших с обыском⁵⁹¹. В 1688 г. сотские и пятидесятники с. Солотчи являли своему архимандриту на приходского попа Симеона в покраже у другого попа Василия подголовка с деньгами и бумагами; и архимандрит указал записать явку⁵⁹². В N году стряпчий Духова монастыря К. Софронов бил челом Солотчинскому архимандриту, чтобы тот приказал Зачатейскому с. Солотчи попу Василию отдать ему деньги за письмо по одному судебному делу; и архимандрит пометил на челобитной указ о выдаче требуемых денег⁵⁹³. В 1705 и 1706 г. просфирия с. Солотчи жаловалась архимандриту на попа Симеона и его попадью – раз в покраже холстов и другой в покраже лошади; по этим жалобам производился монастырский суд по обычной форме⁵⁹⁴. В 1692 г. один дьякон или поп жаловался Солотч. архимандриту на попа с детьми в том, что они били и впредь грозят бить его смертным боем⁵⁹⁵. Не раз встречаются жалобы к архимандриту же на церковных дьячков⁵⁹⁶; он разбирал дело и по жалобе попадьи-вдовы на свою сноху просфирию (при Солотчинской церкви) в напрасном извете⁵⁹⁷. Но впрочем жалобы на членов причта и их родственников не всегда представлялись архимандриту. Не редко также они адресовались самому епархиальному епископу по случаям однородным с теми, какие разбирали Солотчинский монастырь. Некоторые из этих жалоб (а может быть и все?) записывались в монастырской книге и подавались на «братском соборе»⁵⁹⁸. Некоторые из них разбирались самим епископом и по его указу, a решение иногда приводилось в исполнение монастырскою властью⁵⁹⁹; по некоторым же он поручал производить допросы кому-нибудь из монастырской братии (казначею и другим)⁶⁰⁰. Наконец, встречается очень много случаев, когда явочные челобитные, касающиеся лиц и дел не подсудных монастырской власти, однако подавались в Солотчинском монастыре, заслушивались здесь на соборе и вносились в книгу («вклеивались в столп»); они адресовались то на имя архиепископа Рязанского, то вел. Государя, то (хотя и редко) прямо на имя Солотчинского архимандрита; одни из них заканчиваются просьбою о дозволении вообще записать где-либо данную челобитную, а другие – записать именно в Солотчинском монастыре⁶⁰¹. По-видимому, в монастыре, как бы в присутственном учреждении, где были свои судебные книги и дьяки для письмоводства, свободно можно было записывать свои челобитные тем лицам, которые или не далеко от него жили, или случайно проезжали в это время мимо монастыря.

Вот каков был объем судебной власти и как широко судебное значение Солотчинского монастыря! Различные лица помогали ведать монастырский суд. Правовым судьею обыкновенно был, как замечено выше, сам братский собор: здесь слушались и разбирались дела. Судебные полномочия и поручения он часто давал и отдельным лицам – или в одиночку, или вдвоем: судебному старцу⁶⁰², келарю⁶⁰³, казначею⁶⁰⁴, книгохранителю⁶⁰⁵, конюшенному⁶⁰⁶, посельскому⁶⁰⁷ и др. старцам, приказчику⁶⁰⁸, изредка священнику монастырской приходской церкви⁶⁰⁹. Они по поручению собора производили допросы, осмотр и розыск или приводили в исполнение судебный приговор. Иногда и сам архимандрит без братского собора производил допрос⁶¹⁰. После архимандрита в монастыре особенно большим полномочием в судебной практике пользовался казначей; поэтому он особенно часто выступает в качестве допросчика на монастырском суде; он имел право даже принимать челобитья⁶¹¹. Не знаю достоверно, в чем состояла роль судебного старца: наравне с другими он встречается при допросах и и розысках и по судебному делу (по поручение братского собора), при разверстке служней и крестьянской земли. Может быть, на нем лежало наблюдение за формальной стороной суда – за писмоводством по нему. В наказах приказчикам прямо высказывалось по адресу крестьян и слуг требование, чтобы они «под суд к приказчикам ходили»⁶¹². На практике действительно приказчик и посельский, служа органами хозяйственной власти монастыря в вотчине, были и органами его судебной власти там: кроме того, что имели вместе, или в одиночку давались временные судебные поручения (розыск, осмотр, допрос и т. д.), они имели право принимать от крестьян челобитные (большею частью словесные, иногда же и письменные), сами разбирать и решать их⁶¹³. При производстве осмотра и обысков, равно как при исполнении судебного приговора иногда «принимали участие крестьянские старосты и понятые»⁶¹⁴; при освидетельствовании ран потерпевших и от побоя женщин (служних и крестьянских) не раз, по указу братского совета, встречаются коровницы скотного при монастыре двора⁶¹⁵. Для письмоводства были при монастыре казенный дьячок⁶¹⁶.

В монастыре велась книга для записи судебных и челобитных. Когда производился допрос, розыски или т. п., то акты обо всем этом подклеивались к челобитной в столбец⁶¹⁷ и таким образом составлялось дело, которое хранилось в монастырской казенной келье до поры до времени и по требованию братского собора «отыскивалось и полагалось» пред ним для заслушанья и приговора. Разбирательство дела обыкновенно производилось в монастырской казенной келье⁶¹⁸ и на сельском монастырском дворе⁶¹⁹; нередко же предварительные розыски и допросы производились в вотчине – на монастырском дворе и вне его (как и, напр., следствия), а дело слушалось и решалось после в казенной монастырской келье.

Самое судопроизводство в конце XVII в. является достаточно упорядоченными и во многих случаях сложным. Дело начиналось с подачи челобитной. Она могла быть словесной и «подписной» (письменной); в первом случае, если представлялось нужным более или менее сложное делопроизводство, оно нередко записывалось там и тем лицом, где и кому подавалась⁶²⁰. Словесная челобитная подавалась посельскому, приказчику, казначею и архимандриту. Во втором случае челобитная писалась по определенной форме и подписывалась челобитчиком или кем-либо вместо него, отчего и называлась подписной. По содержанию своему челобитные были различны: явочная («челобитье и явка») или известная («челобитье и извет»)⁶²¹, исковая и мировая. Первыми дело начиналось, а последними заканчивалось. О мировой скажу немного позже, теперь же об явочной и исковой. Первой еще не начинался собственно иск, а, так сказать, констатировался какой-нибудь факт, сообщался какой-нибудь материал для того, чтобы после можно было им воспользоваться при иске, или чтобы «очиститься» в случае возможных подозрений и опасности быть привлеченным к ответственности. Напр., лесовой сторож бьет челом и являет Солотч. архимандриту о порубке монастырскими служними детьми сосны с гранью на рубеже отводного монастырского леса, чтоб «от вел. Государей в пени и в опале и от воевод в харчах и в убытках и в великом теснении не быть»⁶²². Приезжавшие к Л. Н. Нарышкину с подарками поп и крестьяне с. Носивых (его вотчины, Шацкого уезда) на дороге были ограблены и избиты Рюминым, головою кружечного двора в с. Путятине (Переяславского уезда), и дали ему, по принуждению, ложные заемные памяти и расписки; обо всем этом они являют своей челобитной в Солотчинском монастыре и просят «челобитную взять в монастырскую казну впредь для очистки»⁶²³. Форма явочных челобитных такая: «такому-то такой-то бьет челом и являет (или извещает) на такого-то: в N году случилось то-то. «Пожалуй, государь, вели (или укажи) челобитье мое и явку записать, чтоб мне сироте твоему не погибнуть, не похарчиться или т. п. Смилуйся, пожалуй». На такой челобитной обыкновенно делалась помета в роде следующей: «архимандрит N с братиею, слушав сей явочной челобитной, указал такому-то (чаще казначею) челобитье и явку записать и сию челобитную вклеить в столб», или короче: «сию челобитную записать и вклеить в столб». Исковой челобитной собственно начиналось судопроизводство: истец в ней жаловался на ответчика и просил суда. Форма исковой подписной челобитной такая: «такому-то сирота такой-то бьет челом. Жалоба мне, Государь, на такого-то. Тогда-то он сделал то-то». Указываются иногда свидетели («третьи»), которые могут подтвердить обвинение, в заключении просьба: «пожалуй, Государь, вели допросить, разыскать и свой властелинский милостивый указ учинить. Смилуйся, пожалуй». Обыкновенно на обратной стороне этой челобитной помечался указ: допросить, разыскать и т. п., допрос и розыск положить пред архимандритом и братиею для приговора. Иногда ответчик против челобитной истца подавал свою «противную», в которой просил «не верить ложному челобитью» истца. Допрос производился или на монастырском дворе в селах, или в монастыре в казенной келье, на братском соборе и единолично кем-либо по поручению собора; бывали случаи, что по одному и тому же делу допрашивали посельский и приказчик – одних, архимандрит или еще кто – других⁶²⁴. Допросу подвергались истец, ответчик и, если он запирался, свидетели, которых могла выставлять та и другая сторона. Иногда одна сторона отводила свидетелей, выставляемых другой, мотивируя отвод или родством свидетеля с противником, или враждой с ним (ответчиком) и т. п. О таких случаях отвода обыкновенно говорилось в грамотах так: «истец слался на N, ответчика., выслушав истцовы ссылки, на N не слался...»⁶²⁵. Часто при допросе прибегали к присяге, давали сказки «в Божью правду», «перекрестя лицо свое», «по святой непорочной заповеди Господней», или, что тоже, «по заповеди святого Евангелия»⁶²⁶. Кажется свидетели приводились к «общей присяге», «допрашивались общей правдой»⁶²⁷. По одному делу я встретился с интересным компромиссом истца и ответчиков, так называемой «письменной верой», показывающей, между прочим, какое большое значение иногда придавалось присяге. Крестьянин с. Новоселок Леонтий Петров в 1720 г. заявил подозрение на крестьян с. Солотчи Григория Гаврилова, Алексея Семенова и крестьянок Марфу Орехову и Феклу Иванову в покраже у него 70 коп.; сделан был допрос и «челобитчик Леонтий Петров, выслушав допросных речей, дал им, ответчикам, в пропажных деньгах в 23 алт. 2 д. на веру, а по той вере перед отцом архимандритом да перед келарем они, помянутые ответчики, по святой непорочной евангельской заповеди Господней еже ей вправду скажут, что тех денег не крали и других мимо себя, кто взял, не видали, и по той их данной им вере он, Леонтий, тех денег на них спрашивать не будет и челобитьем искать не станет»⁶²⁸. Иногда при допросе употреблялись пытки: ответчика – в татиных обыкновенно делах – «допрашивали с пристрастием снем рубашку» и «привязывая к чему-нибудь, напр., к саням» и т. п.⁶²⁹. На допросе, наконец, прибегали и к очной ставке истца с ответчиками⁶³⁰. Но вся эта процедура была излишней, когда ответчик сразу винился, только это бывало сравнительно редко. К допросу истец, ответчик и свидетели обыкновенно вызывались; иногда же ответчик приводился в оковах⁶³¹. Для явки в суд назначались сроки, которые, по просьбе истца или ответчика, иногда были изменяемы, так же, как это делалось в светском и епископском судах. «Допросные речи», «очная ставка» и «письменная вера» обыкновенно записывались и подписывались теми, кто их давал, или вместо них по безграмотству – другими и «подклеивались под челобитную». По многим делам, кроме допроса, приходилось прибегать к «розыску» и «осмотру». Розыск производился при помощи «соседей и знающих людей, кем доведется»⁶³²; в случае земельных тяжб между крестьянами опрашивались мирные целовальники, старосты и крестьяне⁶³³; при досмотре воровских следов или обыске в доме брались выборные крестьяне⁶³⁴; в случае жалоб на неуплату старостой денег кому-нибудь рассматривались приходо-расходные книги старосты⁶³⁵; в случае споров по разделу имущества представлялись иногда «раздельный записи» и «духовный памяти» и допрашивались священники⁶³⁶; при жалобах за невыполнение «ряды» (договора) представлялась часто «рядная запись»⁶³⁷. Улики против ответчика истец представлял иногда в особой «росписи», набирая их нередко даже из прежней жизни ответчика⁶³⁸. Кажется, всякая бумага с перечислением чего-нибудь, выставляемая против ответчика, называлась «уличной росписью»⁶³⁹; но в собственном смысле так называлась сейчас помянутая роспись уликам, коими характеризовались поведение в личность ответчика. По делу о нанесении побоев производился «осмотр» или освидетельствование потерпевшего. Раз мы видим посельского со старостой⁶⁴⁰ и не раз коровниц⁶⁴¹ в роли осматривающих. Первые осматривали мужчин, вторые – женщин. «По приказу о. архимандрита N и келаря N крестьянская истица вдова Васца Терентьева дочь послана казенной кельи с келейником на монастырский скотный двор для осмотру на ней истице боя к коровницам. А по сказке и по осмотру монастырских коровниц N и N на истице N боя: на правой и на левой скулах кровь запеклась, знатно, что бито; на правом и на левом плечах распухло – синя и багрово, на правом и на левом боках бито ж, синя и багрово, и на лодьях на обоих сторонах синя ж и рука замерла, знатно, что топтунами бито ж; да на правой руке у пальца рана, укушено де зубом», – вот как приблизительно писались акты об осмотре⁶⁴². Записи о розыске и осмотре, также как допрос, подклеивались в столб, составляя части судебного дела. Полное дело полагалось на братском соборе⁶⁴³, выслушивалось здесь, и составлялся приговор, закрепляемый подписью архимандрита⁶⁴⁴. В этом окончательном приговоре определялась виновность или невинность ответчика (часто с выставлением оснований к обвинению), взыскания и наказания, к которым он присуждался, и делались пометы о пошлинах, которые нужно было взыскать за судопроизводство. Наказания, к каким присуждались виновные, были различны, смотря по вине: взыскание убытков и пеней, смирение плетьми и кнутом, – даже на всходе. Убытки взыскивались в размерах, определяемых истцом в челобитной; но иногда братский собор взыскивал за увечье и сам по себе в пользу истца. Так, напр., в пользу дьячка Аввакума, который в 1697 году жаловался на хлебодара Левкия, с последнего было присуждено «доправить за увечья – переломанный палец и побои – 2 рубля и иск Аввакумкин и харчи, что ему стало костоправом против его челобитья»⁶⁴⁵. За покраденные вещи иногда взыскивалась двойная цена⁶⁴⁶. За виновную дочь платил иногда отец⁶⁴⁷. Пени в различных размерах⁶⁴⁸ взыскивались за различные преступления: за брань и бесчестье⁶⁴⁹, за ложное челобитье⁶⁵⁰, за самовольство, ослушание и противление монастырским властям⁶⁵¹, за неаккуратность должностных лиц⁶⁵² и воровство⁶⁵³. При этом полагалось еще «смирение» кнутом и плетьми⁶⁵⁴; иногда били батогами, даже при мирских людях – на всходе и не щадно таких лиц, как, напр., приказчика и старосту, если самовольно, без архимандричьего указу, тратили мирские деньги или собранные припасы, назначенные в монастырскую и государеву казну⁶⁵⁵; не освобождались от смирения и старцы⁶⁵⁶. Так же если не более строго, каралось воровство и укрывательство в воровстве. Но иных воров, особенно конокрадов и похитивших монастырские вещи, смиряли так: заключали в оковы, били кнутом, «снем рубашки и водя по селу», «чтоб иным крестьянам так делать не повадно было»; кроме того взыскивали еще за покраденные вещи и пеню⁶⁵⁷. Наконец, на них брали поручные записи, чтоб им впредь не воровать, с воровскими людьми не знаться, воровского не принимать и не покупать и из вотчины никуда не выезжать, «не спросясь приказчика, старосты и сотцкого», и чтобы ставиться, когда и где укажет архимандрит с братией. Поручавшиеся платили пеню, если плохо следили за поручаемым⁶⁵⁸. За судопроизводство взимались пошлины: докладные – за слушание дела – по 50 коп., записные или писчие и за бумагу, осматриванные (за осмотр), приводные (за привод ответчика) и мировые (с писца и ответчика) гривны; за иск – по 10 коп. с рубля, за запись явок – по 2 коп.⁶⁵⁹. При взимании пени и пошлин и вообще при судопроизводстве монастырские власти руководствовались государевым Уложением⁶⁶⁰. На основании приговора посылались, куда следовало, – посельскому, приказчику и старосте – памяти о приведении его в исполнение. Он выполнялся нередко при свидетелях⁶⁶¹; при чем иногда описывалось и отбиралось имущество виновного или некоторые только вещи, ему принадлежащие, чтобы уплатить требуемое взыскание, пени и пошлины. Исполнение приговора сопровождалось изредка и суровым «правежем со смертным боем»⁶⁶².

Разбирательство судебного дела иногда затягивалось на продолжительное время, то по вине самих тяжущихся, то по невнимательности братского собора, то по случайным обстоятельствам. Напр., в январе 1691 г. началось дело о покраже двух лошадей у крестьянина с. Новоселок Спиридона Яковлева; в январе же были сделаны допросы и сыск; Спиридон просил учинить указ по его челобитью и сыску; в январе же было постановлено решение наказать обвиняемого в воровстве Ефима Федотова. В октябре 1692 г. этот последний обвинил в покраже взысканных с него лошадей крестьянина Стеньку Мохотина. Опять начались допросы; у Спиридона стали отбирать взятых им у Ефима двух лошадей (вместо покраденых), но одна из них оказалась уже проданной и приходилось платить за все деньги, оставаясь без вознаграждения за покраденых, поэтому он обратился с жалобой к архимандриту, и в ноябре 1692 г. дело было окончательно решено и приведено в исполнение⁶⁶³. Подобно этому в апреле 1691 г. началось тяжебное дело об огороде между монастырскими слугами с. Солотчи Аврамом Ивановым и Артемием Ивановым; постепенно осложняясь добавочными челобитными того и другого, оно закончилось только в апреле 1692 г.⁶⁶⁴. В июле 1695 г. дьячок Аввакул Игнатьев жаловался на хлебодара Левкия в побоях и увечьи, дело сыскивалось, но лежало не свершенным до апреля 1697 г., и только по новой челобитной Аввакума Игнатьева оно снова было заслушано и решено в 1697 г.⁶⁶⁵. В 1712 г. началось и решилось дело по жалобе крестьянина с. Бильдина Василия Харитонова на старосту в отнятии лошади, но приговор, за смертию архим. Харитона, не был подписан им и потому оставался невыполненным; в 1713 г. по особой просьбе: Василия Харитонова архим. Исаакий, выслушав прежнее дело, закрепил его⁶⁶⁶. В 1697 г. конюший старец Прохор жаловался архимандриту, что казначей, не смотря на указ архимандрита и братского собора, не производить розыска по его челобитной на будильщика Нифонта; и архимандрит с братией указали книгохранителю произвести розыск...⁶⁶⁷ Но иногда дела решались и приговоры исполнялись очень скоро. Сама судебная власть в лице архимандрита и братского собора, требовала скорость в делопроизводстве, предписывая допросные речи и розыск вместе с истцом и ответчиком «прислать не мотчав»⁶⁶⁸.

Начатое дело нередко кончалось примерением тяжущихся, о чем подавались мировые челобитные и за что взыскивалось по гривне пошлины. В этих челобитных обыкновенно писалось о том, что любовно согласись и помирившись с ответчиком, истец обещает впредь не искать на нем и просить взять эту челобитную к делу, иногда указывались и свидетели, при которых заключался мир⁶⁶⁹. Не редко по тому или другому делу, которое могло бы перейти в суд на разбирательство, по избежании судебной волокиты происходила сделка между потерпевшим и виновным и об этом составлялись «мировые записи или памяти», которые выдавались виновному на руки. Здесь обыкновенно указывалось, на каких условиях состоялась сделка, с обещанием потерпевшего никогда ни самому, ни его жене и потомкам не искать по данному делу и с угрозою, в противном случае выплатить неустойку. Цифра последней иногда доходила до 100 р. Такие сделки мы видим по делу о беглых крестьянах, об убийстве монастырским крестьянином помещечьего и др.⁶⁷⁰. Некоторые из этих записей интересны по своему содержанию, свидетельствуя о том, на сколько высок был уровень юридических понятий в то время между вотчинниками. Напр., в 1688 г. стольник Борис Васильев выдал мировую запись Солотч. арх. Игнатию с братией в убитом монастырскими крестьянами его Борисове крестьянине. Сделка состоялась на таком условии: монастырь должен выплатить за убитого 60 р. помещику, а виновные в убийстве крестьяне должны быть высланы к стольнику Ивану Ивановичу Гагарину на третейский суд и наказаны так, как он изволит⁶⁷¹. О вознаграждении родственников убитого нет и помину.

Если взглянуть на характер судебных приговоров монастырского братского собора, то и здесь увидим, что не всегда они были справедливы с точки зрения современного нам понимания дела. Преступления, от которых терпел убыток монастырь или оскорблялась монастырская власть, карались строже, чем другие, по существу одинаковые с ними. По-видимому, обращая внимание больше на материальную (финансовую) и внешнюю (формально-юридическую) сторону дела, чем на нравственную (мотивы и состояние преступника)⁶⁷², братский собор иногда и на этой почве обижал истца. Напр., он приговорил отказать упомянутому выше крестьянину Спиридону Яковлеву в вознаграждении за украденных у него лошадей, потому что одну из лошадей, отобранных у обвиненного прежде в покраже их крестьянина Ефима Федотова и оказавшегося невиновными, он продал самовольно⁶⁷³.

Производя суд по тем или другим делам, монастырь в лице архимандрита с братским собором и должностных лиц в вотчинах следил за религиозно-нравственною жизнью своих крестьян, слуг и старцев, и употреблял различные меры, когда замечал уклонения от предполагаемой нормы. В этих мерах он по большей части стоит на уровне Домостроя XVI в. с его идеалом жизни и свои суровые аскетические воззрения иногда хочет провести в народную жизнь. Напр., об архим. Игнатие известно, что он очень строго смотрел на невинные народные игрища (катанье на снегу и т. п.) в сырную неделю, называл их бесовскими и карал за них. Узнав, что в с. Григорьевском молодые женки и девки катаются по снегу на масленице, он послал туда посельскому, приказчику и целовальникам память, чтобы они, разыскав, учинили строгое наказание плетьми виновным женкам и девкам, равно как их родителям, мужьям и братьям – за дозволение участвовать в игрищах, и приказали родителям, мужьям и братьям учить всех семейным заповедям Божиим, благочестию и благонравию⁶⁷⁴. Крестьянские и служние браки не могли заключаться без согласия архимандрита и братского собора; поэтому вступающие в брак или их отцы подавали челобитные архимандриту⁶⁷⁵; и тот вместе с собором постановлял решения, иногда даже находил нужным делать распросы и розыски. В своих челобитных просители не редко писали так: «я, сирота, стал уже в совершенном возрасте и намерения у меня есть, чтоб жениться; а женица мне нечим потому, государь, что в монастырских ваших вотчинах, у которых крестьян девки есть, и они просят за них денег много, а мне сироте денег взять негде... Милостивый государь архимандрит N с братиею, пожалуй меня сироту своего, укажи, государь, у крестьянина N дочь его за меня сироту выдать, чтоб мне сироте в молодых летах холосту не волочиться»⁶⁷⁶; или так: «у меня сироты сынишка свой Тимошка 15 лет не женат; а женить мне сироте за денежною скудостью нечим; а есть, государь, в деревне N у крестьянина N дочь в совершенном возрасте... Укажи, государь, ту его дочь выдать за сынишка моего безденежно»⁶⁷⁷. И так лица, не могшие завести сватовства за денежною скудостью, прибегали к власти архимандрита и братского собора. При таком условии естественно являлся элемент насилия и неволи в брачных союзах. В некоторых челобитных прямо просят архимандрита и братию повелеть выдать такую-то за просителя «поневольно»; бывало и так, что отец сосватает дочь за кого-нибудь, но является к архимандриту челобитчик и просит выдать ему девку за него по неволе, не смотря на полученный прежде от ее отца отказ⁶⁷⁸. Архимандрит и браский собор не только допускали такой брак по неволе, но часто даже предписывали его «бессрочно и без поноровки», обращая в этих случаях внимание только на то, в совершенном ли возрасте указываемая девка и нет ли между ней и челобитчиком родства, и редко на то, «в версту ли она ему, т. е. подходит ли по летам». В случае сопротивления они грозили иногда наказанием. Напр., монастырский кузнец Макарко Алексеев бил челом архим. Игнатию о повелении выдать за него дочь служней вдовы Федоры Федоровой, и архимандрит указал: «по сей челобитной казначею Иеромонаху Герасиму, будет та девка ему Макарке ни в роду, ни в племени, ни в кумовстве, ни в сватовстве, ни в пресном братстве, и ту девку велить ей вдове за него, Макарку, выдать бессрочно; а будет не выдаст, и мы велим детей ее поверстать в тягло⁶⁷⁹. В случае несовершеннолетия просимой челобитчиком девки сама монастырская власть иногда приискивала ему невесту «под версту»⁶⁸⁰. Большинство крестьян относилось покорно к этим действиям: «я не спорщик» властелинскому указу архимандрита – говорили крестьянин или крестьянка⁶⁸¹. Но бывали случаи противления. Тогда монастырская власть выполняла свои угрозы и действовала сурово. Архим. Игнатий велел крестьянину дер. Пановой Антипке Васильеву насильно выдать дочь его за крестьянина с. Заречки Гришку Кондратьева; но тот, видя большое различие в летах (ему больше 30 лет, а ей 15 лет), не хотел выдавать; посельский старец «ис того его, Антипку, теснил бил своими руками смертным боем»⁶⁸². В 1695 г. тот же архимандрит указал крестьянину, дер. Мухиной Михайле Безпалому выдать дочь за крестьянина с. Григорьевского Ефима Афонасьева, но тот учинился ослушником властелинскому указу и за это был взят на монастырский двор под караул; мать тайно выдала дочь за другого «по любовному сватовству»; когда посланные монастырские слуги явились, чтобы взять насильно дочь, ее дядя и брат оказали сопротивление; начались по этому случаю допросы и дело кончилось тем, что дядя и брат невесты были «смирены плетьми, снем рубашки, на всходе»⁶⁸³. Притесняемые в брачных делах, крестьяне иногда обращались с жалобой к епархиальной власти, и та своими указами иногда сдерживала деспотизм монастырской власти⁶⁸⁴. Не редко бывали случаи и любовного-добровольного сватовства между родителями невесты и женихом. Рукобитье бывало при свидетелях. Монастырская власть иногда уважала эти рукобитья и отказывала другим искателям руки сосватанной невесты⁶⁸⁵. В добровольном сватовстве редко участвовала невеста, хотя и бывали такие случаи, что невеста давала обещание жениху и подсылала его просить за нее архимандрита⁶⁸⁶; обыкновенно сами родители ее (отец и вдовая мать) били по рукам с женихом. Не свободен был в выборе невесты и сын, живший при отце и бывший в молодых летах, и за него хлопотали отец или мать. В тех редких случаях, когда невеста соглашалась с женихом и он просил ее у архимандрита, этот, наводя справки, соглашался выдавать ее за него, не спрашивая согласия у ее родителей, но предписывая им. Решая вопрос о браках, дозволяя или запрещая их, монастырская власть смотрела и за семейною чистотою в своих вотчинах. Если являлось подозрение, что рождаемый в крестьянской или служней семье ребенок есть плод незаконного сожития, она сейчас делала допросы и розыски, чтобы в случае оправдания подозрения донести епархиальной власти, ведавшей такие дела⁶⁸⁷. В этом случае надзор монастырской власти простирался и на пришлых, временно проживавших в монастырской вотчине, людей. Но, не имея над ними собственно судебного и административного права, она могла только высылать их из своих вотчин – не больше. Это она иногда и делала. Напр., в 1691 г. Троицкий из с. Романова поп извещал архим. Игнатию, что там, на монастырском мельничном дворе, в незаконном сожитии живут пришлые из Козловского уезда люди Федотка да Якимка с женкою Феколкою, и архимандрит указал посельскому старцу выслать их вон, если окажется справедливым извет попа⁶⁸⁸.

Рядом с экономической и судебной властью Солотч. монастырь имел еще административную власть и над белым духовенством своих вотчин. При замещении свободного места в причте монастырских церквей испрашивалось крестьянами согласие монастыря и даже от братского собора посылалась об этом челобитная к епархиальной власти⁶⁸⁹.

Монастырь, наконец, служил исполнителем и передатчиком судебно-административных распоряжений посторонних властей – светской и церковной. Мы уже знаем несколько примеров, когда судебное решение епархиальной власти посылалось в Солотчинский монастырь для исполнения⁶⁹⁰. Приведу теперь в дополнение еще один. В 1687 г. казначею Солотч. монастыря была прислана из Духовного митрополичьего в Разани приказа память о дозволении Зачатеевскому попу с. Солотчи Симсону держать у себя епитрахиль и совершать церковные службы, кроме литургии⁶⁹¹. Когда рассылались государевы указы о сыске беглых дворцовых крестьян или беглых попов и преступников, то между прочими они присылались и в Солотчинский монастырь для объявления в его вотчинах⁶⁹². Сюда присылались указы епархиальной власти об исповеди и посте для объявления монастырским крестьянам и слугам, иногда даже с пометой о немедленной пересылке в другое место с нарочным ездоком⁶⁹³. Здесь учились церковным службам, символу веры и 10 заповедям, присылаемые епархиальным архиереем, новопоставленные попы и дьяконы, и об них подавались архимандритом в Духовном приказе отписки⁶⁹⁴. Сюда, по распоряжению епархиальной власти, переводились, здесь постригались и отсюда брались иноки⁶⁹⁵. Сюда же присылались на исправление под начал мирские и духовные лица, по указам вел. Государя, патриарха и Рязанского владыки, – одни за безмерное хмельное питье, другие за ослушание епархиальной власти, третьи за непристойные против государя слова, иные за участие в разбойном деле⁶⁹⁶. Их «смиряли» здесь разными трудами, пытками и стеснениями до тех пор, пока не получали указа об освобождении из под начала или о смягчении наказаний⁶⁹⁷. Одни из под начальных только в церковь ежедневно ходили, другие жили в кухне и сеяли муку, иные работали более тяжелые монастырем работы, напр., каменную и др.; иные ходили в оковах, не снимая их даже во время черных работ, иной носил кандалы только на ногах, другой же на руках; были и такие, которых сажали в стул, надев на шею железную цепь; иных, наконец, держали под крепким караулом в холодной палате на большой и тяжелой цепи; многим приходилось не в мочь, и они подвергались болезням; но их продолжали мучить; и только по указу высшей власти осмеливались или цепь снять, или совсем освободить⁶⁹⁸. Жестокость, напоминающая времена западноевропейской инквизиции! Так ревновал монастырь о благочестии других!... Но впрочем все это было в духе того времени и тогдашней дисциплины.

В заключение хотелось бы мне еще изобразить религиозно-нравственное состояние обитателей Солотчинского монастыря и его вотчин, чтобы придать округленность и полноту представляемому мной очерку его жизни и строя. Но, к сожалению, в рассмотренных мною памятниках XVII и начала XVIII в. встретилось сравнительно мало данных относительно этого. Делать же по им общие выводы я не осмеливаюсь. Религиозно-нравственная сторона жизни и общества и человека – такая сложная сторона, она часто хранится в таких глубоких тайниках, что нужно очень внимательно всматриваться, в подробностях и иногда в мелочах изучать ее разнообразные проявления, чтобы вполне верно об ней судить и смело сказать: такова она, и я не ошибаюсь, судя так. Но в рассмотренных мною памятниках, содержание которых почти исключительно судебно-хозяйственное, невозможно и искать всех проявлений этой стороны жизни. Пред вами, когда вы читаете их, проходят отдельные сценки, случайно мелькают те или другие черты интересующей вас нравственно-религиозной жизни общества, наконец, некоторые из ее штрихов выступают и определяются очень ярко; но все-таки далеко не рисуется пред вами цельной и общей картины этой жизни. Правда, смутно чувствуется и общий ее тон; но, повторяю, смутно и, прибавляю, односторонне. Пред вами выступает монастырь с его обитателями и крестьянами не столько в их достоинствах и обычных религиозно-нравственных движениях, сколько в их недостатках: таково свойство судебных бумаг, что они больше рисуют отрицательную, ненормальную сторону общественной жизни, чем ее общий строй и склад... По этому опасаюсь односторонности и оставляю свое желание обрисовать религиозно-нравственную жизнь монастыря, его слуг и крестьян. Ограничусь рассмотренными сторонами монастырской жизни и брошу беглый взгляд на значение Солотчинского монастыря, на склад его судебно-административных и хозяйственных отношений.

Монастырь – центр своих вотчинных владений. Он здесь управитель, судья и хозяин. При тогдашних сложных функциях вообще судебно-административной и хозяйственной жизни он должен был иметь и довольно сложную организацию: братский совет, во главе с архимандритом и с казначеем на втором месте, стоит как бы средоточием всех этих функций в монастырских вотчинах; посельские, приказчики и целовальники – его агенты в селах и деревнях; стряпчие – в больших городах (Москве и Переславле) стоят в качестве посредников и охранителей монастырских интересов на границах их с государственными интересами... При тогдашнем совмещении должностей – административной, судебной и экономической – все они ведали различные дела; разве только целовальники (дворовые, пашенные и мельничные) и стряпчие были сужены в своей деятельности. Служа центром большой области с большим количеством обитателей, монастырь должен был в свою очередь взойти в общегосударственный и общецерковный правительственный механизм, в качестве одного из органов, стоящих в связи с епархиальными церковными, с областными и центральными гражданскими учреждениями. Имея известные права и привилегии, признанные за им правительством, он во многом был ограничиваем этими учреждениями и обязан был пред ними отчетности. При существовании старых следов кулачного права (права ссыльного) и силе чиновничьего произвола, с этой стороны происходило даже нарушение монастырских прав; и монастырь жалобами, открытым протестом или угодничеством старался отстоять свои права и привилегии и привести в норму выведенное из ее положение монастырской жизни... Монастырь был окружен целым миром слуг и крестьян. Слуги связывались с ним работой и куском хлеба, и потому их больше всего было в соседнем с монастырем селе Солотчи. Крестьяне связывались с монастырем крепче – землею, которой не могли покинуть, если сидели на тягле. Слуги не сплачивались плотно между собою в одну общину, так сказать, каждый жил, действовал и работал за себя. Крестьяне составляли из себя общину, мир и имели свою организацию – старост, выборных целовальников и т. д., имели и свои законные права, с которыми монастырь должен был считаться. Но и здесь выступало право сильного: монастырь не редко превышал свои права и теснил крестьянский мир, особенно в сфере хозяйственных отношений.

Призванный быть судьею, контролером и управителем жизни своих крестьян и слуг, монастырь тем самым призван был к широкой миссии. Он мог исправлять их нравы и жизнь, мог нести светоч просвещения в их среду и т. п. Монастырь это и делал, но как бы случайно, не создавая из этого для себя цели, которую бы методически стал преследовать. Монастырь смотрит за нравственною и религиозною жизнью обитателей своих вотчин и карает отступления от нормы, напр., воровство, буйство, брань, разврат, драки, ссоры и т. п. Но иногда и сам отступает от начал справедливости, христианского смирения и мягкости. К тому, что указывали мы выше, добавлю характерный факт. Волковские помещики и их крестьяне часто обижали монастырских крестьян села Романова, нередко производили воровские порубки и в монастырском лесу. Монастырь, сам на время забывая свое смирение, обращается как бы в современного вотчинника и в приговоре братского собора советует своим крестьянам: если захватать в монастырском лесу волковских помещиков и их людей, то грабить, а будет от грабежа не уймутся, ловить с лошадьми и присылать в монастырь⁶⁹⁹. Карая ссоры и драки, взимая даже пени за брань, монастырские агенты в селах – посельские и приказчики – не всегда подавали благой пример слугам и крестьянам, и часто ссорились и даже дрались между собою⁷⁰⁰; равным образом, в суде карая притеснения и насилия разного рода, сами они теснили слуг и крестьян: чувствуя свою власть, били их, производили иногда незаконные поборы с них, по выражению тогдашних бумаг, «плутали и воровали»⁷⁰¹; не даром крестьяне иногда называли их «кровопийцами»⁷⁰². Притесняя, наконец, слуг и крестьян непосильными платежами и работами, сам монастырь однако не думает отказывать себе в удобствах жизни... Можно указать в деятельности монастыря и другую сторону: именно он иногда ревновал не в меру относительно религиозно-нравственной жизни крестьян; это тогда, когда, напр., карал за невинные игрища, называя их, в духе своих монастырских воззрений, бесовскими. Что касается просветительной роли монастыря, то она совсем не занимаете видного места и, кажется, монастырь совсем не имел ее ввиду, как нарочитую роль. Указы о том, чтобы родители учили своих семейных, мужья – жен, братья – сестер благочестию и благонравию, рассылка указов об исповеди в годовые посты и т. п. не могут служить выражением забот монастырской власти о религиозном просвещении крестьян и слуг. Гораздо важнее в этом случае обучение грамоте, какое велось в монастыре. Но и оно имело очень узкое значение: организованной школы не было, ученики учились невнимательно, их самих было очень не много – почти исключительно из дьяческих детей, и учились они лишь по книгам церковным – псалтири, часослову, апостолу, читая и выучивая их наизусть…⁷⁰³. К законности и порядку, словом к сдержке своего произвола приучал монастырских слуг и крестьян, культивировал их, так сказать, в сфере отношений друг к другу постепенно сам по себе тот суд, который карал проявления такого произвола и кулачного нрава. Но монастырь сознательно активной роли в этом не играл. Существенною заботою его было устроить свое материальное положение. Отсюда ложится своеобразный колорит и на отношения его к крестьянам: крестьянин и слуга для него прежде всего рабочая сила и источник капитала. В свою очередь это отразилось на положении и складе крестьянского мира. Финансовая сторона, как насущная, стояла и для него на таком видном месте, что заслоняла, а иногда и совсем исключала другие. Дамокловым мечом висел над служним и крестьянским миром вопрос о материальном существовании, и этот мир глаз не сводил с него, или, если сводил, то на короткое лишь время, уделяя внимание чему-нибудь другому.